До войны главным врачом нашей районной больницы маленького города дальнего Подмосковья был непререкаемый авторитет, хирург Лебедев Иван Николаевич. Огромный, грубоватый, с седой головой и мохнатыми бровями он внушал не только уважение, но и некоторый страх - с малыми болячками люди предпочитали к нему не обращаться. Мама носила меня к нему маленького, - ножка что ли вывихнулась при первой ходьбе, - он вправил совсем без боли, но отложился в подсознании как строгий и грозный доктор, чтоб не ходить к которому, лучше не болеть.
Как все мужчины и все медики в 1941 году Лебедев вместе с женой-терапевтом ушёл на фронт. В городе из людей, связанных хоть с какой-то медициной, остался один старенький, маленький и хромой ветеринар Скобёлкин Пётр Петрович. Пока в городе стояли военные, с болезнями обращался народ к военврачам. Но в конце 1942 года военные ушли, и остался на весь город с 8 тысячами жителей один Скобёлкин. Его перевели из ветбольницы в районную, и он, сопротивляясь, но подчинившись приказу, начал врачевать людей.
Врачевал Скобёлкин удивительным и потрясающим воображение способом. От всех заболеваний он применял одно единственное, бывшее в его распоряжении лекарство, которое он сам называл "большой порошок".
Приходит к нему женщина с болезнью желудка - он выдает с уверенностью и соответствующими инструкциями "большой порошок". Приходит с головной болью - он тоже выдает "большой порошок", но в меньшей упаковке: поменьше бумажка, свернутая квадратиком, в которой это ценнейшее лекарство.
Универсальное свойство было у лекарства: помогало оно и от болезней сердца, и почек, от гипертонии и заболеваний внутренних органов и дыхательных путей. И ни один человек не пожаловался на неэффективность лечения. Попьют "большой порошок" заболевшие денька 3-4, и болезни как не бывало! И никаких побочных явлений.
В начале врачебной миссии Скобёлкина ходили к нему за помощью только те, кто не знал, что специалист-то он по болезням четвероногих: кошек, собак и крупного рогатого скота. Но, прослышав об исцелении неким порошком самых безнадёжных больных, пошли все сомневающиеся. И все убедились, что Скобёлкин успешно лечит не только четвероногих, но и двуногих. Слава его стала расти.
Чем же лечил ветеринарный врач Скобёлкин людей? Может, по случаю достался ему мешок-другой "корня жизни" - женьшеня? Или изобрёл наш ветеринар свой "порошок жизни", не менее чудодейственный? Открыла тайну Скобелкина моя юная тетушка Дуся, проучившаяся целых два семестра в медицинском институте и считавшая сама себя в медицине искушённой.
Как-то из больницы (слово "поликлиника" мы тогда не знали) пришли вместе моя мама и бабушка Дуня. У бабушки кололо сердце, а мама простудилась и температурила. Обеим выдал Скобёлкин "большой порошок" в разной дозировке.
Открыли что побольше - мамин пакет и маленький - бабушкин. Белый порошок там и там был один и тот же. Дуся понюхала его, попробовала на язык и вдруг расхохоталась:
- Да, это же обычная английская соль, слабительное!
- Брось ты, девка! - возмутилась бабушка. - А почему же, если это слабительное, оно помогает от самых разных болезней?
- Слабительное никому не вредно. Болезни проходят сами, а, может, от того, что люди верят, будто этот порошок им поможет, - объяснила наша искушённая Дуся.
Порошок пить мои мама и бабушка в этот раз не стали, отложили в сторонку. Но потом, по-моему, когда никто не видел, каждая из них втихушку приняли свое невредное лекарство, потому что очень быстро поправились.
Сейчас я думаю, что, возможно, наш Скобёлкин обладал сверхспособностями, вроде нынешнего Чумака, и заряжал свой порошок неведомо для себя и, тем более, для своих пациентов целительной космической энергией. Уж слишком многим помог "большой порошок"...
БОЕВОЙ ХИРУРГ
В мае 1945 года через пару недель после окончания войны с Германией, вернулся домой Иван Николаевич Лебедев. Вернулся с женой, как будто они воевали вместе. Скобёлкин с большой радостью уступил свое место в райбольнице и перебрался в любимую ветлечебницу. Находилась она за большим каменным мостом и в том же доме на втором этаже жил прославившийся в период лихолетья "коровий доктор".
Районная больница, которую принял Лебедев, занимала сразу несколько домов по улице Тургенева возле Лебедева сада.
Одна из загадок нашего уважаемого хирурга и заключалась в названии сада, точнее лесопарка. Это у нас большие парки называли садами, а малые - скверами. Всего в городе было два сада - Лебедев сад и Горсад - центральный парк культуры, как его стали называть позднее. Было и два сквера - Ленина и Сталина, по обе стороны Благовещенского собора.
Лебедев сад назывался так испокон века и был, как утверждали старожилы, когда-то частью богатого дворянского поместья. Хозяева поместья носили фамилию Лебедевы. Значит, хирург Лебедев по прямой ли иль побочной линии представлял собой искоренённое в нашей стране сословие и мог считаться (даже если сам того не желал) наследником Лебедева сада и всей прочей недвижимости, которую занимала возглавляемая им больница.
То, что Лебедева пощадила война, было понятно - хирурги оперируют раненых не на передовой. То, что помиловала революция тоже объяснимо - "красный террор" обошел мой любимый город стороной. Доносчиками на почве социальной зависти оказывается фактически выступали не заполнявшие Мещовск мещане, а прочие сословия, в основном, голодранцы, которых у нас, судя по всему, почти не было.
Сбивало с толку по-ленински мыслящих граждан, что Лебедев управляет превращенным в больницу своим наследственным имением как настоящий хозяин.
Он, кроме жены-терапевта Елены Антоновны, принял на работу окулиста, стоматолога и какого-то уролога, что лечит который никто не знал; добился расширения штата уборщиц, завел дворников. Мало того, что во всех помещениях больницы сделали срочный ремонт, - убрав обширные дворы, дворники начали приводить в порядок парк, Лебедев сад, по которому кроме больных да самого хирурга давно уже никто не гулял.
Лебедев сад был на отшибе, на северо-восточной окраине города. За садом начинались общественные картофельные огороды. Народ пробегал мимо сада, торопясь на свои участки, и очень редко кто в него заглядывал. Нам, мальчишкам, тоже гулять в Лебедевом саду было неинтересно. В саду совсем не было кустарников - так любимых в городе душистых акаций. Стояли высокие дубы, липы, несколько елей и сосен, да холодных осин. Веселые березки были только на краю. Росли еще какие-то деревья, и названия которых мы не знали - не то буки, не то грабы.
Вообще-то, сад был уникален. В нем соседствовали южные и северные деревья: лиственница и каштан, кедр и грецкий орех. Компоновка посадки создавала особый микроклимат. Старыми хозяевами была завезена издалека специальная почва -чернозём, краснозём. Много чего было удивительного при выращивании и уходе за этим садом, но советская власть удивляться не любила.
Водоём на южной окраине сада, обсаженный красивыми деревьями, совсем был запущен, в нем водились только лягушки; пацаны звали этот пруд - "сажелкой". Обсаженный деревьями - значит, "сажелка", так я представляю это словообразование.
В саду не было скамеек, только заросшие бурьяном аллеи. Прятаться между большими деревьями было скучно, - нечего было делать ребятне в Лебедевом саду.
То, что Лебедев начал наводить порядок в своем саду, большинство людей оставляло равнодушными, а кое-кого и возмущало: "Будто других забот нет, кроме как хирургу дорожки для прогулок песком посыпать!? Вон, на Большой (так называли все Проспект Революции) пора бы тротуары ремонтировать, - ноги поломаешь в центре города!.."
Но хирург Лебедев продолжал жить своей многим не понятной жизнью, гнуть свою линию и, в конце концов, помогал-таки приходить в себя подпорченным войной людям. Больница стала работать безукоризненно - больных поправляли уже не мистикой и "большим порошком", а профессионально. Сам Лебедев, огромный, основательный, опирающийся на тяжелую трость, появлялся на улицах в ежедневных прогулках с точностью механизма, одним своим видом внушая чувство уверенности, устойчивости в этом мире. А что еще важнее для нормального человека?!
Хорошо ступал наш хирург по земле. По нему проверяли часы. Рано утром он гулял в саду. А вечером его маршрут проходил по Большой до Благовещенского собора, потом по нашей улице Сталина до Урицкого и по Урицкого вверх, до Тургенева.
Я слышал не раз странный, но мне понятный призыв:
- Малый!.. Проверь часы - Лебедев идет!..
Он ходил мимо нашего дома каждый день без 15 минут восемь после полудня.
В привычках и быте Лебедева проявлялось что-то нам необычное; потом мы догадались - это было забытое или многим неизвестное собственное достоинство. Мещане называли Лебедева кто с уважением, а кто и с завистью - "барин". Барство Лебедева состояло в том, что он занял вдвоём с женой целых три комнаты на втором этаже приёмных покоев больницы, а, главное, завёл себе на свою зарплату незнамого в нашем обиходе помощника по дому - домработницу, по обидному сказать, - служанку. Была это молчаливая средних лет баба из деревни. Она стояла в очередях в магазинах, делала покупки на базаре, в общем, бегала по городу и ничего не рассказывала о своих нанявших ее хозяевах. Если уж очень приставали досужие горожанки, домработница Настя (так её звали) выдавала:
- Хорошие они, хорошие... Вот и всё, - и убегала по своим делам.
Не знали мы, что недолгая послевоенная жизнь независимого главврача в нашем городе проходила в постоянном настырном противоборстве с обитателями красивого, недавно построенного среди деревьев на краю оврага за банком одноэтажного особняка с вывеской "Районный комитет ВКП/б/", райкома, значит.
Рассказали об этом, когда Лебедева не стало. Ушел из жизни Иван Николаевич Лебедев сурово и безжалостно, как и вязался его облик в представлениях горожан, как мог разобраться с жизнью хирург, знающий в человеческом теле все таинственные закоулки.
Май 1946 года выдался для всех самым "тошнотворным" - люди ели в основном "тошнотики" (перезимовавшую в земле картошку) да траву-лебеду, щавель, крапиву. Колхозникам, кормильцам наших горожан, на трудодни вообще ничего не дали, кроме нормы отработки, за невыполнение которой сажали.
И тут в прекрасный летний день, когда солнышко всем раздавало надежду, прямо с утра по всему городу пролетела весть: "Лебедев застрелился!.."
Жутко это было услышать, когда кончилась борьба за жизнь на фронтах, когда люди, чтобы не умереть, ели что попало, лишь бы выжить, лишь бы дотянуть до первых овощей на огородах и близкого, как многие верили, светлого будущего.
А Лебедев застрелился!
Сделал он это, как скоро дошли до всех детали этого события, по высшим профессиональным меркам. Рано утром он вышел из своей квартиры, спустился в пустое ещё хирургическое отделение, в руках была двустволка. Сел на стул, разулся, вставил стволы в рот и ухитрился пальцами ноги нажать сразу на два ружейных курка. Затылок хирурга отлетел к кафельной стене, и непримиримый мозг забрызгал всю комнату, даже потолок.
Смерть пришла без снисхождения, без надежды на везенье, как бывало это с ранеными в боях.
Скоро стало известно, какое же сражение проиграл главврач Лебедев. Каким-то образом люди узнали о последнем разговоре один на один Лебедева с первым секретарём райкома в красивом кирпичном домике. Может быть, сам Лебедев что-то сказал своим домашним, жене и домработнице? Или добродушный секретарь разболтал гостайну в узком кругу? Так или иначе, но "нет ничего тайного, что не стало бы явным", словно народу все новости сорока на хвосте приносит.
Секретарь Починков положил перед грозным Лебедевым ордер на однокомнатную квартиру в центре, "согласно существующим нормам", настоятельно рекомендовал "не возбуждать общественное мнение, время у нас тяжелое, послевоенное", советовал, как опытному человеку, разобраться в своём окружении, немедленно проводить свою домработницу, беспаспортную гражданку, укрывающуюся от работы в колхозе, обратно в колхоз. Кроме того, предложил в течение месяца перевести свою жену-терапевта из непосредственного подчинения на другую работу, хотя бы в райздрав. "Мы Вам посодействуем, и вообще, в своей работе нужно более тщательно руководствоваться указаниями партии".
Починков был не злой человек, не по своей воле он нёс ахинею и предлагал Лебедеву унизительные решения. Секретарь даже уважал хирурга-фронтовика, но не в силах был постичь привычек и манер окончательно позабытых, ранее почитаемых всем народом, земских врачей. За "доброту" его освободили от занимаемой должности через месяц после страшного завершения этой истории.
После того "тайного разговора" Лебедеву стало ясно, что его хозяйская жизнь и деятельность возле Лебедева сада кончилась, истощилась слабая надежда, что нужная людям работа убережёт его от "руководящей роли", демагогии и издевательств. Решение его судьбы в райкоме было окончательным. Было бы окончательным для других, но у него оставался еще один шанс - хлопнуть дверью! И Лебедев хлопнул из ружья в себя... Хлопнул, так, что и мозг размазался по белой стене...
Мещовск не помнит таких демонстраций, как при похоронах Лебедева. Оказывается, был он известен огромному количеству народа. Почтить его память, проводить в последний путь пришло, наверное, всё население города, все от мала до велика. Пришли ещё тысячи сельчан из ближайших деревень.
Везти гроб с телом Лебедева по главной нашей улице, проспекту Революции, власти не разрешили. Грузовой "студебекер" с открытыми бортами, с красным гробом, с могучим покойником, сохранившем лицо, но избавившим от мучительного содержания голову, медленно двигался по улице Урицкого, повернул на улицу Сталина, а в конце улицы, в километре от поворота, было кладбище с ожидавшей Лебедева могилой.
За гробом шёл, завывая сумасшедшие мелодии прощанья, духовой оркестр, шла чёрная, но мужественная вдова Елена Антоновна под руку со взрослыми, приехавшими на похороны сыновьями, и вели крепкие старушки совсем разбитую, не держащуюся от горя на ногах, орущую, подвывающую оркестру, служанку Настю.
Людей было - тьма. На улице Сталина они толпились до самого Рождественского собора, потоптали палисадники, до самого кладбища стояли стеной, еле-еле уплотнившись, чтоб создать двухметровый коридор для машины.
Я с Витькой протиснулся в первые ряды возле дома Красильниковых, увидел гроб и покойника, но только мельком. Машина прошла, и толпа следом за родственниками сразу сомкнулась. Тихо, но настойчиво все потопали к кладбищу. Ни милиции, ни военных с автоматами мы не видели, - только согбенные спины горюющих по смерти самого великого в городе человека.
Мы решили дальше не идти - неторопливое движение было не для нас. Что мы вырытых могил не видели?.. И возле банка мы сбежали в овраг и на само погребение не попали.
Не знаю я и выдумывать не хочу, были ли там речи, кто и что говорил, а может быть был и прощальный залп холостыми патронами, вроде воинских почестей. Лебедев, ведь, доработал на войне до подполковника медицинской службы! Вот таких столпотворений при мне больше в городе не было - это точно.
Почему смерть Лебедева так потрясла горожан? Почему, зная истинных виновников гибели замечательного врача, никто из всесильной толпы не сказал ни единого едкого слова в их адрес и уж подавно не кинул камень в крашеное зданьице с надписью "ВКП/б"? На тысячи запоздалых "почему" не бывает однозначных ответов. Такие мы, так мы принимаем участие в чужой судьбе и судьбе родины - беспрерывно скорбим, ждём новые жертвы и терпим, пока золотой петушок бесправья не клюнет и нас в темечко. Тогда-то мы и раскинем лапки.
Вспоминая 1946 год я думаю, что после победы над немцами и Японией война не кончилась - грубая власть во след оккупантам продолжала сминать души людей. А разве не воюет с народом власть сейчас, организовав очередной геноцид с бюрократической вакханалией? Поманив мнимой свободой, нам вновь внушают, что волю вы, то есть мы, "на небе найдёте".
Самоубийство - жуткий жребий нашего народа.
Лебедев завоевал себе свободу не на войне, а в гробу...
После трагической смерти хирурга в Мещовск прислали нового, откуда-то из Средней Азии. Звали его Махмуд. Махмуд за первую неделю на своем посту зарезал на столе четверых больных, а были это простые случаи аппендицита. На более сложные операции неопытный выпускник мединститута не решался. Но он старался и совсем хорошо воспринимал партийное руководство. Ему прислали из области наставника, опытного хирурга. Через некоторое время смертельные исходы в работе Махмуда почти не встречались. Научился работать, а до этого он ещё, оказывается, практиковался с жизнью больных, мал-мала ошибался, кое-кого немножко убивал. Я уж говорил, такие мы жалостные, так жалеем ушедших...
Жена Лебедева сразу после похорон мужа уволилась из больницы и уехала из города. О Лебедевых мы больше никогда не слышали. Остался только в Мещовске Лебедев сад. Рассказали мне земляки, "мещане", что теперь каштаны и кедры там засохли, очищенные дорожки опять заросли бурьяном. Найдется ли для старинного парка там новый хозяин? Хотя мы уже знаем наверняка, что "новые русские баре" - это не старые господа, у них другие интересы и заботы, и возродят ли они Россию - большой вопрос...