Аннотация: Написано по личному заказу Александра Филипповича Македонского. ЕСТЬ КОЕ-КАКОЕ АВТОРСКОЕ ЧТЕНИЕ...
ПОЛЮБИТЬ ЦАРЯ
(рассказ)
Здравствуй, стрела, пролетевшая мимо...
Кто твою память кровавую тронул?
Море - вот всё, что осталось от мира.
Странного мира, сгоревшего трона...
...Это комедия. Что же вы? Смейтесь!
Это актёры в истёртых хитонах
Бродят в руинах и бредят о Сущем...
Жизнь монотонна - а смерть многотонна...
Выбора нет обитателям суши...
Диана Коденко
Он упадёт у илионских стен -
И крылья беспощадного Таната
С собою унесут немую тень...
Хельга N Кенти
В ночь с 10 на 11 сентября 2011 года ко мне явился Александр Македонский.
Подозреваю, что это заявление заставило сейчас покачнуться даже тех, кто искренне меня уважает и с интересом читает (по слухам, есть и такие...). Спешу их успокоить.
Это было во сне.
Впрочем, сон был вполне реален, и я, находясь в некотором недоумении, выслушал требование Царя: принять все возможные меры к восстановлению его попранного достоинства и исторической справедливости. Изъяснялся он вполне по-русски, на хорошем, правильном литературном языке- и был очень настойчив.
Я заметил, что не пишу о Древней Греции - больная тема.
Он уточнил, что не грек. Не вполне грек. Только отчасти. И вообще - какая, к гарпиям, ДРЕВНЯЯ Греция, он что, мне о Трое предлагает писать?
Я с ехидством прошёлся по поводу "граждан мира".
Он предложил мне выбирать, действительно ли я желаю проснуться или предпочту умереть во сне?
Я попросил его разговаривать со старшими повежливей - как-никак, я старше на целых пять лет. Уже. С сегодняшнего дня.
Он осведомился, где моя Империя?
Я... заткнулся. Крыть было нечем, оставалось только соглашаться на царские условия - текст, выкладка в Интернет, в уплату махайр халкидской стали, два персидских жеребца и один евнух-негр с лицом Обамы - специально дрессированный для насмешек и побоев. Я хотел было добавочно намекнуть на сотню золотых, но Божественный неожиданно опередил меня - произнёс совершено ему не идущим голосом князя Ярополка из фильма "Охотник": "Злато не канючь!" Странно... Обычно Александр до золота жаден не был, по отзывам людей, знавших его, так сказать, наяву... Из вредности я выразил сомнение: справлюсь ли? В ответ Александр странно подмигнул и ошарашил меня неожиданным ответом: "Ну, ты ж знаешь, как всё было..."
Выяснить, что он имел в виду - или хотя бы: отчего же он на самом деле умер - от нильской лихорадки или же был отравлен Иолаем по наущению карфагенян - я не успел...
Честное слово, когда проснулся - думал пару секунд, где держать жеребцов. А потом вдруг обиделся за Александра Филипповича. Сильно и уже наяву.
* * *
В роще Нимфейон - среди лип и ясеней, там, где дорога уводила из рощи на улочки городка - сменился караул. Последняя ночная стража отправилась в казарму, расположенную за пределами школы, на окраине Миэзы; дневная заступила на посты, заняла привычные, незримые места, где воинов мог увидеть лишь очень внимательный человек, заранее знающий об их присутствии. Стража при школе была немногочисленна (на этом настоял Учитель), но опытна (за этим проследил сам Царь) - её вполне хватило бы на то, чтобы предотвратить любую неприятность. Кроме разве что настоящего вражеского вторжения. Но это было последнее, чего можно ожидать в самом сердце Македонской Державы, хвала богам...
...Окружённые со всех сторон густой прохладной зеленью небольшого, но хорошо разбитого и ухоженного сада, укрытые красной черепицей домики школы ещё дремали, прижавшись друг к другу, как спящие дети. Даже фонтан в главном дворе журчал как-то холодновато-приглушённо, и, если выдохнуть, становилось видно небольшое облачко беззвучного пара. Только на кухне уже вовсю шла работа - попробуй накормить двадцать мальчишек, которые весь день проводят на ногах! Даже если продукты отпускает лично царский эконом и за работу платят очень хорошо...
...Дворик небольшой палестры был окружён портиком с дорическими колоннами белого, чистого мрамора. В портик выходили одинаковые двери - зелёные, с красивыми медными ручками в виде конских голов, оскаливших зубы. Полутьма раннего утра между колонн была спокойной и прохладной; кое-где прямо возле дверей дремали собаки - тяжёлые молосские псы, поджарые фессалийские борзые, стремительные фракийские гончие... То одна, то другая временами стремительно вскидывала голову, начинала чесаться, зевала, привставала, потом укладывалась обратно, видя, что юные хозяева не спешат выходить из комнат. Взрослый же Учитель, хоть и спал очень мало, был собакам плохим товарищем - он не бегал с ними наперегонки, не валялся вместе по песку, да и просто потрепать их за уши его было нелегко заставить, приходилось подолгу тыкаться мордой под руку, рискуя получить окрик, а то и шлепок чем-нибудь...
Некоторые двери были приоткрыты, и из-за них можно было услышать ровное сопение или какие-то неясные сонные звуки. Но та дверь, за которой спал мальчик по имени Александр, сын Филиппа, царя Македонии... но здесь - просто один из двух десятков мальчиков... эта дверь была пятой от угла - и это была закрытая дверь. Он не любил, когда снаружи заглядывают, все, кому не лень. А от друзей что закрывайся, что не закрывайся - они всё одно даже не стучатся...
...Это была комната обычного македонского мальчика из хорошей семьи - сколько-то свитков книг, не очень много одежды и обуви, но вся она - на местах и в отличном состоянии, над ложем висит почти взрослый меч - прямой ксифос - в простых удобных ножнах, полные кожаные доспехи, пригодные и для войны и для охоты, на другой стене, в стойке - охотничьи дротики и копья, аккуратно развешанные силки и сети; на столике у двери - кувшин и таз; возле большого стола - лёгкий стул. Стены обшиты тёмным деревом, потолок поддерживают мощные сосновые брёвна, пол - из гладкой обожжённой глины, на которой лишь у кровати лежит недорогой коврик. Разве что в центре комнаты на полу была выложена великолепная мозаика - кусочки цветной смальты изображали сцену с пиратами, пытающимися похитить юного Диониса. В световой колодец крыши - с откинутым пологом - ещё не заглядывало солнце, и комната пряталась в полутьме. Пахло выделанной кожей, сухой глиной, старым деревом, самую чуточку - сгоревшим маслом из стоящего на столе светильника с тремя изящными выгнутыми носиками. В комнате, пожалуй, было холодновато - стоявшая в углу решётчатая жаровня на витых ножках была пуста, а ночи в здешних местах прохладные даже в мае, слишком близко горы...
И тем не менее хозяин комнаты спал. Предутренний холод его совершенно не тревожил. Спал крепко и безмятежно, лёжа на животе, наискось на низкой ремённой кровати с довольно-таки тощим матрасом, сбив в сплошной ком в изножье льняную простыню и лёгкое шерстяное одеяло, свесив одну ногу на пол и обняв подушку, на которой - щекой - устроилась голова со светлыми густыми кудрями, голова обычного мальчишки лет 12-14. Рядом с ложем в большой тонкостенной бронзовой чаше мирно покоился тяжёлый полированный шар из свинца.
Александра разбудила муха. Единственная в комнате весенняя муха, обнаружившая, что ночь прошла и вроде как потеплело немного. Она выбралась откуда-то с балки, посидела на ней - вниз головой, как принято у мух - потом хищно потёрла лапки и спикировала вниз. На левую ногу - под коленку.
Александр брыкнулся и попросил во сне:
- Уйди, Гефестион... рано ещё...
Муха неспешно отправилась ниже. Мальчишка, не просыпаясь, изменил тактику:
- Скажите Леониду (1.), что я уже встал... и иду...
1.Воспитатель Александра ещё при отцовском дворе, родич матери Александра и большой поклонник Спарты. Воспитывал мальчика очень жёстко (жестоко?), и, хотя сам Александр позже не раз вспоминал его с благодарностью, по некоторым сведениям практически едва не уморил царевича голодом, апеллируя всё к тому же спартанскому опыту (говорят, однажды Александр возмущённо закричал воспитателю: "Мальчиков в Спарте ограничивают в пище, но хотя бы дают им красть еду, а что прикажешь делать мне?!"
При этом он продолжал спать, как и миллионы мальчишек до него и после него, давшие подобное обещание.
Муха развернулась на том месте, которое было названо в честь предка Александра (1.) и, как хороший гоплит, замаршировала обратно.
1.Ахиллесово (охаллово) сухожилие.
Александр бешено лягнул воздух ногой. Муха улетела. Царевич проснулся.
Он проснулся не так, как просыпаются взрослые воины - быстро открыв глаза и сразу осознав себя и окружающее (или даже напротив - чуть приоткрыв их и не только осознав, но и незаметно для других увидев, что вокруг) - а так, как просыпаются мальчишки, медленно выплывающие из хорошего сна: открыл глаза, прижмурился, зевнул, снова закрыл глаза и полежал, раздумывая, не вздремнуть ли ещё, раз уж не стучат в двери... потом вздохнул, перевернулся на спину и привстал на локтях, окончательно отогнав сон.
- Здравствуй, - сказал он Дионису негромко, но ясно - сказал на греческом, чтобы бог понял сразу. В его речи звучал дорический македонский акцент, но едва заметный, как струйки красного вина, которое еле капнули в стеклянный сосуд с водой.
С приветствия Дионису день начинался уже почти год - с тех пор, как он поселился в этой комнате. Но потом взгляд Александра упал на чашу возле ложа и шар в ней.
Глаза мальчика стали сердитыми. Он вздохнул и нахмурил брови - опыт опять закончился полной неудачей: звон упавшего в чашу шара из расслабившейся во сне руки его не разбудил. В который уже раз. Неужели он так крепко спит?! Учитель от звука упавшего шара просыпается сразу... Наверное, он просто меньше устаёт, нашёл оправдание Александр. Или хуже спит. У стариков чуткий сон. И решил, что всё равно надо будет тренироваться. Многие вещи не получаются очень долго, а потом вдруг раз - и всё встаёт на свои места. Получится и это. Ничего.
Потягиваясь и моргая, мальчик поднялся, подошёл к столу, нагнулся, всё ещё сонно покачиваясь, над разбросанными рисунками, свитками, ящиком с песком. Вчера учитель сказал, что на самом деле у крота есть глаза, только они заросли кожей - зачем кроту глаза в темноте? Он сам проделывал с кротом этот опыт, взрезал кожу на месте глаз... и теперь дал посмотреть свои зарисовки и записи - вот они. Надо сегодня вернуть...
От крота мысли перескочили на другое - взгляд упал на поставленную в углу длинную камышовую трубку. Это тоже от учителя, хотя он бы не одобрил такое использование... Он недавно рассказывал, что, если полую трубку погрузить в воду одним концом, а с другого сильно втянуть воздух - то вода пойдёт по этой трубке вверх на любую высоту. Сразу после того занятия фонтан в главном дворе был облеплен мальчишками, с хлюпаньем и свистом втягивавшими в сухие камышины, надёрганные кто знает из каких кровель, воду. Но потом оказалось, что, если выдохнуть, то вода ещё и вылетает... далеко - и упругой точной струёй. Ну а ещё потом, конечно, кто-то направил трубку на соседа... и через какие-то мгновения все были мокрыми, как после купания. И ещё потом трубки, естественно, превратились в мечи и в этой роли славно закончили свой жизненный путь.
Но Александр свою сохранил. Ему захотелось проверить ещё раз то, что говорил учитель, уже всерьёз. А главное - пришла в голову мысль - нельзя ли как-то вот при помощи такой трубки поднимать воду в вышину? На горные поля, например? Сколько бьются крестьяне со своими "журавлями" или сбивают ноги, таская воду в бадьях... Но где та сила, которая будет втягивать воду в трубку? Разве что посадить раба, чтобы тянул ртом? Но тут будет нужен в рабы Полифем. Или Антей. Это ведь не камышинка нужна, а выдолбленные брёвна, как в умывальне (но туда-то вода идёт по наклону с горы...) Да и вообще - рабы... это...
Вздохнув, мальчик перелохматил свои и так спутанные золотистые волосы и раскатал, придавив рукой, подвернувшийся свиток учителевой "Политики". Он не всё понимал в этой книге, но вот эти строки были ему понятны и как раз ложились на мысли о рабах... Он снова прочёл их - вслух, негромко...
- "Но женщина и раб по природе своей два различных существа: ведь творчество природы ни в чем не уподобляется жалкой работе кузнецов, изготовляющих "дельфийский нож"; напротив, в природе каждый предмет имеет своё назначение. Так, всякий инструмент будет наилучшим образом удовлетворять своему назначению, если он предназначен для исполнения одной работы, а не многих. У варваров женщина и раб занимают одно и то же положение, и объясняется это тем, что у них отсутствует элемент, предназначенный во природе своей к властвованию. У них бывает только одна форма общения -- общение paбa и рабыни. Поэтому и говорит поэт: "Прилично властвовать над варварами грекам"; варвар и раб по природе своей понятия тожественные."... Тождественные... - задумчиво повторил мальчик и, хмурясь, устремил взгляд синих глаз в стену...
Да. Это он понимал. И решительно был с этим не согласен. Особенно последнее время... но и вообще - тоже. Разве рабом не может стать кто угодно? Ну... не кто угодно, он-то рабом никогда не станет. Но ведь даже достойные взрослые люди не всегда так смелы, как он - а о мальчишках и говорить нечего. Вот Гарпал. Он хромой с рождения, и каждый может его обидеть. Но Гарпал такой умный, что учитель, скупой на похвалы, щедро хвалит его успехи в математике! И что теперь? Любой, кто в тысячу раз глупей, но всего-то сильней и злей, может взять Гарпала и превратить его в раба, стоит тому остаться без царской защиты и защиты своего отца? А почему нет? Как Гарпалу самому защитить своё достоинство? Или надо признать, что его и нет, этого достоинства, раз человек слаб телом? Разве Филота не посмеивался над Гарпалом, пока он, Александр, не приказал ему перестать, сказав, что среди друзей в Миэзе не будет никаких ссор и свар и не будет насмешек только потому, что кто-то сильней, а кто-то слабей? А Кассандр так и вовсе поколачивал Гарпала - пока уже Гефестион не вздул юного Антипатрида так, что тот зарёкся задевать хромого даже взглядом... Но ведь не у всех есть такая защита, как у Гарпала! (1.)
1.Исторические личности, будущие сподвижники Александра Македонского (а некоторые - и его недоброжелатели). Гарпал - будущий казначей Александра. Со своими обязанностями справлялся отлично, но отличался большой скаредностью, а в конце концов вообще сбежал в Египет с частью казны и попытался поднять против Александра бунт. Филота, сын полководца Пармениона - в будущем командир фессалийской конницы, храбрый, не злой, но не очень умный человек, казнённый по обвинению в заговоре против царя (недоказанному). Кассандр, сын полководца Антипатра - опытный полководец, храбрый и очень скверный человек (не в отца). Пережил Александра (и, по некоторым данным, организовал его отравление) и умер, фактически заеденный кожными паразитами. Гефестион - лучший друг Александра и командир царских телохранителей; умер в самом конце Великого Похода.
Нет, не слова "варвар" и "раб" тождественны. А тождественны слова "раб" и "несправедливость". Рабов нужно освобождать. И всё тут. А варваров постараться сделать подобными эллинам... Правда, всё-таки неясно, кем и как заменить рабов. Есть каменоломни, например - туда свободный, даже умирая с голоду, не враз-то пойдёт - Александр однажды видел каменоломню, лет пять назад, ещё маленьким - и потом долго не мог успокоиться, его переполняли гнев, жалость и беспомощное желание что-то исправить, которого не поняли ни мать, ни отец... Когда-то Гефест сделал медного воина, который умел выполнять сложные и тяжёлые работы. Но потом воин взбунтовался против своего создателя, и сами боги едва справились с ним. А задумка-то была неплохая. Вот только это дело бога, а людям сложней... Однако - ведь сказал же поэт:
В мире много сил великих,
Но сильнее человека
Нет в природе ничего! (1.)
1.Стихи Аристофана.
Так что и с рабами, наверное, что-нибудь можно придумать. И нужно. Ведь там дальше есть и ещё -
Но и царь непобедимый,
Если нет в нём Правды вечной -
На погибель обречён...
Даже царей карают за неправду. Вернее - царей в первую очередь и карают как раз, а с ними - и их народы. А рабы - это и есть неправда. Скверно это...
Он сердито позволил свитку скататься... и вдруг вспомнил, с чего его так повело на мысли о рабах поутру!
Да как же он мог забыть!!! Вот заспался!!!
- Уаййййяаааа... - досадливо простонал мальчишка. Тут же безо всякой пощады разодрав подобранным на углу стола гребнем волосы, Александр метнулся к столику с кувшином и тазом. Обычно он старался не плескать воду на пол - комната - не баня, подтирать за царским сыном разлитое так же трудно, как и за сыном водоноса... но сейчас времени просто не было, время хлынуло, как вода из неосторожно разбитой клепсидры (1.) - уже не через отверстие, правильное и ровное, а неудержимым потоком...
1.Водяные часы.
Вытеревшись полотенцем из тонкого льна, он буквально заставил себя аккуратно повесить его на крюк, чтобы успокоиться. Внутри всё пело и позванивало, не переставая. Как три дня назад, во время последней поездки. Думая о том дне, недавнем и в то же время казавшемся страшно далёким, Александр надел хитон - выстиранный, с ало-золотой каймой и туго перепоясался (плечи так казались шире) парадным ремнём - чёрной кожи, с золотой, украшенной двумя сапфирами, пряжкой. Перебросил через руку дорожный плащ, сделал шаг к выходу - и задумался.
Мальчишки редко давали себе труд пользоваться сандалиями - обуваться, завязывать ремешки - уходит столько времени... Разве что предстояло нечто торжественное, шли военные занятия или они отправлялись в лес. Но сейчас Александр старательно обулся - причём взял не повседневные сандалии, военные, из неказистой, но прочной, как железо, кожи, подбитые бронзовыми гвоздиками с широкими шляпками, с простенькими ремешками, а - лёгкие, с тканевым алым верхом, золотым расшивом и золотыми кистями на ремешках, свитых из нескольких тонких шнуров. Были бы ещё на сандалиях крылья, как у сандалий Персея, подумал он, обуваясь... и могли бы они на самом деле летать... Можно было бы раз - и прилететь...
Ему стало смешно и немного стыдно совсем детских мыслей. Чтобы разогнать их, он посмотрел на меч. Нет, меч брать незачем, а вот взять нож и, пожалуй, охотничий дротик - стоит. Вон тот...
...В портике было по-прежнему пусто, хотя его чуткий слух уловил - за некоторыми дверями уже проснулись; скорей! Его сегодняшняя поездка не для друзей, пусть простят, и пусть не сердится за опоздание учитель... Собаки провожали упруго шагающего мальчика внимательными взглядами. Парочка даже попыталась пристроиться в надежде на охоту или прогулку, но Александр отваживал их ласковым и при этом властным движением руки. Никакие попутчики ему не были нужны. Не сегодня. Не сейчас. И всё-таки он остановился - там, где стены сходились углом, и стояла герма (1.) Зевса. И широко улыбнулся.
1.Изображение бога, небольшая статуя или бюст на постаменте.
На белёной стене сбоку от гермы чья-то рука довольно умело изобразила худощавого мужа в богатых аккуратных одеждах, который, склонившись над землёй, с интересом изучал выползшего наружу огромного червя. В это самое время оборванный человечек крайне гнусного типа, явно подкравшись сбоку ползком, уже стащил с одной ноги мужа расшитую золотом сандалию, а завязки второй развязывал. Чтобы сомнений не оставалось, рисунок украшала подпись:
О Стагирит(1.) многомудрый, учёностью богу подобный!
Червей и тварей земных наблюдаешь ты взором преострым?
Ты обрати его лучше к делам повседневным -
Или последних сандалий постыдно лишишься!
1.Аристотель был уроженцем халкидского города Стагира (кстати, разорённого его другом Филиппом Македонским, отцом Александра - и им же восстановленного в дар другу и учителю сына). По отзывам современников, мальчишки из Миэзской школы в самом деле часто посмеивались над Аристотелем и в то же время буквально боготворили его учёность.
Надпись была тщательно выписана так, чтобы нельзя было определить почерк. Но зато чуть выше уверенным почерком самого Аристотеля шли строки - для учителя не было неразрешимых загадок:
О стихоплётец и юный художник с далёкого Крита! (1.)
Прежде чем строить насмешки учёному мужу -
Ты присмотрись-ка к строенью червя на рисунке!
Это не червь, а прости ты на слове, пиявка...
1.Неарх, друг и флотоводец Александра, первооткрыватель Австралии (да-да), был критянин.
Губы Александра снова тронула улыбка. Потом он огорчённо нахмурился - сколько раз пробовал он сам писать стихи, но попытки выходили настолько неуклюжими, что он сразу же затирал воск и даже эти таблички на время прятал подальше. Это казалось обидным и даже странным - ведь на первый взгляд это так легко...
Он оглядел пустой портик и глубоко, с наслаждением, вдохнул прохладный воздух, прогоняя недовольство. Потом сделал два шага, выходя на усыпанную влажным песком, который со вчерашнего дня ещё не разровняли - песком, украшенным тут и там отпечатками ног, причём чаще всего мальчишеские ноги оставляли лишь след передней части ступни.
А какой ещё след останется, если бежишь?! Не ходить же шагом весь день! Будет время, когда ноги отяжелеют, тогда и можно будет выступать важно и солидно, скрывая за этими важностью и солидностью невозможность побежать наперегонки с тенью и обогнать в прыжке свой собственный голос.
Наверное, все старики завидуют молодым... Но он не будет завидовать, когда станет старым. Это так глупо и низко - зависть. Ещё хуже, чем страх или жадность...
Над ещё не проснувшейся толком тихой Миэзой - выше и выше в пронзительную синь неба - поднимались покрытые лесом Кабунские горы - тёмные, суровые, ещё ночные, в тенях и сумрачных провалах: обиталище кабанов и волков, медведей и львов, рысей и орлов. Там тёмные тропки и руины храмов забытых богов вымершего Народа Земли. Там холодные ручьи текут на дне заросших шиповником оврагов, сбегая неведомыми путями, ныряя под землю и снова выскакивая на поверхность, к широкому тихому Стримону. Там у ночного костра ощущаешь, как тебе дышат в спину те, кто не показывается днём, и тогда лучше не оборачиваться, чтобы и впрямь не увидеть их, как увидел дурачок-пастух с окраины Миэзы - и с тех пор только о том и рассказывает на неведомом никому языке, брызжа слюной и выкатывая глаза под спутанными седыми колтунами. Там однажды, когда они только-только приехали сюда, сам Александр, удрав, чтобы посмотреть на новые места, видел в вечерних тенях странного всадника в серебре невиданного доспеха и зелени плаща, на гигантском коне - настолько прекрасного лицом, что не получилось даже удивиться - и всадник проехал в шаге от замершего на опушке мальчишки, не повернув головы...
Быстрым, как солнечный луч, движением, мальчик повернул-вскинул голову - на юг и выше, туда, где над самыми недоступными кабунскими кручами белела, сияла в лучах солнца - ибо там уже был настоящий день - вершина Олимпа. Приветствуя солнце и день, пришедшие сейчас в обитель богов, царевич поднял руку... но взгляд его снова, как бы сам собой, обратился к лесистым хребтам.
Ещё недавно Александру казалось, что эти горы с их тайнами - может быть, самое интересное в жизни. По крайней мере - в здешней жизни.
Ещё недавно. Ещё месяц назад.
Впрочем - и тот случай, что изменил его мнение, тоже произошёл с ним в тех же Кабунских горах...
...Это было ещё в артемизии (1.) Да, в самом его начале. В лесу холодный ветер ломал сухие ветки, листва шумела мрачно, угрюмо, и синее небо в просветах между кронами казалось диким, нездешним. Он загонял лань, оставил всех далеко позади, упустил её среди зарослей, а с нею потерял дротик и так и не нашёл его - наверное, какой-нибудь фавн, разозлившись - или просто решив подшутить - припрятал оружие и теперь хихикал над мальчишкой, вёдшим в поводу коня. Тропинка давно осталась где-то невесть где, он шёл по чутью и надеялся выбраться к подножью гор раньше, чем начнутся поиски и чем придёт вечер.
1.В эллинском календаре - месяц с середины марта до середины апреля.
Он уже начал злиться - на себя, на лес, на лань и даже на друзей - когда совершенно неожиданно, пробравшись через терновник (царапаясь сам, Александр самоотверженно отводил с пути коня самые колючие ветки), увидел другую тропку, круто уводившую вниз. Вниз - это могло значить только одна: туда, куда нужно. Тропинка была залита солнцем, и тени по её краям казались совершено чёрными.
Александр заторопился. Он только теперь понял, что устал и голоден. Ему даже хотелось сесть на коня и погнать вниз быстрее, но мальчишке вспомнились наставления Ксенофонта (1.), и он решил поберечь Буцефала. В конце концов, склон скоро так и так кончится, а там он вмах домчит до Миэзы. Как раз к ужину. Правда, без добычи, вот что обидно... Такого мальчишки мальчишкам не прощают - даже друзья друзьям, особенно если кричал во всё горло: "Она моя, прочь!" Александр покаянно вздохнул, шагая по тропинке вниз и ощущая мощное тёплое дыхание на плече. На охоте с ним всё время что-то случается. Ну всё время просто. Он превращается в какого-то скупца из комедии, которому кажется, что любой, прошедший мимо, норовит срезать с пояса кошелёк или стащить посох... Беда просто. Мысли Александра перескочили на комедии, вспомнилась комедия Аристофана "Крокодильи слёзы" (2.) Они читали её зимой и покатывались со смеху, а потом разыграли - конечно, не очень умело и не при учителе. Аристотель пребывал в твёрдой убеждённости, что Аристофан годен только для охлоса, да и то по праздникам, когда, перепившись, простолюдины потом и не вспомнят, что именно они смотрели и слышали. А зря. Кстати, интересный это зверь - крокодил. Вот бы убить такого... Может быть, когда он, Александр, отправится походом в Египет (будет же это когда-то?), там получится поохотиться на крокодилов... и мальчишка вновь фыркнул, даже излишне громко, вспомнив крокодила в исполнении Неарха. Мда, едва ли они на самом деле себя ведут так, и хорошо, иначе никакой охоты не выйдет - умрёшь со смеху...
1.Ксенофонт (ок. 434 -- 359 г.) -- греческий историк и философ, сын Грилла, из богатой всаднической семьи в Афинах; в 401 г. поступил на службу к Киру младшему. После смерти Кира и вероломного убийства греческих военачальников персами с большою смелостью и уменьем руководил отступлением греков через вражескую землю. Осуждённый в Афинах за государственную измену, как примкнувший к врагам народа, он подвергся конфискации имущества, но был вознаграждён спартанцами, подарившими ему имение близ элидского города Скиллунта. Там он жил, занимаясь литературными трудами, пока спокойствие мира не было нарушено борьбой фиванцев с Спартой, в которой он принял участие на стороне спартанцев. После битвы при Левктрах он в 370 г. бежал из Скиллунта и с трудом спасся в Коринфе. Отсюда он снова вступил в сношения со своей родиной, тогда соединившейся с лакедемонянами против Фив. Приговор о его изгнании был отменен, но вскоре Ксенофонт умер. Сочинения его все дошли до нас. Лучшее из них -- "Анабасис", но Александр вспоминает другую книгу Ксенофонта: "Советы для всадников". 2.Такой комедии мы у Аристофана не знаем. Но, поскольку из наследия этого замечательного автора до нас дошла очень малая часть, я счёл возможным приписать ему такое произведение.
...Мальчик остановился, запнувшись от неожиданности, и сделал отвращающий зло суеверный жест, которого сам тут же устыдился. Фух. А ему почудилось кто там знает что. Но эти храмы Народа Земли всегда словно подстерегали путника, чтобы выскочить перед ним в самый последний миг, как живые...
Храм был почти разрушен - временем, а до этого и белокурыми пришельцами с севера, предками Александра, уничтожившими тех, кто жил тут раньше. Так - косая плита, торчащая из земли, из-под которой выбивается ручеёк, да по вздутый живот увязшая в землю уродливая женская фигура из чёрного камня: безликая, с огромными гипертрофироваными грудями. Рея... Лучше не ссориться с ней и уйти поскорее. Мужчине, пусть и сыну царя и царицы, не стоит задерживаться рядом с таким местом, да ещё вечером... Александр увидел, что не он один уважает богиню - у живота Кибелы лежали цветы, совсем свежие и увядшие, и ещё кое-что, не столь безобидное - останки щенка со свёрнутой шеей. Старые, впрочем. А вот цветы...
...И в тот самый миг Александр увидел девушку. И удивился, почему не видел её раньше. Впрочем, она стояла совершенно неподвижно чуть сбоку от статуи... и всё равно.
Она показалась Александру похожей на убежавшую от него лань - настороженная, с раздутыми ноздрями изящного тонкого носика, с глазами цвета гречишного мёда, в которых были опаска и внимание. Даже волосы - каштаново-рыжие (как у лучшего друга Гефестиона) были цвета ланьей шкурки. И стояла она - как лань, услышавшая и увидевшая охотников, за миг до того, как сорвётся с места в стремительный бег. Девушка была одета в серо-зелёное, обута в лёгкие старые сандалии, волосы подвязаны серой головной повязкой - и всё. Очень просто и очень неброско. Может быть, поэтому я не заметил её, подумал Александр, не сводя с незнакомки глаз и не понимая, что его заставляет смотреть и смотреть вместо того, чтобы, например, напиться из ручейка - пить-то хочется...
Кажется, они стояли так очень долго. Когда Александр решился заговорить и опомнился, то удивился: разве ещё не ночь?!
- Ты кто? - спросил мальчик тихо, до конца поражённый и пленённый увиденным, уверенный, что после первого же его вопроса она скроется либо в струйке ручейка, либо в древесном стволе, как и положено жительнице леса. Но вместо этого услышал тихое, несмелое:
- Я Аттита... Я не сделала дурного - я всего лишь приносила цветы богине...
...Александр совсем не стал садиться на коня - повёл его в поводу так, чтобы мощная голова Буцефала находилась между ним и девушкой. Ехать, когда девушка идёт, ему казалось каким-то... неправильным, что ли. Он, впрочем, подумал, что может взять её на седло, но от этой мысли почему-то очень смутился и покраснел - мгновенно и жарко, как краснел всегда. Испугался, что это увидит Аттита, и покраснел ещё сильнее, почти до боли в коже.
Аттита шла ровно и споро, не задерживая Александра, молча, но потом в какой-то момент он подался чуть вперёд - выглянуть на ходу из-за конской головы и посмотреть, как она там - и буквально столкнулся лицом к лицу с Аттитой, сунувшейся навстречу.
Они ойкнули, отшатываясь. Александр хихикнул - и рассмеялся вдруг. А Аттита подхватила его смех - они шли по обе стороны от удивлённо прядающего ушами коня и смеялись. Когда же смех улёгся, то с ним ушла и неловкость.
- Ты из Миэзы? - спросила девушка. - Я тут недавно, и никого почти не знаю. Ты сын какого-то знатного человека? - в её голосе послышалась странная грустинка.
- Я сын царя Филиппа Александр, - гордо сказал мальчик. Он не считал нужным скрывать своё происхождение и - чего греха таить - хотел произвести впечатление на девушку. И он успел пройти шагов десять, прежде чем понял, что Аттиты нет с другой стороны коня. Тогда он остановился, быстро обернулся и увидел: она стоит позади, опустив руки и уронив голову. - Ты что?! - испугался Александр. - Что с тобой случилось?! Ну да, я царский сын, но что...
- Ничего, - девушка не поднимала головы. - А я рабыня из здешней ткацкой мастерской твоей матери-царицы, о царевич Александр...
Буцефал остановился и недоумённо фыркнул, тоже оборачиваясь - пальцы хозяина упустили повод, что с ним случилось?!.
...Александр потом думал, что показался ей смешным - еле выбравшийся из чащи, усталый, запыхавшийся... На самом деле Аттита потом призналась ему, что скорей испугалась его сперва - точнее, оробела, потому что решила, будто видит кого-то из богов: чёрный угрюмый конь, тёмные плащ, кожаный доспех и эксомиды (1.), мрачный взгляд - и только волосы, как перепутанное золото.
1.Сапоги.
- Я вспомнила легенду об Аиде и Персефоне и подумала - сейчас ты меня подхватишь на седло и увлечёшь под землю, - признавалась девушка. - Даже сердце замерло.
- А почему ты не побежала - и ноги отнялись тоже? - чтобы скрыть смущение, смеялся Александр, кидая в неё веточкой. Аттита серьёзно ответила:
- Может быть, я этого и хотела... - и добавила лукаво: - Но потом я увидела, что это всего лишь мальчик. Да ещё и невысокий.
Услышав эти слова от кого-то другого, Александр непременно разозлился бы - он не терпел упоминаний о том, что не очень выдался ростом. Но от Аттиты они звучали всего лишь как весёлая шутка...
Это была их пятая или шестая встреча. В тот, первый, раз, он молча довёл её до Миэзы и проводил к мастерской. Наверное, она решила, что это - всё, как иначе было ей - притихшей и грустной, не поверишь, что у неё смех, как серебряный ксилофон с весёлыми шариками из бузины! - расценить молчание царского сына? Конечно, он оскорбился, что говорил с рабыней, и что она отняла его время... А Александр не знал, как объяснить Аттите, что его возмутила и ужаснула мысль, что она - она, с её глазами, с её милым носиком, с её пушистыми волосами под серой повязкой - она, она! - может быть рабыней?!.
..Когда он приехал к ней второй раз - через два дня после той встречи, ни о чём не думая, только всю дорогу опять горели щёки и гудела пустая голова - то Аттита вышла не сразу. Её не отпускали - что ещё за новости?! День не праздничный, не свободный - с какой стати?! И Александру пришлось за нею идти... Поэтому их встречи перестали быть тайной сразу и для всех. Аттита не рассказывала, что говорили вокруг неё о встречах с царевичем, а Александр не расспрашивал - ему были не интересны чужие мнения об этом и высказывающие их люди. Но встречам никто не препятствовал, никто не пытался задержать Аттиту, когда золотоволосый мальчик на чёрном фессалийском коне увозил её куда-то. Только мелькали завистливые взгляды её ровесниц, да молодых женщин, и не только рабынь. Да друзья Александра нет-нет, да и подшучивали над ним. Пожалуй, все, кроме Гефестиона. Александр не злился, вообще не реагировал на это. А Аристотель - он тоже знал об этих встречах - был равнодушен к ним, как был равнодушен ко всему, что его не интересовало.
Рабы его не интересовали никогда...
...Она была подкинутой - в большом горшке прямо к порогу мастерской. Не здесь, а в Эгах... Кому нужна ничья девочка, как лишний рот? А вот как работница - другое дело...
Нет, Аттита не жаловалась. Она любила и умела ткать, не голодала, её не обижали, и на памяти били всего только раз - давно, в детстве, когда она играла с пряжей и всё поперепутала; но ведь за такое бьют и свободных? Пожалуй, она и не ощущала себя рабыней - до того момента на лесной тропе в Кабунских горах, когда слова "я - рабыня", сказанные золотоволосому мальчику в тёмной охотничьей коже, показались ей пылающим углём, который она же сама приложила себе ко лбу... И тем больше было удивление и счастье, когда Александр стал приезжать к ней.
Он возил и водил её по окрестностям. И им не было вместе скучно или неудобно. Время, проведённое вместе, пролетало быстро, и потом ни Александр, ни Аттита не могли даже толком вспомнить, что делали и о чём говорили... Им просто было хорошо и очень удобно рядом.
Уже наступили по-настоящему жаркие дни, когда случилось то, о чём Александр, если честно, не думал. Нет, он знал, что такое мужчины и женщины, он знал, что такое жёны, гетеры и дешёвые шлюхи - странно было бы, не знай этого мальчик, выросший при казармах. Знал он и то, как и что делают мужчины и женщины, знал хорошо и нередко думал и мечтал об этом... но не в приложении к Аттите.
Её вот так он разве что видел в снах - быстрых и судорожных...
Аттита, наверное, тоже не думала об этом. Или думала и молчала - она была девушкой, девушкой на год старше Александра, а значит по настоящему счёту между девочками и мальчиками - намного старше.
Всё получилось само собой. У того самого источника, куда они забрались, потому что Александр стонал, что хочет воды оттуда, дурачился, как щенок, притворялся, что теряет сознание, а вся вода вокруг - просто отрава; именно оттуда!!! Оттуда и сейчас!!! Умираю, Аттита, едем!
Она смеялась. Смеялась именно тем смехом, от которого он млел и таял...
...Они напились вместе, прижавшись над струёй друг к другу лбами - которые ломило от холода подземной струйки. А потом...
...Александр испугался. Когда отхлынуло туманное, бурное удовольствие, не позволявшее контролировать себя - он испугался. Очень. Испугался, что сделал ей больно, что обидел её, что... что сделал с ней то, что делают солдаты с женщинами в захваченных крепостях и городах. Она же не хотела, теперь он точно вспомнил, что она не хотела - что-то шептала, задыхаясь, пыталась удержать его руки... Что он натворил?! Аттита лежала на его плаще - беспомощная, с закрытыми глазами (ресницы дрожали) - и Александру даже почудилось, что она... о боги, она умирает?! Что он наделал, слепец!!!
- Аттита, Аттита! - мальчик встал рядом на колени, готовый заплакать от огорчения и раскаянья, готовый убить себя. - Аттита, прости меня! Аттита, милая! - он схватил её руку, склонился ниже, готовый и дальше вымаливать прощение... и вдруг услышал, как застучали бузинные шарики по серебряным пластинам, а вторая рука девушки легко и сильно легла ему на шею и притянула ниже и ближе...
- Мой царевич... мой царь... мой БОГ... - прошептали приближающиеся губы. - Как я счастлива, что... - и она не договорила...
...Встречи их не стали чаще. И они вовсе не каждый раз ложились друг с другом. Напрасно боялся Александр, что потеряется что-то чистое и важное, связывавшее их напрочно с той встречи у древнего мрачного храма; скорей наоборот - узы окрепли и обновились. Но вот три дня назад её зачем-то вытребовали в Пеллу. Сказали, что она вернётся через эти три дня, мало ли, зачем понадобилась хорошая ткачиха? Это не важно, важно - что уже сегодня, уже сейчас...
...Буцефал не спал - он встретил своего хозяина фырканьем и кивками головы. Между делом погладив широкий конский лоб, Александр быстро - но аккуратно, чтобы не сбить спину любимцу - расстелил потник и накидку, взнуздал коня и, держа его в поводу, осторожно высунул нос из конюшни: никого? Нет, никого.
Ему вдруг вспомнилось - когда они встречались последний раз, то Александр играл на привезённой арфе и пел. Он знал много стихов, самых разных, даром, что не умел их слагать - и Аттите нравилось его слушать. А он очень удивился, когда она сама взяла арфу. Оказывается, она умела обращаться с этим инструментом!
Но удивился он сперва. А потом почти обиделся - ему не понравилась песня, которую спела Аттита. Как там было-то... а, вот как!..
- ...там, у бездонности на краю -
Тысячеглавый не спит дракон...
Оберегает беду мою...
Баранья шкура - какая блажь...
На солнце вспыхнет (глаза прищурь) -
И за неё ты меня предашь,
А я поверю... но не прощу... (1.)
1.На самом деле это стихи Дианы Коденко.
Они почти поссорились из-за этих строк. И помирились окончательно, только когда он снова подвозил её к окраине Миэзы...
...Сколько она стоит? У Александра были деньги и драгоценности, да и потом - ведь Аттита принадлежит его матери, если подумать... Попросить, или купить. И дать ей свободу. Он уже не раз думал об этом, и с каждым разом намерение становилось всё крепче, обретая характер дела решённого.
Что дальше - он не задумывался. Вот и сейчас, одним лёгким махом вскочив на Буцефала, он подумал лишь: интересно всё-таки, зачем её, простую рабыню, так срочно вызывали в Пеллу?
* * *
- Эй, ты не видел Александра?
Гефестион, покачивая в правой руке охотничьим дротиком, нетерпеливо притопывал ногой, глядя на идущего к нему через площадку Неарха. Отвлечённый от важнейшего занятия - он пытался ударом ноги достать деревянный кругляш, подвешенный в воздухе выше его головы - критянин выглядел недовольным, но, подойдя ближе, уже улыбался - он не умел долго сердиться.
- Ускакал с утра к своей любви, даже не позавтракал! - подмигнул он Гефестиону и, скорчив рожу, сделал всем телом движение, понятное любому солдату и с удовольствием повторяемое мальчишками, многие из которых ещё и не знали, как это движение выглядит на самом деле. - Надеюсь, он не обрюхатит её. Это был бы фокус.
- Да перестань, - Гефестион покривился, поставил тупьё древка на подъём ступни. - Похоже, он правда влюблён. Никого не берёт с собой, чтобы не отбили.
- У него отобьёшь... - пробормотал Неарх. - Помнишь, как он набросился с кулаками на Филоту, когда тот перенял оленя? - Гефестион с улыбкой кивнул, а Неарх оживился: - О! Ты ведь на охоту? Едем! Я сейчас!
- Да нет, я просто искал Александра, - покачал головой Гефестион, и Неарх засмеялся:
- Не торопись, из тебя получится плохая замена той, с кем он сейчас... - он нырком ушёл от размашистой оплеухи Гефестиона и метнулся к своему кружку, который уже пытались пинать ещё двое мальчишек: - А ну!
- Критская трещотка, - беззлобно выругался Гефестион. Постучал копьём о землю, раздумывая. Конечно, путь не очень долгий, а когда Александр на Буцефале - ему не страшны ни звери, ни разбойники, да и не осмелится никто напасть на царского сына. Никто... никто из обычных разбойников. Но ведь есть ещё много кто, для кого царский сын - желанная добыча... Подстерегут, навалятся кучей, скрутят и увезут... Обед прошёл, а его всё нет и нет... Вообще-то у этой девицы он задерживался и раньше, и не раз, но сегодня Гефестиону не давало покоя какой-то странное неприятное ощущение, давящее, словно на сердце положили камень. Что-то определённо случилось...
Нет, поеду встречать, решил Гефестион окончательно. Или, храни боги, искать. В случае чего, можно легко оправдаться: мол, вот я, беспокоился за тебя, приехал. Тем более, что это правда и что Александр такое очень ценит...
Гефестион не признавался себе в этом, но ему ещё и хотелось взглянуть-таки на девчонку, которая так запала в сердце лучшему другу. Что за чудо, может, вторая Елена Троянская, злой судьбой определённая в рабыни? Не влюбиться бы самому, а то будет... ой что будет тогда. Поссориться с Александром из-за девчонки-рабыни - это сюжет то ли для комедии... то ли для трагедии, если подумать получше.
Занятий больше не предвиделось до ужина, и вполне можно было разузнать, куда подевался лучший друг - вместо того, чтобы валяться самому и валять других в палестре. Никто не волновался об Александре, даже Учитель только покачал головой, когда с утра не увидел царевича - всё было ясно... всё было бы ясно и самому Гефестиону, если бы не этот камень на сердце... Уклоняясь от разговоров и не отвечая на подначки, Гефестион оседлал на конюшне своего жеребца - той же фессалийской породы, что и Буцефал - и шагом выехал с территории школы на дорогу, ведущую к Миэзе. Но там пустил коня галопом, держа в правой руке охотничий дротик, с которым так и не расстался.
Он не успел толком и разогнаться, потому что проскакал всего пару стадиев, не больше. Там, где дорога делала поворот, огибая отрог скалы, Гефестион увидел Буцефала. Конь стоял и тыкался носом в лежащего на обочине, ничком в пыльной траве, Александра.
В неподвижного Александра. В... в ТЕЛО?! Упал с коня и разбился?! Не может быть, только не Александр, только не с Буцефала... Убит?!
Швырнув повод, Гефестион соскочил с коня ещё до того, как тот остановился, одновременно окидывая взглядом кусты, скалу, дорогу - кто?! Крови нет, это он увидел сразу. Но раны бывают разные... Три прыжка - и Гефестион облегчённо выдохнул, останавливаясь.
Александр сел. Сел, отведя рукой голову Буцефала и взглянул на Гефестиона. Взглянул так, словно не узнавал, но потом всё-таки кивнул.
- Моя мать убила её, - отрывисто пролаял, даже не сказал, Александр. Его губы были в белой ломкой корке, лицо в присохших разводах пота, глаза дико блестели. Плаща не было, хитон - порван в нескольких местах, сандалии разодрались по швам и покрылись слоем пыли. Гефестион чутьём понял, что друг бежал - бежал через лес и по дороге, просто забыв про коня, бежал кто знает сколько стадий, а Буцефал нашёл его уже тут. Нашёл сам.
- Твоя мать? - Гефестион был поражён. Он даже повторил неверяще: - Твоя мать?!
- Не сама. Вызвала в Пеллу и приказала ей удавиться, сказав, что иначе объявит её колдуньей, приворожившей молодого царевича, чтобы понести от него... Аттиту уже похоронили. Никто не знает - где. Или не говорит мне.
- Твоей ли матери обвинять кого-то в колдовстве... - пробормотал Гефестион и передёрнул плечами, вспомнив Олимпиаду. (1.) Он боялся эту женщину, как мальчишка - и не любил её, как взрослый умный мужчина, провидящий в характере Олимпиады источник множества бед.
1.Олимпиада Эпирская - первая жена Филиппа Македонского, мать Александра. В браке была несчастлива, но трудно сказать, кто в этом больше виноват - традиционно обвиняемый муж, или она сама. В характере Олимпиады было много черт, больше присущих зверю, чем человеку. Кроме того, она была жрицей Реи Кибелы (а это ужасное божество) и, видимо, настоящей колдуньей. Что интересно, старая ведьма пережила практически всех людей, упоминающихся в рассказе! Ну и, видимо, именно история с несчастной девушкой, покончившей с собой по её приказу, привела к тому, что Александр с тех пор - и до встречи с Роксаной - вообще боялся любить из иррационального страха, что у него снова отнимут любовь.
- Это я виноват. Моя вина. Мне надо было встречаться с ней тайно. А я поступал, как глупец, думая, что у царского сына ничего нельзя отнять... - голос Александра прервался. Он выдохнул, перевёл дыхание, продолжал: - Говорят, когда отец узнал об Аттите, то просто пропустил это мимо ушей - пусть, мол, трахается и лижется с любой девкой, что тут такого? А вот мать... моя мать... которая так меня лю... лю... - Александр задохнулся, сжался в комок, и его плечи затряслись.
Гефестион буквально онемел - Александр плакал! Александр! Это было так странно, что было почти смешно. Гефестиону казалось, что на свете нет ничего такого, что могло бы выжать из его друга слёзы. Боль, от которой любой другой мальчишка просто невольно начал бы завывать, как схваченный за хвост и шкирку волчонок, усталость, неудачи - можно было подумать, что Александру всё это нипочём; да Гефестион и привык думать, что так и есть. И вот...
Гефестион уронил дротик, сделал несколько шагов, сел рядом с вздрагивающим, не похожим на себя, другом. Посидел молча, потом - нерешительно поднял руку, чтобы положить её на трясущееся плечо Александра, но остановился - он не умел утешать, потому что ни разу в жизни не видел того, кто в этом нуждался бы. Как это сделать? И что это за штука такая - любовь, если люди - даже такие мальчишки, как Александр! - плачут, потеряв её? Можно ли это сравнить с тем, что он сам испытывает к Александру? Гефестион на миг представил себе, как ему говорят: АЛЕКСАНДР УМЕР, вспомнил, что пережил в те мгновения, когда видел неподвижно лежащее рядом с конём тело - и вздрогнул от ужаса, быстро оглядел друга, чтобы ещё раз до конца убедиться, что он живой. Но если кто-то умер на самом деле - тут гляди не гляди, ничего не вернёшь. К тому же, говорят, женщин любят совсем иначе. Иначе - это сильней, слабей или просто по-другому? Или это из-за того, что бывает между мужчинами и женщинам и, как видно, было между той девицей и Александром? Может быть, как раз от потери этого боль делается нестерпимой? Но у Гефестиона - рослого, красивого, сильного парнишки - уже была женщина. Здесь, в Миэзе. И не одна. Да, это очень приятно. Но - слово богов! - он бы не стал особо скорбеть из-за потери этого, ведь всегда можно найти другую женщину... Ничуть не хуже.
Нет, непонятно. Совсем.
- Послушай... она была в конце концов всего лишь рабыня... - наконец нашёл он, вроде бы, нужные слова. И тут же отстранился - быстро, с выработанной тренировками с раннего детства ловкостью, потому что Александр развернулся к нему всем телом, и в его глазах был такой гнев, что удар казался неизбежным. Глаза эти пугали, сказать по чести.
Но Александр не ударил. Вместо этого он покусал губы и попросил:
- Не рассказывай никому про то, что я плакал. И... никогда не говори, что она была всего лишь рабыня. Лучше вовсе не говори про неё. И я не стану. Никогда и ни с кем.
- Хорошо, - покладисто и искренне ответил Гефестион, довольный и тем, что не состоялась драка, казавшаяся неизбежной - и тем, что Александр перестал вести себя так странно. Помедлив, он всё-таки обнял Александра за плечи, тот вздохнул и совсем притих, глядя на дорогу. Тоскливо сказал:
- Я бы убил любого, кто... но как воевать против своей матери? Скажи мне, Гефестион, как?
Он явно не ждал ответа, и Гефестион не стал ничего говорить. Мальчишки смотрели, как их кони, сойдясь вместе, пасутся подальше на обочине, как по синему-синему небу летит в вышине перистый клочок облачка. Может, это её душа, этой Аттиты, подумал Гефестион. Жаль, я её так и не увидел...
Из-за поворота дороги выехал всадник - на крепком муле, навьюченном двумя сумками, в хорошей дорожной одежде и широкополой шляпе, из-под которой виднелась аттическая модная бородка. Всадник - тощий, узкоплечий - чуть повернулся на подклади, разглядывая мальчишек на обочине непонятным взглядом - то ли хотел заговорить, то ли неразбери что... Мул его так и цокал копытами, унося своего седока дальше - в Миэзу. Мальчишки тоже согласно проводил его взглядами. И Александр вдруг спросил задумчиво:
- Интересно, что он думал, глядя на нас? Он смотрел так чудно...
- Да кто же знает, о чём они думают - греки? - слегка презрительно спросил Гефестион. Александр шмыгнул носом и спросил:
- А кто у нас наполовину афинянин?
Гефестион медленно покраснел.
- Это же материнская половина, - нашёлся он. - И потом, я вовсе не болтлив и не надоедлив...
- Это правда, - с тёплой благодарностью, от которой Гефестион заулыбался, произнёс Александр. И добавил: - Спасибо, что поскакал искать меня.
- Ну, к вечеру поскакали бы все, вот я и решил, что ждать всё равно нечего, - рассудительно сказал Гефестион. - Поедем в школу?
- Поедем, - Александр поднялся, огляделся: - Я опять потерял дротик... как в тот день... - он вздохнул, на миг прикрыв глаза. - Только сначала заглянем на Стримон, и я немного почищусь. Потом скажем, что я гонялся за оленем, хорошо?
Гефестион кивнул, тоже поднимаясь на ноги, и пошёл за своим дротиком. Александр свистом подзывал коней, потом вдруг замолчал, полуобернулся к другу, осматривающему остриё оружия, и негромко прочёл:
- Когда настанет час - уйти во тьму,
Когда сгорит свеча, что верой жизни служит,
И тень, что над народом тёмным кружит,
Падёт с небес на голову мою,
Когда старуха в клобуке из тьмы
Завесит зеркало, что душу отражало,
И рок-злодей отравленным кинжалом
Исполнит повеление судьбы -
Тогда, простившись, навсегда уйду,
И тихий звон бокалов погребальных,
И тишь, что над могилой громом грянет,
Помянут жизнь беспутную мою... (1.)
1.Стихи, конечно, не Александра, а Хельги N Кенти
- Чьи это стихи? - Гефестион спросил это хмуро. Стихи ему понравились, но они были очень грустные. И какие-то... какие-то чёрные, как древний священный колодец в горах, в который когда-то те, кто жил тут даже до Народа Земли, говорят, сбрасывали своих новорождённых первенцев.
- Мои, - немного удивлённо ответил Александр. - Нет, правда. Вот только что сложились.
- Да ну тебя! - рассердился Гефестион и сильно ударил Александра в плечо. - И всё ты наврал в этих стихах!
Царевич лишь грустно улыбнулся в ответ и положил ладонь на лоб подошедшего Буцефала.
* * *
Фарисей из Коринфа... впрочем, в Коринфе он не был уже давно... последний раз оглянулся на сидящих на обочине и провожающих его взглядами мальчишек. Даже придержал мула и невольно провёл языком по губам. Мальчики были прекрасны... но не менее прекрасны пасущиеся рядом кони - таких не бывает у детей простолюдинов - а самое главное - очень остры были охотничьи дротики, лежавшие рядом с мальчишками. И от мысли поступить так, как он поступал в последнее время всё чаще, пришлось отказаться.
Да, всё чаще... Когда-то он просто покупал детей-рабов на рынке родного Коринфа. Никого не интересовала их судьба, а море хоронит все тайны. Но там, в рыночных рядах, не было эллинов, и с годами желание нарастало до безумия. Он поддался ему двадцать лет назад.
Фарисей передёрнулся, вспомнив тот день и факела в руках орущей толпы, от которой он спасся буквально чудом, благодаря вдруг вспыхнувшему ярче этих факелов чутью - к счастью, захватив с собой немало денег и ценностей. Надо было прикончить мальчишку, но он тогда ещё не умел делать этого и, запугав, отпустил. Кто мог знать, что этот выкидыш всё-таки расскажет отцу?
Да. Больше он в Коринфе не был. Мальчик был сыном мясника, а мясники крепко держатся друг за друга и умеют мстить страшно... И хорошо помнят обиды.
За эти двадцать лет он сменил почти двадцать городов - от Херсонеса Таврического до Массалии. И везде происходило одно и то же. И всё меньше оставалось места в мире, где о нём не знали бы. Правда, в этих путешествиях он оброс полезными знакомствами - он был не одинок, о да, не одинок... но и его единомышленники были гонимы и жили в постоянном страхе.
И всё-таки... всё-таки было и у них оружие. Могучее, о котором не догадывался почти никто из их врагов - а их врагами был практически весь мир. Те же, кто догадывался - только кривили губы презрительно.
А зря.
Великое дело - уметь складно писать. Тонкие губы Фарисея тронула злая усмешка. Избили и прогнали? В очередной раз? Снова? Опять хотели убить за очередного ничтожного (и прекрасного) сопляка, и пришлось бежать? Ха... Тупые поселяне, не видящие дальше своего клочка земли и не менее тупые аристократы, кичащиеся древней военной славой... И эта сухая, каменистая земля, за которую так держатся первые, и этот призрак, о котором так пекутся вторые - всё сгинет в пучине вечности, всё сотрут боги. А его слова - слова презираемого, гонимого, позоримого - лягут на папирус и останутся навечно. И те, кто будет жить потом, буду знать ЕГО правду. О, он знает, что написать. Он знает!!! И он не одинок, нет, не одинок... Ряды букв пересилят и насмешки, и презрение, и непонимание... и в будущем будут ТОЧНО знать о том, что Эллада была ИХ страной. ИХ! ИХ!! ИХ!!!
Он захихикал, мотаясь на муле...
... - Эй! Эй!
Фарисей шарахнулся, шпоря мула пятками - перед ним, задумавшимся и замечтавшимся так некстати, словно из-под земли вырос конный отряд - пятеро воинов на рыжих фессалийских лошадях, в бронзе и стали. Гребни их коринфских (см.рисунок в конце рассказа.) - уж не родина ли его настигла такими образом?! - шлемов делали всадников ещё выше, и Фарисей мгновенно ослабел от ужаса. Воины македонского царя!!! Конный дозор! Ищут его?! Всё кончено!!! О боги, о благие боги... кувшин кипящего масла, медленно выливаемый в зад через вставленную бронзовую воронку... неужели выжил тот маленький нежный паскудник, которого он... в Дийе... деньги, дать денег... но это македонцы, южане, может, ещё и взяли бы, а эти... они ведь даже никуда его не поведут, грубые тупые солдафоны, не будет никакого суда, а просто привяжут к коням и... или воткнут копьё в живот и выворотят кишки, как бедняге Архию, пойманному всего-то с никчёмным малолетним нищим, который сам, к тому же, был согласен... о боги, о боги, о богиииИИИИ!!!
- Да что ты, путник? - старший из воинов, чернобородый и невысокий, удивлённо поднял руку в успокоительно-приветственном жесте: - Мы не разбойники, не грабители. На наших дорогах их нет... Мы только хотели спросить тебя, не видел ли ты тут царского сына, Александра?
- Царского... сына? - в желудке медленно растворялся кусок льда, а ноги и зад обмякли - хорошо, что он верхом... и всё-таки сумел удержать дерьмо... - Э... я путник... издалека... я не знаю в лицо сына славного царя Македонии... Но тут, за поворотом дороги, я видел только что двух дорогих коней и с ними - не одного, а двух мальчиков. Один золотоволосый, очень... э... красивый... второй выше, старше... рыжеватый...
- А, это Гефестион! - чернобородый радостно кивнул. - Благо тебе, путник, и да будет лёгким твой дальнейший путь! А ну, за мной! - махнул он рукой остальным. - Вот упрямый мальчишка, хорошо, что не сломал себе шею... - последние слова он выговорил, уже прыжком посылая коня вперёд. Мимо пронёсся оскаленный, воняющий конским потом, грохочущий и гикающий вихрь - и Фарисей, сглотнув, сполз с мула. Ехать дальше он не мог - силы кончились, от отхлынувшего ужаса в ушах словно бы ревел морской прибой...
...И при виде этих мальчиков я понял, что рассказанное мне ранее об Александре, царевиче Македонском, и его друге Гефестионе, было правдой - они истинные и благородные любовники уже сейчас...
Осторожно опустив в специальный сосуд с водой восковую табличку (перепишу потом набело, когда окажусь у... нет, лучше не называть даже про себя, не выдавать даже богам...) и закупорив его, Фарисей поднялся с обочины и огляделся - человечек, похожий на маленькую осторожную крысу, которая готова утащить кусок сыра... или загрызть спящего ребёнка. Но вокруг не было никого, никто не видел его, и Фарисей, с кряхтением кое-как взобравшись на мула с большого обочного камня, помотал в воздухе тонкими волосатыми ногами, торчащими из-под задравшегося хитона, утвердился наконец верхом - и порысил дальше на северо-восток...