Аннотация: Это мы много раз видели в кино. Поезд. Бомбы. Взрывы. Так много раз, что, пожалуй, перестали понимать: вот так оно и было...
Глава 4 .
И снова - поезд. Снова тот же запах смазки, нагретого металла и горящего угля. Снова мерный перестук колес. Снова за окном пробегают сосновые леса, зеленые луга, маленькие аккуратные домики. Вроде бы, все так же, как было совсем недавно. Всё так - и всё совсем иначе.
И дело было совсем не в том, что в Ригу они ехали в купе, а сейчас - в общем вагоне. Это-то как раз для Пашки было сущей мелочью. В другом было дело: в Латвию они ехали по счастливой и мирной стране, а сейчас кругом царила война. И хотя фронт был далеко... Или недалеко? Перед отъездом ребята слышали, что дивизия и весь мехкорпус ведут тяжелые бои под Шауляем, а на вокзале в Риге люди шепотом говорили, что Каунас и Вильнюс уже в руках у немцев. Это не укладывалось в голове. Как же так? Вильнюс - столица Советской Литвы. Разве можно отдавать врагам столицу? Где же были все литовские рабочие и крестьяне. Или они как эти... батраки со Слитере... А коммунисты литовские тогда где? А главное - где же вся Красная Армия? Мехкорпус под Шауляем. А остальные-то части где? Не один же мехкорпус во всем Прибалтийском военном округе.
Медленно идёт поезд. Ползёт даже, не идёт. Иногда проскакивает станции, на которых должен остановиться, а иногда останавливается непонятно почему. Паровоз даже не гудит - кричит. Страшно кричит, Пашка с трудом удерживается от того, чтобы вздрогнуть, когда раздаётся этот гудок-крик. А бывает, что весь состав пятится куда-то обратно. От такой езды где-то под рёбрами стянулся и не хочется распускаться тяжёлый упругий комок - ожидание чего-то нехорошего.
Правда, в сводке Советского Информбюро, которая прозвучала из всех уличных громкоговорителей Риги, ничего о потере Вильнюса и Каунаса не было. Вообще - она вселяла бодрость и надежду: да, идут тяжелые бои, потому что враг силен и напал неожиданно и подло. Да, ему удалось вороваться на нашу территорию. Но это - всего лишь временные неудачи. Потому что наше дело правое, а значит - враг будет разбит и победа будет за нами. Товарищ Молотов прямо так и сказал, ещё в первый же день.
Пашка привык всегда верить тому, что говорилось по радио. Но сейчас, несмотря на все старания мальчишки, ворочались в голове тяжелые сомнения. Ворочались и никак не желали пропадать, хотя и гнал он их от себя изо всех сил. Да и у остальных ребят, видимо, дело обстояло не лучше. Когда на платформе какая-то сердобольная старушка прошептала украдкой: "Деточки, вы бы галстуки свои лучше сняли от греха подальше..." - никто из четверки ей и слова не сказал. Хотя, конечно, никто галстуков и не снял. Просто молча отвернулись, стараясь при этом не смотреть друг на друга.
Навстречу шли эшелоны с солдатами и техникой. Когда их видишь - становилось легче и почти возвращалась уверенность в том, что всё вот-вот переменится. Но эшелоны проходили, и снова кричал паровоз и пятился почему-то состав...
Особенно тяжело переживал происходящее Серый. С самого утра он всю дорогу хмуро молчал, а едва они сели в вагон, как забрался на верхнюю полку и отвернулся лицом к стене. Так и лежал с самого отправления. В другое время ехидная Зойка непременно бы поинтересовалась, жив ли ещё Ромка, а серьёзный Илья обязательно проверил, не заболел ли друг: ведь доподлинно известно, что в дневное время суток Роман Серов больше трех минут в состоянии покоя находиться не способен. Но сейчас всем было не до шуток.
А у Пашки на душе становилось все тоскливее и тоскливее. Наконец, мальчишка не выдержал и подтянулся к полке. Слегка тронул сжавшегося в комочек малыша за плечо.
- Серый. Ну, что с тобою, а?
Ромка досадливо дернул плечом, давая понять, что разговаривать он не желает.
- Ну, Серый, - проявил настойчивость Пашка.
Ромка вдруг развернулся, и Пашка впервые в жизни увидел, что глаза у друга наполнены слезами.
- Пашка, мы ж теперь беженцы, - всхлипнув, произнес мальчишка. - Понимаешь, беженцы мы теперь. Как трусы.
Слова Ромки Пашку как по сердцу ножом полоснули. Внутри все защипало от горькой обиды, к горлу подкатил комок. Захотелось разреветься так же, как Ромка. Но каким-то шестым чувством Пашка понял, что плакать - нельзя. Что так будет еще хуже. И что он должен, обязан не только сдержаться сам, но и Серого в чувство привести. Ромка как-то незаметно ему стал не просто другом, а почти что младшим братом. И он, как старший, не мог допустить, что его друг-братишка так унывал. Серого обязательно нужно было хорошенько встряхнуть, так, чтобы разом вылетели все кислые мысли. А попробуй сделать это, если у самого на душе кошки скребут.
- Это кто как трусы? Это мы - как трусы? Что за бред? Серый, ты не заболел?
Пашка демонстративно потянулся рукой к Ромкиному лбу. Тот дернулся назад. Зло дернулся, совсем не дурашливо.
- А как кто тогда?
- Как солдаты. Разве мы сами уехали? Приказ на эвакуацию был? Был!
- Всё равно.
Пашка растерялся от этих непреклонных и коротких слов. Вместо того, чтобы успокоить Ромку - сам вдруг почувствовал, как появилось и вцепилось в душу ещё одно сомнение. А если правда - они просто трусы? Они же сыновья командиров! Ну ладно - Зойка. Пусть она бы ехала. Но они-то трое! Отцы на фронте, а сыновья - в тыл?! Разве бойцов отправляют в тыл? В тыл увозят раненых. И в тыл убегают трусы. Получалось как-то так.
Значит, прав Серый? Значит не надо было уезжать из части, а остаться вместе со всеми и... И что? Вступить в бой? А из чего стрелять? Из пальца? Оружия ведь у них не было. Армия, это ведь не столовая при коммунизме, когда каждый берет себя на тарелку то, что хочет. В армии каждый карабин, каждый пистолет закреплен за бойцом или командиром и патроны выдаются тоже строго по нормативами.
Но не это даже главное: оружие можно добыть и в бою. Но есть ещё и такое короткое слово: "Приказ!" Приказ, который должен быть выполнен беспрекословно, иначе это уже не армия, а банда атамана Зелёного, в которой каждый воюет так как ему вздумается. Их в тыл отправил начальник гарнизона, оставшийся в отсутствие полковника Черняховского старшим командиром в военном городке. Пусть Серый прав и это несправедливо, но они должны выполнить приказ и доехать до Пскова. А уж там наверняка разберутся...
- Нет не все равно. Совсем не всё равно. Не веди себя как махновец. - Что ты сказал? - серые Ромкины глаза метнули молнии, а правая рука дернулась к Пашкиному лицу. Конечно, Пашка легко её перехватил за запястье. - То и сказал. Приказы не обсуждают, а выполняют. Забыл? Забыл что мой отец про Финскую рассказывал?
Капитан Шевьёв рассказывал про ту войну немало, но сейчас Пашка имел ввиду конкретную историю, которую Павел Кириллович поведал мальчишкам за пару дней до выхода дивизии "на учения". Про то, как во время рейда в финский тыл разведчики обнаружили батарею тяжелых гаубиц, которые французские империалисты прислали в помощь белофинам. Про то, как очень хотелось налететь на батарею и уничтожить финских артиллеристов вместе с их орудиями. Но был приказ: провести разведку скрытно, себя не обнаруживая. И разведчики его выполнили.
Зато потом по указанным им целям от души отработали наши тяжелые орудия. И по батарее, и по расположенному неподалёку полевому складу. А ведь если бы разведчики тогда не сдержались и нарушили приказ, то потревоженные белофинны могли бы склад и переместить.
Судя по тому, как ослабла Ромкина рука, он тоже вспомнил эту историю. И Пашка, воспользовавшись замешательством друга, добил на корню его крамольные мысли: - Ты же у нас звеньевой, Серый. Ты пример другим подавать должен. А сам... Вообще это был удар ниже пояса, нарушением как-то само собой сложившегося молчаливого соглашения. Ромка никогда не хвастал своим командирством, а старшие ребята не подтрунивали над ним, напоминая, что в звеньевые традиционно рекомендуют самых послушных (честно говоря, Пашка даже удивлялся, как это учителя и вожатые проглядели маленького непоседу). Но сейчас годилось всё. Пашка точно знал, что если Серый всё-таки сбежит с поезда, то он этого себе никогда не простит. Ромка тем временем засопел и начал наливаться помидорной краснотой.
- Серый, - проникновенно сказал Пашка. - Вот придем в Псков - вместе в комендатуру пойдем, точно тебе говорю. А сейчас давай без фокусов, а?
- Ладно, - угрюмо кивнул Ромка.
- Честное пионерское? - уточнил Шевьёв, отпуская ему руку.
- Честное пионерское.
- Тогда хорош кукситься и сползай к нам вниз. Думаешь, нам легко. У самих кошки на душе скребут, а ещё ты тут настроения прибавляешь.
Ромка не ответил, но минут через пять действительно спустился на нижнюю полку. Еще примерно через такое же время включился в разговор. Сначала говорил немного и вяло, но постепенно стал оживать и к Крустпилсу это был уже почти прежний Ромка. Но Пашка бдительности не терял, и когда вскоре после города Серого зачем-то понесло в тамбур, последовал за ним. И, похоже не зря: Серый стоял у открытой двери и смотрел на медленно проплывающие мимо сосны - поезд мало того, что прислонялся чуть ли ни у каждой водокачки, так ещё ехал ужасно медленно.
- Пусти! - дернулся Ромка, когда Пашкина рука цепко ухватила его за шиворот.
- Не пущу, - спокойно сказал Пашка, прижимая Серого к стенке. Ромка дёрнулся, глаза у него посветлели от злости. - Не пущу, не думай даже.
- Дурак!!!
- Сам ты дурак.
- Сто раз дурак!
- Тыщу раз дурак!
- Я же слово дал...
И вот тут Пашка обмяк и выпустил Ромкин воротник. Потому что понял: это слово удержит друга в поезде крепче всего на свете. Правда, Ромка не был бы Ромкой, если бы не испортил всю картину. Он её и испортил, глухо добавив:
- А только всё равно мы получаемся трусы.
Пашка не помнил, что он собирался сказать в ответ. Хотя честно вспоминал потом несколько раз.
Состав снова остановился. Но на этот раз - почему-то с ужасным грохотом и таким тяжёлым рывком, что Ромку швырнуло на Пашку, и они оба впечатались в стену. Внутри вагона закричали и зашумели. Потом вагон начал заваливаться на бок, и мальчишки выпали из двери, превратившейся в люк - прямо в густые кусты, спружинившие, как батуд и отшвырнувшие обоих ребят ниже по насыпи.
Пашка упал на корточки и увидел, что впереди, в голове поезда, какое-то месиво, чёрное с огнём и дымом. Несколько вагонов наползли друг на друга, почти весь остальной состав дико накренился на бок, только последние два вагона удержались на рельсах прямо. Кричали люди и звенели стекла - пассажиры выбирались из вагонов, кто где мог и кто как сумел. Дальше, на параллельном пути, застыл, визжа гудком и окутываясь паром, ещё один состав - встречный, ощетинившийся техникой.
- Что это?! - крикнул Ромка, вставая - у него были ободраны ладони. - Паш, что это?!
- К-крушение... - неуверенно ответил Пашка, поднимаясь в рост.
- А ребята где?! - Ромка рванулся было к вагонам. Пашка схватил его за плечо, откинул:
- Я сам, жди тут!
Он продрался через кусты, отпихнул какого-то ломившегося навстречу мужика в белой рубашке. Метнулся вдоль вагона:
- Илюха! Зой! Зой!
- Мальчик, помоги! - крикнули ему. Прямо из окна какая-то женщина передавала не плачущую, а скорей удивлённую девочку - в платье в горошек и с большим бантом. Пашка принял девчонку, женщина соскочила сама, прижала к себе дочь и выдохнула:
- Что... случилось?
- Не знаю, - пожал плечами Пашка. Рванулся дальше, но его тут же опять остановили - из вагона двое красноармейцев выгружали мужчину с разбитым лицом, Пашка помог... Подальше он увидел Зойку - она соскакивала как раз из окна в руки Ильи...
- Смотрите!!! - крикнул кто-то. В крике было столько ужаса, даже чем-то похожего на радость, что на миг замерли все вокруг. И все как-то сразу догадались, КУДА надо смотреть.
Самолёты приближались стремительно, на небольшой высоте. Их было около десятка - с торчащими по бокам нелепыми колёсами, с хищными крыльями больших чаек. Пашка узнал 87-е "юнкерсы", пикировщики.
- Немцы-и-и-и!!! - крикнул ещё кто-то. От вагонов вдруг полетела щепа, что-то жикнуло над ухом, и кто-то, сказав тихо "ай..." упал мимо Пашки в кусты.
Ййййййааааауууууу!!!
Вой дикий. Самолёты начинают один за другим валиться на крыло - легко, играючи,
красиво. Они падают к земле, как будто все лётчики сразу сошли с ума и решили покончить с собой - и воют, воют, воют.
Пашка не выдержал и закричал. Он понимал, что кричит, но своего крика не слышал - за этой монотонной пилой в небе и за слитным мечущимся криком остальных людей. Пикировщики походили на летающих гадюк - с жёлтым брюхом, большие, стремительные, они закувыркались над эшелонами, и Пашка, тяжело, с разбегу, упав в траву, увидел, как тот, второй эшелон скрыла зубчатая стена разрывов.
Жик, жик, чвввакк. Земля фонтаном взлетела рядом с Пашкой. Жик, чвак - рядом, почти на мальчишку, рухнул человек, из которого во все стороны брызгало красное. Пашка, спасаясь от этого человека, перекатился на спину. Прямо из неба - ярко-голубого - падала чёрно-жёлтая чайка. Пашка увидел лицо лётчика в обрамлении солнечного блика на гранёном фонаре кабины, увидел, как от из когтей чайки упало что-то чёрное и длинное - и закричал изо всех сил:
- Ма-моч-ка-а-а!!!
Его голос утонул совсем - в жутком грохоте взрыва, который пригнул деревья на опушке. Чайка пронеслась мимо, оставив после себя невыносимый, вибрирующий рёв, который рос и вминал в землю.
- Родненькая, не надо-о-о-о!!!
По небу пролетел горящий остов вагона - бесшумно, потому что кроме этого рёва больше не было слышно ничего.
Хрясть!
В метре от Пашки врезался в землю кусок рельса. Через его дыры мальчишка видел, как в остатках военного эшелона опять что-то взорвалось. А жуткие чайки пошли на новый круг, поливая землю из пулемётов - Пашка только теперь догадался, что все эти свистящие и хлюпающие звуки - просто-напросто попадающие во всё подряд пули.
- Мамаааааааааа!!! - истошно кричал Пашка, и ему не было стыдно, ему было только страшно, и этот страх был в тысячу раз больше не только мальчишки, но и всего остального мира.
Потом он увидел Ромку.
Серый упрямо карабкался на съехавшую с насыпи платформу военного эшелона. Часть платформы была превращена в гармошку и горела. Но на уцелевшей части торчала вверх зенитная установка ДШК.
Не веря своим глазам, Пашка увидел, как Ромка подпрыгнул и повис на плечевых упорах. Нашарил ногами борт, кое-как встал на него. Вытянулся струной, крутя установку - и ДШК поехал стволом в небо и по кругу.
Тогда Пашка вскочил и побежал. Но не в стороны, куда разбегались большинство людей от вагонов обоих составов. А к Ромке - единственному, что в оглушённом мире оставалось реального и непоколебимого.
ДШК высунул острое копьё пламени.
Пашка перемахнул через борт и, присев у ящика, закреплённого на платформе, подал ровнее тяжеленную ленту. Ромка покосился на него - огромными глазами. По лицу мальчишки текли струйки: две - пота - по вискам, две - слёз - из углов глаз, одна - крови - из уголка рта.
Страшная чаячья стая начала разваливаться - влево-вправо. На какой-то миг Пашке почудилось, что немцы испугались их ДШК. Но потом он сообразил - у пикировщиков просто кончалось горючее и, видимо, вышли боеприпасы. "Юнкерсы" широкими полукружьями уходили куда-то за лес - набирая высоту и покачиваясь, как бы прощаясь.
В мир вернулись звуки.
Пашка ощутил жар и только теперь понял, что прямо на него смотрит лицо убитого усатого солдата - тот сидел, удобно обняв одной рукой коробку с лентой.
- Серый, идём, зажаримся же, - попросил Пашка чужим голосом.
Ромка посмотрел непонимающе, и Пашка стащил мальчишку с платформы. Не
удержал - руки и ноги дрожали - уронил на себя. Мальчишки скатились под откос, как два мешка, но там оба сели.
И только теперь поняли, что творится вокруг.
Всюду лежали трупы и раненые. Люди кричали - кто-то от боли, кто-то от страха или просто зовя потерявшихся. Какая-то женщина металась вдоль насыпи с звала: "Ниночка, Ниночка!" - таким голосом, что слушать было жутковато. В развалинах - иначе не скажешь - военного эшелона что-то продолжало взрываться, и Пашка совершенно не понимал, куда делись военные. Сидя на траве, он с визгом закричал на Ромку:
- Ты куда полез?! А если бы тебя убили?!
- Вон сколько не лезли, - тихо ответил Серый. - И их тоже убили. А если ты так, то зачем ты сам полез?
Пашка закашлялся. Ему было стыдно сказать, что он сделал это от страха, что младший дружок в момент налёта показался ему чуть ли не единственным реальным и знающим, что делать, человеком. Поэтому он продолжал орать:
- Я за тебя испугался! Полез прямо в огонь! Пулемётчик драный!
Пашка сказал не "драный", а покруче. Ромкины глаза стали непонимающе-обиженными. Он встал, но тут же качнулся и сел:
- Ой. Голова кружится.
- Прости, - Пашка сглотнул стыд и подполз ближе. - Я перетрусил до последней степени. До визга. И не за тебя, а за себя.
- Да ладно, - Ромка тихонько хлюпнул носом. - Губу я себе прокусил... - он огляделся, и Пашка сообразил, что в Ромкином взгляде нет страха. - Где же все-то? И Илья с Зойкой где?
- Я их видел перед самой бомбёжкой, - Пашка кое-как встал, помог Ромке подняться. - Надо ещё поискать...
...Мальчишки искали. Но найти кого-то конкретного в той каше, которая образовалась вокруг разбитых взрывом полотна и бомбами пикировщиков эшелонов оказалось почти невозможно. Военные что-то выгружали, перемещались, перекрикивались. Гражданских с вопросами просто отталкивали, но сколько-то солдат и несколько медсестёр стали перетаскивать раненых к лесной опушке. Убитых таскать и не пробовали. Пашке и Ромке, бродившим среди всего этого хаоса, казалось, что убитых просто неимоверное количество. В конце концов первым не выдержал Ромка. Когда они проходили мимо мальчишки лет семи, который, сидя рядом с убитой наповал матерью, плакал и просил её открыть глаза - Серый отвернулся и сказал:
- Не найдём мы их, Паш... Не убиты, наверное, вот и хорошо.
У Пашки тоже почти не осталось сил - не физических, а как будто изнутри что-то потихоньку вытягивали, что-то, без чего даже на ногах стоять было трудно. Поэтому он кивнул и только сказал:
- Серый, сходим туда, где раненые. Может они там... помогают? - поспешно добавил он и внутри весь сжался.
Мальчишки кое-как потащились на опушку. Среди лежащих - на носилках, на каком-то брезенте, просто на траве - раненых хватало детей. В том числе и таких, по которым было уже не понять: Илья? Зойка? Поэтому Пашка заставил себя смотреть только на одежду. Больше ни на что.
Ни коричневой куртки и белой рубашки Ильи, ни приталенного платья-колокольчика Зойки ни на ком не было.
Ромка отстал. Пашка испугался, что потерял и его, рванулся обратно вдоль импровизированного госпиталя - почти бегом. И чуть ли не лбами треснулся с Ромкой. Хмурый Серый шёл навстречу, передвигая на галстуке зажим.
- Ты куда делся-то? - Пашка пошёл рядом. - Нету тут наших. Не нашёл.
- Ты где галстук испачкал? - спросил он. На Ромкином галстуке и правда были видны какие-то тёмные пятна.
- Я... - Серый посмотрел. - Я не испачкал. Там девчонка лежит... она умерла. Прямо в шею. Я её галстук взял. А свой ей повязал. Ну в общем... чтобы значит... ну, так надо.