Верещагин Олег Николаевич : другие произведения.

Облаков в небе - нет!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Как я был зол на себя, когда понял, что остыл к этой повести...

  
  

Олег Верещагин

  
  

Облаков в небе

- нет

  
   Не рожден храбрецом - так и что с того,
   Что такая твоя судьба?
А мой друг был бойцом, и в душе его
Боевая звенела труба...

Французская военная песня.

  

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ АВТОРА:

КОНЕЧНО И НЕСОМНЕННО, СЮЖЕТ КНИГИ ЯВЛЯЕТСЯ ПОЛНОСТЬЮ И АБСОЛЮТНО ФАНТАСТИЧЕСКИМ.

КОНЕЧНО И НЕСОМНЕННО, ОБРАЗЫ ГЕРОЕВ КНИГИ ЯВЛЯЮТСЯ ПОЛНОСТЬЮ И АБСОЛЮТНО РЕАЛЬНЫМИ.

АВТОР ПРЕДУПРЕЖДАЕТ ПЕДАГОГОВ, ПРАВОЗАЩИТНИКОВ, "ЗЕЛЁНЫХ" И ИНОЦВЕТНЫХ, ОБЩЕЧЕЛОВЕКОВ, ПРОПОВЕДНИКОВ ТОЛЕРАНТНОСТИ И ВСЕПРОЩЕНИЯ -

И ПРОЧАЯ, ПРОЧАЯ, ПРОЧАЯ:

ОН ИСКРЕННЕ И ПОЛНОСТЬЮ РАЗДЕЛЯЕТ СЛЕДУЮЩИЕ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ, ВЫСКАЗАННЫЕ УЖЕ ДОВОЛЬНО ДАВНО -

      -- НЕТ ЧЕЛОВЕКА ЛУЧШЕ ВОЕННОГО ! (КОДЕКС САМУРАЕВ "БУСИДО")
      -- ЛУЧШЕ В ЛЮБОЙ МОМЕНТ УМЕРЕТЬ ЧЕЛОВЕКОМ, ЧЕМ ВЕЧНО ЖИТЬ СКОТОМ ! (ДЖЕК ЛОНДОН)
      -- ВОЗРАСТ - НЕ ЗАЩИТА И НЕ ОПРАВДАНИЕ! (КОДЕКС ВИКИНГОВ "DRERGESKAPUR")
      -- ЖИЗНЬ - ЭТО БОЙ! (АВТОР СЛОВ НЕИЗВЕСТЕН, НО СПРАВЕДЛИВО!)
  
  

ОТ АВТОРА

   Началось всё очень просто и в то же время странно.
   Мне принесли револьвер. Наган производства аж 1912 года. Офицерский. Его откопали где-то в Белоруссии и восстановили до приобретения нормального вида. Правда, он не стрелял, но внешне выглядел совершенно "боевым". Даже барабан вращался.
   Револьвер навёл меня на грустные мысли о прошлом. Почему-то это оружие всегда у меня ассоциировалось - в гораздо большей степени, чем любой пистолет, например - с великими историческими переломами, скоротечными схватками на крышах раскачивающихся вагонов и перестрелками из-за машин на вечерних улицах. Такое оружие перестаёт быть собственно оружием и превращается в символ. Примерно так: НАГАН.
   Неисповедимыми путями бродит человеческая мысль. Я бездельничал перед включенным компьютером, слушал песни группы The Dartz и вертел в руках револьвер. Естественно, представлял себе его хозяев. Вот офицер царской армии - молодой и ещё верящий в победу над Германией... Может, он сохранил оружие и стал офицером белой армии? Но тогда наган вряд ли оказался бы там, где его нашли... Наверное, револьвером завладел комиссар - молодой, худой, со взглядом фанатика... А в тридцатых отдал оружие сыну - тоже офицеру, но уже Красной Армии. И тот погиб в белорусских болотах - в сорок первом или сорок четвёртом...
   На миг мне показалось, что можно прикоснуться к этим людям - рука к руке. Только на миг. Потом ощущение прошло. Но пришли другие мысли. Казалось, никак не связанные с находкой.
   Я отложил наган и подумал: вот странно. За последние пятнадцать лет выпущено, наверное, не меньше десяти тысяч книг, в которых подростки оказываются то в прошлом, то в параллельных пространствах, профессионально раскрывают преступления, колдуют на уровне потомственного шамана... Книг разных - талантливых и бесталанных, глупых и умных, откровенно конъюнктурных и созданных от чистого сердца - я сейчас не об этом, а о количестве, иррациональных приключений, обрушившихся на подрастающее поколение. Эпидемия паранормальности какая-то...
   Раньше что было? Подвиги на войне. Великой Отечественной, реже - Гражданской. Полёты в космос. Ну - борьба с уголовниками и мошенниками плюс шпионами, что-то вроде современного детского детектива. В крайнем случае - краеведческие и исторические экспедиции. (Кстати, сейчас ни о чём этом почти не пишут, а жаль... но я и не об этом тоже.) А сейчас - детективные агентства подростков, размахивание волшебной палочкой, полёты на драконах, прогулки по иным мирам и временам, как по собственному двору... Сам грешен!!! Пишу, потому что интересно. Не спорю.
   Но мне вдруг стало обидно за моё поколение и за поколения предшествующие. По-моему, нынешние сверстники на них поглядывают из сегодняшних дней слегка свысока и посмеиваются: вот ведь дурачки в красных галстуках, только и знали, что зверюшек защищать да боевой путь пионеров-героев зубрить; то ли дело Харю Подтёр... ой, в смысле - Гарри Поттер! (Не тронь святое, паскудник, не тронь, не тронь - это я себя по рукам бью...)
   Да. Так вот. Помню, как меня удивила в детстве трилогия Крапивина - "Далёкие горнисты", "В ночь Большого Прилива" и "Вечный жемчуг". Совершенно необычная, я бы сказал - "дедушка советского фэнтэзи". (Очевидно, и сам Владислав Петрович сам удивился тому, что написал. Во всяком случае, ничего подобного он не создавал после той трилогии до начала 90-х.) Мне было двенадцать лет, и я, запоем проглотив книжку, долго и тяжело думал: а куда мне это пристроить? Все мои книжные герои стояли на полках в моём мозгу по ранжиру: герои войны, герои географических романов, герои исторических книг, герои приключенческих книг... А это-то что?! Это - о чём?!
   Так я тогда ничего и не решил. Из-за чего проникся к автору глубоким уважением,
   начал доставать другие его книги и... но это уже иная история.
   Потом-то подобные книги пошли валом. Но они были уже о других ребятах. Из
   другого времени, с другой "поведенческой матрицей", как сказал, изумив меня до столбняка, один мой тринадцатилетний знакомый.
   И вот, глядя на этот наган и уныло обижаясь за своё детство, я подумал: а если? Если меч, дракона и волшебную палочку дать мальчишке 60-х? Даже не мне (я-то Толкиена прочитал в девять лет и офигел от него ещё раньше, чем от Крапивина...), а моему старшему брату? В галстуке и без школьной формы (тогда её уже и ещё не было). С тараканами насчёт коммунизма в голове. Наизусть знающему имена пионеров-героев и чтящему их, как имена святых (в чём я с ним согласен). Не имевшему дела ни с компьютером, ни с книжками-фэнтэзи? А если взять мальчишку не из 60-х, а из 40-х? Например, тоже тринадцатилетнего Паньку Пестова из книги Ликстанова "Первое имя" с его совершенно непонятной большинству современных его ровесников фанатичной увлечённостью делами отца-экскаваторщика? (Во дурак-то...)
   Чокнется?
   Или... или, может, справится "с поставленной задачей" ещё почище нынешних героев книг? Так, что "злодеи" долго будут по ночам вскрикивать? Если вообще уцелеют... Ребята того времени не слишком-то признавали компромиссы между Добром и Злом с больших букв...
   А кто, кстати, сказал, что тогда ничего такого не случалось?! Случалось, просто КГБ всё это скрывает... От этого и будем плясать!
   Чем чёрт не шутит - может, такая история будет интересна не только подросшим пионерам (а я пишу её именно для них...), но и их нынешним ровесникам? Может, они слегка поумерят высокомерный пыл, с которым рассуждают (с чужого, надо сказать, голоса) о "тоталитарном прошлом"? Сейчас его так обожают "разоблачать"... А что разоблачать-то? Я и так о нём всё знаю... Валера Волков(1.), например, в четырнадцать лет дымил, как паровоз. А кумир моего детства (и не только детства) Лёня Голиков(2.) матерился так, что уши вяли. Это факты. Исторические. Ну и что? Мальчишки от этого перестали быть героями?
   Нет. И моё отношение к ним не изменилось от того, что я узнал об их недостатках...

Это навсегда, ребята -

Верить в то, что сердцу свято...

   Ведь, как ни крути, а было в тех ребятах много такого, что нынешние их ровесники потеряли... Не все. Но большинство. Увы. Я понимаю, что наша история сейчас для многих уже не авторитет. Так ведь это не русский, а американский писатель Кейт Лаумер с тоской сказал: "Ведь в мире, где когда-то жил-был великан, мы все навсегда останемся пигмеями..." И это его главный герой отрезал в ответ на вопрос, чего больше всего боится: "Я ненавижу труса в своей душе. Голос, который нашёптывает мне спасительные советы. Но если бы я бежал и тем спас свою жизнь и свою плоть - каким духом она жила бы потом и чем освещалась?"...
   Проблема в том, что мне уже не двадцать лет, и я отлично помню, каким на самом деле был СССР - и это уже в своём конце, а не в более ранние времена, когда власть ещё
  
   1. Валера Волков - герой обороны Севастополя, разведчик 7-й бригады морской пехоты. Имел прозвища "севастопольский Гаврош" и "Волк". Между боями и разведвыходами от руки писал газету "Окопная правда". Погиб при прорыве вражеских танков - Валера со связкой гранат пополз им навстречу. Его старшие товарищи видели, как пули ударили мальчика в плечо и спину. Но "Волк" швырнул связку, и передний танк встал, перегородив дорогу другим. Позже галстук мальчика, насквозь пропитанный кровью, подняли на древко, как знамя бригады. Орден Отечественной войны 1-й степени Валера получил уже посмертно.
   2. Леня Голиков родился и рос в деревне Лукино, на берегу реки Поло, что впадает в легендарное Ильмень-озеро. Когда его родное село захватил враг, мальчик ушел к партизанам. Не раз он ходил в разведку, приносил важные сведения в партизанский отряд. Был в его жизни бой, который Леня вел один на один с фашистским генералом. Граната, брошенная мальчиком, подбила машину. Из нее выбрался гитлеровец с портфелем в руках и, отстреливаясь, бросился бежать. Леня почти километр преследовал он врага и, наконец, убил его. В портфеле оказались очень важные документы. Штаб партизан немедленно переправил их самолетом в Москву. Лёня погиб под селом Острая Лука зимой 1943 года, когда отряд попал в засаду - погиб, прикрывая отход раненых товарищей.   2 апреля 1944 года был опубликован указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении пионеру-партизану Лене Голикову звания Героя Советского Союза.
  
   не обсели ленивые старики и ещё не подёрнулась пылью Идея. Если какое общество и обладало колоссальной выживаемостью, сплочённостью и было наиболее пригодным для выживания в критических ситуациях - так это был именно Союз. Тот самый.
   Возможно, случись на рубеже 70-80-х годов прошлого века хорошая встряска - в масштабах всей страны! - и мы получили бы шанс очиститься от наросшей коросты и воплотить в жизнь мечты Ефремова и ранних Стругацких. Потому что даже в моём многократно изруганном поколении жила - как туго свёрнутая пружина! - невероятной силы и упорства энергия. "Власть стариков" просто не сумела её ни к чему приложить - и своей трусостью погубила и страну, и наше поколение. И труд множества других поколений...
   Я сделал главными героями книги подростков (хотя это не только детская книга!) потому, что хорошо помню себя в их возрасте. И ещё потому, что надеюсь: те из их нынешних ровесников, кто прочитает эти строки, поймут, что слово "идея" - это не ругательство. И не парадный флаг...остью погубила и странуиложить - и ные лагеря за счёт государстваным для освоения новых территорий в критических ситуао исполнению и сюжету. алась книга русского автора.людских коллективов в пространстве мне больше всего запомнились
   ...И ещё одно.
   Я не верю в "Повелителя мух", который якобы скрывается в каждом из нас. Я верю в то, что в каждом из нас скрывается герой.
   Вопрос в том, что его надо культивировать. Лично - и на государственном уровне...
   ...А в общем-то считайте просто, что я пишу очередную приключенческую книжку. Вот и всё. Так - всего лишь немного сдвинул временные рамки в прошлое - для восстановления исторической справедливости и баланса интересов поколений.
   Вот так вот.
   И последнее. В предисловии к одной из недавно изданных - очень интересной, кстати - книге весьма патетично сказано: "Интересно читать истории о магах и смелых рыцарях, невольно примеряя на себя роль спасителя мира. Но как быть, если злая воля закинула в чужой мир и никто не жаждет вручить волшебный меч или научить магии?.. За свободу тебе придется сражаться. И выбирать -- не между плохим и хорошим, а между плохим и очень плохим. Такова цена свободы. Ты готов ее заплатить?"
   Я хочу сказать заранее: мой герой - не готов. Нельзя делать маленькую подлость - и оправдываться, что это спасение от подлости большой. Нельзя обрекать себя на выбор между плохим и очень плохим - надо просто менять правила игры, которые тебе навязали. А если кто-то не хочет, чтобы их изменили и не спешит вручить моему герою волшебный меч - так ведь он и сам взять может... И не волшебный, а самый обычный, потому что если и есть в его жизни что-то волшебное - так это люди. Те, чьи отцы - как отец моего героя - взяли Берлин, доказав, что цена свободы - не двусмысленный выбор, а лишь храбрость и верность, и мир спасают не профессиональные герои Голливуда, а всё те же обычные, удивительные люди.
   Наши люди. И, смею надеяться, вы, читатель - тоже.

* * *

   Я благодарю за эту книгу:
   - своего деда, Лобанова Тимофея Николаевича, офицера-ветерана Великой Войны, не дожившего, к счастью, до гибели страны, которую он спас в сороковых;
   - Власова Александра Ефимовича и Млодика Аркадия Марковича, авторов интереснейшего сборника повестей "О вас, ребята!", посвящённого истории пионерской организации;
   - Интернет-автора А. Шепелева за созданные им в романе "Грани" великолепные образы "белого" Сашки и "красного" Серёжки, которые доказали, что мужество - вечная и всеобъемлющая категория, мало зависящая от дурацких политических расцветок;
   - моего оруженосца. Если он это читает, то догадается.
  

ЧАСТЬ

ПЕРВАЯ

ЕДЕМ МЫ, ДРУЗЬЯ,

В ДАЛЬНИЕ КРАЯ . . .

  

Пионер - это значит "первый"!

Это значит - всегда впереди!

Пионерская песня.

  

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

НАЧАЛО ЛЕТНИХ КАНИКУЛ

   Если меня что всегда и удручало перед летними каникулами - так это списки диктуемой на лето литературы.
   Не потому, что длинные (хотя некоторые эвгленоподобные именно на это и жалуются). Я за лето успеваю проглотить в среднем раз в пять больше книг, чем там указано. Дело в самих названиях. Такое ощущение, что составители списков (не хочется думать, что это наши учителя) застряли где-то на уровне тридцатых годов и знать не знают, что у нас в стране каждый год выпускается до ста новых книг "для детей и подростков".
   Беляев, например, в каждом списке класса с четвёртого. "Человек-амфибия", "Звезда КЭЦ" и всё прочее. Хороший фантаст. Но читать-то его уже скучновато, если честно. Фильм про человека-амфибию, например, интересней, чем книга, хотя мне нечасто фильмы кажутся интересней книг, по которым они поставлены.
   В общем, мы сидели в классе и почти спали, вяло возя по бумаге ручками - в окна со страшной силой, уже совершенно как летом, жарило солнце, и седьмой класс кончался вместе с весной совершенно неотвратимо. Да ну и пёс с ним, в конце концов. Так себе был год, особенно для меня. Почему-то я вспоминал только на редкость слякотную зиму, которая, казалось, началась прямо в сентябре и окончилась - вот, вчера. Конечно, впереди ещё была практика, которую нам предстояло проходить в стенах родной школы и на полях нашего подсобного хозяйства. Но что такое практика? Три недели, двадцать один день по четыре часа без уроков. А вне уроков даже учителя кажутся обычными людьми.
   Зато потом!!! Впереди была целая серия замечательных событий: оборонный лагерь! большой поход! поездка в Ленинград! И это только большие события! А сколько мелких, но от этого не менее радостных - футбол, велосипед, печёная картошка, речка! Честное слово, мне иногда жалко взрослых - со всеми их важными делами они просто забыли, какая интересная жизнь у людей в тринадцать лет. Конечно, и летом хватает разных забот и обязанностей. Но, в конце концов, мы же не малыши какие-нибудь, чтобы их совсем не иметь.
   Да и кто сказал, что обязанности - штука всегда неприятная? Ну вот например возня с подшефными октябрятами - это обязанность. И тимуровская помощь, и тот же оборонный лагерь, и ещё куча разных дел - всё это обязанности. Но я бы не сказал, что они неприятные.
   Жаль только, что сразу после практики уедет на всё лето к южному морю Васька - Васька Черновицких. Мой лучший друг... Может, это немного неправильно - мы все друзья, и в звене, и даже в отряде - но Васька именно лучший.
   Кстати, Васька давно перестал записывать и теперь уныло рисовал на последнем тетрадочном листе танк. Танк тоже был унылым - Васька поставил на его башню кляксу.
   Всё-таки странно устроены у человека мысли. Начал думать про список литературы, а к чему пришёл?
   Список закончился. Зато встала Наташка Клинцевич и принялась говорить ужасные вещи. Что мы очень переживаем расставание со школой на такой долгий срок и всем сердцем будем стремиться в её родные стены. От такой наглости офонарели не только мальчишки, но и девчонки её звена. Почти все, только Олька Моргунова важно кивала в ответ на слова своей лучшей подруги. Но она будет кивать, даже если Наташка призовёт продлить учебный год до сентября.
   - Ну ты даёшь... - ошалело сказал Сашка Башлыков.
   - Заткнись, - процедил я, не желая привлекать лишнего внимания к своему звену. Впрочем, наша "литература", кажется, приняла всё сказанное за чистую монету, явно растрогалась и... отпустила нас, хотя явно собиралась ещё что-то сказать.

* * *

   Снаружи царило солнечное безветрие, воздух попахивал дымком - кажется, начинали гореть леса вокруг города. Они горят каждое жаркое лето и ничего с этим не поделаешь. Никто их не поджигает - за этим следят и пожарная охрана, и наши патрули. Просто в такую погоду даже капля росы может стать чем-то вроде увеличилки - и готов пожар.
   Наш 7 "б" класс в полном составе собирался вокруг Ильи. Илья Котов - наш председатель совета отряда и получается у него это неплохо. Сейчас он махал рукой, явно стараясь добиться тишины, но безрезультатно - какая там тишина в первые минуты после окончания учебного года? Поэтому он просто ткнул пальцем через головы остальных в звеньевых - в меня и в Наташку - и сделал нам жест отойти. Все, увидев, что затевается какой-то разговор без их участия, немедленно замолчали и приготовились слушать.
   - Вот так, - довольно буркнул Илья. - Что я хотел сказать?
   - Хороший вопрос, - согласился кто-то. Все посмеялись, но так, неактивно, потому что Илья не стал бы задерживать нас просто так сразу после окончания учебного года, а первый летний сбор был у нас назначен на послезавтра, перед практикой. Говорят, кое-где летом пионерские отряды вообще не работают. Но я в это не верю - когда же ещё время для настоящих пионерских дел, как не летом?! А что от этого дела иной раз приобретают характер партизанских - так это даже интереснее...
   - Я говорил с Виктором, - перешёл наконец к делу Илья. Все мы навострили уши. Виктором - запросто - звали нашего старшего пионервожатого. Он недавно вернулся из армии и нам вполне подходил. А коллективу нашей школы, по общему признанию, мог сгодиться далеко не всякий старший вожатый. - В общем, нужны четыре человека - провести рекогносцировку недалеко от Алёшек и выбрать место для нашего палаточного лагеря.
   Шум поднялся снова - теперь уже откровенно восторженный. Орали даже девчонки, причём по тембру голоса перекрывали мальчишек, хотя их соотношение у нас 2/3. Мы с Васькой орать не стали, а переглянулись. В возможность подобного было трудновато поверить, но Илья такими вещами никогда не шутил. Виктор тоже. Да и в конце-то концов - а что?! Мы же не третьеклашки какие. Что мы, в лес не ходили?
   - Выезд второго числа! - Илье удалось опять переорать шум. - Тише, ёлки! Что вы как стадо павианов?!
   Кто-то утвердительно ухнул, но в целом опять стало тихо. Илья победно улыбнулся:
   - Предлагаю по два человека от первого и второго звеньев...
   Да. Лучше бы он этого не говорил.
   Исторически сложилось, что в нашем отряде имени Марата Казея(1.) два первых звена - мальчишеские, а третье... сами понимаете. С одной стороны это очень удобно при раздаче заданий. Любых. Хоть тимуровских, хоть на воскреснике или на спортмероприятиях. Первое и второе звено - копать, третье - протирать окна. Например. Ни споров, ни возмущения. Это с одной стороны. Но с другой - есть такие вещи, которые хотят делать все. А природой они предназначены именно мальчишкам. По крайней мере, мне так кажется.
   Но когда я слышу хор "слабой половины" нашего класса - я начинаю сомневаться в том, что мы "сильный пол". Мне вообще начинает казаться, что в мир потихоньку возвращается матриархат. Вот Ленка Ноздрёва. Ей сейчас коня, щит - типичная амазонка. Из мифов Древней Греции. И остальные не хуже. Или не лучше.
   Впрочем, Илью смутить было трудновато. Он поправил воротник белой рубашки, провёл пальцами по галстуку и невозмутимо объявил:
   - Вообще-то Светлана Ивановна сказала, что девчонок она всё равно не может отпустить. Ей прямо сразу будут нужны рабочие руки для помойки в классе.
   Илья пошутил, конечно. Но грянувший хохот окончательно разрядил обстановку.
  
   1.КАЗЕЙ Марат Иванович (1929-44), партизан Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза (1965, посмертно). Юный пионер, с 1942 разведчик партизанского отряда (Минская обл.). Окруженный фашистами, подорвал себя гранатой.
  
   Правда, девчонки продолжали подавать язвительные реплики, пока обсуждались кандидатуры на рекогоносцировку.
   Честно говоря, я не очень-то и удивился, когда выяснилось, что выбрали Илью, Лёшку Ветрова из второго звена и нас с Васькой. Мне почему-то казалось, что так и будет.
   ...Наш город, Ворошиловск, небольшой. Чуть больше двенадцати тысяч жителей. Но я ни за что не хотел бы жить где-то ещё. Честное слово. Говорят, что, когда человек вырастает, он перестаёт так привязываться к своей "малой родине". Не знаю. Мне кажется, я буду жить в нашем городе всю жизнь - и ничего другого мне не будет надо.
   Сам город раньше назывался селом Ворошиловым, но это было ещё до революции, давно. Ещё в XIII веке Ворошилово основали на рубеже Владимирского княжества и Новгородской Земли, на реке Голяди, южнее впадающей в Волгу, "вольные люди". И никто тут ничего не ворошил, а жили "воры да шильники" (1.), как написано в одной грамоте, которая хранится у нас в музее. Пока князья и новгородская вольница выясняли, кому "по всей правде" должны принадлежать наши места, предки наши особо не тужили и промышляли массовым грабежом на сухом и речном пути, причём грабили с размахом (всем селом) и не взирая на лица (среди ограбленных регулярно попадались купцы и чиновники Золотой Орды).
   Но место они выбрали красивое. На высоком берегу, где река так плавно поворачивает, мельчает и широко разливается по плёсу. А напротив - леса... Хотя я подозреваю, что думали не о красоте, а о том, чтобы легче было обороняться от правительственных войск. Над неприступным каменистым обрывом до сих пор виднеются валы разбойничьей крепостицы, в которых упрятаны древние дубовые основания стен и башен, а с восточной стороны крепость добавочно защищали буреломные овраги и лощины. Наши местные краеведы подсчитали, что за времена разбойничьей независимости - с XIII по XVII век - Ворошилово выдержало больше полусотни осад княжеских, новгородских, золотоордынских и польских войск и ни разу не было взято. Конец этой красотище настал только в 1655 году, когда наши сельчане приняли сторону раскольников-староверов. Тут терпение властей лопнуло окончательно, стрелецкий полк с пушками взял Ворошилово, перевешал попавших в плен главарей, перепорол и заклеймил чуть ли не всё остальное население, а само село царь Алексей подарил стрелецкому голове Хворощину. Это можно было назвать словами песни - "встретились два одиночества". Род Хворощиных был столь же разбойничьим, как и доставшиеся ему жители, в результате чего грабежи в окрестностях продолжались до конца XVIII века - грабили в трогательном единении баре и крестьяне.
   Позже лесозаготовки, пушной промысел, железная дорога и общее смягчение нравов привели к тому, что Ворошилово стало сельхозпромышленным центром, каким остаётся и до нашего времени. А городом село стало в 1929 году. Так получилось, что старое название хорошо легло на фамилию нашего знаменитого командира(2.), и город как бы и переименовывать не пришлось.
   Ну да, люблю я историю. И вообще, и наших мест в частности.
   Приезжим Ворошиловск кажется безалаберным и непонятно как построенным. Он почти весь одно-двухэтажный и процентов на 70 состоит из дореволюционных домов. Улицы тут и там изгибаются дугами и летом тонут в зелени. Часть улиц сбегается к площади Ленина у подножья Крепостного холма, где горком и райком, милиция и вообще всякие официальные здания. Другие потихоньку спускаются к берегу Голяди, где заводы и комбинаты, пристань и аэродромчик. Ещё сразу после войны - отец рассказывал -
  
  
   1. "Вор" на Руси - любой преступник, "шильник" - лицо без определённого занятия и места жительства, "бомж". 2. ВОРОШИЛОВ Климент Ефремович (1881-1969), Маршал Советского Союза (1935), Герой Советского Союза (1956, 1968), Герой Социалистического Труда (1960). С 1918 командующий и член Реввоенсовета ряда армий и фронтов. С 1925 нарком по военным и морским делам и председатель Реввоенсовета СССР; с 1934 нарком обороны СССР. С 1940 заместитель председателя Совета Народных Комиссаров СССР. В 1953-60 председатель Президиума ВС СССР. Член Политбюро (Президиума) ЦК в 1926-60. Военные таланты Ворошилова, на мой взгляд, находятся под большим сомнением, но для подростка 60-го года он, конечно же, был "легендарным героем Гражданской войны".
  
   "гора" и "берег" враждовали вплоть до массовых драк. А длинная, идущая через весь Ворошиловск улица раньше так и называлась - Кулачная, потому что ещё до революции на ней по праздникам дрались "стенка на стенку" даже взрослые мужики... А если по этой улице идти до конца, то она переходит в шоссе, которое через три километра приведёт в посёлок городского типа Большой Скорорыб, где кирпичный завод.
   Хороший у нас город. И зимой, и летом. По-моему, такими должны быть все города. Пусть не обижаются те, кто живёт в больших. Конечно, они их тоже любят... но, по-моему, трудно любить большой город. Слишком уж его много, если вы понимаете, о чём я.
   Я и Васька шагали по его улице, по Южной. Это типичный, так сказать, "частный сектор" - одно-двухэтажные домики на одну, две, иногда - три семьи, "без удобств", но тонущие в зелени вместе с крышами. На дороге только-только положили асфальт, а тротуары - так, одно название, почти лесные тропинки. Короче, было здорово.
   Я ещё не знал, какой меня впереди ждёт сюрпризец. И от кого...

* * *

   Мы сидели во времянке у Васьки и перебирали снаряжение.
   Здесь, в пристройке, стоявшей в глубине сада, уже давным-давно хранилось всё, что у нас было общего - от самодельного проигрывателя и пневматического ружья до рюкзаков и найденных в макулатуре подшивок журнала "Вокруг света" за 1900-1910 годы. Конечно, в доме у Черновицких не было газа, но зато у меня не было такого места, как эта наша времянка.
   Вернее - не было у меня дома. А тут я тоже чувствовал себя, как дома, иногда даже и лучше.
   Короче, я сидел на раскладушке и проверял рюкзаки. А Васька доводил на бруске наши финские ножи. Это были настоящие финки, за которые запросто могут посадить. Но как без ножа в походе? Мы же, в конце концов, не собираемся ими драться или что там ещё. А финки привёз с войны недавно уехавший куда-то в Сибирь дядя Васьки и, когда мы вернулись из первого похода, подарил нам. Мы обалдели даже.
   Рассеянно рассматривая хорошо знакомую внутренность комнатки, я обратил внимание на стоящий в углу подрамник, закинутый серой тканью. Спросил, кивнув туда:
  -- Закончил?
  -- М, - Васька мотнул головой, вжикая сталью по бруску. И со вздохом добавил: - Не
   получается.
   Я тоже вздохнул. Когда глядишь на Ваську первый раз, то что видишь? Лохмы соломенного цвета, жёлто-серые глаза с нехорошим прищуром и крепкие, вечно сжатые кулаки с исцарапанными костяшками. Это вам не я, которому приходится то и дело доказывать, что я не играю на скрипке (я играю на гитаре), а класса до шестого ещё и выслушивать умилительные возгласы разных дур: "Ну прямо девочка, прелесть какая!"
   И тем не менее, Васька отлично рисует. Даже удивительно, что можно так уметь рисовать в тринадцать лет... даже раньше, он рисует давно, и я не помню, чтобы у него хоть когда-то была обычная детская мазня. Ни в какую школу или куда-то ещё он не ходил, а просто рисовал - и всё тут. Иногда - пейзажи, иногда - карикатуры или портреты, иногда - так, просто какие-то сцены ("жанровые" называется, кажется), а бывает - иллюстрации к книжкам, если ему кажется, что их проиллюстрировали "неправильно". А ещё - иногда - просто непонятно что. Не в смысле разную там глупую абстракцию, пятна-полосы-квадраты, а места, людей, вещи, которых не бывает. Я бы даже "фантастикой" это не назвал. То ли ему это снилось, то ли он так выдумывал - это он даже мне не говорил. Да я и не расспрашивал особо.
   Больше всего из этих "непонятных" мне нравилась картина, на которой был изображён я. Но не потому что я. Сейчас поймёте... наверное. Я даже не позировал, Васька рисовал меня по памяти, да я там и не был главным.
   В общем, там был зал - большой зал, но что он большой - угадывалось только по смутным очертаниям, потому что было темно. В этой темноте горел большой камин, выхватывавший из темноты край длинного стола, скамью и сидящего на ней человека. Это и был я. Одетый так, как мы ходим в походы - балахонистая куртка, шаровары, кеды. Но на широком ремне висели не фляжка с лопаткой и финкой, как обычно, а какой-то большой пистолет и длинный тесак, концом ножен уткнувшийся в каменный пол. Я сидел, подперев щёку кулаком, а другую руку устроив на гитаре - она лежала на столе. Видно было, что я перебираю струны. Рядом с гитарой лежал боком, приподняв ствол, автомат ППШ с круглым диском, как в войну. Под потолком тяжело покачивались какие-то смутные полотнища, а в узком окне-бойнице, очерченном более светлым контуром, горела большая красная звезда. Васька никак не назвал картину, а просто подарил её мне - и я почему-то страшно смутился. Не знаю, почему. Может быть, потому что картина мне очень понравилась?
   В замковой зале пляшет огонь.
   А за стенами темно.
   Спит на конюшне рассёдланный конь,
   Светит звезда в окно.
  
   Ночью - с собою один на один.
   Грустно до слёз и смешно.
   Ты на дорогу скорей выходи -
   Светит звезда в окно.
  
   Солнечный луч бросит вниз высота,
   И при свете покажется сном,
   Всё, что ты думал и видел, когда
   Светит звезда в окно.
  
   Тысячи дел хлопотливого дня
   Вихрем закружатся вновь...
   Ну а пока - а пока для тебя
   Светит звезда в окно.(1.)
  
   Этих стихов я никому не показывал, хотя все - даже родители и учителя - знали, я не делал из этого никакой тайны, что я пишу стихи. Но эти строчки были настолько необычными, что я просто не решался...
   Кстати, сам я в живописи не разбираюсь. В смысле, что не умею рассуждать о картинах - как там свет падает, как тени лежат, хоть нас на рисовании и стараются упорно этому научить. Но я твёрдо могу сказать, что мне нравится, а что нет.
   Видели картину Петра Тарасовича Мальцева "Штурм Сапун-горы"? Вот это - и есть нравится. И то, как лежащий на переднем плане седоусый солдат всё ещё тянет руку - большую, пыльную - чтобы вцепиться в землю и не отдавать. И то, как падающий подальше знаменосец продолжает нести вперёд красное знамя. И фигуры схватившихся в центре моряка и фашистского офицера - как былинные богатыри, старающиеся пережать, пересилить друг друга. А самое главное - фриц в правой стороне. Он один как будто объясняет всю картину. Наверное, он смелый (фрицы ведь тоже были смелые, вон сколько всего позахватывали!), недаром не сдаётся, не бежит, не притворяется убитым, а всё ещё хочет драться, замахнулся гранатой... Но вот в этом замахе, в его почти нечеловеческом искажённом лице - вот там и есть ощущение того, что - всё. Наши победили. Взяли гору. И уже ничего не изменить этой гранатой, и он сам-то это понимает...
   А у Васьки много рисунков про войну. Есть и Марат Казей. Как раз когда он ждёт подходящих к нему врагов, сжимая в руке гранату. Он и сейчас рисовал похожее, но про Корею. Про Ким Ен Жона(2.). Недавно мы прочитали книжку...
   - А что не получается-то? - осторожно спросил я. Васька дёрнул плечом, но потом
  
  
   1. Здесь и ниже (кроме особо указанных случаев) все стихи Артёма Колотилина принадлежат автору книги. 2. Ким Ен Жон - корейский пионер-подпольщик. Зимой 1950 года связной сайгонского подполья тринадцатилетний Ким Ен Жон был схвачен тайной полицией Южной Кореи и после почти месячных пыток обезглавлен на одной из площадей родного города.
  
  
   ответил искренне:
   - Да понимаешь, Тёмкин, я себе как-то представить это не могу... - он потёр лоб. - Вот тогдашних - могу. Ну, из Великой Отечественной. Но мне кажется что - тогда и люди были другие, и даже думали как-то лучше, что ли... А это вот - сейчас подумаю и как-то не представляется.
   - Но он же кореец, - кивнул я на закрытый марлей картон.
   - Ну и что?! - горячо возразил Васька. - Я просто представить себе не могу! Во-первых, что сейчас такое где-то можно: взять и мальчишку током бить, под ногти щепки вставлять, а потом взять и топором голову отрубить. По-моему, так просто не может быть...
   - Это же не люди, - тихо сказал я. - Это фашисты, Вась. Они всё могут...
   - Да я вот этого и не мог представить! - почти крикнул мой друг. - Пятидесятые годы кончились, мы спутник запустили люди скоро в космос полетят, по Луне пройдут, по Марсу! А тут вдруг... Я понимаю, что это по правде, а представить - не выходит, фантазии не хватает! А ещё... - он сел на край стола, помолчал и уже совсем тихо продолжал: - Я вот думаю... вот мы пионеры. И тогда тоже были пионеры... Мы вот клянёмся, говорим, что будем на них похожими... - Васька передохнул, и я увидел, что он по правде очень взволнован. - А если бы... - он поднял глаза на меня. - Если бы кого-то из нас вот так? По почкам резиновой палкой и - говори! Или выводят на площадь, а там - топор... Вот как бы мы тогда?
   У меня хватило воображения представить. И - знаете - мороз по коже прошёл нешуточный.
   - А как бы ты хотел? - спросил я, трогая его палитру с засохшими ошмётками красок. - Проверить себя, что ли?
   Васька поднял на меня ошарашенные глаза. Открыл рот и... усмехнулся:
   - Да, вопросик... Такого, конечно, никому не пожелаешь... Но с другой-то стороны, Тёмкин, надо же будет как-то воевать за то, чтобы во всём мире было, как у нас. а значит, наверное, и такое будет... Но мне бы понять, - он пристукнул кулаком по подрамнику, - мне бы понять, зачем так поступать?!
   - От страха, - осенило меня. - Просто от страха. Они сами боятся и хотят всех запугать. Как ку-клукс-клановцы(1.) в США... Чем страшнее, тем лучше.
   - А как не бояться? - задумчиво спросил Васька. - Как вот в таком деле не бояться?
   Я не ответил. Он вздохнул и пожал плечами:
   - Ладно, может, потом всё-таки дорисую... Давай-ка ещё раз рюкзаки посмотрим?
   - Давай, - согласился я, испытывая непонятное, но сильное облегчение от того, что прекратился этот тяжёлый разговор...
  
  

ГЛАВА ВТОРАЯ.

СТАРЫЙ ДРУГ . . .

   Домой я вернулся только вечером. Даже, можно сказать, в темноте. И, ещё подходя к нашей пятиэтажке, удивился, что во всех окнах горит свет.
   Даже не то что удивился - забеспокоился. Неужели волнуются из-за меня?! Да ну, мне же не семь лет, да и должны они понимать: последний день учёбы... Может, что-то случилось у нас?!
   Я почти побежал. Почему-то забеспокоился так, что сердце запрыгало в горле. В первый раз в жизни я разозлился, что мы живём на четвёртом этаже. Прыгая через три
  
  
   1. КУ-КЛУКС-КЛАН - тайная политическая организация в США. Создана в 1865, выступает с позиций расизма и религиозной нетерпимости. Главные враги ку-клукс-клана - негры и те из белых, которые им сочувствуют. Ку-клукс-клан действует до сих пор. Советскому мальчишке он, конечно, казался воплощением зла. Но в реальности, если отвлечься от пропаганды, эта организация чаще всего выступает как защитница белого населения от произвола чернокожих банд - и создавалась как раз с этой целью после Гражданской войны в США, когда в южных штатах, потерявших почти половину мужского населения, убийства белых женщин и детей неграми стали практически повседневными.
  
   ступеньки, я взлетел к двери и дёрнул её на себя. Почему-то я был уверен - незаперто, даже не полез за своим ключом. И точно - дверь распахнулась.
   - Тём, ты? - окликнул меня из глубины квартиры отец - тут же окликнул, нормальным голосом, без беспокойства или сердитости. А в квартире был бардак, лежали какие-то чемоданы, и книжный шкаф, пустой, был выдвинут углом в прихожую. На его дверях висела отцовская парадная форма.
   - Я... - я замер на пороге, не понимая, что случилось. Из кухни выглянула мама - улыбающаяся, но какой-то напряжённой улыбкой:
   - Иди ужинать, - кивнула она. - Где ты ходишь-то?
   - Мы у Васьки были... - я вылез из полуботинок, сунул ноги в тапочки и пошёл в ванную, ощущая себя так, словно попал в чужую квартиру. - Ма, а чего у нас творится?
   - Что, - поправила она. - Правильно говорить - что творится.
   - Что, - я пустил воду. Мама готовилась стать учителем русского языка, но с отцовской работой стала библиотекарем. По-моему, работа ей нравилась, но желание поправлять всех осталось. Она и отца поправляет то и дело, а он смеётся и говорит, что хочет быть ближе к народу. - А что случилось?
   - Иди ешь, Тём, - повторила она и куда-то пошла, заговорила с отцом. Я не расслышал - о чём. Может, привезли какую новую мебель? А зачем? Вроде у нас всё есть...
   На кухне никого не было - родители мои о чём-то не то говорили, не то даже спорили в зале. У нас три комнаты - зал, их и моя. Плюс кухня и столовая и "совмещённый санузел". Раньше - ещё три года назад - мы жили в обычной коммуналке. Но потом отца повысили и сразу дали квартиру в новом доме. Я здорово стеснялся в классе - у нас "свои" квартиры имели только ещё две девчонки. Но, в конце концов, заместитель начальника милиции - это есть заместитель начальника милиции.
   На столе стояли макароны с котлетами, кисель, печенья... Я только сейчас понял, что хочу жрать. И как-то не сразу обратил внимание, что и на кухне громоздятся какие-то коробки, ящики, сумки...
   А потом я услышал мать и отца.
   Отец просто заговорил громче - и сразу стало слышно. И я положил вилку.
   - Здесь у меня всё - предел! - возбуждённо говорил отец. - Что же мне - подсиживать дядю Гришу? Он друг бати. Это раз. А два - я коммунист. И так карьеру делать не собираюсь. Но карьеру делать хочу. А тут предлагают совсем новое место. Во-первых, мне просто интересно. Во-вторых - там я сам себе хозяин. В третьих - в третьих, Лен, такие вещи не принято обсуждать. Это почти приказ. А я почти военный.
   - Господи! - мать тоже повысила голос. - Всю жизнь ты так. В сорок первом семнадцать лет было - пошёл воевать, сам пошёл, добровольцем! Пять ранений - пять, Саша, пять! Из них только три на войне! Помнишь, когда тебя ударили заточкой?! И вот теперь...
   - О чём это они? - прошептал я. Вдруг появилось нехорошее предчувствие. Не терплю подслушивать, но они говорили уже у самой двери...
   - Лен, - я почти увидел, как отец улыбается. - Ну что делать. Ну жизнь такая. Ты ж вообще за участкового выходила. Тебе что на базаре торговки-то говорили: "Ой-ой-ой, зарежут его, девонька, зарежут и в пролубю кинут, ты кажи ему, пушшай окоротитьси..."
   - Ну и почти зарезали... - мать хлюпнула носом, и я приподнялся.
   - А фрицы почти убили, - согласился отец. - Но почти не считается...
   Судя по звуку, они поцеловались. Так, всё, мир... но о чём это они всё же?! Ага...
   - Пошли, Артёму скажем, - это отец. - Жаль, что он так припоздал. Лучше бы сразу сказать...
   В общем, когда они вошли в столовую, я сидел, положив вилку и глядя на дверь. Наверное, мой взгляд был красноречивым, потому что мама выразительно посмотрела на отца, а тот даже слегка смутился и глупо кашлянул. Но тут же справился с собой:
   - В общем так, сын, - он присел на табурет. - Мы уезжаем.
   - Я это понял, - напряжённо сказал я. Я это действительно понял - понял каким-то чудом за секунду до того, как он заговорил. Очевидно, мой тон не понравился отцу, потому что он нахмурился и начал:
   - Что ты по... - но мама кашлянула, и отец, махнув рукой, навалился на стол: - Ну а раз понял, то вот так... В общем, меня посылают на целину.(1.)
   - Тебя?! - я так искренне удивился, что даже забыл о напряжении и заморгал глазами: - Тебя - зачем?!
   Ну - я всякое мог подумать. Но только не такое. По моим понятиям, отец был последним человеком, которого стоило посылать на целину. Что ему там делать?! Но тут же я сообразил, что это глупые мысли: ведь целина - это не какой-нибудь там рай, а просто место, куда люди едут работать. И, конечно, без милиции там никак... У нас пока не коммунизм. Жаль, конечно, но правда так.
   - Ну зачем... - отец тоже удивился моему вопросу. - Служить. Зачем ещё. Тут такая шутка - там город строится. Агрогород. Может, тысяч на пятьдесят человек. И меня туда начальником милиции... Конечно, сейчас там почти ничего нет. но будет! - отец даже пристукнул кулаком по столу. - Будет! - и строго посмотрел на маму, как будто она возражала.
   А я... Что я? Я был бы рад. Очень рад. Я бы то потолка прыгал - оказаться там же, где работал Иван Бровкин, куда ездил Мишка Стрекачёв(2.)... Если бы не одно но.
   Всего одно.
   Но большое. Почти непреодолимое.
   - Па, - я помедлил. - Па, мы уезжаем навсегда?

* * *

   Я всегда очень любил читать книжки, в которых два друга расстаются. Конечно, главное, чтобы они расставались не просто так, а потому, что один уезжает на какое-нибудь важное дело, может быть, даже опасное, но совершенно точно - ответственное нужное... И мне всегда нравилась песня про двух друзей - как там?

...На Дальний Восток уехал один,

На Запад уехал другой...

   Я себе даже иногда представлял, что мы с Васькой - ну, конечно, когда повзрослеем - вот так же уедем в разные стороны (мы ведь тоже нередко ссоримся) на долгие годы. На десять или пятнадцать лет... А потом встретимся - может быть, даже случайно. И, как в кино, будем сидеть в каком-нибудь кафе ночью, в аэропорту или на вокзале. И рассказывать друг другу про свою жизнь.
   Ну вот почти так всё и получилось. Да что там - почти. Всё так и получилось. И важное дело было, действительно важное... И нам надо было расставаться...
   Вот только я почему-то он не спешил рассказывать другу о том, что всё как в книге. И слишком уж рано случилось то, о чём я думал по вечерам. Не когда-то там, а завтра. И мы действительно можем не увидеться много-много лет.
   А то и вообще никогда.
   Это разница. Поэтому я молчал и подталкивал коня пятками. А Васька, кажется, просто не понимал, что со мной и то и дело косился на меня, порываясь то и дело - я видел - начать разговор. Но не начинал.
   А я - я не понимал, как это вообще может быть. Ну, все мои планы на лето, наш отряд, всё-всё - да ладно, в конце-то концов, пусть. Неправильно так думать, но пусть, пусть... Но как же я послезавтра проснусь - не важно, где - а Васьки не будет?
  
   1. ЦЕЛИНА - здесь: нераспаханные плодородные земли в СССР (Казахская ССР, Сибирь, Урал, Поволжье и др. районы) Массовое освоение целины проводилось в 1954-60. Распахано 41,8 млн. га. Освоение целины стало культовым деянием власти, привлёкшим множество искренних энтузиастов (на целину ехали ротами после демобилизации из армии, классами после окончания школы) и - увы! - немало жулья и нечистоплотных карьеристов. О целине снято много интересных фильмов, написаны книги и песни. К сожалению, массовое переселение на целину (переехало только в Казахстан около 2 млн. чл) сильно ударило по русской деревне, буквально "выкачав" из неё наиболее трудолюбивых и ответственных людей. 2. Артём имеет в виду героев популярных тогда художественных фильмов.
  
   И ещё я подумал, что тут нет никакой романтики. Совсем никакой нет, а есть только молчание. С одной стороны непонимающее, с другой - тяжёлое, как расплавленный в консервной банке свинец. И ничего в нём не изменится. Разве что после моих слов мы будем тяжело молчать оба. Ну какие тут слова найти? "Целина", "долг"... что ещё? Всё будет правильно...
   И всё - не так.
   Кажется, Васька и правда чувствовал: что-то не так со мной. С самого начала, когда мы только-только взяли в конюшне конезавода (другой дядька Васьки - не тот, что уехал в Сибирь - работал там на объездке старшим) двух жеребцов и поехали вдоль реки. Мы так часто делали, но, как правило, по воскресеньям. Конечно, каникулы, но с чего это я решил не идти ни в школу, ни на практику - что вообще случилось-то?!
   Эти мысли буквально читались на лице моего друга. А я маялся. Душу прямо выворачивало наизнанку. Чёрт, может, попы в это правы - есть душа? Ну как может болеть то, чего нет?!
   - Ну что ты... - Васька наконец разродился... - Тёмкин... ты из-за того, что я уезжаю? Ну сам пойми... когда ещё отцу путёвку дадут? Я бы сам обошёлся, да и он тоже... а младшие, мать - они прямо горят, так ждут...
   Мне стало совсем тошно. Он ещё и оправдывался передо мной!!! Нет, не могу больше. Совсем не могу.
   Я изо всех сил пихнул коня пятками. Мы ехали без сёдел и, соответственно, без стремян. Но и я, и Васька ездили так уже шесть лет, с тех пор, как научились держаться на коне (правда, и в седле мы тоже умели). Конь взвился свечкой и рванул вперёд карьером. Васька немедленно послал своего за мной.
   Когда скачешь вот так - не до мыслей. Их выносит из головы начисто. И начинает казаться, что никаких проблем на свете нет вообще. можно вообразить себя буденовцем, гусаром Дениса Давыдова, воином Александра Невского - кем угодно, и сколько раз мы это делали!
   Но вечно скакать нельзя.
   Я осадил коня в разбеге. Он с хрипом припал на круп. А я, оглянувшись через плечо, громко сказал:
   - Мы уезжаем. Совсем, слышишь?!.
   ...- Твоего батю посылают на Кубу? - тихо спросил Васька, перебирая повод. Я удивился:
   - Почему на Кубу?
   - Так... - тихо ответил он, не поднимая глаз. А я вспомнил, что вот уже больше года, с тех пор, как отчаянные барбудос во главе с команданте Фиделем выкинули с Кубы жирного американского прислужника Батисту(1.), Васька хочет побывать на этом острове. Мы его рассматривали на карте - он похож на маленькую, но отчаянную рыбку, которая атакует огромную Америку. А та как будто рот разинула от страха и волосы дыбом (это такие берега у Северной Америки, смешно, но правда похоже...)
   - Нет, не на Кубу, - ответил я. - В Казахстан, на целину.
   - Насовсем? - снова спросил Васька. Я кивнул:
   - Угу... Жить. Отца посылают работать, ну и нас... - я осекся.
   Васька поднял голову, и я увидел, что у него мокрые глаза.
  
  
   1. В 1902 Куба превратилась в полуколонию США, которые прибегли к прямой вооруженной интервенции и оккупации острова. В середине 50-х гг. на Кубе развернулась борьба против проамериканского режима Фульхенсио Батисты. Борьбу возглавили Фидель Кастро Рус и его брат Рауль, а так же Эрнесто "Че" Гевара - все они имели звание "команданте", а их бойцы называли себя "барбудос" ("бородачи" - исп.) В декабре 1956 Кастро и 81 его сторонник совершили плавание на яхте "Гранма" от Мексики к берегам Кубы. В первом бою с правительственными войсками революционеры были разгромлены, но 12 человекам во главе с Кастро удалось пробиться в горы Сьерра-Маэстра, где они развернули партизанскую войну. Кастро организовал Повстанческую армию, которая в течение 1956-58 распространила свои действия на другие районы Кубы и в решающих боях в конце 1958 сумела разгромить правительственные войска. 1 января 1959 Батиста бал вынужден бежать с Кубы. Для советской молодёжи 50-х - 60-х годов ХХ века Куба стала символом молодой и искренней революционной борьбы.
  
  
   Я испугался. Я ни разу в жизни не видел, чтобы Васька плакал. Никогда.
   - Когда уезжаете? - спросил он дрожащим голосом.
   - Завтра уже... - прошептал я. - Утром.
   - Приходи сегодня ночевать, - сказал Васька. - А сейчас... - он догнал и обогнал меня. - Сейчас не езди за мной, ага?
   И поскакал берегом - прочь.

* * *

   Я ожидал, что мне будут запрещать ехать к Черновицким - как же, с утра на вокзал, хлопоты, а тут ещё и я... И я готов был спорить. Но всё получилось очень просто. Мама вздохнула. Отец помолчал, потом виновато сказал:
   - Ну что ж... конечно... - но тут же взбодрился и приказал мне собирать всё у себя в комнате.
   Ох, это было тяжеловато. Во-первых, мне помешали. Явилась целая делегация из школы. Тоже как в книжке. Уж не знаю, как разнеслась весть, но мне только что памятник не водрузили во дворе и называли разными такими словами, от которых невольно начинаешь ёжиться, как будто на тебе слишком просторная одежда и в неё сильно поддувает. Когда же Наташка Клинцевич назвала меня "посланцем доброй воли" и "нашей молодой надеждой" - я не выдержал и вежливо попёр всех, даже пацанов, которые искренне порывались остаться и помочь мне собираться. А потом сообразил, что у меня довольно много вещей, которые с собой брать незачем.
   Кстати, будь воля отца, он бы вообще всё пооставлял. Но за мебель мама встала стеной - это была "семейная ценность". Отец застонал так, что стёкла задребезжали, но потом махнул рукой, сказав: "Правильно твоих раскулачили в своё время." Мама засмеялась, а я не понял, о чём они. Да и не вникал...
   Я решил раздать кучу всего нашим ребятам. Не книги, конечно. Насчёт книг я жмот. Отдать книгу для меня - всё равно что отдать гитару, кубок по боксу или грамоты по конному спорту и туризму (всё это я уже упаковал). Почитать я всегда давал охотно, но никогда никому книг не дарил. И сейчас аккуратно размещал их по ящикам.
   Отец не очень любит читать (правда - обожает про Шерлока Холмса и всеми правдами и неправдами добывает современные зарубежные детективы). А вот мама любит. И меня приучила. У нас больше трёх тысяч книг, из них штук триста - собственно мои. Тоже разные.
   Я укладывал "рамку" - Обручева, Ефремова, Адамова... Попались "Мушкетёры". Эту книгу прочитали все мальчишки в нашей школе. В библиотеке записывались в очередь, ну и у меня брали. Но вот странно - мне она не очень нравилась. Я её читал, конечно. Но...
   А вот Ваське - нравилась очень. Он её читал три раза.
   Сидя на полу, я пролистал том. Пролистал ещё раз.
   Не буду ничего писать. Это смешно. Один мальчишка дарит другому книгу и подписывает её какой-нибудь глупостью. Какой? "На вечную память!"? Смешно... И так же ясно, что Васька будет меня помнить всегда.
   Я не сразу понял, о чём я думаю. А потом - понял. Уже когда решил не подписывать "Мушкетёров".

* * *

   Васька сидел на крыльце времянки. Рядом стоял мой рюкзак. Он смотрел, как я подхожу, и мне вдруг (зазнобило) показалось, что сейчас он толкнёт рюкзак ко мне и скажет: "Ну и уходи." Но это, конечно, было глупостью. Васька встал.
   - А я своим ничего говорить не стал, - сказал он, улыбаясь. - А то набегут, начнут провожать... Ты же их у меня знаешь.
   Я кивнул. Да, мать Васьки вполне могла устроить нам торжественные проводы со слезами и оркестром. Отец Васьки, молчаливый и сдержанный человек, как-то раз признался нам в порыве откровенности, что "женился я на тайфуне так его с ураганом." Обе старшие сестры Васьки пошли в мать. Нет, такие проводы мне не были нужны.
   А что было нужно - я и сам не знал.
   Мы вошли во времянку. Тут ничего не изменилось со вчерашнего дня...
   - Я тебе рюкзак собрал, - сказал Васька, подходя к окну. - Там, наверное, ты тоже будешь... в походы ходить.
   - А я... вот, - я помедлил и сунул ему книгу, завёрнутую в газету. Васька развернул её... и поднял на меня глаза:
   - Это... это мне?
   - Угу, - я кивнул и сел на топчан.
   - "Мушкетёров"? - недоверчиво спросил Васька. Я кивнул. - Спасибо, - он осторожно, даже как-то церемонно, поставил книгу рядом с мольбертом.
   - Я не стал подписывать, - сказал я, глядя в окно. - Потому что... ну... ты же всё равно будешь знать, что это от меня.
   - Ага... - он подошёл и сел рядом. - А ты помнишь, как мы познакомились?
   Я невольно засмеялся:
   - Ну ты спросил! Конечно...
   ...Скоро должно было начать светать, когда мы наконец замолчали, перестали вспоминать, что с нами случилось за последние семь лет. И просто сидели в сгущающихся сумерках - на топчане с ногами - и молчали. Уже минут десять.
   - Слушай... - Васька замолчал и долго просто дышал. Отчётливо дышал где-то в тёмном и тихом пространстве. Потом повернулся ко мне - я понял это, почувствовав его взгляд. - Давай поменяемся... поменяемся финками. И галстуками.
   - Давай, - я встал. Не стал ничего спрашивать. Зачем? Всё было правильно, жаль только, что я сам не догадался...
   Не зажигая света, мы повозились, наощупь разыскивая вещи. Васька открыл дверь, и ночь - довольно прохладная, звёздная - вошла во времянку (а совсем близко за её спиной стояло утро...) Больше не будет, подумал я с отчаяньем. Больше не будет таких ночей. Вот и всё. И никто не виноват, и всё правильно.
   Только очень горько.
   Темнота поредела, я различал Ваську, который стоял на пороге. Подошёл к нему; Черновицкий обернулся:
   - Ты мой самый лучший друг, - сказал он. Просто так сказал, спокойно. - Вот.
   Это "вот" было глупым и нелепым. Но оно как будто черту подвело. И внутри у меня всё оборвалось.
   Значит, всё - правда.
   - Ты мой самый лучший друг, - повторил я эти глупые слова. Поднял руки и стал повязывать на голую шею Васьки галстук. Свой. И через секунду ощутил, что и он делает то же самое. У него были холодные пальцы. И они вздрагивали.
   Мне на миг показалось вдруг, что меня снова принимают в пионеры. Хотя не было ничего общего между многолюдным торжественным митингом у памятника погибшим на войне - и тихой ночной времянкой... Я ощутил какое-то неудобство - и вспомнил, что у Васьки на галстуке аккуратная, но грубоватая штопка. Он прожёг галстук прошлым сумасшедше жарким летом, когда мы тушили пшеницу во время похода. Сам заштопал и потом наотрез отказался покупать новый...
   - Вот, - снова сказал Васька.
   Мы поменялись финками - вместе с ножнами. В принципе, конечно, они у нас были одинаковые. Нет, вру - не совсем. На Васькиной финке - у самой рукояти, мелкими буквами - было процарапано, не очень ровно, но отчётливо: ABSOLVO TE. Когда мы заинтересовались этой надписью, я попросил маму её перевести. Оказалось, что это слова
   из латинской католической молитвы: "Отпускаю грехи твои." Ими напутствуют умирающих... В этих словах был какой-то мрачный юмор. Вроде как в средние века кинжал для добивания смертельно раненых назывался "мизерикорд". Тоже от латинского
   "мизерикордия" - "милосердие"... Мы с Васькой часто жалели, что не догадались
   расспросить его дядьку про прежнего хозяина этой финки. А я немного завидовал Ваське...
   И вот - его оружие у меня. И мне плохо...
   - Я ещё... - Васька говорил с трудом. - Я ещё хотел тебе подарить. Ты же мне подарил "Мушкетёров"...
   - Я просто так... - начал я, но Васька вздохнул:
   - Не, ты погоди... дослушай... Я всё равно хочу, чтобы ты взял. Это я сегодня нарисовал. Днём.
   Он ушёл в тёмную глубину времянки и зажёг лампу. На миг всё стало каким-то скучным и обычным... но лишь на миг.
   На подрамнике стояла картина.
   Сперва мне показалось, что это "Три богатыря". Потому что была вечерняя степь, камни, птицы в небе над курганом... Я удивился: с чего это вдруг Васька стал делать копии? Но потом я увидел, что богатырь один. Он садился в седло - нога в стремени, руки держатся за луку седла, голова повернута; смотрит за плечо.
   У садящегося в седло воина было моё лицо. И вообще было видно, что это мальчишка, даже доспехи были чуть-чуть великоваты. На капельку - ровно настолько, чтобы это не выглядело смешно. Просто чтобы было ясно: других не нашлось, а надо.
   - Я напишу, - сказал я, и это прозвучало так же глупо, как и многое из того, что мы говорили сегодня. Но Васька кивнул:
   - Ага.
   - А ты... ты приезжай, если сможешь. Или я приеду!
   - Ага... - он посмотрел на меня: - Пошли, я тебя провожу. Тебе ведь пора...

* * *

   Я никогда в жизни не был в этот час на улицах нашего города. А они оказались молчаливыми и бесконечными. И какими-то чужими. Нет, не чужими. Незнакомыми. Это другое...
   Утро было пасмурным - буквально за какие-то минуты небо затянули тучи, только что ведь было чистое небо, перед самым рассветом. Мы шагали посередине проезжей части (всё равно никто никуда не ехал), и Васька вдруг сказал:
   - Раньше говорили, что в дождь куда-то уезжать - хорошая примета. А дождь сейчас будет; обратно, наверное, под дождём побегу.
   Не помню, что я хотел ответить (а что-то хотел точно). Из переулка вышел Игорёк Пёстрый.
   Раньше, говорят, свои сумасшедшие были в каждом городе. Потом традиция прервалась - в связи с успехами медицины. Но кое-где они остались. Как в нашем Ворошиловске.
   Игорек был безвредный и тихий. Пёстрым его называли потому, что он то и дело зачем-то подшивал к своей одежде разноцветные лоскуты. А так - жил где-то у какой-то родни, почти всё время пропадал в лесу, потом продавал на базаре ягоды, грибы, орехи... Сколько ему лет - никто толком не знал, да и не интересовался; ясно только, что сильно за пятьдесят. Я как-то раз спросил у отца, почему никто не заберёт его в больницу, на что отец покачал головой и сказал, что нет смысла - вылечить его никто не сможет, а опасности Игорёк Пёстрый не представляет. Ходит себе и ходит, по-своему счастлив, а в больнице что - как в тюрьме...
   Вот и сейчас он тихонько чапал себе по улице нам навстречу, нёс какую-то старую корзинку, полную грибов (подберёзовики, и где он их только добыл в самом начале июня?!) и что-то бормотал под нос. Обычно, увидев мальчишек, он махал рукой и улыбался себе в бороду. Я ожидал, что он и сейчас так поступит - и приготовился улыбнуться в ответ, хотя, если честно, разговаривать с Пёстрым мне было тяжело, я всё
   время ощущал себя так, как будто я перед ним в чём-то виноват.
   Но на этот раз Игорёк не стал улыбаться и махать рукой. Он остановился и смотрел, как мы подходим. Смотрел из-под руки, как будто был солнечный день и свет бил в глаза, а мы были где-то далеко-далеко... Мы подходили, почти уже прошли, а он поворачивал голову за нами, не опуская руки - ощущать его взгляд было как-то не очень приятно. И совсем неожиданно он меня окликнул:
   - Погоди-ка, Артёмка, постой-ка...
   Не люблю, когда меня называют Артёмкой, терпеть не могу. Но меня удивило, что Пёстрый помнит моё имя, и я остановился. Васька встал тоже - он нёс картину. а Пёстрый подходил к нам, копясь в кармане своих старых солдатских галифе и бормоча:
   - Где-то она тут была... гляжу - дай, думаю, отдам, пригодится... куда ж она делась-то... - он особенно сильно скособочился, поставил свою корзинку на дорогу, крякнул и вытащил кулак, торжествующе заявив: - А вот она, бери-ка... Глянул - ты идёшь, и вспомнил; дай, думаю, отдам, а то забываю всё... На-ка.
   Он раскрыл корявый кулак.
   На потрескавшейся ладони лежал серебристый кругляш со странным восьмиконечным крестом... ерез секунду ощутил, что и он делает то же самое. .. льно посмотрела на отца, а тот даже слегка смутился и глупо кашлянул.
   Я не успел ничего подумать или предпринять - Пёстрый схватил мою руку и буквально впечатал увесистую бляшку в ладонь - я почти охнул.
   - Золото будут давать - тьфу, плюнь, не бери! - неожиданно горячо сказал он. - Брось, плюнь! Золото - гниль земная, оно цветом, как гной! А это бери, это помни. Серебро - свет небесный... - он мучительно скривил лицо, борода задвигалась: - Ещё что-то сказать хотел... что-то хотел... Не знаю, не помню, стёрлась память...
   Он с силой, отчаянно стукнул себя по голове. Мы с Васькой молчали, ничего не понимая. А Игорёк как будто позабыл о нас. Нагнулся за корзинкой, поднял её, равнодушно скользнул взглядом по мне и Ваське - и зашагал по улице дальше.
   - Чего это он? - спросил Васька, глядя ему вслед. Я пожал плечами. Потом посмотрел на бляшку:
   - Слушай, похоже, это правда серебро, - я дыхнул на неё, потёр о рубашку. - Гляди, как блестит.
   - Может, это монета? - Васька сунулся в мою ладонь. - Старинная?
   - Н-не знаю... - я перевернул кругляш. Там тоже была чеканка - просто множество мелких точек-углублений. - Может, и монета... - я задумался: - Хочешь - возьми, ты же их собираешь, а мне всё равно...
   - Не, - Васька покачал головой. - Он же её тебе подарил. Пусть у тебя будет.
   Я ещё раз посмотрел на монету. Нет, всё-таки для старинной она была слишком ровная. Я вспомнил фотографии и рисунки, да и монеты в нашем краеведческом музее - совсем другие. Ладно, всё равно вещица интересная... Я сунул её в боковой карман рюкзака, который нёс на плече - и, если честно, сразу забыл.
   Потому что мы подходили к вокзалу. Я видел грузовик из отдела, возле него - отца; он курил вместе с тремя своими сослуживцами - наверное, они помогали перегружать вещи в багажный вагон (нам дали целую половину такого вагона). Мама стояла около входа на перрон и, увидев меня, подняла руку... но тут же опустила её и сделала вид, что меня не замечает. Конечно, поняла, что я сейчас не хочу, чтобы меня видели. Тем более, что до отхода поезда оставалось ещё двадцать минут.
   - Всё, - сказал я и повернулся к Ваське. Он протянул мне картину, и я взял её под мышку. - В общем, я поехал.
   - Ага, давай, - кивнул Васька. Он говорил странным голосом, и я сообразил, что ему хочется плакать.
   Мне тоже хотелось, если честно. Очень сильно хотелось.
   - Поехал, - повторил я. Васька опять кивнул и протянул мне руку. Я пожал её. Ещё несколько секунд мы стояли в жутком, страшном молчании, которое хотелось разбить криком.
   Потом я повернулся "кругом" и, не оглядываясь, пошёл на перрон.
  

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

НОВОЕ МЕСТО

   На место мы приехали ночью.
   С самого раннего утра мы тряслись в кузове "студебеккера". С того момента, когда выгрузились на станции и наши вещи на руках каких-то молодых парней за десять минут перекочевали в грузовик. Станция была обалдело-хлопотная, вокруг неё теплый ветер таскал тучи пыли, ревели машины, что-то грузили и разгружали, кто-то ругался и даже, кажется, лез в драку, вообще стоял общий и непрерывный шум. Водитель машины - в милицейской форме, с пистолетом на поясе - почтительно откозырял отцу и передал какие-то бумаги, которые отец просмотрел на колене и, кивнув, велел нам загружаться. Маму усадили в кабину, а мы с отцом влезли в кузов - и "студебеккер" с места развил такую скорость, что я онемел от удивления.
   Признаюсь, что сперва меня не оставляло восхищение - уже просто потому, что за четыре дня в поезде я здорово устал и смена обстановки радовала сама по себе. Да и ехать в кузове мне показалось здорово. Но и в поезде я первый день тоже радовался, даже забыл о своих огорчениях - а потом начал тоскливо слоняться по вагону, спрашивая себя: "Ну и когда мы приедем?" То же самое повторялось и теперь.
   Местность, по которой мы ехали, начала угнетать очень быстро. Тут не было ни одного дерева!!! Ни единенького. Даже самого захудалого. Во все стороны - серо-жёлтый ковыль, посредине этого ковыля - дорога, накатанная, как асфальт, но жутко пыльная. Пыль осела на брезенте, которым укрыли вещи - и на нас с отцом. Причём так, что мы оба стали всё того же ровного серо-жёлтого цвета, даже волосы, брови и ресницы.
   По дороге то и дело проскакивали навстречу отдельные машины и целые колонны. Отец осматривался с интересом, потом, наклонившись ко мне, прокричал:
   - Силища, а?!
   Я кивнул. Обгонять нас никто не обгонял, только один раз промелькнул "козёл", открытый. В нём раскачивались несколько человек - таких же пыльных, как и мы.
   Около полудня - остановились возле как-то глупо выглядевшего в степи стеклянного павильона, как будто с фотографии Москвы или Ленинграда. Тут торчали ещё машины и была вода - сильная струя била из трубы в бетонный бассейн. К этому времени я уже так хотел пить, что буквально воткнулся в воду. Она оказалась ледяной, тугой, как резина и... солоноватой. Я повернулся к отцу, который умывался рядом:
   - Па, она же солёная!
   - Да вот такая, - усмехнулся отец. - И другой не будет.
   Я обиделся. Глупо, но очень сильно. Пошёл к машине, помог вылезти маме, и мы вместе вошли в павильон, оказавшийся обычной столовой. Внутри было полно людей, на курено, шумно и не очень чисто. Возле стойки толпился народ с подносами, столики все были заняты. Но нам сразу нашлось место - компания мужиков (водителей, кажется) возле одного из столиков дружно поднялась, и один из них сказал:
   - Садитесь, гражданочка. А мы стоя доедим.
   Мама села. У неё было усталое и немного растерянное лицо. Если честно, я хотел сказать про солёную воду, но, увидев это лицо, спросил:
   - Устала? Тебе чего принести?
   Она благодарно улыбнулась и ответила:
   - А ты на всех возьми, что сам захочешь.
   Я пристроился в хвост очереди. Водители разговаривали о каких-то своих делах, кого-то ругали, кого-то хвалили, не особо стесняясь в словах, но, когда подошёл я, "сбавили тон". Один было ещё пару раз что-то сказал про мать и прочее, но его толкнули в бок, и ещё кто-то посоветовал:
   - Окоротись при пацане.
   - Это мать с тобой, что ли? - спросил, поворачиваясь ко мне, стоявший впереди пожилой мужик. Я кивнул. Потом подумал, что это, наверное, не очень вежливо, но мужик уже задал новый вопрос: - А едете куда?
   - В Ново-Целинск, - я хорошо запомнил название города. Мужик присвистнул:
   - Ого! Это до темноты трястись... Вдвоём, что ли, едете, или с батей?
   - С отцом, - ответил я.
   - Он у тебя не водила? - задал мой собеседник новый вопрос, но ответить я не успел.
   - Он у него не водила, - сказал отец, подходя. - Здорово... - он пожал руку окинувшему его внимательным взглядом мужику. - Саша.
   - Иван, - мужик тряхнул руку. - Ему можно дядя Ваня, - он кивнул на меня. Отец тоже кивнул и спросил:
   - Пиво тут есть?
   - Да тут почти все за баранкой, зачем оно? - ответил дядя Ваня. - А чего тебя в Ново-Целинск несёт, да ещё с семьёй?
   - А что, плохое место? - усмехнулся отец.
   - Как тебе сказать... - дядя Ваня задумался. И сказал, взвешивая слова: - Не для русского человека эти места. Пустые они. Беспамятные.
   - Скажешь тоже, - засмеялся отец. - А земля какая, а простор? Десяти лет не пройдёт - тут города будут, дороги, сады рассадят, реки пустят. А ты - "пустые"!
   Дядя Ваня вздохнул:
   - Ну так-то оно... А только русскому человеку что надо? Чтобы лесок был, чтоб речка текла, да под ивами... Чтоб туман утром. Чтоб соловей пел. Что смеёшься? - без обиды, тоже с усмешкой, спросил он отца. - А тут не то. И не будет того. Может, когда и было...
   - Ты про что? - свёл брови отец. Я набирал на поднос еду - щи, котлеты с картошкой, компот, хлеб - и слушал вполуха. А дядя Ваня ответил, помедлив:
   - Да вот говорят - когда-то, в давние времена, были и тут и леса, и реки... А потом пропало всё. Не знаю, почему уж там, но пропало... Вот сейчас иной раз едешь - а впереди дубрава, озеро...
   - А, мираж, - кивнул отец.
   - Мираж, - согласился дядя Ваня. - Земля вспоминает... А сейчас русскому тут не жить.
   - Да ну тебя, слушай, - опять засмеялся отец. - Сказки. И потом, раз уж тут так плохо, то что ты-то тут делаешь?
   - Известно - деньгу зашибаю, - ответил дядя Ваня спокойно. - Я сюда аж после войны приехал. Сам-то я курский. А тут поволокло, закрутило - не вырваться. Зашибу, на книжку положу, а потом думаю - а зачем? Чего надо? У меня ж никого - все там, под Курском... в сорок первом... - он дёрнул лицом и улыбнулся мне: - Ну ладно. Вон и моя очередь, счастливо вам на новом месте... Пробей, Зинуль...
   ... - Странный какой-то этот дядя Ваня, - отец прищурился, облокотившись о передний борт.
   - Па, - я посмотрел на отца. - А про что это он говорил? Когда тут были леса, реки эти?
   - Да никогда, - мотнул головой отец. - Миражи. Как в книжке.
   Мы снова мчались по раскатанной дороге. Снова летела пыль, а солнце пекло особенно яростно. Слева от нас пропылила отара овец, сопровождаемая двумя лохматыми собаками и всадником на приземистой лошадке. Всадник был в халате, и я с интересом поглядел ему вслед, подумав, что это первый немоторизованный человек, которого я тут вижу. И, кстати, первый казах. Какой же это Казахстан, если тут одни русские?
   - Па, а где тут казахи? - тут же оформил я вопрос. Отец, по-прежнему смотревший вперёд, удивлённо повернулся ко мне:
   - А что им тут делать?
   - Ну как же... - я тоже удивился. - Это же Казахстан.
   - А, вот ты про что... - он оперся на борт локтем. - Казахов тут почти нет. Они же пастухи, кочевники. Тут пасут стада, вот и всё. Их ещё учить и учить, как надо на земле жить.
   - Па, - неожиданно спросил я. - Па, а может так случиться, что вдруг опять станет как раньше?
   - В смысле? - отец нахмурился. А я, если правду сказать, и сам не очень понимал, откуда на меня свалилась эта мысль. Но уже развивал её:
   - Ну, вот наши сделали революцию. А если кто-то сделает наоборот? Чтобы опять были царь, помещики - и вообще...
   - Артём, - со смешком сказал отец, - это вопрос не семи... прости, восьмиклассника. Это вопрос первоклашки. Революция получилась, потому что народ был "за". Понимаешь - народ! Если даже сейчас у кого-то и возникнет мысль, чтобы "всё было, как раньше" - где он возьмёт тех, кто будет вместе с ним за это "как раньше" бороться? Разве у нас плохая жизнь? Кто за таким пойдёт? Ну, соберёт на всю страну сто-двести подонков или просто дураков. Но это же не партия и не армия, а просто банда. А для таких дел есть мы. Милиция. И работы нам будет на два-три дня.
   - А если... - я задумался. - Если на нас нападут настоящие враги? Американцы? Они же хотят всё вернуть...
   - В нашей партии - одиннадцать миллионов человек, - серьёзно сказал отец. - Одиннадцать миллионов солдат, понимаешь? Есть миллионы комсомольцев. Десятки миллионов беспартийных, но честных, храбрых, надёжных людей - такие были на фронте костяком, опорой любого дела. За нас - десятки миллионов людей по всему миру. Нет, Артём. Наши враги никогда не посмеют нам ничего сделать. А если и посмеют - не смогут. А нас будет становиться всё больше и больше, пока... - он улыбнулся. - Ну, ты понимаешь, что "пока".
   - Па, - я тоже поставил локоть на борт. - Ну а если бы так случилось... Если бы нас победили. Ну вдруг, просто предположи! Что бы тогда ты стал делать?
   - Воевать, - просто ответил он. Даже слегка удивлённо. - О чём тут думать, ясно же - воевать. Воевать можно всегда. Главное - верить в то, что наше дело правое.
   Я кивнул. И задал ещё один вопрос - начавшийся серьёзно разговор превращался в игру, но игру интересную:
   - Па. А если бы ты вдруг попал в далёкие времена? Когда ни про коммунизм, ни про партию, ни про нашу страну никто ничего не слышал? Как бы ты тогда стал?
   Отец задумался. Я-то задал вопрос в полушутку - выскочил на язык. А он думал вполне серьёзно, и я тоже посерьёзнел, видя это.
   - Н-да-а, ну ты и спрашиваешь... - наконец протянул он. - Я вот у тебя тогда книжку брал читать, помнишь? - я кивнул снова. Это был запоминающийся случай - чуть ли не единственный раз, когда отец прочёл историческую книжку. "Спартака" Джованьолли, которую я взял в библиотеке. - Я ведь тогда думал... Вроде он всё правильно делал. Так почему же у него не получилось-то?
   - Ну-у, - с умным видом протянул я, - вообще-то тогда просто не созрели исторические условия...
   - Да читал я про это, когда экзамены сдавал, - отмахнулся отец. - Исторические условия... Красивые слова, по-моему. Что, тогда люди другими были? Вот я там читал про то, - он засмеялся, - как в кабаке у той одноглазой хозяйки...
   - Лутации, - подсказал я.
   - Лутации... Как у неё мужики подрались. Один в один как у нас, бывает ещё, по пьянке дерутся. Про любовь читаю - понимаю. Про жадность - тоже понимаю, противно, но понимаю. Про дружбу, про предательство, про отвагу. Всё понятно. Значит, люди тогда были, как мы сейчас. И при чём тут тогда исторические условия? Справедливости, хорошей жизни - этого люди всегда хотели... Так что я так и не понял... А что бы я делал? - спохватился он. - Да то же самое. Воевал. Всегда можно найти тех, кто борется за правду. Во все исторические эпохи, в любом месте мира. Нашёл - и присоединяйся, не прогадаешь.
   - А милиционером там ты бы не хотел стать? - опять пошутил я. Отец засмеялся:
   - А что, тоже интересно было бы. Мне бы вот какую книжку достать - как тогда вели расследование, какие методы применяли. Не может же быть, чтобы ничего такого не было! Это бы я с удовольствием почитал, честно слово.
   - А что, есть такая книжка? - заинтересовался я. Отец пожал пыльными плечами:
   - По-моему нет. Вообще конечно про сыск упоминается, но как-то невнятно. Ну, свидетелей опрашивали, испытания разные устраивали, поединки, но всё это ж так - ненаучно, наугад.
   - А по-моему, поединок вещь хорошая, - глубокомысленно возразил я. Отец возразил тоже:
   - А ты не думаешь, что хорошо драться может научиться и подлец? Вспомни Пушкина с Лермонтовым хотя бы. Нет, это не метод всё же. Хотя, конечно, учиться драться надо, - он строго посмотрел на меня. - На новом месте опять секции найдёшь - чтоб и бокс, и стрельба, и конный спорт...
   - Да я с удовольствием, - вздохнул я. - Только где оно, это новое место?

* * *

   Когда я проснулся, то долго не мог понять, где нахожусь. Со мной такого не было ни разу в жизни, сколько себя помню. Я не меньше минуты лежал и таращился на белый потолок, пытаясь сообразить, почему сплю на складе мебели. Солнце слабо пробивалось через плотную занавесь во всё окно. Но всё равно было жарко. А потом всё бум - как-то сразу толчком вспомнилось. И ночная улица, и разгрузка в каком-то бешеном, нервном темпе, и чужие лица и голоса, и чужая комната...
   Хотя почему - чужая? Комната как раз теперь моя...
   Я сел, откинув лёгкое покрывало.
   Комната была примерно такой же по размеру, как и привычная - в Ворошиловске. Только на первом этаже. И вещи стояли пока дико-кособоко, усиливая ощущение "неродного места". Если честно, я не помнил, как что затаскивал сюда. Но всё выглядело совершенно не так, и я тоскливо подумал, что зря сюда приехал. Эх, если бы я мог что-то решать...
   Посидев ещё с минуту на кровати, я рывком поднялся, одновременно выдохнув. Ощущение было такое, что я не выспался, хотя часы показывали аж восемь утра. И только ещё через какую-то минуту, разыскивая одежду, я сообразил, что не восемь - а шесть. Для моего организма - шесть, потому что в Ворошиловске ещё шесть.
   Выяснилось так же, что вчерашней одежды нет. А, ну да, она пропылилась так, что её только стирать - только галстук, неистребимо алый, аккуратно висел на спинке стула. Это точно я сам повесил... Я вздохнул и открыл чемодан, стоявший на стуле боком.
   Одежда тут была. Я помню, каким для меня открытием стало - года четыре назад - что у нас в стране пока ещё не всем хватает одежды и многие мои ровесники бегают вне школы босиком не потому, что ими это так уж нравится, а потому, что родители берегут обувку или не могут сразу купить смену износившейся или убитой. Но у меня такой проблемы не было никогда. И, конечно, сомневаться было глупо, что пройдёт ещё несколько лет - и так будет у всех. Ну и, разумеется, у нас и близко нет такого - чтобы всем вокруг на такую нехватку наплевать и каждый живёт только для себя. таким мальчишкам и девчонкам помогали и школа, и на работе, и вообще...
   Мне вспомнился вчерашний разговор с отцом. Как бы я жил в другой стране? Ну, конечно, там бы меня и воспитывали по-другому, наверное, я бы про такое разное и не думал. Если бы я жил, например, в начале века, я бы в поле уже вовсю работал или на заводе. Наверное, в поле - ведь мой дед - отец отца - был крестьянин... А у мамы? Она редко говорила про своих родителей, но, кажется, и у неё тоже...
   А если бы я жил совсем давно? Я усмехнулся, сидя возле чемодана на корточках. Наверное, у меня бы уже была семья. Дети, жена... Мне стало по-настоящему смешно.
   Улыбаясь, я выбрал рубашку-безрукавку, защитного цвета шорты из тонкого брезента, носки, кеды. Оделся, привычным движением повязал галстук и только потом, опомнившись, прошёл в ванную. Дома была та особенная тишина, когда людей нет вообще. Догадка подтвердилась сразу - в ванной прямо на умывальнике лежала записка маминым почерком:
   Тёма, мы пошли на работу к отцу, потом я пойду в библиотеку насчёт моей работы.
   Поешь, что найдёшь (на кухне в шкафу), погуляй. Сам ничего тяжёлого не разбирай, но в своей комнате постарайся прибраться. Мы будем поздно.

Целую. Мама.

   Ниже - приписка почерком отца:
   Не валяй дурака, расставь по местам, что сможешь. Но сначала советую оглядеться. Купи поесть на вечер.
   Под запиской лежали деньги - шесть червонцев.
   Ну что ж - оглядеться, так оглядеться. Надо пойти в здешнюю школу в первую очередь, вот что. Я прошёлся по комнатам. Везде был такой же переездный разор, как у меня. А комнат было больше на одну. И кухня-столовая больше, и санузел не совмещённый, как в старой квартире, а раздельный. Странно было только, что это всё не квартира, а отдельный дом. Окна везде занавешивали плотно закреплённые шторы - кажется, это сделали не родители.
   "На кухне в шкафу" оказались зачерствевший хлеб, две банки рыбных консервов и осалившаяся нарезка колбасы - остатки дорожной еды. Мда. Я включил репродуктор - передавали какие-то местные новости - и, присев за стол, задумчиво съел хлеб, колбасу и одну банку консервов. Запил водой из-под крана.
   Настроение, слегка исправившееся было, опять испортилось.
   Вода была солоноватая.

* * *

   Этот город больше походил на шахматную доску - дома-клетки, улицы-линейки, вдоль которых торчат саженцы: мне по грудь, не выше. Улицы залита ровным слоем асфальта. Солнечно. Пыльно. Пусто. Жарко. Дом наш, оказывается, стоял на небольшом холме и с него было хорошо видно панораму Ново-Целинска.
   Никогда не любил играть в шахматы. Честное слово.
   Не знаю, может, мне просто сразу здесь всё "не показалось". Но пока я находил вокруг только неприятные вещи.
   Нет, на самом деле - как можно жить там, где совсем не видно зелени?! Не считать же зеленью эти жалкие хвостики-саженцы...
   Я совсем загрустил.
   В книжках я читал, что весной здешняя степь очень красива - цветут маки и всё такое. Но пока я видел вокруг только ковыль, по которому тут и там передвигались за пределами города машины. Наверное, там были такие же дороги, как та, по которой мы ехали сюда вчера. Ну - дальше видны были поля, ярко-зелёные, не похожие на ковыльные просторы. А где лес?! Где речка или озеро?! Где переулки-улицы, нелогично-кривоватые, как в моём родном Ворошиловске?!
   Я упрямо стиснул зубы. Нет, это место моей родиной не станет никогда. Ни за что.
   "И зачем я только уехал?.. - печально подумалось мне, как будто от меня в этом деле что-то зависело. - Не земля, а скатерть какая-то бледная..."
   Мне расхотелось идти в школу и вообще с кем-то знакомиться. Да и не видно вокруг никого. Наверное, все помогают в полях и прочих там местах. Правильно, конечно, но мне от одиночества вообще захотелось завыть волком. Вот только и волков-то тут тоже наверняка нет.
   Почему-то за волков я обиделся особенно сильно. Мне они всегда нравились. Я даже наблюдал прошлым летом за логовом с волчатами - смешными такими кутьками, даже не поверишь, в кого вырастут потом...
   Где они теперь, те волчата?
   Я почувствовал, что глаза мокнут - и сердито шмыгнул носом. Не хватало этого ещё, последнее время я прямо как девчонка! Не водилось раньше за мной такого!
   Что я твёрдо знал - ни в коем случае нельзя поддаваться вот таким настроениям. Ни под каким видом. Даже наоборот: чем тебе хуже, тем активней надо быть, тогда все плохие настроения исчезнут сами собой. Правда, обычно у меня было с кем эти настроения развеивать, а тут...
   Ну а что - тут? Вот сейчас всё-таки пойду и посмотрю, чем тут народ дышит. А что не хочется - так тем более пойду.
   Я решительно поправил галстук, посмотрел на свои кеды. Закрыл дверь (ключа, кстати, я не отыскал).
   И сошёл с крыльца походкой Колумба, добравшегося до берегов Нового Света.

* * *

   На дверях школы висела короткая и ясная, как небо над городом, табличка:

ПОСТОРОННИМ НЕ ВХОДИТЬ !

ТИХО !

ИДУТ ЭКЗАМЕНЫ !

   Я постоял, разглядывая этот приговор моим намерениям.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"