Его четырнадцатилетний паж Грифад, который весь последний год по пути из Франции был единственным слугой благородного рыцаря, научился понимать, когда это так, ещё не дойдя до палатки или комнаты в постоялом дворе. Слишком уж часто это было. Временами казалось, что сэр Оуэн и бежит-то от своего пьянства, вот только оно снова и снова настигает его...
Круглолицый, зеленоглазый, жилистый мальчишка остановился и тяжело вздохнул. Сзади напирали, пофыркивая, вымытые дочиста кони. Им хотелось поскорей к кормушке, сунуть головы в торбы с ячменём. Грифад вёл за собой двух боевых коней (один дестриер Приф и один мощный, но всё-таки не такой стати, германский жеребец - Люид) и одного безымянного мула под вьюки - вот и всё, чем мог похвастаться Оуэн Томас. Даже доспех, который носил в бой Грифад, был не рыцаря, а купленный на деньги двоюродного брата Грифада, не захотевшего, чтобы кто-то из Мередиддов уехал в чужие края в одной охотничьей коже. Грифад страшно боялся, что скоро совсем вырастет и станет невозможно расставлять сделанный, слава Господу, с запасом доспех ремнями и кольчужными клиньями. Потому что денег на новый едва ли наберётся...
Он вздохнул снова и огляделся, снова невольно удивляясь, как далеко его занесло от родных горных долин и какие разные места встречаются на белом свете. Его поражало, что взрослые... ну - не так, ведь он тоже взрослый... скажем - пожившие люди нередко переставали удивляться новому. Словно объедались виденным в жизни, как можно до отвращения объесться вкусным кушаньем. Они знали больше Грифада и о многом могли рассказать, но для них новое не было новым.
Хорошо, что Оуэн Томас не таков... Взгляд пажа упал на высящуюся совсем неподалёку белокаменную церковь Зачатия Иоанна Предтечи. Когда они только-только приехали сюда и уставший Грифад спросил, где ставить шатёр, рыцарь посмотрел на него удивлённо, а потом взял за затылок и, развернув лицо мальчика к церкви сказал:
- Смотри, вот - прекрасное. Почему ты говоришь о шатре для наших тел, даже не кинув взгляд на дом Господа, в который вложено столь много ума и труда человеческого?
Грифад удивился - сэр Оуэн не был набожным ни на кончик иглы. А ещё паж очень хотел поскорей слезть с коня и хотя бы немного передохнуть. Может быть, поэтому дух противоречия, вообще свойственный жителям Камру (1.), которые никогда не делают того, что им говорят, но способны горы своротить, если им хоть намекнуть, что это невозможно, подтолкнул его ответить хмуро:
1. Самоназвание Уэльса - "Камру", "Камбрия". "Уэльс" - слово англосаксонское, сами валлийцы так свою землю не называют.
- Разве это нашего Господа дом? Это церковь схизматиков.
Он не очень представлял себе, кто такие схизматики и в чём суть схизмы - но наслушался в пути рассказов о том, что жители Руси именно схизматики византийской веры. И теперь сказал то, что говорили при нём другие.
Оуэн Томас захохотал, откинувшись назад в высоком седле. Хохот был обидным и резким, но коротким. Потом, наклонившись к своему насупившемуся пажу, рыцарь сказал поучительно:
- Господу нет дела до людских свар и ссор. Нет дела до того, что придумывают себе глупцы на нашей грешной, грешной, трижды грешной земле... - потом задумался и добавил: - Но и ты прав. Это удел московских князей и здешние духовные владыки близки к ним. Восточная церковь всегда старается подольститься к земной власти, не то, что у нас. Однако - и до этого Господу едва ли есть дело...
...Грифад - он шёл босиком - почесал ногу об ногу и подумал, что сэр Оуэн был тогда прав. Церковь напоминала встающего от земли плечистого воина - в непривычном шлеме, но явно доброго воина-великана, который вот сейчас, ещё миг - и поднимется на ноги, и сверкающий шлем его достигнет небес.
Паж сам оробел от своих мыслей, отвёл взгляд от церкви и окинул им стан на обоих речных берегах. Со вчерашнего дня людей заметно прибавилось, хотя и вчера их не было мало. Мало их не было с самого начала, по правде сказать.
Московское войско собиралось быстро. Намного быстрей рыцарских ополчений Запада, это могли бы подтвердить все, кому доводилось видеть такие сборы, а Грифад их видел. Разве что королевские рыцари англичан собирались скорее. (1.)
1. Английское войско этого времени состояло не только из рыцарских отрядов, наёмников (например, валлийских копейщиков) и ополченцев (знаменитые английские лучники), как другие войска-современники. В него входили так же королевские рыцари - как правило, безземельные младшие сыновья, которых король лично содержал на "щитовые деньги". Эти деньги выплачивали те феодалы, которые не могли или не хотели выступать в объявленный королём поход. Соответственно, солидный рыцарский отряд лично ему преданных людей был у короля всегда под рукой.
А ещё московское войско было большим. Грифад никогда нигде в Европе не видел такого войска. Уже много тысяч раскинули шатры и поставили простенькие шалаши на лугах под Коломной, а люди всё подходили и подходили - с востока, с юга, с запада и даже с севера, где, рассказывают, властвует богатейший город христианского мира, непокорный ничьей власти Новгород, про который говорили "Господин" и "Великий", как про могучего правителя-человека. Новгород не любил Москву и не посылал сюда своих дружин. Но люди приходили и оттуда, ведомые властным зовом единой крови. Приходили и литовцы, которые тоже не любили Москву и вечно соперничали с нею, но и между собой дрались - и проигравшие то и дело отбегали с верными людьми к окрестным владыкам, сражаться за них, точить мечи и растить обиды. Говорили, что под Коломной соберётся сорок тысяч. Другие говорили, что будет меньше. Иные же - что больше. Точно не знал никто.
Но говорили и другое: войско магометан больше московского, и пажа нет-нет, да и брала оторопь, когда он представлял себе этого врага. Враг мнился мальчику в образе сарацина из песен о крестовых походах или мавра из "Песни о Роланде", ведь те тоже были магометане. Это не давало оторопи превратиться в страх - Грифад тут же начинал мечтать о том, как будет биться, подобно юным героям этих сказаний, как завоюет славу и рыцарские шпоры. О шпорах мечталось особенно сладко, но уж совсем неопределённо - ведь пока что он даже оруженосцем не был. Впрочем... разве мало тут тех, кто может сделать его рыцарем? Даже если не считать его господина? Который и оруженосцем-то назвать Грифада не торопится, по правде сказать.
Рыцарей из западных земель в московском войске было несколько десятков, всего же людей с Запада - пара тысяч. Их привело под знамёна Дмитрия Московского разное. Общее для всех желание славы, которая составляет душу и богатство воина, накладывалось на странные обеты, невозможность оставаться на родной земле, жажду повидать новые края, знакомство с кем-то из московитских витязей, религиозный пыл, направлявший руку воина-христианина против поклонников поганого Магомета - а то и просто случайность... Рыцари уговорились ещё в начале сбора, что признают главным слово барона Куно фонРойенталя из Баварии, известного воина, снискавшего славу под несчастливыми французскими знаменами, а потом - в рейсах орденцев на своих соседей. Оттуда он и приехал, быстро выдвинувшись среди прочих благородных воинов с Запада. От их имени он говорил, если это было нужно, в совете князя. Однако, что именно сказать - перед этим обсуждали все вместе, как положено у благородных людей, не присягавших единому вождю, но делавших единое дело.
- Ну пойдёмте, пойдёмте, - Грифад вздохнул. - Сейчас будет вам ячмень, красавцы мои.
Кони охотно двинулись следом. Грифад вёл их и размышлял о том, что такой ячмень, которым тут кормят лошадей, у него на родине едят люди, и едят охотно. А тут ещё попробуй нищему подай ячменный хлеб - не возьмёт! Земля русская - богатая и обширная. Русы жаловались, что очень много у них князей и от того измельчала и пала прежняя слава Русской Земли - хорошо ещё, если окажется под литовцами, которые не гнут людей побором, не продают в рабство девок и ребятишек, не жгут почём зря города и деревни. А вот под Ордой - вовсе плохо.
Но Грифад не думал, что тут так уж плохо. Что такое "плохо" - понимаешь, лёжа на охапке вереска, кутаясь с головой в ветхое стёганое одеяло и слыша, как зимний сырой сквозняк с мышиным злым писком сочится через какую-то щель в замковой кладке. "Плохо" - это когда не знаешь, хватит ли ячменя до нового урожая. И это при том, что ты - Мередидд из Мередиддов и живётся тебе получше, чем людям из крытых тем же вереском низких хижин в долине... А тут - ого, да покажи здешний хлеб на полях валлийцам, они скажут, что такой высокий и могучий колос только в раю и может расти. А яблоки здешние? Они ещё и получше, чем в германских землях, а уж какой кислятиной он набивал рот всё детство, Грифад понял уже там... И здешние "маленькие" княжества - со всю валлийскую землю размером каждое...
Однако, если подумать с другой стороны, как любит говорить сэр Оуэн, у кого мало - тому и не так горько всё терять. Что такое его "всё"? Что увезут сэссаны (1.), если разорят деревню на родине Грифада? Тощих овец, да пару мешков всё того же ячменя - да пару своих трупов? А если враг разорит здешние земли - русам будет, над чем лить слёзы ручьём. И ещё магометане угоняют отсюда людей... Англичане так не делают. Им всё равно, где живёт человек, признающий их власть, а людьми они не торгуют (хотя в местах поглуше люди верят, что англичане едят человечину, особенно любят жарить над костром, насадив на пики, как поросят, маленьких детей - но уж такого Грифад не видел никогда и в такое не верил!). А здесь... налетят и угонят куда-то. Страшно даже подумать, что может такое быть: вчера ты человек, а сегодня - вещь. Даже во Франции, где Грифад навидался всякого (французам впору валлийцам завидовать!), человека могут убить, но - не продать.
1. Валлийское слово, родственное гэльскому "сассэнах" - то есть, просто "саксонец". Так кельты Британии скопом называли всех германцев, участвовавших в завоевании острова - не только саксов, но и англов, ютов, а так же не очень многочисленных фризов и франков.
Если бы пажу предложили выбор между самой жуткой смертью и рабством - он бы выбрал смерть без колебаний. Наверное, и здешним русам надоело покорно гнуть шеи...
...Да. Грифад не ошибся. Сэр Оуэн был пьян.
Шатёр внутри был невелик и устлан вдоль стен свежим сеном - так внутрь не дуло и на этом же сене можно было сидеть и спать. Вокруг центрального опорного столба и на нём самом лежали и висели оружие и доспехи. В отогнутый и подвязанный край потрёпанного входного полога (некогда украшенного кистями - сейчас их осталась всего парочка) лился ещё яркий вечерний свет и сэр Оуэн сидел на походном сундуке за раскладным столом, не зажигая толстой свечи, стоявшей тут же, под его локтем, рядом с деревянной посудиной, которую здесь называли "жбан". Посудина была немаленькой, но рыцарь, не смущаясь этим, отхлёбывал из неё, то и дело поднося к губам одной рукой со сноровкой, свидетельствовавшей о большой практике. Кружку, не говоря уж о бокале, он достать поленился... или просто не счёл нужным.
Между широко расставленных ног сэра Оуэна стоял его треугольный щит. Как всегда, прикрытый чехлом.
Грифад передёрнулся. Его каждый раз корчило, когда он видел на щите своего рыцаря этот старый, заношенный, чуть ли не потёками сала покрытый чехол неопределённого цвета. Оуэн Томас не снимал чехол никогда на памяти пажа и однажды - ещё в начале их совместного путешествия - жестоко избил Грифада, когда тот по неведению хотел снять чехол и хотя бы почистить.
Сэр Оуэн между тем случайно обмакнул в то, что пил, пальцы, поспешно поставил жбан на стол и тщательно вытер пальцы о кожаные штаны. Был он в перчатках - но эти красные высокие перчатки с зубчатым краем, похожим на разинутую пасть волка, оставались единственным, за чем сэр Оуэн следил.
Пажа он не замечал. Не потому, что бы разгневан на него (и ведь было, за что - разве не Грифад должен прислуживать за столом, а перед этим накрыть на него?) Грифад же неожиданно ощутил приступ душевной боли и - жалости к своему рыцарю. И обида тоже была. Ведь есть и оловянные кружки, и даже бокал из рейнского синего с пузырьками стекла - Грифад сам их укладывал, старательно заворачивая в сено. И Грифад ушёл совсем недалеко - искупать лошадей и задать им потом корм. Достаточно было бы его позвать, он накрыл бы на стол, как положено и прилично... пусть и не очень были бы полны тарелки, но нашлось бы что и в них положить...
Оуэн Томас предпочёл сесть и пить. Что-то местное. Позвать пажа не позвал, а достать где-то выпивку - не поленился сам.
В такие минуты Грифаду казалось, что его рыцарь про пажа и вовсе не помнит. И обидеться окончательно мешала всё та же стыдная жалость - и воспоминания. Воспоминания о том, как умно, красиво и интересно рассказывает сэр Оуэн о самых разных вещах. Как учит владеть оружием - со своим непревзойдённым умением. Как на датском пограничье огромный, как бык, такой же злой и тупой датчанин-наёмник обидел Грифада, посмеявшись над ним и оттолкнув с дороги в грязь - и, пока юный паж, онемев от обиды и злости, выбирался из лужи, собираясь убить обидчика на месте или умереть в драке самому, сэр Оуэн подошёл к глупо ухмылявшемуся гиганту и, на ходу сняв перчатку, ударил его в ухо - с такой быстротой, что тот не успел и глазом моргнуть, с такой силой, что датчанин рухнул, как сноп, залившись кровью изо рта, ушей и носа, с треснувшим черепом. Оуэн Томас был седоволосый, худощавый и спокойный - никто из видевших это и не ожидал от него подобного...
Кусая губы, Грифад вышел из шатра так же тихо, как и вошёл в него. У глаз закипали слёзы, но, конечно, паж не позволил им пролиться. Ни одной. Пришлось только подышать - глубоко подышать прохладным вечерним воздухом с яблочным привкусом близкой осени.
Уже темнело. Серебряным, чёрным и алым тревожно сверкала внизу склона река. Лагерь предсонно гудел, как наработавшийся за день огромный пчелиный улей, и привычное ухо Грифада выделяло из этого общего тихого мощного шума знакомые голоса людей и коней, которых он знал - успел узнать за время стоянки. Среди людей были и его ровесники, и Грифад охотно подружился бы с некоторыми из них - стремительно и прочно, как это всегда бывает у мальчишек. И ему уже несколько раз оказывали явные знаки дружеского внимания - оставалось сделать шаг навстречу. Но вот как раз этот шаг он делать не хотел. Потому что разговоры мальчишек обязательно завертятся вокруг своих старших. И что будет рассказывать Грифад, когда его спросят о гербе господина? А ведь спросят непременно...
И, как нарочно, по недоброму заказу, внизу - там, где тропинка вела к берегу реки, петляя между уцелевшими кустами - послышались уже отчётливые, отдельные от общего шума голоса. И Грифад знал, кому они принадлежат.
- Почему он носит на щите чехол?! Что за герб там и не присвоил ли он себе чужого герба?! - это недоумевающе-сердито спрашивал бургундец Гильом деРийе, уже пожилой, но по-молодому могучий телом и при этом очень простодушный рыцарь. ДеРийе был вдобавок известен тем, что недавно купил у кого-то одетую мехом высушенную змею и с тех пор всем рассказывал, что на Руси водятся меховые змеи. Его внимание уже несколько раз обращали на то, что эта змея - подделка, причём не слишком даже и искусная, но бургундец стоял на своём, твердя, что у продавшего чудесину русского было очень честное лицо.
- Я сам задаюсь этим же вопросом, - отвечал Куно фонРоейнталь и общий для рыцарей Запада французский язык в его устах сильно коверкался баварским акцентом.
Грифад и сам не понял, когда и как стиснул рукоять валлийского меча у пояса. Его самого непрестанно язвило непонятное и стыдное положение с гербом сэра Оуэна - но это его дело! А чужие не смеют даже думать так! Даже рыцари! Даже такие славные, как сэр Куно!
- Но впрочем, - неторопливо продолжал баварец, - бывают разные случаи. Даже король и образец рыцарства сэр Ричард Львиное Сердце (1.) , возвращаясь из австрийского плена на родину, имел чёрный щит без герба или какого-либо рисунка. Хотя, конечно, едва ли Оуэн Томас - второй Ричард.
1. Последнее время в околоисторических кругах упорно распространяют "точные данные" о том, что "Львиным Сердцем" "культурные и гуманные" (ну разумеется!) мусульмане прозвали Ричарда за его кровожадность и жестокость. Разумеется, это ерунда. Прозвище было ему дано европейскими рыцарями и согласно европейским (совершенно неточным, если говорить о биологии, но в данном случае это не важно) представлениям о льве как о благородном животном, истинном "царе зверей", щадящем слабых и вступающим в бой только с сильным противником. Информация же о "кровожадности и жестокости" укладывается в русло общего очернения и осквернения образа рыцаря в глазах русских людей - как часть плана по отрыву России от Запада.
Не "сэр Оуэн". "Оуэн Томас".
Всё, хватит слушать...
...Рыцари, вёдшие неспешный разговор, изумлённо воззрились на съехавшего откуда-то сверху на заду взъерошенного и злого мальчишку, который не разжимал белых пальцев на рукояти длинного широкого ножа. С достоинством отряхнув ту часть тела, которая служила салазками, мальчишка пригладил волосы и встал перед удивлённо и вполне доброжелательно глядящего на него рослыми мужами, одетыми в боевую кожу, расставил босые ноги и объявил, немилосердно коверкая французский:
- Доблестные господа - ты, Куно фонРойенталь и ты, Гильом деРийе. Я - Грифад апМередидд из Мередиддов, паж отважного сэра Оуэна, именуемого Оуэн Томас. И мне известно, что тот, кто подслушивает - доброго не услышит. Но я подслушал вас неволей, а вот вы оба волей и заглазно говорили нехорошо про моего господина. И потому я, Грифад апМередидд, вызы...
- Прими наши извинения, Грифад апМередидд из Мередиддов, - мягко перебил Куно фонРойенталь и паж растерялся. - Я вижу, твоему господину, кто бы он ни был, служит отважный воин, мы же поступили не слишком хорошо.
В его словах не было насмешки. Не улыбнулся и деРийе, добавив:
- Если же обида твоя очень глубока и ты не хочешь принять извинений - и от меня тоже! - то отложи свой вызов до того момента, когда заслужишь звание оруженосца. Ты, верно, не хуже нас знаешь кодекс чести и помнишь, что рыцарь не имеет права биться с пажом.
Грифад ощутил, что стремительно краснеет. Но всё-таки не опустил глаз, хоть и очень этого желал.
- Хорошо, - с достоинством ответил он. - Я поступлю именно так и вызову вас обоих на поединок, доблестные господа, как только стану оруженосцем и наши пути пересекутся; я постараюсь, чтобы и то и другое произошло побыстрее. Доброй вам ночи.
Он повернулся и стал карабкаться обратно на склон - так шустро, как это может делать валлиец, с рождения не видевший ровной поверхности.
- Он сделает так, как сказал, - заметил фонРойенталь, провожая взглядом мальчика. - Валлийцы злопамятны и мстительны, мне это известно достоверно.
- Мы и в самом деле поступили не очень хорошо, заглазно обсуждая его господина, - проворчал деРийе. ФонРойенталь кивнул и задумчиво добавил:
- Клянусь, что, если этот человек, именующий себя сэром Оуэном, и вправду самозванец - я убью его своей рукой. Но не за самозванство, а за то, что он обманывает такого мальчика...
...Когда Грифад вернулся в шатёр и зажёг свечу - сэр Оуэн уже спал, завалившись с сундука назад. Одна нога, впрочем, оставалась на сундуке, и паж стянул сапог вначале с неё. Уложив рыцаря, как подобает человеку проводить ночное время и укрыв тёплым плащом, Грифад грустно съел кусок хлеба и половинку копчёной рыбы. Потом тяжело вздохнул и доел вторую половинку, которую собирался оставить для себя на утро. Проверил, есть ли, чем позавтракать - были ещё одна рыба, свежие яблоки (их ему насыпали на окраине какой-то деревеньки вчера, когда он любопытствовал, осматривал окрестности), солидный кусок твёрдого сыра, полкаравая хлеба и в дорожной фляге побултыхивало, если её потрясти, местное пиво - невкусное ужасно, пиво русские варить не умели совершенно, но завтра с утра сэру Оуэну и такое покажется благословением небес.
Он с опаской понюхал пустой жбан, валявшийся рядом со столиком. Пахло огненным аквитанским вином, и Грифад удивился - откуда сэр Оуэн тут взял этот напиток? От этого аквитанского вина пьянеют быстро и сильно, Грифад только один раз выпил глоточек (ещё во Франции, в городе Коньяк) и потом долго не мог остудить пылавшие рот и язык. Сэр Оуэн купил там большую фляжку этого вина, но вроде бы выпил его ещё до границ Фландрии...
Ему снова стало жалко и рыцаря, и себя. И, лёжа на охапке травы, Грифад сперва помолился за него и за себя, а потом - немного поплакал от злости и досады, ведь никто этого не видел и видеть не мог. Но недолго - потом паж, всё ещё всхлипывая, крепко уснул и увидел себя дома.
И это был хороший сон.
* * *
С утра Грифад был весел и бодр. Он проснулся рано и пошёл купаться - здесь вода в это время года считалась уже холодной для купания, но на родине пажа примерно такой она была и в самое тёплое время. На берегу, куда он спустился, трое белоголовых мальчишек помладше него самого варили густую уху - в большом глиняном котле с продетыми в широкие ушки верёвкой из лыка. Они пригласили Грифада к себе, налили в кривобокую большую миску золотисто-зеленовато-прозрачного бульона с белыми кусками рыбы, дали новенькую деревянную ложку и пытались ему что-то втолковать, перебивая друг друга. Безуспешно, впрочем.
Язык здешних земель сильно походил на язык, которым говорили жившие западней поляки. Не так уж много слов непонятны, а если вслушиваться - то и вовсе понимаешь всё. (1.) Говорить было трудней, но сэр Оуэн объяснялся легко. Грифад предпочитал помалкивать, у него самого слова получались смешными даже для него же. Французский он знал лучше, но на французском тут не говорили совсем. Как и на английском, на котором он говорил чисто и который понимал хорошо. Что уж говорить о родном валлийском - должно быть, они с господином были первыми людьми из Камру, оказавшимися в этих краях... Но так или иначе, а от костра он ушёл не искупавшийся, однако сытый и подумал вдруг, что, если войско московского князя потерпит поражение, то эти мальчишки, наверное, погибнут. Или их сделают рабами.
1. Судя по всему, ещё в Х веке русичи и поляки вообще не нуждались в переводах, чтобы общаться друг с другом (видимо, не больше, чем сейчас тамбовчанин и пензяк). По времени действия рассказа ситуация, конечно, изменилась, но вряд ли особо сильно. Наверное, до современного уровня "русский-белорус", если так можно выразиться.
Грифаду очень не хотелось этого. Но сытый желудок - великая вещь и до шатра он добрался уже в прекрасном настроении.
О сэре Оуэне этого сказать было нельзя. Нет, он не мучился с похмелья так, как это бывает у людей молодых - шумно, со стонами и жалобами. Но видно было, что ему скверно. Кроме того, Грифад каким-то самому себе непонятным чутьём догадывался (давно научился...), что рыцарю в таких случаях ещё и стыдно - и стыдится он его, своего пажа. Впрочем, об этом Грифад старался не думать - слишком необычной была такая мысль.
Почти всё пиво из поданной фляги сэр Оуэн вытянул одним длинным глотком. Грифаду хватило времени, чтобы накрыть стол и скромно встать рядом.
- А ты сам? - спросил сэр Оуэн, бросив на мальчика внимательный взгляд.
- Я уже поел, меня угостили рыбой на берегу русские мальчишки, - признался Грифад. - А свою долю копчёного я и вовсе съел вчера.
Сэр Оуэн передёрнулся, кривясь. Но потом кивнул:
- Накрывай на стол, что там есть.
Они оба - и рыцарь, и паж - старательно делали вид, что ничего не произошло и что всё так, как и должно быть. А между тем, все невеликие деньги рыцаря давно находились в руках пажа и он распоряжался ими. Иногда Грифада просто-таки подмывало не дать сэру Оуэну денег на очередную выпивку. Взять вот так прямо - и не дать! Но это было... нет, Грифад не боялся, что рыцарь разозлится. Но это было бы просто нечестно. И глупо, ведь деньги - не его.
А кроме того... кроме того, Грифад иногда задумывался: почему же, собственно, сэр Оуэн пьёт? И в голову приходили самые страшные вещи - такие, что мальчишка иной раз передёргивал плечами и мотал головой, прогоняя их прочь, как злых ос.
Похмелье у сэра Оуэна проходило на глазах. Заканчивая завтрак, он выглядел уже совершенно обычным, сел, чуть избоченясь и начал подшучивать над пажом. Грифад не понимал этих шуток и даже не очень соображал, стоит на них обижаться - или нет? На их общей родине обидное слово могло послужить поводом для кровной мести. Но Грифад уже уяснил: рыцари часто шутят друг над другом так, что любой крестьянин схватился бы за нож. А им ничего - ещё и смеются вместе.
Оставалось только научиться разбираться: где грубая шутка, над которой можно похохотать - а где тихое и вроде бы невинное слово, за которое надо немедленно вызвать на поединок. Впрочем, грустно подумал паж, протягивая рыцарю таз с водой - сполоснуть руки - моих вызовов никто не примет. Пока что, добавил он про себя угрожающе, пока что.
- Седлай коней, мальчик, - голос рыцаря вывел его из состояния мстительной задумчивости. - Проедемся по окрестностям и посмотрим город.
- Да, сэр, - Грифад почтительно склонил темноволосую голову...
...В Коломне Грифад был уже несколько раз и не рассчитывал увидеть ничего нового. Он понимал, что рыцарю нужно просто окончательно прийти в себя, проветрившись. Но это же здорово - ехать чуть позади и сбоку от господина, позабыв о почти пустом кошельке и пустоватом животе, свысока посматривать вокруг и приглядываться к чужой жизни, интересной и не всегда понятной, а иногда - наоборот, очень близкой.
Сперва Грифад не понимал, как тут могут жить люди - вокруг всё такое ровное, что даже страшно. Хотя, таких ровных мест на пути по Европе встречалось немало, и он каждый раз думал, что не смог бы тут долго прожить, но ведь едут они уже долго, он живёт - и ничего. И сколько повидал необычных, красивых мест!
Коломна ему тоже нравилась. Просторный, красивый город, широкие чистые улицы, сходящиеся к рыночной площади у крепостной стены, хорошие люди. Может быть, потому что в собиравшихся у города воинах местные видели надёжных защитников, а может быть, это вообще свойство всех московитов...
Лагерь у Коломны быстро оброс многочисленными на скорую руку из чего ни попадя сбитыми лавками, где торговали всем на свете, балаганами с блудными девками, шалашиками гадальщиков, скоморошьими станочками и вообще всем, что можно увидеть возле каждого военного лагеря. Но Грифаду больше нравилось смотреть на "настоящие русские" дома - затейливо украшенные резьбой без различия в достатке, диковинные извивы оплетали тут и там и двухъярусный гордый дом богача и приземистую, едва ли не по крышу в земле, хижину-избушку бедняка.
Большая деревянная крепость - впрочем, с каменными белыми башнями, приземисто-широкими, угрожающими - стояла на мощном валу, упиравшемся во врытую в землю деревянную опорную стену-сруб. Перед рвом широко зиял превращённый в ров овраг. С двух других сторон крепость защищали речные обрывы - русские поставили её на большом мысу. За крепостью, уже вне городских пределов, был виден на холмике стоящий деревянный крест. Полтораста лет назад неподалёку отсюда был разбит только-только пришедшими на эти земли магометанами (1.) какой-то русский князь (2.). Когда московские князья взяли большую силу и вражеские сборщики дани перестали ездить по их городам, было приказано поставить этот крест в память о битве. Где-то за этим крестом, подальше, были похоронены множество людей, умерших, когда семнадцать лет назад Коломну посетила чума. Грифад сам никогда не видел чумы, хотя слышал о ней в детстве - рассказывали, что лет за десять до его рождения англичане массами умирали от этой болезни, и в горах надеялись, что скоро умрут все (3.).
1. Грифад ошибается. На момент начала ордынского вторжения мусульман в войске Батыя было не так уж много - в основном, искатели добычи или насильно пригнанные из Средней Азии. Больше было христиан-несториан - несторианство имело широкое распространение в Азии. Ну а подавляющее большинство собственно ордынцев были язычниками-тенгрианами.
2. И снова Грифад, как говорится, "слышал звон...". Речь идёт о Коломенской битве, начавшейся 1 января 1238 года. В ней владимирский князь Всеволод Юрьевич и рязанский князь Роман Ингваревич сражались с ордой Батыя. Это было самое крупное полевое сражение времён нашествия Орды 1237-1240 годов. Русское войско насчитывало около 12 тысяч человек, ордынцев было примерно втрое больше (почти все силы, которые привёл на Русь Батый). Сражение растянулось на три дня, в нём погиб один из чингизидов (Кулькан), вынужденный броситься в бой, когда часть ордынцев побежала под ударом рязанских дружинников Романа, воодушевлённых местью за зверское уничтожение родного города. Ордынцам с большим трудом удалось отбить этот удар. Князь Роман погиб. Только несогласованность действий разных частей русского войска не позволила в те дни поставить крест на вторжении восточных дикарей.
3. Имеется в виду Великая Чума, основная часть которой пришлась на 1346-1353 годы. Чума в Коломне и вообще на Руси была одной из последних вспышек этой страшной эпидемии, унёсшей жизни примерно половины населения Европы. Распространённое мнение, что "на Руси не было эпидемических болезней", полностью исторически несостоятельно.
Вокруг кишел народ, и всё больше - пришлые. Русские сами себя как-то различали, хотя на взгляд Грифада между московитом, рязанцем, тверичем, новогородцем или литовским русским вообще не было разницы. Из-за этих различий то и дело вспыхивали перебранки, но всё больше шуточные, в такой час - не до старых счётов. Хотя рассказывали, что в иные времена шутливой бранью дело не ограничивалось - и за ножи хватались, и настоящие войны затевались. Да и сейчас - рязанский князь Олег не привёл своё войско на общий сбор из-за старой ссоры рязанцев и москвичей. Грифад ни разу им не виденного дважды чужого князя за это не любил совершенно искренне и, когда узнал, что на бой войско пойдёт по рязанским землям, всерьёз задумался, можно ли там будет пограбить? Он даже сказал об этом рыцарю, но сэр Оуэн обозвал его дураком, а потом по всему войску выкликнули приказ князя Дмитрия, запрещавший трогать на рязанской земле хоть что-то, пусть даже пустой хлебный колос или гнилое яблоко.
Разглядывая ряд лавок, мимо которых они ехали, Грифад вспомнил детские сказки о вражде деревень Лланфабон и Лланавон и о том, как жители этих деревень крали друг у друга большой колокол, пока сдуру и со страху не утопили его как-то в реке, разделявшей деревни. Паж сам удивился, с чего вдруг пришло ему в голову такое сравнение и хотел спросить у молча едущего впереди сэра Оуэна, из-за чего враждуют Москва и Рязань - но отвлёкся на интересное зрелище.
На помосте у главных крепостных ворот (тут же был и единственный не срубленный мост из города в крепость, возле которого - это Грифад уже знал - днём и ночью стояла сильная стража) наказывали кого-то. Судейский-ярыжка, время от времени ударяя в небольшой бубен, выкликал, что бьют прилюдно батогами писарчука из посадских именем Климка, а прозвищем Жук за ту вину, что Климка тот Жук сказался юродом провидящим и хулил князя, возвещая такоже прилюдно и многократно, что ему, Климке Жуку, лучше ведомо, как войско собрать, вести и выстроить, чтобы на злых татаровей была победа. И чертил те мысли плантами на песке и на бересте, людей смущая и Бога не стыдясь, и показывал многим людям не раз и не два, но много раз. И говорил, что побил бы Мамайку восемью сотнями одной конницы.
Ярыжка зевал, перебивая сам себя, косился на двух палачей, зевал снова и со скукой твердил, привычно возвышая голос после удара в бубен, всё ту же вину. Да и палачи били скучно, по обязанности, но здоровенный мордатенький юрод орал совершенно непотребно. Остановивший коня Грифад про себя посмеивался и гадал, с чего это люди сходят с ума? А этот посадский был наверняка повреждённым в разуме, если решил, что лучше здешнего князя знает, как вести войну. "Вот был бы смех, когда писцы да ремесло всякое взялись бы рассуждать, где лучше воинов ставить, чем кормить и как биться!" - подумал паж и хихикнул уже вслух. Впрочем, в небольшой толпе посмеивались, а то и в голос смеялись многие. Видно, этого Климку Жука в Коломне знали коротко.
- Что за интерес тебе на это смотреть?
Голос сэра Оуэна заставил пажа вздрогнуть. Грифад сильно покраснел и попытался объяснить:
- Я смотрю не потому, что интересно, а потому, что не понимаю...
На лучшее объяснение слов не нашлось. Юрод между тем встал, поддёргивая чем-то замаранные по левой штанине портки и убеждённо сказал:
- Ироды, света не ведающие! Но правда моя, - он поднял было руку в величественном жесте, однако, портки проявили явное желание соскользнуть на неновые лапти, пришлось спешно-суетливо их подхватывать, что смазало величие момента, - правда моя сквозь время проникнет и достигнет! Ой, достигнет!
- Иди, а? - почти умоляюще предложил ярыжка. Писарчук боком слез по всходу и растворился в начавшей расходиться небольшой толпичке.
- Я тоже многого не понимаю, - неожиданно и непонятно откликнулся сэр Оуэн, толкая Прифа кончиками шпор и направляя могучего коня в боковой проулочек, у входа в которой мужик в совершенно немыслимо как-то заломленной назад-вбок шапке торговал пирогами с деревянного лотка, прочно устроенного на животе. Грифад тоскливо проводил пироги взглядом, с трудом удержавшись от того, чтобы не повернуться в седле.
В проулке было тесно, тенисто, и в этих тенях пряталась осень. Через плетни свисали водопадами яблоки, за которыми почти не виделось листвы и самих веток. Рыцарь ссутулился в высоком седле и о чём-то думал.
Прошла навстречу девчонка - босиком, в старом платье. Грифад на этот раз не удержался, посмотрел вслед - и встретился с обернувшейся девчонкой глазами. Паж почувствовал, что краснеет, а она хихикнула, показала язык и с задушенным фырканьем спрятав лицо в косу, заторопилась дальше. Так что в следующую большую улицу Грифад выехал головой назад и не сразу понял, почему рыцарь остановил коня.
Улица была широкой, в дальнем конце поднималась приземистая деревянная церковь с гордо блестящими крестами - но малолюдной. Собственно, на ней и вовсе никого не было, кроме шустро мчащегося прямо на выехавших из переулка рыцаря и пажа молодого мужика, которого преследовали не меньше полудесятка монахов. Картина была не вполне обычной, было понятно, почему остановился сэр Оуэн - Грифад засмотрелся и сам.
Мужик удирал шустро и, должно быть, оставил бы преследователей далеко позади, вот только ему мешал висевший на ремне смык (1.), который он прижимал локтем к боку - а ещё то, что убегающий был здорово избит, Грифаду в первый миг даже показалось, что у него на лице красная маска.
1. Славянский музыкальный инструмент - нечто вроде трёхструнной скрипки. На нём играли, поставив вертикально или положив на бедро.
- Дяррррржыыыы!!! - ревел шустро бежавший впереди огромный монах с воинственно встопорщенной чёрной бородой. - Лаааавиииии бесяаааа!
- Язык ему выдерем, паскудине! - визгливо поддерживал по-заячьи припрыгивавший следом тощий носатый монашек - он всерьёз размахивал клещами. Ещё несколько их собратий - молодые, крепкие - бежали молча, воинственно сопя, но не стремясь обогнать предводителей погони.
- Гм, - обозначил своё отношение к происходящему сэр Оуэн и застыл в седле, всем своим видом выражая интерес. Грифад нахмурился. Он видел однажды в германских землях, как вырывают язык. За лжесвидетельство. Зрелище было мерзким, но на свете немало языков, которые следует вырывать с корнем, с чего бы тут было иначе? Возмутило его только то, что суд пытаются свершить монахи, пусть и восточной веры - их ли это дело?!
Между тем избитый наддал - и бежал он явно к выехавшим из проулка чужеземцам, словно они ему были лучшими друзьями, а то и вовсе родичами. Монахи же сбавили прыть и прекратили орать - хотя всё ещё трусили следом. Так неумелые шумные гончие, разлетевшись по следу волка-сеголетки, замедляют шумный и бестолковый по сути бег, увидев волков постарше, всего только вышедших навстречу.
- С... паси... бо... я... рин... - выдохнул в несколько мучительных приёмов беглец, повисая на удилах Прифа. Рыцарский конь чуть двинул головой, фыркнул - избитого мотнуло в сторону, как соломенную куклу, но удил он не выпустил - держался за них, как тонущий за брошенную верёвку. Приф всхрапнул и нацелился схватить наглого чужака зубами за лицо, но сэр Оуэн нажал на лоб коня между ушей и тот опустил голову.
- За что монахи хотели вырвать тебе язык, шут? - рыцарь наклонился в седле, опершись рукой в красной высокой перчатке об острое, обтянутое потёртой коричневой кожей, колено.
- Меня Коноплёй звать, а имя я и позабыл, - избитый сцедил, чуть нагнувшись, густую вожжу кровавой слюны. - И не шут я.
Он сам выпустил удила и, казалось, стыдился своей отчаянной просьбы и того ужаса, смешанного с надеждой, с которым цеплялся за сбрую чужого коня. Но от рыцаря не отходил. Рваная рубаха была забрызгана кровью, выбилась из-под опояски, неожиданно дорогие, хотя тоже грязные и окровавленные, штаны - забраны в простые, но прочные сапоги. Шутовского в нём ничего не было, кроме, разве что, смыка - Грифад уже много раз видел, как на нём в славянских землях играли бродячие актёры-скоморохи.
- Всё одно - за что? - сэр Оуэн не проявлял никакого нетерпения, но голос у него был настойчивый. Видимо, то, что рыцарь не ругается и не требует ответа угрозой, настроило Коноплю на более мирный лад.
- Так за что, за что - за что по всему белу свету языки рвут? - ухмыльнулся он. - За правду. Али в твоей стороне, боярин, за ложь такое дело ведётся? Так чего ж ты из такого раю уехал?
- Нет, - сэр Оуэн выпрямился, ответив усмешкой на усмешку. - Моя земля мало отличается от твоей в этом деле... но мне кажется, что тебя ждут, - и он чуть поднял подбородок в ту сторону, где из-за косых торцов проулочной стены выглядывали молча и терпеливо несколько бородатых голов. Монахи спешно ретировались с поля неудавшегося боя, но - недалеко. Конопля кинул взгляд через плечо и снова сплюнул - но уже с досады:
- Сссссукины дети...
- Давай уговоримся так, - сэр Оуэн откинулся назад, снова оглядел Коноплю - от косматой макушки до носков сапог. - Ты можешь держаться за моё стремя и идти между мною и моим пажом. Взамен ты расскажешь мне о своей правде. Мне интересно.
- То небыстрый разговор-то.... - протянул Конопля. - Да и оголодал я. Думал, чего по мелочи накидают, так поем, а тут вон как вышло...
- У меня на родине рассказывают про одного бродягу, который вечерами, подойдя к деревне, стучался в двери и просил: "Люди добрые, пустите воды попить, потому что есть нечего и спать охота!" - сказал сэр Оуэн безразличным голосом. Конопля хохотнул:
- У нас тоже такое рассказывают... Так неужто правда одного куска хлеба не стоит, а, боярин?
- У нас нет лишнего хлеба, - вмешался Грифад, уже рассерженный явной наглостью спасённого ими человека.
- Помолчи, - рассеянно бросил пажу сэр Оуэн и тот оскорблённо надулся. - Ну хорошо, - кивнул он Конопле, - пусть будет, как ты скажешь, если тебе не зазорно менять правду на хлеб.
Грифад злорадно усмехнулся про себя - таким растерянным на миг стало лицо московита. И подался чуть в сторону, чтобы Конопля мог втиснуться между всадниками, но в то же время не касался его Грифада, ноги.
Монахи смотрели им вслед, как пауки из своих тенёт - злые, кровожадные, но беспомощные пауки, упустившие добычу.
* * *
- А небогато живёшь, боярин.
Таковы были первые слова Конопли, вошедшего в шатёр рыцаря, как к себе домой. Сэр Оуэн их словно бы и не заметил, а Грифад не удержался:
- Мы по крайней мере носим свои штаны и сапоги. Не в пример некоторым.
- Фы-фы-фыф и фа-фа-фаф, - не обидевшись, передразнил Конопля произношение мальчишки. К величайшей горечи пажа, сэр Оуэн, снимавший перчатки, засмеялся...
...Хлеб и сыр Конопля ел, как здесь говорят, "будто через себя кидал". Его не смущало даже то, что сэр Оуэн всё это время сидел напротив и в упор рассматривал московита. Но вот когда всё, что в сердцах расставил перед незваным гостем Грифад, перекочевало в его живот - сэр Оуэн кашлянул и поднял брови. И тут Конопля явно... нет, не просто смутился - даже скорей испугался. Задвигал сапогами, даже попытался сделать вид, что ничего не понимает.
- Я жду, - напомнил рыцарь.
Лицо Конопли на миг застыло, но потом приняло почти вызывающее выражение. Он сел удобней, переместил на колено смык - почти нежным движением. Проверил струны, отвязал от чехла смычок, несколько раз провёл им, потом - ещё... и возникла гудящая, чуть визгливая, плещущая мелодия. Прикрыв глаза, Конопля кашлянул негромко и неожиданно красивым голосом запел:
- Вот в поганом да в Итиль-городе
Крик да шум, да вопль со стенаньями.
"Святослав идёт, Русь к нам близится!
Будет нам, хазары, кровавый пир!
Велико было русских терпение,
Велико было русских страдание,
Ведь мы их обирали без меры мер,
Жгли мы русских огнём, били стрелами.
Так теперь идёт к нам страшный рус Святослав,
Он ведёт на нас дружину не в тысячу,
Не в две тысячи, но во многие тысяч вой!
Исполчайтесь хазары, на страшный бой!"
Святослав на Русь-реке то добро слыхал,
Приносили ему птицы весточки,
Прибегали к нему звери серые:
"Ты корми нас, княже, хазарчиной!"
Князь пришёл на хазар - крыс повымело,
Словно градом погань повыбило.
Он не взял с хазар злата-серебра,
Говорил: "Поганое - не к людским рукам!"
Как махнул мечом по морочной тьме -
На клочки порвалась-порепалась.
Как простёр ладонь в небеса - Солнце ясное
Ту ладонь пожать не гнушалося.
Зашатались горы Кавказские -
Святослав о них плечом оперся,
Оперся плечом, призадумался:
Что ещё не сделано славного?
Он Царьградом тряс - будто веником,
Осыпались кресты со соборных глав...
- Вот на этих словах они и решили, что язык у тебя - лишний, - непонятным тоном перебил подобравшегося Коноплю сэр Оуэн.
- Догадлив ты, боярин... - процедил тот. - Что, небось, сам тоже... - но не договорил, спросил сердито: - Дальше-то слушать станешь, или тоже за языком ко мне в рот полезешь?
Сэр Оуэн кивнул:
- Я слушаю тебя. Что было дальше?
- Свет да слава - Святослав наш!
Свято слово Святослава... - и Конопля заглушил смык. Грифад мог поклясться, что московит что-то - и очень много что! - выпустил из своей песни, уж больно враз оборвал её. Не мог не заметить этого и сэр Оуэн - но ничего не сказал об этом. Зато спросил:
- Кто был тот воин, о котором ты пел?
Глаза Конопли сделались настороженными, потемнели.
- Князь один... с прошлого времени... - неохотно ответил он, привязывая смычок - как бы в знак того, что больше петь не станет и прочно это решил.
- Не его ли в Константинополе звали именем Люцифера? - уточнил сэр Оуэн. Конопля побледнел - вопреки обычному, молча. - Можешь не отвечать. И ещё можешь - если хочешь! - идти за нами и дальше. Мне нужен слуга из простых. Мой паж не слишком умел в делах хозяйства.
Странно прозвучало в устах сэра Оуэна это слово - "простые". То ли с издёвкой, то ли намёком на что-то, Грифаду непонятное. Но паж насупился и осмелился возразить:
- К чему он нам, сэр?
- К тому, что я так хочу, - равнодушно ответил сэр Оуэн.
- Можно, боярин, - буркнул Конопля...
... - Смешное слово - "боярин", - сказал Грифад. - Оно похоже на наше "ба'х аирэ", "тот, у кого много скота" (1.).
1. Грифад не ошибается. Славянское "боярин" происходит от общекельтского "боайре" - "богатый скотом" - и восходит к тем незапамятным временам, когда кельты жили рядом с праславянами, а богатство измерялось именно в головах скота. Отсюда же, возможно, и наше слово "богатый", а вовсе не от "близости к богу". Хотя... обилие скота могло расцениваться и как знак особой милости Богов.
Сэр Оуэн сам обихаживал Прифа. Конопля между тем суетился то вокруг шатра, то в шатре - деловито и целеустремлённо. Видно было, что он, хоть и кобенился всем своим видом показывая, что соглашается на предложение рыцаря чуть ли не из милости, на деле рад прилепиться к защитившим его людям.
- А правда ли, что у русских был князь, которого звали Люцифером? - любопытно и опасливо спросил Грифад. Он проверял сбрую своего Люида, а это занятие не обременяет язык.
- Неправда, - усмехнулся сэр Оуэн, проводя жёсткой щёткой по гриве коня. - Его так называли греки, потому что имя "Святослав" на языке русов означает в том числе и "Светоносный". А по-гречески это - "Люцифер". Но совпало удачно.
- Он был язычник? - допытывался Грифад. Сэр Оуэн кивнул. - Тогда понятно, с чего монахи хотели вырвать этому человеку язык. Хотя мне понравилось, что он пел о том князе.
- Бэда Достопочтенный пишет в своей "Церковной истории народа англов", что король Артур был врагом святой церкви и ненавистником христиан, - сказал сэр Оуэн. Грифад вытаращил глаза:
- Неправда!!!
- Бэда жил в его времена, - нейтральным тоном ответил рыцарь. Но в глазах его искрился смех, которого не замечал разозлившийся паж.
- Бэда был ингла, англ, ты сам сказал! Это то же, что сэссан! Конечно, ещё бы он сказал что доброе о нашем короле!
- У Камру нет короля, - жёстко отрезал сэр Оуэн. Смешинка в глазах рыцаря исчезла.
- Но был! - возразил запальчиво мальчик, бросив сбрую и стиснув кулаки. Досадливо дёрнул плечами - Люид ткнулся ему в спину, не понимая, чего так раскричался хозяин.
- А ты хотел бы, чтобы король был у нас вновь? - странным тоном спросил рыцарь.
- Да! - выкрикнул Грифад. - Тогда мы прогнали бы сэссанов обратно... даже вовсе прогнали бы с Острова!
- Они живут на нём уже восемь веков, - негромко сказал сэр Оуэн. - Куда ты погнал бы их? Ведь это их земля. Они не знают иной. Ты гнал бы их - с жёнами и девами, с малыми детьми и дряхлыми старцами? Куда? В море? И ты смог бы? Ты не сгорел бы на месте от их проклятий? Вспомни Францию и то, как это бывает - когда человека лишают родины, когда гонят его с родной земли и нет у него сил защититься...
Грифад задохнулся от растерянности и ярости. Он не мог ничего возразить. За исключением того, что нередко представлял себе, как избивает сэссанов десятками... в бою. С оружием против оружия. Меч в меч. Глаза в глаза. Но... женщины? Малыши? Старики? Грифад и правда вспомнил Францию и то, что видел там, где прошли никому не подчиняющиеся отряды грабителей. Прийти и сказать семье сэссанов: "Я убил ваших мужчин и велю вам уйти отсюда прочь!"? Он и это себе представил - очень ярко, живо - и...
- Я бы не смог, - сказал он честно. - Я воин, а не палач.
Сэр Оуэн улыбнулся и, протянув руку, дёрнул пажа за выбившуюся над левым ухом тёмную прядь. Грифад покраснел и притих от удовольствия. Это была редкая и желанная ласка - в чём он не признавался даже сам себе. Она означала, что рыцарь им очень доволен... хотя именно сейчас Грифад и не очень-то понимал - чем именно? А рыцаря снова взялся за щётку и очень обыденно сказал:
- Завтра мы выступаем.
* * *
Первыми выходили из лагеря под Коломной восемь тысяч "кованой рати" московитов.
Ни у кого больше к западу отсюда, до самой Атлантики, до края мира - не было такой силы тяжёлой конницы. Рыцарской. Русы носили голый доспех (1.), непривычный и даже неприличный на взгляд Грифада - но в остальном мало чем отличались от рыцарей Запада. Разве что формой остроконечных шлемов, больше похожих на виденные Грифадом османские - и всё-таки тоже иные. На шлемах трепетали маленькие флажки, редко у какого маска или полумаска - "личина" по-здешнему - не была украшена чеканкой библейского сюжета. Над строем тяжко бились по ветру огромные, богато расшитые золотом знамёна, лазоревые, чёрные и красные - много, от них рябило в глазах и начинало казаться, что знамя несёт каждый закованный в сверкающую сталь всадник. Через несколько часов они сложат доспехи, свои и конские, в обозные повозки, свернут все стяги, кроме великокняжеского - но сейчас, выступая в поход, истинно по-рыцарски московиты делали это во всей грозной воинской красе.
1. В этот период европейские рыцари ещё носили поверх доспехов матерчатые накидки-сюрко - как правило, с вышитыми гербами. Появиться в доспехе, но без сюрко считалось неприличным. У наших предков сюрко в обычае не было.
Дмитрий Московский ехал во главе грохочущей, блистающей сталью колонны. Грифад, стоявший у самой дороги - не мог он пропустить начало похода, а их черёд сниматься подойдёт ещё не скоро, вчера княжеские люди сновали по лагерю до рассвета, объясняя, кому за кем покидать лагерь. И князь сейчас проехал совсем рядом с ним.
Что ж - то был не первый властитель, которого видел Грифад в своей короткой жизни и в намного более короткий срок, что провёл он за пределами родных гор, следуя за своим рыцарем. Князю было, как говорили, тридцать лет - уже немало для правителя, который с девяти лет сидит на троне в не самом спокойном уголке мира. Рослый, могучий, он был при том нехорошо полноват, но полнота не замечалась - стоило только поглядеть на осанку князя-воина. Длинные тёмные (но светлей, чем у самого Грифада, например) волосы ниспадали волнами на плечи, в них и в окладистой бороде того же цвета совсем не видно было седины. Серые глаза - князь был без шлема, его вёз следом румяный гордо поглядывающий вокруг юноша - смотрели внимательно и устало.
Справа от князя ехал на рослом коне длиннолицый седобородый витязь с крючковатым носом и глубоко запавшими тёмными глазами, вооружённый больше на манер западных рыцарей - воевода Боброк Волынский. А слева - невысокий, смахивающий на лису и цветом волос, и взглядом, да и складом лица человек вовсе не воинской стати, хоть и одетый в лёгкий доспех. Пару дней назад один из знакомцев-ровесников Грифада, паж фонРойенталя, говорил, что этот лисоподобный - богатейший купец откуда-то с юга, от берегов тёплого моря. И что их целая компания днюет и ночует в княжьем шатре, этих купцов из богатой Сурожи, где живут тоже русичи.
По войску и правда ходили смутные слухи, что князь Дмитрий держит при себе сурожан, потому что в случае победы собирается идти на юг, вглубь степи - чего по своей воле не делал уже давно никто из русских князей. И уж точно не слухом было, что ещё до кованой рати ушли дальше на полдень маленькие, незаметные отряды сторожи воеводы Родиона Ржевского.
Люди кругом шумели, что-то выкрикивали - от гула чужого языка Грифад не понимал и того, что научился разбирать. Но было ясно: московиты желают успеха своим воинам. Да и как же иначе? Но ухо выхватило само собой из этого гула слова на английском - Грифад обернулся.
Говорили двое рыцарей. Обоих паж видел не раз, но - вот уж увы!!! - не помнил по именам. Зато гербы прочёл сразу - рыцари и правда были англичанами. Красно-белое с чёрной перевязью - Лоринги, серебряные ромбы - Расселы. Лоринг был немолод, невысок, со странным прищуром больших глаз и острой бородкой, Рассел - совсем юн, на голову выше своего собеседника. Оба говорили на английском, не таясь, в уверенности, что никто их тут не поймёт.
- Достойный вождь, - сказал Рассел. - Я не жалею, что приехал сюда с тобой из Литвы, дядюшка. Там не было слишком уж интересно. Тут же будет большая битва, которую запомнят на века.
- Достойный вождь, - согласился Лоринг. - Но слишком близко его земля к владениям агарян.
- Оттого он и воюет с ними, - пожал плечами Рассел.
- Это так, - вновь согласился Лоринг. - Но случается, что, воюя, ты перенимаешь не лучшее в характере врага. Я вспоминаю Испанию и арабские привычки, которые там стали нередки. Так и здесь: беда может быть, коли в будущем Москва наглотается ордынщины и возомнит себя наследником ханов.
- По королю (1.) Дмитрию этого не видно, - почтительно возразил Рассел. Лоринг ответил:
- Как я слышал, его дед водил своих воинов на русский же мятежный город по приказу хана Гияса ад-дин Муххамеда и лил кровь людей одного с собою языка и веры. Об этом до сих пор часто вспоминают. (1.) Помнит и король Дмитрий; вот только как ему это помнится?
1. В западной традиции Великих князей Руси нередко именовали "королями". Хотя вообще так титуловали официально только нескольких князей Галицко-Волынского княжества.
1. Имеется в виду совместный поход московских войск князя Ивана I Калиты и ордынцев на взбунтовавшуюся против ханских баскаков Тверь. Город был разорён, почти всё население - зверски перебито или угнано в рабство. В советской исторической традиции действия Ивана Калиты оправдывались тем, что тогда ему удалось выговорить у хана Узбека (Гияса ад-дин Муххамеда - именно этот хан сделал официальной религией Золотой Орды ислам) привилегию сбора дани по всем русским землям Москвой с последующим вывозом в Орду. Действительно, баскаки перестали появляться на Руси, а часть дани шла на укрепление мощи Московского княжества. Но автор рассказа твёрдый сторонник рыцарства и расовости, поэтому подобные действия мне кажутся непередаваемой и ничем не оправдываемой гнусностью.
Грифад встретился взглядом с Лорингом и поспешил отвернуться. Рыцари больше ничего не говорили, и мальчик сгорал от стыда - уж не подумали ли они, что он не просто понимает их речь, но и станет наушничать?! Наверное, так, недаром оба молчат... А он даже толком не понял смысл услышанного!
Голова конного строя уже ушла куда-то за реку, а стальные конные башни всё шли и шли мимо. Вот один из бояр задержался - почти рядом с Грифадом, чем-то похожий на князя, хотя и не такой дородный. Молодой оруженосец-рында вёз за ним шлем, щит и копьё. Ехали и ещё всадники, но боярин остановился, смяв колонну. Впрочем, никто не прекословил, видно, боярин был в чести у Дмитрия... а причина, по которой он остановил коня, была понятна даже самому простому ратнику.
С обочины, таща за собой маленького сына, метнулась молодая, красивая женщина в богатой одежде. Метнулась так, как то и дело бросались к своим мужьям из огромной толпы, собравшейся вдоль всех дорог, которыми выступало московское войско, другие женщины - разно одетые, с детьми и без, молодые и пожившие уже... Проводы уравняли в этих отчаянных попытках хотя бы ещё на миг обнять мужа всех - и княгиню и крестьянку. И никого это не смешило, не удивляло, не возмущало...
Боярин нагнулся с седла, видно, из последних сил борясь с желанием сойти с коня и обнять любимую по-настоящему. Сейчас он мог только неловко гладить её по плечам и волосам (роскошный платок в драгоценных расшивах слетел) и бормотать негромко-смущённо:
- Ну будет... ну довольно... ну пусти уж... чего же...
- Не езди! - вдруг отчаянно выкрикнула она, поднимая мгновенно залившееся слезами белое лицо. - Ой, Мишенька, любый, золотой мой, не ез-д-ииии!
- Пусти ж, дура! - с отчаяньем и без злости тоже выкрикнул боярин, сам бледнея и стараясь отстранить жену, только что не отталкивая её прикрытым поножью сапогом, за который она страшно, по-животному цеплялась. - Пусти, сына напугаешь!
Подоспевшие двое пожилых слуг стали мягко, но решительно оттаскивать женщину, что-то бормоча бессвязно и сочувственно. Она мотала головой, забыв себя, выкрикивала только одно:
- Не езди! Не езди!! Не езди!!!
Третий слуга подал боярину мальчика. Вот уж напуган он не был - устроился перед отцом в седле, гордо огляделся, тут же схватился за фестончатый, расшитый золотом повод, гордо оглянулся назад-вверх. Всё ещё бледный отец с трудом отвёл взгляд от толпы и через силу улыбнулся:
- Вот кто у меня сокол! Федька, слышишь? Мамку береги! На тебя всё оставляю!
Мальчишка важно и с полным осознанием огромной ответственности кивнул. Потом попросил - видно, не в первый раз, безнадёжно:
- Возьми на Орду, тятя. Не испугаюсь я!
Боярин засмеялся, поцеловал сына, передал слуге. Рядом с Грифадом кто-то сказал:
- Михаил Бренок, друг князя.
Сказали опять по-английски - вот напасть, он где, в Московии или в Англии, среди этих чёртовых сэссанов? Грифад почти зло повернулся - и увидел невысокого, плечистого воина. Видимо, он относился к походу деловито-серьёзно - одетый в коричневую и грязно-жёлтую кожу, прочные сапоги, на поясе - длинный нож и топор, за плечами - большой мешок, к которому приторчены чехол со шлемом и - хорошо знакомая Грифаду вещь: ещё один чехол, длинный кожаный. Даже не глядя на две вязки длинных чёрных стрел с белыми и алыми перьями, крепившиеся там же, можно было сразу сказать, что это английский лучник. Говорил он с каким-то молодым горбатым парнем, что-то быстро писавшим на восковой дощечке, но, поймав взгляд пажа, поднял брови:
- Эге, парень, да ты, никак, с нашего Острова? И... - он обежал голубыми цепкими глазами одежду мальчика, - ...ого, никогда не думал, что буду рад видеть валлийца, как своего.
На миг Грифад ощутил сильное желание сделать вид, что не знает английского. Но добродушие слов лучника и какое-то странное тёплое чувство пересилили это чувство. Он кивнул:
- Это так. Меня зовут Грифад апМередидд и я паж рыцаря Томаса.
- Вот каааак... - протянул лучник. - А я по простому Дженкин; Дженкином С Холма меня никто не зовёт уже давно, потому как холмов на белом свете - немеряная сила, хоть в наших местах и думают, что он такой один - холм и Дженкин С Холма, тоже, статься, один. (1.)
