Аннотация: Сестра Зигфрида выходит замуж, а Райнхарт гасит чёрные звёзды...
DAS LIED ZWEITE.
Германская свадьба.
1 июля 1933 года.
- Анна-Роза!
В голосе мальчишки, высунувшегося в коридор, звучало настоящее отчаянье. Он помолчал, придерживая на животе узел полотенца, в которое был обмотан, старательно набрал воздуху в грудь побольше и крикнул - с ещё более трагической ноткой:
- Анна-Роза!
- Не надрывайся, я здесь, - девушка появилась из двери напротив, за которой располагалась вторая ванная, с незапамятных пор считавшаяся "женской", потому что в ней стояла какая-то странная штука вроде писсуара наоборот, с фонтанчиком. Как связать "женскую" ванную и эту вещь, Райнхарт не очень понимал, а сейчас это и вовсе его мало волновало. Он самоутверждающе взялся попрочней за узел полотенца и предъявил претензию:
- Где мои ботинки?! Я их вычистил и тут поставил, а их нет!
- Ральф унёс, - Анна-Роза вышла в коридор. Она была уже полностью одета - в светло-жёлтое с голубой и бело-синей отделкой платье, на плечах - газовый шарф, поддерживавший сдвинутую далеко на затылок серую шляпку. Жемчужно-серые туфельки и золотистая сумочка из тонко выделанной крокодиловой кожи ("мамина") довершали праздничный наряд девушки. На взгляд Райнхарта сестра выглядела "ужасно красиво". Слова "ужасно красиво" произносить вообще-то не рекомендовалось - мол, так не бывает - но они нравились Райнхарту с того самого момента, когда он вечность назад, в прошлом году, услышал их от Зигфрида. Однако сейчас красота сестры ничуть не отвлекла мальчишку от его возмущения:
- Я же сказал, что буду чистить ботинки сам! Ну что такое?! Я же не чищу его сапоги?!
Губы Анны-Розы дрогнули - видимо, она представила себе эту картину. Но в смех улыбка не перешла - девушка пообещала:
- Я сейчас попрошу его принести ботинки обратно. Тебе помочь одеться?
- АННА-РОЗА! - Райнхарт постарался сказать это как можно грозней и даже привстал на цыпочки. Полотенце начало падать, Райнхарт спас его - и своё достоинство - но эффект от грозных слов пропал начисто. Он сердито смотрел, гневно пыхтя, вслед удаляющейся по коридору сестре, потом передёрнул плечами и вернулся в ванную комнату.
Тут на плечиках была аккуратно развешана выходная одежда - свежая рубашка, костюм с жилеткой и галстуком, бриджи, чулки, новая соломенная шляпа... Райнхарт к одежде как таковой был совершенно равнодушен, но быть одетым красиво ему нравилось. Быстро, в бешеном темпе, вытерев голову (отчего он приобрёл некоторое юмористическое сходство с разъярённым дикобразом), Райнхарт начал торопливо одеваться, опасливо поглядывая на дверь. Его опасения и торопливость не были безосновательными. Он как раз натянул второй чулок, когда в дверь постучали и вошёл торжественно несущий обувь Ральф.
На лице старого дедовского денщика - худом, синевыбритом, с пышными седыми усами и почти белыми от старости, прозрачными глазами под густющими клочковатыми бровями - отразилось совершенно явственное неодобрение при виде самостоятельно одетого баронского наследника. Ральф был человеком старой закалки и считал, что нет ничего зазорного в том, чтобы помочь молодому господину одеться. Райнхарт часто размышлял об этом - ему было от такой помощи неудобно и почему-то стыдно за Ральфа - но так ни до чего и не додумался по молодости лет.
Когда Райнхарт фонМюзель станет старше, он поймёт, насколько выше душой и достойней был старый Ральф с его старомодной, громоздкой и даже смешной преданностью фонМюзелям, чем множество человечков, громко кричащих о своей "свободе" и "правах", но готовых украсть, солгать, предать и даже убить за грошовую подачку, за тёплое местечко... Однако сейчас мальчик только сердито отобрал у слуги ботинки и опять - в который раз! - попытался воззвать к нему...
- Ральф, пожалуйста, - Райнхарт для убедительности почти прижал обувь к груди, но вовремя опомнился. - Ну не надо. Я скоро стану гитлерюнге, а они сами себе чистят ботинки. Сами, понимаешь? У них нет слуг!
- У них, может, и нет, - Ральф сердито кашлянул. - А у фон Мюзеля почему не быть? Ваш дед был лучшим в мире солдатом. Сейчас таких нету уже. Я чистил ему сапоги, и горжусь этим! - и воинственно задрал худой нагладко выбритый подбородок.
- Ох, - у Райнхарта в прямом смысле слова опустились руки. - Ральф, ну что с тобой делать?!
- Как подохну - не забыть отнести на кладбище, - буркнул старик и поторопил мальчика, который уселся на скамью и стал, сосредоточенно пыхтя, натягивать обувь: - Давайте-ка поживей, госпожа Анна-Роза ждёт уже, небось.
- А отец? - Райнхарт замер с занесённым ботинком. Ральф покачал головой:
- Господин барон ни о чём меня не уведомлял... Позвать Марию, чтобы она вас причесала?
- Раааааааааальф!!! - взвыл Райнхарт, быстро закончил обуваться, схватил с подзеркальника расчёску и стал свирепо раздирать "дикобраза"...
...Когда-то в замке Мюзель было почти полсотни лошадей. Но сейчас осталось только три (собственно, Райнхарт другого положения дел и не помнил) - верховой отцовский гунтер Хабихт, старый тяжеловоз Хуф, на котором ездили в город за покупками - и выездная ганноверская кобыла Унгестум. Как раз она и была сейчас запряжена в лёгкий экипаж. Коричневой кожи, с золотым тиснением и начищенными до солнечного сияния металлическими бляшками, экипаж был на самом деле красив, и сидевшая - сама - на передке Анна-Роза показалась Райнхарту ещё более красивой, чем обычно. Но, когда мальчик взобрался на место рядом с сестрой и оглянулся на замок, то настроение его немного испортилось.
- Так отец всё-таки не поедет? - голос Райнхарта слегка потускнел. Анна-Роза отрицательно покачала головой и ласково потрепала брата по всё ещё немного влажным волосам, потом - уложила их аккуратней и полюбовалась на него. Райнхарт свёл брови и сделал движение снова растрепать их, но передумал. С недавних пор он стал очень ценить свою внешность.
- Он передал подарок, - девушка нахлобучила на голову брата шляпу, ловко дёрнула поводьями, и кобыла легко взяла с места шаг-рысь. - На заднем сиденье.
Райнхарт обернулся. Там лежал солидный свёрток из плотной коричневой бумаги. Мальчику стало всё-таки обидно. Отец вёл себя странно - как будто ничего не изменилось вокруг. Продолжал жить затворником и ни единого доброго слова не сказал о происходящем в стране. Злого ничего, правда, не сказал тоже - ему словно бы было всё равно. Но от людей-то Райнхарт слышал совсем иное! Он, конечно, маленький ещё, это правда. Но он не глухой и не глупый. И не слепой. Буквально за какие-то месяцы людям уже стало лучше жить! Как по волшебству, находилась работа для тех, у кого её не было. Прежний мэр, которого все ругали, но который снова и снова каким-то чудом выигрывал выборы, ушёл со своего поста сам, а начальника полиции и вовсе посадили в тюрьму (смешно, полицейского - и в тюрьму посадили!) - оказывается, он заставлял людей платить ему деньги за всякое... а, "взятка" это называется. И теперь все как будто дальше ждали и ещё чего-то хорошего... как будто... ну... как будто просыпались все разом от дурного долгого сна, поводили плечами, начинали неуверенно улыбаться... Так почему же отец-то ничего этого не видит?! Вот отец Зифгида, хоть и простой лесничий - он совсем другой... ой, да! Зигфрид же!
- Поехали скорей! Зигфрид уже наверняка ждёт! - теперь Райнхарт не подпрыгивал на сиденье только потому, что это было бы неприлично и совсем по-детски.
- Жить ты без него не можешь, что ли? - Анна-Роза улыбнулась брату. Экипаж выехал на дорогу между золотых полей, пошёл быстрей.
Райнхарт подумал серьёзно, пожал плечами и сказал просто и коротко:
- Не могу.
Анна-Роза не стала больше ничего говорить. А Райнхарт размышлял о том, что он на самом деле не может жить без Зифгрида. Верней... ну... это было бы, как жить без руки или ноги. Или без глаз скорей, если вспомнить, сколькому рыжеволосый Кирхайс-младший его научил. Как это - без Зигфрида? Нет, такую жизнь и представлять себе не хотелось... Ведь даже сбывшаяся мечта Райнхарта - познакомиться с теми мальчишками, у которых была Песня - она сбылась благодаря Зигфриду. Просто-напросто оказалось, что один из этих мальчишек - его старший брат. Хотя при этом известии Райнхарт немного оторопел, потому что сказочные витязи в братьях у обычных мальчишек не ходят. Правда, в Курте не было ничего особо сказочного. Он мог быть очень даже вредным, рычать на младших мальчишек, а прошлой зимой однажды надавал Зигфриду и Райнхарту крепких подзатыльников за то, что те взяли его лыжи без спросу, сделали из них эскимосские сани и благополучно сломали обе лыжины во время труднейшего путешествия по Клондайку.
И всё-таки... всё-таки он былвитязь. И он, и все остальные ребята из организации "Гитлерюгенд". От взрослых шестнадцатилетних парней, до младших пимпфов, которые не намного и старше нынешнего Райнхарта. Он о них уже знал почти всё, кроме того, что положено знать лишь тому, кто вступит в организацию, выдержит испытания и принесёт клятву. И знал самое главное. При той, первой, полусказочной встрече он не ошибся. Эти мальчишки как могли сражались за Отечество. За Германию. С настоящими врагами - глупыми, обманутыми или наоборот - на самом деле ненавидевшими всё немецкое. И ещё недавно было время, когда за одну только повязку со свастикой на рукаве, да что там - за слова, что ты стоишь за Гитлерюгенд! - могли избить до полусмерти после уроков, а многие учителя начинали таких ребят зло и подло изводить. Когда в 1928 году первые шестеро гитлерюнге прошли по улицам Лангена, их тут же забрали в полицию. Троих младших под конвоем развезли по домам родителей, пригрозив штрафами, а старших ребят в участке перед тем, как отпустить, избили так, что они потом долго харкали кровью и двигались с трудом. Но они не снимали повязок, не отрекались от своей веры, шли каждый день в настоящий бой - и их ряды постепенно крепли. Даже многие вчерашние враги присоединялись к гитлерюгендовцам, и вовсе не из страха; Райнхарт сам слышал, как один из таких ребят сказал честно: "Я так думаю - если кого-то колотят, как мы вас колотили, а этот кто-то на своём стоит - значит, правда за ним."
Бои шли даже в школе, даже во время уроков - тут уже не на кулаках, правда; мощной защитной стеной мальчишки из "Гитлерюгенда" вставали на пути хитрого и грязного вранья, которым пытались травить мозги немецких детей - и недавно, ещё до выборов, которые решили всё и про которые даже самые малыши слышали и знали - этой зимой выжили из школы самого директора. Райнхарту, хоть в школе он отучился ещё и недолго, и директор в его классе ничего не "вёл" (так называлось преподавание на школьном языке), прежний директор не нравился тоже. Сразу не понравился, потому что как-то скривил рот, когда Райнхарт, поступая в школу, сказал во время беседы, что его отец был военным лётчиком. Этого мальчику было достаточно, и, когда ребята вынудили директора написать заявление об отставке, сказав открыто, что больше не позволят развращать молодых немцев его "новаторскими учебными планами", где только всякая грязь и враньё про Германию - Райнхарт тоже радовался. Потому что понимал: тот, кто кривится при словах "военный лётчик" - плохой человек. Плохой, никак иначе, и больше тут ничего не добавишь!
А приехавший новый директор был молодой ещё, весёлый и открыто носил значок НСДАП. Говорили, что он был знаком с самим Гитлером - тем самым политиком, которого Райнхарт принял на плакатах за мудрого канцлера и который совсем недавно стал канцлером настоящим... Это он дал людям работу, по его приказу стали прогонять и даже сажать в тюрьмы нечестных руководителей, и вообще...
...В конце апреля Курта на окраине Лангена подстерегли, сбили с ног ударом кастета и, когда она начал вставать, полоснули ножом по груди и животу. Тёплая новенькая кожанка уберегла его от глубоких ранений, но скорей всего упрямого баннфюрера добили бы - потому что он поднимался снова и успел хорошо залепить одному из троих нападавших кулаком в лицо. Но тут с воплем: "Держись, держись!" - на улице появился Клаус Миттермайер, и нападавшие быстро канули в темень переулка. У Клауса даже не получилось подраться.
Клаус больше всего на свете мечтал вступить в Юнгфольк и стать пимпфом, но увы - ему должно было исполниться 1 марта этого года только девять лет... Как он потом признавался, ни о какой храбрости он не думал, просто возмутился до глубины души тем, что трое нападают на одного "нашего", "ну и побежал".
И те трое побежали тоже. Кто куда, как трусливые шавки, лишь бы удрать - наверное, не могли и подумать, что мелкий мальчишка бежит на помощь старшему - один. Это было смешно и в то же время... короче, не находилось слова для определения. Курт смеялся потом, что, конечно, очень уважает Герберта Норкуса (1.) (они были немного знакомы по летнему лагерю 31-го года), но в Вальхаллу не торопится. Однако смех смехом - но свой нож Курт подарил Клаусу, сказав, что для него Гитлерюгенд скоро - увы! - кончится, а для Курта начнётся, тогда нож и пригодится. Клаус онемел от счастья и непонимания - он, кажется, и впрямь не думал, что сделал нечто особенное... А нож принял так, как, наверное, молодые рыцари принимали свой первый меч.
1.Гитлерюнге Герберт Норкус был родом из Берлина. Утром 24 января 1932 года пятнадцатилетний Герберт с двумя товарищами раздавал прохожим листовки НСДАП. На них напали семеро ровесников и двое взрослых из левацкой организации. Мальчишки побежали в разные стороны, но преследователи все вместе догнали Норкуса, и один из взрослых несколько раз ударил мальчишку ножом. Мальчик скончался от потери крови на руках подоспевших старших товарищей. По всей видимости, охота шла именно на него, так как Герберт много раз получал угрозы в связи со своей необычной даже для гитлерюнге активностью. Надо сказать, что на самом деле в 1926-1933 годах было убито порядка сорока гитлерюнге в возрасте от 12 до 16 лет, просто убийство Норкуса (девятеро, в том числе двое взрослых мужчин, устроили целенаправленную охоту на пятнадцатилетнего мальчишку и нанесли ему пять ударов ножом) оказалось наиболее бесчеловечным. В какой-то степени биографию Норкуса пересказывает художественный фильм "Гитлерюнге Кверкс".
Следует упомянуть так же, что песня, известная у нас как "Погиб наш юный барабанщик" (в немецком оригинале - горнист) тоже появилась не на пустом месте. Во время столкновений с нацистами погибали и подростки из про-коммунистических движений. Такое трагичное противоборство немцев разных политических взглядов весьма устраивало Тех, Которые Велят.
Все (даже старшие ребята, которые сами уже были гитлерюгендовцами) ему люто завидовали и, конечно, по вечной мальчишеской привычке били себя в грудь, шумно рассуждая: "Я бы! Я тоже! Я ещё не так бы!" А вот Райнхарт помалкивал. Потому что совершенно не знал, как бы повёл себя в такой ситуации. Стоило живо представить тёмную улицу, трёх человек с ножами и кастетами - и в животе начинало противно и позорно бурчать от страха. Райнхарт напоминал себе, что он - фонМюзель, что его предки... но с собой можно было быть честным. Да ещё Зигфриду Райнхарт признался, что, наверное, струсил бы и вообще... Тот не стал смеяться и очень серьёзно возразил: никто не знает точно, как себя поведёт, пока не дойдёт до дела. И нечего себя изводить выдумками.
Райнхарт успокоился - слова друга были правильными. Но успокоился всё-таки не совсем - мысли о своей трусости часто приходили в голову, особенно перед сном...
... - Доброго вам утра, госпожа фонМюзель!
Ого. Оказывается, пока он раздумывал-размышлял о разных важных взрослых вещах, они уже свернули на хорошо изученную за последние три года лесную дорогу, и Унгестум обогнала расписную крестьянскую повозку, из которой весело замахала целая празднично разодетая семья - конечно, они тоже ехали на свадьбу - а глава семейства взмахнул снятой шляпой. Анну-Розу в округе любили и сочувствовали ей, а одновременно относились и традиционно-почтительно: фонМюзель! Так они же почти приехали! А! Да не почти, а - приехали, потому что вон уже!..
...За те же последние три года Райнхарт прочно сдружился со всеми мальчишками-ровесниками округи и перезнакомился - с теми, кто был младше и старше его. Знакомился в основном в школе, где это было проще и удобней всего, а вот приятельствовать продолжал и вне её стен. Но самыми близкими его друзьями, настоящими друзьями - кроме Зигфрида, который был и не другом вовсе, а скорей братом, что подразумевалось само собой, мальчишки это даже не обсуждали - стали восемь его одногодков из крестьянских и городских семей: Маттиас Дронкерс, Арнольд Ройенталь, Клаус Миттермайер, Шульц Баумбахер, Эрих-Петер Шрайге, Маркус Толле, Курт Целлюге и Рейнхарт Тальгоф. Вот вся эта компания сейчас и ждала его с нетерпением - совершенно явным, потому что при виде экипажа запрыгала и заорала так, что белки в радиусе пяти километров неизбежно обгадились, а кабаны за озером начали срочную массовую миграцию в сторону французской границы - на подъездной дороге к лесному дому Кирхайсов. Кстати, необычайно шумному и людному и без мальчишеских воплей - похоже, тут собралось несколько сот человек. И это ещё не приехал из церкви с венчания сам свадебный поезд!
- Анна-Роза, я пошёл! - с этим кличем Райнхарт - раньше, чем сестра успела ойкнуть или перехватить его - свалился с передка на обочину. Естественно, ничего с ним не произошло - он вполне удержался на ногах и с ужасными воплями (у мальчишек они означают восторг, напомнила себе девушка, с трудом переводя дыхание после фокуса младшенького братца с прыжком из экипажа) нёсся к мчащимся в свою очередь навстречу ему друзьям...
...Зигфрид сегодня был неузнаваем. Важный, чистенький-причёсанный сам, в чистом костюмчике, в сияющих молочно-зеркальным глянцем башмаках, он выглядел даже старше Райнхарта. Но это был, несомненно, прежний Зигфрид, потому что первое, что он спросил у друга после обмена серьёзным, исполненным осознания важности момента, абсолютно мужским рукопожатием, было:
- Пойдёшь с нами запирать дорогу?
Остальные, шумно по очереди тряся руку Райнхарта, кивками и малосодержательными, но эмоциональными возгласами поддержали Зигфрида - мол, дело совершенно важное и очень нужное, срочно, немедленно, уже пора!
- Спрашиваешь! - Райнхарт махнул рукой, как будто звал за собой в бой дружину: - Пошли, чего ждём?!
По местным обычаям телега с приданым не должна была проехать в новый дом без выкупа. Тем более, что, как ни крути, а жених был не только не местный, но вообще не из крестьян. А значит, ему следовало твёрдо напомнить, что у невесты есть надёжная защита. Телега должна была выехать вот-вот и пересечься с едущими из церкви в сопровождении ближайшей родни молодыми мужем и женой. Герр Шульц купил дом на окраине Лангена, но свадьба, естественно, должна была начаться по-настоящему в дом невесты. Поэтому мальчишки следующие пятнадцать минут трудились на славу, превращая лесную дорогу у поворота в засеку с картинки из книжки о Войне Башмака (1.). Попытавшихся присоединиться младших ребят совершенно бессердечно отогнали, и они удалились, выкрикивая дежурные угрозы на будущее. Прямо за работой Зигфрид делился с другом последними новостями из жизни невесты - верней, теперь уже, наверное, фрау Шульц, законной жены нового ветеринара.
1. В 1524-1526 годах в Германии крестьянство и значительная часть рыцарства взбунтовались против крупных феодалов. На знамени восставших было изображение башмака. Гессенские земли были одной из территорий, на которой война велась особенно ожесточённо.
- Отец ей и говорит: "Ты не думай, что я против, Анхен, но ты мне скажи - ты ж мечтала в город выскочить, ты ж ни черта по хозяйству не умеешь, мать тебя забаловала за твою красоту да за то, что ты первенец у нас. А сельский ветеринар, да ещё и молодой - это жизнь тяжкая. Погонит он скоро тебя палкой со двора, вот и всё, а я и заступаться за тебя не стану. Ему хозяйка нужна, а ты глазками стрель, жопой виль, люблю-люблю, тюрлю-тюрлю..." И тут знаешь, Райнхарт, она всех нас прямо удивила, прямо в столбняк вогнала. Стала так посреди комнаты... - отвлёкшись от работы, Зигфрид изобразил, как "встала сестра", - ...и говорит: "Всё я знаю. И он всё знал, как сюда ехал, когда ему предлагали в Нюрнберге остаться и за большие деньги дамских собачек от кашля пользовать. Может, я сперва с ним задом и вертела, потому что он из большого города. А потом мне - стыдно стало за себя. Вот тогда я его и полюбила, а не раньше. Я немка, а не кукла!" И ещё говорит, что будет при его доме в теплице цветы выращивать на продажу... - Зигфрид подумал и с интересом спросил: - Райнхарт, а что, правда есть такие дураки, чтобы специально выращенные цветы покупали?
- Есть, - важно сказал Райнхарт. Рассказ его удивил, Анхен - болтливая, пустоголовая - ему не нравилась с тех самых пор, как он научился различать эти качества в девушках. Правда, последние полгода она и впрямь была какой-то задумчивой и на себя прежнюю очень непохожей. А чуть раньше как раз и познакомилась с приезжим молодым ветеринаром герром Шульцем. Но продолжить разговор уже не получилось - сидевший на ветках дуба у поворота Рейнхарт свистнул и с воплем "едут!" рухнул в кусты, как парашютист, у которого не раскрылся парашют. Мальчишки стремительно заняли прочную позицию за своей баррикадой - и действительно, через какую-то минуту на лесной дороге появился под звон бубенцов и визгливые вопли рожков свадебный поезд, возглавляемый двумя колоннами всадников, причём левая колонна состояла из старших гитлерюнге. Одновременно "с тыла" подошла неспешно ползущая телега, на которой высилась плотно увязанная и надёжно укреплённая гора приданого. И свадебная процессия, и телега с приданым остановились у выросшей на дороге преграды.
Анхен - в чёрном шёлковом платье, в белой вуали, с зелёным венком на голове - была совершенно не очень похожа на себя обычную. Горожанин-северянин Шульц, обнимавший смвою молодую жену, выглядел несколько растерянным и даже, можно сказать, обалделым - видимо, сельские свадьбы юго-запада Германии были ему в новинку. И если он думал, что обряд в церкви был самым важным и ответственным моментом, то ошибался глубоко. С точки зрения среднего гессенца, самое важное как раз и начиналось тут. Свадьба - это вроде печати на документе. Без печати он недействителен, да. Но без документа-то печати и вовсе нечего делать - лежит она себе и лежит, никому не нужная, со всей своей важностью! Герр Кирхайс, правивший экипажем новобрачных - убранным в алые и белые ленты и кисти - скомандовал через плечо новоиспечённому зятю, кивая на свою дочь:
- Плотней прижимай её! Не фарфоровая, не сломается! Плотней, тебе говорю, а то черти как раз между вами проскочат!.. Вон они, кстати, - и ткнул длинным кнутом в сторону баррикады.
- Из дому вообще всё увозят! - воинственно заорал Зигфрид, возникая на верху завала и опасно балансируя (снизу его поддерживали Райнхарт и Эрих-Петер) - Вещей целую телегу нагрузили и тащат! Родную сестру умыкнули! И всё бесплатно! Это что, так и надо?! Отец - ладно, ему господи-подай, он глаза уже с утра залил, того и гляди - весь дом на распыл пустит, - под общий хохот герр Кирхайс погрозил младшему сыну кнутом, - но я тут стеной встану! Платите за проезд, иначе нет проезда!
- Ты кто такой, чтобы тебе платить?! - давясь смехом, спросил распорядитель свадьбы, гарцевавший на коне впереди поезда. Зигфрид важно сообщил:
- Я тут сейчас не только как родной брат вон той дуры, - Анхен сердито показала разошедшемуся братцу кулак, - но и как этот... Райнхарт, как кто я?!
- Как полномочный представитель барона фонМюзеля... младшего, - слегка сдавленно ответил снизу Райнхарт. - С головы сойди и не прыгай на нас, вообще озверел...
- Как полномочный представитель барона фонМюзеля-младшего! - гаркнул Зигфрид.
- А где барон фонМюзель... младший? - уточнил распорядитель. Зигфрид пояснил:
- Я на нём стою. Правой ногой... Эй, зубы мне не заговаривайте! Я вас спрашиваю: платить будете?! Иначе конец свадьбе!
- Покупаю дорогу! - крикнул наконец жених и метнул вперёд и в сторону небольшой кошелёк и солидный кулёк, из которого посыпались конфеты. На баррикаде победно многоголосо взвыли. Зигфрид ловко соскочил наземь и махнул рукой:
- Расчищай, всё по закону!..
...Места в доме не хватило и не могло хватить. Поэтому для свадебного гулянья был отведён передний двор. Столбы были украшены цветными лентами, венками и букетами. Над воротами красиво свисали сразу три больших флага - по бокам гессенские, в середине - новый государственный. Их туда прибивали Норман Кирхайс с друзьями-пимпфами - как обиженно сообщил другу Зигфрид, их до этого дела не допустили и надавали самых примитивных болезненных пинков при попытке прорваться силой.
- Ничего, - ободрил его Райнхарт, - на будущий год мы тоже вступим... Ого, сколько всего накрыто! - в его голосе было искреннее изумление.
- Да ничего особенного, - так же искренне ответил Зигфрид. Он только сейчас вспомнил, что его друг никогда не был на сельских свадьбах.
Длинные столы - фактически доски на грубых козлах - были застланы белыми скатертями с кружевом. Сплошным слоем на скатертях теснились друг к другу дымящиеся чашки с золотистым куриным супом, блюда с тушёной говядиной под сладким соусом, отварной телячьей требухой с уксусом, сладкой рисовой кашей с корицей и сливами, свиным жарким с квашеной капустой, запотевшие кувшины с пивом и домашней наливкой, гранёные графины со шнапсом... На наспех сколоченным возвышении уже пиликал, гудел и бумкал, вовсю разминаясь, самодеятельный оркестр. Пока что его звуки не могли перекрыть общего весёлого шума.
Мальчишки уселись на нижней перекладине забора в ряд и стали терпеливо дожидаться самой важной, по их мнению, части праздника - обеда. По такому случаю почти все они ничего не ели за завтраком (конфеты не в счёт, потому что они почти все разошлись по ртам младших братьев-сестёр, чинно сидевших тут и там рядом с родителями) и теперь созерцали стол с такой жадностью, что распорядитель, с усмешкой покосившись на них, наконец ударил в цинковую большую миску ложкой, крикнул:
- Пора за столы и за танцы!
Оркестр (перед музыкантами, кстати, уже поставили длинную скамью с разными напитками "для подкрепления", и Зигфрид пояснил Райнхарту, что те скоро "наберутся как следует, тогда их слушать будет ещё интересней!") грянул что-то бодрое и весёлое, и народ с гулом повалил к столам. Детям место отводилось либо с родителями, либо в дальнем от жениха с невестой конце; часть столов напоминала военную столовую - там чинными рядками уселись гитлерюнге и юнгмэдэли (1.) и там начисто отсутствовало спиртное, хотя пиво стояло и а этих столах.
1.Союз Германских Девушек - "Юнгмэдэльбунд"
Райнхарт был на самом деле голоден, а тут ещё пришлось потерпеть довольно долго - пока оркестр играл государственный гимн (увы, но даже в этот момент против обычного мысли замершего "по стойке "смирно!"" мальчика витали вокруг блюд с едой) и пока взрослые пили первый тост - за здоровье молодых. Зато потом... Казалось, всем была подана команда "навались!" (1.) Праздничный весёлый шум сменил деловитый шум еды, а оркестр грянул балладу про страну Шлаффарию (2.)...
1.Подобные традиционные процедуры "праздничного насыщения" вызывают у современных "продвинутых" придурков брезгливую насмешку и служат в их глазах доказательством дикости и тупости предков, для которых вкусная еда была праздником. Этому противопоставляется пропитанная "диэтами" и "правильным здоровым питанием" современная субкультура офисного хомячья. На самом деле на хомячином питании ни один нормальный человек, постоянно делающий тяжёлую работу - крестьянин, рабочий, солдат - просто не выживет, так как "диэты" являются таким же парниковым продуктом искусственной "цивилизации", как и вся "современная культура". Плотная, насыщенная мучными и мясными блюдами, кухня была традиционной для всех европейских народов! 2.В германской традиции - сказочная страна, где, во-первых, "всё наоборот" ("в церкви кормят калачом, в кабаке поют псалом..."), а во вторых, царит абсолютное изобилие.
...Райнхарт быстро утолил первый голод и решил, что не будет нажираться - столы никуда не уйдут, к ним всегда можно вернуться. Многие, кстати, как видно, разделяли мнение мальчика, потому что из-за столов всё чаще и чаще вставали люди и затевали танцы, для чего оркестр сменил репертуар и без передышки наяривал плясовые. Но Зигфрид никак не мог оторваться от рисовой каши, и Райнхарт, отчаявшись его поднять, просто оседлал скамью и стал с интересом смотреть вокруг. Хихикнул: вахмистр полиции Шальке, которому вообще-то полагалось надзирать за порядком на свадьбе, за тем его и отрядили из города - грузноватый, с покрасневшим от усилий лицом, в парадной форме - вовсю отплясывал со смеющейся Анной-Розой. Кто-то уже попытался под столом утащить у Анхен туфлю и сейчас резво убегал от преследующих его друзей молодого мужа - сопровождаемый хохотом и двусмысленными замечаниями.
Людям весело, радостно подумал Райнхарт. И вдруг обиделся на отца и за него. Очень сильно. Представил себе замок, пустые коридоры и комнаты - и отца в его кабинете. Ну вот почему он не приехал?! Потому что он - барон, а эти люди - нет?! Но и Анна-Роза баронесса, и он, Райнхарт, тоже барон. Если бы отец на самом деле считал, что такое может уронить достоинство фонМюзелей, он бы и детей не отпустил. А он отпустил - и сам не поехал. Как будто специально хочет, чтобы ему было плохо, как будто ему от этого хорошо, что ему плохо сбивчиво, но очень ясно для себя самого подумал мальчишка и так качнулся на скамье, что сидевший справа Маттиас упустил большой кусок свинины, который с вожделеющим лицом тащил в рот.
- Эй! - возмутился Дронкерс. Но Райнхарт только мельком глянул на него каким-то отсутствующим взглядом, и Маттиас, пожав плечами, снова подцепил тот же кусок.
Если бы отец был бы здесь, он бы станцевал с Анной-Розой... И разве ему бы не нашлось о чём поговорить? Вон, уже в двух... да нет, в трёх, похоже, местах мужчины завели разговор о войне. И о политике говорят - ну ладно, пусть отец не стал бы говорить о политике, но о войне-то?! Он так гордится тем, что воевал, а канцлер Гитлер ясно и очень красиво сказал (эту его речь читали для гитлерюнге в школе), что "грозная слава нашей армии, непобеждённой на поле боя, будет восстановлена в прежнем величественном сиянии!"
- Наелся, - Зигфрид наконец оторвался от каши. Райнхарт, который уже начал немножко скучать, обрадованно обозвался:
- Поросёнок!
- Не, - помотал головой его рыжий друг. Он на самом деле ничуть не был похож на поросёнка - ни повадками, ни внешностью. Когда Райнхарту (примерно через день) случалось есть у Кирхайсов, он всегда ужасался порциям, которые там накладывали в тарелки. Но Зигфрид был тощий... точней - худой. За последний год они с Райнхартом сильно выросли, буквально за зиму, но именно в длину и, похоже, толстеть Зигфрид не собирался. - Пошли?
- Я с вами! - подал голос Курт. И другие ребята начали вылезать из-за стола; кое-кто, впрочем, прихватывал в карманы сухой паёк в виде печенья и всякого такого прочего, что можно быстро съесть и что не испачкает (ну - не очень испачкает!) карман. - Сыграем в городки?!.
...Они сыграли в городки, и в догонялки, и в вышеногиотземли, и ещё в целую кучу всего, время от времени возвращаясь к столам, чтобы ухватить то-другое вкусненькое. Свадьба шла своим чередом, то утихала немного, то опять начинала шуметь, то иногда даже разражалась короткой драчкой где-нибудь за углом, и туда спешили Шальке и пара старших гитлерюнге. Но в целом всё шло довольно мирно и крайне весело. Несколько раз выпили за канцлера и фюрера. Где-то в промежутке между этими тостами старый обходчик Ройенталь, дед Арнольда, каким-то образом всё-таки ухитрился стащить туфлю невесты (никто не мог понять, как восьмидесятилетнему старику, сидевшему совершенно мирно за шнапсом, это вообще удалось?!), и Анхен выкупила её на выбор - старый серебряный талер или два поцелуя? Старик долго торговался, спрашивал, нельзя ли один поцелуй, а талер разменять мелочью и взять половину, под общий неудержимый хохот бухтел о падении курса серебра и сравнительной цене поцелуев в разные места (герр Шульц краснел и бледнел - хорошо ещё, ему заранее достаточно подробно объяснили свадебные обычаи...) и наконец согласился на поцелуи, заявив, что воспоминание о них будет ему греть душу, когда он станет ложиться вечером со своей старой каргой. После поцелуев ему прилетело уже жениной парадной туфлей по спине - старуха Ройенталь сохранила верную руку и зоркий глаз и попала в благоверного аж за десяток метров... Это произошло как раз когда мальчишки совершили очередной набег на столы, и Райнхарт обнаружил пропажу...
- Не знаешь, где моя шляпа? - сердито спросил он у Зигфрида, который прицельно ухватил из каши сливу и как раз собирался уронить её в рот. Райнхарт был почти уверен, что забыл новенькую соломенную шляпу на каком-нибудь "сидячем месте" во время очередного возвращения к столам, и на неё именно что сели. Шляпу Райнхарту было не жалко, а жалко было Анну-Розу, которая, конечно, расстроится.
- У тебя шляпа пропала? - насторожился Зигфрид, отложив расправу со сливой.
- Ну да... - Райнхарт озирался. - Куда-то кинул... и на неё, наверное, кто-то сел...
- Ха-ха, - Зигфрид хитро-весело прищурился. - Ну вот не думаю. Ну вот думаю, что найдётся твоя шляпа. Только не удивляйся, - и подтолкнул недоумевающего друга локтем.
- Я не по... - начал Райнхарт. Но тут свадьба напомнила о себе.
- Друзья! - распорядитель протрубил в рожок, установив этим звуком относительную, но всё-таки тишину. - Сограждане! Большинство из вас всё ещё стоит на ногах и, хотя это в какой-то степени оскорбление, с другой стороны - это очень хорошо для танцев! - он снова издал визгливый длинный звук, прервав попытку значительной части празднующих к этим самым танцам вернуться. - У меня есть несколько предметов, переданных мне дамами. Прежде чем снова начнутся танцы - во исполнение стародавнего обычая - я должен вернуть эти предметы их хозяевам с некоторыми наставлениями. Итак - начинаю! Предмет первый! Чьё это?
- Что я говорил, - хладнокровно сообщил Зигфрид. А Райнхарт только изумлённо привстал на цыпочки. В руках распорядителя была... шляпа Райнхарта. Только обвязанная поверх голубой ленты зелёным платком, которого раньше мальчишка в глаза не видел.
- Это моя! - всё ещё ничего не понимая, поднял Райнхарт руку.
- А платок мой! - послышался голос девочки. Райнхарт удивлённо посмотрел в сторону говорившей - это была Урсула-Мария Ханнеке, тихое существо, состоявшее из двух косичек, шести веснушек и пары вечно перепуганных зеленоватых глаз. Райнхарт её и знал-то лишь потому, что один из старших братьев Урсулы-Марии выступал за местный гефольгшафт (1.) Гитлерюгенда на соревнованиях по боксу. Сейчас Урсула-Мария - залившаяся краской, но решительная - тянулась вверх, как на уроке, который отлично знает. Ничего не понимающий Райнхарт смотрел то на неё, то на свою шляпу в руке распорядителя.
1.Отряд Гитлерюгенда, объединявший до 200 человек.
- Баронесса фонМюзель! - немедленно пискнул кто-то. Урсула-Мария покраснела - похоже, она и сама уже была не рада, что это затеяла. В захохотавшей толпе в направлении писка началась активная свирепая возня - Зигфрид проводил разъяснительную работу. Райнхарт, всё ещё ничего не понимая, оглядывался вокруг. Между тем распорядитель совершенно серьёзно возгласил:
- Урсула-Мария Ханнеке имеет право весь вечер танцевать с Райнхартом фонМюзелем! Райнхарт фонМюзель не имеет права отказать Урсуле-Марии Ханнеке в танцах! Приговорено так!
Танцевать?! С этой девчонкой?! Райнхарт не уронил нижнюю челюсть только благодаря немалому самообладанию. Подружки Урсулы-Марии открыто хихикали - и будь Райнхарт постарше и не так изумлён, он уловил бы и в хихиканьи, и в их взглядах неумело спрятанную за деланной и преувеличенной насмешкой зависть. Девчонки взрослеют куда быстрей мальчишек...
- Молодой человек! - распорядитель свёл брови. - Получите шляпу и даму! Даже баронам не дозволено нарушать наши свадебные обычаи, иначе дождь в январе и мороз в июле обрушатся на наши земли! Вы ведь этого не хотите?!
- Нет... не хочу... - почти испугался Райнхарт, проталкиваясь за шляпой и стараясь не смотреть в сторону Урсулы-Марии, которая тоже подошла к распорядителю. Оркестр уже завёл своё и, когда мальчик и девочка отошли в сторону (Райнхарт нахлобучил чёртову шляпу поглубже), Урсула-Мария тихо сказала, глядя в землю:
- Если вы не хотите со мной танцевать...
Не хочу, конечно, возмущённо подумал Райнхарт. И уже почти сказал это вслух. Но внезапно ему стало жалко девочку - несчастная, с поникшими косичками, она стояла перед Райнхартом, совершенно покорно вручая ему плоды своего подвига - украсть баронскую шляпу, выставить себя на публичное обозрение с этим обычаем - и ничего не получить в замен...
- Почему, - буркнул Райнхарт, - давайте... то есть, давай станцуем. Только что? Ну, какой танец? Я умею вальс... немного.
- Ой, ну что вы... это же просто ландлер... - девочка, на секунду вскинув на Райнхарта глаза, тут же отвела их и показала в сторону площадки. - Вон, это очень легко. Пойдёмте! - она сделала движение, чтобы взять Райнхарта за руку, но тут же отдёрнула её, как будто обожглась. Снова испуганно мелькнула взглядом по лицу мальчика, потупилась.
- Я не раскалённый, - Райнхарт сам взял её под локоть. - И не надо мне "выкать", ну я очень тебя прошу...
...Это в самом деле оказалось "просто". У Райнхарта было отличное чувство ритма и от природы мощный, да ещё и закалённый играми и тренировками вестибулярный аппарат. Никто по сторонам особо не смеялся и, быстро уловив ритм танца, Райнхарт вскоре уже лихо и весело крутил и подкидывал свою партнёршу, взмахивавшую попеременно то ресницами, то косичками и невероятно довольную, как будто она считала себя попавшей в сказку. Она даже начала смеяться и сникла, когда танец закончился.
- Всё? - вырвалось у неё с таким разочарованием, что Райнхарт великодушно предложил:
- Можем немного погулять, - и опасливо-внимательно огляделся. К счастью, никто из друзей рядом не околачивался, да и вообще никто не обратил внимания на эти слова. В следующую секунду он раскаялся в предложении (вот ведь за язык потянули...), а ещё через секунду - мысленно махнул рукой: "Ладно, пускай!" Лицо Урсулы-Марии отражало такую радость, что отнимать её у девочки было бы некрасиво. В конце концов, если её можно так легко сделать счастливой... Главное - поскорей увести её от людей, чтобы никто не обратил внимания на это гуляние. Иначе конец. - По тропинке, - он махнул рукой, - ну, до дороги через поле.
- Конечно, - судя по всему, Урсула-Мария так же готовно и с удовольствием приняла бы и предложение прогуляться пешком до Иерусалима. - Только сначала... - он посмотрела через плечо. - Ой, давай сначала посмотрим, подарки же дарить начинают!
Чёрт! Райнхарт совсем забыл про это! А между тем - Урсула-Мария была совершенно права: около столов толпился народ, танцы прекратились, музыка - тоже (музыканты поспешно вливали в себя вино и пиво)
- А посуды-то у молодых и нет! - возгласил распорядитель. - Пока мы тут с вами пьём-гуляем, слышно, в новом-то их доме курица с цыплятами в окно влетела, всю посуду побила, теперь мужу с пола есть придётся, а жене и такую еду готовить не в чем! Надо беде помочь - клади, кто сколько может!
На стол перед Анхен лёг старый большой ковёр, на который водрузили цинковую миску, накрытую фаянсовой тарелкой. Рядом поставили здоровенное блюдо с нарезанной сдобной булкой и поднос с полными кружками свежего пива. Один за другим гости шли и шли к столу, клали в тарелку деньги (фрау Кирхайс её переворачивала, чтобы деньги падали в миску - без разницы, кто сколько положил), а на ковёр - подарки, самые разные, но мелкие (крупные типа мебели и прочего были подарены заранее и уехали в новый дом на той самой телеге). Райнхарт встретился взглядом с Анной-Розой, она подняла брови. Мальчик выставил ладонь, кивнул и быстро сказал Урсуле-Марии:
- Я сейчас, подарок принесу! - и метнулся к экипажу. Мельком погладил дремлющую кобылу, подхватил пакет и прибежал обратно (в душе надеясь, что девчонка ушла или её утащили родственники) Но Урсула-Мария верно его ждала и робко заулыбалась издалека...
...Райнхарт тоже положил подарок (что же всё-таки передал отец?) и получил кусок булки и кружку пива. Страшно смутился, но виду не подал, пожелал молодым счастья, пожал руку герру Шульцу и отошёл в сторону, осторожно нюхая пиво и раздумывая, не попробовать ли? Но тут появилась Анна-Роза... и Райнхарту пришлось довольствоваться булкой - кстати, очень вкусной. Откусив половину, он протянул остатокУрсуле-Марии, надеясь в душе, что не выглядел смешным, когда сестра забирала у него кружку:
- Хочешь?
- Ой, нет, это ты сам должен съесть! - замотала та головой. И вздохнула: - У тебя такая красивая сестра... мне такой не быть никогда...
- Да уж конечно, - без задней мысли и бессердечно ответил Райнхарт, дожёвывая булку. Естественно, Урсула-Мария - и Анна-Роза... что тут и сравнивать-то?!
Гора подарков между тем росла, а деньги, которые перестали помещаться в миске, уже начали падать на пол, и фрау Кирхайс крутила тарелку уже чисто символически. Среди подарков Райнхарт углядел пышно разодетую игрушечную куклу - уже не первую, кстати - и удивился:
- А куклы-то ей зачем? Играть она в них будет, что ли? Во! Уже пятую дарят... лучше бы что полезное подарили...
- Так ведь... - Урсула-Мария немного покраснела. - Так ведь кукол дарят не для хозяйства, а чтобы дети были. Это ещё мало, маме когда-то подарили аж двенадцать штук! Они в спальне на специальной скамеечке до сих пор сидят...
- А я не знал, - смутился Райнхарт.
- И моей сестре подарили много кукол, старшей... Она месяц назад свадьбу играла... - девочка помолчала и робко напомнила: - А погулять...
- Пошли, - обречённо вздохнул Райнхарт...
...Признаваться в этом Райнхарт не стал бы, но про себя быстро изменил мнение. Урсула-Мария оказалась вовсе не скучной девочкой - может, она тоже просто смущалась на людях? А на лесной тихой тропинке она и вела себя посмелей, и разговоры у неё были вполне разумные. Конечно, всё равно девчачьи, поэтому Райнхарт и говорил, и посматривал свысока. Но не скрыл, что мечтает стать лётчиком, хотя, конечно, собеседница не могла оценить всей красоты этой мечты. Девочка посмотрела в небо между верхушек деревьев над тропинкой, вздохнула и потёрла кончик носа. Призналась:
- Я бы никогда ни на чём не полетела. Страшно.
- Так ты же девчонка, - отрезал Райнхарт. - Тебе и нечего.
Но Урсула-Мария возразила:
- А я читала у брата, что женщины и девушки тоже летают.
Райнхарт смутился: это было правдой. Пожал плечами, буркнул:
- Это всё равно не военные лётчики. Это просто так. А я буду истребителем! Как мой отец!
- А я... - Урсула-Анна вдруг строго попросила (именно так). - Только не смейся.
- Не буду, - пообещал Райнхарт. На тропинке никого не было, и им овладело спокойное и немного доверчивое настроение. - Правда не буду.
- Я не люблю, когда людям больно, - тихо сказала девочка. Отряхнула подол платьица. - Если бы я могла, я бы сделала так, чтобы люди не болели, не мучились... Ну, это фантазии... но я, наверное, буду хотя бы медсестрой.
- Военной? - как о само собой разумевшемся спросил Райнхарт. Урсула-Мария покачала головой:
- Нет... я не хочу на войну. И вообще не хочу, чтобы война была. Разве плохо просто так вот жить и жить? Никого не трогать, и нас никто не тронет... У людей и так случаются разные несчастья... вот я бы им помогала. И буду помогать! - закончила она неожиданно твёрдо.
Сперва Райнхарт возмутился - да что эта двойная косичка понимает в войне?! Но потом он заметил, что строгость и упрямство из глаз девочки не ушли. Она готова была спорить и ожидала спора - потому что, мальчишка, конечно, будет защищать войну...
- А как же немцы в других странах? - насупленно спросил Райнхарт. - Ты правильно, может, говоришь, что воевать... в общем, убитые, горе, это всё да. Но вот немцы же в Польше, в Чехословакии, во Франции... Ты знаешь, как там с ними?! И с работы гонят, и в тюрьмы, и бьют... армии у нас нет, ничего нет, никто нас не боится, вот над ними и издеваются! Я читал недавно, как в Польше жандармы прямо на урок в немецкую школу ворвались, учителя увели, ребят, вот как мы, около доски на колени поставили и заставляли по-польски говорить всякое... гадость всякую про Германию и про немцев. А кто не хотел - били саблями в ножнах, по головам, по спинам... - Райнхарт вспомнил тот репортаж и стиснул кулаки. - И девочек били, представляешь?! На пол плевали и заставляли ребят слизывать, а когда те не хотели - уже прикладами в спину били (1.) ... я когда читал... в общем... - Райнхарт махнул рукой и яростно спросил: - И как тут без силы что им сделаешь?! Такие только силу и поймут!
1.История невыдуманная и не единичная. Поляки вообще отличались особенным поганством в отношении "нацменьшинств" (составлявших 40% населения "сосвиняченной великопольши" (слова Пилсудского, кстати!)). Следует упомянуть, впрочем, что если на "крэсах захудних" с 1922 по 1939 год поляки немцев всё-таки не убивали (не больше сотни случаев за всё это время), то на "крэсах входних" беларусов и украинцев гоноровая дрянь убивала по нескольку сотен в год. Убивали не только "представители власти", но и гражданские колонисты-"осадники"...
Урсула-Мария слушала внимательно и тревожно. Вздохнула (глаза поблёскивали влажно) и вдруг сказала уверенно:
- Наш канцлер что-нибудь придумает! Знаешь, - она заулыбалась, - моя сестра, ну, про которую я говорила, у неё будет ребёночек. А они с мужем же уехали в Дюссельдорф аж! Так вот три дня назад к нам пришёл чиновник из мэрии. И отцу говорит, что Лора-Мария поедет через три месяца в горы, в санаторий, а его просили предупредить её родителей, ну, так положено. Что в Дюссельдорфе жить перед родами и рожать вредно, там от заводов дым и всякое прочее вредное... Ой, мы так удивились... Папа даже не верил, что это бесплатно. Он всё спрашивал, с какой это стати, говорил, что в долг такого не будет, потому что никто из Ханнеке никогда не жил в долг, и что пусть она теперь не Ханнеке, но всё равно... Этот дяденька прямо устал уже ему объяснять, что к чему. Уже даже я всё поняла, а папа всё упрямился-упрямился... Хорошо, что Франц-Петер пришёл и всё объяснил ещё раз, уже с самого начала. Только и папа и мама всё равно удивляются, с какой это стати это... ну, государство... тратит деньги на обычную женщину и её ребёнка, которого и на свете-то ещё нет!
- Как с какой?! - возмутился Райнхарт. - Это же не китайский ребёнок или там испанский, а наш! Он немецкий! Он должен быть здоровым! И как это с какой стати, ведь твои родители всю жизнь работали, отец воевал, они же всё это для Германии делали! И теперь она им просто долги отдаёт! У нас просто теперь справедливое государство! Раньше была только красивая страна, а теперь и государство правильное, самое лучшее в мире! - Райнхарт только недавно усвоил разницу между "государством" и "страной" и очень этим гордился.
Урсула-Мария слушала с задумчивым интересом. Кивнула:
- Франц-Петер тоже так говорит. И мне это тоже нравится. Вот я и думаю... если канцлер Гитлер может сделать так, чтобы женщины, просто женщины, н богатые никакие, ездили вот так в санатории, то, наверное, он придумает, как сделать так, чтобы соседи не обижали немцев там, у себя... - в голосе девочки была светлая вера, и мальчик смущённо покусал губу: может, правда придумает, и ну её, эту войну?! - Райнхарт... - девочка между тем огляделась и доверчиво шепнула: - Я никому не говорила, а тебе скажу, только ты не смейся. Я хочу написать письмо канцлеру. Просто написать, что я хочу ему сказать спасибо за сестру, и за всё, что он делает. По-моему, он очень хороший человек.
- По-моему, тоже, - Райнхарту совсем не хотелось смеяться. - Это ты хорошо придумала. Только ему, наверное, много писем приходит. Ты не обижайся, но мне кажется, он их все и читать-то не успевает... - Райнхарт посмотрел на девочку виновато, как будто это он сам не успевал читать такие письма. Но Урсула-Мария не обиделась и не расстроилась, она только покачала головой и улыбнулась:
- Да это и не важно! Вот когда молишься, ведь бог не спускается с неба и не говорит: "Хорошо, я услышал твою молитву, ты молодец!" - ведь нет? Ты для себя молишься. Чтобы не быть неблагодарной, разве нет? И тут так же, по-моему...
Райнхарт не нашёлся, что ответить. Он почти никогда не молился. Он даже не был уверен, что бог есть - ну, каким его описывают в церкви. Но слова Урсулы-Марии показались ему справедливыми и он кивнул, а потом добавил:
- А может, он ещё и прочитает твоё письмо. Всякое бывает ведь!
Девочка неожиданно улыбнулась опять - так, что Райнхарт даже приоткрыл рот и ошалело подумал: "А она красивая!" Но потом тряхнул головой, и наваждение пропало. Тем более, что Урсула-Мария вдруг как-то поёжилась, словно бы прислушалась сама к себе, оглянулась и отступила к кустам, отделявшим тропинку от полевой дороги.
- Я сейчас... быстро... Ты только, пожалуйста, не ходи за мной, - смущённо попросила она. - Мне кое-что надо там посмотреть.
- Я тут подожду, - покладисто ответил Райнхарт, про себя усмехнувшись. И тут же прикинув, не надо ли ему посмотреть что-нибудь в другой стороне? Нет, вроде бы пока не требуется...
Свадьба шумела за деревьями, но уже не так активно - а на тропике уже ложились вечерние тени. Это так быстро прошёл день, удивился Райнхарт. А я и не устал ничуть... И тут же он понял, что очень устал. Это была приятная весёлая усталость. Казалось, что вместе с ним точно так же устали и закатное солнце, и вечерний тихий воздух, и деревья - всё это притихло и будто готовилось отдыхать. Даже шум машины на близкой полевой дороге был каким-то приглушённым и неясным, как будто сквозь вату. Наверно, сейчас вернусь и надо будет прощаться с ребятами, подумал Райнхарт, сорвав листок с куста и бездумно растирая его между пальцев. Какой хороший получился день...
... - Ра...
Мальчик насторожился. Что такое? Почудилось, или Урсула-Мария его позвала? Писк какой-то... ежа испугалась, что ли? Или её белка атаковала? Райнхарт усмехнулся своим мыслям.
- Ты чего? - крикнул он, повернувшись в ту сторону, куда ушла девочка, но не двигаясь с места. - Урсула-Мария!
За кустами шла какая-то непонятная быстрая возня. Райнхарт ещё раз окликнул девочку и неуверенно полез через кусты, готовый в любой момент отвернуться и податься назад.
То, что он увидел, было странно и ужасно.
Чёрный автомобиль стоял на обочине неподалёку от того места, где мальчик вылез из кустов. Задняя дверь была открыта настежь, и закатное солнце блестело на лаке...
...блестело чёрными звёздами. А между Райнхартом и этой машиной невысокий коротконогий человек в расстёгнутом чёрном костюме, громко сопя, тащил к машине - как чудовище добычу в пещеру - извивающуюся Урсулу-Марию...
...Первое чувство, которое Райнхарт испытал, был страх. Настолько сильный, что у него скрутило живот. Он сделал шаг назад, чтобы кануть обратно в кусты. Позову взрослых, мелькнула разумная, полная трусости мысль. Тут близко. Я быстро. Я мигом. Что я могу - один?! Я же маленький... а я быстро, я быстро!
Но тут же он понял, что Урсулу увезут ещё быстрей. Он увидел, как переставшая бороться, совсем, как видно, обессилевшая от страха, девочка пытается крикнуть сквозь зажимавшую ей рот ладонь с толстыми распяленными пальцами, как её глаза, полные ужаса, смотрят уже со стеклянной обречённостью...
...и он не помнил, как оказался рядом. Он проскочил эти страшные метры с расчётливым, не от страха, громким визгом: "На помощь!!!" А дальше кричать стало нечем. Потому что он сделал единственное, что на самом деле мог - изо всех сил вцепился зубами в руку, державшую Урсулу, повис на этой руке, как свирепый щенок боевого пса. Человек что-то закричал с удивлённой болью и злобой - вроде бы по-немецки, но в то же время и не по-немецки - и, выпустив девочку (она упала почти без сознания), схватил уже мальчишку, рванул Райнхарта за воротник, скручивая его, превращая в смертельную удавку-гарроту.
- Урсула, беги! - изо всех - последних - сил крикнул Райнхарт, выпуская для этого крика чужую руку (на губах и языке была кровь) и захрипел, чувствуя, как ноги его отрываются от земли. Перед глазами вспыхнули радуги и яркие кольца, послышался потусторонний гул и рёв, но Райнхарт, помня о девочке, которая должна успеть очухаться и убежать, из последних сил пытался, вслепую судорожно брыкаясь, пнуть этого жирного гада половчей.
Он не понимал, получается у него это или нет. Он вообще уже ничего не видел и не слышал, просто из воя в ушах прорезался неожиданно болезненный крик толстяка, Райнхарт упал наземь и снова начал видеть и слышать, хотя ничего не мог сделать - всё тело было, как ватное, сильно тошнило. Он не понимал, почему его отпустили и как во сне - в чудесном сне, в который превратился кошмар - видел пятящегося к машине толстяка, нелепо размахивающего руками, и ещё одного, тот было вылез с переднего сиденья, наверное, на помощь, а теперь поспешно захлопнул дверь. Но это ему не очень-то помогло - тёмное стекло разлетелось сверкающими брызгами. Толстяк с визгом, совсем не мужским, даже не женским, свиным каким-то, шлёпнулся наземь, закрывая лицо руками - и только теперь Райнхарт понял, что происходит.
Их было девятеро - девятеро мальчишек. Стоя широким клином на обочине, они дружно и быстро метали в машину и похитителей камни - это был настоящий каменный град. И их старенькие, тесноватые "парадные костюмы", перешедшие от старших братьев, были похожи на мундиры какой-то великой армии. Армии, которая всегда приходит на выручку своим и никогда не даёт их в обиду. Райнхарт видел их строй, словно во сне.
И - Зигфрид, яростный, с растрёпанными волосами, он стоял впереди всех, верней - уже не стоял, а бежал вперёд, сжимая в руке камень, как штурмовик - кастет перед рукопашной, в которой побеждают или умирают.
- Убью! - кричал он чисто и искренне, и Райнхарт слабо поразился тому, какие у Зигфрида страшные глаза - огромные, почти чёрные на совершенно белом лице.
Толстяк не был военным врагом, который способен подняться навстречу такой атаке и таким глазам. Он был просто бандитом и трусом. Он догонял газанувшую машину - её заднее стекло тоже посыпалось - на четвереньках, смешно закидывая зад, потом вскочил, как-то ввалился пузом на сиденье сзади (камни делали вмятины на чёрной полировке, и машина совсем не казалась загадочной и страшной - скорей походила на убегающее трусоватое чудище), заболтал, задрыгал ногами... Машина набрала скорость, уходя от такой страшной, такой немыслимой погони... но впереди на дорогу уже выбегали мужчины, которых вели громко вопящие девчонки - Мадихен, Маргрете, Гудрун... И уже даже впереди них бежал вахмистр Шальке - странно, но он совсем не казался сейчас толстым и добродушным, он был быстрым и ловким, бежал целеустремлённо и... жутковато как-то - а его голос прогремел в вечернем тёплом воздухе ясно и чётко:
- Стой! - и это властное требование подкрепил резкий, сухой треск выстрела из вскинутого в руке вахмистра большого чёрного "люгера".
"Стой!" - ахнули многоголосым приказом и эхом выстрела разом лес, небо, поле и земля.
Машина остановилась, как будто её подбили снарядом. Из распахнувшихся разом дверей вывалились и покорно рухнули рядом на дорогу, задрав руки на затылки, оба бандита.
- Жив?! Ты жив?! - Зигфрид упал рядом с Райнхартом на колени, затряс, потом обнял, громко, запалённо дыша. Остальные мальчишки стояли вокруг - как стража. Сжимали в руках камни и воинственно смотрели по сторонам. Кто-то помогал подниматься Урсуле-Марии, и сюда уже бежала её причитающая мать... Райнхарт сплюнул кровь. И в ответ на перепуганный взгляд Зигфрида пояснил:
- Ну и мерзкая у него лапа... невкусная совсем.
Зигфрид ошалело уставился на друга. А потом - захохотал.
И этот хохот подхватывали один за другим мальчишки вокруг...
* * *
Солнце село за стену замка впереди. Экипаж неспешно катил по вечерней пыли, и протянувшиеся через золотистый хлеб тёплые мягкие тени уже рождали потихоньку даже не вечер, а ночь - ночь, хотя по-настоящему она придёт ещё не очень скоро. Где-то в тенях скрипнул неуверенно, а потом защёлкал уже бесконечно и монотонно дергач-коростель, завёл свою вечернюю странную песню, так подходящую к летнему вечеру.
Анна-Роза тихо правила экипажем. Райнхарт дремал, уткнувшись носом в её плечо. Девушка косилась с улыбкой на братишку, на пропылившийся светлый чуб (а как он извозился-то весь!), на не достающие до пола коляски ноги - они болтались смешно и беспомощно. На миг ей стало страшно. Она даже огляделась. Конечно, никого вокруг не было... Снова посмотрела на брата - уже иначе. Райнхарт всегда был младшим, слабым. Тут ничего не могло поменяться никогда. Она всегда будет старше. Но... он вырастет. Он уже вырос. И с этим ничего не поделаешь... да и надо ли?
Но его могли убить, с ужасом подумала девушка. Просто сильней тряхнули бы (она посмотрела на тонкую беззащитную шею со ссадиной) - и Райнхарт был бы мёртв. Или затолкали бы в машину и увезли тоже - об этом думать было как бы не страшней, чем о смерти. И всё-таки... всё-таки, как бы она смотрела на него, если бы он поступил иначе? Так же? И это ли важно? Может, важней то, как он сам бы на себя тогда смотрел?
Ей вспомнилось, как Шальке, поставив Райнхарта между колен, черкал в блокнотике коротким карандашиком, а потом неожиданно спросил: "И как ты не испугался, парень? Их же двое было. И взрослые!" Райнхарт задумался, похмурился и так же неожиданно ответил: "Я испугался. Но Урсула-Мария же девочка. Не мог же я бросить девочку! Мне было бы потом стыдно..." - и Шальке несколько секунд смотрел на мальчика с интересом и уважением...
... - Анна-Роза, мы не приехали? - сонно спросил неудачно качнувшийся на ухабе Райнхарт и устроился удобней.
- Уже почти приехали, - сестра ласково поправила волосы брата, чтобы не лезли ему в глаза.
- А Урсула-Мария хочет стать медсестрой... - бормотал мальчик. - Анна-Роза, а они кто были? Гангстеры из Америки?
- Почему гангстеры из Америки? - удивилась Анна-Роза. Но Райнхарт уже спал снова.
Девушка понукнула кобылу и вспомнила, как тех двоих увозили. Шальке с трудом удалось отстоять их от самосуда. Обоих затолкали в полицейский автомобиль, двое агентов в штатском обыскивали чёрную машину, и один сказал: "Эфир," - девушка услышала это слово. И ещё что-то про похищения, она не разобрала и не хотела разбирать.
Какой же смелый у неё брат. И... какой же он ещё маленький!
- Но, пошла скорей! - и Анна-Роза без нужды щёлкнула поводьями. Ей очень хотелось поскорей оказаться дома и уложить Райнхарта спать как следует...
