Каждое лето безвозвратно уходящего детства многие дети проводили в подобных "детских зонах" набираясь на будущий учебный год витаминов и эмоций. Потом это выливалось в сочинения на тему - "Как я провёл детство,... извините, - лето". Конечно же, лето! Одно из многих и - не таких уж и многих. А на деле - один сезон. По тогдашним меркам - три недели. Хорошее время. Весёлое и грустное одновременно. И непременно интересное! Новые лица, друзья, и, конечно же, детская влюблённость. На каждый сезон обновлённая и улучшенная. Но Она! Она была первая, и кто знает, может быть, была бы единственной. Так бывает? Не знаю. Так могло быть!!
Была ли это любовь? За что можно принять немое восхищение? Какими словами оценить тот порог, за которым начинаются чувства доселе неизвестные "измученной" детской душе?
Она была не единственной девчонкой в "моём" девчачьем мире. Мне нравились многие, особенно такие, которые не чурались общаться со мной. От этого они, конечно, становились ещё более симпатичными и приятными для дружбы, но я не шёл дальше. Я не мог. Возможно, просто ещё не вырос из детских гольфиков. К тому же я сторонился любых "беспорядочных связей" из-за критической оценки себя как партнёра среди подобных странных детских дружеских связей, которые всё равно и уверенно закончатся ничем. Что я знал об "глубоких" детских отношениях? Конечно же, ничего, и этого вполне хватало для "самостопа" на любовном поприще. Опять же, самооценка. Оказывается, у детей она тоже имеется. Мне казалось, что я недостоин, что за спиной злобно хихикают, а ночью весь отряд перемывает косточки и издевается. Но даже если на самом деле и не было ничего подобного, то, как написано немного выше - а что мне было делать с "моей" девушкой в девять или десять лет? Послюнявить ей щёчку за туалетом и ходить, взявшись за руки? Я не умел дружить с девочками. Друзья ведь могли быть только среди своих. Среди верных и надёжных пацанов, не так ли? Носики этих девчонок вздёргивались вверх, едва только ты осмеливался заговорить с их величествами. Они не могли опуститься до общения с примитивом. Троечником, разгильдяем и матершинником, с множеством ссадин на коленях. Наверное, ещё и драчуном к тому же, который предпочтёт прыгнуть в свежевырытый котлован, только бы не зубрить стихи о солнышке.
Да и чего можно было ожидать от девчонок? От этих плаксивых, обидчивых и неинтересных. С их вечными "секретиками", которые никогда и никому не были нужны. Бывало, пацан добивался выдачи "тайны" и как посвященный допускался к "таинству обряда". Каково же было разочарование, когда его, чуть ли не с завязанными глазами, с вырванными под пытками клятвами молчать об увиденном, подводили к обычному дереву и начинали рыть землю. Снятый слой земли обнаруживал зелёное стёклышко от бутылки, под которым - О Чудо! Лежала Невероятная!!! Волшебная!! Прекраснейшая обёртка от шоколадной конфеты... Немного помятая и грязная, но такая чудесная и невозможная в этом месте! Как? Откуда? Кто явил свету божьему этот невероятный секрет?!
Если парня пронимало, он мог надолго погрузится в себя для переосмысления всего того, что привело его к ползанию на коленях возле этой позорной ямки, и тогда он возвращался в мир очищенным. Почти что святым. И первым его поступком было разрушение святыни. Старые боги уничтожались. Крошилось вдребезги хрупкое стекло не смогшее остановить нашествие вандала, сжигалась, вплоть до рассеивания по ветру оболочка сладкой жизни. Венцом просветления был полный и окончательный разрыв с доверчивыми жрицами конфетных обёрток. И парня можно было понять, если бы только он сам был хоть чуть-чуть иным.
Но и мы были не лучше. Натуралисты - извращенцы. Однажды, посреди тёмного, соснового бора был обнаружен окоченевший труп. Трупик безвременно покинувшего наш мир воробушка. Скупой мужской слезой оросили мы потерю, но "секретика" делать из него не стали. Воробей под стёклышком - плагиат. На похороны были допущены все, кто присутствовал при страшной находке. Всё как положено: могилка по размерам без всяких стёклышек и дверок, малозаметный холмик, цветы полевые, краткая речь. "Всё чинно - благородно". Но загробная жизнь воробья только начиналась. Просто взять и позабыть про сделанное "добро" не всем дано. Перед отъездом из лагеря отряд пришел отдать последний салют "мальчишу - воробьяшу". Понимая что, не удастся передать по этапу уход за могилкой, сотоварищи решаются на отчаянный шаг - эксгумацию. Для перевоза тела в более доступные для поклонения места. На новые, сытные пастбища так сказать. В город. И случись это, кто знает, как повернулась бы судьба этого маленького, но заботливого коллектива в будущем. Как это могло бы повлиять на развитие родного города и даже, страшно подумать - судьбу страны!
Однако, вскрывая гробницу, отцы основатели неожиданно наткнулись не на симпатичного и всеми любимого погребённого, а на некую облезшую, и попахивающую тушку, сквозь которую двигали свои маленькие ножки трудолюбивые муравьишки.
Что мы надеялись увидеть при вскрытии кургана? Кто знает? Может быть, то, что воробышек оклемался и улетел. Или то, что ждёт любого из нас? Во всяком случае, чуда не произошло. По крайней мере, я этого не помню.
Но я помню кое-что другое. И никогда мне этого не забыть. То, как я увидел ЕЁ!
Точнее - услышал. И случилось это посреди одного из множества лагерных сезонов.
Ряды скамеек, установленных прямо на улице постепенно заполнялись детьми из нескольких отрядов. На открытой сцене старшая пионервожатая разогревала публику с помощью совместного с ней распевания совковых речитативов типа: "О, я бананы ем..." Доверчивая детская публика хором отвечала ей, что тоже их ест. Ну, как было не поверить чистым детским голосам? Вот так и насыщали в то стародавнее время детские желудки заморскими чудесами.
Выполнена только первая часть лозунга - Хлеба и зрелищ. Банан уже есть. Далее по сценарию должно последовать зрелище. На сцене поочерёдно начинают являть себя миру "лагерные" самородки, выисканные тут же, в сплочённых и кипучих потоках пионерских дружин. Перед благородной публикой чередой проходят сценки из фольклорной жизни нашей страны с обязательным "разоблачением" в них нелицеприятных поступков совершенных лицами, не достигшими совершеннолетия. Тут вам и Маша-растеряша и озорник Огурцов (фамилия, ставшая нарицательной после "Карнавально ночи"? Вовочка тогда ещё только зарождался). Возможно, некоторым маленьким зрителям было тяжело видеть в пародиях себя, но большинство сурово порицало проказников, высмеивало и всячески отрицало, например такое явление как списывание домашнего задания у соседки по парте. Накал страстей, постепенно набирающий обороты в зрительных рядах, снимали аплодисментами законченной сценке, а маленькие актёры, которых уже начинали отождествлять с их персонажами, покидали сцену, избежав неприятного забивания камнями. Праздник продолжала клоунада эпохи застоя, пара акробатических трюков того же периода, патриотические стихи про вечно живого Ленина вечно живущего в чьих-то сердцах. Звучала отважная песенка про загадочные "космические карты". Всего и не упомнишь, и не из-за того, что программа была перенасыщена, просто подобный стандартный набор я наблюдал не первый сезон. Но сказать по правде, с мест никто не срывался, не зевал и в открытую не почёсывался. Болели потому что! Но не в смысле - кашляли.
Отряды соревновались между собой, предлагая на общее обозрение выстраданную за долгие дни репетиций некую пародию на КВН. Выражаясь по-нашему, по простонароднодетски - это были пионерские гуляния, с шутками, песнями и плясками. А мы, остатки отряда не включённые в действо и сидящие на зрительских скамейках, представляли тогда своего рода группу поддержки. Зная сильные и слабые места выставляемого на сцене продукта, краснели, наблюдая поочерёдно то удачу нашей команды, то её несомненный провал.
И всё это так и продолжалось бы по стандартно расписанному сценарию, когда вдруг на пустынную сцену вышла маленькая девочка. (Поймите меня так, как вам велит ваше развитие) Ведь я и сам был тогда "маленьким" мальчиком. (А кавычки для того, чтобы не путать возраст и вес, который у меня тогда уже был не "маленький"). В правом углу сцены зашевелилась пианистка, разминая опытные пальчики возле своего "старого, забытого рояля" вероятно собираясь аккомпанировать поразившей меня солистке. Можно сказать, что я превратился в ту самую кобру, которая в такт движения дудочкой шевелит своим телом. И уже не помню, что именно объявили и как, но в памяти моей почему-то навечно остались сведения о том, что она учится в музыкальной школе по классу фортепиано. Сошло ли это известие с неба, сам я его себе надумал или ещё как вышло, но заиграло пианино и...нежнейший из всех слышимых мной ранее голосков, запел песенку о цветке "алом, алом...".
Практически не мигая, вглядывался я в объект моего внезапного обожания, словно пытаясь загипнотизировать, отвлечь её взгляд ото всех и перенаправить в мою сторону. Посмотри на меня, выдели меня из толпы, увидь меня, как я тебя увидел.
Всё и все остальные не важны сейчас. Для меня существуешь только ты одна...
Она пела. Вспоминая свои ощущения, пробудившиеся тогда, я не верю, что в детском моём возрасте могло явиться столько чувства, нежности и обожания. Кроме её самой и её голоса я не осознавал ничего. (Ну, на самом то деле, со временем я многое мог просто придумать и даже усилить - в смысле глубины пробивших меня чувств, но, признаюсь - впечатление она на меня произвела магическое. Этому вероятно и песенка способствовала, хотя вот пишу, что практически её не слушал, однако связываю проснувшуюся любовь к исполнительнице именно с "цветком - алым, алым")
И это не сопли недозрелого отрока, не предвосхищающее любовь сюсюканье, не слепоглухонемой восторг. Наверное... Ведь таких как я там были сотни, а она одна. Одна. На сцене. Привлекающая к себе несомненное внимание досточтимой публики. И не заметить её мог разве что Гомер, да и тот наверняка за один только голос назвал бы её именем Прекрасной Елены, а там пусть хоть потоп, хоть война троянская.
И вот сижу я, испытываю всевозможные чувства, а она песенку спела и удалилась со сцены. "Словно солнышко зашло за тучи" - произнёс бы былинный сказатель. И дальнейший концерт мне не в радость. И лавка деревянная под задницей жестка. И нет спокойствия для ребёнка в постепенно наступающим вечере...
Ревность! К пацанам того отряда, в котором она находится. Они то имеют возможность видеть её каждодневно и наверняка не упускают это время напрасно. Ревность! К её подружкам. Которые гуляют вместе с ней по лагерю, держаться за руки, закапывают грёбаные секретики, посвящают друг друга в тайны и никто из них не смотрит в мою сторону. В последующие, счастливые и одновременно томительные для меня дни, я наверняка напоминал отдыхающим в пионерлагере детям дурдом на колёсиках. Театр одного дебила - на выезде. Почему? Ответ кроется в литературе. Будучи уже несколько старше, я прочитал "Том Сойера" и, о ужас - увидел себя в тех кульбитах и выкрутасах в которых мальчик с Миссисипи был так силён перед окнами своей возлюбленной - Беки Тэтчер. Какие только жертвы я не выкладывал на алтарь своей любви, но по моему, никто особо не задерживался, чтобы рассмотреть их поближе. Пальцем у виска вроде бы тоже не крутил, а следовало бы, наверное. Обезьяньи выходки распугали всех местных обезьян и, столь не шли толстому мальчику, что вряд ли помогли бы завоевать сердце моего ангела, но кто мне мог тогда это объяснить? Ведь не признаваться же, в самом деле, в любви. Как-то обыденно и пошло. Верно? Мы не станем искать лёгких путей.
Если я не видел её хотя бы раз в день, то начинал хандрить и считал прожитую жизнь напрасной, а вкупе с ней и оставшуюся будущую - беспросветной. Вот такие саратовские страдания. В каких ещё изысках обольщения я не достиг успехов, увы, уже не помню. Сезон окончился, а я так и не осмелился просто сказать "привет", отбросив дежурный летний репертуар из паралитических кривляний и болтания на ветках в её присутствии.
Дом, милый дом. Забыл ли я дома о своём цветочке? "С глаз долой - из сердца вон?"
Конечно, не забыл, но чего требовать от пацана, вернувшегося на просторы родной улицы. К обрывистому берегу Иртыша, к перекопанным в поисках древних канализаций дорогам, к тёмным подвалам и загаженному голубями чердаку. Романтика! Любовь, тем более - безответная, постепенно отходит куда-то в глубины сердца и там ждёт своего часа, или, незаметно умирает.
Со временем я проникся симпатией к новому предмету обожания. Прекраснейшая брюнетка с потрясающими внешними данными. И вновь началась любовь издалека, а подобное в моём случае может продолжаться вечно, не находя выхода из созданного мною же самим замкнутого круга.
Но кончилось лето. Прозвенел школьный звонок, и я привычно зашагал по коридорам знаний, весело помахивая портфелем туго набитым книгами и тетрадками. Поднявшись на новый уровень развития, я, как взрослый стал переходить из кабинета в кабинет в поисках дальнейшего просвещения. Первые четыре года ученичества наш класс просидел в одном кабинете, на первом этаже, матерея и становясь опытнее. Пройдёт ещё немного времени, и мы получим паспорт, а затем, право избирать и быть избранным, но пока, моё продвижение по подобной лестнице заключалось лишь в беготне по четырём этажам школы, из которых три верхних раньше представляли табу для начальных классов. "О сколько нам открытий чудных..." готовит просвещенье. Первым же чудом, снизошедшим ко мне во время одной из самых обычных школьных перемен, была Она!
Этого не могло быть, но было. Она могла учиться в любой из десятков школ города, но она училась бок о бок со мной. Было невероятно - увидеть её чёрт знает где, в дремучем лесу пионерских каникул, проникнуться к ней безумной детской влюблённостью, практически потерять все надежды вновь увидеть её, и вдруг, незамысловато столкнуться в школьном коридоре. Незамысловато - наверное, не самое подходящее для такого момента слово, но как назвать то простое, что приходит в жизнь словно "обыкновенное чудо". Я замер. "Мэй би" даже с открытым ртом, а она просто шла по коридору пока, наконец, совсем не ушла. В моей душе пели ангелы и наверняка вопили черти, если таким избитым сравнением, возможно, выразить обуревавшие меня чувства.
Она - рядом! То, что не вышло в пионерлагере, вполне могло получиться здесь и сейчас.
Роптать на судьбу после подобного подарка глупо, нелепо, неблагодарно. Я торжествовал. Конечно, не в том смысле, что начал вдруг скакать до потолка или кувыркаться вниз по лестницам. Нет, я не пускал из окна самолётики сделанные из листочков многотерпеливых школьных тетрадей, не выпивал в столовой по три стакана компота чтобы сбить внезапно нахлынувшее возбуждение и даже перестал бегать на переменах. О, вот это последнее воспоминание особенное. Отвлекусь немного. Пять уроков, по сорок пять минут и пятиминутные перемены. Школа учила, школа воспитывала, школа держала нас подальше от улицы. Школа как карающая длань, которая дотягивалась до твоей задницы через отцовский ремень. В школе не принято было бить детей, но ведь для этого, и существовали дневники. "Удалённый доступ" своего рода. Записка родителям могла гласить что угодно: - "Вертится на уроках. Отвлекается" или "Не выполняет требование учителя" - признаюсь, очень мутное обобщение. Самое, пожалуй, кошмарное - "Бегает на переменах!" И каждая из подобных записей как руководство к действию для огорчённых твоей подвижностью родителей. Медленно вынимается ремень. - Будешь ещё вертеться? - Шлёп. Будешь носиться по коридорам? - Хлесть. Вот и вся беседа. Позитивный разговор окончен. Понятно, что школа - рассадник начальной культуры, а неповиновение устоям чревато. Подвижность растущих детей - ересь! Не подчинение внутренним распорядкам и заповедям - бунт! Так начинается подготовка гибких детских душ к вхождению во взрослую жизнь. Понимаю, что нужно хоть когда-нибудь начинать взрослеть, но если в этом заключается отказ воспринимать мир как нечто чудесное, счастливое и тёплое то хотелось бы к этому прийти как можно позже. Наверное, для этого и придумали религию - сказку для взрослых, рано потерявших веру и надежду, ищущих хотя бы любовь посреди этого, "ставшего взрослым" мира, который наказывает за всё то, что он посчитал ересью. "Ты маленьким был? У тебя папа, мама, был? Зачем такой злой?"
Но продолжим. Я стал мучиться неясными надеждами и сгорать от нетерпения ещё хоть раз увидеть её и подтвердить самому себе, что это не сон. Через какое-то время мне подобное удалось. Это была именно она. И мне стало страшно. При встрече она не только не узнала меня, но и опять, как и раньше попросту проигнорировала моё присутствие. Да, она рядом, но делать то что? Как сказать ей? Что сказать ей? Я никогда раньше не дёргал девочек за косы, чтобы остановить для разговора и вполне справедливо полагал, что дело только разговорами не ограничится, а мне хотелось призвать к её вниманию, а не к ненависти. И с этого момента желание новых встреч стало носить странный характер. Я уговаривал себя что она, вероятно, не выходит из кабинета во время перемен и - тоже не выходил. Вероятно ещё, что мы не совпадали этажами - и тогда я с радостью не бегал по этажам, уныло просиживая перемены на подоконнике. Иногда я всё-таки видел её издали, и тогда моё трусливое сердце замирало в сладкой муке. Да, я люблю её, но хочет ли она этого, нужна ли ей моя любовь. Посмотрела ли она на меня хотя бы раз как на возможного парня, да и посмотрела ли вообще хоть раз? Почему она не видит, почему не чувствует? - роптал я. Ведь изредка, но я всё же попадаюсь ей на глаза, а не заметить меня нелегко. Объемы не позволили бы пропустить то занятное зрелище, какое я представлял собой. Стало быть, заметить можно, но вот полюбить... И потому она холодна, и потому взгляд её ровен. Нет, не высокомерен, а безразличен...
Я не пытался вырвать её из сердца, но любовь постепенно перегорала от невозможности быть рядом с ней. Так протекло ещё два года. Все мимолётные встречи, произошедшие за это время, уже не вносили такой разброд в душу как раньше. И ничего не предвещало перемен. А на что надеяться? Стандартное худшее, стандартное лучшее...
И вдруг...
Один из шестых классов решили расформировать, а учеников раскидать по остающимся классам. И не придумали ничего лучшего как вырвать с корнем многих учащихся из тех классов, в которые собрались добавлять раскиданных и их тоже в свою очередь рассеять. Мотивировалось это странно, но одна из формулировок звучала так - Чтобы мол не чувствовали себя изгоями те, из расформировываемого класса что они становятся отломанными ломтями. Таковыми решили сделать многих! И я оказался в их числе. В числе изгнанных из родного класса, в котором учился пять лет, в котором были все мои друзья, как по школе, так и по двору. Я не понимал - За что? И пусть для школы это обычное дело, но я ведь не карта в пасьянсе... Обида сжигала и травила брожением нехороших мыслей в голове. Таких же примерно, как в то время когда ложишься отдохнуть, и хотел бы уснуть, но неясная тревога не даёт этого сделать и приходится заливаться валерьянкой. Почему-то всегда тлеет уверенность, что именно ты заслужил право остаться именно там, откуда всех изгоняют. И ты пыжишься от гордости, но только до тех пор, пока тебе не дают пинка и не показывают что ты - как все. Неприкасаемых нет. Или - практически нет. И вот, немного перегибая палку, скажем, что твоя жизнь униженно катится в тартарары.
Но на фоне всей этой мути, потери родного класса и начала стремительного распада дружбы со многими бывшими соучениками, я оценил то, что обрёл. Жизнь делала мне ещё один подарок, непредвиденный мной и необычный. В общем, что-то смутно напоминающее судьбу давало мне ещё один шанс. Может быть последний! Меня перевели в Её класс. И класс этот, как ни странно, вскоре сделался интересным мне и даже родным. Мало того, судьба постаралась "чтобы я осел у последней черты", то есть - прямо у неё за спиной на самой дальней парте среднего ряда.
Старые связи вскоре совсем разорвались. Бывшие друзья и одноклассники в какой-то обезьяньей злобе открыто насмехались над тем, что нас как ненужный балласт выбросили за борт. Какая-то нехорошая радость оттого, что изгнали не их, а тебя. И многое из этих отношений перенеслось во двор, хотя, там то, что нам было делить? Но они уже как-то определили для себя людей первого сорта - тех, кого посчитали нужным оставить, и второго - кого на глазах у всех униженно вышвырнули вон. Они не поддерживали нас ни словом, ни делом, ни даже улыбкой. Только усмешки, ухмылки, подтрунивания. Как-то среди всего этого я стал смотреть на своих бывших товарищей однозначно с неприятием, что нам всем, как неким враждующим лагерям вовсе не добавляло ни терпимости, ни добрососедских отношений.
Я обрёл новую школьную семью, ничуть не хуже, а может даже в чём-то и лучше прежней. Возмужал я именно там, за что и благодарен судьбе. И за это, и за Неё...
Но только как ни крути, с ново обретёнными товарищами по учёбе мы, пришлые люди так и не стали до конца "родными". Мы не были ловкачами и приспособленцами и не пытались изворачиваться, для того чтобы стать "своими". Дети есть дети, но подобный "сдвиг по школе" закалил нас во многом. Меня во всяком случае. Нас приняли, к нам привыкли, может быть, даже уважали и любили по-своему, но, мы всё-таки были пришлыми. Нет, не всё было так уж плохо, но "этот" вопрос о "школьной дискриминации и унижении", своих обидах и о том, что есть люди, решающие за тебя твою судьбу сидел занозой в мозгу. Он постоянно присутствовал где-то около, рядом, незаметный, но такой же отвратительный, словно застоявшийся запах в провонявшейся сигаретным дымом комнате и никогда уже не мог исчезнуть навсегда. Может быть малый срок - три года, для того чтобы ассимилироваться в новой среде был мал? Не знаю. И, наверное, поэтому, даже полюбив свой новый класс, где по чудеснейшему стечению обстоятельств училась и "она", я становился другим. В одном смелее и бесшабашней, в другом - трусливей и завистливей. Осев на самой задней парте, и, очутившись за спиной моей любимой, я ... снова, как и всегда ничего не сделал. Я, уныло апатировал (лучше от слова апатия или апатит, на выбор) помня о тех её взглядах, перехваченных мною на переменах в коридорах нашего милого учебного заведения, и память охлаждала мой пыл, разрешая всего лишь безобидно существовать рядом с ней. Смотреть, но не трогать. И я смотрел. (Гипербола - Ох как я смотрел!!! Никто ещё так не смотрел до меня!!) На своих просмотрах я видел её короткую стрижку, её профиль, её спину, в перекрестье лямок от школьного фартука. Когда она вставала для ответа учителю на заданный им вопрос, я частично мог спрятаться за её спиной, от следующего вопроса могущего достаться и мне. Но, увы, её спина и её талия не всегда могли скрыть моих габаритов от зорких взглядов преподавателя. Но и не это меня огорчало. Всё что происходило, являлось чем-то не тем, каким то сладким мученьем от недоступности и при этом самобичеванием при собственной самооценке. И оценка эта была не на пятёрку. Хотя я уже вырос - как я законно считал, и окромя вполне очевидного полового признака у меня начали, проявлялись и некие иные, вполне вероятно, что даже вторичные, я очень категорично оценивал свои шансы, на приобретение дружбы, опираясь именно на эти, вновь приобретённые сомнительные артефакты зрелости. Приобретались, увы, не только артефакты. Из толстого мальчика я плавно перетёк в тело толстого юноши с вполне логичным и вполне закономерным продолжением в скором времени в толстого мужчину. И я старался не допустить этого. Не изо всех сил, конечно, не любым способом, но всё же попытки были. Можно было бы конечно, и соврать о том, почему я остался таким, каким и был, но я скажу правду и только правду.
Когда я поехал на лечение к морю, оно отошло от берегов, когда я вошел в спортзал, гантели укатились от меня в самый пыльный угол. Я решил голодать, но как назло праздники пошли сплошной чередой и, уже не оставалось во мне сил бороться с искушениями, выставляемыми на стол. И тогда я решил убежать от веса. Ранним апрельским утром я вышел из дома для акта самосожжения жиров, но тут же наткнулся на стену тупого непонимания.
- Зачем ты делаешь это? - Спросил заутробный голос - Почему ты не любишь то тепло, что мы даём тебе в зябкие и тоскливые вечера?
-Кто здесь? - Слегка испугавшись, поинтересовался я.
-Это мы, твоё накопленное сало, собственной персоной.
-А - успокоился я - а то я, было, подумал, что у меня глюки поперли от голода.
-Ты голоден? - неподдельно встревожилось сало и ощупало свои складочки - этого нельзя так оставлять. Дома в холодильнике есть колбаска и сальце. Ты не хочешь присоединить их к своей Империи.
-Стратегия? Это хорошо - подумалось мне. Ведь если представить, например поглощение маленькой рыбки более крупной рыбиной в контексте расширения зон влияния, то, тогда выходит что процесс еды есть ни что иное, как экономическая стратегия. (Уже тогда я был игроманом) Теперь ясно, почему я всю жизнь тянулся к прекрасному и мечтал приобрести ПК. Для дома, для семьи. Ведь мой внутренний компьютер появился у меня гораздо раньше настольного и мечтал законектиться. А сало - это просто накопленная энергия, источник бесперебойного питания своего рода.
Я не мог отвернуться от своего несчастья. Моё тело колобком вкатилось по лестнице обратно в дом, и... Империя расширила свои границы.
В этом месте, как обычно говорится в дописанных романах, можно было бы поставить точку, но, вот это самое "но" повредило привычный распорядок моей бесперспективной созерцательности. Надеюсь, я, и сам ещё помню, о чём шла речь до пришествия сала. Ну, конечно же - о моей первой любви и о странностях в жизни, которые порою так похожи на проделки судьбы.
Однажды я всё-таки совершил поступок. Но если называть вещи своими именами, то это скорее была череда нелицеприятных проступков вылившихся в непредсказуемый финал.
А начиналось всё по школьному заурядно. Длившиеся по сорок пять минут уроки не способствовали одному лишь усвоению материала. Многие из учеников, прямо на уроках побочно занимались разного рода ремёслами, народными промыслами, самообразованием и, например, обычным обменом записками. Ну, поверьте, на переменах не успеть обговорить всего и сразу, а если тему поднять во время урока, то и время школьной каторги не покажется столь тяжким. К тому же подобное чисто развивает писание и скорочтение.
Однажды, при обмене подобной информацией между соседкой по парте и "девушкой моих несбыточных мечт" я проявил вполне естественный, и конечно немного гадкий интерес к перекидываемой туда-сюда записке. Выбрав момент, я изъял мятую "купюру" из обращения. После недолгих уговоров вернуть незаконно нажитое и последующего вслед за этим отказа, я был предан анафеме в пределах парты и отлучён от переписывания домашних заданий из тетрадки своей соседки. Но подобное никак не могло повлиять на исход моего решения. Это была Её записка, её слова, её тайны. E - YO! Того, кто впервые в жизни рискнул хотя бы соприкоснуться с миром, в котором живёт его обожаемая, не смогли бы остановить никакие разумные доводы мира этого.
Где-то между обменом малозначительной информацией моя соседка интересовалась
-"У тебя чухан есть?"
-"Нет - отвечала моя любовь - только чухапчики"
Не поручусь за точное написание подобных прозвищ (по мне понятнее было бы всё же слово - чувак), но за смысл я ручаюсь. Придя к выводу, что почерпнутые мной сведения чрезвычайно важны, я приготовился принять неизбежное наказание за проступок. Раскаяния в этом сложном и запутанном деле от меня, конечно же, не приняли бы и потому, я на долгое время вышел из милости у своей соседки. Но что для меня могла, значить чья-то милость или не милость? Я успокоился в сердце своём - мною любимая девушка не позволяет себе лишнего на стороне. Теперь можно было просидеть за её спиной ещё десяток лет, пребывая в неком полувоздушном состоянии от радости за её целомудрие. Ну, что ж, если от кого-то это и можно было ожидать, так это от меня. Я с радостью ударился во все тяжкие. Первым делом я пересел к товарищу по учёбе на соседний ряд, и несколько недель подряд мы с ним топили корабли в море клеток и перебивали крестики ноликами. Мы ещё не успели перебрать десяток других мужественных игр, как я был возвращён за свою парту. Видимо выстрелы наших орудий, и крики гибнущих моряков в тишине учебного процесса были несколько неуместны.
Но было ли моё возвращение наказанием? Добровольная ссылка окончилась, забылись мои прегрешения и были частично прощены. Я снова получил допуск к тетрадям моей соседки, но не это было главным. Я мог бы пережить что угодно, но Её спина вновь оказалась в поле моего зрения, и словно мало того, но и в поле полной досягаемости и соответственно - прикасаемости. Совершенно не соображая что, творю, я потянулся к ней и указательными пальцами ткнул мою любимую девушку в бока, вот и все ухаживания! Был в то время прикол такой. Предположительно - она должна была ойкнуть или хотя бы подпрыгнуть от неожиданности, вроде все так делали, но, случилось иное. Она медленно повернула ко мне голову и молча посмотрела на меня с таким выражением лица, что мне стало не по себе. В её взгляде не было ни озлобления, ни обиды, ни ненависти или вполне закономерного вопроса - ну, не дурак ли я? Этот взгляд можно было назвать изучающим, оценивающим, в общем, таковым, словно в глазах отразилась какая-то мысль, а не желание увидеть.
Не ожидая ничего подобного, я только и смог оправдываясь пролепетать - "Я думал ты подпрыгнешь..." Но, она уже отвернулась. Я готов был сгореть со стыда. Так долго копившееся желание быть к ней ближе прорвалось как-то спонтанно и нелепо. Теперь оставалось только два пути - или провалиться под землю, что, по-моему, было слегка рановато или, отправиться прямиком на небо, на что совесть мне мягко напоминала, что подобного я не достоин, хотя бы - пока. Оставалось болтаться где-то посередине. А это, в общем-то, как не назови - жизнь.
Разборок по этому поводу не было. Не было так же допросов с пристрастием.
Было нечто другое. Прошло несколько дней...
Обычный урок физкультуры. Я как всегда - отлынивающий. Если не играем в футбол, то сижу на скамейке запасных и поглядываю по сторонам. Наблюдаю за тем, как, например, прыгают через козла, ходят гуськом или совершают необоснованные кувырки. Почему необоснованные? А кто их знает, ну пусть будут обоснованными. Тоже хорошее и длинное слово.
Урок в самом разгаре, ничего не предвещает временных смещений и пространственных сдвигов (немного умных слов после пары длинных, так, на всякий случай). И вдруг, к моему надёжно устроенному на скамейке телу внезапно начали приближаться две девичьи фигуры, (сами понимаете, там где "вдруг", там и "внезапно", закон жанра, что тут поделаешь?). Фигуры не в виде призраков, а в самом, что ни наесть материальном виде, что наталкивало на мысль о реальности всего происходящего. Хотя, если проникнуться идеями Морфиуса, - "А что есть реальность?", то в тот момент я по уши увяз в матрице, ибо на мои глаза надвинули такой приятный мирок, что отказаться от него мог бы только человек больной или не здоровый. Одной из девушек была Она. Сопровождаемая подружкой, она отважно продефилировала вблизи от места моего пребывания и, сделав плавный поворот, опустилась рядом со мной, совершила посадку с такой миллиметровой точностью, что через пару секунд я почувствовал жар от её бедра. От волнения я многое позабыл, кое-что наверняка выдумал, но, неоспоримо одно - девушка была только с виду холодная. И если бы вспоминая детскую сказку, поверить что в детстве меня мог кольнуть в самое сердце осколок того самого разбитого зеркала, каким владела некогда Снежная королева, то сегодня таяли надуманные ледяные преграды и наверняка должны были раствориться любые подобные осколки.
Ну, на этом эйфория и заканчивается. То, что могло послужить эпилогом, стало простым отступлением. Отступлением во всех смыслах. Не знаю, с какими целями и мыслями она в тот момент подсела ко мне, но вряд ли это была идея посмеяться надо мной. По крайней мере, мне хочется так думать. Представить себе трудно, что я прочувствовал в тот момент, когда она заговорила со мной, потому что говорить с девушкой просто так, ни о чём особенном и вести разговор "об этом" - разные вещи. А она заговорила "об этом".
Не стану придумывать построение разговора, передам лишь общую идею.
-Давай дружить - предложила она.
Я медлил и прежде чем ответить, посмотрел ей в глаза. Как и в тот раз, на уроке, я не видел в них скрытую иронию или иной подвох. Но даже это не могло заставить меня поверить в искренность её порыва. Силою мысли я поднял из глубин мозга весь сарказм, на который был способен и глубокомысленно изрёк - Издеваешься?
Стороннему наблюдателю могло, конечно, показаться, что издеваюсь именно я, но что я мог ещё сказать? Давай!? Мы, конечно, стояли не у алтаря и, никто не требовал от меня обдуманной фразы типа "согласен", и конечно можно было бы провести некоторое время вместе, кто знает, что из этого бы получилось. Может быть - ничего! И может быть, именно этого я тогда и боялся, что мечта, с которой я жил много лет на глазах приобретёт реальные очертания, и, поманив несбыточным - исчезнет. Теперь уже - навсегда.
В тот момент, в ответ на мой тупёж, она всё же подтвердила свои намерения:
-Я серьёзно! - серьёзно продекламировала она.
-Ну да, чего-то не хочется быть ещё одним из твоих "чухапчиков" - парировал я её серьёзность, внутренне зажмурившись от трагического ощущения того, что, наконец-то я обрёл в собственном лице неполноценного дауна. Но признаться честно, я просто не знал, что ей ответить, ведь на самом деле я хотел! Хотел дружить с ней! Общаться! Любить её одну! Почему-то я даже был уверен, что так оно и должно было произойти. Ну, может быть не совсем именно так, ведь и во мне иногда бывали проблески отваги. Взять хотя бы мои "пальцы в боки". Ведь и я иногда был способен на поступок. Всё что происходило с нами до этого момента было лишь прелюдией судьбы, подготовкой... И сейчас всё зависело от одного моего слова, могущего доказать что мечты и желания не детская сказка, а вполне реальный факт. И больше не нужно будет глупо тыкать ей пальцы в бока, а затем, округлив глаза идиотически улыбаться, пытаясь связать пару слов в своё оправдание с помощью вытекающих из уголка рта слюнок.
Но, подумав об оправданиях, я их тут же и нашёл - Она не одна подошла ко мне. Я понимаю, конечно, нелегко решиться на подобный шаг, но поверьте, идя на подобное дело, я не взял бы с собой друга. Ну, как можно сказать что-то интимное типа слова "люблю" при свидетелях. А если копнуть глупше?...
С какой бы целью не совершила она этот подвиг, а другого названия для общения со мной я не могу подобрать, она застала меня врасплох, а я всё ещё жил своими детскими мечтами и не был готов ответить ей дружбой. Я не смеялся ей в лицо, не хамил и не хохмил, прикрывая бы тем самым свою неловкость. Каким бы на тот момент я не был тупым, я оценил её предложение, но, испугался того, что не дай бог это только " бриллиантовый дым" и потому ушел в глухую защиту. А вытащить меня оттуда ей было уже практически не по силам. Она не могла любить такого как я. И вот потому на её повторные слова о дружбе я лишь горько усмехнулся - Издеваешься, конечно?
-Да нет же - попыталась настоять она...
Были ещё какие-то слова, но, главное было сказано. При всём этом, в дальнейшем, если нам приходилось общаться, это происходило так, словно не было этого разговора, не было отринутой дружбы, глупого недоверия или того свершившегося факта что я потерял свою любовь навсегда.
Когда они поднялись и стали уже уходить, её подружка, кстати, тоже очень приятная и симпатичная, и что самое важное - порядочная девушка (есть ли сейчас такие?), выдала мне несколько фраз, упрекая меня в неверии, а напоследок просто дожала - Я знаю, что она не издевается. Потом сам жалеть будешь.
Я знал это. А так же видел, что они уходят. Свершился миг, которого я так ждал, встреча, которая состоялась через годы, не взирая на всё моё сопротивление, да-да, именно сопротивление, ведь это только я сам выдумал себе, что на все мои порывы она игнорирует меня, и обиженный до глубины души я гордо удалялся в свою келью мучиться страданиями. Я видел всё новыми глазами. Мне бы броситься вслед, но нет, разве же я себе позволю слабость, да и глупо это, не правда ли? А моя любовь всё дальше удалялась от меня. Она уходила прочь от лавки, где одиноко приютился самообиженный на судьбу пацан. Яркие лучи солнца, проникающие через огромные окна спортзала, огибали её стройную фигуру, создавая искрящуюся ауру моему божеству любви, которую, походя, отвергли. Наблюдая за тем, как её силуэт постепенно сливается с лучами, я нисколько не удивился бы, если бы она вдруг растворилась в них словно русалочка в океанских водах. Моя любовь сделала попытку достучаться до меня. Я оттолкнул её неверием.
"Больнее всего мы хлещем по тем, кого любим..."
С ходом времени постепенно забылся глупый мальчик - обезьянка висящий на ветках, и девочка на сцене в далёком и нереальном пионерском лагере. Осталась только пустота от нереализованной мечты. И редкие проблески нестерпимого света, пробивающиеся из пыточных камер памяти. Света от тех самых солнечных лучей, в которых погасла одна мечта.
Но до сей поры, в тот момент, когда приходят воспоминания о моей Елене Прекрасной, я думаю о ней с грустью и нежностью, всегда желая ей любви и добра в этой опутанной странностями жизни. Только кому всё это теперь нужно? Не слишком ли поздно? Поздно!