Нет, наверное, на свете более изумленных стран, чем Россия... И раньше не было. Да и впредь не будет. Ведь именно этим-то мы и особенные - своей непроходимой изумленностью, граничащей с чем угодно, но только не с умом. Русский человек весь - как дите малое, неразумное: сломает игрушку, по винтикам разберет, а потом изумляется: и чего это заяц не пляшет, кукла не мамкает, машинка не бибикает...
Воистину нет пределов нашей изумленности и наивности. Голосуем за кого попало и удивляемся, что жизнь ставится хуже. Лезем в дела других медведем дремучим и поражаемся, что нас никто не любит. Предаем себя на каждом шагу и никак в толк не возьмем, почему нас никто не уважает...
И все задним числом. То Гумилева для себя откроем невинно убиенного, то задушенного Рубцова вдруг оценим, то Есениным увлечемся, да так, что и говорить ни о чем другом не можем: все о нем, о Сергее Александровиче. С кем пил да как помер. А уж тому 80 лет как помер-то. А вот пришло время изумляться - и изумляемся, глазки к небу закатываем, слезу скупую роняем: вот ведь оно как не сложилось-то, не уберегли Сереженьку, не спасли от ворогов лютых.
Не уберегли... Не спасли... Не сложилось... Какие знакомые и будничные слова для изумленной державы, не правда ли? И вопросы подстать: кто виноват да что делать? Да мы и виноваты. И в бесприютной жизни Рубцова, и в ранней смерти Шукшина, и в самоубийстве Шпаликова. И сделать с этим уже ничего нельзя. И остается только одно - изумляться. А чему - какая разница... Чему-нибудь. Только не тому, чему надо бы. Уж это точно...
Вот, казалось бы, исчезло на русском пространстве национальное искусство - и никому это не удивительно. Забиты книжные прилавки самой читающей в мире страны дешевыми детективами и модернистским ширпотребом - и никто не поражен. Лезет с телеэкранов безвкусица и пошлость - смотрим, до хрипоты обсуждая в курилках нового бойфренда престарелой эстрадной "звезды". А то что где-то мыкается по общагам новый Рубцов, или делает петлю на собственном шарфе из-за безысходности жизни новый Шпаликов - разве есть нам до этого дело? Вот задушат, повесится - тогда и изумимся: какого парня не сберегли, не спасли, не распознали...
Да что мы за люди-то такие - русские? Почему не гордимся тем, что есть? Здесь и сейчас. А не там и вчера... Уж не потому ли, что здесь и сейчас неуютно и плохо, а там и вчера было спокойно и хорошо? И слушать о себе горькую правду не хочется, а хочется укутаться в сладкую ложь новостей и сериалов, пить патоку бездарной эстрады и забивать мозги дешевой беллетристикой? А потом изумляться: куда это разом подевались хорошие русские поэты, почему из сотен бардов остались лишь Митяев с Розенбаумом и почему никто не пишет правдивую прозу о нынешней русской жизни?
Да никуда не подевались: были и есть, писали и пишут. И в свободной демократической России бедствуют точно также, как в несвободной социалистической. Даже больше. И чувствуют себя хуже из-за своей невостребованности. И кричат до хрипоты, пытаясь докричаться до глухих, но глухие не слышат, изумленные "шоколадными зайцами" всех мастей, сплетнями, разборками в "Доме" и телевизионными есенинскими запоями...
Что же остается художникам в этой анекдотической ситуации? Да как всегда: спасать и сохранять родной язык и русскую духовность, крепить национальные основы и почти беспочвенно надеяться на то, что их усилия когда-нибудь будут вознаграждены неблагодарными в общем-то потомками.
Это сизифов труд, но во многом благодаря ему русские люди остаются русскими на фоне "бутиков", "е-майлов", "блокбастеров" и "спикеров".
Никитин, Фет, Есенин и Рубцов...
При буйстве рифм и совершенстве линий,
Язык отцов, ты так необразцов
На фоне схематической латыни.
Ты, как страна - изломан и избит,
Но как бы ни старались иноверцы,
Ты не избыт, не предан, не забыт,
Не похоронен в загрубевшем сердце.
Среди англоязычного письма
Ты - как босяк из горьковской ночлежки,
Где идиш и арабская тесьма
С тобой на нарах дремлют вперемешку.
А торжествует глупый новояз.
Еще чуть-чуть и он расправит плечи,
И будут люди толковать про нас,
Что говорить нам незачем и нечем.
Давай, мели, Емеля-басурман!
Что не молоть, пока твоя неделя...
Нам незачем за словом лезть в карман:
Оно у нас снаружи и при деле.
Оно способно стать и кулаком
И кукишем, повернутым к Европе.
Мы всякий полный shop сведем тайком
к "шо б я так жил", а после - к "полной шопе".
И, растеряв последнее лицо,
Shop снова станет "лавкой". Круг замкнется.
И все вернется. Да, в конце концов,
Все это обязательно вернется:
Никитин, Фет, Есенин и Рубцов...
За это, право, стоит побороться!
Это стихи 39-летнего поэта из города Череповца Андрея Широглазова, о котором читатели нашей газеты вряд ли когда-нибудь слышали. Несмотря на то, что Андрей - член Союза писателей России, автор нескольких замечательных поэтических книг (изданных, как водится, за свой счет), лауреат Грушинского фестиваля авторской песни и Всероссийского фестиваля "Московские окна", одна из звезд первой величины в созвездии так называемых сетевых поэтов... Но для официального литературного социума его творчество "неформатно", то есть не вписывается в нынешние представления о том, какой должна быть настоящая поэзия. Зато оно четко вписывается в отчаянно грустную формулу современного литературного бытия: "широко известен в узких кругах"... И формула эта справедлива практически для всех современных русских поэтов. Впрочем, слово самому Андрею...
- Быть поэтом на Руси - дело, конечно, неблагодарное. В том смысле, что при жизни тебя все равно не оценят. С другой стороны, поэзия и вообще-то искусство не для всех, а в век тотального осреднения читательской публики - тем паче... Так что если ты хочешь повального интереса к своей персоне - подавайся лучше в эстрадные текстовики, как это сделал Михаил Танич. Тогда какой-нибудь Швыдкой в своей "Культурной революции" обязательно назовет тебя "русским поэтом", и расчувствовавшиеся обыватели будут аплодировать тебе стоя. Но для настоящих читателей ты навсегда так и останешься автором приблатненых песенок для "Лесоповала". Каждый пишущий человек рано или поздно делает свой выбор: либо настоящая поэзия, либо "торговля в храме". Совмещать это не получается: с Богом не торгуются...
В жизни и творчестве Андрей всегда крайне независим. Навязать ему свое мнение еще никому не удавалось. Он пишет так, как считает нужным. И - баста! Никакой торговли. Денег из нечистых рук не берет, по новорусским саунам с гитарой не кочует. Хотя и не помешала бы ему лишняя трудовая копеечка: зарплаты в Череповце низкие, а цены на все практически московские. Так что приходится лауреату Грушинки перебиваться от аванса до получки.
- Я - счастливый человек. У меня есть любимое дело, которое я умею делать хорошо. Ну и пусть это не приносит денег - сами по себе они еще никого не сделали счастливым. Зато когда в процессе творчества из-под твоего пера выходит что-то действительно стоящее - это такой восторг души, с которым мало что на этой земле может сравниться. Кто-то строит дачу, залезая в долги и экономя на всем, а я создаю целый новый поэтический мир, которого до меня не было. И все, что мне для этого нужно - пачка сигарет, чашка кофе, ручка и бумага. Ну, разве я не богач?
Независимость в нынешнем мире для творческого человека дается недешево. Если ты не продаешься сильным мира сего, то накопить денег на издание собственного диска или новой книги чрезвычайно трудно. Особенно в провинции, где "странных" людей не жалуют и "хлебных" мест им не предлагают. Зато со зрителями у Широглазова проблем практически никогда не возникает: зал на его концертах заполняется под завязку. И тишина во время выступления стоит мертвая: люди боятся пропустить хоть слово.
- Я никогда не вру со сцены. Во всяком случае, сознательно. Я и пишу и говорю только то, что считаю нужным написать и сказать. И люди подспудно это чувствуют. Я и залы большие не люблю: чем камернее обстановка, тем больше сумеешь донести. А работаю я всегда честно: на износ. Хоть для 300 человек, хоть для 20... Бывали случаи, когда я после концерта еле-еле уходил со сцены: ноги от перенапряжения подгибались. Ведь после "обязательной программы" всегда просят исполнить что-то на бис, и я никогда не ломаюсь. И "бис" этот может затянуться на добрый час. Я понимаю, что публика просто не хочет расходиться: ведь только что здесь люди наконец-то почувствовали то, чего им в жизни так не хватает - единение, минуту возвышенной грусти, свою русскость. Вот для того-то, чтобы они это почувствовали, я и работаю. И мне искренне жаль эстрадных певцов, которые, разевая рты под "фанеру", лишены этой возникающей за время концерта связи с каждым человеком в зрительном зале...
Андрей и вправду умеет держать зал. Буквально с первых аккордов и слов публика попадает под очарование широглазовского голоса. Время исчезает, тонкая перегородка между артистом и партером полностью тает, и вот вы уже в ином поэтическом космосе, который живет по своим законам и нравственным категориям. Далеко не каждому творческому человеку удается достичь такого эффекта. Андрею удается. Потому что говорит он о вещах простых и понятных простым и понятным языком:
Все возвратилось на круги своя:
Черные ночи и белые вьюги.
Деньги и карты, вино и подруги,
Песни, стихи и живые друзья
Перевелись в нашей славной округе.
Все возвратилось на круги своя.
Ныне и присно, во веки веков -
Хмурые рощи и мерзлые реки.
И на развалинах библиотеки -
Мятые строки черновиков.
Время, забывшее о человеке
Ныне и присно, во веки веков.
Все суета бесполезных сует,
Все суета и томление духа.
Шмель бытовухи и книжности муха -
Невыносимо фальшивый дуэт.
Впрочем, Андрюха, и наша непруха -
Лишь суета бесполезных сует.
В своем родном городе Широглазов - человек знаковый. Он не только артист, но и организатор фестивалей и концертов, рецензент, критик, устроитель литературных вечеров, член городского Литературного совета. При этом он абсолютно не торопится завоевывать столицу и пиарить свое творчество направо и налево...
- В свое время городским головой в Череповце был легендарный Милютин: человек, которому предлагали министерские портфели в Петербурге. Но он 49 лет жизни положил на то, чтобы превратить свой город из новогородского захолустья в Северные Афины. Он считал, что величие России - в процветании провинции. И в этом я с ним совершенно согласен. Настоящая русская жизнь не в Москве, не в Питере, а именно здесь, в глубинке. И творить тоже лучше всего именно здесь - на просторах русского космоса. Я знаю тьму хороших поэтов из Перми и Иркутска, Екатеринбурга и Челябинска, Ростова-на-Дону и Архангельска, Рязани и Вологды. А вот отличных московских поэтов можно пересчитать по пальцам одной руки. Отрыв от корней дорого дается пишущей братии. Поэтому я и не стремлюсь приблизиться к литературному официозу: в нем нет жизни, а где нет жизни, там нет и поэзии.
Впрочем, Череповец трудно назвать литературной провинцией. Здесь жили и творили К. Батюшков и И. Северянин, А. Башлачев и Л. Беляев. Здесь жил в эвакуации И. Бродский, а Г. Горбовский именно в Северных Афинах написал свои легендарные "Фонарики" и "У павильона "пиво-воды". Да и сегодня, кроме Андрея, здесь здравствует целая плеяда поэтов общероссийского уровня: А. Пошехонов, Т. Жмайло, С. Комлев...
- Москвичи меня часто спрашивают: "У вас там что - собственная литературная школа?". Я, конечно, отшучиваюсь, но в глубине души чувствую их правоту. Не знаю, почему, но почему-то воздух в Череповце и правда пропитан поэзией. Устной, конечно. При всем при том, что та же Таня Жмайло объездила с концертами всю Европу, совокупный тираж ее книг составляет всего 800 экземпляров. Стихи Комлева вообще появлялись только в сборниках. Да и тиражи Саши Пошехонова микроскопичны по российским меркам. А ведь его называют "вторым Рубцовым". И совершенно справедливо. Но таково положение дел: русская поэзия сильных мира сего абсолютно не интересует. А значит не интересует и коммерческие издательства. Замкнутый круг...
В мир авторской песни у Андрея Широглазова существует шутливое прозвище - "Великий Шир". А в последнее время у него появился и еще один подпольный титул - "Лесной бард". А все потому, что программа Вологодского телевидения "Лес" уже не мыслится без широглазовских песен.
- Местные теле- и радиоканалы как-то всегда старались обходить мои песни стороной. Самое популярное объяснение - "Не наш формат!". И вот однажды мы сидели с журналистом Максимом Радионовым у меня в кабинете и обсуждали вопрос о его новой программе на лесную тематику. И сама по себе возникла мысль - уравновесить неизбежный официоз песнями "от народа". В результате возник наш лесной проект. С тех пор прошло уже несколько лет. Песни прижились и пошли в люди. Меня стали узнавать в леспромхозах и на деревообрабатывающих предприятиях, стали приглашать к лесникам с концертами. Вот так я незаметно и превратился в Лесного барда.
Впрочем, с лесом Андрей был связан с самого детства. Так что рождались песни легко и без внутреннего напряжения. И дед, и отец поэта были "таежниками". И Широглазов-младший исходил с ними многие километры по Восточной Сибири. Потом были занятия туризмом и работа лущильщиком на Череповецком фанерно-мебельном комбинате. А какое-то время спустя Андрей стал редактором лесной газеты "Вестник ФМК". Так что тему эту он знает не понаслышке...
- Я - мистик. Это у меня от деда Макара. Он приучил меня считать тайгу живым существом, разговаривать с ней, просить у нее прощение за невольные лесные прегрешения. И так повелось, что любая моя работа, связанная с лесом, с деревом, приносила мне удачу и душевное успокоение. А с металлом и электричеством я никогда не дружил. Так что и "лесные" песни написались как бы сами собой, без внутреннего протеста. И мой музыкальный первенец - диск "Россия неделима" - появился легко и естественно.
Выпустить диск широглазовских песен решили лидеры лесной отрасли Вологодчины: Череповецкий ФМК и Белозерский леспромхоз. Получился он на редкость удачным и очень патриотичным. Его презентация состоялась на открытии юбилейной выставки-ярмарки "Российский лес" и явилась ее "изюминкой". Теперь лесники Вологодчины могут наслаждаться песнями Андрея и в домашних условиях. Жаль только, что их не услышат остальные россияне: формат официальной поэзии по-прежнему "не тот". Да и первая "толстая" книга Андрея Широглазова "Письмо из города Ч.", которая выйдет в свет в середине декабря, вряд ли пересечет границу области: изумленная страна так и не узнает одного из своих истинных героев...