Я родился через 12 лет после войны, и само это слово - "война" - если и не вошло в мои уши раньше, чем "мама" и "папа", то все равно было одним из первых. Очень уж часто произносили его взрослые. Да и куда ж ты денешься? Вспоминали кого-нибудь из родни - убит на войне; вздрогнул от далекого разрыва воздух - дождался своего часа снаряд в лесу от разбомбленного в начале войны возле нашей маленькой вологодской станции эшелона с боеприпасами - хлопцы нашли тот снаряд и кинули в костер. Все война. Даже первая книжка, которую одолел сам, прочитал от первой страницы до последней, была про войну. О кино и говорить нечего.
В кино мы собирались истово. Точнее, нас так собирали. Услышав про кино, мать сразу бросалась мыть мне с мылом лицо, уши и шею, выдергивала из уличных штанов и доставала из шкафа другие, не такие драные, откуда-то появлялась и чистая рубашка, тесная и жесткая, с ботинок тоже надо было обивать засохшую грязь, потому что какая бы ни стояла сушь, а без грязи не обходилось, - и только после этого давала желанные 10 копеек на сеанс. Мы собирались все возле нашего барака на краю поселка леспромхоза, который стоял как раз напротив клуба - толклись с криком и гвалтом, будто у забора сбилась немалая стая предосенних воробьев, и трогались в клуб. За нами всегда катились следом самые малые жители поселка лесозаготовителей, пацанята годков четырех-пяти . . Им, конечно, никто никаких денег не давал, но они все равно на свой страх и риск бежали в киношку, надеясь на чудо. Что ж, они еще были в том возрасте, когда чудо кажется самым обычным делом. Дали же одному из них недавно конфету - могут и в кино пустить. Мы, пацаны постарше, уже знали, что чудо - это копейки в кулаке, и прятали кулаки в карманах. Копейки ничем не заменишь. Людей, которые их считают, не уговорить, не ума слить, не купить ничем, разве что теми же копейками.
Кончается кино, мы, немного обессиленные, очумевшие от зрелища, вы ходим из темного, грязного зала в яркий солнечный день - и под ноги нам кидаются друзья - бескопеечники, толкутся, путаются, заглядавают в глаза. Но рассказывать мы еще не можем, мы еще там, в кино, где гремит-кипит последний бой, и ты летишь в атаку, к победе, и пускай даже убивают тебя - а победа наша! Мы идем медленно, ничего не замечаем вокруг, а мелюзга, которая не видела этого самого лучшего "кина", дергает нас за штаны и рубашки, забегает вперед, кричит, - . -но мы молчим. И только за дровяными сараями, на своей территории, один из нас говорит: - Вот кино дак кино!. Законное!
-- 2 --
И тогда будто прорывает запруду, откуда только слова берутся, мы рассказываем, перебивая друг друга, и младшие понимают абсолютно все - и как тот этому как дал, а, мы "тра-та-та", этот немец кувырк кверху ногами, а мы "ура!" и в атаку, матроса убило, жалко, но зато немцы так драпали, аж штаны потеряли. Конечно, младшим все было понятно, не всегда ж они были без копеек, случалось, и их водили в кино, они своими глазами видели, как наши лупили тех, неуклюжих и трусоватых, наши шли в атаку, а те драпали, кидая автоматы и вжимая го лову в плечи. Кино в то время было как раз для малых детей: герой -матрос косил из автомата без умолку минут пять, и немцы падали не десятками, а сотнями. И фильмы те были похожи как близнецы: немцы с автоматами бегали и падали, наши с пистолетами гнались за ними. Так что малышне все было понятно. Они скакали, размахивая палками, по пыльной улице и горланили: "А наш как дал ему!. . . "
Случалось, что после особенно удачного кино мы кидались к своим арсеналам, вытаскивали деревянные автоматы, пистолеты, ну и сабли тоже, и шли в бой. Конечно, у каждого из нас был арсенал, больше всего везло тем, кому помогали отцы или старшие братья. Одно дело смастерить автомат, самому, совсем другое - когда это сделают взрослые. У меня был только младший брат, а батька с утра до вечера пропадал с бензопилой "Дружба" в какой-нибудь из делянок Шиглинского лесопункта Бабаевского леспромхоза. Мне самому приходилось искать доску, рисовать на ней автомат, выпиливать, резать, строгать рубанком, стучать молотком, когда вдруг отваливалась какая-нибудь деталь. Мои автоматы и пистолеты были не такими взаправдашними, как у друзей, но они были, и это главное. Пускай дуло немножко кривое, пускай на соплях держится диск из банки от свиной тушенки, - воевать это не мешало.
Наш барак был построен в начале 30-х годов прошлого века. Целая роща старых берез возносилась высоко в небо недалеко от него. Там стояла трава по пояс, была и поляна клевера, который все лето цвел розовыми и белыми головками, там в любую погоду слышался вороний грай. Конечно, это было самое подходящее место для войны. Две армии прятались за деревьями, татакали и дудукали, кидались гранатами из засохшей грязи, потом сходились в рукопашной, - и кто-то с плачем тащился к забору, перекуливался через него и пропадал, на войне как на войне, ничего странного. Хуже всех на той войне в березах приходилось мне, потому что я один не мог себе позволить реветь. Чей-чей, а мой скулеж чуткая бабушка Луша услышала бы обязательно, тогда
-- 3 --
конец войне, и не до следующего дня, а может, на целую неделю. Но из-за этого меня, наверное не так сильно и пытали и поколачивали.
Мы привыкли к этим боям в березах, обрели в них великое мужество, но недаром говорят: высоко летаешь, , да где ты сядешь? Неподалеку размещался, интернат восьмилетней школы, в котором жили ребята из близлежащих деревень. Однажды мы договорились поиграть с ними в войну, - а вот этого-то делать было не надо. Нет, в той интернатовской армии не было пацанов старше нас, среди них было даже больше младших, но войны по правилам не получилось. Никаких тебе перестрелок, засад, обходов, никаких разведчиков и штабов. Они сразу пошли в молчаливую атаку, налетели, даже не услышав наших "та-та-та" , замелькали кулаки, затрещали сломанные автоматы, которые стал и обычными палками, на лбу вдруг вспухла шишка, и чтобы спастись, чтобы остаться живыми, надо было утикать. Они не воевали, а дрались , эти интернатовские! Я попробовал отпихнуть одного, но налетел второй и стукнул по уху, а тот, что упал, укусил за ногу, да так, что потемнело в глазах. Тут некогда было даже заголосить. Мы покатились к родной улице, и мало кто из нас не потерял автомат с пистолетом. Такой бешеной атаки мы еще не видели - и испугались.
- Придурки! - осторожно трогал под глазом Руслан, самый сильный из нас, - Камнем по голове!. . Сейчас братьям скажу, они им. . . Братья у Руслана учились в старших классах, и их побаивались даже взрослые. Они и правда были здоровые, рослые, горластые, с ними не страшно было и за пределами поселка - "в городе".
--
Надают. И им надают, - вдруг сказал Ванька, который один не шмыгал носом, молча вытирал разбитую губу. - Они своих больших позовут - и надают. Они ж бешеные.
--
Даже собаки так не кусаются, - сказал я, задирал штанину, - Вишь, синяк какой здоровенный. Чуть штаны не прокусил, гад!
--
Они никаких правил не признают, - стоял на своем Ванька. - Хорошо, хоть живыми убежали.
Действительно, не так все было плохо: мы, живые, пускай и обезоруженные, хромые и с синяками, шли по улице, говорили, и интернат был далеко сзади, его не было видно, и за спиной не слышался топот вражеских ног.
Довольно долго в войну мы не играли. Мы думали, как отомстить интернатовским, но ничего подходящего не придумывалось. А там прошло время, обида стихла, синяки зажили, и мы стали играть с интернатовскими в футбол. Это было тоже опасно, они сильно ковались - наверное, из-за того, что все как один играли в ботинках, - но футбол все же не война. Правда, и тут доходило до стычек, когда кто-нибудь из нас не выдерживал очередного "подката" и сдавал сдачи.
-- 4 --
И к чему мы еще не могли привыкнуть - это к спорам интернатовских. Они ни когда не скакали петухами, груда в грудь, не кричали, что гол непра вилъный, не звали в свидетели друзей, которые своими глазами видел и, что руки не было, - они либо молча отходили в сторону, либо кулаком по носу. И никак не угадать, когда он повернется и побежит к своим воротам, а когда размахнется и бацнет под глаз. Ну а уж если один из них размахивался и бацал, тогда вся команда кидалась в драку, не разбирая, на чьей стороне правда. Нападали они без крика и писка, ты не успевал и глазом моргнуть, а "интернатовец", стоявший рядом, уже ткнул тебя "под дых". Хорошо, если попался слабее тебя футболист, можно повалить его и держать, пока не остановятся зачинщики. А если не слабее? Только бежать.
Пожалуй, нечего и говорить, какими упорными были наши игры. Мы брали техникой, ловкостъ, хитростыо, интернатовцы - натиском и единством. Команды договаривались играть до пяти голов, но до этой цифры никогда не доходило, забивали обычно два, редко три гола -и в ход шли руки. А какой же футбол с руками? Это уже ближе к войне.
В то время ни я, ни мои друзья не замечали того, насколько война из кино и детских книг отличалась от войны, про которую вспоминал и наши родители, свояки, соседа. А разница была, как между небом и землей. Правда, настоящую ту войну взрослые не то чтобы замалчивали, а просто мало о ней говорили. Даже дядьки, которые вернулись с орденами и медалями, рас сказывали не про свои подвиги и атаки, а вспоминали всякую ерунду - как не ранило в бою, а если и ранило, то не убило, а раненому тоже не плохо, сначала в госпитале лежишь, а потом в резерве долечиваешься. Я этого не понимал.
Когда окончилась война, моему батьке было пятнадцать, почти столько же и матери, но она успела поработать медсестрой в госпитале , который размещался в школе. Документов, правда, об этом не сохранилось, как не сохранилось и сведений о ее работе на газочурке в Шиглинском лесопункте и льготами, положенными сейчас труженикам тыла, она не пользуется. . .
--
Ну, мам, . . а в госпитале. . . раненые были- "Летчики, танкисты?. . - цеплялся я, намекая, чтобы она рассказала если не про подвиг, так про полуподвиг, как раненому свою кровь отдавала или еще кого-нибудь спасла.
--
Всякие лежали, - усмехалась мать, - только успевай мыть да убирать, да выносить за ними. Которые легко раненые - те веселые. А многие умирали. . . Медикаментов не хватало, и кровью исходили. Их уже и привозили почти неживых.
- о -
--
А они рассказывали про себя? - Мать не понимала, что мне нужно, и я помогал ей, подсказывал.
--
Какие там рассказы? Целые сутки крутиться, бегом да бегом, а свободная минутка - спишь. Если б не молодая была, так не выдержал а бы . . Сейчас и вспомнить страшно!. . О дна хватаешь мужика, а они ж такие тяжелые все, р-раз - перевернула, поменяла простыню, и на место. Откуда только силенки брались в детских руках. У нас много санитарок было из числа школьниц железнодорожной школы.
--
Так работали все время?. . И ничего больше не было? Даже не бомбили? - я все еще на что-то надеюсь.
--
Как не бомбили?- вздыхает мать, - Конечно же бомбили. Через нашу станцию ведь шли эшелоны с боеприпасами на Ленинград. Каждый день немец летал, бомбил Бабаево. А госпиталь возле вокзала располагался - каких-то метров двести. Наши зенитчики, конечно, стреляли по самолетам, но ни одного не сбили. Рядом с нашим домом, где сейчас контора Шиглинского лесопункта, зенитная батарея стояла. Да ты оттуда гильзы и осколки все таскаешь. . .
Да, до подвигов маме было далеко, я разочарованно вздыхал и шел к книжкам. Вот там подвиги были на любой вкус - на суше, в воздухе и на море. Вместе с героями я сбивал самолеты, топил корабли, полз с гранатами на дот. В книгах все было как- надо. Не нравились толь ко повести Бориса Васильева, только начинавшего в те годы печататься - уж слишком у него какая-то суровая и страшная была правда о войне. Мне тогда помалолетству не все было понятно. Я и предположить не мог, что спустя многие годы Борис Львович собственноручно напишет мне рекомендацию для вступления в Международную ассоциацию военных писателей. . . .
К счастью, были у меня дядьки, которые по-настоящему воевали. Один из них, дядька Федя, жил в небольшом поселке Суда возле Череповца, который в войну был офицером. Он очень форсисто носил хромовые сапоги и гимнастерку, форсисто позванивал медалями в День Победы, - и я был доволен. Дядька Федя приехал с войны так, как приезжают только победители, а я уже знал из книг, какими должны возвращаться победители. Кроме веселости и уверенности, кроме армейской выправки и командного голоса у них были еще и деньги
--
Дядя Федя, а как вы их лупили? - почему-то мой голос садился я откашливался.
--
Молча лупил! - хохотал дядька. - Только пух летел. Мы им там показали, , где раки зимуют.
Потихоньку я привык к тому, что взрослые не хотели или не умели рассказывать про войну. Хотя что ж тут сложного, если сам на той войне был? Однако не рассказывали, даже дядька Федя вспоминал чепуху: как увидел тетю Шуру - свою жену - да подарил букет цветов.
- 6 - ' - о
Такое и слушать не стоит. А уличным друзьям про дядькины подвиги можно было и выдумать, они всему верили, потому что в праздничные дни дядька звенел медалями.
Ещё у меня еще дядька - средний брат отца, - который тоже воевал Конечно, я возлагал на него большие надежды. Но и тут не везло, дядька Вася приезжал редко. Да и когда приезжал, добраться до него было трудно . У взрослых были свои дела, взрослые. И я ждал, листал одну книжку за другой, смотрел фильм за фильмом слава Богу, этого у нас хватало.
Но весь героический ореол вокруг дядькиного имени сразу пропадал, как только начинали говорить про теперешнего дядьку, невоенного. Во-первых, дядька Вася не приехал с войны с трофеями, как его старший брат. Да и войны, ^казалось, дядька толком не видел - почти в самом ее, начале в плен угодил. Отец потом как-то рассказал, как он увидел своего брата Васю: "В шинели, мешок такой в руках. Мы, конечно, обнялись, заплакали. Родители в это время на работе были, так что я и рассказал, как наш младший братишка от голода в войну по мер. . . Сели за стол, развязал он мешок, достал какие-то консервы, не по-нашему написано на них, хлеб, сахар, фляжку. . . Вот так и встретились. никогда нашему Василию не везло. А ведь мог высоко взлететь, войну в чине капитана встречал, но плен карьере помешал. .
У нас в семье говорили, что дядька Вася - неудачник. Вначале я это знал со слов взрослых, потом, познакомившись с дядькой поближе , не раз поговорив с ним, убедился - неудачник.
Дядька был чуть выше среднего роста, коренастый, лицо в глубоких морщинах. Голубые глаза его смотрели строго, внимательно, в глубине их прятался, время от времени вспыхивал огонек, от которого становилось страшновато. Ты еще не знал, чем страшен тот огонек, но инстинктивно сжимался, будто ожидал удара. В любую дверь дядька Вася шел уверенно, расправив плечи, он так и не научился в кабинетах начальников пригибаться и становиться боком. А самое большое. Чего дядька достиг на своей служебной лестнице, это должность бригадира плотницкой бригады на лесобазе под Череповцом, да и с этой должности его выгнали, потому что без скандалов -он не умел. Характер у него был взрывной. Только что говорил с человеком ласково и дружелюбно, - и тут же ругал его матом.
- Это война его сломала, - говорил мне отец, - Война, фашистский плен, а потом наш, советский лагерь - за то, что в плен к врагу живым дался.
- 7 -
Видно, и правда война была тем местом, где дядька остался навсегда. Дядька не умел рассказывать про войну, про свой плен, не так часто вспоминал то время и когда напивался - плакал, оперевшись локтями о столешницу, вспоминая что-то одному ему понятное и страшное. Когда я глядел на него, мне было понятно - в этой жизни ему не то что нет места, а неуютно и неудобно, он в ней не знает, к чем у приложить руки. Вот, кажется, женился, родились четверо детей, почему не жить? Но кто ж запретит бывшему фронтовику взять чарку да поговорить по . душам с начальником. А дядьке Васе и слова нельзя было наперекор сказать. Он шел на разговор, как на бой, в расхристанной рубашке, с включенным непокорным чубом, бешеными глазами, . - и свое получал. Где с работы выгоняли, где сам подавал заявление.
Хорошо я узнал дядьку Васю уже студентом. В плотницком ремесле ему было трудно найти равных. Его уважали, награждали грамотами, давали подарки к праздникам, случалось, сидел он в президиумах каких-то там собраний. Тогда дядька становился непохожим на себя, -добрым, внимательным.
Бывало, мы с ним говорили о войне и я все удивлялся, как же не " умеют рассказывать фронтовики"
--
А как ты попал в плен? - спрашиваю как-то.
--
Вызвали, это. . . Комдив там был, надо, говорит, слетать вам. . - дядька замолкает, пытаясь вспомнить фамилию комдива. - Исаков?. . . Нет кажись, Степанов. . . Исаков - это другой. . .
--
Да не важно, - перебиваю я, - в плен-то, как, спрашиваю, угодил?
--
Вот я и говорю, - дядька пускает клубы дыма своей вечной "беломорины", - Служил я тогда в оперативном отделе штаба армии. И мне нужно было возвращаться с пакетом в штаб свой. Летим, значит, на "кукурузнике" - радиосвязи-то тогда у таких самолетов не было , но видно, как на земле горят условленные костры. Приземляемся, И, Бог мой, - прямиком попадаем к немцам в руки тепленькими! Служил-то я в армии Власова, а он сука сдался немцам вместе со всем своим штабом. Так потом всю жизнь и носил клеймо "власовца". А я ведь из плена трижды бежал - каждый раз ловили, били, травили собаками. Последний раз хотели в крематорий отправить. Уж и не знаю, каким чудом жив остался. Освободили меня американцы, уговаривали ехать в Америку, мол, что тебе в России делать - все равно ведь в сталинские лагеря угодишь. А по пускай плен, лишь бы на родной сторонке. Так и вышло: вернулся я на родину, меня быстренько звания офицерского лишили отняли ордена и медали, которые за войну с финнами получил - и , айда, парень в лагерь. Но меньше года на принудительном лесоповале кантовался - нашлись свидетели, подтвердившие, что в плену задницы немцам не лизал, трижды пытался убечь из плена. Словом, оправдали. . .
_ 8 -
Оправдать-то оправдали, только дядьке всю жизнь приходилось доказывать людям, что он не предатель. Здоровья с годами у него было все меньше, но дядька все пытался доказать свою правду, но его уже почти не слушали, даже мужики, собиравшиеся возле известного на весь микрорайон магазина, отмахивались - а иди-ка ты, Василий, не до тебя, тут рубля не хватает, а ты опять со своим пленом. . .
У самого дядьки лишний рубль заводился редко, мужикам было с ним не интересно. Только я иногда слушал, и то нетерпеливо, все куда-то спешил.
Нельзя сказать, что с годами та война забывалась, про нее меньше говорили, меньше писали и ставили фильмов. Нет, с экранов грохотали орудия и слышалось отчаянное "ура!", там лязгали гусеницами танк, и полз к ним боец со связкой гранат, и книг появлялось не меньше, честных, настоящих книг, которые не отложишь в сторону. Инвалиды на улицах нашего лесного поселка почти не встречались, но не забывали люди про войну, вернее, она сама не давала о себе забыть. И мо и дядьки тоже. Федор и Василий.
Дядька Федор стал все чаще попадать в больницу, то одна хвороба, то другая.
Большие застолья в доме тоже кончились, Теперь тут если и выпив али, так спешно, раз-два - и бутылка пряталась в ящик под столом на веранде. Там, кстати, и выпивали, на голом столе, который скрипел и шатался, рядом с грязными тарелками валялись сухие листья, их, наверное, зикидывал ветер в разбитые окошки.
- Вася с войны голым пришел, - говорил как-то отец, - Федор, наоборот, только птичьего молока не нашел на ней, а кончили одинаково Не давалось им ничего в руки, будто сглазил кто. Наверное, не одни они так.
А на экранах телевизоров и кинотеатров все стреляли, пацаны кричали вместе с нашими "ура!". подскакивали, размахивали руками, и глаза их горели, когда они рассказывали, перебивая друг друга, про "законную'-' атаку. Будто ничего и не менялось. . . Для каждого из этих - как и для прежних, живущих тут лет двадцать лет назад, , -пацанов война представлялась в одном своем обличье, потом в другом, третьем, в одном кино она была красивой, в другом не очень, треть я вообще пугала чем-то пока непонятным, и мало кому ик хлопчиков удавалось увидеть настоящее лицо войны, лицо, которое ему окажет все и навсегда.
Мне было лет четырнадцать, когда мы с отцом впервые наведались
-- 9 --
к его сестре Дусе в глухой лесной поселок Кривец в вологодских лесах. Тетка страшно растерялась, радость ее была похожа на отчаяние или ужас, она бегала из комнаты в комнату по своему дому, хваталась за все сразу, и вместо нее стулья нам подсовывала дочка Галя, а мать только всплескивала руками, да приговаривала: "Ах, батюшки Братик родненький приехал!. . . Ах, мамочка родная! . . Да как же вы хоть собрались-то, наконец! Как хоть по бездорожью добрались?! Добраться до них и правда было трудно. Мы бросили машину и кило метра три тали пешком . . И лес кругом стоял спелый, сильные сосны. если и не подходили для корабельных мачт, то дом из них рубить можно было смело. За изгородями из жердей кудрявились ряды молодой картошки, на грядах торчали перья чеснока и пука.
Но стол носили то и это, доставали не только из печи, но и из подпола, с чердака, из погреба, и все не могли остановиться, все чего-то не хватало. А Галинка - моя двоюродная сестренка уже с ног сбилась. И когда собирали на стол, когда сидели за ним, "отец и тетка Дуся вспоминали, им было что вспомнить, тем более, они долго не виделись. Конечно, заговорили и про войну.
- Ом, чего только не вытерпит человек! - горестно покачала голо вой тетка, - Вон, у меня соседка до войны в Полтавской области жил а в юности, такое рассказывала, такое. . . Отправляв ее мать с млад шей; сестренкой к родственникам на хутор, будто чуяла, что немцы с полицаями в деревню налетят. А мамка у нее - жена партизана. Ну кто-то и донес. Собрали их всех разом, кто как-то был с партизанами связан, завели за околицу - и расстреляли. Соседка моя - Люда - очнулась к вечеру, вылезла из-под тел и поползла вся израненная. Одна пуля в грудь попала, другая - в ногу. А мамка ее с маленькой сестренкой убитыми остались лежать. Столько она всего натерпелась в войну проклятую!. . .
Отец тоже не сдержался:
- А помнишь, как мы младшего нашего братишку хоронили, Коленьку? Мы-то постарше с тобой были, кору всякую жевали, крапиву, а ему, махонькому совсем, с голоду довелось помереть. И гробив ему мне пришлось мастерить - все мужики на войну ушли, а мать, думали, с горя умом тронется. Помнишь?. .
- Ох, и вспоминать не хочется ту войну, - кивала головой тетка. , А мы, дети, в это время в соседней комнате телевизор смотрели -как раз шел какой-то фильм про войну. И я, конечно, тогда еще не думал, что обличья у войны такие разные, что каждый человек видит ее по-своему. Я просто прислушивался к тому, как тетка Дуся и батька рассказывали про свою войну. Они и не воевали - где ж им воевать,
- 10 -
детям малым, - а рассказывали. И я не знал, что буду про ту войну рассказывать сам.