Аннотация: Это - моя очень краткая автобиография, пока лишь попытка написать повесть о мой жизни... Уж слишком необычная у меня жизнь! Без шуток...
ИСПОВЕДЬ ПЕРЕД ИНФАРКТОМ
Предисловие
Ещё до мая 2006 года, когда я начал набирать этот приводимый ниже текст, я разыскал эти свои старые черновые записки 20-летней давности и дал им название: "Опыт автобиографии. 1985 год". Решил, после некоторых колебаний и размышлений, их опубликовать (в Сети) - но требовалась основательная редакторская проработка. Работа шла очень медленно, трудно и с большими перерывами. Я старался делать только те исправления и добавления, какие, как мне казалось, я бы мог, в принципе, сделать и тогда, 20 лет назад, в той обстановке, на самой заре начинающейся Перестройки, если бы продолжил и дальше работу над этим текстом. Я произвёл разбивку текста на абзацы и дал названия главкам. Соблазн уточнять, дополнять и улучшать был непрерывный, но время слишком поджимало, и мне пришлось остановиться на том варианте, какой я сейчас и предлагаю вниманию моего читателя.
Дополнительные комментарии к публикуемой рукописи читатель сможет получить в Послесловии ("20 лет спустя").
5.8.2006.
Опыт автобиографии. 1985 год.
(Черновик неоконченного и неотправленного письма к писателю Леониду Жуховицкому)
1-ая тетрадь
(1) 26.6.1985. 02.00.
Здравствуйте, Леонид Аронович!
Прочёл вашу книжку "Счастливыми не рождаются" (М., 1983) и третью статью из серии о "высокой девушке" в "Смене" за прошлый год. И то, и другое взял в центральной районной библиотеке. Буду ловить и дальше всё, что вами написано. Ещё почти в самом начале чтения первой вещи стал порываться вам написать: буйным потоком ринулись мысли, чувства, переживания - слишком это всё было близко, слишком наболело, слишком задевало. А главное - я почувствовал, что здесь может быть контакт, что здесь меня могут понять, что здесь я смогу вырваться из своего дикого, до звериного воя осточертевшего отшельничества.
Кто я такой? Чтобы удовлетворительно ответить на этот вопрос, надо рассказать всю свою жизнь, как это ни трудно, - что я и делал раньше, когда знакомился с новыми друзьями...
(Моя биография)
МОИ ПРЕДКИ
Время рождения - осень 1951-го года, место рождения - Ленинград. С городом этим связан накрепко, уже мои прадеды и прабабки жили в Санкт-Петербурге. По семейным преданиям (в основном - по рассказам деда), предки мои по отцовско-дедовской линии - донские казаки, фанатики-раскольники, участвовавшие в восстании Пугачёва, и после разгрома восстания осевшие в глухих лесах по Вятке, Каме и Белой.
Помню дедовские старинные песни, его рассказы о разбойниках, об их атамане, оставшемся в живых последним из их ватаги, и отстреливавшемся от царских войск с самой вершины колокольни на острове, пока и его не настигла пуля...
Один из прапрадедов был артиллеристом, ходил с Суворовым через Альпы, тащил с товарищами на своём горбу свою пушку через снега и горы, штурмовал Чёртов мост, и за проявленную храбрость и героизм получил от Суворова дворянство. Вернулся домой почти оглохшим от пушечной пальбы, и продолжал, хоть уже и дворянин, точить веретёна и со всей семьёй плести корзины. А сын его, чтобы освободить своих сыновей от воинской службы, всех записал в мещане.
Прадед был, по рассказам бабки, великим песенником и сказителем, знаменитым на весь Вятский край. Слушать его собиралась уймища народу, и засиживались у него до глубокой темноты. Страху своими сказками-страшилками он умел наводить такого - что буквально доводил своих слушателей до заикания. Расходились от него не иначе - как плотными кучками, и, как рассказывала бабка, непременно имея при каждой или топор, или косу, или дубину покрепче. И, однако, чем больше он умел навести такого страху на слушателей - тем больше к нему тянулось народу на эти посиделки. Славился он также крайней непоседливостью, отчаянной удалью, лихим плясом, буйным и неистощимым весельем и полным неумением "делать копейку". Был он земляком и, примерно, ровесником со Степаном Халтуриным. Был ли с ним в каком родстве, встречался ли с ним - не ведаю. Хотя тогда, почитай, почти вся Вятка была между собою в родстве или свойстве, и почти все друг друга там знали.
(2) 26.6.85.
ДЕД
Дед мой (по отцу) угодил в самую гущу жизненной круговерти. Был он односельчанином, одногодком (а, возможно, также, и родственником) легендарного Егора Сазонова, эсера-террориста, убившего министра внутренних дел Плеве. С раннего детства дед общался со ссыльными, которых в тех краях было множество. Какой-то ссыльный латыш-лютеранин обратил его из православия в протестантство. Потом, в Уржуме, дед вступил в социал-демократический кружок, в котором состоял и Киров (правда, в другое время). Несколько раз арестовывался, подвергался всяким репрессиям...
В 1899-1902 гг. шла англо-бурская война, Россия (хоть и не очень активно) поддерживала южно-африканских буров. Нашлось немало русских добровольцев, отправившихся воевать за Трансвааль и Оранжевую республику. Среди них отправился сражаться за свободу буров и мой дед. Но до пункта назначения он не доплыл - по пути его скрутила тропическая лихорадка. Едва живого его оставили в каком-то африканском порту. Он очень долго болел, был на волосок от смерти. Страшно ослабевший от болезни, он с большим трудом, с немалыми приключениями и злоключениями, добрался до России... Рассказывая мне, совсем маленькому мальчишке, эту историю, дед вспоминал популярную тогда в России песню, так покорившую тогда его душу: "Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне..."
Потом дед странствовал по всей России, преимущественно - по Волге, переменил множество мест жительства и видов работы. Участвовал в стачках. Во время разгона одной из демонстраций (кажется, в Царицыне) был ранен пулей в ногу (мне было года четыре, когда он показывал мне след от раны...). Рассказывал, как во время одного из еврейских погромов он, будучи тогда аптекарем, хитростью спас в своей аптеке от верной гибели худенького мальчишку-гимназиста, еврея (выкурил погромщиков нашатырным спиртом).
У деда были определённые наклонности к литературному творчеству. Писал стихи, прозу. Был знаком с Горьким. Рассказывал, как Горький как-то раз ругался из-за него с редактором одной из волжских газет (не то - в Нижнем Новгороде, не то - в Казани), что не хотел его печатать. Был одним из первых в России шоферов (сохранились права!). Одно время имел свою часовую мастерскую. В Царицыне перед 1-ой мировой войной был заведующим кондитерской фабрикой (или - магазином при фабрике, не помню...), где осенью 1914 года он взбунтовал своих работниц против войны - и снова ударился в бега. Друг Ворошилова (не помню фамилии) помог ему скрыться, снабдил документами и дал явки в Питере.
Дед говорил, что до революции он жил под тремя фамилиями, несколько раз менял паспорта. В Питере он примкнул, одно время, к баптистам, находившимся тогда в сильной конфронтации с властями и православной церковью, был активным проповедником (благовестником), с Библией в руках громил пороки тогдашнего общества, призывал к покаянию и новой, истинной жизни на евангельских началах.
После Октябрьской революции работал в ЧК, на Гороховой, очень хорошо знал Дзержинского, был одно время личным шофёром Ворошилова. Рассказывал, как несколько раз они едва ли не втроём выезжали на операции по поимке контрреволюционеров - настолько не хватало народу (да и бардак, рассказывал, везде царил неописуемый...). Дзержинскому доводилось самому в своей длинной шинели (иногда он её скидывал почти на бегу) носиться по петербургским (тогда уже петроградским) лестницам, чердакам и подвалам и стрелять из нагана и маузера всякую политическую и уголовную "контру". А когда дед распекал их (в духе баптизма) за недостаточное милосердие - они с Ворошиловым показывали ему кровавые следы от кандалов на своих руках и ногах. Деду было трудно на это возражать...
В 1919 году его расстреливали колчаковцы в Уржуме (был партизанским связным, но об этом белые не знали, только подозревали...). Как раз, только что, месяц или два, как родился мой отец. Не расстреляли. Смиловались. Увидели, как он молится - даже слезу смахнули... А вскоре пришли красные...
После Гражданской войны дед работал в Смольном (заведовал всеми часами), в Эрмитаже (в реставрационной мастерской), на "Русском дизеле"... Говорил, что он владел всеми специальностями по металлу, кроме ювелирного дела (да и в этом тоже разбирался). Изобретал и рационализировал - почти непрерывно, имел массу поощрений и наград. Но особенным мастером и виртуозом он был в часовом деле. Множество его часов, ещё дореволюционных, до сих пор хранятся у нас дома...
(3) 26.6.85.
Когда моя мать разродилась первенцем (то есть - мной), мой дед написал ей в роддом преогромное письмо (произведшее почти сенсацию во всей палате), в котором очень подробно, последовательно и аргументировано доказывал и убеждал, что его первый внук в честь нашего величайшего народного вождя и вождя всей мировой революции Великого Ленина должен быть непременно назван Владимиром. Слово свёкра тогда ещё что-то значило - и мать уступила, хотя это и не входило в её планы. До сих пор так и не знаю: видел ли мой дед Ленина. Он как-то об этом не рассказывал. А я не расспрашивал. Раньше я не умел придавать этому большого значения. Но в его архивах сохранились уникальнейшие материалы о Ленине, нигде больше не известные (например, о беседе Ленина с лидерами баптистов). О Ленине он говорил мало, но относился к нему с почти религиозным благоговением...
Умер мой дед совсем недавно, в полных 102 года (иные в нашем роду доживали и до 115, и более...). Водку и табак ненавидел всей душой, органически - видимо, сказалась ещё старообрядческая закваска. Помню, как он прыгал через порог в нашем старом доме... В связи с его столетием, о нём было напечатано несколько статей в разных ленинградских газетах. У меня чудом уцелела одна ("Вечерний Ленинград", 6.2.1982.). В Отделе рукописей Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина хранится фонд моего деда. Там же работает Виктор Лебедев, тоже наш родственник, арабист, который специально занимался биографией деда...
Ещё одно совершенно уникальное историческое сведение, исходящее от деда - о знаменитом генерале Скобелеве, герое Плевны, освободителе Болгарии. Дед утверждал, что он не умер внезапно, как было тогда объявлено официально, и как считается до сих пор - а был упрятан в тайную ссылку, в Уржум. Есть сведения, что Скобелев готовил государственный переворот ("дворцовую революцию"), опираясь на армию, в которой он пользовался совершенно исключительным авторитетом. Дед рассказывал, что видел его в детстве очень много раз, навсегда запомнил его совершенно необыкновенную, гордую, одинокую фигуру в шинели без всяких знаков отличия... Потом - его похороны; холод, дождь, и музыку, которая тогда звучала - раздирая душу, заставляя рыдать горючими слезами... Человек без имени; человек, которого попытались лишить не только свободы, славы и чести - но и самого его "я", и который, не смотря ни на что, сумел сохранить поразительное мужество, стойкость, благородство и чувство собственного достоинства...
(4) 1.7.85.
Что касается отцовско-бабкиной линии - то здесь, как гласят наши семейные предания, одним из моих предков был некий шведский штурман, перешедший во время Северной войны на сторону Петра I (возможно, вместе с предком Николая Рериха), и осевший потом в Эстляндии. Одна из моих прапрабабок по этой линии была, по преданию, пленной турчанкой, а другая - пророчицей и ясновидящей, фигурой крайне неясной, и само её появление на свет было крайне загадочным...
Моей прабабке было лет 10-12, когда её 1 марта 1881 года шарахнуло столь знаменитым взрывом на Екатерининском канале. От бомбы Рысакова, как известно, не пострадал почти никто, повредило только карету. А потом вокруг места взрыва собралась огромная толпища, среди которой была и моя прабабка. Именно благодаря этой толпе Гриневицкий и смог подойти к Александру II почти вплотную и бросил бомбу прямо между собою и царём. Прабабка моя особо не пострадала, её только отшвырнуло взрывной волной на несколько метров в сторону. В корзинке она несла не то пирожки, не то булки - и они разлетелись далеко во все стороны по снегу, вперемешку с плотью и кровью царя и революционера. (Лишь сравнительно недавно я увидел - что народовольцы, совершенно бессознательно, в точности воспроизвели модель одного из древнейших ритуалов: принесения в жертву сакрального царя. Некоторые оккультные школы объявляют, что именно с этого момента началась Эпоха Водолея...), Потом на месте этого события, как известно, был построен знаменитый Спас-на-Крови...
БАБКА
Бабка моя (мать отца) выросла в довольно интеллигентной обстановке, очень любила читать, особенно исторические книги. С дедом познакомились в баптистской общине (в 1915 году, или около этого). Деда она не любила. Дед говорил, что она была страстно влюблена в сына (?) генерала Краснова. Вышла замуж за деда, как я понимаю, в значительной степени по настоянию родителей. В молодости была, как видно, фанатично верующей (когда дед объявил ей о своём вступлении в партию - она плюнула ему в лицо). Многие же из её родни дрались на стороне красных (в том числе Иван Газа - её двоюродный брат). Во время блокады она наотрез отказалась покинуть Ленинград - и осталась в живых совершенно одна во всём огромном доме. В одной из опустевших квартир нашла странное издание Библии - и читала её всё время (эта Библия сейчас у меня). О религии я никогда от неё ничего не слышал; только один раз, когда она жила со мной и моей сестрой на даче (мне было тогда 7 лет), она вдруг очень воодушевлённо (как будто не выдержав) стала рассказывать мне что-то из Ветхого Завета, что я воспринимал как интересную и серьёзную сказку. А потом, в воскресенье, приехала мать, я ей что-то ляпнул про Бога - и я помню, какой скандал она устроила бабке. И больше я от своей бабки на эту тему ничего не слышал. Позже я узнал, что перед самой смертью она резко порвала со своей общиной...
(5) 1.7.85.
ОТЕЦ
Отец с самого детства бредил морем. Ещё мальчишкой, где-то в конце 1920-ых, он и друзья его сколотили лодку и отправились в плавание по Неве. Уплыли недалеко. Один утонул, остальных спасли. Потом он почти до самой войны ходил на яхтах. Мечтал плавать в Африку, в Индию.
В начале войны, недоученным курсантом артиллерийского училища, участвовал в Смоленском сражении. Рассказывал, как схватились врукопашную с немцем в окопе (примерно - его ровесником), как душили друг друга ремнями от касок, и, ещё бы немного... Но - наш матерчатый ремешок порвался, а кожаный немецкий нагрузку выдержал... Потом выходили из окружения. Втроём. Одного, истекавшего кровью, он нёс на спине, а другого, ослепшего от мелких осколков, он вёл за собой за руку. Когда приходилось отстреливаться от немцев - стрелял сам, и показывал слепому - куда, и тот тоже стрелял. Из окружения они вышли... После он попросился во флот. Послали на Север. Ходил на подводных лодках, командовал торпедным катером. Командиром катера участвовал в штурме Лиинахамари в северной Норвегии, был подбит, но остался наплаву. За всю войну был четырежды ранен, что сказалось на его здоровье. Член партии с 1945 года. После войны вернулся работать на завод "Двигатель", где и работает по сей день, хотя уже шесть лет, как ему пора на пенсию. Слесарь-механосборщик высшего разряда.
Младший брат отца был настоящим, идейным, комсомольским вожаком. На фронт ушёл добровольцем. Политрук. С детства помню его фотографию. Без вести пропал в 1941-ом.
Ещё у моего отца две сестры. Третья умерла в детстве...
РОДНЯ ПО МАТЕРИ
Бабка по матери корнями - из крестьян Псковской губернии. Дед по матери - коренной питерский, в войну и позже был лётчиком, в части, которой командовал Василий Сталин. В начале 50-ых воевал с американцами в Корее. Бабка развелась с ним ещё до войны и вышла замуж вторично. Отчим матери, член партии, прекрасный специалист, имевший бронь, ушёл добровольцем в ополчение и погиб, защищая Ленинград.
МАТЬ
Матери было 10 лет, когда началась война, а потом - блокада... Рассказывала, как однажды у неё на глазах под конным милиционером упала от голода лошадь. Голодная толпа бросилась добывать конину. Когда мать добежала до того места - то уже последние несколько человек запихивали в рот последние комья окровавленного снега... Эвакуировали бабку и мать через Ладожское озеро, по "Дороге жизни". Их группу везли на трёх машинах. По пути их стали бомбить. Одна из бомб взорвалась прямо перед первой машиной. Шофёр второй машины, на которой ехали мать с бабкой, чудом успел свернуть в сторону (ехали на предельной скорости), а первая машина, прямо на их глазах, ушла под лёд. Со включёнными фарами. Со всеми людьми, всеми до единого. В основном это были женщины с детьми... После войны мать работала на "Двигателе", где и познакомилась с отцом. Последние 20 лет работает на "Красной Заре". Этой осенью идёт на пенсию...
(6) 2.7.85.
МОЙ ДОМ
С самого рождения и почти всю свою жизнь, неполных 33 года, я жил в самом центре Ленинграда в одном из стариннейших петербургских домов - дворце князя Дмитрия Кантемира, сподвижника Петра, пламенного борца за освобождение своей родины, Молдавии, и всех Балкан, от турецкого ига. Фасадом дом выходит на Неву, прямо напротив Петропавловской крепости, а вход во двор - с улицы Халтурина (она же - Миллионная, Немецкая, Греческая, Луговая...). Этот дом - первая постройка 20-летнего Растрелли в России (ещё задолго до Зимнего дворца и всех его прочих шедевров). И Зимний дворец, и "атланты, держащие небо", и Мраморный дворец - ныне музей Ленина (рядом с моим домом), и Марсово поле - всё это на моей бывшей улице. Дмитрий Кантемир приобрёл участок под дом в 1715, а начал строительство в 1720 году. В этом доме собирались образованнейшие люди петровской эпохи, в немалой степени именно в нём делались новая российская политика, история как наука, литература, кипела философская и общественная мысль. Есть очень смутные сведения, что в нём был один из самых первых масонских центров в России. Огромную роль он сыграл и в деятельности знаменитой "Учёной дружины" Феофана Прокоповича - первой в России общественно-литературной организации. Сын Дмитрия - Антиох Кантемир - в 1731 году за участие в подготовке государственного переворота был навсегда выслан из России. Дом неоднократно перестраивался. Перед революцией в этом доме помещалось турецкое посольство.
Дед с семьёй (моему отцу тогда было 5 лет) поселился в этом доме в 1924 году. Свободной жилплощади тогда в Питере хватало. И во всём обширном, почти пустующем, доме он выбрал небольшую (по нынешним понятиям) 2-ухкомнатную квартиру на 3-ьем этаже. С небольшой кухней, тёмную, без прихожей, и с туалетом в общем коридоре. И окна - не на Неву, с видом на Петропавловку, и не на роскошный Мраморный переулок, как у соседей, а - во двор. Зато двор был тихий. И сильные ветры с Невы залетали в него лишь краешком. И сторона была солнечная, почти южная, последний этаж. И прямо под окнами - крыша от бывшей оранжереи, на которую можно было запросто вылезать из окна большой комнаты - и загорать на ней летом (что вошло в моду лишь позже), и сушить бельё, и матрацы, и одеяла. А также - разводить в бесчисленных горшках, ящиках и кадках хоть сад, хоть огород, хоть цветник для души (что дед и делал всю жизнь; а потом, уже в зрелом возрасте - и я, до самого последнего своего дня в этом доме...). Будучи "мастером на все руки", дед быстро привёл это жильё в порядок. И прожила наша семья в этом доме целых 60 лет...
(7) 2.7.85.
МОЁ ПЕРВОЕ ВОСПОМИНАНИЕ
Моё первое воспоминание. Меня вносят на руках в нашу большую комнату. Вижу всё как бы в полусвете. В комнате множество народу, всё - родственники или близкие друзья семьи; они образуют как бы круг, и в центре его - я. Все смотрят на меня - и радостно улыбаются. Бережно передают меня из рук в руки, от одного родственника - к другому, и я тихо плыву, плыву по этому кругу, как по волнам невидимой реки... Все меня любят, все мне рады, и все желают мне радости и счастья. И радостнее и счастливее всех - широко улыбающееся лицо деда...
(8) 2.7.85.
СЕМЬЯ РАЗРУШАЕТСЯ
Всё моё детство (да и вся последующая жизнь, вплоть до сегодняшнего дня) - это каждодневное наблюдение и переживание процесса непрерывного, неуклонного и, как бы, невольного (?) разрушения семьи, разрушения всех нормальных, естественных человеческих отношений. И - неукротимое, острое и всё возрастающее стремление обрести себя в новой - такой человеческой и природной целостности, которая могла бы по-настоящему заменить и возместить собой этот безнадёжно, безвозвратно и в великих муках умирающий старый быт.
Сначала наша семья была очень большой, почти патриархальной. И - открытой. Все двери в доме были почти всегда открыты, замки почти никогда не запирались. Великое множество людей - родственники, друзья дома, соседи - всё время запросто приходили к нам и так же запросто уходили. Во дворе играло множество детей, которые, и я в том числе, могли свободно заходить в открытые двери соседских квартир и даже иной раз получить там горячий оладыш с вареньем или вкусный кусок домашнего пирога. Выбегая на улицу - мы тоже не чувствовали себя там чужими: любой прохожий мог запросто послать в наш адрес дружественную реплику или сделать строгое замечание, по-свойски (не от нервического раздражения, как сейчас), но редко кто мимо наших проказ проходил совершенно равнодушным, как в скафандре - "не моё дело". И даже в трамваях скамейки тогда были устроены так, чтобы люди смотрели друг другу не в затылок, как сейчас, а - в лицо; и незнакомые люди запросто говорили друг с другом в транспорте на любые темы...
Сначала покинула дом, выйдя замуж, тётка, младшая сестра отца. Потом был вынужден уйти дед. И это было страшно, что он вдруг стал всем лишним и никому не нужным... Потом отделились бабка с другой тёткой. Последней ушла (окончательно ушла), несколько раз громко хлопнув дверью, вторично выйдя замуж, моя сестра (младшая и единственная). Остались родители - и я...
Родители (считай, уже пенсионеры) уже который год постоянно грозятся развестись, и чем дальше - тем больше, и со всё большем ожесточением. Хотя идти им, по моему разумению, друг от друга уже совершенно некуда.
А я - с детства, и всю жизнь, стремился, рвался и мечтал - уйти, убраться, убежать из дома, из семьи, из этой круговерти разложения. Где мне всё, с каждым годом, становилось всё более и более чужим и враждебным. И ни одна самая отчаянная попытка так и не увенчалась до сих пор окончательным успехом. И - не смотря на все уходы - я снова дома, я снова в семье. Хотя это - уже не дом, и не семья. Прежнего дома, прежней семьи - у меня уже давно, по существу, нет; а нового дома, новой семьи - у меня до сих пор нет. А я с детства, с самого раннего детства - мечтал о доме, мечтал о семье!..
(9) 3.7.85.
Я МЕЧТАЮ О СЕМЬЕ
Уже в 1-ом или во 2-ом классе школы я стал мечтать о жене. О своей будущей жене. Какой она была в моих мечтах?.. Главное - она была совершенно непохожа на мою мать. Она меня понимала, потому что думала, чувствовала, испытывала и переживала то же, что и я. Она была моим другом, союзницей и единомышленницей во всём. Как бы мы жили с ней?.. Главное - совершенно не так, как мои родители и все взрослые. Мы бы жили в уютной хижине, в диком, девственном лесу, где занимались бы охотой, рыбной ловлей и собирательством даров природы. Подальше - от шумного, вонючего города, и от всех тех, кто не любит и не понимает своих детей...
Потом я стал мечтать о дочке - причём уже о взрослой красавице-дочери, безмерно любящей своего отца и так же безмерно мною любимой. Затем я стал мечтать, что у нас с женой будет ровно 12 человек детей, всех возрастов, поровну сыновей и дочек (по возрасту - строго через одного). Мы бы жили на каком-нибудь необитаемом острове, поросшем лесом. Дом наш стоял бы в самом центре острова, на вершине холма. Вокруг него - сад и огород. И всё было бы надёжно ограждено высоким, крепким и острым частоколом - на случай нападения неприятеля. Я бы учил своих детей метать копьё, стрелять из лука и ходить на охоту. Одевались бы мы по-индейски...
Но однажды мне вдруг чрезвычайно чётко и ярко, остро и ясно представилась такая картина: серый, унылый, сырой и гнилой лес; низкий, серый, покосившийся домишко; грязная кухня, забитая старой посудой и всяким старым хламом; неуклюжее корыто с грязным бельём; вся растрёпанная, грязная, озлобленная, устало ругающаяся жена; какие-то грязные, гнусаво хныкающие, чужие дети; и я сам - какой-то серый-серый, уныло и беспросветно серый... И мне стало страшно...
А мысль рвалась и билась, и искала выхода...
Читать я научился ещё до школы. С 3-го класса стал читать запоем, всё подряд. Огромнейшее впечатление произвели "Спартак" Джованьоли и "Овод" Войнич. Долгое время любимым героем и идеалом для подражания был Н.Н. Миклухо-Маклай. Но особенно я любил читать про первобытных людей. Также и игры мои всё больше спускались по вертикали времени от войн и революций века 20-го - в верхний палеолит, в древнекаменный век...
(10) 5.7.85.
МОЙ НАРОД
Постепенно я создал себе народ. Его история начиналась ещё во времена мамонтов, а ареной его странствий стала большая часть планеты (даже - почти вся...). Я нарёк ему имя, дал ему обычаи и законы, своих вождей и героев, а главное - непобедимую жажду жизни и свободы. Через какие только злоключения я его ни провёл! Геологические катаклизмы, холод и жара, голод и болезни, нападения врагов, горы и пустыни, лесные чащи, бурные реки, моря, океаны... Множество раз с помощью враждебных иноплеменников и прочих напастей я истреблял его почти полностью, а потом снова размножал - в ещё большей силе и славе! В довершение всего он сделался у меня настолько ненавистным всем окружающим его торгашеским и рабовладельческим народам из-за своего неистребимого родового коммунизма (который я у них постоянно совершенствовал), и всего образа жизни, и даже самого внешнего вида - что они (специально заключив союз и объединившись для этой цели!) поклялись страшной клятвой стереть его с лица земли и уничтожить самую память о нём, дабы вовеки веков не было от него никому никакого соблазна. Это была последняя, самая страшная и самая славная война моего народа. В довершение всех напастей я наслал на него чуму - но ею же уничтожил и всех его преследователей. Последние остатки моего славного народа я уже без всякой пощады гнал через огромные пространства и непроходимые лесные дебри и болота - пока последние три его представителя, три последних героя, не дошли до берегов древней Невы и побережий Карельского перешейка. Здесь я и растворил их окончательно среди местного, ещё полупервобытного населения... И их прямым потомком вдруг - совершенно неожиданно для самого себя - оказался Я САМ. Вместо многоточия была поставлена точка. Всё от меня изошло - и ко мне и вернулось. Но что было делать дальше?..
(11) 6.7.85.
МЫСЛЬ О ПОБЕГЕ
Мысль бежать из дома зарождалась ещё тогда, когда я читал "Спартака" и "Овода", и про охотников на мамонтов, и когда я мечтал о лесной хижине и верной подруге. Постепенно понял, что если убегу в леса - то жить в вигваме и охотиться с луком, ловить рыбу и сушить грибы мне очень долгое время придётся в полном одиночестве. И обрести верную спутницу жизни можно будет только в очень отдалённой перспективе. А, быть может, и умереть придётся одному. В полном одиночестве... Но свобода - дороже жизни! И я представлял себе, как когда-нибудь на вершине высокого холма, посреди бескрайних лесов, вдруг обнаружат коленопреклонённый скелет, простирающий свои костлявые руки - к Восходящему Солнцу...
(12) 6.7.85.
САМЫЙ БЛИЗКИЙ ДРУГ. "ТУМАННОСТЬ АНДРОМЕДЫ"
В 4-ом классе я познакомился с человеком, которому суждено было стать самым близким другом моего детства и юности. Мы целых полгода учились вместе в одном классе - но не имели друг с другом никакого контакта, и вообще были очень невысокого мнения друг о друге. Сдружил нас совместный побег через лёд замёрзшей Мойки от некоей весьма преувеличенной нами опасности (от каких-то "гадов"), от нашей школы - в сторону Спаса-на-Крови...
Мой новый друг оказался человеком с настолько безграничным, безудержным, бьющим через всякий край воображением - что я был просто потрясён! Именно он познакомил меня с космической фантастикой - которой я до этого ещё совсем не читал, а также с массой самой разной приключенческой литературы. Это он дал мне прочесть "Туманность Андромеды" Ивана Ефремова - которую я перечитал никак не меньше 10-ти раз! Это был такой толчок для моего сознания, передо мной вдруг раскрылись такие просторы, такие горизонты, такие перспективы, столько такого ранее совершенно неведомого - что буквально захватывало дух, и замирало сердце! И часто я просто уснуть не мог - настолько меня переполняли столь совершенно новые, огнём кипучие восторги, мысли и переживания!..
Только после встречи с ним, с этим совершенно не любимым всеми в классе мальчишкой, вдруг обнаружилось - что большая часть моего воображения, фантазии, жизненной энергии и массы других творческих способностей во мне просто спала! А я - и не подозревал об этом! Я сам до этого момента - будто спал, а не жил. Но уж теперь!..
(13) 7.7.85.
БЕЖИМ ВМЕСТЕ!
В один прекрасный день я поделился с моим другом своим самым сокровенным и заветным: намерением бежать из дома и из города (да и вообще из этого нехорошего общества) - в лес, к Природе. Он тут же это принял полностью, без всяких сомнений и оговорок, как своё собственное, с величайшим восторгом и энтузиазмом! И мы тут же принялись совместно за разработку этого плана с таким жаром и воодушевлением, с таким творческим дерзанием - на которые я ранее, будучи один, не был способен совершенно. Ну - не в такой степени!..
Бежать на Карельский перешеек? Ерунда! В Полинезии ещё полно необитаемых островов! И климат там замечательный!.. И мы выбрали по карте самый, на наш взгляд, необитаемый, уединённый, и самый, во всех отношениях, как нам казалось, подходящий остров в южной части Тихого океана. Как добраться? А как добрались до своей спасительной суши герои "Таинственного острова" у Жюль Верна? Воздушный шар! А лучше - индивидуальные лёгкие шары у каждого за спиной: удобнее и легче управлять! Как будем передвигаться в воздушном пространстве? Очень просто: на руках - крылья из какой-нибудь фанеры, а на ногах - какие-нибудь ласты! Как будем приземляться? С помощью небольшого якоря (или кошки) у каждого, на канате!.. И мы с энтузиазмом принялись искать на каких-то помойках и задворках парашютный шёлк или какую-нибудь парусину для оболочек наших воздушных шаров...
Но по мере неизбежных технических неудач с шарами пыл наш стал понемногу ослабевать. Да и всё чаще стал вставать закономерный вопрос: ну, сбежим мы, доберёмся до своего острова, разведём хозяйство (как в "Таинственном острове"), и что - так и будем жить всю жизнь?..
(14) 8.7.85.
"ЗЕМЛЯ СОЛЁНЫХ СКАЛ" (ШЕВАНЕЗЫ)
Подлинную революцию произвела вдруг попавшая к нам в руки (сначала - ему в руки) небольшая книга Сат-ок"а "Земля Солёных скал". Автор - сын вождя индейского племени шеванезов (шауни, шаванов) и российской революционерки, полячки, бежавшей (где-то незадолго до Октябрьской революции) из ссылки с Чукотки - через Аляску - в лесные дебри северо-запада Канады, и ставшей там женой индейского вождя. Мы были потрясены! Оказывается, что вольные, кочующие по лесам и воюющие с бледнолицыми захватчиками индейцы - не красивое, романтическое, но давно минувшее прошлое, а - наша сегодняшняя реальность! Целое индейское племя ещё до сих пор не желает принимать рабства и с оружием в руках борется за свою свободу в своих родных диких лесах и горах, готовое скорее полностью, до последнего человека, погибнуть - нежели быть загнанным в резервацию! И до сих пор - свободно! И до сих пор дерётся с белыми - не смотря на огромные лишения, постоянные преследования и тяжёлые человеческие жертвы!..
Всё было решено: вот - куда мы бежим, и вот - ЗАЧЕМ мы бежим! Мы бежим - чтобы бороться за свободу истинно свободолюбивых, истинно близких нам по духу людей! Наших духовных братьев! И мы скорее погибнем вместе с ними - чем отступим!..
Позднее разрабатывались планы освобождения индейцев из всех резерваций в Соединённых Штатах и борьбы за полную независимость индейцев США и Канады. В случае неудачи этого предприятия был придуман план обратиться всем преследуемым индейцам к Советскому правительству с просьбой о переселении на территорию СССР и предоставлении им, по возможности, какой-нибудь автономной территории где-нибудь в Сибири или на Дальнем Востоке, в достаточно незаселённых местах (например, у Охотского моря).
Ещё позднее разрабатывались планы грандиозной коммунистической революции в Америке и создания, на первых порах, "Коммунистической республики Макензи" на северо-западе Канады. Главная роль в этой революции отводилась индейцам, эскимосам, неграм и прочим угнетаемым нацменьшинствам. Особую роль должны были сыграть потомки русских, а также украинских и польских эмигрантов...
Чтобы нам добраться до наших братьев-шеванезов, нами (в основном - мной) был тщательно разработан по картам водный маршрут, в основном - по рекам, с волоками на водоразделах, через всю Евразию и Аляску, от Ладожского озера - и до Большого Медвежьего озера в Канаде. Это была программа-максимум. А программой-минимум был побег на один из необитаемых островов Валаамского архипелага в северной части Ладожского озера и устройство там базы для первой зимовки...
(15) 8.7.85.
Однако, тем временем моего друга стали всё более занимать планы похищения на наш необитаемый остров горячо возлюбленной им красавицы-одноклассницы. Эти планы он разрабатывал в невероятно подробных деталях. Индейцы, революция, Свобода - всё это стало всё больше отходить у него куда-то на задний план. Он сгорал от любви. И думал о том, где бы достать хлороформ, чтобы безболезненно и надёжно усыпить при похищении свою любовь. На зимней, замёрзшей Неве нас будет ждать буер наготове, и - по льду Невы, а затем - Ладоги, на всех парусах - домой!.. Ну, а там, на острове, она, конечно, должна оценить его подвиг...
Эти его фантазии, конечно, не способствовали укреплению нашей дружбы...
Моя же мысль шла в другом направлении...
"ЛЕСНАЯ КОММУНА"
Ещё и раньше я ни за что не хотел согласиться с мыслью, что я один такой на белом свете - "не от мира сего". И потом это убеждение во мне только всё более и более крепло. Я всё более и более утверждался в мысли, что помимо нас с другом двоих должны быть непременно и ещё ребята (и девчонки, конечно), примерно наши ровесники, которые так же, как и мы, совершенно не могут жить в мещанском прозябании, вне Природы, вне борьбы, и так же жаждут, и ищут, и рвутся всей душой к настоящему делу; которые так же мечтают полностью и бесповоротно порвать со всем опостылевшим прошлым - и куда-нибудь убежать, чтобы найти настоящую цель в жизни, которой можно посвятить всего себя без остатка, и за которую и умереть не жалко. Не может быть, чтобы мы не нашли друг друга!..
И постепенно я всё более утверждался в мысли, что мы с другом не должны остаться одни - а должны стать неким ядром будущей общины, будущего братства наших единомышленников, которые решат посвятить себя той же цели, что и мы.
Так родилась идея-образ "лесной коммуны"...
Я придумал всех, кто должен был составить ядро будущего братства: придумал им внешность, имена, биографии, и как каждый из них смог найти остальных. И среди участников этой моей коммуны был один женский персонаж - с совершенно удивительной судьбой!..
(16) 9.7.85.
"СОКОЛ"
Постепенно шла практическая подготовка к нашему побегу. На сэкономленные на конфетах, мороженом и газированной воде деньги покупали самые дешёвые рыбные консервы. Я выточил дома, тайком от родителей, несколько десятков наконечников для стрел из "отпущенного" полотна ножовки, гвоздей и других материалов, сплёл несколько тетив для луков из крепчайших капроновых нитей. Было законспектировано множество литературы о съедобных диких растениях, охоте, рыбной ловле, приметах погоды, всяких индейских хитростях для жизни на Природе, путешествиях, географии, лесном, горном и водном туризме и многом другом, что могло бы нам пригодиться для практической реализации нашего плана.
Самой операции мы дали кодовое название "Сокол". Был придуман и соответствующий знак - схематическое изображение птицы. Сокол - птица Свободы...
"Штабом" нашего побега стал один из чердаков Государева бастиона Петропавловской крепости...
(17) 9.7.85.
1-ый ПОБЕГ
В середине ноября 1965-го года, учась тогда в 8-ом классе, в возрасте 14-ти лет, я 1-ый раз бежал из дома. Друг в самый последний момент оставил меня, пообещав присоединиться ко мне "потом". И я бежал один... Друг мне дал с собой портрет Ленина, вырезанный из газеты...
Бежал в один из самых глухих уголков Карельского перешейка, давно знакомый мне по летним разведывательным походам. И сразу же стал сказываться весь наивный утопизм моего проекта. Землянки, где я планировал обосноваться на зиму, я не нашёл (зимой местность выглядела совсем иначе...). Я остался под открытым небом. Верхней тёплой одежды у меня не было никакой, шапки и рукавиц - тоже. Ботинки, и штаны до самых колен, насквозь промокли - и уже не просыхали до самого конца моей эпопеи. Костёр от жуткой сырости отказывался гореть. Густыми, огромными хлопьями шёл мокрый снег, завывал холодный ветер...
На 2-ой день я нашёл средь огромного, заснеженного, насквозь продуваемого пустыря какую-то низкую, широкую и совсем дырявую будку (и это было достаточно далеко от ближайшего человеческого жилья). В углу, на цементном полу, попытался развести огонь - но он еле тлел, топливо было совершенно сырым. Наступила темнота. Непогода усиливалась. Одежда была насквозь сырой. Огонь мой потух - и больше уже гореть не хотел. Я попытался хоть ненадолго уснуть, лёг на грязный цементный пол, едва-едва прикрытый жиденьким и отсыревшим лапником - но меня тут же пронзило насквозь, до самых костей, ледяным, цепенящим холодом, и стало колотить - как из пулемёта. Тогда я, что есть силы, крепко-крепко, обхватил себя за плечи руками и сжал себя в плотный, тугой комок. Лёжа на спине, стал с силой, упрямо и ритмично, с дикой настойчивостью, бить в каменный пол согнутыми в коленях ногами. И запел "Вихри враждебные..."
На 3-ий день я со всей очевидностью понял, что если я останусь далее в лесу - то мне будет просто не выжить. Дождавшись рассвета, я тронулся в обратный путь... Шёл густой снег...
Было уже совсем темно, когда я, утопая в снегу, вышел со своим тяжёлым рюкзаком к станции Дибуны и, после некоторых колебаний, постучался в дверь с надписью "Посторонним вход запрещён". И вошёл, шатаясь и едва не падая от усталости. Сидевшая за столом немолодая женщина в накинутом на плечи чёрном железнодорожном бушлате, увидев меня, тихо ахнула и всплеснула руками. "Ты это куда - в Финляндию собрался?!" - воскликнула она. Впрочем, она тут же вскочила с места, подтащила меня к жарко пылающей круглой печке, напоила крепким, горячим чаем из большой жестяной кружки - и уложила отдыхать на большой деревянной скамье, укрыв своей жёсткой чёрной шинелью. Я тут же отключился... Разбудил меня уже милиционер...