Она пришла сразу - влажная, вяжущая, густая, распустилась во рту махровым цветком. Каждый удар сердца, отдаваясь в пульпе, пронзал мозг раскаленной иглой. Сперва я терпел и, чтобы отвлечься, читал "Швейка", жадно курил одну сигарету за другой, затягиваясь так глубоко и часто, что начинала кружиться голова и натощак накатывала тошнота, как у начинающего курильщика. Потом с ожесточением жрал анальгин и аспирин, клал в дупло ваточку со старинными зубными каплями "Дента", полоскал рот перекисью водорода, марганцовкой, соќдой, затем, морщась и кривясь, бегал по комнате, глотая все подряд, то надуќвая, то массируя щеку, ежеминутно пил прямо из-под крана ледяную воду - мне почему-то казалось, что она смягчает воспалительный процесс в кариесе /о неќизбежном, уже обеспеченном обострении своей хронической ангины я старался не думать/, - и, хищно ощеряя, косоротя рот, с омерзительнейшим присвистом втяќгивал в себя воздух, с такой ненавистью взирая на висящий на стене большой цветной портрет сфотографированной во весь рост супруги, будто именно она виновата в моих бедах. Глухая железобетонная стена этой тупой, разрывающей, сводящей с ума боли отгородила меня от мира. В однокомнатной квартире была атмосфера аквариума, как в начальных кадрах "Ночного портье". Ничего не помоќгало, даже новокаин! А после меня рвало чем-то белым /моча же стала почти красной/; я стоял на коленях над унитазом, яростно отплевываясь и матерно руќгаясь, благо супруга отсутствовала, ночуя у матери своей, - слава Богу, хоть от бесполезных соболезнований я избавлен и визга ее не слыхать. Ага, можно подумать, что напугаешь ее матом, да она и в добром здравии так виртуозно любого покроет - места живого же найдешь, ей по должности положено - работќник культуры.
От ночи почти ничего не осталось. Рассвет, как всегда летом, подкрался незаметно. В самом дальнем углу бережно сохраняемой маминой аптечки я обнаќружил дикаин и, закрыв глаза, представил: буквально через минуту правая стоќрона рта, в которой я, надув щеку, буду держать это сильнейшее местноанастеќзирующее средство, значительно превосходящее по активности кокаин, онемеет,
язык сделается твердым и бесчувственным, миндалины под ним станут лишними, начнется некротизация пульпы; нахлобучив на пылающий лоб горячую, мокрую от солёного пота подушку, я глубоко вздохну, с радостным облегчением погружаясь наконец-то в жаркий, тяжелый, неосвежающий, но так давно желанный сон; доќвольная, безмерно счастливая улыбка медленно сползет с моих истерзанных, кроќвоточащих губ; а над свежим, зеленым, отдохнувшим за ночь миром вовсю забушует раннее летнее утро. Однако стоит лишь слегка переборщить - и окончится мое земное странствование. В литературе описаны случаи смертельных исходов, связанных с передозировкой и неправильным применением дикаина, ведь он токќсичнее кокаина в два раза, а новокаина в целых десять! Нет уж, к чертовой матери.
Пошуровав в супругиных заначках, я вскоре выудил из ее зимнего сапога фанфурик спирта, торопливо перелил содержимое пузырька в стакан и, не разќбавляя, - это баловство, - единым духом выпил. Едва ли не с детства сроднивќшееся со мной зелье сладко обожгло мое привыкшее к подобным процедурам горло и помогло почти мигом! Без малого стоградусный тепловой удар моментально обезъядил всю проглоченную прежде отраву, приятно согрел желудок, ослабил колки до предела натянутых нервов, прояснил воспаленные мозги; смертельно раненная спиртом боль заползла в надкостницу и там, скрючившись, как змея, медленно издыхала, изредка огрызаясь. Стоило столько терпеть - мог бы приќнять и раньше. Да вот беда - еще захочется! Надо как-то отвлечься, чем-нибудь занять - если не ум, то хотя бы руки. Я сел на ковер, открыл тумбочку, в коќторой в идеальном порядке хранились плоды моего многолетнего творческого труда - вся жизнь моя! - легко нашел нужную тетрадь и, положив ее на край письменного стола, отправился на кухню, откуда вскоре вернулся с дымящейся чашечкой крепчайшего, лишь слегка подслащенного кофе - это было необходимо, чтоб отбить пробудившийся аппетит.
Я настежь распахнул выходящее на восток окно, полной грудью вдохнул свеќжий, бодрящий, упругой волной хлынувший в мертвую синь мутной прокуренной комнаты, воздух, прямо на уровне глаз своих словно впервые увидев старый сосновый бор за рекой, с высоты четвертого этажа бывший как на ладони: он тонул в плотной пелене белесого тумана, манил к себе темной таинственностью, но вот первые лучи восходящего солнца, косо пронзив эту ватную завесу, превќратили ее в прозрачную кисею, сделали похожей на фату подвенечную, и очнувќшийся от сна лес стал манить уже иным - радостной светлой открытостью. Под окном скоро соберутся молочницы, начнут переругиваться между собой, и, будто из детства, прилетит ко мне снизу пресный запах парного молока. Что ж, возвќратимся в прошлый век. Я допил кофе, открыл школьную, в линеечку, тетрадь,
каллиграфически исписанную мельчайшими карандашными строчками, из голубой, в истершейся от времени бархатной обложке памятки вынул черно-белую женскую фотографию, уворованную когда-то у друга, прислонил ее к хрустальной вазе с садовыми цветами и, закурив сигарету, придвинул к себе старенькую пишущую машинку "Москва".
2. ДВЕ СЕРИИ В ОДИН СЕАНС
До начала последнего сеанса оставалось чуть больше пяти минут. Он едва не застонал, увидев у кассы длиннющую очередь. Но вдруг в груди у него что-то оборвалось и засосало под ложечкой: почти у окошечка он заметил ее. Со сжавќшимся в комочек сердцем он с превеликим трудом протиснулся к ней.
- Здравствуй...
- Здравствуйте, - посмотрев куда-то мимо него застывшими как студень глаќзами, равнодушно ответила она.
- Вы мне билетик не возьмете?
- Сколько?
- Один.
- Давайте.
И он, густо краснея, положил рубль в ее горячую, как-то сразу вспотевшую ладонь.
- Какой ряд?
- Пятый, - сказал он, но, испугавшись, что они будут сидеть в разных конќцах зала /а ему так хотелось быть рядом с ней/, быстро добавил: - А впрочем, любой!
А через минуту она уже протягивала ему синий билет на седьмое место пятоќго ряда и тридцатъ копеек сдачи.
- Спасибо.
Она кивнула и отошла.
Он вышел на улицу, закурил сигарету и тут же с отвращением выбросил.
---
Войдя в зал, он увидел ее сразу: она сидела на втором месте последнего шестнадцатого ряда. Стиснув зубы, он сел рядом с ней на свободное кресло. Она ничего не сказала, даже не взглянула в его сторону. Но именно это ее нарочитое безразличие подсказало ему, что он ей далеко не безразличен. Радостќно и страшно стало у него на душе.
Он хотел только одного: чтоб оттаяли ее шустрые красивые глаза и исчезла между ними эта проклятая пугающая отчужденность, когда нужно обязательно на "вы" и когда, совсем не обязательно улыбаться друг другу при встречах. Они сиќдели, не шелохнувшись. Мы даже и не подозреваем, сколько десятков глаз ежеќсекундно наблюдают за нами при солнечном и электрическом свете.
Но вот свет погас.
---
Он сбоку коротко посмотрел в ее сторону, и почти тут же она повернулась к нему.
- Ну что? - спросила она невнятным, вздрагивающим шепотом. Непонятной и пугающей была интонация этого трагикомичного вопроса.
Он ничего не ответил. Волна мелкой дрожи скрючила его пальцы. Она так резко отдернула ивою руку, словно наткнулась на оголенный электрический провод, но сейчас же вернула ее в прежнее положение. И тогда он грубо, неуклюже схваќтил ее с подлокотника кресла и судорожно поднес к губам. Рука у нее была маќленькой и тонкой в запястье: сильная ладонь со смуглой шершавой кожей и застаќрелыми мозолями, короткие, крепкие, плохо гнущиеся пальцы с гладкими, будто отполированными ногтями, и с многочисленными заусеницами под ними. Она слабо пожала ему руку и склонила голову к нему на плечо. Движение- это было вялым, предельно замедленным и как бы неживым. Мягкие, вьющиеся змейками, пушистые волосы коснулись его лица. Согнувшись в три погибели, он дотронулся тубами до твердых, холодных, наглухо сдвинутых колен. Его рука нырнула к ней под юбку. И она вся затрепетала, когда он провел кончиками пальцев снизу вверх у нее под трусами. Малиновый свет мерцал на экране, и в этом тусклом, нереальном свете лицо ее изменилось до неузнаваемости, став вдруг загадочным и жутким.
Ничто, казалось бы, не разъединяло их: ни социальное происхождение, ни наќциональная принадлежность, ни вероисповедание, ни образовательный ценз, ни оседлость, ни имущественное положение, ни положение в обществе, ни прошлая деятельность, ни различный уровень интеллектуальной подготовки, ни ее замуќжество и ребенок, ни его свобода; конституция предоставила им равные права, закон свято гарантировал их соблюдение; не было каких-либо привилегий, касќтовых ограничений, расовой дискриминации, ступеней служебной и житейской иеќрархии, - но было нечто неизмеримо большее: пять пролетов лестничной площадќки - там, в их подъезде, а здесь - подлокотник кресла, за которым был чужой и чуждый для каждого из них мир, непонятный, пугающий и неприемлемый.
Ее волосы пахли пионами. Просунув руку к ней под лифчик, он сделал легкое, ввинчивающее движение вокруг вялых, поникших сосков, и ее маленькие, с кулаќчок, ртутно скользкие, округлые груди, свежие, и нежные на ощупь, мгновенно набухли, став неподатливо, резиново тугими. Он наклонился и поцеловал ее в губы.
- Не надо, - отвечая на его поцелуй, сказала она пьяно заплетающимся гоќлосом. И он послушался.
А когда фильм кончился, то он, выходя из зала и на ходу читая заключительќные титры, искренно недоумевал: как это такая лента могла, получить золотой приз на последнем Московском кинофестивале?
---
Он догнал ее лишь в подъезде. Она повернулась к нему с такой быстротой, что чуть не упала. Стремительно рванувшись вперед, он порывисто обнял ее поќкатые пышные плечи и увлек в темноту, намертво притиснув спиной к радиатору парового отопления. Его руки клещами вцепились в ее тело. Она застонала. А он жадно хватал широко открытым ртом ее тонкие дрожащие губы, касаясь языком ее влажных десен и гладких прохладных зубов с заметным прогальчиком между двумя верхними передними, ощущая у себя во рту ее бьющийся скользкий язык. Слюна у нее была густой и вязкой, как мед. Белое лицо с черными провалами глазниц металось перед ним.
И тогда он опустился перед ней на колени, широко разведя руки в стороны и чуть вверх.
Еe волосы зашевелились и стали живыми.
На улице раздались голоса.
Отпрянув от него, она метнулась наверх, громко стуча по ступеням лестницы белыми босоножками на модной платформе.
---
Радио было выключено, а свет он не зажег. Унылый слой застарелой пыли леќжал на телевизоре, радиоле, магнитофоне, книгах, письмах, газетах и журналах. Телевизор показывал плохо, приемник еле пищал, а маг сломался. Поток информации стал так велик, что уже перестал усваиваться.
Ему захотелось есть. Но когда он отыскал картошку с котлетками, то его заќтошнило, а едва заметил в холодильнике бутылку водки - вообще, чуть не вырќвало.
Нa столе стоял букет завядших цветов. Он подошел, понюхал - и ему сделаќлось так плохо, что хоть вой. Эго были пионы.
Раздеваясь, он с тоскливым ужасом подумал о том, что завтра предстоит как- то убить еще один выходной, а потом опять целых шесть дней лакейской службы в библиотеке среди самодовольных, напыщенных тупиц.
Он бухнулся на смятую несвежую постель, будто в грязную ледяную лужу, не приняв душ, не переменив трусы, хотя они были мокрыми и липкими. Если б она вдруг надувала приити к нему в эту ночь, он так ничего бы и не смог, только опозорился.
Часа два он ворочался с боку на бок, стонал, страдая мучительной изжогой, считал до тысячи по-русски и по-английски. Наконец уснул.
Во сне его терзали кошары: он летал, был счастлив и здоров, обнимал спеќлотелых нагих кинодив, а они - в самый волнующий момент - превращались в реќзиновых кукол и кошек.
Поздно ночью он проснулся. Прямо в глаза ему светило что-то багровое, зыбќкое, страшное. Он испугался и громко закричал.
- Опять напоролся, паразит! - сказали за окном. - И куда только милиция смотрит... Женился бы и жил, как все люди, так нет ведь...
3. ТИХИЙ ОМУТ
- ...когда у Маркса спросили: "Ваше представление о несчастье?" - он отвеќтил: "Визит к зубному врачу". Штудируй первоисточники основоположника научноќго коммунизма, благо их там у тебя навалом и если тебе делать больше не хрена, а меня оставь, пожалуйста, в покое. Ни к какому зубному я не пойду, даже к твоему личному. Лечи свои, вставляй... Да, потому что боюсь! И ты это прекрасно знаешь - не первый год замужем. Все! И не звони мне больше, не меќшай работать, - я шваркнул на рычаг телефонную трубку, грубо обрывая бессмысленное супругино "почему?"
Да что "работать" - все уже, допечатал. И ведь таких новелл десятки, а стихов сотни. И тысячи машинописных страниц! А опубликовано? В те времена попробуй опубликуй, лишь мечтать оставалось. Взять хотя бы этот рассказ - ведь невинный, даже лояльный. Но: "Что плакать об индивидуальности, о личной жизќни, когда на наших глазах растут зерновые фабрики, Магнитогорски, всякие комбайны, бетономешалки, когда коллектив..." - короче: "Стоит ли внимания челоќвек, когда речь идет о человечестве". А сейчас... Эх, да что толковать! Правда повесть о детстве прошлым летом в областном журнале все же опубликовали, жутко урезав и ни копейки за нее не заплатив. Ну, и кто б об этом узнал, не раздари я друзьям экземпляры, купленные в редакции за свои же деньги? А ведь раньше меня знали, прежде в газетах стихи мои печатали. И какие стихи! "Мне вот этот вот сон снится с давних времен: и вперед нет пути, и назад нет дороги". Что ж, теперь эту дорогу проторили - дорогу назад, в капитализм.
Цитируешь классиков соцреализма, то и дело перечитываешь "Поднятую целиќну" - тоскуешь, выходит, о том времени? Да, тоскую, но не о том времени, когда коммунисты - пропади они пропадом! - были на коне, не о том времени, когќда пресловутый соцреализм все давил, а КГБ совал свой буратинный нос во все щели, исхитряясь отыскать крамолу даже в строке "Пахнет город ароматами пеќчали", - я тоскую о тех днях, когда был молод, когда впервые смотрел "Пепел и алмаз" и "Teни забытых предков", когда в кино можно было ходить каждый день, когда водка стоила меньше трех рублей, когда меня влекло вон в те сосќны, когда жива была вся моя родня... и мама!
Тут ко мне нагрянул еще один нежданный гость - понос. Кал был без запаха, блестящего шоколадного оттенка, с белой пузырящейся пеной, напоминавшей пивќную. Я любил вкусно покушать, лакомые кусочки /в том числе - и особенно! - у особ слабого пола/ и крепкие напитки постоянно искушали меня, а за минувшую ночь я отважился испить лишь половничек холодного куриного бульона, два сыќрых яйца да подавился супругиной ленивой пиццей. Вынужденная диета всегда мука, но просто невыносимой становится она, когда утренний воздух за окном пропитан дразнящими запахами горячих завтраков. У меня же вдобавок ко всему геќморрой вылез.
Опять опустясь, на сей раз с предельной осторожностью, на ковер у тумбочќки , я заметил за ней парадные светло-коричневые на высоченнейших каблуках туфли супруги, взял их, поднес к носу и - что ж, процитирую самого себя: "от внутренности туфель пахло столь тонко, чуть внятно, но так сладко и вкусно - медом, летом, солнцем, - лучше всего подходит слово "ароматично", смачно выќговариваемое бабкой", - это из моей опубликованной в прошлом году повести. А давным-давно я написал: "у тебя все время было такое ощущение, будто за тоќбой ежесекундно следят, снимая всю твою жизнь скрытой камерой", - и, чтоб не разочаровывать операторов, не дать им подохнуть от скуки, я старался жить ярко, так же пытаясь и писать, стремясь достичь кинематографичности Вайды и Параджанова. Но со второго курса сценарного факультета ВГИКа пришлось уйти - из-за молоденькой стройной улыбчивой медсестры, жившей по совершенно незабываемому адресу: Московская, 2-87. Я вернулся к матери в этот маленький гороќдок, и вскоре она сказала: "Хватит тосковать! Какое у тебя любимое занятие? Как у Карла Маркса: "рыться в книгах". Вот и ройся", - и устроила в детскую библиотеку. О том времени у меня есть крохотный рассказик - его я сегодня и перепечатаю, благо спешить мне пока некуда. Вот только выпью еще кофе, покуќрю и начну. А в предыдущем рассказе я библиотекарей лихо приложил! Да вечно я их "прикладывал", но только сейчас понял - почему: просто мною двигала обиќда, ибо при всем моем интеллекте они не принимали меня всерьез, смотрели свыќсока. Особенно доставалось им, когда я после окончания областного культпросќвета, куда поступил лишь чтоб мамку не огорчать, работал уже во "взрослой" библиотеке: тогда я в своем стихотворении "Всем женщинам библиотекарям посќвящается" и "бльдятекарями" их обзывал, и пророчил: "надышитесь тут пыли - разучитесь рожать". Что ж, пророчество сбылось - на самом мне и моей супруќге. Из той библиотеки я ушел с треском, "оставив двери настежь, забыв девиц, долги и кутежи", в "Комсомолке " как раз появилась весьма резкая статья, на которую я не замедлил откликнуться. Где он, этот сумбурный отклик? А, вот. "Только что прочел большую статью Л.Никитиной о наших библиотеках и полностью с нею согласен. То, что там делается, - это, если не кошмар, то уж, во всяком случае, тихий ужас. Много я видел библиотек, во многих работал, но во всех одно и тоже: обман и надувательство. Вся работа ведется исключительно только ради галочки; приписки стали самым обычным делом, план выполняется лишь на бумаге, что же касается массовой работы - то это не более как миф. А попроќбуй со всем этим бороться, прояви свою собственную инициативу - тебя съедят. Отделами культуры руководят люди, как правило, не имеющие высшего библиотечќного образования, а в самих библиотеках сидят вчерашние школьницы, непопавшие в институт, - девицы столь ограниченные..." Да ну к черту, читать про них! Перевернем страничку. "Чернышевский, Крылов, Андроников были библиотекарями. О первых двух ничего не скажу, но спросите у последнего: хотел бы он сейчас снова быть библиотекарем? Вряд ли он ответит утвердительно. Л.Никитиной легќче. Она - женщина/хоть ж не женская это работа/. А я - мужчина, следовательќно - белая ворона, ходячий анекдот и в глазах читателей, и в глазах своих собственных "коллег". И - хоть ты тресни! - ничего этого не изменишь. На шестьдесят с лишним человек библиотечного отделения, на шестьдесят с лишним девчонок я был один парень. Но там я этого не замечал, там мне это даже нраќвилось. Учиться было легко, весело и интересно, и я не жалею о том, что училќся. Но учеба - это одно, а работа - это /увы! увы!/ нечто противоположное. У меня диплом с отличием, но в библиотеке я сейчас не работаю и работать там не буду. Лучше ум без работы, чем работа без ума, тем более что ум без рабоќты никогда не останется". Да, библиотеки были и остаются тем тихим омутом, в котором водятся черти. Как, впрочем, и вся наша страна. Прежде при слове "культура" мне, как Герману Герингу, хотелось схватиться за пистолет / точнее, за поджиг/, теперь же хвататься не за что и не из-за чего, ибо сейчас в стране хозяйничает свора упырей во главе с вурдалаком, изо всех сил стремяќщаяся превратить весь народ в, выражаясь словами Гашека, "онанистов псевдоќкультуры", а подлинную культуру пытаются убить. Мат майским соловьем разлиќвается по радио и телевидению, но тошнее всего то, что его, в отличие от горќбачевских времен, с упрямой тупостью, как когда-то глушили "вражьи голоса", стараются замаскировать трусливым писком - переняли у американцев , у этой нации лицемеров и ханжей. Конечно, не все библиотекари одинаковы, есть и исклюќчения - моя супруга, например. Познакомились мы, когда она была заведующей, и уговорила-таки меня поступить в свою библиотеку, ведь ночная кукушка всегќда перекукует! Ну, теперь-то мне на все свои прежние проблемы начхать, да и работать с ней можно, хотя тоже...
4. ЛЕТО ТОГО ГОДА. Фрагмент
Она вошла в восковой церковный сумрак библиотеки, волнующе шурша зеленой дымкой распахнутого летнего плаща, вызывающе громко стуча высокими каблуками модных белых туфель, зажав, в кулачке букетик ландышей, и вслед за нею в откќрытую дверь потек с улицы головокружительный аромат доцветаюшей у подъезда сирени.
- Привет! Сидишь? Ждешь? Нет читателей? Извиняюсь за опоздание, - затараќторила она с порога. - Мы сегодня с тобой вдвоем работаем? Вдвоем! Заведуюќщая выходная, завчитальным залом выходная....
- И уборщица тоже, - вставил он, напряженно вглядываясь в ее смуглое сияюќщее лицо без намека на косметику и пряча под раскрытую книгу листок бумаги из школьной тетрадки в клеточку. - Здравствуй...
- Здравствуй-здравствуй, - она положила на стол сумочку и букет, бросила плащ на стоящие у окна стулья и подошла к нему. - Что это ты читаешь? "Улица провалилась, как нос сифилитика. Река - сладострастье, растекшееся в слюни. Отбросив белье до последнего листика, сады похабно развалились в июне". Фуй, Господи, гадость какая! И это в районной детской библиотеке! Постыдился бы такое читать!
Он открыл было рот, но она опередила его:
- А это что такое? - и вытянула из-под книжки спрятанный им лист, исписанќный вверху его почерком: всего четыре стихотворные строки синими чернилами. - "Зеленый плащ, как зелень майских яблонь, и туфли свежие, как рюмки коньяка, хочу погладить свитер твой оранжевый - дрожит, трясется робкая рука!" Вот те на! - она удивленно вскинула аккуратно причесанную темноволосую голову и усќтавилась на него так, будто впервые увидела; ее лучистые глаза неуловимо меќняли свой цвет. - Уж не про меня ли это? А?
Он порывисто встал и, чувствуя, что краснеет, отвернулся в сторону, наткќнувшись взглядом на обложку журнала мод: жгучая, жутко размалеванная брюнетќка с цыганскими серьгами, в красном костюме и роскошной рыжей шапке своей пористой, словно бархат, кожей и жирно намазанными ярко-розовой помадой чувстќвенными губами напомнила ему их заведующую.
- Про меня? Да? - допытывались она, надвигаясь на него высокими острыми грудями, туго обтянутыми тонким пестрым свитером, в котором преобладали оранќжевые тона.
Он смущенно кивнул. Она широко улыбнулась, обнажив в левом уголке рта стальную коронку:
- Молодец! Пойду ландыши в воду поставлю, а то завянут. Последние, жалко. Нa! - она протянула ему два хрупких печальных цветка. - Засуши! Когда-нибудь посмотришь и вспомнишь про меня:
- вот, скажешь, подарила мне одна... болтушќка! - и, подхватив плащ, гулко забарабанила в пол тоненькими каблучками узкоќносых шпилек.
Через минуту она вернулась. Он пересел на стулья под окошком и усмехнулќся, разминая сигарету:
- Читателей, говоришь, нет?
- Да кто же потащится в такую жарищу? Поди все на речке торчат... А что?
- А ты загляни под стол, посмотри, сколько там всего натащили, когда ты вчера, после обеда отпросилась... куда-то!
Она наклонилась и всплеснула руками:
- Эх, ядрена мать! - От этих ее слов он вздрогнул. - Чего же ты их по месќтам-то не расставил? - как ни в чем не бывало говорила она, роясь в книжках.
- Это когда же бы я успел?! - возмутился он. - Я же не Шива, у меня всего две руки, расставляй! Если тебе загорелось.
- "Расставляй"! У меня ты есть! Шило какое-то придумал...
Вынув две книги, она сняла туфли и босиком влезла на стол, чтобы поставить книжки, на выставку, посвященную творчеству Сладкова, возвышавшуюся над абонеќментом. Стараясь пристроить их на самый верх, под заголовок, она приподнялась на цыпочки, отставив в его сторону голую правую ногу: мускулатура полных заќгорелых икр напряглась, подчеркнув их неправильную округленность, пухлые пятќки и гладкие подошвы ее маленьких пышных ступней порозовели и стали чуть влаќжными от горячей внутренности турель, узкая черная и без того короткая юбка задралась, открыв его жадным глазам не только молочно-белые ляжки с алым прыќщиком на одной из них, а даже и кружевные трусы с ясной и темной впадиной под ними. Всю эту зиму он проболел, безвылазно сидел дома, женщин видел лишь из окна, и ее теперешняя близость будоражила, подхлестывала его к чему-то, радуя и пугая одновременно, а от такой, столь соблазнительной позы, - вообќще перехватило дыхание.
- Нe ослепни! - кокетливо глядя на него из-за плеча, ласково проворковаќла она.
- Ты фильм "Бриллиантовая рука" видела? - хрипло выдавил он из себя.
- Нет, - она живо повернулась к нему, маняще блеснув от природы перламутќровыми ногтями коротеньких крепких пальцев босых ног, - но в воскресенье вечером пойду, мне мой жених и билеты вчера достал, - и так красноречиво посќмотрела на него из-под длинных ресниц, что он подумал: одно желание, одна мысль изменить близкому человеку - уже измена.
Душераздирающе улыбнувшись, он промолчал. Она соскочила со стола, сунула ноги в туфли и, напевая, ушла в читальный зал. А он остался на абонементе.
И день потянулся долго-долго, как в старые добрые времена, когда в их глуќши еще не знали радио. Было жарко, сыро после ночного грозового ливня и очень душно. Читатели упорно не желали идти. Он то и дело выходил покурить на задќний дворик, там было хорошо, зелено, росла бузина, яблони и вишни, курчавиќлась сочная густая трава, цвели веселые ромашки, белые колпачки сурепки, дуќшистая желтая кашка, еще какие-то скромные синенькие цветы, а он томился и тосковал, пуляя камушками в большую кучу лиловой золы, наваленную перед двеќрью.
Ровно в пять они заперли библиотеку и отправились по домам. "Ты снова тут, ты собран весь, ты ждешь заветного сигнала, и парень тот, он тоже здесь, среќди стрелков из "Эдельвейс" - их надо сбросить с перевала", - неслось из расќпахнутых настежь окон соседнего дома: там слушали мягкую пластинку с песнями Высоцкого из "Вертикали". Полтора квартала они прошли вместе, а на углу Кироќва и Советской он свернул направо, а она - налево.
Придя домои, он первым делом положил подаренные ею ландыши в толстый учебќник по экономической географии зарубежных стран для 10-го класса, между 322-й и 323-й страницами, затем сел за стол, и дописал свое вчерашнее стихотворение, начало которого она так бесцеремонно прочла нынче утром: "Зачем гляжу в глаза я эти лживые? Чего ищу в медовых волосах? Вчера была, как бабочка пугливая, сегодня стала злобной, как оса! Чего ж ты хочешь, яблонька убогая?! С твоим умом - вагоны б разгружать! Вчера хотел сказать тебе я очень многое, сегодня ж понял - лучше промолчать!" - над первой строкой поставил ее инициалы, под последней - дату и подпись. Потом пошел в кухню, опрокинул пятьдесят граммов неразбавленного спирта и, уткнувшись носом в "12 стульев", съел целую сковоќродку отбивных котлет.
Допивая стакан томатного соку, он услышал, что с улицы его зовут, украдкой выглянул в окно и увидел у подъезда соседку с верхнего этажа.
- Ты чего это от нее прячешься? - удивилась мать. - Она ведь зовет тебя! Иди, посиди с ней у двора, погода-то какая!
"Что ж, - горько усмехнулся он про себя, - мне, видно, только и остается, что сидеть с замужней женщиной, на четыре года старше меня, у которой ноги бутылками и ребенок. А погодка, действительно, хоть куда! В такую погоду хоќрошо ... повеситься!"
А лето того года еще только начиналось...
Откуда ему было знать тогда, что это будет лучшее лето в его жизни.
--- --- ---
Да, это только фрагмент. Может, когда-нибудь напишу подробно. Хотя чего пиќсать? Что уж такого счастливого случилось в то лето? Ну, пришла на следующий день в библиотеку девочка, перешедшая в восьмой класс, в прямом смысле слова вскружила мне голову своей раскованностью, формами вполне сформировавшейся женщины, неповторимой улыбкой, после была в моем творчестве болдинская осень, но четырехлетняя разница в возрасте убила все! А сейчас вот супруга ровно на столько меня моложе - и ничего, так цветет - краше барышень, ее лет ей сроду не дашь, да и я с ней рядом не вяну, внешне еще вполне, коль скоро юные предќставительницы самой строгой конфессии мне первыми в любви признаются. Что ж, по Сеньке - и шапка. Совсем недавно мы с супругой в другую библиотеку перешли и здесь теперь на равных правах: я, как всегда, работник абонемента, а она - читального зала, с облегчением мне сказав: "Ну его в жопу, это заведование-" Что касается той моей коллеги из детской, надо отдать ей должное: вот кто прирожденный библиотекарь! Когда я учился в культпросвете, она зачем-то приќехала в тот город, заметила меня в густой толпе на трамвайной остановке и так прямо и метнулась ко мне со всех ног! Но первыми ее словами были не "приќвет" или "здравствуй", а "ты нам должен!" - то есть не все книги им сдал. Одќнако в этом она ошиблась: я все принес - друг свидетель, - о чем до сих пор жалею, ибо некоторых изданий - например, "Маленького принца" с цветными илќлюстрациями автора - отыскать мне не удалось. Не все ведь такие честные! Или глупые. Потом она вышла замуж и уехала на Дальний Восток. Соседка сверху поќменяла наш город на областной центр. А та девочка теперь спилась. Ну, и точќка на этом. Благодать писать о людях, которые из твоей жизни уже ушли. А о близких - хуже нет: столько потом обид! "Я с тобой раздружусь". Я глянул на синее пятно на голубоватых обоях комнаты: супругу сфотографировали в новогодќний вечер, и весь вид ее, как пел Высоцкий, "в преддверьи пьянки" был столь приторным, умильным и истомившимся, что впору самому запить дён на двенадќцать. Ладно! Сколько там натикало? Пора собираться на работу, точнее, на слуќжбу. Сегодня, слава Богу, вроде нет той "убийственной", по выражению супруги, жары, прочно установившееся с конца прошлого месяца, - некоторые вон даже в костюмах. Сейчас побреюсь, почищу зубы, приму душ, а потом...
Зачем в милицию? - недоумевал я, выходя из дома. Однако особой тревоги не испытывал, ведь никаких пьяных выступлении за последнее время у меня не было, В старинном здании через дорогу прежде помещался ресторан, а теперь - черт-те что, но спиртное там все же продавать продолжали. "Антиполицай" у меня есть, так что сто граммов коньячка мне не повредят, от него я не пьянею, соточку
выпью - сразу взбодрюсь, развеселюсь, душой любой компании становлюсь, потом можно сколько угодно - таким и останусь, если только с другими напитками коќньяк не мешать. Да и профилактикой возвращения зубной боли это послужит.
- -
5. Ж Е Н А
- Умеете обращаться е такой вот игрушкой?
- ...
А то вы не знаете! Как после последнего школьного новогоднего бала полкласса впервые забрали, так до сих пор и пасете! А особенно меня - я ж местќная достопримечательность, знаменитость! Вам все известно: и наша повальная юношеская страсть к самодельному огнестрельному оружию, и моя унаследованная от предков-охотников меткость, и всем моим громким пьянкам вы ведете счет. Короче, давненько я с вами на короткой ноге. Но короткая нота - это больная нога. Времена, однако, сильно изменились: прежде чекисты, услыхав у популярќных тогда "радиохулиганов" мои стихи /гитару я так толком и не освоил/, лишь без особого рвения неделями вербовали меня в стукачи, а эти теперь прямо сраќзу пистолет мне в руки суют! С чего бы это вдруг столь трогательная забота о моей безопасности, ведь сроду я не был для них персоной грата, скорее наобоќрот. Программы защиты свидетелей у нас нет. У нас свидетели могут пострадать не меньше обвиняемых. На самоохрану переходим, как в гражданскую войну? Самоќоборона очевидца? "Очевидцы" - есть у меня такой рассказ с печальным финалом. "Все финалы трагичные у меня в этот год, в неприличном приличное, или - наоќборот". Только вот очевидцем чего я оказался? А может, просто подставляют? Но хоть какая-то причина должна быть! Ведь не десятилетней же давности строќки: "...довели до края, до креста, эти "демократы" - "трали-вали!" - сорок сороков опять наврали, сунув вместо Ленина Христа". Нет, конечно, это ж не прежнее УКГБ, а обычная ментовка. Ни слова я этому мудаку не скажу, хватит с него моей мимики и жестов, и спрашивать ничего не буду - сам все выложит.
- Посмотрите на эти фотографии. Эта троица совершила побег из мест заклюќчения. Сейчас они в нашем городе.
- ?
Хрен редьки не слаще! Мне-то это на хера?!
- Да вот, как говорится, видит око - да зуб неймет. Никак не ухватим. Не хватает у нас людей! Особенно - профессионалов. Вот номер моего телефона. В случае чего - звоните. В обиду мы вас постараемся не дать, но опять же, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай. Так что пистолетик с собой возьќмите. Вы в библиотеке ведь вместе с супругой работаете?
- Да, - разомкнул я наконец-то онемевший, как от дикаина, рот.
- Заметная, занятная она у вас.
- !
- Так вот, перед вашими выходными одного из этих... - вот этого - в рестоќране "Север" видели с вашей супругой. Вполне возможно, что уже сегодня он вас навестит, - парень настырный. Теперь вам все ясно?
- Ясность, как говорил ваш коллега Мюллер, - это одна из форм полного туќмана.
- Да? Не пейте больше сегодня. Ну, всего доброго! Длинные волосы вам идут.
А ты как думал? Еще дед Щукарь в восемнадцать лет "очень даже преотличќно знал, что жениться - не меду напиться". В одном из посвященных ей стихотќворении я написал: "Ты всех милее мне и ближе: в тебе есть все - а мед, и соль", - последняя перевесила, соли оказалось больше. Ну, дерьмо, тварь развќратная!
"Одного из этих..."! Да она б смогла сразу со всей этой блатной троицей - наќчиталась, насмотрелась порноговна
Мало ей, что вокруг нее вечно вьется вязанка местных поэтов, музыкантов, хуќдожников, - на это мне начхать - пусть потешится, ведь никуда она не денется от меня. Я - могу. Но - жалко. Привык. Изменял - только на бумаге! Говорят, куда, мол, денется, когда разденется, - а от меня и раздевшиеся девались. И ведь до сих пор всё в ней меня умиляет, даже все многочисленные недостатки и изъяны ее: изломанность, манерность, наивная игра в "крутую даму", потускневќшие зубы, заметные шишечки, вдруг выросшие над большими пальцами маленьких ног. Продолжает часто сниться, уменьшительно-ласкательные суффиксы в её имя по-прежнему слетают с моих губ, когда ее даже недолго нет - тоскую, жду /а что было перед нашими выходными?.. не помню... да писал наверное как всегда!/, а увижу - учащается пульс, сипнет голос, начинает знобить, и голова кружится, - хотя, конечно, не так, как от той девочки из детской библиотеки. И все же заметная грязнотца в супруге моей есть! Ага, один ты стерилен, как скальќпель перед операцией, что не мешает тебе жадно лизать жарким взглядом голые ноги всех встречных и поперечных красоток, без устали трахать ненасытными глазами их вызывающие зады! Но я же, так сказать, бесконтактно... А может, все же и я виноват?.. Отгородился от супруга своим творчеством, по уши ушел
в него, а ведь она могла б помочь, посоветовать что-то, ведь умненькая... После первого нашего поцелуя я написал: "В губах прохладных ласка". А щёки тёплые... Конечно, я идеализировал и продолжаю идеализировать её - а почему? Потому что с идеалами жить проще, чем с живыми людьми. Да, не любить человека можно по многим причинам, но всегда найдётся одна-единственная, за которую его полюбишь. Но польститься на беглого урку........................................................................
Может, скоро в зону с сексмиссией махнет? Но на лбу-то не написано, кто есть ху! Или действительно сейчас любят не поэтов, а воров?.. Если чужая баба завсегда слаще, то и чужой мужик, видать, тоже. Ладно, хватит об этом. Да и воќобще, пошла она в дыру, нравится искать приключении на свою распышневшую жопу, хочет, чтоб, как выразился светлейший князь Кутузов, "мордой - да в говно!" - на доброе здоровье, пусть его хоть ложкой жрёт, как персонажи де Сада, все они одним миром мазанные!
Прямо напротив новенького здания милиции, в старом, когда-то синем, а сейќчас сером доме и была прежде та детская библиотека. Дом давно пустовал, пожелтевшие от времени газетные листы плотно закрывали мутные стекла пыльных окон с пустыми подоконниками, некогда густые кусты сирени у наглухо заколоченного теперь подъезда выкорчевали; её запах стал ассоциироваться у меня с похоронами мамы. Я тяжело перешел через дорогу, привычно глянул в щель воќрот, но своего прошлого там не увидел. А жара-то, оказывается, еще убийственнее вчерашней. Этот знаток русских пословиц - ну прямо как мать родная! "Не пейте больше сегодня"! Вывод: ни хрена не стоит этот хваленый "Антиполиќцай"! Или по моим глазам мент заметил? Ведь коньячок-то я после спиртика приќнял. Да -а, всю жизнь мамка мечтала, чтоб я ни капли водки в рот не брал, лишь жрал в три горла! А еще - чтоб женился, желательно - на деревенской деќвочке, с которыми она, работая в райполиклинике, часто общалась, - они, мол, все такие трудолюбивые, скромные... Да это в царской России были деревни и сёла, а в Советской - совхозы и колхозы, сделавшие из скромных работяг совќковое хамло, ленивое, упрямое, тупое, агрессивное, избалованное и капризное до крайности! Раскулачивали - не тех. Раскулачивать надо было голь голожопую, которая сама не умела, не хотела учиться жить и другим не давала. И сейќчас старается не давать, вставляя в колеса палки в извечной надежде на доброќго барина, в приход которого сама же не верит, любя лишь себя. Сиволапые куќхарки, даже получив высшее образование, научиться, по лозунгу Троцкого, упќравлять государством так и не смогли, а вот готовить - разучились. Хозяева - на букву "х"! - превратили страну в хлев! Барствующие холопы, нищие спесивќцы!.. К чертовой матери все это, зарекался ведь лезть в политику, но она саќма отовсюду на всех прет! И женила меня на себе дочь бывших партийных номенклатурных функционеров с дачей, машиной, двумя квартирами, но живём мы с ней в моей, и, справедливости ради, надо признать, что избалована она не слишќком, капризами почти не грешит, всего этого в ней в меру, как раз для шарма, пикантности придает. С ней нет дискомфорта, который появляется от неумения создать уют, да комфорт я и сам создам, только не мешайте, а она вся такая уютная, домашняя, но и на люди с ней выйти не стыдно. Даже работая под ее началом, я не ощущал себя израильтянином в арабской тюрьме. Ну вот, опять я к супруге вернулся... А к кому ж еще мне возвращаться, если у меня, кроме нее, никого нет?! Глаз на меня она положила давно: прочитав в газете мои стихи, пригласила на встречу с читателями к себе в библиотеку, сначала ей со мной было просто интересно, близость наша ограничивалась лишь легкими объяќтиями и целомудренными поцелуями, - большего, мол, быть не может, - а после яблочного путча, когда я стал выступать уже не только в читальных залах, школах, училищах, но и в клубах, домах - даже дворцах! - культуры, когда выќшел сборничек моих стихов, - романтическое увлечение друг другом, невинные наши отношения переросли в столь бурную, всепоглощающую, доходящую до садоќмазохизма , до буйного безумия страсть... Чего язык прикусил? Кого удивишь сейчас сексом, если "Калигулу" по телевидению крутят без купюр, а "Ночного
портье" в кинотеатре ты смотрел, оказавшись на сеансе единственным зритеќлем! ...В общем, мы расписались. Жаль, детей у нас нет, дочка от нее мне б не помешала, но сперва для себя пожить хотели, а время на месте никогда не стоит, хотя я-то, положим, и сейчас готов, да вот она боится - возраст, смеќяться будут... Зря пиджак не надел - маскируй теперь в кармане брюк эту дуќру! Интересное кино: сунули ствол - и "всего доброго!" - горький фарс какой- то! "Замкнулся круг - не разорвать! Наш горький фарс всегда в зените. Кого винить? Кого карать? За все себя благодарите". Не скрою, на заре туманной юности носил с собой и ножи, и поджиги, и - чего греха таить! - живодерствовал в детстве над мухами, кузнечиками... Да и кто из детей этим не грешил! Даже cyпругa как-то призналась: "В пионерском лагере в соснах я девчонкой стрекоз любила ловить: поймаю на речке за хвост стрекозу, засуну ей сзади сосновую иголку, а сама гадаю - полетит ли она с иголкой в жопе?.." А в янќваре прошлого года... У чехословацких кинематографистов был такой фильм - "Вот придет кот", а у меня -
ВОТ УЙДЁТ КОТ
/В ночь на 13-е/
В ту ночь устал
я Господу молиться,
Во мне опять
бунтарский дух восстал,
А он искал,
где от НЕЁ укрыться,
Он чуял, что
последний срок настал.
Да, лихо я
встречаюсь с новым веком -
Он мне на год
нутро всё искромсал,
Да, если б был
мой Киса человеком -
Я б про него
строки не написал.
Я - человек,
Я грешен, кто не грешен, -
Но чем же мой
Двухлетний кот грешил,
За что же вдруг
На муки крюк повешен
За что в него
вонзили столько шил!
Его зрачок
Казался больше глаза,
В нём мне упрёк -
Не можешь, мол, помочь.
Кончайте врать:
Вам - кокарбоксилаза,
Ну а котам -
Лишь боль в немую ночь.
Кап-кап слеза -
И застывает солью.
Я, человек,
Был бесполезной тлей.
Неделю он
Боролся с этой болью,
Устал и лёг
На горло мне петлёй.
Потом скользнул
Мой Киса тихо на пол,
Оставя след
В шерсти щеки моей;
Настал мой срок -
Я глянул вниз, заплакал,
И смыли слёзы след его когтей.
---
...А я очки
Всё прячу по привычке
И в туалет
Не затворяю дверь,
Хоть те зрачки
Закрыли все кавычки,
И Кисы нет -
В земле мой нежный зверь.
Заставить себя дочитать это стихотворение до конца супруга так, кажется, и не смогла, она тогда в больнице лежала, по телевизору шел фильм "Этот безумќный, безумный, безумный, безумный мир"... И мне стрелять в людей?! Мне, коќторому всех жалко, потому что все одиноки и смертны! После первого вызова в андроповскую охранку, я написал стихотворение "Слепцам и судьям", заканчиваќющееся словами: "Я брошу все! Стихи засуну в печку! Искореню! Раскаюсь! Повинюсь! Вы лишь ответьте: ЧТО ТАКОЕ ВЕЧНОСТЬ: Я - человек! Я вечности - боюсь!" А вот с недавних пор почти перестал ее бояться, ибо мне пришло на ум, что вечности две: та, которую мы проживаем, и та, которая нас ждет, и еще неизвестно какая из них страшнее. Не страшусь вроде уже и смерќти... Был у меня друг, намного старше меня, и читал ему я все написанное, даже раннее, наивное, несовершенное: " - Мразь! Сволочь! Слюнтяи! Подонок! - цедил Крис сквозь крепко стиснутые зубы, а автомат дрожал и вибрировал в его руках, продолжая дырявить тело Андреева, и я видел, как дымится его пиджак, лопается кожа и липкими красными фонтанчиками слабо прыскает ярко-алая дымящаяся кровь..." Друг вздохнул: "Как ты, дружище, со своими врагами... Эх, хотелось бы и мне так!.. Хоть на бумаге..." А в жизни?! Литераторы редко переходят от слов к делу. Как в бабелевской "Конармии": "...пошел вперед, вымаливая у судьбы проќстейшее из умении - уменье убить человека". И я иду. Тут и идти-то всего-ничего, минут пятнадцать ходьбы от силы, но прежде за столь короткий промежуток времени я натыкался по меньшей мере на восьмерых знакомых: первые торопиќлись на работу, вторые возвращались с нее, третьи опаздывали в кино, четверќтые спешили на свидания, пятые жаждали выпить в барах кружечку-другую пивка, шестые ждали автобус, седьмые вываливались из него, а восьмые шлялись просто так. И с каждым из них нужно было останавливаться, здороваться, говорить. Все они, матеря погоду, просили закурить, хотя карманы их оттопыривали сигаретќные пачки. Тогда в этом проклятом городе почти все знали друг друга в лицо. Теперь же - ну хоть бы одна знакомая рожа! Хорошо это или плохо? Да смотря с какой стороны смотреть - у каждой медали их две. Высказаться, конечно, хочетќся, но кто мне поможет?! Это не в детстве, когда на твои зов, мигом мчалась вся кодла. Сунули пистолет... А не будь я известной личностью, не печатайся в журналах?.. "Горький фарс" - есть у меня такой рассказ об ограблении банка. В "Очевидцах" мои свидетели гибнут, а вот у меня предчувствие, что все сегодня обойдется, левый глаз чешется - к счастью, по бабкиной примете. Если же правый - не к добру. Интуиция меня редко подводит. Хотя чаще она со знаќком минус! Например, чувствуешь перед пьянкой: быть беде - и все равно хлеќщешь! И что, как правило, получается? Великолепнейшее начало при полном туќмане конца. Просыпаешься - хорошо, если не на нарах. Ну как тут опять не вспомнить "Швейка" - гениальная книга, на все случаи жизни! - "Скажите, поќчему у вас ничего, решительно ничего нет?" - "Потому что мне ничего и не нужќно". Но ведь мне-то нужно!!! Мое творчество... Да тот же "Швейк"! И супруга, и не трону я ее - пусть живет. Даже если она трахалась с тем типом - мстить я ей не стану, не припомню, слова худого не скажу. Наверно самой теперь проќтивно - наверняка ведь по пьянке. "В теле хмеля ток - вот и бесишься, близко локоток, да не вцепишься. И не людям нам дать ответ за грех, мир людской - бедлам, боль чужая - смех". Господь ей судья, а Он и не таких прощал.. Ох, вот только не надо впутывать Господа в наши блядские дела! Она как-то сказала, а я зарифмовал: "Мы ж поколение утрат и бед, и, к сожалению, ну всё не в цвет". А раз в разговоре с подругой проговорилась при мне: "Нам, честным давалкам..." Да весь фокус в том, чтоб д а т ь ч е с т н о. А вообще-то хорош хныкать! Не ты первый, не ты последний. Вспомни, что по этому поводу гутарили взгальные донские казаки: "Об чём вы горюете? Кубыть корчажка с молоком, приедем со службы - и нам достанется". Тебе же и со службы приезжать не нужно - ты на свою службу должен идти: до прихода первых посетителей - если только в такую жару они придут! - Подвести статистику за вчерашний день, заполнить дневник, занести в алфавит новых читателей, расставить формуляры, разобрать фонд, приќбрать /уборщица нынче выходная/ на столах, выкинуть окурки из пепельниц, откќрыть форточки, полить цветы, просмотреть свежую прессу. Понатыкали на каждом углу забегаловок - вгоняют богатых в соблазн! Что ж, пара минут в запасе у меня еще есть.
За полквартала до библиотеки я зашел в пустую рюмочную, взял сто пятьдеќсят граммов коньяка, лимончик, отошел к крайнему столику и, встав спиной к стоике, уставился в окно. У меня было какое-то странное, совершенно необъясќнимое, а потому пугающее состояние, словно я смотрю на себя со стороны, будќто наблюдаю за собой откуда-то сверху, и что-то мешало дышать. Я встряхнулся.
- Позвонить можно?
- Пожалуйста.
Я позвонил домой, к супругиной матери, в библиотеку; никто нигде к телеќфону не подошел.
---
Совсем недавно мы ездили в областной центр к супругинои сестре. Родной когда-то город неприятно поразил меня пытками с трудом рассасывающихся автомобильных пробок, умопомрачительной жарой, потными толпами, истребленными кинотеатрами, бездарной рекламой почти сплошь на английском языке, ловко переводимой проходящими мимо господами и дамами на родимый заборный мат, уныќлой серостью заполонивших местный Арбат летних питейных павильонов и сногсшибательными ценами в них, а живые картины у цирка просто ошарашили.
Мы сидели под тентом кафе, я демонстративно вынул коробочку немецкого "Мемфиса", известного, еще со времен бравого солдата Швейка, но теперь, понятќное дело, с фильтром. Едва заметив у меня эту диковинку, барменша мигом приќнесла нам пепельницу. Супруга курила только ментоловые, затягиваясь редко, лишь вберет в рот дым, подержит его там и короткими упругими струйками выпусќтит, не дав доити до легких. Две девицы за соседним столиком тоже заинтересоќвались мной. Юбка у крайней была чисто символической и приподнята столь высоќко, что меж целомудренно сдвинутых узких лилейных бедер виднелись белые труќсики, под тонкой тканью которых четко обрисовывался темный ухоженный кустик. Да чего уж тут тень на плетень наводить, мне нравилось изображать из себя крутенького, богатенького Буратино, во всеобщем, как мне казалось, внимании прекрасной половины человечества я прямо купался! - но, одновременно с этим упоением, стало часто охватывать отчаяние: с кем живу?.. о ком пишу?.. о чем мечтаю?.. - больше всего угнетала пропасть между зафиксированной когда-то мечтой и нефиксируемои сейчас - ведь весь в прошлом! - реальностью, мечтал на бумаге, писал тогда, что хочется чего-то тихого и кроткого, но красивого, конечно, - а в жизни получил... Человек никогда не доволен тем, что имеет.
Я исподлобья глянул на супругу: она сидела, лениво закинув ногу на ногу, вяло покачивая кончиками пальцев босоножку без задника с закрытым, нелепо длинным, тупым носиком, от чего ее 37-й размер казался чуть ли не 41-м, в такой обуви редко кто ходил, но ведь сам ей написал: "Никогда не беги за моќдой, пусть она за тобой вослед"; беззащитные слабые ноги плавно стекали, струились вниз, я плыл по волнистым линиям их волнующих изгибов, тонул в отќкрытых прогальчиках между припрятанными до поры до времени в светло-кремовоќго цвета босоножке пальцами, ища обычное в подобные мгновения умиротворение, когда все во мне начинало тихо и мелодично петь; под толстым слоем дорогой косметики бархатистая кожа ее розового лица от липкого зноя жирно лоснилась, такими же стали и волосы, их короткие непромытые пряди прятали невысокий с наметившимися морщинками лоб, горячую воду давно отключили да и холодная, точнее, тошнотворно теплая, противная, только более усиливающая постоянную жажду, едва текла; точно такое здесь было и пиво, и всё ж все пили его.
Поймав мои острый, внимательный взгляд, супруга со смущенной улыбкой виноќвато кивнула, поджав ярко накрашенные губы:
- Да, на башке черт копейку искал.
- Да брось ты.
Слава Богу , тут, весьма кстати, чтоб прогнать вдруг возникшую к ней легќкую секундную неприязнь, я вспомнил ее в стрингах на пляже, как все мужчины оборачивались ей вслед, а меня распирала гордость: это - моя! То купание в реке - единственное светлое пятнышко на темной палитре этой поездки. В ни на минуту не забываемом мной с детских лет фильме Параджанова "Тени забытых предков" супруга моя прежде подходила на роль Марички, а теперь - раздобрела ну прямо как Палагна! Хотя сейчас - при умелом, конечно, операторе - она б смогла сыграть и ту, и другую. Ты же, разумеется, и Ивана, и Юру. Что до опеќратора, то тут тебе только Тонино Делли Колли подавай, на меньшее ты не согќласен. Но римеики редко бывают удачны: хохлы поставили одноименный спектакль, в ноябре восемьдесят девятого телевидение показало его, однако откровения не последовало. Что удивительно, страсть вспыхивала в нас всегда в самый неподќходящий момент, начиная с первого раза: в ту памятную пятницу в читальном заќле праздновали чей-то день рождения, к вечеру, понятное дело, было выпито неќмало, мы случайно оказались в подсобке вдвоем, у будущей супруги моей была привычка при разговоре буквально дышать в лицо собеседника, к тому же еще она часто язык высовывала, в эти мгновения я изнывал от желания поцеловать ее по-настоящему, и тогда наконец-то это сделал: поймал ее язык в свои рот, наќши губы слились, а потом - смотри первую сексуальную сцену "Последнего танго в Париже"; экзистенциализм Бертолуччи убил поэтичность Параджанова. Сейчас супруга располнела не только тем местом, которое вечно меня в женщинах больше всего интересовало, пленяло и влекло, - у нее заметно округлился, выпятилќся теперь и живот, а тонкий, почти невесомый, текучий шелк плотно прилегаюќщего к голому телу, точно повторяющего его четкие очертания, веселого, с коќфейными зернами, узкого брючного костюма, нарочно скроенного так, чтобы еще более подчеркнуть и без того предельно выразительный рисунок сладко налившихќся ягодиц, обтягивал и оттенял все это столь смело, явно выставляя напоказ, что я частенько подшучивал:
- На каком месяце? - но чаще вставал перед ней на колени и, нежно, бережќно обнимая обеими руками сохранившую девичью стройность и тонкость талию, трепетно приникал к животу ухом.
В тени за торговыми палатками вповалку спали разморенные жарой собаки, а на самом солнцепеке, прямо под мелкими брызгами дарящего мизерную прохладу фонтана, точно так же валялись цыгане, беженцы, пьяные, нищие, старики, стаќрухи, дети всех возрастов, - да кто тут только не лежал! - лишь ни одного милиционера не было видно поблизости. Бесполые бомжи охотились за пустыми буќтылками. Пиком этой идиллии был человек - еще живой или уже нет? - он вытяќнулся во весь рост посреди тротуара, руки его были широко раскинуты, глаза закрыты, лицо разбито в кровь; нельзя сказать, что тело это брезгливо обходили, - его просто-напросто никто не замечал.
- Пиздец, - поморщилась супруга, - приплыли, всё у нас теперь как у людей - проститутки, педики, наркоманы...Короче, до хрена всего того, что прежде только у них было. - С болезненной гримасой загасив сигарету, она отодвиќнула недопитый бокал и встала, резко распрямив круглую спину. - Пойдём, ты хотел в книжный, - и пошла вперед, тяжело ступая на высоких каблуках.
Допив пиво, я двинулся следом.
Повернув голову, она глянула на меня сквозь солнцезащитные очки, под непроницаемыми стеклами которых прятались грустные, вечно чего-то взыскующие черные глаза:
- А ведь тебе этого хотелось! И ты к этому руку приложил своими произведеќниями , предвосхитив в них весь этот бардак! Чего молчишь? Оторви глаза от моќей жопы, ответь что-нибудь.
Вместо ответа я пропел Высоцкого, чуть изменив его:
- У нас, благодаренье Господу, страна теперь свободная!
- Да ладно уж, - отмахнулась супруга, - скажи прямо, что ты в шоке.
- В шоке не говорят.
Да и что говорить, если у нее весьма своеобразный взгляд на мое творчестќво: то, чего там и в помине нет, она видит, а что есть - не замечает в упор. Слава Богy, хоть не мешает. Никогда я ничего этого не хотел! Мне хотелось другого: чтоб всю эту бывшую всегда заразу перестали трусливо замалчивать, чтоб боролись с ней. И я восхищался смелостью разоблачений Дамиано Дамиани, Элио Петри и Дино Ризи, помногу раз смотрел обесцвеченные тогда у нас их поќлитические детективы "Признание комиссара полиции прокурору республики", "Я боюсь", "Именем итальянского народа", сам писал на нашем материале похожее, даже названия для своих рассказов заимствовал у них - "Следствие по делу граќжданина вне всяких подозрении", "Следствие закончено, забудьте"... Я пытался представить обычного человека в необычном положении, предугадать его действия в критической ситуации, когда с оружием или без него решается вопрос жизни и смерти, но у меня и в мыслях не было, что когда-нибудь сам в такую попаду! А вот теперь задействован. Абсурд... Хотя в этой стране все возможно, здесь абсурд давно стал реальностью. Да и весь остальной мир зиждется не на разумных началах! Так что давай, допивай коньяк, досасывай лимончик, проверь обойму, зашли в ствол патрон и отправляйся на работу, ведь уже десять минут как ты должен там быть. И я нехотя вышел из рюмочной.
Лучше б я там остался.
6.Свидетельница Иеговы
- Привет.
- О-о, сестра Ляля пришла! Привет, проходи. Чем обрадуешь?
- Вот, новые, - она протянула мне свежие номера журналов "Сторожевая башќня" и "Пробудитесь!"
- Спасибо, не забываешь меня.
Как можно, - улыбнулась она.
Её звали Луиза, но я с первого дня стал звать Лялей, старейшиной в собрании был поляк, а "лялька" по-польски кукла, однако она не обижалась, даже на подаренной Библии, написав после моего имени и восклицательного знака: "Пожелать могу одного - верного служения Богу Иегове и быть преданным ему. Притчи 21:21, - подписалась: - Твой друг - Ляля М."
Схоронили тестя. Я под руку вел заплаканную, закутанную в черное кружево длинного траурного оставшегося после моей мамы шарфа супругу за ограду кладќбища к ждавшим нас там машинам. И тут вдруг к нам тихо подошла светленькая лучистоглазая девочка лет одиннадцати-двенадцати, робко протянула цветную брошюру:
- Вот, может это поможет вам.
Я мельком глянул па яркую обложку: босая, удрученная горем девушка, по виду японка, опустив голову, бредет по мелкой красно-золотой от закатного солнца воде, парень рядом кладет ей на плечо руку, и надпись - "Когда умер близкий тебе человек..."
- Какая конфессия?
- Свидетели Иеговы.
- Ого! Звучит внушительно. Но есть, на мой взгляд, одна неточность.
- Какая?
- Минуточку! - посадив супругу в машину, я опять повернулся к девочке. - Тетраграмматон ЙГВГ правильнее произносить не Иегова, а Ягве.
От этих моих слов и без того большие глаза девочки стали огромными и изумќленно округлились - она, повидимому, впервые встретила подобную осведомленќность. Однако удивление и растерянность ее длились недолго: уже через полмиќнуты она вынула из своего черного портфельчика и протянула мне желтенькую брошюру "Божье имя пребудет вовеки":
- Тогда почитайте вот это.
- Да давайте уж всё, что у вас там!..
- Правда?! Вот здорово! - обрадовалась она. - Библия дома у вас, конечно, есть?
- Конечно, и не одна.
- Часто к ней обращаетесь?
- По мере надобности - когда какая-нибудь цитата нужна, - и пояснил: - я писатель, - хотя обычно говорил "литератор".
- Писатель?.. - Она слегка смутилась, но, быстро придя в себя, вновь встрепенулась: - А хотите, чтоб вас посетили? Ну, если согласны изучать Библию, мы к вам придем...
- Приходите.
Вот! В этом и заключается мои главный недостаток /или достоинство?../: мне всегда трудно было сказать "нет", я как-то не научился отказывать людям.
Так мы познакомились, и уже в ближайшую субботу она пришла к нам домой. К ее приходу я внимательно просмотрел всю полученную литературу: печатное каќчество этих 32-страничных изданий прямо поражало, а их космические тиражи и количество языков, на которых они выходят, даже ошарашивали! Нe понравилось мне только то, что статьи публикуют без указания авторства. Но я так и не смог заставить себя проштудировать каждый журнал до последнего типографского знака /как когда-то "Советский экран"/ , до конца дочитал лишь книжку Сергея Иваненко "О людях, никогда не расстающихся с Библией". Мне казалось, что к предстоящей встрече я готов, не ждал от этого визита никаких неожиданностей...
Ляля пришла не одна, а с... "сестрой", да такой, что я аж ахнул! - нежная брюнетка была одета, увешана, разукрашена и напомажена всем, что могут предќложить современные салоны мод, с сотовым телефоном, прихотливым маникюром - микроскопические узорчики, нанесенные золотым лаком, - к платью - узенький кожаный поясок, приспущенный, согласно правилу Ива Сен-Лорана, "чем ниже, тем лучше", - к тому же она оказалась самой умной, доброй и отзывчивой, из-за нее я и стал посещать встречи собрания в так называемом Зале Царства - душќной тесной клетушке, арендуемой в районном ДК; один лишь лик ее вливал в меќня бодрость, излечивая от отчаяния, уныния и тоски, давно уже ставших хлебом насущным моего невыносимо легкого бытия; по окончании собрания мы вместе выќходили в хмарь и сырь темных провинциальных вечеров, я просил разрешение взять ее под руку, получал, бережно брал - "Вспомнил теплое-теплое - руку ту в гололед", - провожал до автобусной остановки - "И ноябрьские сумерки в зоќлотинках огней, словно люди все умерли, а в живых лишь мы с ней" /именно это, единственное посвященное ей, стихотворение заканчивается строфой, начиќнающейся строчкой: "Все финалы трагичные...", а над ней: - "уж не тешусь наќдеждою на счастливый финал"/, после осеннего конгресса даже дома у нее побыќвал, но не один, конечно; раз случайно услышал, как она сказала подруге про меня: "Ну я ведь вижу, что ему хочется меня обнять!" - но любовь для нее, по ее же словам, "это не дружеские или родственные отношения, не романтическое чувство, не секс, а а г а п и - возвышенный вид любви, являющийся плодом Божьего святого духа, любви, бескорыстной, которая, впрочем, не исключает и теплой личной привязанности"; любые принципы, каждая вера - это ведь всегда какие-то рамки, а я их не признавал, мне они были тесны, над разумом у меня превалировали чувства, я завидовал ее убежденности и чистоте стремлений и с грустью вынужден был констатировать, что до христианской любви я еще не доќрос; весной она, к сожалению, заболела, я ее не навещал, лишь изредка звоќнил, ибо имелся все же муж, зарабатывающий иногда до пятисот долларов в неќделю.
Мы с Лялей тем временем тихо-мирно изучали Библию при помощи книжечки "Познание, ведущее к вечной жизни", на изучение ко мне выстроилась целая очередь, - ведь писатель, все же интересно, такого у них еще не было, такую находку нельзя упускать! - однако Ляля, пользуясь преимущественным правом первооткрывательницы и оставшись без своей постоянной спутницы, старалась теперь приходить ко мне одна, хоть это и не поощрялось, но ей многое прощаќли - в собрании она была самой юной крещеной сестрой. Да, все "сестры", все
"братья", все между собой на "ты", никаких отчеств, непременные рукопожатия при встречах, не брались во внимание национальность, возраст... Но игнорировался и пол! Братья в упор не желали замечать в сестрах женщин, а их - осоќбенно молоденьких - это очень обижало, они - ну все ж несовершенны - жаждаќли именно внимания, восхищения, восторга, подарков, цветов, стихов и братсќких поцелуев в щечку. С братьями, среди которых имелись и бывшие зеки - чтоб еще и они просвещали меня "в духе и истине"?! - Ляля к нам почти не приходила потому что с ними я сразу замыкался, на все их увещевания стать возвещателем, креститься отвечая ремарковским вопросом: "А разве возможна вера без сомнения?" - а с пришедшим с Лялей старейшиной весь вечер говорил исключительно только о польском кино. Многое в этой конфессии мне, охладевшему к правосќлавию после кончины мамы /самая величайшая в мире несправедливость: первыми умирают не те!/, было близко, - я ведь вечно плыл против течения, сроду не соглашаясь с подавляющим большинством, бунтуя против него в меру своих сил и возможностей, - но не мог я отказаться от празднования дней рожденья и Новоќго года, не хотел бросать курить, не в силах был заставить себя видеть в женќщинах только сестер, а главное - ну не могу я нести Божье слово в народ, внеќдрять благую весть в массы! Массы отворачиваются, народ безмолвствует. Да мне и самому пока есть что сказать! Отсебятина свидетелей настораживала, - с журналами и брошюрами от "верного и благоразумного раба", конечно, проще. Вы сначала в себе разберитесь, свою личную жизнь устроите, а потом уж других идите учить, иначе кто ж вам поверит! Счастливых супружеские пар в собрании я не встречал. Как, впрочем, и одиноких. Так забавно было наблюдать за Лялькой, когда она давала нам советы, потрясая книжечкой "Секрет семейного счастья"! А раз, не выдержав, с легким укором вздохнула: "Да, незрелые вы еще". От этих умилительных сцен супруга моя с ее визитами смирилась, даже пару раз на собрания сo мной пошла, но после вечери Господней разочаровалась и бросила, - она думала, что на этом единственном у Свидетелей празднике мы вволю выпьем и всласть закусим, однако бокал с красным вином и блюдо с пресным хлебом лишь передавали из рук в руки. Правда еще и на весеннем конгрессе супруга до обеда поприсутствовала. В перерыве Ляля, сияя глазами, подбежала к ней: "Ну как, тебе понравилось?" - "Спрашиваешь! Нy, я-то ладно, а ты глянь, как все прохоќжие удивлены, наверняка недоумевают: да что ж это такое - столько людей, а ни шума, ни драки, все мужчины в галстуках, ни одного сигаретного дымка, ни едиќного матерного слова, пьяных - мало, - и отправилась домой, напоследок подќтолкнув меня к Ляле: - На, вручаю тебе, Луиза, твоего будущего брата, а пока что, по вашему статусу, заинтересованного, следи тут за ним, чтоб он - живую воду вашей истины не смешивал с самогоном своих сомнений. Пока, - погладила по гладко причесанной лобастенькой головке, - заходи!" Все в собрании с моей легкой руки, вернее, языка без костей, звали ее теперь Лялей, и лишь супруга моя называла подлинным именем и все допытывалась: "Почему ты ее так зовешь?.." - "Да сам не знаю..." Однажды один юный "брат" сказал ей: "Привет, коза!" Я тихо, но смачно шепнул ему в затылок: "Еще раз такое услышу - выдеру твои язык и воткну его тебе в зад! Я заинтересованный, мне можно". "Брат" подпрыгнул, Ляля оглянулась: "Ты ЧТО ему сказал?" - "Да из Софонии, глава вторая, стих первый". Отца у нее не было, а мать - глухонемая, поэтому мимика у Ляли была столь живой и выразительной, а пальцы рук так развиты! Жила она с матеќрью в общежитии и когда дважды в неделю - в среду и в субботу - приходила на изучение к нам, мы с супругой закармливали ее блинчиками, пирожками, пирожныќми, шарлоткой, разными рулетами, поили кофе с медом, чаем с вареньем. Записаќли в библиотеку - Лялька стала и там проповедовать! Она собирала открытки с цветами, в собрание я приносил ей их, а еще миниатюрные игрушки - всяких слоќников, котят, куклят, глядя на которых молоденькие сестры завистливо вздыхаќли: "Как назовешь?.." Раз я ей признался:
- Знаешь, Ляля, я работал в библиотеках, школах... и всегда потом об этом писал! Но как написать о вас? Ведь три четверти текста займут цитаты из Библии!