Верюжский Николай Александрович : другие произведения.

"И Вижу Я Своё Предназначенье,

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Первые осознанные действия в освоении морской профессии.

  
  
  
  
  
  
   "И ВИЖУ Я СВОЁ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ,
   И ЗНАЮ СВОЙ БЛАГОСЛОВЕННЫЙ ПУТЬ..."
  
  
   Отпускные терзания
  
  
  
   В этой части своих воспоминаний я намерен рассказать о курсантской жизни и тех событиях, которые наиболее ярко запомнились мне. Наверное, мне и здесь не удалось освободиться от розовой дымки ностальгии, которая непременно сопровождает воспоминания далёкой юности и даже постепенного взросления. Как получилось, то и пусть будет так.
  
    []
  
   Прежде всего, начну с того, что своим распределением в Черноморское Высшее Военно-Морское училище имени П.С.Нахимова я поначалу не был доволен. Причины неудовлетворённости достаточно подробно аргументировал на предыдущих страницах, поэтому не буду к этому возвращаться.
   Не знаю, в знак ли внутреннего протеста или по какой другой веской причине, но перед самым расставанием с Ригой, с городом, в котором в течение последних шести лет шло моё взросление, в котором, к великому сожалению, больше никогда не представилось возможности побывать, хотя позднее приходилось ездить вокруг да около, мы, несколько "питонов", в том числе и я, без всякого сожаления расстались со своими превосходно выглядевшими вихрастыми чубчиками и, оболванив себя наголо, приобрели внешний облик первогодок призывников. Вот в таком виде я отправился в последний нахимовский отпуск, но, уже, будучи курсантом, зачисленным на первый курс, с предписанием прибыть после окончания отпуска к новому месту учёбы и службы в Севастополь.
  
    []
  
   Но что же впереди? Смутно разбираясь в житейских деталях, хотелось тогда романтично вообразить, что мой "корабль" пойдёт в верном направлении, повинуясь судьбоносному "ветру", в необъятном жизненном "море".
  
  
  
   Мой первый курсантский отпуск выпал на холодное лето 1953 года. Странный какой-то это был 1953 год, события которого и многих последующих лет существенно повлияли на весь ход истории нашей страны.
  
  До сей поры у большинства нет своего определённого мнения, вернее, каждый думает, что он прав, а другие - неблагодарные приспособленцы, бессовестные хамы и грубые нахалы или просто дураки, потерявшие совесть и неспособные ничего соображать. Иметь собственное мнение по-прежнему - большая крамола, что, по мнению многих держателей прежних взглядов, соответствует очернению нашей бывшей распрекрасной жизни. На этой почве весьма легко можно перессориться не только с друзьями, но и с близкими родственниками. Но как же жить, если не думать и не иметь своего мнения? Всё это, друзья мои, грустно и печально констатировать.
  
    []
  
  Весной умер "бессмертный отец всех народов" И.В.Сталин (Иосиф Виссарионович Джугашвили, 1879-1953), и большая часть народа рыдала, давилась в прощальных очередях и причитала: "Как же будем жить дальше без НЕГО? Только бы не было новой войны!". Летом арестовали Л.П.Берия и зимой расстреляли, как английского шпиона и предателя-мусаватиста.
   Примечание: Обратил внимание, что на снимке, взятом из Интернета, лицо Лаврентия Павловича Берия замазано. Враг народа!
   Так называемая ворошиловская амнистия захлестнула от края и до края, с северных морей и до южных гор, все города, деревни и сёла выпущенной из тюрем на свободу уголовщиной и воровской братвой.
  
  В стране чувствовалась напряжённость, неустойчивость, нестабильность. Оказавшись без влияния крепкой и жёсткой руки, лидеры правящей партийной верхушки страны ожесточённо грызлись, подобно крысам-мутантам в тёмных туннелях метро. Злобно ругались, без стеснения и достаточных оснований подсиживали и обвиняли друг друга в ошибках и отходах от генеральной линии, пытаясь своих конкурентов по партии, уничтожить, стереть в порошок вместе с политической грязью птичьего гуано, а самим выплыть на поверхность дурно пахнущего потока всеобщего вранья, обмана и словоблудия. В действительности, как свидетельствуют ныне ставшие известными исторические факты, каждый из них со своих карьеристских и эгоистических устремлений всячески старался доказать своё мнимое превосходство над заклятыми соперниками и встать у руля Великой Страны.
  
    []
  
  В результате долгой, жестокой и беспощадной "крысиной грызни" кто кого, была низложена так называемая "антипартийная группа верных и истинных сталинистов" Молотова, Кагановича, Маленкова и примкнувшего к ним Шепилова.
  
   Кстати о Шепилове. Наверное, у нынешнего поколения не сохранилось в памяти никаких сведения об этом человеке. Да и в те 1950-60-е годы после развенчания 'антипартийной группы' упоминание о Шепилове обычно ис-пользовалось у любителей распить на коротке по 100 грамм, когда для создания компании в нарицательном значении в качестве примкнувшего предлагали: 'Шепиловым будешь?'. И даже в сегодняшние дни можно иногда слышать, когда в дружной компании весёлых друзей неожиданно появляется четвёртый человек, его нередко называют одним длинным словом 'ипримкнувшийкнимшепилов'. Вот так в народе появилась, если можно так выразиться, эта присказка.
  
   Но человек-то Дмитрий Трофимович Шепилов, оказывается, был весьма незаурядный, проживший долгую жизнь с головокружительными взлётами и крутыми падениями и скончавшийся на 90-м году жизни в наш перестроечный период.
  
    []
   Дмитрий Трофимович Шепилов (1905-1995)
  
   Вспоминая с приятелями о том времени, я говорил, что Шепилов-то непродолжительное время, но успешно исполнял обязанности Министра Иностранных дел СССР, сменивший на этой должности в 1956 году самого В.М.Молотова. Но чаще всего никто из многих моих собеседников, видимо, по забывчивости или просто по незнанию не мог что-либо сказать убедительное.
   Вот здесь я как раз и хочу эти сведения прояснить некоторыми событиями, свидетелем которых случайно оказался. А дело было так. Летняя экзаменационная сессия в Черноморском Высшем Военно-Морском училище имени П.С.Нахимова, завершалась в июне-июле - в самые жаркие летние месяцы, а затем был долгожданный отпуск и морская практика на кораблях. Нам, курсантам, во время экзаменов предоставляли увольнение в город не только в выходные дни, но и после сдачи очередного экзамена. Помнится, что однажды так я оказался в городе. Обычно я прогуливался по центральным улицам, как мы говорили, 'по кругу': Большая Морская - Нахимова - Ленина. В выходные дни, как правило, я навещал своих родственников, проживавщих на Корабельной стороне.
   Так вот, оказавшись на этот раз на площади Нахимова, я чуть ли не вплотную столкнулся с большой группой людей, в составе которой преобладали адмиралы и старшие офицеры. Надо сказать, что Севастополь, особенно летом, посещали не только вышестоящие начальники, но и многие иностранные делегации. Ну, думаю, что ещё какая-то очередная делегация разгуливает по городу. На тот момент мне, конечно, не было известно, кого так обстоятельно, заботливо и старательно опекают адмиралы и офицеры. Внимательно присмотревшись, я обратил внимание на высокого, моложавого, стройного, мужчину, одетого в изящно сшитый светлого цвета чесучовый костюм. Кто бы это мог быть? Только на второй или третий день мы узнали, что Севастополь посетил недавно назначенный Министр Иностранных дел СССР Д.Т.Шепилов, который отправлялся с официальным визитом в Египет, где некоторое время тому назад в результате государственного переворота власть в стране захватил полковник Гамаль Абдель Насер (Джамаль Абд ан-Насир). На Ближнем Востоке политическая обстановка была весьма не устойчивая и не предсказуемая.
  
    []
  
   Перед молодым советским Министром стояла чрезвычайно важная задача не только выяснить, какую линию поведения изберёт новое египетское правительство, но и постараться стать партнером и союзником в политических вопросах на Ближнем Востоке. Д.Т.Шепилов блестяще выполнил свою задачу. На многие годы Египет стал союзником СССР по вопросам стабилизации обстановки в этом регионе. Советский Союз активно помогал Египту строить Асуанскую плотину. Для укрепления боеспособности египетской армии было поставлено большое количество оружия и боевой техники, в том числе было передано определённое количество советских надводных кораблей и подводных лодок. Н.С.Хрущев на радостях присвоил Насеру звание Героя Советского Союза, но Гамаль категорически отказался принимать награду, если не будет вместе с ним награждён его боевой друг и товарищ по государственному перевороту Абдель Хаким Амер. Тогда Н.С.Хрущёв без всяких согласований вручил одновремённо двум египтянам по Золотой Звезде Героя Советского Союза.
   Но такая дружба с Египтом длилась не долго. Однако это уже другая тема.
  
   Что же касается самого Д.Т.Шепилова, то он после Пленума ЦК (июнь, 1957), как примкнувший к 'антипартийной группе', был снят со всех партийных и государственных должностей, выведен из состава ЦК, а вскоре 'за активную антипартийную фракционную раскольническую деятельность', исключен из партии, членом которой был с 1926 года. Восстановлен в партии только в 1976 году. Однако не могу не сказать о военной карьере Д.Т.Шепилова. Осенью 1941 года, когда положение Москвы оказалось критическим, 36-ти летний профессор Высшей партийной школы при ЦК ВКП(б), учёный секретарь Института Экономики АН СССР добровольцем ушёл на фронт. Его назначили начальником Политического отдела Московского Народного ополчения. После разгрома немецко-фашистских войск под Москвой дивизии Московского Народного ополчения в большинстве своём были переформированы и переведены в состав действующих военных формирований. Полковник Д.Т.Шепилов в 1942 году получил новое назначение на должность начальника Политического отдела 24-ой армии второго формирования.
  
   Здесь у меня будет уточнение. Известно, что 24 армия за годы войны прошла сложный боевой путь от оборонительных боёв под Мо-сквой до участия в Сталинградской битве и за этот период четыре раза расформировывалась и четыре раза создавалась заново. Мой папа старший лейтенант Верюжский Александр Николаевич проходил службу в первом формировании этой армии, которая в октябре 1941 года была окружена германскими войсками под Вязьмой и почти полностью уничтожена. Выйти из окружения удалость не многим.
  
   Вскоре после победы под Сталинградом 24-я армия была преобразована в 4-ю гвардейскую армию, а начальнику политотдела армии Д.Т.Шепилову было присвоено воинское звание 'генерал-майор'. Он был награждён боевыми орденами 'Кутузова I-й степени', 'Богдана Хмельницкого I-й степени', 'Суворова II-й степени', 'Отечественной войны' I-й степени, 'Красной Звезды', орденом Ленина, двумя орденами 'Красного Знамени' и медалями.
  
    []
  
   После окончания войны Д.Т.Шепилов работал в аппарате ЦК КПСС, был главным редактором газеты 'Правда', являлся секретарём ЦК КПСС, а затем и кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС.
   В 2001 году вышла в свет любопытнейшая книга, которая содержит многочисленные факты открытой непримиримой и жестокой борьбы за власть среди партийной верхушки нашей страны после смерти Сталина. Название книги 'Непримкнувший', автором которой, естественно, являлся сам Шепилов. Понятное дело, что эта книга не могла быть издана ни при Хрущеве, ни при Брежневе и даже ни при Горбачёве.
  
   Вскоре подверглись обструкции Жуков с Булганиным. Итог этой беспощадной междоусобицы оказался малоутешительный. Победили подлость, коварство, волюнтаризм, подхалимство, семейственность, приспособленчество, по-прежнему позорно прикрывавшиеся побитым молью дырявым покрывалом, сотканным из нектарных слов, о верности ленинизму и неминуемой в скором времени победе коммунизма.
  
   Но не всё тогда в моём сознании укладывалось, как следовало. В условиях усиленной пропаганды, запудривающей елейными словами, вешающей на разные части тела лапшу о светлом будущем и вносящей в умы и души людей глубокие сомнения о необходимости решительной идеологической борьбы в период обострения общего кризиса капитализма, создавалось обманчивое представление, что пройдёт немного времени, буквально чуть-чуть, когда наконец-то от благотворного и побеждающего коммунистического ветра развалится отвратительный, трижды проклятый, загнивающий капитализм, подобно тому, как разлетелся из известной сказки соломенный поросячий домик. Начало гибели ненавистному капитализму, вещали наши идеологи, положит неминуемая смерть давно прогнившей и агонизирующей его высшей стадии - империализма.
  
  Но проходил год за годом, а сволочной капитализм никак не разваливался, но даже наоборот развивался и укреплялся. Смертельно раненый зверь, как говорили в охотничьих кругах, опасен своей непредсказуемой агрессивностью. Значит, надо вооружаться и крепить оборону.
  
  Началось великое военное противостояние двух общественных систем, широким фронтом развернулась "холодная война". Весь экономический, интеллектуальный, организационный, территориальный, природный, народнохозяйственный ресурс страны был поставлен на гонку вооружений.
  
    []
  
   Малограмотный и косноязычный крестьянский пастушок-недоучка с незаконченным двухклассным образованием церковно-приходской школы, "жулик высшего пошиба", оказавшийся в тот момент у руля нашей страны, с гневом стучал своим ботинком, с возмущением грозил кулаком на одной из сессий ООН, желая показать всем и вся "кузькиму мать". В результате нагнал на много лет вперёд превеликого страха в головы сытых и самодовольных ковбоев, преуспевающих владельцев заводов, банков и пароходов.
  Паритет в военной области, в конце концов, нами был достигнут, но какой ценой? "Холодную войну", надо откровенно признать, как только ни лезли из кожи и ни старались из всех сил, мы проиграли в пух и прах этим наглым, хамоватым и зарвавшимся в своём навозно-ковбойском нахальстве империалистам.
  
   Наши-то дела как шли? В результате такой политики мы, изрядно подтянув пояса к позвоночнику, превратились, в массе своей, в истощённый, бедный и нищий народ. Государственная экономика подорвана. Нефтяные запасы Самотлора выкачаны до последней капли (но, как оказалось к всеобщей радости, пока кое-что ещё оставалось). Колхозное сельское хозяйство после освоения целины очутилось в полном развале (министры и руководители этой отрасли то ли сами стрелялись, то ли их отстреливали одного за другим. Например, Ф.Р.Козлов, Машеров и др.). Жизнь в малых российских городах и, в большинстве своём, в деревнях, которые постепенно истощались, разваливались и исчезали, - хуже не придумаешь. Марсистско-ленинская идеология, безудержно провозглашавшая о непременном построении в нашей стране коммунизма к 1980 году, оказалась сплошным пустозвонством.
  
    []
  
   Вспоминаю и ужасаюсь, как мы жили. Многие всё ещё, до сей поры, думают, что жили мы замечательно и прекрасно, потому что, наверное, не знали и не могли даже представить, что можно жить иначе.
  
  Но я лично тогда ни о чём другом детально не задумывался, кроме необходимости и огромного желания овладеть военной специальностью. Надо было выучиться военному делу так, чтобы дать отпор любому агрессору и, прежде всего, американскому. "Сначала думай о Родине, а потом о себе!" Такая у меня была главная задача, к ней я настойчиво стремился все четыре года обучения в Высшем Военно-Морском училище.
  
  
   Но всё-таки возвращусь к воспоминаниям о своём последнем нахимовском и одновременно первом курсантском отпуске летом 1953 года. Из Риги я поехал в Ленинград вместе со своими одноклассниками, которые в массе своей мало того, что были питерскими, как они себя не без гордости называли, но и были распределены, к их радости и удовлетворению, в здешние училища. Моя поездка в каком-то смысле была прощанием с Ленинградом, как с несбывшейся мечтой продолжать учёбу в этом замечательном и прекрасном городе. Хотя в последующие годы мне приходилось изредка здесь бывать, но это уже были, по существу, поездки по делам или для коротких встреч и воспоминаний.
  
    []
  
   Большую часть своего отпуска я провёл, конечно же, в Угличе, не зная и не предполагая тогда, что это будет моё последнее такое длительное пребывание в своём родном городе. Встреча с мамой была, как всегда, радостным и счастливым для меня событием. Она в очередной раз приятно удивила, подарив в честь моего окончания Нахимовского училища, получения Аттестата зрелости за десятый класс и определения дальнейшего обучения в Высшем учебном заведении, ещё не часто встречающиеся тогда в обиходе наручные часы "Звезда", произведённые Угличским часовым заводом номер 2, который затем переименовали в завод "Чайка", видимо, в честь космического полёта Валентины Терешковой. Этими часами, ставшими самым памятным и дорогим моему сердцу подарком, а ныне уже превратившимися в историческую реликвию, я пользовался более тридцати лет, износив их, что называется до дыр, пока не протёрлась крышка корпуса часов. Теперь эти часы в таком виде к использованию не пригодны, но они, как и прежде, остаются мне значимы, и, что удивительно, по-прежнему точно показывают время.
  
    []
   Часы Угличского завода 'Звезда'
  
  Мои тётушки, мамины сёстры, которые последние десятилетия безвыездно жили в Угличе, как я заметил, тоже были рады моему приезду, непроизвольно придавшему дополнительное чувство гордости за меня, своего племянника, перед многочисленными соседями и знакомыми. К великому сожалению, как это характерно для бесшабашной молодости, в этом отпуске моё общение с незамужними и бездетными сёстрами моей мамы было весьма поверхностным и прошло без каких-то интересных разговоров и воспоминаний. Обладая глубокими знаниями по многим наукам, общей эрудицией и культурной образованностью, мои дорогие родственницы в силу определённых жизненных условий, не смогли реализовать и десятой доли своего интеллектуального внутреннего потенциала, который во многом остался не востребованным. Мне тогда даже не приходило мысли задуматься о том, что эти встречи со своей близкой роднёй станут последними. Теперь же, с душевной горечью свидетельствую, что ничто меня не связывает с этим городом, кроме детских воспоминаний.
  
    []
   Речные пароходы на Волге в Угличе. Вид на Угличский Кремль.
  
  Мне было известно, что мама, всегда стремящаяся к повышению своих знаний, в послевоенные годы стала учиться заочно в Ярославском Педагогическом институте. Оказалось так, что мой приезд в отпуск, совпал с необходимостью её отъезда на очередную учебную сессию. Она не могла себе представить, чтобы пропустить ответственный момент сдачи экзаменов и зачётов, но вместе с тем, необыкновенно переживала, что её поездка в институт явится большим неудобством для меня. Уговорив маму отправиться в Ярославль, я обещал, что к концу её сессии обязательно приеду к ней, тем более, что никогда не был в этом городе, и мы проведём несколько дней вместе. На том и порешили.
  
  Оставшись в течение нескольких дней на попечении своих тётушек, и почувствовав себя самостоятельным и достаточно взрослым, я значительное время решил потратить на общение со своими бывшими приятелями по детским играм. Но, как пришлось узнать, в жизни у большинства из них произошли значительные изменения: дотянули до десятого класса буквально единицы, многие уже работали, а некоторые, что меня крайне удивило, оказались "в местах не столь отдалённых", да и те, что были помладше, тоже побывали в детских колониях. Вот такие оказались не весёлые новости. Даже трудно вообразить, что могло произойти в моей жизни, если бы я не учился в Нахимовском училище?
  
    []
  
  
  Надо сказать, что я свою флотскую форму в отпуске, как правило, не носил, разве только для посещения военкомата при постановке и снятии с учёта. Как-то так сразу получилось, что среди знакомой пацанвы, не стараясь себя превозносить перед ними, однако, учитывая своё нынешнее положение, оказался, если не в авторитете, то в явном привилегированном положении с налётом некоторого вождизма. Такое отношение среди бывших товарищей по детско-подростковому периоду, а теперь достигших шестнадцати и восемнадцатилетнего возраста, кругозор и поведение которых приобрёл явный блатной оттенок, характерный для уличной шпаны, для меня было не приемлемо и не вызывало положительных эмоций. Больше того, когда в один из дней эти ребята решили весело провести вечер и с этой целью накупили целую сетку водки, которую глотали, чуть ли не полными гранёными стаканами при минимальном количестве закуски, надёрганной из ближайших к дому грядок, а затем полупьяной, залихватской и бойкой компанией пошли развлекаться в городской сад, мне становилось совершенно ясно, что поддерживать отношения в таком взрывоопасном содружестве не стоит.
  Имея определённый опыт, пусть даже незначительный, приобретённый в нахимовском училище, я не поддался уговорам расслабиться по полной программе, но и заниматься перевоспитанием своих собутыльников не стал, поскольку понял, что у них уже выработана чёткая, хотя и пагубная, линия поведения. На правах, назовём так, "почётного гостя" мне пришлось, конечно, принять обряд причащения, но норму-то свою уже знал, да к тому же учитывал, что сладкая наливка, это совсем не то, что жгучая водка или неожиданно появившаяся на столе зловонная самогонка.
  Выйдя из дома приятеля, известного своей сомнительной репутацией среди соседей (фамилию не называю из этических соображений), где мы весело "гужевали", наша многоголосая и шумная ватага, численностью около десяти человек, в центре всеобщего внимания которой я оказался, направилась в городской парк. Там уже раздавалась бодрая и весёлая музыка, извещавшая о начале танцевального вечера на открытой площадке.
  
  Проходя по широкому каменному мосту, соединяющему центральную площадь города с парком, к нашей разухабистой компании навстречу шла не менее весёлая, энергичная и, пожалуй, такой же численности и возраста группа парней. Поравнявшись с нами, один из них, стриженный, щупленький, с дымящей в зубах папироской-гвоздиком, неожиданно обратился ко мне, прошепелявив какие-то слова, которые я толком не разобрал и ничего не понял. Моё молчание становилось продолжительным и от этого возникало ненужное напряжение.
  
    []
   Случайная фотография
  
  - Ты, чё... По Фене ботаешь? - повторно то ли с вопросом, то ли с утверждением нагловато обратился ко мне шепелявый.
  Не зная ни одного слова из блатного лексикона, у меня с языка сорвалась какая-то абракадабра:
  - Не... По Мане крякаю!
  Шепелявый опешил, перестал дымить папироской. Всё его окружение притихло, но с места никто не сдвинулся.
  - Ну, ладно... В натуре... Много наших там ещё осталось?  почти дружелюбно и с нескрываемой надеждой спросил щупленький, вынув свою папироску изо рта.
  Где остались? Какие наши? Сколько их вообще? Что отвечать?
  - Да есть ещё кое-кто. Скоро и остальных выпустят, - сказал я почти уверенным голосом, тут же отходя в сторону, чтобы пропустить встречных и избежать других вопросов, на которые (кто его знает?) придётся отвечать более конкретно, что абсолютно излишне.
  
  Наши группировки разошлись без предъявления претензий друг другу, но среди пацанов ещё долго и шумно велось обсуждение случайного разговора с незнакомцами. Вскоре сопровождавшие меня ребята, повстречав своих подружек, стали разбредаться по кустам, освобождая меня от своего присутствия, что вполне устраивало. Не пытаясь с кем-либо из свободных в тот вечер девчат завести парково-кустовое знакомство, я, к своему удовольствию отметил, что такой "праздничный день" с большим возлиянием спиртного, даже, несмотря на то, что из-за моей подстриженной наголо головы ошибочно приняли за досрочно освобождённого из мест заключения, всё-таки завершился без драк, поножовщины и других неожиданных происшествий.
  Так уж получилось, что в Угличе у меня не сохранилось никаких дружеских связей ни со школьными товарищами, с которыми я учился до четвёртого класса, ни, тем более, с бывшими соседскими мальчишками далёкого детства.
  
  Прошло несколько дней, когда я получил письмо от мамы из Ярославля, в котором она сообщала, что экзаменационная сессия подходит к завершению, и она может задержаться до моего приезда. Мама также указала свой временный адрес, где она снимала комнатку в частном домике, находящемся недалеко от набережной.
  В Ярославль я решил отправиться на пароходе, что значительно быстрей и удобней, чем по железной дороге, тем более, вниз по Волге, хотя расстояние это не так уж большое, но мне ещё ни разу не приходилось путешествовать. На ближайший пароход туристического маршрута Москва  Астрахань без всяких проблем я взял билет третьего класса, которым, как правило, пользовались пассажиры, следующие на короткие расстояния. По расписанию движения мне первоначально показалось, что пароход должен был прибыть в Ярославль в шесть утра следующих суток, и это меня вполне устраивало. Однако расписание изучил поверхностно, и, в результате плохих знаний складывающейся обстановки, чуть было не попал в одну сомнительную историю.
  
    []
  
  Ситуация была следующая. Заняв своё место в третьем классе, представлявшем собой сравнительно небольшой кормовой отсек на нижней палубе с деревянными лавками в два яруса, подобно плацкартному железнодорожному вагону, который находился в непосредственной близости от машинного отделения, где, как и положено, громыхало, стучало, шипело, ухало, пыхтело и свистело. Пассажиров, едущих третьим классом, к моему удивлению, было сравнительно мало, контингент которых часто менялся на промежуточных стоянках. Естественно, не намереваясь находиться в этой шумной полутемной духоте почти сутки, я принял решение, что дневное время проведу на верхней прогулочной палубе второго класса, а уж несколько часов ночи как-нибудь перекантуюсь на своей жесткой лавке.
  Главная задача заключалась в том, чтобы проникнуть на верхнюю палубу, не вызывая ненужных подозрений у вахтенной матросов, которые бдительно следили и даже проверяли билеты у некоторых с тем, чтобы пассажиры нижних классов своим гнусным видом не портили настроение отдыхающим туристам на верхних палубах. Такие порядки мне были хорошо известны по прежним поездкам на пароходах.
  
  Возможно, первой моей ошибкой было то, что я отправился в дорогу не в курсантской военно-морской форме и тогда, вероятней всего, не вызывал бы недобрых взглядов со стороны вахтенной службы из-за своей стриженой головы и не весьма респектабельной гражданской одежды. Стараясь не мельтешить по палубам высших классов и лишний раз не попадаться на глаза бдительных матросов, изображая из себя эдакого, самодовольного и утомлённого солнцем отдыхающего, подолгу сидел, свободно развалясь в удобных плетёных креслах, и в полудремоте наблюдал за проплывающими красивыми волжскими пейзажами.
  
  Вот тут-то я не смог не заметить молодую девушку, которая сначала невдалеке как бы невзначай, случайно прохаживалась по палубе вместе со своим младшим братом, который ежеминутно вырывался из её рук и носился по палубе туда-сюда. Видимо, намучившись делать ему замечания, присаживалась на свободное кресло, стоящее рядом со мной, продолжая вынужденно браниться на детские шалости брата. Мне казалось, что она настойчиво стремилась завести разговор, пытаясь вызвать у меня сочувствие в том, как ей трудно приходится присматривать за таким шалуном, а путешествие, которое у неё началось из самой Москвы, предстояло ещё долгое, до Астрахани.
  
  Не прилично, подумал я, оставлять без внимания переживания и волнения молодой особы, если к тебе обращаются, надеясь получить моральную поддержку. И как результат в такой ситуации - совершенно непроизвольно стал происходить нейтральный обмен репликами. В общем, повод для заведения случайного знакомства был определён, главная роль в этом хитроумном маневре была отведена маленькому непоседе. Инициатива продолжения налаживания контакта находилась у молодой путешественницы. Поначалу она продолжала внимательно опекать бегающего по палубе своего брата, но всё чаще усаживалась в стоящее рядом кресло, чтобы перевести дух и переброситься со мной какими-нибудь фразами, а вскоре вообще перестала надолго удаляться и окончательно устроилась поблизости.
  Для меня, в некоторой степени, такое окружение было даже выгодно и служило определённым прикрытием моего самостийного нахождения на прогулочной палубе парохода. Теперь вахтенные матросы, следящие за порядком на своём заведовании, не всматривались в меня с подозрением, и вскоре совсем перестали обращать внимание.
  
  Так, как бы само по себе, состоялось знакомство, вроде бы, её звали Таня. Это была обыкновенная девушка, приблизительно, моего возраста, мало заметной привлекательности,в душу не запавшая, но общительная и разговорчивая. Я бы определённо сказал, совсем не похожая на киноактрису Лолиту Торрес из кинофильма "Возраст любви", в которую тогда, наверное, было влюблено всё мужское население.
  
    []
   Аргентинская киноактриса Лолита Торрес
  
  По её словам, в путешествие по Волге они отправились втроём, вместе с отцом, которому, как хорошему знакомому капитана парохода, якобы, удалось получить отдельную каюту. Таня говорила, что живёт и учится в Москве и, вероятно, упоминала другие подробности, но сейчас я уже не помню всякие детали, также не помню и того, что я рассказывал о себе в этих долгих и, как мне показалось, доверительных беседах. Единственно могу с определённой уверенностью подтвердить, что я не увлекался рассказами невероятных морских приключений, в которых, якобы, приходилось участвовать, но то, что в своём диалоге сыпал морскими словечками, так это точно. Практически весь день мне пришлось провести в её компании. Мы с большим удовольствием играли в шахматы, домино и карты. Было весело и непринуждённо. Никаких поводов для назойливого ухаживания или намерений обменяться адресами для поддержания дальнейшей связи на вечные времена с моей стороны не было, а делать какие-либо даже мало значительные комплименты я ещё не научился. Можно с уверенностью утверждать, что отношения складывались, что называется, на уровне дорожного знакомства без каких-либо намерений его продолжения.
  
  Весьма неожиданные для меня события произошли позже. Давно осталось позади пустынное и какое-то неприкаянное Рыбинское водохранилище, колёсный пароход нехотя продвигался вперёд, расталкивая от себя по бортам желтоватую волжскую воду. Солнце клонилось к горизонту. Моя спутница увела своего непоседливого брата укладывать спать.
  
  На этом, казалось, наше общение и должно было закончиться. Посидев в удобном плетёном кресле на верхней палубе ещё некоторое время в спокойном одиночестве, я решил, что в такое позднее время и мне пора идти на отдых. Спустившись на нижнюю палубу в мало комфортабельный отсек третьего класса, я улёгся на жесткую деревянную полку, подложив под голову свою курточку, и, слегка задремав, немного забылся. Через некоторое время я почувствовал, что кто-то приблизился ко мне. Я открыл глаза и, к своему большому удивлению, увидел свою попутчицу, стоящую в ближайшем проходе. Таня была в просторном халате с распущенными волосами, весь её вид говорил о том, что она приготовилась к ночному сну. Но что она тут делает? Зачем пришла? Не успев задать ни одного вопроса, я в волнительном изумлении стремительно встал со своей лавки. В этот момент она, хитрая плутовка, приложила палец к своим губам и сделала знак рукой, чтобы я, глупый, не задавал наводящих, дурацких вопросов и последовал за ней. Протиснувшись мимо пассажиров, спящих на своих лавках, мы прошли по коридору, и вышли в кормовую часть палубы, где было по ночному прохладно и безлюдно. Тут Таня, приблизившись ко мне вплотную на такое критическое расстояние, что её упругая грудь слегка касалась меня, неожиданно стала с жаром говорить, что брат крепко спит, а отец ушёл к капитану, где будут, как уже у них повелось, пьянствовать всю ночь. Я, несмышлёныш, продолжал задавать самые, что ни на есть, наивные и дебильные вопросы, вроде того, ну и что из этого? Я никак не мог взять себе в толк, зачем она с такой настойчивостью зовёт меня к себе в каюту.
  
    []
   Случайное фото
  
  Наконец, сломив мою непонятливость, но и не внеся ни капельки ясности, практически потащила меня за собой. Абсолютно не соображая, зачем я ей нужен в такой поздний и полуночный час (не в шашки же играть?), я, недогадливый, поплёлся за ней. Проследовав в самую корму парохода мимо нагромождения тросов, вьюшек, шпилей и других механизмов, мы через открытый люк стали спускаться по крутому трапу в трюм ахтерпика, где в полутёмном коридоре можно было различить, как мне показалось, не более двух дверей, за которыми, вероятней всего, находились каюты судовой команды. Открыв одну из дверей каюты, где в абсолютной тёмноте на верхней полке виднелись чьи-то голые пятки, освещаемые тусклым светом коридорной лампочки, моя незнакомка тут же тихим голосом пояснила, что это спит её брат. Общее пространство каюты мне трудно было разглядеть. Может, там ещё кто-то находился? Вдруг в моей голове, напичканной произведениями наших литературных классиков, по памяти возникли совсем не схожие ассоциации, когда, например, главного героя из повести М.Ю.Лермонтова "Тамань" хотели утопить. Чушь какая-то полезла в мою башку? Неизвестность и загадочность ситуации, однако, мешала мне сделать всего один шаг, чтобы перешагнуть через комингс и оказаться в каюте, пугающей своей неразгаданной таинственностью. Таня стояла молча, но глаза её горели нетерпением, звали, требовали, настаивали, умоляли, чтобы я сделал этот шаг. Но основным препятствием для меня всё-таки являлись вопросы: Зачем? Для чего? Какая необходимость? Какие последствия?
  
  Вероятней всего, что моя на тот период трансцендентальная форма мышления ещё не была готова трепанировать взаимоотношения между людьми разных полов без конкретной, разъяснительной, долгой и подготовительной интеллектуальной конвенабельности.
  Так мы и расстались: она без утолённого желания, я без полного понимания происходящего. Возвратившись в полном недоумении на свою лавку третьего класса, попытался проанализировать и разобраться в таких неожиданных и скоротечных событиях, взбудораживших моё дремавшее до поры до времени мальчишеское сознание. Сон не приходил: что-то мне было не по себе, что-то я сделал не так.
  
  В моей мало соображающей голове в тот момент была полная неразбериха совсем разных и несовместимых понятий долга, чести, желаний, инстинкта, порядочности, интереса - сплошной сумбур и путаница. Мои мысли расплылись по всем отсекам моего головного мозга, как краска, разбрызганная из пульверизатора на чистую стену, и никак не выстраивались в стройную систему. Продолжая находиться в неизвестной и не понятной эмоциональной прострации, я ворочался на своей жёсткой лавке довольно долгое время.
  
  Вдруг мои размышления неожиданно были прерваны какой-то суетой, возникшей на палубе парохода. Оказалось, что началась подготовка к швартовке. Пароход прибыл в Ярославль. Для меня это известие  как снег на голову. Почему? Ведь сейчас всего два часа ночи. Редкие пассажиры сошли на берег. А что мне делать? Уточнив и получив разъяснение вахтенного матроса у трапа, узнал, что пароход простоит в Ярославле всю ночь. Высадив некоторых пассажиров, пароход должен уйти на грузовой причал под погрузку, а к шести часам утра вновь перейдёт и ошвартуется у пассажирского дебаркадера. Этой особенности я не знал и в этом моя роковая ошибка при первоначальном ознакомлении с расписанием.
  
  Значит, надо принимать решение: или я покидаю пароход сейчас, и по тёмным незнакомым улицам города занимаюсь поисками дома, где временно проживает мама; или я ещё целых четыре часа, практически до рассвета, нахожусь на пароходе, тогда в светлое утреннее время мне будет легче найти дом по неизвестному адресу. Вот в чём вопрос. Как быть? Наконец окончательно решился - остаться на пароходе до конца ночи.
  
  Неожиданно до меня, как до жирафа, дошло, что же от меня хотела, чего же добивалась эта молодая особа. В голове, однако, неотступно крутилась мысль - вдруг эта загадочная и непредсказуемая Таня снова появится здесь, то уж теперь-то я буду вести себя, как подобает настоящему мужчине, и не надо будет меня так долго уговаривать. Но проходил час, другой, уже и ночь была на исходе, но Таня больше не появилась, и вообще я никогда её больше не видел и не встречал.
  Может, мне самому следовало спуститься в трюм и постучаться в заветную дверь каюты, но нет, этого не было, что я жиголо, какой-то? Да и зачем? Наверняка, обстановка изменилась. Возможно, после ночной попойки в весёлой компании с капитаном возвратился отец или произошло что-нибудь другое.
  
    []
   Картина 'Грехопадение'. Хендрикс Гольциус. 1616 год.
  
  Вспоминая ту августовскую ночь 1953 года, теперь с некоторым сожалением, которое появилось позже, когда прочитал у "величайшего поэта нашей советской эпохи" В.В.Маяковского: "ужасное мещанство - невинность зря беречь", констатирую, что тогда моего грехопадения не произошло. Уж не знаю, хорошо это или плохо по современным упрощённым взглядам на подобные ситуации. Единственно, тогда мне стало ясно, что я достиг такого возраста и состояния, если вызываю определённые эмоции и желания у женского пола, то, пожалуй, можно немножко побыть "lovelace" (почему бы и нет?), отбросив всякие старомодные условности, хотя в реальности не всегда так просто бывало. Во всяком случае, определённый "сдвиг в нужной фазе" в моём сознании произошёл, и это оказалось даже очень кстати перед моим приездом в Севастополь.
  
    []
   Панорама центральной части Ярославля
  
  С налётом грустной меланхолии мне пришлось провести несколько дней в древнем и красивом Ярославле, городе, где жили, да и по сей день, живут многие дальние родственники, связи с которыми, к великому сожалению, последние десятилетия по разным причинам практически не поддерживались и в результате оказались потерянными, а о многих из них даже представления не имелось.
  
    []
   Моя мама Верюжская Александра Александровна. Во время моего очередного отпуска. Москва. 1954 год.
  
   Мама, с которой мы ходили по городу, знакомясь с историческими и памятными местами города, рассказывала, что ещё до войны у папы были намерения переселиться из Углича, и одним из вероятных пунктов переезда был выбран Ярославль. Но в силу ряда причин эти планы так и не осуществились. О тех событиях я достаточно подробно рассказывал в предыдущих главах.
  
  
   Еду в славный и героический город Севастополь
  
  
  Отпуск подходил к завершению, и я всё чаще задумывался о своей дальнейшей учёбе. Мои приоритеты были выбраны давно, которые сводились только к тому, что я непременно стану штурманом. В те годы подготовка морских офицеров уже велась по специальностям в соответствии с профилем будущего применения: подводников, гидрографов, инженеров корабельных силовых установок, инженеров радиотехнической специальности, инженеров по строительству береговых объектов, инженеров по разработке образцов современного морского оружия. Высшие Военно-Морские училища тогда готовили офицерский состав: штурманов, минёров-торпедистов и артиллеристов для службы на боевых надводных кораблях.
  
  Дня за три до окончания своего отпуска я отправился в Севастополь с тем, чтобы добиться своего обязательного зачисления на штурманский факультет. Территориально южнее Москвы мне никогда не приходилось бывать. Первое путешествие по Украине в Крым для меня было весьма интересным и познавательным для знакомства с нашей советской действительностью.
  Время в дороге заняло около двух суток, но столь длительная поездка не была для меня утомительна, может, потому, что я ехал весьма комфортно, приобретя плацкартное место, за которое доплатил определённую сумму к своему воинскому требованию за проезд в вагоне общего назначения обычного пассажирского поезда. На этот раз в дороге со мной никаких происшествий не произошло. В целом от поездки у меня впечатления остались благоприятные, если не брать в расчёт некоторого негатива от неустроенности, скученности, неразберихи на вокзальных залах ожидания и при посадке в поезд, особенно у общих вагонов. Как мне тогда казалось, это являлось обязательной суровой необходимостью нашей реальной жизни, которая для нашего менталитета вечна, и никогда от этого нельзя избавиться.
  
  Для меня не было неожиданным, когда к прибытию поезда на перрон, приходили женщины с продукцией, выращенного на своих грядках в огороде и собранного в лесу. Это мне было известно по Угличу. Но то, что я увидел на этом маршруте, несмотря на то, что приходилось делать некоторую поправку на август месяц - время сбора урожая, меня не просто удивило, а даже ошеломило. Образно говоря, глаза разбегались от обилия всякого разного съестного не только выращенного и собранного на подсобных участках и личных грядках, но и выпеченного, поджаренного, сваренного, изготовленного и произведённого в огромном изобилии своим трудом и своими руками. Частный сектор реально доказывал своё преимущество и жизнеспособность, но тогдашние руководители всяческими путями и методами, вплоть до репрессивных мер, боролись с индивидуальной собственностью, отбирая всю мелкую живность коз, овец и даже гусей с курами и урезая площадь личных подворий.
  
  На станции и полустанки в Тульской, Орловской, Курской, Белгородской и даже Харьковской областях к вагонам продавцы выносили для продажи, главным образом, яблоки, груши, сливу, вишню, всевозможные садовые и лесные ягоды в разных объёмах и количествах: хоть вёдрами и мешками, хоть кучками и даже поштучно, только покупай в любом виде. И представьте себе, всё это богатство продавалось по нормальной, доступной для каждого пассажира цене, без участия бессовестных барышников и наглых перекупщиков.
  
  Для меня, родившегося в условиях суровой природы средней русской полосы, где основными продуктами, выращенными на личной грядке - это репа, морковка, тыква, да редька с луком, было невероятно трудно сразу привыкнуть к таким ярким и красочным картинам, с трудом, укладывающимся в моём сознании от того, что приходилось наблюдать на всех остановках по маршруту Днепропетровск  Симферополь, когда вагоны поезда в одно мгновение оказывались в плотном кольце желающих продать свой трудом полученный товар. Какое изобилие! Настоящие Сорочинцы! Лучше, чем поведал нам о Сорочинской ярмарке Николай Васильевич Гоголь, повторить нет никакой возможности.
  
  Честно хочу сказать, что мне тут же непременно хотелось купить жареную курицу, даже запечённого гуся, с огромным желанием присматривался к блюду с галушками в сметане, но что я буду делать с этим великолепием? Соленья, варенья, мёд, фрукты, овощи, ну и, конечно же, всевозможных видов и размеров традиционное сало - всё доступно, желаемо и возможно! Если не купил, что понравилось, на этой станции, то непременно можно купить на следующей. Соседи по вагону, знающие и опытные люди, переговариваясь между собой, советовали не торопиться в выборе товара, но и отказываться от покупок не рекомендовали. Последняя такая возможность - Мелитополь. Это действительно так! Представьте, что же я купил в Мелитополе, хотя это можно было с таким же удовольствием сделать и в Симферополе, и в самом Севастополе? Правильно, я купил огромный арбуз, потому что самые вкусные арбузы и дыни именно в Мелитополе! Это я вам честно говорю.
  
    []
  
  С трудом, усмиряя свои необузданные желания от всего увиденного, выбрал, на свой взгляд, самое рациональное, что не должно быстро испортиться в такой жаре, будет удобно для использования и не станет компрометировать мою курсантскую принадлежность к военно-морскому флоту. И на самом деле, надо было привыкать к новому званию "курсант", но и не забывать, что навсегда остаюсь "нахимовцем".
  
  
  Наш поезд в Симферополе задержался на достаточно продолжительное время, вагоны опустели, а новых пассажиров было очень мало. В то время Севастополь считался закрытым городом, въезд в который производился для военнослужащих по служебным предписаниям, а для гражданских лиц - по специальным разрешениям.
  Наличие документов и правильность их заполнения тщательно проверялось пограничной службой.
  Помнится, тогда сравнительно небольшой участок расстояния до Севастополя поезд плёлся еле-еле, преодолевая горные перевалы и тоннели. Первый раз ехать мне было интересно, но в последующем, видимо, хотелось, как можно быстрей завершить своё дорожное путешествие, поэтому большей частью в Севастополь я добирался или на автобусе, или на такси (такие мы, курсанты!). С целью экономии общего времени следования до Симферополя иногда летал самолётами "Аэрофлота", а однажды этот маршрут от Москвы преодолел на автобусе междугороднего сообщения.
  Сейчас это я вспоминаю в связи с тем, что через много-много лет, когда я тоже первый раз ехал поездом к месту нового своего назначения - во Владивосток, ощущение было чего-то знакомого, что это со мной уже было, что я это когда-то переживал. И на самом деле, похожая ситуация: проверка документов пограничниками, преодоление тёмного и длинного туннеля и, наконец, медленное движение поезда вблизи городских построек, около береговой черты морской бухты с морскими судами и боевыми кораблями. Мгновенно перед глазами возникал Севастополь. Такое создавалось впечатление, что жизненная история повторялась, но уже в новых условиях, на новом витке.
  
    []
  
   В тот жаркий солнечный августовский полдень 1953 года наш поезд Москва-Севастополь, миновав долгий Инкерманский тоннель, медленно проследовал вдоль южного берега Главной бухты, после чего, слегка углубившись в южном направлении, подошёл в железнодорожному вокзалу, расположенному у основания Южной бухты. Путешествие моё, которое и на этот раз так же прошло без происшествий, закончилось.
  Первым моим ощущением, основательно поразившим меня, когда я вышел на перрон вокзала, было обилие всеохватывающего необыкновенно яркого солнечного света, какого-то светлого, прозрачного, люминесцентного, не такого густого и плотного, как в наших северных широтах. Ну и, конечно же, для меня северянина, была заметна температурная разница воздуха, когда с первых шагов я вдруг оказался как бы в тёплой, даже жаркой термокамере. К этим новым условиям я привык быстро, и они мне всегда были приятны и комфортны.
  
    []
  
  Надо сказать, что по всему маршруту следования в вагоне, к моему удивлению, моряков не было, однако от Симферополя появился попутчик - курсант первого курса. Естественно, познакомились и разговорились. Паренёк оказался шустрый и словоохотливый. Назвался Николаем Викторовичем Ильиным, родом из Ленинграда. По его словам, сейчас он находился в отпуске, а проучился в Стрелецкой бухте один год, но на второй курс не перешёл. Намеревался перевестись в войсковую часть 13104 - филиал Высшего Военно-Морского Инженерного училища имени Ф.Э.Дзержинского, которое находилось в бухте Голландия и стало называться Севастопольским училищем. Я слушал его, развесив уши, внимательно и с соучастием, не зная, правда, принимать ли мне всю его "травлю" за чистосердечные откровения. И всё-таки такая навязчивая настойчивость нового знакомого мне не очень была приятна, но приходилось терпеливо воспринимать. Узнав от меня, что я ещё ни одного дня не проучился в училище, хотя ношу форму первокурсника, как окончивший Нахимовское училище, зачислен в Черноморское Высшее Военно-Морское училище, мой тёска обрадовался, и с ещё большим жаром и уверенностью вызвался вместе поехать в училище, куда ему сейчас как раз и надо прибыть.
  
  
  Мне такое сопровождение оказалось не лишним, поскольку расположение ЧВВМУ я ещё не знал, и, стало быть, выяснять ни у кого не требовалось. С собой у меня был маленький чемоданчик с необходимым обмундированием согласно вещевому аттестату и огромный мелитопольский арбуз. В Стрелецкую бухту, где располагалось Черноморское училище на западной окраине в пяти-семи километрах от центра города, ехали с пересадками на автобусах и, как мне показалось, довольно долго.
  
    []
  
  На КПП, предъявив свои отпускные билеты, мы без всяких препятствий прошли на территорию училища. Прежде чем идти к дежурному по училищу на доклад о прибытии из отпуска мы по обоюдному согласию решили избавиться от арбуза, тем более, что к этому располагала весьма жаркая погода и непреодолимое желание насытиться влагой. Мой напарник повёл меня на берег Стрелецкой бухты, где мы, удобно разместившись среди нагромождения огромных камней скального происхождения, приступили к трапезе. Николай Ильин на правах старожила стал уверенно рассказывать расположение учебных корпусов, жилых и служебных зданий, дал несколько полезных рекомендаций по реализации моего плана. В ходе короткого отдыха и разговора, когда от мелитопольского арбуза остались одни воспоминания, мы разошлись по свои делам. По совету Николая я направился на штурманский факультет, и это было, как показали дальнейшие события, правильное решение. Судя по всему, Николай Ильин не был такой уж трепач, как мне вначале показался, но в последующий период, по непонятным мне причинам, я его нигде не мог найти: ни здесь в училище, ни в Голландии, куда я несколько раз ездил для возможной встречи с ним. Для меня так и осталось неизвестным, что с ним произошло. Он тоже о себе ничего не сообщал, хотя мы обменялись домашними адресами, и он знал мои координаты, но наше знакомство продолжение не имело. Сомнения в чистосердечности и искренности этого человека у меня остались до сей поры. Возможно, он, являясь подставной уткой, а попросту был особистом, выполнял свои контрразведывательные задачи, поскольку СВВМИУ только-только формировалось для подготовки специалистов инженерного профиля атомных подводных лодок и являлось супер-секретным объектом. Мне это тогда не было известно.
  
   Дважды нахимовец
  
  Прибыв в расположение штурманского факультета, мне сразу удалось встретить начальника факультета капитана 1-го ранга Г.В. Вавилова, выглядевшего внешне молодцевато, бодро, подтянуто, элегантно. Он был выше среднего роста, с открытым красивым лицом и чёрными вразлёт усами. Эту случайную встречу со своим будущим начальником считаю большой удачей, потому что практически весь офицерский как командный, так и преподавательский состав в большинстве своём находились в отпуске. Курсанты в соответствии с учебными планами были на кораблях или разъехались по домам на летние каникулы. Надо полагать, что по линии командования в училище было организовано соответствующее замещение. Однако, как мне показалось, распределением по факультетам прибывающих нахимовцев занимался дежурный по училищу на своё усмотрение, не принимая во внимание личные пожелания нахимовцев, а направлял согласно количеству, как предписано, например, четырёх - в минёры, четырёх - в артиллеристы, а двух отдать штурманам.
  
  В ходе краткой, но конкретной и конструктивной беседы с капитаном 1-го ранга Г.В. Вавиловым, отвечая на его вопросы, кратко рассказал о себе, о том, что в Севастополь получил назначение по рекомендации начальника Нахимовского училища капитана 1-го ранга А.И.Цветкова, ранее служившего здесь, а также о своём большом желании стать штурманом. После этого я отправился к дежурному офицеру по училищу с докладом о прибытии к новому месту службы и учёбы. Ознакомившись с моим отпускным билетом и продовольственным аттестатом, дежурный офицер выразил неудовольствие, что я прибыл на сутки ранее срока окончания отпуска и, дескать, у меня могут быть трудности с постановкой на довольствие. Только я начал объяснять причину своего досрочного возвращения из отпуска, как в дежурную комнату стремительно вошел начальник штурманского факультета капитан 1-го ранга Вавилов, и приказал вновь прибывшего курсанта, то есть меня, внести в список первокурсников штурманского факультета. Затем, повернувшись в мою сторону, указал мне идти в расположение роты, решать вопросы с размещением и действовать согласно распорядку дня. Значит, подумал я, первый день моего пребывания в училище сложился удачно и, как говорится, пусть будет так - как начнётся, так и продолжится.
  С этого момента, можно сказать, я стал курсантом первого курса штурманского факультета ЧВВМУ имени П.С.Нахимова. Надо же, подумал я, - дважды нахимовец!
  По прошествии нескольких дней из числа рижских нахимовцев в штурманской роте появился Виктор Красильников.
  
   Курсант ЧВВМУ имени П.С.Нахимова Виктор Михайлович Красильников. Севастополь. 1956 год.  [Верюжский]
   Курсант ЧВВМУ имени П.С.Нахимова Виктор Михайлович Красильников. Севастополь. 1954 год.
  
  Остальные наши рижские "питоны" попали на минно-торпедный (Александр Горбунов) и артиллерийский факультеты (Борис Зуйков, Владимир Смирнов, Владислав Маршев). Первые дни, а, можно сказать, даже недели, для меня оказались просто великолепными, почти курортными с бесконечным купанием в Чёрном море, загоранием на пляже в обществе молодых и красивых девушек. И всё это на территории училища имени П.С.Нахимова - в Песчаной бухте. Опять совпадение: в Риге Нахимовское училище находилось на Smilshu yiela, что в переводе Песочная улица. Ну, дела! Пока всё складывалось как нельзя лучше! Постепенно стал менять воспоминание о Цветкове в лучшую сторону: не обманул меня, старик, когда, прощаясь сказал, что я не пожалею о назначении. Действительно, вскоре я совсем забыл о своём неудовлетворении и постепенно стал привыкать и вживаться в новые курсантские условия.
  Тут требуется некоторое разъяснение. Дело в том, что расположение училища было очень удобным и находилось в значительном отдалении к западу от центра города на небольшом полуострове между бухтами. С западной стороны находилась глубоко вдающаяся в сушу Стрелецкая бухта, где базировались корабли ОВР"а. Восточный берег этой бухты являлся территорией училища и представлял собой сплошное нагромождение каменных глыб, поэтому для купания был мало пригодный, хотя и там мы купались, но больше проводили время, если надо было уклониться от каких-нибудь мало приятных мероприятий.
  
  На самой северной оконечности полуострова во время войны дислоцировалась артиллерийская батарея с хорошо оборудованными оборонительными сооружениями в виде орудийных капониров, подземных складов с боезапасом, множества блиндажей, землянок, многочисленных огневых точек, соединяющимися между собой сложной системой окопов. В послевоенные годы служба на батарее неслась в упрощённом виде. Незначительный почти у самого уреза воды участок теперешней батареи был отгорожен колючей проволокой. Площадка протяжённостью в нескольких сотнях метров от батареи до первого нашего лабораторного корпуса была пустынна, камениста, с военных лет изрыта воронками от вражеских авиабомб и артиллерийского обстрела, испещрена многочисленными окопами и ходами сообщений. Эта территория практически не использовалась для хозяйственных нужд, но как-то раз нашла применение для оригинального выполнения санитарных мероприятий, о чём расскажу позднее. Однако более приятное воспоминание у меня сохранилось от удивительного преобразования ранней весной, когда неожиданно, всего в течение нескольких дней, эта дикая каменистая земля поразила меня необыкновенной красотой, превратившись в сплошное покрывало ярких красных маков. Зрелище было просто потрясающе замечательное.
  
    []
  
  С восточной стороны находилась небольшая, но аккуратненькая и удобная для купания Песчаная бухта. Здесь были оборудованы вышка для прыжков в воду и открытый бассейн для плавания, помнится, даже незамерзающий зимой. Одним из ответственных здесь являлся регулярно плавающий в любое время года наш инструктор по плаванию, как мы его называли, мичман Дикой, оправдавший свою фамилию смелыми и героическими подвигами ещё во время войны. Однако настоящая его фамилия была Дико. Бывали случаи, когда мичман Дикой отваживался продемонстрировать, как мы говорили, "смертельный номер" - проплыть 25-ти метровый бассейн с завязанными руками и ногами, естественно, предварительно заключая пари с кем-либо, а такие желающие всегда находились, тем более, что ставки были не велики. Говорили также, что мичман Дикой однажды поспорил и успешно выиграл большой куш, проплыв по открытому морю немыслимо длинную дистанцию без страховки и сопровождения. В результате этого эксперимента у него, правда, возникли неприятности с пограничной службой. Вообще надо сказать, что его поступки, порой, были невероятны и непредсказуемы, особенно в периоды состояния глубокой абстиненции, переносимые им, надо полагать, с невероятным трудом, в результате чего у него происходили серьёзные конфликты не только в семье, но и с товарищами по службе.
  
  В Песчаной бухте также располагались плавсредства, но в несравненно меньшем количестве, чем в Рижском Нахимовском училище. Да и вообще, надо сказать, шлюпочная подготовка здесь была организована и проводилась, по моим понятиям, на значительно низком уровне. Пожалуй, постоянно тренировался только экипаж призовой шлюпки, принимавший участие в межвузовских и флотских соревнованиях.
  
  Главным преимуществом Песчаной бухты было то, что большая часть пологого берега этой красивой бухты действительно являлась преимущественно песчаной, что вообще, как мне представляется, служило редкой особенностью не только для Севастополя, но и для Крыма в целом. Это место было привлекаемо в своём большинстве для молодёжи не древними развалинами Херсонеса, находящимися в ближайшем расстоянии от бухты, а именно превосходным пляжем, что способствовало взаимному проникновению и смешению гражданских лиц, главным образом женского пола молодого возраста, и курсантов для совместного и приятного время провождения.
  
  Даже за год до моего приезда выстроенный забор, ограждавший территорию училища и поделивший берег бухты на две зоны, по большому счёту, не являлся преградой для свободного и обоюдного общения заинтересованных лиц. Среди загорающих и плавающих в тёплом Чёрном море были молодые девушки, наезжавшие со всего города. В большинстве своём всё-таки преобладали жёны, дети военнослужащих и их родственники, приезжавшие к ним в гости с целью летнего отдыха. В общем и целом, надо сказать, обстановка на пляже была весьма приятная, почти как на известных курортах Черноморского побережья. В такой замечательной ситуации, я оказался впервые.
  
    []
   Пляж Песчаной бухты Черноморского ВВМУ имени П.С.Нахимова
  
  Особое моё курсантское положение позволяло мне вести на первых порах такую праздную жизнь. Дело в том, что все мои будущие сокурсники, являясь тогда кандидатами в курсанты, проходили так называемый "курс молодого матроса". Из формы одежды они имели только рабочую одежду в виде парусиновых брюк и рубахи без погончиков и бескозырки без ленточек. Командовали будущими курсантами ефрейторы и сержанты армейской школы подготовки младших командиров, являвшимися в подавляющем большинстве представителями кавказских республик, плохо говорящих на русском языке, кроме, пожалуй, отдачи строевых команд, да и те коверкали до невозможности. Главная задача этих командиров, как мне тогда показалось, заключалась в том, чтобы выбить из будущих курсантов всю гражданскую шелуху, замуштровать, задисциплинировать, приучить к безукоризненной исполнительности, беспрекословности подчинения. Мне было дико и непривычно воспринимать, как солдафоны командуют моряками, хотя и будущими. Безудержная и бессознательная строевая муштра подавляла всё человеческое, стремилась навсегда заглушить способность самостоятельно мыслить, превратив молодых парней в послушные, не мыслящие и не рассуждающие автоматы. Являясь свидетелем такого непривычного для меня обращения, чувствовалось, что многие ребята, находятся на грани срыва, они перестали принадлежать самим себе. У некоторых даже появлялись сомнения в правильности сделанного выбора при поступлении в училище для достижения конечной цели - стать флотскими офицерами.
  
  Моё положение позволяло мне держать себя совершенно независимо, как вольноопределяющийся. Ходил я в форме номер 2 со знаками курсантской атрибутики, поэтому не считал необходимым участвовать ни в каких взводных или ротных строевых, физических занятиях и общих мероприятиях. Всё время проводил на пляже, в ротном помещении появлялся только для перехода в столовую, когда пристраивался к общему строю на шкентеле. Ни один ефрейтор, ни какой-нибудь сержант, ни разу не делал мне каких-либо замечаний. Мне казалось, что они не понимали моего предназначения и нахождения в роте. Со своей стороны я старался лишний раз, что называется, не светиться, не делать ничего в раздрай с общими требованиями, не попадаться на глаза начальству, а умудрялся незаметно и своевременно "смыться" из расположения роты и действовать по своему личному плану. Естественно, в этот период ни в какие суточные наряды и работы меня не направляли.
  С ребятами, к положению которых я подходил с пониманием их временных трудностей, старался держаться ровно, без заносчивости, не выставлял на показ свою флотскую эрудицию, не отказываясь, порой, кого-нибудь подбодрить или дать необходимый совет. По-моему такая линия моего поведения негласно устраивала всех.
  
  Помнится, у меня были долгие и неоднократные беседы с одним из многих очень сомневающихся в выборе своего будущего кандидатом в курсанты по имени Боря Погосов, очень воспитанным, вежливым и тактичным парнем. Стараясь быть, как только можно убедительным, я рассказывал о преимуществах, особенностях, живом интересе, наконец, о романтизме флотской службы, по сравнению с другими видами и родами войск. В период кандидатского стажа к Борису Погосову приезжал его отец в звании полковника танковых войск. Между ними, наверняка, велись разговоры и на эту тему. И всё же Боря Погосов остался в училище, учился весьма успешно, но поскольку он находился в первом взводе, дальнейшие контакты между нами были не так часты.
  
    Курсант Черноморского Высшего Военно-Морского  училища имени П.С.Нахимова Борис Погосович Погосов. Севастополь. 1956 год. [Верюжский]
   Курсант ЧВВМУ имени П.С.Нахимова Борис Погосович Погосов. Севастополь. 1954 год.
  
  Лет через двадцать после окончания училища мы встретились на Тихоокеанском флоте. Борис Погосович Погосов уже был в звании капитана 1-го ранга, и после окончания Военно-Морской Академии занимал высокую должность начальника одного из ведущих подразделений Разведки Тихоокеанского флота. Инициатива встречи исходила от Бориса. Узнав, что меня тоже перевели на Тихоокеанской флот, он разыскал, позвонил, назначил встречу. Хотя Борис немного важничал, держался с некоторым повышенным достоинством - это и понятно, прошло столько лет, да и положение наше изменилось. Но, тем не менее, встреча была тёплая и душевная. Вспоминая курсантские годы, я не стал напоминать Борису о наших с ним давнишних, задушевных беседах, но и он как-то уходил от прямых разговоров на эту тему.
  
    []
   Транспортный самолёт Тихоокеанского флота Ту-104
  
  Прошло ещё несколько лет и, к великому сожалению, 7 февраля 1981 года в небе под Ленинградом (Санкт-Петербургом) произошла воздушная катастрофа: разбился транспортный самолёт Ту-104 Тихоокеанского флота, летевший специальным рейсом во Владивосток. Погибло вместе с экипажем 52 человека, в том числе почти всё командование Краснознамённого Тихоокеанского флота: 17 адмиралов и генералов, 15 старших офицеров, а также другие пассажиры, в числе которых были жёны первого секретаря Приморского крайкома КПСС Ломакина и флотских адмиралов. В группу офицеров, сопровождавших Начальника Разведки флота контр-адмирала Геннадия Леонова, входил капитан 1-го ранга Борис Погосов. Погибшие в этой трагической катастрофе похоронены на Серафимовском кладбище в Санкт-Петербурге. По счастливой случайности из всего командования в живых остался начальник штаба Тихоокеанского флота вице-адмирал Голосов, который другим самолётом вылетел на Северный флот, где у него проживала дочь.Как говорили, что Голосов в перспективе мог стать Командующим ТОФ. Но этого не произошло. Высшее руководство увидело в том, что Голосов не полетел со всеми и не разбился чуть ли не преднамеренность его действий. Были долгие неприятные разбирательства. В итоге, вице-адмирала Голосова, Героя Советского Союза, опытнейшего подводника, перевели на преподавательскую работу В Академию.
  
  Возвращаясь к воспоминаниям осени 1953 года, когда уже подходил к завершению период кандидатского стажа моих будущих сокурсников, однажды произошел один интересный своей непредсказуемостью случай. Среди кандидатов в курсанты были ребята, проживавшие в Севастополе, которые, надо полагать, рассказывали о достопримечательных местах города, в том числе о так называемой "веранде", где в субботу и воскресенье на территории водной станции организовывались танцы, как бы теперь назвали дискотеки.
  
    []
  
  Так вот, несколько самых смелых и активных кандидатов нашей роты (сейчас фамилии их уже забылись), у которых возникли страстные желания посетить этот объект, стали меня уговаривать, чтобы под моим курсантским прикрытием, мы самовольно в ближайший выходной отправились в город на эту самую "веранду", будь она неладна, где бы они смогли хоть как-то расслабиться, отвлечься и размагнититься, пообщавшись в обществе с местными красавицами. Для меня такое необычное предложение было неожиданно и, по правде сказать, нежелательно для реализации. Мне абсолютно не хотелось начинать свою курсантскую службу с грубого нарушения дисциплины. Дело в том, что за все шесть лет учёбы в Риге, являясь нахимовцем, я не совершил ни одной самоволки, да такой необходимости у меня не возникало. Там со мной происходили другие необдуманные казусы, из которых приходилось выкручиваться с определёнными переживаниями. А тут предложение на заранее продуманное и спланированное групповое дисциплинарное нарушение, наказание за которое может последовать, несомненно, в несколько раз строже. Для меня это было ясно, как непреложный факт, что Солнце восходит на Востоке, в чём я пытался убедить не знающих удержу инициаторов этого авантюрного плана. Все мои сомнения, что я к тому же ещё не ориентируюсь в городских улицах, не знаком с расписанием движения автобусов, да и расположения этой злополучной "веранды" мне тоже не известно, априорно отвергались моими бравурными оппонентами: все доводы были тщетны.
  
  
  Вечером, в очередной ближайший выходной, как только стемнело, а на юге вечерние сумерки короткие, что для меня было тоже непривычно, группа самовольщиков, состоящая из нескольких кандидатов в курсанты в рабочей одежде и бескозырках без ленточек во главе с курсантом первого курса, как при преодолении полосы препятствий, без труда перемахнув через кирпичную стену училищного забора, отправилась в город-герой Севастополь искать приключения.
  
    []
  
  Доехав бесплатно на автобусе номер 8 до центра города, команда "призывников", как могло показаться со стороны, беспрепятственно и, не обращая на себя повышенного внимания, бодро прошагала по Большой Морской и улице Нахимова до Приморского бульвара, где уже была слышна вожделенная музыка. Молодые, но слегка заскорузлые, зачерствевшие и скованные многонедельной железобетонной строевой подготовкой и беспросветными строжайшими дисциплинарными требованиями, юношеские сердца под влиянием доносившихся с "веранды" зовущих к радостному наслаждению звуков танцевальной музыки стремительно таяли и, расплываясь в предчувствии сладострастной нежности, были готовы тут же расстелиться, пресмыкаться и раболепствовать любой женской прихоти.
  
  Но на пути такой близкой и радостной цели встали неприступные контролёрши, требовавшие входных билетов стоимостью всего-то по 50 копеек с каждого, но к всеобщему разочарованию такой огромной суммы денег ни у кого не оказалось. Что же делать? Не отступать же на исходные позиции, когда до намеченного рубежа осталось всего каких-то несколько десятков метров?
  
  Только непреклонным, находчивым и смелым сопутствует успех! Кто-то предложил, дескать, надо зайти с "тыла", преодолеть заграждения в виде забора и, без всяких денежных расходов можно будет оказаться на танцевальной площадке. Такое необдуманное предложение, которое не учитывало местных условий и знаний обстановки, показалось для всех легко осуществимым. Забором, однако, оказалась сплошная кирпичная двухметровая стена, которая при спокойном и рассудительном мышлении могла служить предупреждением, что танцевальные площадки не имеют столь монументальных ограждений. Может быть, подумалось, только в Севастополе подобным образом ведут борьбу с безбилетниками? Без особого труда, преодолев первый бастион, чему способствовала хорошая спортивная подготовка, группа охотников до острых ощущений очутилась в небольшом пустынном дворике, с противоположной стороны которого оказалась очередная преграда - такая же сплошная стена. Что за наваждение? Для нас это было полной неожиданностью! Группа "смельчаков", не растерявшись, перебежками бросилась к очередному каменному препятствию. Казалось, вот ещё один прыжок, и мы достигнем цели! Но не тут-то было!
  
  Вдруг откуда-то сверху послышалось, как-то не по-уставному, громкое и грозное предупреждение:
  - Стоять на месте!
  
  Наша группа самовольщиков, в одно мгновение превратившихся в "диверсантов", бросилась врассыпную: кто назад, к только что преодолённой стене, кто вперёд - для взятия новой преграды. Моментально последовали новые угрозы:
  
  - Стой! Стрелять буду!
  
  Ничего себе, попали в переплёт! Пришлось остановиться, замереть и не шевелиться. Послышались ещё какие-то команды, требовавшие прибыть к месту происшествий разводящего, а также "караул в ружьё!". Послышался топот бегущих людей, раздались голоса чётких команд, дворик осветился ярким лучом прожектора. В проёме каменного забора открылась, освещаемая изнутри, дверь, из которой с винтовками в руках выбежали несколько матросов, которые стали стаскивать со стен тех, кто пытался через них перелезть, собирая нас в середине дворика и, не стесняясь, видимо, для порядка раз-другой крепко приложиться прикладом. Через некоторое время из этой двери появился среднего роста моряк в звании старшины 1-ой статьи с пистолетом, кобура которого раскачивалась около правого колена в такт его неторопливому движению в нашу сторону. Подойдя вплотную к нам, сгрудившимся вместе, как стадо беспризорных и дрожащих от страха баранов перед нападением стаи голодных волков, старшина 1-ой статьи, вероятней всего, выполнявший обязанности разводящего, небрежно произвёл внешний осмотр. Не заметив ничего подозрительного, как-то нехотя, как будто бы такие происшествия происходят здесь чуть ли не повседневно, поинтересовался, обращаясь ко мне, с какой целью лезли через забор.
  
  Уняв первое волнение, я стал отвечать, что таким способом хотели пробраться без билетов на танцевальную площадку. Разводящий, не дослушав полностью моё объяснение, решительно заявил, чтобы я всё подробно рассказал начальнику караула, и приказал матросам сопроводить нас в караульное помещение. Под конвоем мы вышли через открытую дверь в заборе и оказались вблизи какого-то здания. Спустившись в полуподвальное помещение, прошли по длинному коридору в небольшую комнату, являвшуюся, по всей вероятности, караульным помещением. За столом сидел молоденький лейтенант, который даже не встал со своего места и, не осматривая нас, ограничился несколькими наводящими и уточняющими вопросами. Лейтенант опрашивал только меня. Посчитав, что темнить тут незачем, я откровенно признался о нашем желании попасть на танцы, для чего совершили самовольную отлучку из училища, а из-за отсутствия денег решили проникнуть на "веранду" путём преодоления забора, не подозревая о возможных последствиях.
  
  Удостоверившись, что мой курсантский военный билет в порядке, и поверив на слово, что остальные самовольщики, являются кандидатами в курсанты, но пока ещё не имеют документов, удостоверяющих их личности, лейтенант принял решение оставить всё на вербальном уровне: записей никаких не производить и в комендатуру нас не сдавать. Такой гуманный, чрезмерно мягкий и, как мне показалось, даже принятый с неподдельным сочувствием вердикт можно было расценить, как факт некоторой корпоративной солидарности, поскольку, если судить по его словам, он - недавний выпускник Черноморского училища. В заключение разбирательства, лейтенант, заслуженно обозвав нас зелёными салагами, по-дружески посоветовал больше не совершать необдуманных поступков, последствия которых могут быть непредсказуемы, и приказал караульным вывести нас на улицу для самостоятельного следования в училище.
  
  Совершенно понятно, что при других обстоятельствах, сидеть бы нам пришлось по десять суток в казематах севастопольской гарнизонной гауптвахты, которая славилась своим бесчеловечным и жестоким обращением с арестованными со стороны бешенных, звероподобных и беспощадных охранников, выдрессированных грубым и безжалостным комендантом в звании майора с райской непорочной фамилией Голубь. В итоге после отсидки определённого срока в комендатуре должно было бы последовать непременное отчисление из училища. И тогда, прощай навеки заветная мечта о морской офицерской службе.
  
  Оказавшись на свободе, я не чувствовал морального удовлетворения и душевного спокойствия от того, что всё закончилось без серьёзных последствий. Ощущение полнейшего афронта, глубочайшего посрамления, как будто мокрого и гадкого вытащили из выгребной ямы, взбудоражило всё моё существо и я, не сдерживаясь, с гневом обрушился на своих малоопытных соучастников, которые тоже, судя по всему, переживали случившееся, и им было тоже не сладко:
  
  - Ну что, придурки?.. Натанцевались, наобжимались, размагнитились, навеселились?..
  
  Помнится, я ещё добавлял более крепкие словечки, но, в сущности, я понимал, что тоже был виноват и, вероятней всего, в большей степени в том, что, возглавив группу бестолковых авантюристов и несведущих самовольщиков, сознательно лёг на этот ошибочный курс, который вёл к неминуемой опасности.
  
  Обратный путь в училище наша группа беглецов, испытывая горечь разочарования в своих несбывшихся намерениях, совершила молча, скорбно, спокойно и без взаимных обид и препирательств. В течение последующих лет учёбы у меня не возникало необходимости бегать в самовольные отлучки, даже тогда, когда вдруг неожиданно по училищу объявлялся карантин на продолжительный срок.
  
  Пожалуй, надо разъяснить, на какой столь охраняемый объект, находящийся в центре города, мы нарвались. Вот, настоящий образец, показывающий незнание обстановки. Оказывается, как позднее выяснилось, это было здание штаба Черноморского флота, располагавшееся в тот период в самом развесёлом и бойком месте: рядом с Приморским бульваром, вблизи с Графской пристанью, городским пляжем, танцевальной "верандой", ресторанами, кафе и другими местами массового отдыха севастопольцев.
  
  Упомянув, как бы невзначай, слово карантин, вспоминаю, что для Черноморского училища, во всяком случае, того времени это слово имело весьма широкое и объёмное значение. Карантин мог быть объявлен как непосредственно в училище, так и в гарнизоне, в период действия которого прекращались всякие увольнения и другие виды общения с гражданским населением. В летний и осенний периоды причиной для объявления карантина любой продолжительности являлось появление у курсантов училища или у военнослужащих севастопольского гарнизона фактов массовой диареи, вследствие, как правило, несоблюдения элементарных санитарных норм. В зимний и весенний периоды удобно было объявить о введении карантина по причине простудных заболеваний.
  
  Никто и никогда, на мой взгляд, не определял каков процент заболевших из общего числа личного состава даёт право объявить карантин. Дело, порой, доходило до позорных и оскорбительных случаев. Так, например, однажды я узнал о возмутительном факте, который, наверное, в фашистских лагерях не применялся, когда роту кандидатов в курсанты строем завели на бруствер окопа, что в северной стороне территории училища, и разместили в шаге друг от друга, заставили снять штаны и присесть, а затем по чёткой и конкретной команде: "Всем срать!" потребовали отправлять естественные надобности. Доблестный сержант обходил каждого и, внимательно всматриваясь в обнаруженные экскременты на дне окопа, тут же выявлял по своему усмотрению возможных носителей инфекции, в список которых, как злостные нарушители, попадали и те, у которых отсутствовали результаты унизительного эксперимента для человеческого достоинства.
  
  По правде сказать, при отсутствии в те годы постоянного и регулярного водоснабжения, санитарные узлы и туалеты в спальных помещениях и учебных корпусах практически не функционировали. Вода подавалась на непродолжительный срок только утром и вечером для умывания и приборки. Все удобства находились на территории в значительном удалении от зданий и представляли собой деревянные огромных размеров сооружения типа "скворечник", вокруг которых не только летали тысячи породистых, разного типа и размера диких сородичей дрозофил, но и в расстоянии нескольких десятков метров распространялся удушливый запах карболки и хлорки. Особенно это было невыносимо переносить в знойное, летнее время.
  
  Если не принимать во внимание некоторых житейских неудобств временного характера, омрачающих бытовое существование, то территория училища и сравнительно недавно построенный комплекс зданий учебных корпусов, прекрасного жилого каменного трехэтажного помещения, великолепной столовой с красивым фасадом, санитарной части с лазаретом на несколько десятков коек, банно-прачечным комплексом и другими вспомогательными и складскими сооружениями являла собой образцово-показательный пример специализированного военного учебного заведения. Планировалось в ближайшие годы также построить здания клуба и спортивного зала. Но мне уже не пришлось быть свидетелем этих грандиозных свершений.
  
    [] <
  dd>  
  Курсанты училища в период частых субботников и воскресников принимали активное участие по благоустройству и озеленению территории. Помню, что мною лично был высажен не один десяток деревьев разных пород, за которыми на первых порах приходилось смотреть и заботиться, чтобы они прижились на каменистой земле и не пересохли от знойной, летней жары. Полагаю, что в настоящее время обширная территория нашего бывшего училища представляет собой настоящий дендрарий. Было бы жаль, если это не так.
  
  В Черноморском училище, что для меня тоже оказалось в новинку, учебный год начинался, не как обычно с первого сентября, а в первых числах ноября месяца. Чему тут удивляться, когда бархатный сезон на ЮБК (Южный Берег Крыма) в самом разгаре. Основная масса начальствующих лиц с жёнами, в подавляющем большинстве толстыми и жирными, как породистые свинки, и без оных, но тогда с молоденькими, изящными и стройными любовницами, находясь в санаториях и домах отдыха, всё ещё продолжали плескаться в тёплых черноморских волнах и с удовольствием возлежали на шезлонгах, отдаваясь последним, но по-прежнему тёплым солнечным лучам, а по вечерам и ночам в ресторанах, в барах или по-простому в гостиничных номерах наполняли свои безразмерные желудки массандровскими винами различных марок и сортов, которых здесь имелось в безграничном количестве. Какая тут к чёрту учёба.
  
  Для меня, курсанта первого курса, по воле обстоятельств такой перенос занятий на поздний срок был первым и последним, благоприятным периодом - почти месяц незапланированного отдыха, если не принимать во внимание имевшие место случиться некоторые негативные моменты, о которых пришлось поведать ранее.
  
  Вскоре подошёл к завершению "курс молодого матроса", кандидаты получили соответствующую курсантскому званию форму одежды, приняли присягу и стали полноценными курсантами. Армейские ефрейторы и сержанты, выполнив свои функции строевых младших командиров, мгновенно покинули училище.
  
    []
  
  Стала налаживаться повседневная организация. Определился состав роты первого курса штурманского факультета из четырёх взводов. Нас, нахимовцев, распределили по разным взводам с перспективой привлечь к общественной работе, как имеющих определённый опыт училищной жизни.
  Витя Красильников, рижский нахимовец, попал в первый взвод и был назначен старшиной класса, а позднее был избран секретарём комсомольской организации курса. Строевые начальники на меня тоже положили глаз и хотели сделать старшиной класса, но уже в четвёртом взводе. Мне удалось сравнительно легко отбояриться от этого предложения. Старшиной класса, а затем и помощником командира взвода назначили Анатолия Богодистого, который вполне справлялся со своими обязанностями, и был достаточно самостоятельный, инициативный и авторитетный. Он часто со мной советовался по многим вопросам и делился своими личными планами.
  
    []
  
  Надо сказать, что у меня ни с кем из одноклассников не было конфликтных ситуаций, а даже наоборот: я не зарывался в своих амбициях, ребята, в свою очередь, ко мне относились достаточно уважительно, наверное, сказывался мой нахимовский опыт общения в коллективе.
  
  Вскоре на меня набросились политработники и настаивали на том, чтобы я стал секретарём комсомольской организации класса с последующим увеличением полномочий и делегированием в комитет комсомола факультета и даже комитет комсомола училища. Эти предложения каждый раз расширялись по мере моих очередных категорических отказов. Наконец, не получив от меня желаемого результата, работники партийно-политический аппарата перестали вообще на меня обращать внимание, посчитав аполитичным и несознательным элементом. В течение всего периода обучения меня никогда не привлекали в качестве штатного выступающего, ни на каких комсомольских активах, конференциях и других массовых сборищах, где надо было кого-то заклеймить позором или наоборот призвать к активной поддержке по достойной встрече очередного съезда КПСС высокими показателями в учёбе и дисциплине. На комсомольских собраниях роты и класса я почти никогда не выступал, вполне осознанно считая это пустой тратой времени.
  
  Главным для себя я считал учёбу по всем видам учебной программы. К высоким требованиям воинской дисциплины мне не трудно было привыкать, хотя они здесь проявлялись в значительно грубой форме и, я бы сказал, как-то бесчеловечно и унизительно, в сравнении с нахимовским училищем. Это было заметно не только мне, но и бывшим нахимовцам других факультетов. Особенно это проявлялось на минно-торпедном факультете, где начальником был капитан 1-го ранга Милютин, а заместителем по строевой части капитан 3-го ранга У.С.Мельничук, с которым меня свела судьба встретиться по служебным вопросам через несколько лет уже в офицерском звании. Многие младшие офицеры говорили тогда, что общение с этим монстром, о чём я уже упоминал в других главах своего повествования, не вызывало положительных эмоций.
  Они, эти тупоголовые командиры, видимо, на основе своих пристрастных взглядов, считали, что бывшие нахимовцы проявляют себя, как активные "вольнодумцы", смело и открыто не стесняются высказывать свои мнения о существующих негативных моментах и порядках в училище. Следовательно, по этой причине, якобы, должны быть причислены к потенциальным нарушителям дисциплины и правил, поэтому их надо давить всеми возможными методами. Мне, например, было до мерзости противно наблюдать, как капитан 1 ранга Милютин, на строевых смотрах училища обходил другие факультеты, где выискивал бывших нахимовцев. Каким-то образом ему это удавалось, то ли наша строевая выправка была особенная, то ли кто-то заранее указывал на нас.
  Даже со мной такой случай произошел. На очередном строевом смотре Милютин без всяких на то оснований обходил строй нашего штурманского факультета и тщательно всматривался в лица каждого курсанта, как Уинстон Черчилль пренебрежительно смотрел на советских солдат, выстроенных на аэродроме по поводу его прилёта в Москву во время войны. Так вот, поравнявшись со мной, капитан 1-го ранга Милютин, выпятив свои противные слюнявые и влажные губы, вдруг неожиданно задал вопрос о моей бывшей принадлежности к нахимовцам, о чём я с гордостью подтвердил. Тогда он начал придираться к моему внешнему виду, делать какие-то пустяшные замечания, на которые трудно было сдержаться, чтобы не нагрубить, а ему, видимо, только этого и хотелось услышать для принятия решительных мер с наказанием. Такое препирательство продолжалось до тех пор, пока к нам не подошёл начальник штурманского факультета капитан 1-го ранга Вавилов и не отвёл его в сторону. За Милютиным, так же как и за Мельничуком среди курсантов твёрдо закрепилось весьма негативное мнение и им присвоили довольно унизительные клички, как о грубых самодурах, наглых карьеристах и вообще малокультурных и недалёких людях.
  Вспоминая других офицеров руководящего звена, можно с определённой уверенностью утверждать, что такого деспотизма на остальных факультетах, как у минёров, тогда не проявлялось.
  
    []
  
   Артиллерийский факультет, занимавший центральную часть превосходного спального корпуса, возглавлял капитан 1-го ранга Андреев. Заместителем по строевой части у артиллеристов был капитан 3-го ранга Гончаров, отличавшийся отменной строевой выправкой, безукоризненным внешним видом. Выглядел весьма моложаво, высокого роста, на щеках его всегда играл задорный румянец, красавец - другого не скажешь. Но как только снимал с головы фуражку, чтобы вытереть пот с совершенно лысой и какой-то многоугольной, бесформенной головы, сразу терял свой бесподобный, бравый вид. И ещё была одна причина, по которой было обидно за такого прямо-таки, как бы теперь сказали, секс-символа. Ходили слухи, что у него были какие-то семейные неурядицы, завершившиеся тем, что от него ушла жена. Ну, чего ещё, думалось, не хватает этим придирам-женщинам!
  Наш штурманский факультет, размещался в правом крыле "П"-образного здания казармы. Традиционно являлся ведущим факультетом в училище и занимал первые места по результатам учёбной успеваемости, и по состоянию воинской дисциплины, и по спортивным достижениям, да и вообще по общему моральному климату и настроению среди курсантов всех курсов. На мой взгляд, на штурманском факультете в общих чертах была самая благоприятная и доброжелательная обстановка. Во многом это была заслуга начальника факультета капитана 1-го ранга Г.В.Вавилова. Мне за всё время обучения не приходилось попадать "на ковёр" к начальнику факультета по поводу каких-либо разбирательств личных упущений, также как и к другим начальникам от командира роты и выше. Вероятней всего, своим отношением к делу я, приобретя некоторый опыт нахимовского бытия, причин для разбора своего поведения не давал и не допускал даже возможности их проявления.
  Наблюдая Вавилова со стороны, создавалось впечатление, что начальник факультета всегда и везде был среди курсантов, особенно среди старших курсов. Для него не было зазорным придти в субботу или воскресенье поздно вечером на факультет к окончанию увольнения, и лично пронаблюдать в каком виде его курсанты возвращаются в училище. Даже тогда, когда, возможно, у него возникали какие-то замечания, он тут же не устраивал разнос нерадивому курсанту. Пожалуй, он значительно строже относился к командирам рот и требовал от них усилить воспитательную работу с личным составом.
  
    []
  
  Совсем другой и по характеру, и по стилю поведения был заместитель начальника штурманского факультета по строевой части капитан 2-го ранга В.И.Великий, Герой Советского Союза, служивший во время войны на Азовской, а затем Дунайской флотилии.
  
  Для него было обычным делом рубануть сплеча, наорать, обматерить, размазать, даже не разобравшись в существе того или иного вопроса, и не важно, кто ему попался под руку: курсант, старшина, мичман или даже офицер. Но когда у него хорошее настроение - это добрейший, рассудительный, но всегда строгий и без попустительства и зловредности офицер. Вспышки необузданности, как мне кажется, ему прощали, вернее сказать, входили в его положение, полагая, что нервная система фронтовика, порой, даёт сбой. Не буду зря наговаривать, но, тем не менее, скажу, что у него была некоторая слабина к употреблению алкоголя.
  В период моего обучения уже на третьем курсе, среди первокурсников нашего факультета появился такой же светловолосый и обличьем похожий на своего отца курсант Игорь Великий. Но мне не известно окончил ли он училище. Вместе с ним поступил и сын тогдашнего Командующего флотом адмирала В.А.Касатонова - Игорь Касатонов. По блату, а как же иначе - белая кость, Игоря Касатонова со штурманского факультета перевели на артиллерийский факультет, который он и окончил в 1960 году, а затем ни шатко - ни валко дослужился до адмирала, зам. Главкома ВМФ. А теперь по проторённой тропе уверенно шагают его два сына. Династия.
  
  Мне трудно сейчас подобрать нужные слова для характеристики заместителя по политической части факультета капитана 2 ранга Черникова как по характеру работы с курсантами, так и по внешности. Единственно, что мне запомнилось, так это его округлость, способность подстраиваться и приспосабливаться в определённой ситуации, как это требовала возникающая и колеблющаяся линия. Эдакий ходячий, живой колобок. Поразительно было наблюдать, как менялся человек в своих убеждениях (попробуй только иметь своё мнение - вмиг слетишь со своего места!), например, во время читки закрытого письма по поводу разоблачения культа личности Сталина. Вспоминаю так же, с какой безграничной радостью он убеждал нас, курсантов, о правильности передачи Крыма Украине, решение которого было принято одним росчерком пера полупьяного руководителя. А в эти дни в Севастополе проходили стихийные митинги и демонстрации протеста против такого необдуманного решения, чему мы были непосредственные свидетели этому позорному для России событию, неблагоприятные последствия которого ещё долгое время будут ощутимы между нашими двумя теперь ставшими независимыми государствами.
  С командиром нашей роты не всё поначалу ладилось. Говорили, что назначен лейтенант Анашкин, фронтовик, боевой офицер. Действительно, некоторое время в роте он наблюдался, но чаще находился на лечении в госпиталях. Во время войны сержант Анашкин командовал противотанковым орудием, знаменитой и прославленной сорокапяткой. За четыре года войны прошёл, что называется, "огонь, воду и медные трубы", дослужился от рядового до старшего сержанта, участвовал в боях на Курской дуге, где накрошил немецких танков столько, что его представили к званию Героя Советского Союза. Контрразведчики докопались, что он застрелил из пистолета во время боя командира батареи, отказавшись выполнять его приказ отступать, и продолжал вести огонь, подбив ещё несколько фашистских танков. В бою был ранен, контужен, но выжил. Чуть было не загремел в штрафбат. Представление на Героя, естественно, отозвали. При освобождении Киева и форсировании Днепра сержант Анашкин со своей пушечкой находился в первом броске, закрепился на правом берегу, где вёл жестокий бой с превосходящими силами противника, но не отступил, не сдал занятый плацдарм до высадки основных сил. Весь израненный попал в госпиталь, выжил и снова на фронт. Всех участников первого эшелона при форсировании Днепра представляли к награждению звездой Героя Советского Союза. Командира противотанкового орудия Анашкина по каким-то причинам в списках награжденных не оказалось. Войну закончил в Берлине. Фронтовая биография лейтенанта Анашкина - это целая легенда боевых побед, с взлётами и падениями, с жизненными неурядицами простого русского человека, настоящего патриота Родины, достойного глубокого уважения. После войны, лежал в госпиталях, лечился, потом учился и стал лейтенантом, носил офицерскую военно-морскую форму и погоны с красным просветом.
  Такие подробности я узнал непосредственно с его слов во время достаточно кратковременного общения, которое у меня стало возможным, потому что при составлении расписания по приборкам мне определили, видимо, как заслуживающему доверие первокурснику, следить за порядком в кабинете командира роты. Для меня это было крайне удобно, потому что можно было на законных основаниях каждое утро не выбегать на физзарядку, а преспокойненько отсиживаться в кабинете командира роты, куда ни один проверяющий не заглядывал. В кабинете стояла кровать, где частенько проводил остаток ночи наш ротный. Не ведая о том, что Анашкин находится в ротном помещении и отдыхает, я врывался в кабинет, чтобы произвести приборку, при этом непроизвольно его будил, тогда в зависимости от его состояния, я оставался в кабинете и производил приборку или удалялся, а он продолжал отлёживаться после регулярных ночных пирушек. Честно говоря, на его израненное худенькое тело, испещрённое рубцами хирургических швов и шрамов от ранений, без искреннего сочувствия смотреть было трудно. Самочувствие его, разумеется, было не блестящее, да к тому же пристрастие к весёлому времяпровождению не способствовало его укреплению.
  Командиром роты он, можно сказать, был номинальный. Ротой по существу командовал многоопытный служака, сверхсрочник, видимо, из армейских, в звании старшины, главной задачей которого являлись строевые функции: ротные построения, переходы на приём пищи и занятия, распределения на объекты по приборкам и даже проведение увольнения курсантов в город. Голос его громкий, чёткий, командный был слышен, что называется, за полверсты. Старшина любил порядок, был требовательный, но без занудства и излишних придирок. В обычной повседневности был всегда чем-то озабочен. Писал во все инстанции (суды, прокуратуру, сессии Верховного Совета, ЦК КПСС, КГБ) какие-то жалобы, протесты, опровержения, требовал пересмотра и реабилитации. Надо полагать, где-то его очень сильно обидели или несправедливо отнеслись, вот и боролся человек за своё правое дело, но успеха так и не имел.
  В роте был ещё один сверхсрочник, мичман-баталер, который заведовал имуществом. Вот это был настоящий, как таких на флоте называли, "сундук". Ржавого гвоздя от него, бывало, не допросишься. Прижимистый, хитрющий, своего не упустит, но и от чужого не откажется. На себе однажды испытал его жадность и корыстолюбие. Дело в том, что меня всё-таки к общественной работе привлекли, избрав без согласования, а скопом по общему списку в так называемый совет ленинской комнаты. В течение всего первого курса не только я, но и никто не знал, какие обязанности этого совета, и кто за что отвечает. По правде сказать, ленинская комната оборудована была хорошо, наглядная агитация, плакаты всякие разные, на столах зелёные скатерти, на окнах шторы, подшивки газет, шахматы, домино - всё чин по чину. Наверняка это была требовательная инициатива замполита Черникова, а мичман-хозяйственник только выписывал имущество и, естественно, за всё имущество, как и положено, по своей должности, отвечал материально. Так вот, когда подходил к завершению первый курс нашего обучения, этот мичман, как-то нашёл меня и ошарашил требованием, чтобы я принял под свою материальную ответственность всё оборудование ленинской комнаты. Почувствовав подвох со стороны хитреца-мичмана, мне, естественно, не захотелось подписывать никаких документов, но он льстиво стал утверждать, что это имеет чисто формальный характер, якобы, для каких-то проверок. Ну, подумал, если только так, то подпишу требуемые бумаги. Об этом факте моей материальной ответственности я совершенно забыл, но, как оказалось, совершенно напрасно. Дня за два до убытия на летнюю практику, когда все экзамены были успешно сданы, мы спокойненько рассчитывались с библиотекой, собирали свои вещички и готовились на первую морскую курсантскую практику. Вдруг в этот момент "подъехал" ко мне этот пройдоха-мичман и заявил, что в ленинской комнате, оборудование которой он уже собрал самостоятельно без моего участия, отсутствуют несколько комплектов шахмат, шашек, домино и ещё каких-то портретов членов президиума ЦК, возможно, которых вывели из состава. За всё отсутствующее, якобы, я должен немедленно до убытия на практику ему лично заплатить 50 рублей. Если не заплачу сейчас, он тут же припугнул, то последуют санкции. Вот так дела! При моей-то курсантской стипендии в размере трёх рублей - это же целое почти годовое состояние! Мне стало так отвратительно, что попытка оправдаться в моей непричастности к отсутствию этого жалкого имущества, выглядела по-детски беспомощно. Юридически этот вымогатель, имея на своих руках мою расписку, мог требовать возмещение убытка, но фактически я же не способен был постоянно следить за сохранностью какого-то шахматно-шашечного имущества, которое по прошествии определённого времени использования должно было списываться как расходный материал. Времени на раздумья у меня не было, не сегодня-завтра убываем на корабли, а эта мерзкая гадина грозится (может только пугает?) какими-то санкциями. Не отчислением же? Пусть подавится этими деньгами. Собрал-назанимал у ребят, отдал всё, что было, и отвязался от этого хапуги-взяточника. Потом жалел, что не успел в такой спешке никому пожаловаться на эту гниду. После практики и отпуска противно было об этом поднимать вопрос. Мне было ясно, кто чего стоит.
  Вскоре новым командиром роты был назначен капитан-лейтенант Евгений Веселков, выдержанный, уравновешенный, рассудительный, аккуратный, даже, возможно, с некоторым морским шиком в ношении формы одежды, невысокого роста офицер. Он тут же приказал убрать постель из своего кабинета, в котором он практически не засиживался, и появлялся чаще всего тогда, когда был обеспечивающим по факультету или дежурным по училищу. С курсантами держался ровно, без высокомерия, умело поддерживал дисциплину в роте. Он оставался командиром роты до последнего дня пребывания в Черноморском училище и даже сопровождал нас вместе с капитаном 2-го ранга Великим В.И. в поездке до Калининграда в Балтийское училище.
  
   Капитан-лейтенант Е.Веселков и капитан 2 ранга В. Великий среди курсантов ЧВВМУ при перезде из Севастополя в Калининград. 1956 год.  [Верюжский]
  
  Во время очередной стоянки поезда на какой-то промежуточной станции по пути в Калининград - четвёртый взвод штурманской четвёртой роты Черноморского училища.
   Первый ряд, слева направо (сидят и лежат) курсанты: Геннадий Дудкин, Анатолий Шурыгин, Владимир Демиденко, Анатолий Гулько, Вадим Самсонов, Юрий Редькин, Геннадий Знаменский, Владимир Архипов, Евгений Елецкий, Григорий Зубенко.
   Второй ряд (стоят) курсанты: Николай Верюжский, Дмитрий Василенко, Сергей Гилёв, Анатолий Земцов, капитан-лейтенант Евгений Веселков, капитан 2-го ранга, Герой Советского Союза В.И.Великий, курсанты: Вадим Беляков, Анатолий Богодистый, Ростислав Пискун, Вячеслав Яшан, Николай Пухной.
  
  Раз уж к слову пришлось, то скажу несколько слов о нашей передислокации осенью 1956 года из Севастополя в Калининград. Погрузили нас, три роты курсантов штурманского факультета, как скот, в так называемые "телятники" - товарные вагоны, в которых были оборудованы сплошные нары по длине всего вагона с прелым, вонючим и грязным сеном. Ехали долго, более трёх суток, сначала по родной Украине и сердечной Белоруссии, затем пересекли мало дружественную Литву и медленно тащились по обездоленной Калининградской области, то и дело, останавливаясь на каких-то безлюдных полустанках, в значительном удалении от больших железнодорожных узлов. Переезд благодаря чёткой и строгой организации сопровождающих офицеров и дисциплинированности нас, курсантов, помнится, прошёл без чрезвычайных происшествий: никто не отстал от эшелона, нападений, драк и стычек с посторонними не было и самое важное, что в основном все сохранили свои желудки от расстройства при, не поймёшь каком, походном питании.
  Теперь возвращаюсь в 1953 год. Несколько слов о командовании училища. Незадолго до моего прибытия в Севастополь произошла замена начальника училища. Всеобщий и безоговорочный любимец Черноморского флота тогдашний начальник училища вице-адмирал Г.В.Жуков в связи с болезнью уволился в запас. Но главным образом Г.В.Жуков имел огромную популярность, безграничную любовь и признание среди черноморцев, как активный участник обороны Одессы и Севастополя.
  
    []
  
  Новым начальником Черноморского училища был назначен не менее уважаемый и заслуженный боевой адмирал-североморец, опытнейший подводник, Герой Советского Союза контр-адмирал А.И.Колышкин. Казалось бы, только радоваться надо. Однако в Севастополе, по мнению местных "тузов", такое назначение незваного пришельца было встречено неоднозначно и, если честно сказать, недружелюбно и даже враждебно. В училище валом повалили разного рода инспекции, комиссии и проверки, для выискивания недостатков и недоработок. Нам, курсантам, от регулярных экспрессивных наездов начальства была сплошная морока. Не было спокойной недели, чтобы мы не красили, мазали, чистили, вылизывали, мыли, копали, выравнивали, укладывали как на территории училища, так и в учебных и жилых помещениях. Строевые смотры, подготовка к которым приобретала просто фаталистический характер, следовали регулярно и постоянно один за другим.
  Вспоминаются в связи с этим нестандартные ситуации, которые можно отнести к смешным из-за глупого переусердствования проверяемых в желании угодить начальству или найти несуществующие недостатки со стороны проверяющих. Так, например, был такой случай, когда капитан 3-го ранга Придыбайло, командир старшей роты нашего факультета, размещавшейся на третьем этаже казармы, готовясь встретить очередную комиссию, обнаружил в хозяйственной комнате роты существенный недостаток - беспризорную двухпудовую гирю, находящуюся, по его мнению, в неположенном месте. В целях уточнения скажу, что в этом помещении курсанты гладили, чистили, приводили в порядок свою форму одежды, в отведённое распорядком дня обильно смазывали оружейным маслом свои трёхлинейки. Некоторые в свободное время с помощью экспандеров, гантелей или гирь накачивали мускулатуру своих молодых красивых тел. Там же находился ящик с махоркой ("Эх, махорочка, махорка, породнились мы с тобой..." - слова из известной в тот период песни), которая была положена курсантам согласно штатному довольствию. Официально курить, естественно, в помещении было запрещено, а если очень хочется, то... В общем, эта бытовая комната самообслуживания курсантов всегда требовала повышенного внимания со стороны командования, где всегда можно было наковырять много недостатков.
  В тот момент, когда на первом этаже послышалась команда: "Смирно!", что означало о прибытии очередной комиссии с проверкой, не долго размышляя, как избавиться от верного компромата, Придыбайло схватил злополучную гирю, дотащил её до открытого окна и выбросил вниз. В следующий момент произошло самое интересное. Гиря, пролетев три этажа, благополучно с высокой точностью упала на крышу припаркованного у стены казармы желаемого, любимого и популярного легкового автомобиля типа "Москвич", пробив его насквозь. Тогда, как помнится, личные автомобили были великой редкостью. Возмещение нанесённого ущерба невинно пострадавшему владельцу средства передвижения, надо полагать, обошлось Придыбайло значительно весомее в материальном отношении, чем очередное служебное замечание проверяющей комиссии. Таковы превратности судьбы из-за чрезмерного усердствования в службе.
  
  Вот другой пример. Высокие комиссии возглавляли, как правило, заслуженные и опытные морские военачальники, но их замечания, порой, были до смешного примитивны, беспричинны, беспочвенны, а иногда просто глупы. Помню, очередную комиссию возглавлял адмирал Н.Е.Басистый, участник Великой Отечественной войны, наиболее ярко проявивший свои военные способности и умение во время Керченско-Феодосийской десантной операции. При обходе учебных помещений, Н.Е.Басистый в окружении целой свиты других адмиралов и старших офицеров, с целью инспекции зашёл в отлично снабженную и оснащённую артиллерийскими установками учебную лабораторию, где как раз занимался наш класс. Казалось бы, всё прекрасно, курсанты по отданной преподавателем команде дисциплинированно поприветствовали высоких гостей, в помещении чистота и порядок, вышколенные мичмана-лаборанты на лету ловили любой недовольный взгляд адмирала. Прохаживаясь между артиллерийскими установками, адмирал Н.Е.Басистый вдруг устремил свой туманный взор вверх и, прищурив один глаз, придирчиво заявил, что ствол 130-миллиметрового орудия, на его морской взгляд, кривой. С перепоя ему показалось, что ли? Вся комиссия угодливо бросилась всматриваться в злополучную артустановку, намереваясь увидеть кривизну многотонного артиллерийского сооружения главного калибра современного тогда эскадренного миноносца проекта "30-бис", чтобы зафиксировать вопиющий недостаток. Сделав такое сногсшибательное замечание, инспекторская комиссия с чувством выполненного ответственного долга продолжила искать другие недостатки в училище. Таковы превратности судьбы от поиска несуществующих недостатков или от дряхлеющей дебильности проверяющих. На добродушных лицах курсантов, наглядно постигающих особенности военно-морской службы, засветились хитрым блеском глаза и появились злорадные улыбки.
  
  И всё-таки повод для смещения контр-адмирала А.И.Колышкина с должности начальника Черноморского училища вскоре нашёлся.
  
  Главной причиной для такого решения, как тогда говорили, послужили следующие обстоятельства. По рассказам старшекурсников, ещё в период непререкаемого, уважаемого и авторитетного командования училищем вице-адмиралом Г.В.Жуковым складывались, формировались и укреплялись определённые традиции в курсантской среде, многие из которых имели достойное и правильное направление по воспитанию любви и гордости к родному Черноморскому училищу, военно-морскому флоту и в целом к нашей Родине. Но как иногда бывало в подобных случаях, происходили обидные проколы и эмоциональные перехлёсты.
  
  Например, курсанты всегда считали себя самыми, что ни на есть, в Севастополе умными, смелыми, сильными. Наверное, так и было в действительности. Разве это плохо? Да и девушки, что уж говорить, тоже самые красивые, загорелые, стройные, доверчивые, ласковые, весёлые со всего Севастополя сбегались в училище на наши танцевальные балы, отдавая своё предпочтение знакомству с курсантами. Ведь это тоже прекрасно!
   Но городским гражданским парням, а особенно солдатам военно-строительных частей, которых тогда там было полным полно (ведь город отстраивался после войны практически заново), такой курсантский приоритет был не по душе.
  
  Чего греха таить, между соперничающими сторонами довольно часто происходили конфликты, стычки и даже драки с использованием силы как своих кулаков, так и подручных средств. С одной стороны дополнительно применялись: палки, камни, железные прутья. Другим оставалось пользоваться для доказательства своей правоты не только поясными ремнями с бляхами, являвшимися надёжным и очень эффективным средством в подобных случаях, но иногда в ход шло и холодное оружие в виде морских палашей, которые носили курсанты на увольнение.
  
   Из-за использования палашей не по назначению, как известно такие способы применения имели место и в других училищах, сначала их отменили для ношения на увольнении, оставив только для курсантов старшего курса, а затем запретили и вовсе. И правильно сделали. Иметь при себе палаш было красиво и мужественно, что, безусловно, нравилось девушкам, но уж слишком неудобно и скованно приходилось чувствовать себя во время исполнения, к примеру, вальса или мазурки на танцевальных вечерах. К тому же весьма часто по разным причинам происходили случаи потери палашей курсантами во время увольнения. Однако палаши долгое время оставались обязательным атрибутом курсантов, несущих дежурную службу.
  
  
  
   Так вот, о традициях. Среди курсантов первого курса распространялись старшекурсниками упорные слухи о том, что в училище стало "традицией" ежегодно накануне Дня Сталинской Конституции в первых числах декабря проводить "компанию устрашения" к этим непокорным гражданским парням и, особенно в отношении драчливых, злобных забияк-солдат. По правде сказать, хотя такие разговоры велись, но никакой конкретики не было. Если честно, то я как-то не придавал этой болтовне особого значения.
  
  Помню как сейчас совершенно точно, я записался на увольнение 4 декабря 1953 года. В Черноморском училище, как я приметил, чтобы пойти на увольнение в город всегда возникали какие-то препоны, трудности, ограничения. Например, о неожиданном вводимом карантине я уже указывал. Другой причиной уменьшить число увольняющихся курсантов в город также служило пресловутое 30% от количества личного состава, а также весьма строго относились к тем курсантам, которые нахватали двоек или имели какие-то дисциплинарные провинности. Как-то так получалось, но мне никогда не приходилось даже на первом и втором курсах испытывать трудности с увольнением. Однако я обратил внимание, что на этот раз не было никакой конкуренции, сопровождаемой радостным ажиотажем, среди желающих отправиться в город. За получением увольнительных записок из нашей роты выстроилось не более десяти человек, в большинстве своём те ребята, которые имели родственников в Севастополе.
  
  Моё времяпровождение в городе прошло спокойно и очень даже с большой познавательной пользой. Несмотря на то, что наступил декабрь, погода не была холодной, ветреной, дождливой и это тоже создавало благоприятную обстановку. Мне нравилось ходить по центральным красивым, вновь отстроенным чистым, аккуратным улицам, площадям, скверам и паркам города, рассматривать памятники, посвященные историческим событиям на этой древней земле (развалины Херсонеса, например), героическим победам и подвигам русских моряков. Иногда заходил в магазины, посещал кинотеатр. В этот раз, как я помню, ничего неожиданного не привлекло моё внимание: в городе всё было тихо и мирно. Во всяком случае, мне так показалось.
  
  По возвращению в училище к установленному сроку с удивлением обнаружил, что в казарме наблюдается какая-то нервозная обстановка, большая часть курсантов вообще отсутствуют, хотя все культурно-массовые мероприятия в училище давно закончились. Что же произошло? Оказывается, и в этом году, как и в предыдущие годы, сработал эффект "Дня традиций". Нужен был какой-то повод, какая-то зацепка, причина, чтобы натянутая пружина нервного напряжения курсантского терпения освободилась, как тетива лука в руках смелого охотника, нацелившегося на свою жертву.
  
  Из разговоров с ребятами выяснилось, что группа курсантов, правда не нашего факультета, находящихся в увольнении в городе, всё-таки подверглась нападению неустановленных гражданских лиц. Получив, разумеется, соответствующее ответное воздействие, хулиганам пришлось с позором ретироваться. Однако в этот же вечер произошло ещё одно коварное нападение на этот раз на начальника штурманского факультета капитана 1-го ранга Г.В Вавилова, который тогда оказался в городе и, уже находясь в автобусе, намеревался ехать домой. Неожиданно в автобус ворвались хулиганствующие молодчики и набросились с кулаками на заслуженного фронтовика и уже не молодого старшего офицера в морской форме.
  
  Как только данный факт стал известен в училище, произошло небывалое возмущение, которое, как девятибалльная штормовая океанская волна, стихийно подняло на ноги почти всех курсантов училища. Тут не было инициаторов и заводил. Сами курсанты со всех факультетов вышли на плац, построились в колонну по четыре и строем направились к проходной училища. Дежурный по КПП, увидев организованный строй курсантов, открыл ворота. Колонна направилась в сторону города. Никакого буйства, разрушений или массовых драк не было. Однако, если вдруг на пути встречались гражданские парни или солдаты, то их затаскивали в средину строя, подвергали избиению и оставляли на дороге "отдыхать и приходить в сознание", а колонна продолжала своё движение дальше. Затем строй курсантов также организованно без вынужденных потерь в своих рядах в полном составе возвратился в училище.
  
  Разбирательство этого события шло долго. Зачинщиков такого массового организованного самовольного выхода за территорию училища, естественно, не нашли. В училище установили длительный карантин. Дисциплинарные и без того высокие требования ещё более ужесточились, политико-воспитательная работа с курсантами набирала крутые обороты.
  
  Вскоре нам объявили, что вместо авторитетного в Военно-Морском флоте боевого подводника Героя Советского Союза контр-адмирала А.И.Колышкина начальником училища назначен мало кому известный контр-адмирал Богданов, который тоже на этой должности продержался не долго, но это уже было после нас.
  
    []
  
  Произошли и другие замены в руководящем звене. Помнится, появился новый заместитель начальника училища по строевой части капитан 1-го ранга Хулга, бывший старший помощник командира одного из крейсеров Черноморской эскадры. Требовательный, неистовый, вечно по-деловому неудовлетворённый положением дел в училище и, пожалуй, имея на то достаточные основания, он сразу незамедлительно приступил к наведению порядка в жилых помещениях и созданию нормальных условий жизнедеятельности курсантов. Ему удалось добиться того, что вода стала подаваться в казармы не на полчаса два раза в сутки, а в течение всего дня, что для Севастополя, прямо скажем, героическое дело. Это потребовало дополнительных усилий со стороны всех строевых командиров повысить контроль над поддержанием соответствующего порядка в ротных гальюнах. На плечи курсантов, естественно, легла обязанность делать ещё более качественно приборку в санузлах. Осуществляя регулярные проверки, Хулга, как настоящий, требовательный и строгий корабельный старпом, лично обходил все гальюны и, если не то что, обнаружив какой-то непорядок, но, даже почувствовав незначительный запах, делал грандиозный разнос ротному и всему факультетскому начальству. Вскоре в жилых помещениях порядок был наведён.
  
  Затем он переключился по наведению порядка на камбузе, организовал усиленный контроль над работой поваров и других ответственных лиц, требовал повысить качество приготовления пищи. За воровство продуктов питания с курсантского камбуза было уволено несколько человек. Сдвиги в лучшую сторону были реально заметны: повысилось качество питания, стало разнообразнее меню, клеёнчатые скатерти обеденных столов теперь регулярно заменялись чистыми хлопчатобумажными, и даже сервировка столов круто изменилась, когда вместо алюминиевых мисок появились фарфоровая посуда. По воскресеньям и в праздничные дни в помещении столовой во время обеденного приёма пищи курсантами играл училищный духовой оркестр.
  
  Надо прямо сказать, что забота о курсантах, их бытовых условиях значительно изменились в лучшую сторону. Но требования к соблюдению воинской дисциплины и поддержанию порядка ни на капельку не были снижены. Строевые занятия и смотры в составе роты, факультета и училища в основном с оружием проводились регулярно. К сожалению, строевых прогулок под оркестр в составе училища в выходные дни и по праздникам по городским улицам не проводилось, как это часто бывало в Риге. Правда, городское население могло оценить строевую выправку курсантов только два раза в году, когда училище участвовало в военных парадах в Севастополе.
  
  
  Вспоминаю, что на первом и втором курсах у нас были старые-престарые трёхлинейки системы Мосина, длинные, тяжёлые и неудобные. После долгого марширования и выделывания замысловатых приёмов с винтовками, когда наступал перерыв, следовала удивлявшая меня по началу своим архаизмом команда:
  - Оружие в козла! Можно курить! С мест не сходить!
  Курсанты ставили четыре винтовки шалашиком, соединяя длинные и тонкие штыки винтовок заранее припасенным для этой цели каким-нибудь шкертиком. Затем доставали пачки моршанской махорки, неумело закручивали самокрутки, используя специальную бумагу или обрывки газеты, и, с непривычки кашляя от крепкого табака, дымили, представляя собой этаких опытных вояк. Вскоре нам махорку заменили сигаретами под названием "Ароматные", начинённые тем же махорочным табаком. Впоследствии для тех курсантов, кто не пристрастился к курению, стали выплачивать по отдельной ведомости 80 копеек табачного денежного довольствия взамен сигарет.
  
  
  Свою курсантскую жизнь, условно говоря, я бы разделил на два периода: первые два курса, заложившие основу общих знаний и определившие понимание своих устремлений, и два последующие курса, окончательно укрепившие выбранное направление и предназначение стать военно-морским офицером. Особенно, как я вспоминаю, этому способствовала летняя практика на боевых кораблях, о чём более подробно остановлюсь в последующем.
  
    []
   Снимок четвёртого взвода второго курса штурманского факультета Черноморского Высшего Военно-морского училища имени П.С.Нахимова. Севастополь. 1954-1955 учебный год.
   Слева направо. Первый ряд снизу: Вадим Самсонов, Владимир
   Катанов, Анатолий Гулько, старшина роты, главный старшина,
   курсант IV курса Нечитайло, помощник командира взвода,
   старшина 1-ой статьи, курсант IV курса Владимир Урсуляк,
   Вадим Беляков, Александр Штока.
   Второй ряд: Ростислав Пискун, фамилии не помню, Дмитрий
   Васильченко, Николай Пухной, Григорий Зубенко, Иван Фо-
   менко, Геннадий Знаменский, Владимир Демиденко, Анатолий
   Шурыгин, Арнольд Львов.
   Третий ряд: Анатолий Богодистый, Николай Верюжский,
   Алексей Мухин, Вячеслав Яшан, Геннадий Дудкин, Анатолий
   Земцов, Сергей Гилёв, Евгений Елецкий, Владимир Архипов,
   Борис Зимин, командир отделения, старшина 2-ой статьи,
   курсант III курса Семён Ровнер.
  
   К этому снимку нужны некоторые пояснения. Здесь я вижу наш взвод в полном составе, но после второго и третьего курсов ряды наши здорово поредели и даже к выпуску недосчитались ещё нескольких человек. О своих одноклассниках буду вспоминать по ходу рассказываемых событий.
  Прежде скажу о курсантах старших курсов. У меня получилось удивительное знакомство с Нечитайло буквально в первые дни начала учёбы на первом курсе. Однажды, находясь в ротном помещении, слышу громкий басовитый голос, интересующийся, где тут бывший нахимовец Верюжский. Ну, отозвался. Подходит здоровущий, высоченный, мощный, как медведь, курсант третьего курса с огромными лапищами и прямо в упор заявляет, что, дескать, я ему как раз и нужен.
   Зачем? Куда? Почему? Я ещё не успел задать свои вопросы, а он, как уже давно решённое дело, так напористо, утвердительно продолжал говорить, делая какие-то пометки в своём блокноте: "Борьбой занимался? Какой вес? Хорошо! Будешь в наилегчайшей категории. Записываю в сборную факультета по классической борьбе. Тренировки два раза в неделю, через месяц соревнования на первенство училища. Следи за своим весом".
  Ну и дела? Какой из меня борец классического стиля? Было дело, правда, в нахимовском, когда с ребятами "мосты" всякие делали, на голове стояли, шею качали, но чтобы участвовать в соревнованиях, такого не приходилось. Вот, взять по Риге, нахимовцы Витя Красильников, Леша Зайцев, Витя Ткачёв так они, ни дать ни взять, прирождённые борцы: у них и хватка, и сила, и броски-приёмчики всякие - настоящее загляденье! А я что, одна умора, да и только. Правда, набрал к тому времени уже 54 килограмма живого веса, но, по правде сказать, о борьбе всерьёз не задумывался.
  Прошло несколько дней, когда услышал объявление, что сборной факультета по борьбе, где значилась и моя фамилия, собраться на тренировку. Стал тренироваться и выступал в соревнованиях в течение двух лет на первенство училища, можно сказать для массовости, за честь факультета, потому как в этой весовой категории не слишком много было претендентов. Несмотря на это, приходилось иногда испытать, когда рефери поднимал мою измождённую и обессилевшую в борцовской схватке руку в знак победы, а болельщики неистово орали в поддержку, что было в какой-то степени даже приятно.
  
  Вспоминаю, что Игорь Нечитайло, тренируя нашу команду, выступал как в училище, так и на первенство Черноморского флота в тяжелом весе, стал кандидатом в мастера спорта. О служебной карьере Нечитайло и Урсуляка мне не известно.
  
  Семён Ровнер, когда я был на третьем курсе и оказался командиром отделения у первокурсников, был назначен помощником командира взвода. Очень рассудительный, толковый, спокойный по характеру человек, всегда старался объяснить и разъяснить курсантам, как малым детям, зачем и почему, то или иное требование. Никогда не наказывал курсантов за зря, не выяснив причины появления даже явного нарушения. Являясь старше по возрасту своих однокурсников, на третьем курсе женился на молоденькой медицинской сестре училищного лазарета, что было не частым явлением среди курсантов во время учёбы. Помню, что он рассказывал какую-то интересную и запутанную историю относительно странной нынешней своей фамилии, обладателем которой он стал ещё в детстве, в годы войны, потеряв родителей, оказавшись, то ли в эвакуации, то ли на временно оккупированной противником территории.
  
  По прошествии многих лет, во время службы на Тихоокеанском флоте, мы совершенно случайно встретились во Владивостоке. Встреча была очень тёплой и доброжелательной. Семён уже был в звании капитана 1-го ранга, служил на Камчатке в морских частях погранвойск, являлся командиром новейшего тогда большого пограничного корабля. С юмором рассказывал, что его такая специфическая фамилия не раз приносила ему много разочарований на службе, тем более находясь во всемогущих органах КГБ.
  
   Возвращаюсь к воспоминаниям о нашей курсантской повседневной жизни, наполненной, прежде всего, учёбой, но и несением дежурной службы суточного наряда, а также выполнением обязанностей часовых караульной службы ежемесячно в училище и периодически в гарнизоне. Если в караул по училищу выделялся взвод, то в гарнизонный караул, что являлось более серьёзной и ответственной службой, направлялась вся рота во главе со своим командиром. Объекты гарнизонной ответственности, выделяемые нам под охрану для приобретения практического опыта, не являлись сверхсекретными, но были достаточно важными и даже грозными, поскольку представляли собой склады с огромнейшим количеством артиллерийского, минного и стрелкового оружия и боезапаса к ним, разбросанным на необъятной территории от Казачьей бухты до Инкермана. Самым гнусным и психологически отвратительным местом несения караульной службы было оказаться в гарнизонной гауптвахте и стать невольными наблюдателями, с какой жестокостью и издевательством обращаются с находящимися там матросами и солдатами штатная команда "мордоворотов". Помнится, что многие курсанты, побывав один раз в карауле в этом ужасном месте, категорически отказывались от повторных туда назначений.
  
  В обычном режиме ежедневные учебные занятия в первой половине дня состояли, как правило, из трёх спаренных двух часовых уроков. Между уроками был короткий перерыв, чтобы разогнать дремоту, естественно возникающую на нудных и долгих лекциях по некоторым дисциплинам. Пары уроков разделялись более долгим перерывом, позволяющим совершать переходы обязательно строем повзводно в другие учебные корпуса и аудитории. Беготня отдельных курсантов по одиночке жестоко каралась, ни какие объяснения не принимались во внимание.
  
   Затем распорядком дня предусматривался обед, после которого в течение двух часов - "адмиральский час". Вот это житуха! У нас в нахимовском училище такой расслабухи не было. Тогда я ещё не знал, что это священная морская корабельная традиция существует, чуть ли не столетия. Для меня привыкать к такому распорядку, прямо скажу, было трудно. Однако вскоре привык и считал это большим преимуществом. Обязаловки в этом деле у нас не было: кто хотел отдохнуть - ложился спать, другие могли заняться своими делами, в том числе идти на пляж, если позволяла погода. Самое главное, чтобы в кубрике не шуметь, не орать, не играть на музыкальных инструментах. Обратил тогда внимание, что в этот период в роте, на факультете, на кафедрах и в училище нельзя было обнаружить ни одного старшины или офицера, кроме дежурной службы. Запомнил навсегда, вот уж действительно, что "адмиральский час" - святое дело!
  
  Четвёртая пара - была настоящая мука, если оказывалась какая-нибудь лекция да ещё по второстепенному предмету: все варёные, не отошедшие ото сна, или поджаренные на солнце. Разве в голову что-нибудь полезет? Лучше, конечно, если в это время предусматривалось проведение практических занятий, тогда сонное состояние легко снималось.
  
  После ужина обязательное время для самостоятельной подготовки, но, как помнится, отсутствие в классе за своим столом того или иного курсанта не вызывало даже у проверяющих учебный процесс дополнительных вопросов. Всегда можно было объяснить своё нахождение на какой-нибудь кафедре, в лаборатории, в библиотеке и даже на занятиях в спортивной секции.
   Толя Богодистый, например, являясь старшиной нашего класса, под предлогом занятий в секции тяжёлой атлетики (он, действительно, имел спортивный разряд по штанге), умудрялся периодически с большим удовольствием проводить время по обоюдной, конечно, договорённости с одной из наших официанток. Возвращаясь с таких "тренировок" усталый, но довольный", он с некоторой бравадой рассказывал о своих "спортивных достижениях", мало заботясь о том, что кому-нибудь из начальства он мог бы потребоваться в это время.
  
  Если уж разговор зашёл на эту тему, то хочу отметить следующее. Завести знакомство с девушками совершенно не было никаких проблем, что на училищных танцевальных вечерах, периодически проводившихся из-за отсутствия клуба в помещении столовой, что непосредственно в городе в период увольнения. У многих курсантов, чем каждый становился старше курсом, тем постоянная и надёжная оказывалась подружка. Смею с большой уверенностью предположить, что основные устремления таких знакомств каждой стороны были явно противоположны. Однако это не мешало, в большинстве своём, строить ровные, дружеские отношения.
  
    []
  
  Помню, на первом курсе севастополец Арнольд Львов, отличный, компанейский, добрый парень, ставший в нашем классе секретарём комсомольской организации, частенько, разумеется, по согласованию со своими родителями приглашал к себе домой нас, курсантов, и своих знакомых севастопольских девушек. Квартира у них была просторная из нескольких комнат, и находилась в центре города, на улице Большой Морской. Отец Арнольда являлся капитаном 1-го ранга и занимал какую-то должность политработника. Родители Арнольда никогда не присутствовали на этих вечеринках, полностью доверяя своему сыну в порядочности проведения таких мероприятий. И это, действительно, было так. Во всяком случае, на моей памяти такие встречи были очень приятны, интересны, уважительны и, я думаю, у многих сохранились в памяти. Сторонником таких прекрасных воспоминаний являюсь и я, когда не надо было делать далеко идущих клятвенных заверений и сердечных обещаний, а действия, как мне кажется, не переходили рамки дозволенного и допустимого без обоюдного, разумеется, согласия.
  
  Вот вспоминаю такой случай. После окончания второго курса в 1955 году, являясь законным третьекурсником, я приезжал в Ленинград на непродолжительный срок. Хотелось ещё раз побывать в замечательном и прекрасном городе своей несбывшейся мечты, погулять по проспектам, паркам и скверам, посетить музеи и выставки, непременно пообщаться со своими бывшими нахимовцами. К счастью, не все ребята разъехались в свои отпуска, и мне удалось повидаться в тот раз в Витей Балабинским, Борей Скрылёвым, Валей Высоцким и ещё с некоторыми ребятами. Это были приятные и радостные встречи с воспоминаниями о нахимовской жизни.
  И вот однажды, представьте себе, гуляю я, значит, на Невском и вдруг мне навстречу, не торопясь, и с достоинством идут две подружки, присмотрелся, и вижу я в них что-то знакомое. Батюшки мои, так это ж девочки из Севастополя. Приехали поступать учиться в университет. Какая неожиданная встреча! Ранее мы были просто знакомы на вечеринках в доме у Арнольда. Ни у кого никаких претензий на личную свободу и независимость. Встретились как добрые, закадычные друзья вдали от Севастополя, в славном Ленинграде. Обнялись, и, помнится, даже расцеловались. Тут же родилась идея запечатлеть эту встречу на память. Разве это плохо? Замечательно! Теперь-то совершенно ясно, что у каждого всё сложилось по разному, но память о том времени осталась.
  
    []
  
  Однако же я снова отвлёкся от рассказа о том, как я овладевал науками. С первых дней учебных занятий пришлось полностью перестроиться на восприятие навалившейся лавиной превеликого множества различного по характеру, содержанию и важности учебного материала. Нужно было выделить главное, но и не запускать второстепенное. Прямо скажу, что некоторым трудно было воспринимать лекционный метод, проводившийся поточным методом, когда в аудитории разместилась целая рота. Можно было обогатить свои знания чтением интересной книги, поиграть в "морской бой", даже вздремнуть или просто тихонько поболтать с рядом сидящим приятелем.
  
  Помню, что на некоторых лекциях, прежде всего, гуманитарного плана я так и поступал. Но на точных дисциплинах, требующих, как мне тогда казалось, абстрактного мышления отвлекаться было просто опасно. После второй или третьей лекции по высшей математике, которую весьма доходчиво и интересно, даже можно сказать, виртуозно и занимательно читал преподаватель, если не ошибаюсь по фамилии, Сагомонян Вартан Акопович, я понял, что надо не только слушать, но и записывать, а затем прорабатывать и самое главное понимать все математические выкладки. Лекции накручивались, материал накапливался, а знаний не прибавлялось. Наверное, с месяц не было ни опросов, ни проверок, ни семинаров. И вдруг - завтра контрольная работа по всему прошедшему материалу. Результат оказался просто трагический - более 90% курсантов получили неудовлетворительные оценки. Страх господний! Никогда такого я и в мыслях не мог себе представить.
  
  Самый сложный был первый семестр. Математика, правда, после некоторого усилия у меня прошла нормально. Также и физика. Несколько сложнее было с теоретической механикой, которую вёл подполковник Плиев Сордион Биасович, высокий, стройный, внешне напоминавший артиста-танцора Махмуда Эсамбаева. Говорил он, однако, с потрясающим акцентом. В итоге приходилось сначала разобрать, что он говорил по-русски, а затем уж усвоить смысл сказанного. Тем не менее, и этот рубеж был успешно преодолён. Но вот на химии, которая у меня совсем не вызывала беспокойства, я срезался из-за своей нахальной самоуверенности на "тройку", а ведь эта оценка шла в диплом. Обидно было до жути.
  
  Пожалуй, расскажу об этом подробней. Эта дисциплина ещё со времён обучения в нахимовском училище не вызывала у меня особых трудностей в восприятии. Особенное предпочтение я отдавал органической химии. Предмет "Высшей химии" был у нас только один семестр, и выносился на экзамен. Мне казалось, что материал я знаю хорошо, все лабораторные выполнены, зачёты успешно сданы и при подготовке к экзамену все вопросы повторены. Однако при просмотре в очередной раз учебника, помню, как задержал своё внимание на главе "Вода", но углубляться в чтение не стал. Подумал, что в общих чертах могу рассказать, что тут ничего особенного нет: "вода" и есть "вода".
  
  Ведущим преподавателем у нас была средних лет женщина, ужасная зануда и придира к любой мелочи, всё ей казалось не так и не эдак. Особенно придиралась к курсантам, которые делали ошибки в названиях формул химических элементов. По внешности она была высока ростом и весьма худосочна, как современные модели у Юдашкина. Ведь кому-то нравятся женщины такой конституции, на которых платья висят, как на вешалке. За её пристрастие к химическим формулам остроумные курсанты дали плоской и худой химичке шуточное прозвище, напоминающее формулу воды, "Д 2 С", что расшифровывалось: "доска два соска". Каким-то образом узнав о своей кликухе, она стремилась излить свою ненависть на любого, была не милосерда ко всем и чрезвычайно зла на весь белый свет. Теперь не трудно представить, какая была у неё реакция на мой не очень вразумительный ответ о "Воде", который как раз мне и достался.
  
  Вторая и тоже обидная "тройка" подстерегла меня в следующем, втором семестре по "Электротехнике". И на этот раз меня подвела самонадеянность и самоуверенность. Вообще-то ходили разговоры среди курсантов, что ни в коем случае нельзя расслабляться на этом экзамене. Особенно нельзя терять бдительность, если на экзамене будет присутствовать начальник кафедры. Главным козырем при ответе на вопрос в обязательном порядке должна была звучать ссылка на первоисточник. По совету опытных курсантов, любой доклад на экзаменационный билет следовало всегда начинать словами:
  - В Вашем учебнике "Электротехника", товарищ капитан 1-го ранга, на странице ?.... по данному вопросу изложено...
  
  При этом можно было сделать ошибку в номере страницы и точности изложения вопроса, но ссылка на учебник была всегда беспроигрышна и уже обеспечивала отвечающему оценку не ниже "тройки".
  
  Начальником кафедры являлся капитан 1-го ранга Сафонов Александр Сергеевич, профессор, доктор технических наук, лауреат Государственной премии, автор многочисленных научных трудов и разработок, в том числе и толстенного, как том Большой Советской Энциклопедии, учебника "Электротехника". Главным моментом, что придавало ещё большую солидность и независимость Сафонову, на мой взгляд, было то, что его личным другом и близким товарищем являлся академик А.П.Александров. Сафонов в военные и первые послевоенные годы входил в состав группы учёных, возглавляемой А.П.Александровым, по разработке теории и способов противоминной защиты кораблей. Основные работы велись на Балтийском и Черноморском флотах по обеспечению безопасного судоходства и борьбе с весьма замысловатыми и хитрыми по конструкции немецкими донными бесконтактными индукционными минами.
  Готовясь к сдаче экзамена по электротехнике, мне казалось, что я проработал все теоретические вопросы досконально, а практически мог выполнить любое задание, чуть ли не с закрытыми глазами. Однако, хорошо помню, что многостраничную главу по размагничиванию кораблей в вышеуказанном учебнике пролистал поверхностно, не вдаваясь в детали. Мне тогда уже было известно, что в штурманской практике размагничивание кораблей используется для уменьшения девиации корабля, и я полагал обойтись этим объёмом знаний. В этом было моё глубочайшее заблуждение и превеликая ошибка.
  Экзамен начался с неожиданности. Накануне параллельный класс нашей роты сдавал экзамен по электротехнике, на котором присутствовал Сафонов и наставил кучу двоек. По опыту было известно, что приходить на экзамен подряд каждый день он не имел привычки. А тут, надо же, изменил своим правилам. Непредусмотренным появлением в классе строгий профессор взволновал не только преподавателей, принимающих экзамен, но и в особенности курсантов, настроившихся на спокойный ход их сдачи.
  
  Июньский день обещал быть по-летнему жарким. Все окна учебного класса были открыты настежь, но даже с утра это не приносило прохлады. Сафонов - человек огромных размеров, пожалуй, в полторы центнера весом, необъятной ширины в области живота, широко ступая и шумно отдуваясь, вошёл в класс и грузно уселся за столом экзаменационной комиссии. На удивление многих, как могло показаться, он слушал отвечающих без особого интереса и дополнительных вопросов не задавал. Но надо же такому случиться, что мне достался билет, где вторым вопросом значилось это пресловутое "размагничивание кораблей". Первый вопрос я ответил без каких-либо наводящих вопросов, но, когда я приступил к ответу на второй вопрос, то заметил, что начальник кафедры открыл глаза, перестал тяжело дышать и даже как-то приосанился, как застывшая в стойке гончая, готовая поймать на лету подстреленную охотником долгожданную дичь.
  
  Первой моей ошибкой было то, что я не сделал ссылку на его превосходный учебник. Действительно, ответ на второй вопрос был мало содержательный, но на минимальную, положительную оценку, на мой взгляд, соответствовал. Однако такой ответ не удовлетворил лауреата Государственной премии в полной мере, как мне потом стало известно, по той теме, за которую он получил высокую награду. Назревала полная катастрофа. Сафонов решил расправиться со мной лично и, с усилием поднявшись из-за стола, направился в лабораторию электрических машин, где потребовал продемонстрировать моё умение произвести соединение электромотора "звёздочкой", которое, к его удивлению, я молниеносно выполнил. С тяжёлым прерывистым дыханием с присвистом, где-то высоко над моей головой, отдуваясь, подобно огромным мехам, подающим воздух в кузнечный горн, уважаемый и строгий начальник кафедры, не говоря ни слова, устало развернулся и неторопливо вышел из лаборатории. Итоговый "трояк" по электротехнике я всё-таки заработал.
  
  С некоторым напряжением шло изучение всего комплекса электронавигационных приборов, но при определённой усидчивости и терпеливом желании эта дисциплина в конечном итоге была освоена достаточно легко.
  
    []
   В лаборатории Электро-навигационных приборов ЧВВМУ имени П.С.Нахимова. Курсанты Дмитрий Васильченко, Николай Верюжский, Анатолий Богодистый, Владимир Архипов. Севастополь.1955 год
  
  Самыми благоприятными и интересными для меня были занятия по кораблевождению. Выполнение навигационной прокладки вообще не вызывало никогда каких-либо неясностей. Предмет "Мореходная астрономия" так и совсем стал самым любимым, в том числе и потому, что требовалась необыкновенная пунктуальность, чёткость, строгий математический расчёт и доскональное знание звёздного неба. Мне это нравилось. Особенно запомнилось первое занятие, когда капитан 2-го ранга Степанов, преподаватель этой дисциплины, сделал странное, на мой взгляд, но забавное заявление. На каждом учебном столе курсантов стояли небольшие деревянные ящички. Мы ещё не знали их предназначение. Первыми словами преподавателя было требование открыть крышки этих ящичков и взять в руки металлические перекрестия в виде полусферы. Затем он потребовал, чтобы каждый надел этот прибор себе на голову и посмотрел друг на друга в таком виде. Увидев на голове свого товарища своеобразную корону, в классе непроизвольно возник весёлый шум, послышались шутки, остроты. Прервав минутное веселье, Степанов строго заявил, чтобы мы никогда в дальнейшем так не поступали, и наставительно добавил, что к звёздному глобусу, как и ко всем штурманским приборам, надо относиться бережно и нежно, как к любимой женщине, и с глубоким уважением, как к строгому начальству. Оригинальные слова мне хорошо запомнились, и я по возможности старался придерживаться этих рекомендаций.
  Завершив первый курс, безусловно, самый трудный своей новизной и специфическими требованиями к учебному процессу, для меня в дальнейшем заниматься, не составляло особых препятствий. Правда, я не был полным отличником, да и не стремился учиться ради оценок, а, вероятней всего, у меня появилось осознанное желание иметь соответствующие знания и твёрдое намерение расширить общую эрудицию.
  Помнится, что на последующих курсах учился достаточно легко, без задолженностей, без трепетного волнения во время зачётно-экзаменационных сессий. В старой записной книжке обнаружил интересную запись. Результаты экзаменационных сессий за пятый и шестой семестры: политическая экономия - зачёт; боевое использование торпедного оружия и противолодочная оборона - хорошо; основы марксизма-ленинизма - хорошо; тактика ВМФ - отлично; мореходная астрономия - отлично; навигация - отлично; политическая экономия - отлично; технические средства кораблевождения - хорошо.
   Однако всегда участвовал в "пристрелках" на экзаменах, когда разрабатывалась "система" выхода на нужный билет. В этом вопросе некоторые курсанты были мастерами величайшего класса, чтобы раскрыть определённый порядок разложенных билетов на экзаменационном столе. Это называлось вскрыть "систему", чтобы последующие брали только "свои" билеты. Не являлось препятствием даже тогда, когда билеты вкладывали в конверты, и не было видно оттиска пропечатанных букв на их оборотной стороне. В большинстве случаев, каким-то немыслимым образом, это удавалось сделать и некоторые ребята, бегло ознакомившись перед выходом на экзамен со "своим" билетом, отвечали без запинки чётко и ясно, а другие, так просто блестяще. Не отказывался, если требовалось, в написании "шпор", которые, как правило, активно заготавливались для сдачи экзаменов по гуманитарным дисциплинам. Даже приносил и передавал их нуждающимся. Однажды я тоже дал "SOS", мне принесли огромный лист с текстом, мелко написанным неразборчивым почерком. Второпях вчитывался, ничего не понимая, пришлось отвечать, что на ум пришло, но в итоге всё оказалось нормально. В последующем сам "шпорами" не пользовался, но по-прежнему их заготавливал и на стандартных листах с официальным штампом учебного отдела, странным образом появлявшимися в нашем распоряжении, и на маленьких кусочках бумаги, сворачиваемыми в "гармошку" или в "рулончик", считая, что такая работа в какой-то степени тоже помогает повторению учебного материала.
  
  Третий курс (1955-1956 учебный год) ознаменовался тем, что без всякого предупреждения или хотя бы предварительной беседы приказом начальника училища меня назначили командиром отделения на первый курс и присвоили звание "старшина 2-го статьи". Вместо того, чтобы переместиться на третий этаж нашего великолепного жилого корпуса, где размещались старшие курсы, и жить привольно, беззаботно и свободно, пришлось вновь спуститься на первый этаж, находясь постоянно, исключая учебное время, вместе со своими младшими товарищами. Не слишком обременительные обязанности командира отделения всё-таки требовали дополнительного внимания к молодым ребятам. С определённой долей истины скажу, что начальная практика отношений "начальник-подчинённый" помогла моей будущей офицерской службе. Выстраивая свои взаимоотношения только строго в рамках уставных требований, я не допускал никакого панибратства, но относился ко всем, как я думаю, достаточно уважительно, понимая, что через пару лет некоторые из них сами станут младшими командирами. У меня не сохранилось фотографии первых моих подчинённых курсантского отделения, но фамилии ребят могу перечислить. Севастопольцы: Валерий Абрамушкин, Виктор Яныков, Владимир Пономаренко. Из Керчи приехал Анатолий Волошинов. Из Николаева - Альберт Дзятко и Анатолий Пильщенко. Владимир Милюков был одесситом. Анатолий Мелкумян - из Будёновска, а Николай Макеев - из Черкеска Ставропольского края. Впоследствии, с горечью приходится констатировать, что весь этот выпуск, к которому мне ещё придётся вернуться с рассказом, попал под массовое сокращение Вооружённых Сил 1961 года. Служить на флот были направлены буквально единицы. Зря учились, напрасно старались ребята.
  Севастопольский период моей учёбы сложился весьма благоприятно ещё и в личном, так скажем, в родственном отношении. В 1954 году мама в силу сложившихся семейных обстоятельств переехала из Углича в Москву, где проживали многие наши ближние и дальние родственники Верюжские, Соколовы, Железняковы, Ненарокомовы. Для меня это явилось ситуацией большего благоприятствования. Теперь я мог навещать маму и общаться с роднёй не только в период летнего отпуска, но и в зимние каникулы между учебными семестрами.
  
  Другим важным событием для меня стал переезд в Севастополь также в 1954 году моей тёти, Аллы Николаевны Железняковой, младшей сестры моего отца. Её муж инженер-подполковник Николай Михайлович Железняков, которого я всегда называл дядя Коля, был переведён из Николаева к новому месту службы в Севастополь на должность начальника специальной школы Учебного отряда Черноморского флота. Их взрослая дочь Алла, моя кузина, старше меня на два года, в те годы училась в Московском радиотехническом институте, жила в Москве вместе с бабушкой, Александрой Григорьевной Железняковой и приезжала в Севастополь к родителям на летние каникулы.
  Теперь моя курсантская жизнь приобрела новый, можно сказать, семейный характер. Во время увольнения в город я почти каждый раз приходил к своим родственникам Железняковым, которые жили в маленькой хате-мазанке, снимаемой частным порядком, среди личных домов, уцелевших, видимо, ещё с военных времён на крутых каменистых склонах Корабельной стороны. Единственным достижением цивилизации для них было доступно только электричество, и это уже являлось великой благодатью. Тётя Аля, каким-то невероятным только известным ей способом, соблюдала и поддерживала идеальный порядок и кристальную чистоту в малюсеньких двух комнатках. С особой тщательностью следила, чтобы белые китель и рубашки мужа всегда сверкали белизной, были накрахмалены и отглажены без единой складочки, а стрелки на брюках были такие, что как будто дотронешься, то в миг обрежешься.
  
  Дядя Коля (Николай Михайлович Железняков) являлся участником войны на Тихоокеанском флоте против японских милитаристов, его рассказы, повествующие о том периоде, были захватывающе интересны. В обычном повседневном общении он не допускал каких-либо назойливых назиданий и наставлений, но одновременно в отношении со мной был без каких-либо эмоциональных расслаблений и всегда, как мне запомнилось, с достоинством строг, ровен и доверительно уважителен. Мне казалось, да это было и на самом деле так, что дядя Коля ко мне относился, как к родному сыну не только в тот период, когда мы оказались в Севастополе в одно и то же время, но и в дальнейшем я ощущал в определённом смысле его отеческое внимание.
  Николай Михайлович Железняков приходился родным племянником Анатолию Григорьевичу Железнякову, легендарному "матросу-кочегару", служившему на учебном корабле Балтийского флота "Океан", активному участнику Гражданской войны.
  Об этой удивительной и замечательной семье Железняковых я достаточно подробно рассказал в предыдущих главах.
  
  В годы моей курсантской учёбы в Севастополе также проживал со своей семьёй брат Николая Михайловича - Георгий Михайлович Железняков (дядя Юра), приёмный сын которого Вадим то же учился на штурманском факультете ЧВВМУ имени П.С.Нахимова, но на два курса старше. Став офицером, Вадим Железняков в дальнейшем служил на Краснознамённом Северном флоте. Ныне он капитан 2 ранга в отставке.
  
   Курсант ЧВВМУ имени П.С.Нахимова Вадим Железняков. Севастополь. 1954 год.  [Верюжский]
  
  
  Переходя к рассказу о своей курсантской военно-морской практике на боевых кораблях Черноморского флота - очень важному и, можно сказать, решающему этапу для становления и выработки необходимых офицерских и морских качеств, не могу не остановиться на той трагедии, которая потрясла тогда нас курсантов, но особенно севастопольцев и, думаю, всех моряков страны.
  История этого запутанного дела, связанного с гибелью линкора "Новороссийск" 29 октября 1955 года от неустановленного взрыва, который сделал пробоину в днище корабля площадью в 156 квадратных метров, и до сегодняшнего дня остаётся не раскрытой и даже глубоко загадочной. Целая череда самых разных версий, в том числе и выдвинутых Государственной комиссией о причине гибели корабля - флагмана Черноморского флота, не могут успокоить общественное мнение морского сообщества и реально оценить ситуацию случившегося. У меня нет намерения, заняться исследованиями известных фактов, поскольку они не являются окончательными. Основные же сведения по-прежнему являются закрытыми и хранятся за тысячью замками с печатями или просто-напросто уничтожены, что вероятней всего.
  
  Ещё в те далёкие годы в моей курсантской голове возникали наивные вопросы, на которые и сейчас нет ответов. Кто, где и когда может дать разъяснения на, казалось бы, совсем пустяшные неясности?
  Почему Государственная комиссия под председательством Заместителя Председателя Совета Министров СССР, ответственного за ВПК, В.А.Малышева разбиралась в таком сложнейшем деле всего четыре дня. Однако сделала скоропалительный вывод, что причиной гибели линкора явился неожиданный взрыв старой немецкой мины, пролежавшей в агрессивной солёной морской воде на дне Севастопольской бухты более десяти лет и сохранившей в целости и сохранности работоспособность аккумуляторных батарей и электрических цепей?
  Почему этой злополучной мине нужно было взорваться именно ночью 29 октября 1955 года, накануне всенародного праздника - годовщины Октября, и, что совсем непонятно, в достаточно уязвимом месте линкора почти под его артиллерийскими погребами главного калибра 320-ти миллиметровых орудий?
  Почему генерал-полковник инженерно-технической службы, Герой Социалистического труда, нарком, а затем министр тяжелого машиностроения, судостроительной промышленности и среднего машиностроения В.А. Малышев в расцвете творческих и деловых сил, не дожив 55-ти лет, вскоре после этих событий неожиданно ушёл (может быть, потому что много знал, вот и помогли уйти) из жизни?
  Почему генерал-майор Д.Б.Намгаладзе, начальник Разведки Черноморского флота с 1938 года, участник Великой Отечественной войны, отправленный в отставку в начале 1956 года, в возрасте 52-х лет тоже скоропостижно скончался? Может, что-то знал такое, о чём нежелательно было говорить или просто имел своё мнение?
  Почему так бездарно действовали командиры и начальники всех степеней (от старшего помощника командира корабля, временно исполнявшего его обязанности, до командующего Черноморским флотом вице-адмирала В.А.Пархоменко), которые не приняли никаких мер по спасению многотысячного личного состава.
  Почему выстроенные на юте корабля матросы вместо эвакуации на берег, до которого было всего-то около ста метров, в тревоге ожидали почти четыре ночных часа неминуемой своей гибели? Почему не было возбуждено уголовное дело против непосредственных виновников катастрофы и не принятия необходимых действенных мер по спасению личного состава и корабля?
  Почему оказался неуязвимым от наказания, а даже наоборот получивший какие-то права обвинять других, бывший командующий Черноморского флота адмирал С.Г.Горшков, который несколько месяцев (12 июня 1955 года) до случившегося пересел в московское кресло Заместителя ГК ВМС? Даже несведущим людям ясно и понятно, что все те, которые были сняты с должностей, это его выдвиженцы и это его подход и методы руководства и организации службы на Черноморском флоте в целом, не так ли?
  Почему, тем не менее, жестоко расправились, по другому не скажешь, с Главнокомандующим ВМС адмиралом флота Советского Союза Н.Г.Кузнецовым, который уже несколько месяцев болел - инфаркт, лежал в госпитале, затем находился в санатории на реабилитации? Почему Н.Г.Кузнецов не только не был включён в состав Государственной комиссии, но и даже не был приглашён для беседы по данному вопросу? Однако организационные решения для Н.Г.Кузнецова (декабрь 1955 - январь 1956) оказались просто уничтожительны - отстранение с должности, разжалование до звания "контр-адмирал" с последующим увольнением в отставку, но с правом ношения формы одежды.
  Почему в невероятной спешке линкор разгрузили от боезапаса, вытащили из многометрового ила, подняли и отбуксировали перевернувшийся гигантский корпус корабля в дальнюю от города Казачью бухту, где разрезали по кусочкам на металлолом? Почему не обнародовали результаты этой работы? Ведь внутри корпуса корабля оставались погибшие моряки, которые героически боролись за живучесть гибнувшего линкора, а также за свою обречённую жизнь? Где их списки и как поступили с останками моряков, остававшимися внутри корабля?
  Почему погибших моряков хоронили тайком, ночью, зарывая в траншеи без человеческого прощания и освящения? Я помню, как на кладбище, которое находилось недалеко от училища, в течение нескольких дней или даже недель ночами напролёт был слышен непрерывный гул ревущих моторов тракторов, грейдеров, самосвалов, которые копали, привозили, сбрасывали, засыпали, сравнивали. Кто о них сейчас вспомнит? Остались ли там памятники? Разве не совестно тем, кто так распоряжался хоронить невинно погибших жертв? Не по-людски как-то, не правда ли?
  Почему по сей день, не опубликованы общие списки всех погибших моряков с линейного корабля "Новороссийск", да и численность их всё время меняется от 608 до 647 человек? И наверняка это ещё не полные данные. Такое огромное количество жертв, пожалуй, сравнимо с гибелью эскадренного броненосца "Петропавловск", который 31 марта 1904 года подорвался на японской мине в двух милях от Порт-Артура. Но тогда-то шла война с Японией, а сейчас было мирное время. Броненосец затонул, погибло 650 моряков, в том числе Командующий флотом Тихого океана вице-адмирал С.О.Макаров, многие офицеры штаба и художник-баталист В.В.Верещагин.
  Почему списки моряков-новороссийцев, своевремённо представленных к награждению, не подписал С.Г.Горшков, и мы не знаем имён настоящих героев?
  Правда, говорят, что уже после отставки С.Г.Горшкова Указом Президента Российской Федерации ? 781 от 5 июля 1999 года за мужество, отвагу и самоотверженность 712 человек награждены орденом Мужества. Хорошо, конечно, что такое награждение состоялось, но почему же всё это происходило в позорном, оскорбительном и обезличенном виде без официальной публикации фамилий погибших.
  Почему, почему, почему? Тысячи почему, но правдивого ответа нет, до сей поры. Стыдно, грустно и обидно. Сейчас нас отделяет от тех событий более чем пятидесятилетний период. Исписаны тысячи листов бумаги с исследованиями, воспоминаниями, предположениями, версиями, в которых высказываются различные идеи вплоть до причастности в кораблекрушении каких-то потусторонних сил. Только нет официальной государственной, компетентной оценки далеко не рядового случая.
  
  Мы с ребятами в те дни много рассуждали об этом. Некоторые курсанты старших курсов, проходившие тогда практику на линкоре "Новороссийск", спаслись, оказались живы и рассказывали свои впечатлениях об этой ужасной трагедии.
  Вспоминали, что линкор, постройки начала 1900-х годов, был национальной гордостью итальянских моряков, носивший имя "Юлий Цезарь" ("Джулио Чезаре"). В СССР был передан вместе с другими кораблями по репарации после войны и переименован в "Новороссийск". Долгие годы ремонтировался, перестраивался, модернизировался. Да и в том году стоял на ремонте, выйдя из завода в летние месяцы незадолго до катастрофы. По мнению некоторых специалистов, считался кораблём отжившего, прошлого времени. Но что стоил его главный калибр, говорили другие, и радостно потирая свои ручонки, пытались представить, как можно втиснуть в тристадвадцатимиллиметровый ствол, который значительно превосходил главный калибр линкора "Севастополь", снаряд с ядерным зарядом. Что, слабо? Тогда держись и трепещи загнивающий капитализм!
  Ракетных кораблей ведь ещё не было. Артиллерия пока оставалась главным оружием линкоров и крейсеров. Но думать о ракетном оружии думали и даже что-то перестраивали. Вспоминаю, с каким радостным восхищением и некоторым удивлением мы восприняли появление на севастопольском рейде крейсера "Нахимов", на котором вместо двух носовых башен главного калибра были размещены ракетные установки берегового базирования. Внешний вид корабля изменился: громадные направляющие для двух крылатых ракет, называемые самолётами-снарядами, постоянно закрытые чехлами, до безобразия испортили строгие и красивые очертания крейсера. Однако, думалось, что боевая мощь корабля значительно возросла, а раз так, то пусть внешняя красота не играет роли. Но, как показали дальнейшие события, установка береговых ракетных систем на корабли оказалась не эффективной и не перспективной.
  Интересный факт по этому поводу, который мне стал известен значительно позже. Командиром БЧ-2 (артиллерийской боевой части) ракетного крейсера "Нахимов" тогда являлся сын контр-адмирала Константина Александровича Безпальчева капитан-лейтенант Константин Константинович Безпальчев, ставший в ходе последующей службы тоже контр-адмиралом. Вот это настоящие флотские традиции!
  
   В летне-осенние месяцы того 1955 года наша рота проходила военно-морскую практику на крейсере "Керчь", который тоже являлся итальянской постройки "Emanuele Filiberto Duca D"Aosta", числился в своё время самым быстроходным крейсером, был получен СССР по той же самой репарации, что и "Новороссийск".
  Поскольку "Керчь" являлся старой постройки и совершенно не мог конкурировать с нашими тогда новейшими крейсерами проектов "68" и "68-бис", которые почти ежегодно пополняли эскадру Черноморского флота, то он был переведён в состав бригады учебных кораблей.
  На этом крейсере в 1955 году мы оказались впервые, хотя морская практика была уже вторая и теперь носила характер приучения нас, курсантов, к организации корабельной службы, изучению устройства корабля, участию во всех корабельных работах как по повседневной деятельности, так и при отработке кораблём учебно-боевых задач, несению дежурно-вахтенной службы в роли подвахтенных. Мы были расписаны по боевым постам всех боевых частей, в том числе и в БЧ-5, каждый имел книжку "Боевой номер", обязанности по которой должны были знать наизусть. Я, в частности, попал, как ребята говорили, в "котёл", то есть был расписан в котельное отделение. Моим командиром боевого поста вентиляционной котельной установки, дублёром которого я оказался, был старшина 1-ой статьи, служивший по пятому году, старше меня года на три, но наши взаимоотношения оказались ровными и добрыми. Ко мне он относился с явным превосходством, но без оскорблений, подначек, терпеливо и наставительно. Хотелось бы, конечно, оказаться у штурманов, если не в штурманской рубке, то хотя бы на постах электронавигационной группы. Я понимал, что штурманская боевая часть не "резиновая", а курсантов много, всех не распишешь на эти боевые посты.
  Учебные занятия обычно проводились ежедневно в составе класса или делились на не большие группы, изучали буквально всё от клотика до киля от цепного ящика до румпельного устройства. Занятия с нами проводили корабельные офицеры. Для нас ещё мало опытных в морской жизни курсантов, тем не менее, это сразу было заметно, что даже такие большие корабли у итальянцев не были рассчитаны на длительное пребывание личного состава. Кубрики были маленькие, предусмотренные для размещения незначительного числа личного состава. Нам свой ночлег пришлось проводить на подвесных койках, как в старые времена парусного флота. Для нас это было ново и, в какой-то степени, интересно.
  Значительная часть корабельного коридора по левому и правому борту непосредственно под верхней палубой являлась нашими кубриками. Каждый курсант получил две простыни, лёгкое байковое одеяло, наволочку с подушкой и парусиновую койку. Поначалу было трудно сообразить, как приспособиться к правильному применению и использованию такого экзотического вида отдыха. Однако быстро и без проблем научились сразу после подъёма вязать койки, аккуратно складывая подушку, одеяло и простыни и по всей её длине, сворачивая в ровные кульки и стягивая их поверху шкертами. Свёрнутую в кулёк свою койку каждый курсант складывал в определённый рундук. Вечером перед отбоем койки разбирались и навешивались на крюки стоек в два яруса. Койка принимала вид люльки-гамака. Положение тела при отдыхе, разумеется, было не вполне обычное, когда ноги оказывались на уровне головы, да и свободно растянуться, разбросить руки по сторонам не представлялось возможным. По молодости, прямо скажу, такие мелочи не казались неудобствами. В дневное время кубрик был свободен для построения, проведения учебных тренировок, занятий и приёма пищи, которую мы приносили согласно номеру своего бачка на шесть человек с корабельного камбуза.
  Вспоминается, что при проведении занятий с нами по темам устройства корабля и борьбе за живучесть офицеры крейсера часто отмечали, как конструктивный недостаток итальянских кораблей, почти полное отсутствие водонепроницаемых переборок. И на самом деле, мы убеждались, что можно было пройти с носа в корму без особых проблем, а если и попадались какие-нибудь переборки, то двери в них никогда не задраивались даже по тревогам.
  В конце октября наша военно-морская практика подходила к завершению. Крейсер "Керчь" после многодневного плавания по Чёрному морю возвратился в Севастополь. Нашу роту сняли с корабля и отправили в училище.
  К местам своего постоянного базирования подходили и другие корабли. На свои штатные места в Северной бухте вставали на бочки крейсера, готовясь к приближающимся торжественным мероприятиям, посвящённым очередной годовщине Октябрьской революции и празднованию 100-летия героической обороны Севастополя в период Крымской войны (1854-1855 годов). Главным объектом предстоящего праздника должен быть стать линейный корабль "Новороссийск" - флагманский корабль Черноморского флота, который последние дни находился в море на отработке учебно-боевых задач и должен был своевременно прибыть в главную военно-морскую базу. Второй линейный корабль Черноморского флота "Севастополь" находился на ремонте и в планируемых мероприятиях не принимал участие.
  Поздним вечером 28-го октября 1955 года в Северную бухту Севастополя вошёл линкор "Новороссийск" и встал на свою бочку ? 3, расположенную в нескольких сотнях метров от Графской пристани, а по прямой до берега, где находился Военно-Морской госпиталь, вообще было не больше ста метров.
  Вспоминая события той роковой ночи, хочу отметить, что накануне наш взвод заступил в караул на территории училища. У нас выделялась охрана на внутренние и внешние посты. Мне в тот раз досталось несение службы часовым на внешнем посту по охране первого (северного) учебного корпуса. Моя смена часового приходилась как раз с 00 часов до 02 часов 29 октября 1955 года.
  Поскольку это была северная часть территории училища, то хорошо просматривалась вся акватория перед входом в базу, и можно было наблюдать заход и выход кораблей, виден был Константиновский равелин, частично просматривались боновые сооружения, ограждающие вход в бухту, но самой бухты не было видно.
  Незадолго до смены с поста я заметил, что в направлении Северной бухты заметались по небу всполохи от прожекторов. Возможно, я чуть ранее слышал какой-то глухой звук похожий на взрыв, но из-за большого расстояния не придал этому особого значения. Однако на неожиданно появившийся прожекторный свет внимание обратил, о чём доложил разводящему, пришедшему на мой пост со сменой. По инструкции сменившийся часовой ещё в течение двух часов должен бодрствовать в караульном помещении. Я не знаю, доложил ли начальник нашего караула, а им был наш помощник командира взвода Анатолий Богодистый, дежурному по училищу об изменении обстановки, но какие-то звонки в караульное помещение были. Подходило время для моего законного отдыха, как в караульное помещение неожиданно прибыл дежурный офицер по училищу и дал команду: "Караул в ружьё!" Не прошло и несколько секунд, как мы все стояли в строю. Вот тут-то узнали первые очень краткие, но достаточно тревожные и волнительные сведения о случившейся катастрофе на линкоре "Новороссийск", на котором в 1час 30мин произошёл мощный взрыв. Дежурный офицер сказал, что подробности уточняются, и приказал повысить бдительность, усилить охрану, выставить дополнительные посты. Всё было по настоящему серьёзно, тревожно, ответственно. Ни о каком отдыхе до сдачи караула уже никто не задумывался.
  События той трагической ночи и последовавшие затем организационные мероприятия во многом запомнились мне и, наверное, большинству моих товарищей на всю оставшуюся жизнь.
  
  Теперь я хочу возвратиться к нашей так называемой штурманской практике летом 1954 года после окончания первого курса. Вспоминая о том времени, с уверенностью заявляю, что благодаря имеющегося у меня некоторого опыта, приобретённого в нахимовском училище во время плавания на учебно-парусной шхуне, я весьма быстро адаптировался в новых корабельных условиях: и море мне не было в диковинку, и весь уклад повседневных обязанностей был знаком, и специфическая, морская терминология, которая некоторых ребят иногда ставила в тупик, была для меня хорошо знакома.
  Естественно, много было и мне в новинку, но ко всему я достаточно быстро привык и, пожалуй, моя уверенность и правильные действия в новых условиях вселяли уверенность большинству ребят, которые жили вдали от моря и впервые в жизни вступили на палубу корабля. Практику мы проходили на старом-престаром корабле, угольщике, можно сказать, ветеране военно-морского флота, которое в наше время называлось "Нева".
  Корабль, входивший в бригаду учебных кораблей, раньше являлся минным заградителем и во время войны использовался по своему прямому назначению. Возможно, тогда носил другое название, которое мне неизвестно. Огромный неуклюжей формы, с широченной кормой, удобной для постановки мин, учебный корабль "Нева" ныне как нельзя лучше подходил для подготовки курсантов штурманской специальности. Вместительные трюма по всей ширине корабля, которые раньше заполнялись минами, были переоборудованы для учебных целей. Удобные настоящие штурманские столы для выполнения навигационной прокладки, на которые были выведены репитеры гирокомпаса, счётчики лага и эхолота, с полным комплектом необходимых инструментов, навигационных карт всех масштабов и районов плавания, пособия, наставления, лоции, различные справочники - буквально всё необходимое для штурмана было в нашем распоряжении. На палубе по бортам были установлены несколько магнитных компасов. Но что очень важно на двух курсантов выдали по секстану и рабочих часов и секундомеры для выполнения астрономических определений места по небесным светилам.
  Помимо ежедневных занятий в учебных целях выделялась своя курсантская круглосуточная штурманская вахта. Что греха таить, были моменты, когда порой не у всех всё сразу получалось, как надо: и обсервации вдруг оказывались на берегу, да и линия пути, не поймешь почему, непредусмотрительно пересекала береговую линию, или по ошибке перепутаешь ориентиры, или пеленг возьмёшь не прямой, а обратный. Самое сложное, пожалуй, было с астрономическими наблюдениями, когда из-за плохого знания расположения и распознавания светил не успеваешь вложиться в короткий промежуток навигационных сумерек для измерения их высот: то горизонт исчез, но звёзды видны, как на подбор, то горизонт виден чётко, как линейка, а все звёзды растворялись на светлеющем небе. Обидно ужасно. Опыт приходил постепенно. Некоторые курсанты для количества выполненного задания научились даже решать астрономические задачи обратным ходом.
  Эта штурманская практика, на мой взгляд, была самая интересная, познавательная, полезная для приобретения необходимого опыта. Мы в эти месяцы тщательно проутюжили всё Черноморское побережье от Одессы до Батуми, выучили и запомнили все маяки, створы, береговые ориентиры, банки, мели и отмели, запретные районы плавания, подходы к основным портам и базам флота.
  Наша "Нева", как правило, не удалялась далеко от береговой черты и не развивала максимальной скорости более шести-восьми узлов, поскольку это было просто не под силу. Ведь корабль ходил на угле, а паровой котёл не мог держать "больше" пару, то и скорость была соответствующая, а нам другой и не требовалось.
  Нас курсантов иногда выделяли для несения вахты не только на сигнальный мостик в качестве дублёров вахтенных сигнальщиков, но и в котельное отделение дублёрами матросов-кочегаров. Четырёхчасовая вахта и всё время с лопатой у раскалённой топки, не шутка. Вахтенные матросы к нам, дублёрам, были, однако, милосердны и если видели, что мы выбивались из сил, то отбирали у нас лопаты и сами бросали уголёк в топку. В период небольших перерывов невольно вспоминалась песня кочегара: "на палубу вышел, а палубы нет". Эти вахты мне тоже запомнились. Я и сейчас полагаю, что надо было прочувствовать, хотя бы чуть-чуть, каков матросский труд кочегара.
  Мне вспоминается, что первая морская практика объективно сдружила нас, первокурсников, таких разных, приехавших в большинстве своём из сельской местности и маленьких провинциальных городов, не имеющих никакого личного представления о море и морской профессии. Мы стали более покладисты и терпеливы друг к другу. Себя-то я уже чувствовал достаточно опытным и знающим курсантом, поэтому такие перемены, происходящие с моими одноклассниками, мне были весьма заметны.
  После возвращения в училище с практики среди курсантов по рукам ходило, хотя и маленькое, но проникнутое тёплым чувством к училищу и будущей морской службе стихотворение неизвестного начинающего поэта из наших рядов, которое я переписал в свою записную книжку:
  
   И вновь предо мною открытое море,
   По-прежнему воздух звенит по утрам.
  Сюда из похода вернулись мы снова,
  В Стрелецкую бухту - знакомую нам.
  
  Стрелецкая бухта - родной уголок,
  Отсюда расходятся много дорог,
  Отсюда, товарищ, курс верно беря,
  Пойдём мы в походы в любые моря.
  
  Стрелецкая бухта - родная моя!
  
   По завершению третьего курса в 1956 году наш класс был направлен на крейсер "Михаил Фрунзе", входивший в состав эскадры Черноморского флота. Нас также расписали по боевым постам. На этот раз мы дублировали старшинский состав, обладающий большим объёмом функциональных обязанностей по эксплуатации и обслуживанию корабельной техники.
  И на этот раз мне снова досталось дублировать старшину котельных машинистов, как будто я готовлюсь стать механиком силовых энергетических установок. Что же это такое? Пожалуй, это было уже слишком. Имея определённые представления о котлах и парогазовых турбинах, я крайне редко появлялся на боевых постах в котельном и в машинном отделениях. Полагая, что полученных на прошлогодней практике знаний вполне достаточно, я разумно посчитал, что всё уже пройдено, и в будущем такая "механика" мне не пригодится. Даже во время боевых ночных тревог, когда надо было разбегаться по боевым постам, я находил укромные места на корабле, где с удовольствием отсыпался, продлевая вынужденно прерванный ночной отдых. Как бы там ни было, но мы, во всяком случае, говорю о себе, салажатами себя уже не чувствовали, на равных держали себя с матросами и старшинами, уверенно общались с мичманским и офицерским составом. Корабельную жизнь, можно сказать, видели как бы изнутри, с позиций личного состава, а это давало определённые знания и расширяло наш кругозор будущих морских офицеров.
  Трагические события осени прошлого года всё ещё будоражили сознание севастопольцев и волновали флотскую общественность. Комиссии за комиссиями разных уровней, разборы, расследования, партийные активы, взаимные обвинения, самобичевание в собственных недостатках, добровольные и вынужденные отставки многих командиров и начальников. Такая тяжёлая моральная атмосфера нервировала, вселяла какую-то растерянность, неуверенность среди личного состава, что, безусловно, негативно сказывалось на повседневной жизни матросов и на качестве боевой и политической подготовки на кораблях и в частях флота.
  По всей вероятности, на примере мало поддающейся объяснению беспричинной гибели более полутысячи моряков на линкоре "Новороссийск" интуитивно возникшее у матросов чувство безысходности и не способность командования принять разумные меры в критических обстоятельствах по спасению личного состава привело к резкому снижению состояния воинской дисциплины на кораблях. В среде матросов не было достаточной уверенности за своё настоящее и будущее, многие из них, находясь в увольнении, напивались до бесчувствия, и их приходилось буквально затаскивать на корабли волоком. Никакие репрессивные меры не приводили к улучшению положения.
  Исполняющий обязанности Командующего флота адмирал В.А.Андреев, заменивший адмирала Пархоменко, прилагал невероятные попытки по наведению порядка, которые оказывались мало эффективными, распекал командиров кораблей и соединений на систематических сборах, летучках, совещаниях, чуть ли не в роли начальника гарнизона проверял выполнение распорядка дня в частях и на кораблях. Говорили, что он регулярно приходил на Минную стенку и делал разгон мичманам и старшинам за плохое проведение утренней физзарядки с матросами. Вероятней всего, адмирал В.А.Андреев не смог оценить общей ситуации сложившейся на флоте и выработать правильную линию поведения.
  Вскоре на должность Командующего Черноморским флотом был назначен адмирал В.А.Касатонов, требовательный, строгий, даже слишком жёсткий по характеру человек. Мне тогда не было известно, что Владимир Афанасьевич Касатонов родился в Петергофе. Но так случилось, что буквально через несколько лет, когда я обучался в Петродворце на офицерских курсах при ВВМУРЭ имени А.С.Попова, мне случайно довелось познакомиться и разговаривать с его отцом - Афанасием Касатоновым, бывшим кавалеристом, но без всяких на то причин, выдававшим себя за матроса Балтийского флота, участника штурма Зимнего дворца.
  Большие кадровые изменения произошли на многих руководящих должностях. Так, вместо вице-адмирала П.В.Уварова, авторитетного и уважаемого на флоте Командующего эскадрой, был назначен контр-адмирал В.Ф.Чалый. П.В.Уваров, что называется, всегда находился в море то на одном, то другом корабле, не покидал мостик, подстраховывая командиров, как бы сдерживал их инициативу, самостоятельность и ответственность. В.Ф.Чалый - сторонник полной командирской самостоятельности в рамках своих властных полномочий. Будучи курсантом выпускного курса, во время дальнего похода мне интересно было наблюдать Василия Филипповича Чалого в течение нескольких дней, о чём напомню чуть позже.
  После временного запрета на выход кораблей в море, связанного с организационными выводами после гибели линкора "Новороссийск", новое командование флота стало уделять повышенное внимание всем аспектам боевой подготовки кораблей. Начались регулярные выходы кораблей в море, отрабатывались задачи боевой подготовки, проводились бесконечные и всевозможные учения.
  Вот на такой период выпала наша практика. На крейсере "Михаил Фрунзе" новый командир капитан 2 ранга Голота старательно, настойчиво и целеустремлённо проявлял свою инициативу, самостоятельность и умение командовать кораблём. Крейсер неделями находился в море и проводил ежедневные, вернее сказать, боевые тревоги в ночное время, которые объявлялись на корабле, непрестанно по три-пять раз за ночь. Естественно, днём с нами никаких занятий не проводились, но и отдохнуть, как следует, не удавалось. Приходилось восстанавливаться в период проведения боевых тревог, спрятавшись в корабельных шхерах и вслушиваясь в немыслимые по содержанию вводные, которые звучали истошным голосом старпома по внутренней трансляции с регулярной последовательностью. Например, такие обескураживающие по смыслу вводные, как сейчас могут показаться: "Приготовиться к противоатомной защите!", "Взрыв атомной бомбы на шкафуте правого борта (на шкафуте левого борта, на баке, на юте, в районе первой башни главного калибра и т.д. и т.п. в любом месте корабля по желанию)", "Произвести дегазацию и дезактивацию на...", "Отбой атомной тревоги. Личному составу построиться на...". Мне тогда казались такого рода вводные весьма странными, а теперь и подавно. Кто и как могли "выжить" в реальных условиях после взрыва атомной бомбы, чтобы произвести дегазацию заражённого шкафута, юта, бака и других мест по требованию старпома? О таких пустяках, видимо, не задумывались, но зато план по проведению боевых тревог и отработке вводных выполняли или даже перевыполняли.
  
  Военно-морская практика, к моему удовольствию завершилась весьма приятным событием. За несколько дней предупредили, что на готовившийся к дружескому визиту в Албанию и Югославию крейсер "Михаил Кутузов" возьмут и нас курсантов. Вот здорово! Для тех счастливчиков, кто попадёт из нашего класса на крейсер, это будет первый дальний поход в Средиземное море. Мы все находились в трепетном ожидании своей удачи. Наконец объявили списки и, как всегда в таких случаях делается, в экстренном порядке переправили на крейсер "Михаил Кутузов". В группе счастливчиков, в том числе из других классов, оказался и я, иначе даже не мог себе представить.
  Крейсер ещё несколько дней стоял на внутреннем рейде в Севастополе, тщательнейшим образом готовясь к визиту. Мне казалось, что на корабле не осталось ни одного сантиметра, чтобы не покрасили, почистили, обновили, забелили. Наш плавающий богатырь в итоге выглядел на загляденье, как с иголочки, настоящий образец военно-морской культуры и боевой мощи! Нас тоже привлекали к корабельным работам, вместе с тем, мы добросовестным образом готовили свою форму одежды. Не было дня, чтобы крейсер не посетила какая-нибудь комиссия с проверкой. Говорили, что обязательно будет высокая правительственная делегация, но вскоре оказалось, что статус визита значительно снизился, членов правительства не будет, да и визит ограничится посещением только одного порта Дуррес в Албании. Высокая политика, в тот момент как-то меня не очень интересовала. Ясное дело, что кто-то из высшего руководства на крейсере оказался, но это, скорей всего было для протокола. Наконец на крейсере появился Ансамбль песни и пляски Черноморского флота, которым отвели большой кубрик, где у них продолжались спевки, пляски и всякое другое музицирование, что свидетельствовало, что время визита неотвратимо приближается. Из гостей, кроме штатных корреспондентов из газет и одного фотокорреспондента, самой заметной, важной и колоритной фигурой был чрезвычайно популярный тогда, не столь давно получивший Государственную премию писатель Аркадий Алексеевич Первенцев (1905-1981). Он имел привычку и на стоянке в Севастополе, и на переходе морем часто и важно прохаживаться по верхней палубе, будто у себя в Переделкино на даче, в цветастых рубахах с непременной трубкой в руках. Вскоре после завершения нашего визита, в газете "Правда" была опубликована большая на целый подвал статья за его подписью о горной стране Албании, смелых и гордых, как свободные и независимые орлы, её жителях - албанцах.
  Нам-то хотелось, как можно скорей пойти в плавание: увидеть новое и неизвестное. После того, как на крейсере прибыла значительная группа адмиралов, как говорили, что они в основном из политуправления, визит в дружественную Албанию начался. Крейсер "Михаил Кутузов" вышел в море, подняв на стеньге фок-мачты брейд-вымпел Командующего эскадры Черноморского флота.
  К большому удовольствию нас, курсантов, расписали на сигнальный мостик, где представилась возможность, не мешая матросам-сигнальщикам нести вахту, самим наблюдать, пеленговать, записывать, делать зарисовки, запоминать всё, что касалось навигационной обстановки и условий плавания. Помнится, я делал какие-то пометки в своей ЗКШ (записная книжка штурмана). Такие книжки нам ежегодно выдавали на практику. Сегодня этих книжек у меня не сохранилось, поэтому воспользуюсь тем, что ещё осталось в моей памяти.
  Запомнился первый проход проливом Босфор. Наш крейсер "Михаил Кутузов", огромный, мощный и красивый, сбавив ход, что и положено, при прохождении проливной зоны, уверенно шёл этим, как мне показалось, чересчур узким проливом. Тогда ещё не был построен гигантский мост, соединяющий азиатский и европейский материки. В это солнечное утро я как раз оказался на сигнальном мостике. Все бинокли, визиры и даже пеленгаторы были разобраны штатными вахтенными матросами и откуда-то появившимися неизвестными офицерами, которые буквально впивались своими взглядами, всматриваясь в Стамбульские гавани, причалы и прилегающие к ним территории и даже пытаясь фотографировать, чтобы не пропустить что-то важное.
  
  В те годы международная обстановка не была спокойной, в том числе и на Чёрном море. Турция всеми силами стремилась вступить в НАТО и предоставила возможность для посещения своих баз и портов американским кораблям, вплоть до авианосцев, с большой интенсивностью налаживала американскую систему разведки и наблюдения за базированием, проведением учений и испытаний новейшего морского оружия и боевой техники, постоянного слежения за деятельностью Советского Черноморского флота.
  Увидеть, засечь, зафиксировать и сфотографировать пока ещё неизвестный нам американский авианосец, который как раз в эти дни находился в Стамбуле, была бы большая удача для нашей разведки. Мне не известны результаты проделанной работы, но могу предположить, что задача была решена успешно. Значительно позже, когда наши надводные корабли и подводные лодки стали выходить на океанские просторы, эти американские авианесущие монстры не были в диковинку, но всегда оставались главными объектами оперативного интереса нашего флота.
  Может, по своей ещё неопытности и отсутствия в руках каких-либо оптических средств мне не удалось качественно разглядеть этот авианосец, но в принципе какие-то возвышающиеся надстройке среди множества прочих кораблей в глубине одной из бухт, кажется, заметил.
  В тот момент, когда наш крейсер проходил вблизи городской набережной и городских кварталов, перед моими глазами промелькнули картины типичного восточного города: глинобитные заборы; старики, застывшие в неподвижности на корточках у стен домов на узеньких улицах; идущие женщины в чадре с огромными кувшинами на головах; медленно бредущие ослы с поклажей на спинах. Ныне, говорят, Стамбул выглядит как современный европейский город.
  Ежедневно в течение всего перехода во время приёма пищи днём по корабельной трансляции давалась исчерпывающая и заранее тщательно подготовленная политическим отделом информация на исторические темы, оценка современного положения и политическая ситуация в ближайших по нашему маршруту странах.
  После преодоления проливной зоны, когда крейсер вышел на чистую воду, по трансляции кратко, но с большим значением выступил командующий эскадрой Черноморского флота - старший на переходе, отметив героические победы русских моряков под командованием Ф.Ф.Ушакова на Чёрном и Средиземном морях, и завершил свою речь буквально такими словами: "Поздравляю весь личный состав корабля с выходом в НАШЕ Средиземное море!". Такие слова, прямо скажу, вселяли гордость за нашу страну, уверенность за наш мощный Военно-морской флот!
  В общем, и целом, переход до Албании и обратно прошёл весьма успешно, без каких-либо происшествий. Пребывание в порту Дуррес было не более трёх суток. Крейсер "Михаил Кутузов" стоял на внешнем рейде. В один из дней нашего визита было организовано посещение корабля гражданским населением. Желающих оказаться на крейсере было много, особенно интересовалась жизнью наших моряков албанская молодёжь, многие из них знали в разной степени русский язык. Взрослые албанцы были сдержаны, закрыты для контактов, но явных недружелюбных или враждебных случаев в отношении нас не допускали.
  Нас отпускали в увольнение, предупредив ходить группами по пять человек. Мне удалось сойти на берег только один раз. Городок Дуррес показался маленьким, центральная часть которого чистая и аккуратная с невысокими домами, достопримечательностей каких-либо я не запомнил. Побродив немного по улицам в плотном окружении назойливых албанских босоногих и плохо одетых мальчишек, кричащих, пристающих и что-то выпрашивающих, которых грубо отгоняли от нас взрослые и ребята постарше, наша сформированная перед увольнением "пятёрка" в полном составе решила отдохнуть и посидеть в ресторанчике или кафе. Надо сказать, что перед увольнением нам дали несколько албанских леков, деньги не ахти какие, но хватило, чтобы в маленьком кафе заказать какого-то виноградного вина и немного фруктов.
  Посещение кафе по неизвестным нам причинам вызвало лёгкое замешательство среди обслуживающего персонала, и мы долго сидели в маленьком полупустом помещении, под потолком которого с шумом крутились огромные лопасти вентилятора, разгоняя горячий воздух. Наконец к нам подошёл официант, с которым с трудом объяснились, что мы хотим заказать. Подсчитав свои ресурсы и ориентируясь на цены в прейскуранте, решили заказать помимо фруктов, что-нибудь посущественнее, поскольку аппетит приходит во время еды. Этот этап переговоров чуть ли не с самим заведующим (может быть, владельцем) кафе прошёл с ещё большими трудностями. Однако мы дождались того момента, когда нам принесли на больших тарелках одиноко и жалобно смотревшиеся малюсенькие-премалюсенькие котлетки без всякого гарнира. А хлеб? В недоумении возмутились мы, подобно тому киногерою, требовавшего компот, из популярной кинокомедии. Просьба принести хлеб окончательно привела в состояние глубокого шока весь персонал кафе. Но мы были непреклонны. Дождались-таки хлеба! Нам принесли каждому по малюсенькой ржаной булочке-просвирочке на один зубок. На эту затянувшуюся трапезу у нас ушло почти всё увольнительное время. Не мудрено, что мы всегда считали и думали: "Хороша страна Албания, но Россия лучше всех!".
  Стоит ли говорить о неудобствах, встретившихся при посещении пункта питания? Оказывается, вскоре на крейсере обнаружились среди матросов более неприятные последствия от близкого общения с местными албанскими женщинами. В корабельном лазарете день ото дня прибавлялось количество матросов, как негласно говорили, с признаками лёгких венерических заболеваний. Не зря политработники настойчиво твердили: "Матрос! Будь бдительным на берегу! Не подвергай себя опасности!".
  На корабль из увольнения мы возвращались таким же порядком, как и отправлялись на берег. Тут следует дать пояснение. За два года военно-морской практики на крейсерах мы уже привыкли к тому, что крейсера всегда вставали на якорь на рейде, во всяком случае, я ни разу не был свидетелем швартовки какого-либо крейсера к стенке - весьма сложной и даже опасной корабельной операции. Наверное, поэтому, когда корабли совершали заходы в иностранные порты и выполняли швартовку, то этому моменту уделялось повышенное внимание, по которому оценивалось морское мастерство командира корабля, согласованные и слаженные действия всего экипажа.
  Так вот, для отправки на берег и приёма из увольнения, во всяком случае, для нас, курсантов, использовался корабельный выстрел, по которому надо было пробежать, как опытная гимнастка по бревну, и спуститься по штормтрапу или тросу с мусингами в катер или баржу для отправки на берег. Точно также мы возвращались на крейсер, только всё проделывалось в обратном порядке. Даже у тех, у кого кружилась голова от выпитого в увольнении вина, подняться по штормтрапу и преодолеть узкую ширину выстрела и перелезть на борт корабля не вызывало трудностей. Только считанные разы нам предоставлялась возможность воспользоваться рабочим трапом. Командирский трап - святая святых - только для командира корабля и вышестоящего командования.
  Во время пребывания в Дурресе наши начальники устроили на крейсере "Михаил Кутузов" приём для высшего командования Албанской Армии. Командирский катер метался от берега к крейсеру и обратно, доставлял и отправлял почётных гостей. После продолжительного тёплого и горячего приёма албанские гости стали разъезжаться и, надо же такому случиться, что один генерал (говорили, что это был командующий Береговой обороны Албанской Армии), не твёрдо ступая по командирскому трапу, оступился и вместо того, чтобы перейти в раскачивающийся на волнах катер, не удержал равновесие и упал в воду. Матросы, находящиеся на командирском катере, готовые к любым непредусмотренным протоколом действиям, отпорными крюками подтащили барахтавшегося в воде генерала и втащили в катер. К чести наших моряков, которые в этот момент стояли на палубе и рострах крейсера и видели случившийся казус с албанским генералом, не засмеялись и не злорадствовали, но, вероятно, подумали, что изрядно перебрал хмельного этот генерал.
  По завершению практики нам, участникам этого морского похода, выдали значки "За дальний поход", которые мы тут же прикрепили на форменки и носили их с гордостью.
  В том 1956 году наша военно-морская практика оказалась почти на месяц сокращённой по срокам. Во второй половине августа нас сняли с кораблей. В училище объявили, что Черноморское Высшее Военно-Морское училище имени П.С.Нахимова будет перепрофилировано для подготовки офицеров корабельной и береговой службы по ракетно-артиллерийской специальности. Три роты штурманского факультета, кроме выпускной роты и нового набора, переводились в город Калининград в войсковую часть 78347 (Третье Балтийское Высшее Военно-Морское училище, а ныне - Балтийский Военно-Морской институт имени адмирала Ф.Ф.Ушакова). Минно-торпедному факультету так же предстояло передислоцироваться, но только в Баку (Каспийское Высшее Военно-Морское училище имени С.М.Кирова).
  Для нас сборы были не долги. Все организационные вопросы командование училища решило загодя, не было никакой суеты, излишнего волнения, неразберихи. Не помню даже, предоставили ли нам увольнение в город перед убытием на Балтику, чтобы пройтись по знакомым адресам и со всеми распрощаться. Моих родственников Железняковых в Севастополе уже не было: незадолго до этого дядя Коля (Николай Михайлович Железняков) уволился из Вооружённых Сил в запас, и с семьёй возвратился в Москву.
  Перед расставанием с Севастополем мы сделали, кто желал, памятные значки об учёбе в славном Черноморском Высшем Военно-Морском училище имени П.С.Нахимова.
  
  В Севастополе у меня к тому времени "дамы сердца" не было. В день нашего отъезда поздно вечером к нашему "товарняку", стоящему где-то на запасных путях железнодорожного вокзала, сбежалась огромная толпа волнующихся, возбуждённых, плачущих, на что-то всё ещё надеющихся, но в большинстве своём уже разочаровавшихся местных и приезжих замечательных, красивых, доверчивых, очаровательных молодых девушек. Я находился в вагоне, забравшись на длинную деревянную полку, а ко мне подходили ребята и говорили, что меня, якобы, кто-то пришёл проводить, и настаивали, чтобы я вышел из вагона и попрощался. Полагаю, что это была Света Фалько, а может ещё кто, но важно то, что я ни с кем никогда доверительных и сердечных разговоров не вёл. Зачем я им тогда был нужен? Мне было отлично известно, что у Светы есть boyfriend - курсант выпускной роты минно-торпедного факультета. Тем не менее, я подошёл к огромной раскрытой двери вагона, похожей на футбольные ворота, но знакомых лиц не заметил. Тогда сделал несколько прощальных взмахов рукой в ночной сумрак около вагонного пространства, наполненного цветастым обилием возбуждённой девичьей толпы. На этом моё прощание с Севастополем завершилось. Последний раз в своей жизни я был в Севастополе в следующем 1957 году и об этом расскажу несколькими строками позже.
  Курсантский год обучения в Калининграде был скоротечен, но некоторые детали того периода ещё помнятся.
  Перво-наперво, как мне показалось, весьма настороженно, даже с некоторой опаской встретили нас, черноморцев, местные офицеры - командиры рот, боясь, по всей вероятности того, что мы будем диктовать свой порядок и сопротивляться здешним устоявшимся правилам и традициям, да и как ещё сроднимся и сойдёмся с местными курсантами. Не могу судить, как происходили дела в других ротах, но такое впечатление у меня сложилось в нашем коллективе четвёртого курса. Первые несколько дней мы были одни, а наши будущие однокурсники ещё находились на практике.
  Кстати говоря, практика у них была тоже весьма интересная: они вместе с курсантами других училищ совершили дальний морской поход на паруснике "Седов" к Фарерским островам. Руководителем общей морской практики являлся начальник Рижского Высшего Военно-Морского училища контр-адмирал К.А.Безпальчев.
  
  По прибытию в Калининград мы знакомились с училищем, располагались, размещались. Черноморские командиры передали нас, предоставив соответствующие характеристики на каждого, здешним офицерам, некоторые тут же нас, черноморцев, грубо говоря, попытались "опустить на землю, чтобы не задавались".
  Мне сразу же запомнился капитан-лейтенант А.И.Покровский, невысокого роста, с отличной строевой выправкой, педантичный и аккуратный, придирчивый к любым деталям, строящий свои отношения с курсантами на принципиально строгой, дисциплинарной основе, без всяких оговорок и скидок на незнание местных условий и обстановки.
  В первый же день увольнения, который был нам предоставлен, ещё за несколько дней до начала учебного года, я и другие мои товарищи пошли знакомиться с неизвестным городом. В нашей группе оказалось человек десять.
   Мои первые впечатления о городе Калининграде осени 1956 года оказались очень тяжёлыми. Город произвёл на меня ужасающие трагические впечатления своими массовыми развалинами домов на огромной территории. Это требует отдельного детального рассказа.
  Совершенно не зная города и следуя от училища по Советскому проспекту, мы каким-то образом оказались вблизи центрального парка, который нам показался каким-то диким, не ухоженным, оставлял унылое впечатление, во всяком случае, так казалось после Севастополя. Мы одиноко прохаживались почти по безлюдным аллеям небольшими группами по два три человека и делились своими первыми впечатлениями. Вдруг, как мне показалось, в некотором отдалении за кустами мелькнула фигура капитан-лейтенанта А.И.Покровского. Не придавая этому никакого значения, мы совершенно беззаботно продолжали свой променад.
  Вдруг неожиданно, откуда ни возьмись, перед нами возникли патрули, которые нас остановили, потребовали документы, внимательно присматривались, наверное, пытаясь обнаружить внешние признаки алкогольного опьянения или какие-либо нарушение формы одежды. Но всё было безукоризненно и в порядке. Тогда патрульные выдвинули претензии, что мы, якобы, не отдали честь патрульной службе, за что нас следует подвергнуть задержанию. Оспаривать или доказывать свою невиновность, дескать, мы тут, в этом диком парке, вроде как бы им торопливо козырнули, но конечно, не прошли мимо патруля чётким строевым шагом, как умеем ходить на параде. И что же? За такое эфемерное нарушение воинской дисциплины забирать в комендатуру? Да и нужно ли в общественных местах, если городской парк таковым местом является, отдавать честь и ходить строевым шагом? Самая настоящая чушь! Беспредел и произвол! Однако мы покорно последовали за патрулями, тем более, что они наши документы не возвратили. Оказалось, что у выхода из парка заблаговременно стоял УАЗик, в который нас всех нагло и грубо запихали и доставили в комендатуру. У меня создалось впечатление, что данная облава, а иначе и не назовёшь, была спланирована и так неуклюже проведена не кем иным, как лично А.И.Покровским.
   В комендатуре нас всех загнали в камеру предварительно заключения и держали, пожалуй, более двух часов, но никто с нами не разговаривал, не разбирался и никаких претензий нам не предъявлял. Срок увольнения заканчивался. Возникала реальная угроза нашего опоздания из увольнения без уважительных причин, что уже могло расцениваться как грубое нарушение воинской дисциплины. Буквально за двадцать минут до окончания установленного срока увольнения нас выпустили, вернули документы, но никаких отметок о задержании на увольнительных записках не сделали.
  Оказавшись на свободе, в незнакомом, мрачном и тёмном, плохо освещённом городе, мы даже не знали, где мы находимся, куда идти, далеко ли до училища? Прогромыхал одинокий и полупустой трамвай и скрылся в темноте улицы. На наше счастье показался зелёный огонёк такси. Это было наше спасение. Кратко объяснив, что мы опаздываем в училище и не знаем, где оно находится, таксист с пониманием отнёсся к нашему критическому положению и доставил нас к месту назначения. Как мы только все вместились в "Победу", это даже трудно представить. Буквально влетев в училище за несколько мгновений до предельного срока возвращения, мы успели доложить дежурному офицеру по училищу, что наше увольнение прошло без замечаний. К нашему большому удивлению в дежурной комнате находился, как я считаю, главный провокатор данного события, произошедшего с нами, капитан-лейтенант А.И.Покровский. Он всё-таки докопался, что мы были задержаны патрулём и находились некоторое время в комендатуре, а раз так, то должны быть, по его соображениям, подвергнуты "воспитательному" воздействию. И вот, представьте себе, что вышколенный строевик и педант А.И.Покровский в течение трёх дней на училищном плацу, издеваясь, как над первогодками-салагами, муштровал нас, черноморцев, курсантов четвертого курса, на глазах ребят из младших курсов. Мне казалось, что я был унижен и оскорблён, ведь никаких достаточных оснований для проведения таких строевых экзекуций не было. В общем мстительный А.И.Покровский показал нам, черноморцам, кто здесь хозяин. Единственно, я надеялся, чтобы он не стал нашим командиром роты.
  
  Территория училища в сравнении с размерами Черноморского училища тогда была очень даже не большая, но достаточно хорошо приспособленная для обучения и подготовки курсантов. Два здания: светлый и просторный четырёхэтажный жилой корпус и мрачное, тесное, с узкими окнами ещё немецкой постройки здание, используемое для учебных классов и кабинетов, одной стороной выходили непосредственно на Советский проспект. Среди курсантов ходили разговоры, что в прежние времена в здании учебного корпуса, походившем на тюрьму, в прежние времена находилось полицейское училище.
   Библиотека, размещавшаяся в правом крыле первого этажа жилого корпуса, была просторная, светлая с вместительным читальным залом и большим и разнообразным набором книг на любой вкус. Тут было настоящее раздолье для любителей чтения! Частенько я здесь просиживал даже во время самоподготовки, когда попадалось что-нибудь интересное.
  
  
  
  С противоположной стороны учебного и жилого корпусов находился пустырь, поросший кустами, дикой растительностью, остатками от каких-то развалин бывших строений, который ограждал территорию училища забором из колючей проволоки. Маленький аккуратненький стадиончик, видимо, приведённый в порядок руками курсантов, имел волейбольную и баскетбольную площади, открытый плавательный бассейн. Здание клуба, где с трудом могли разместиться все курсанты училища во время просмотра кинофильмов или общих собраний. Несмотря на маленькие размеры, оно было удобно для проведения вечеров отдыха с непременными танцами и общеучилищных спортивных соревнований, например, по боксу, по штанге или по борьбе. Но вот столовая в училище была весьма непрезентабельна. После шикарной, просторной, как дворец, севастопольской столовой эта имела убогий вид: одноэтажная, тёмная, маловместительная, барачного типа, а из-за плохой вентиляции воздух был пропитан запахом протухших кислых щей.
   Нам стало известно, что артиллерийский и минно-торпедный факультеты из Калининграда переведены в другие училища. Кроме нас, штурманов, здесь должны обучаться гидрографы, приезд которых из Гатчины ожидался со дня на день.
   Осенью 1956 года заменилось и командование училища. Вместо контр-адмирала А.М.Филиппова начальником училища стал контр-адмирал А.М.Богданович.
  Вскоре возвратились с практики местные курсанты, с которыми, как мне помнится, никаких конфликтных ситуаций не возникало. Наши коллеги не без гордости рассказывали о своей штурманской практике на учебном судне "Урал" по Балтийскому морю и особенно о практике на паруснике "Седов" к Фарерским островам. Черноморцев и балтийцев не стали обосабливать и разделять, а всех смешали и объединили. Единой ротой четвёртого курса стал командовать капитан-лейтенант Б.Р.Бабаян, оказавшийся человеком порядочным, без зловредности и ехидства. Я, как и положено, по установившейся традиции, оказался в четвёртом взводе, где все эти годы находился бывший нахимовец Юра Котт, с которым мы учились в нахимовском училище в Риге.
   Командиром роты третьего курса был назначен злопамятный и мстительный А.И.Покровский. Ротой нового набора, первокурсниками, стал командовать старший лейтенант И.В.Арутюнов, недавний выпускник этого училища, с отличной строевой выправкой и отменным командирским голосом. Вторая рота также смешанная балтийцами и черноморцами досталась в ведение капитана 2-го ранга Данилова. Ростом он был ниже среднего, полноватый, немного суетливый и озабоченный, но достаточно справедливый и не злопамятный человек.
  Штурманским факультетом командовал капитан 1-го ранга И.И.Блик, спокойный, но не всегда рассудительный, хотя доступный для общения с курсантами офицер. Местные курсанты достаточно уважительно рассказывали, что Иван Иванович во время войны участвовал в океанских переходах боевых кораблей, передаваемых Советскому Союзу по ленд-лизу. В одном из таких походов корабль, на котором находился И.И.Блик, был торпедирован немецкой подводной лодкой и затонул. Спастись удалось не многим. Вероятно, последствия пережитого каким-то образом отразились на поведении Ивана Ивановича.
  Мне, однако, не приходилось к нему обращаться ни по личным, ни по учебным вопросам. Запомнились два таких разных случая. Однажды во время самоподготовки И.И.Блик зашёл в наш класс, что бывало крайне редко, и с каким-то заговорщицким видом, как будто бы под великим секретом, сообщил нам о введении в действие американцами новой глобальной радионавигационной системы "Омега", которая в дальнейшем так и не получила широкого применения. Другой случай запомнился на выпускном вечере, проходивший в клубе училища вечером, где основным мероприятием являлся прощальный танцевальный бал. Мы, выпускники, уже переоделись в парадную лейтенантскую форму с кортиками, в которой ещё чувствовали себя не очень уверенно. Торжественный ужин совместно с нашими командирами и преподавателями был запрещён. Тем не менее, наиболее расторопные ребята нелегально, но никто на это отрицательно не реагировал, приносили с собой водку и в буфере клуба, собираясь кучками, по-походному отмечали свой выпуск. Каждая такая группа приглашала к своему столу Ивана Ивановича Блика, выслушивая его добрые напутствия, старалась наполнить его стакан полнее, выражая тем самым к нему повышенное уважение.
  Заместителем начальника факультета по строевой части являлся капитан 2-го ранга Г.К.Кайстря. Он оставил впечатление вечно озабоченного, нервного, недовольного человека, к тому же крепким здоровьем, мне помнится, не отличавшегося, и по этой причине часто отсутствовавшего на службе.
  Капитан 2-го ранга К.И.Поспелов выполнял обязанности заместителя начальника факультета по политической части. Он был небольшого роста, казавшийся самым возрастным среди офицеров факультета, но не по годам шустрый, непоседливый, энергичный.
  На четвёртом курсе меня снова назначили командиром отделения на младший курс. По опыту Черноморского училища порядок назначения младшими командирами был следующий: старшин старшего курса обычно назначали помощниками командиров взводов, а третьекурсников - командирами отделений. А тут оказались свои особенности.
  
  Поначалу мне было не понятно, почему меня, Бориса Зимина и Дмитрия Васильченко, не обладающих высоким ростом, назначили в первый взвод самых высоченных ребят, которые возвышались рядом с нами на две головы.
  Потом-то догадался, что это была, видимо, маленькая хитрость капитана 2-го ранга Данилова. Во время проведения общеучилищных строевых мероприятий наш командир, маршировавший во главе роты, не казался слишком маленьким, поскольку вслед за ним шли мы, тоже низкорослые, а затем следовали курсанты гренадёрского роста первого взвода, и наше присутствие несколько скрадывало заметную разницу в росте.
  На мою участь выпало командовать первым отделением первого взвода - самыми высокими ребятами второй роты, все они оказались из Черноморского училища и мне в некоторой степени были известны по первому курсу. В самом начале прошлогоднего обучения в Севастополе среди первокурсников этого отделения произошло чрезвычайное событие - из училища исчез курсант Ребров. В результате следствия выяснилось, что никаких объективных причин для побега у Реброва не было. Данный факт был расценен как дезертирство. Реброва через какой-то промежуток времени обнаружили, арестовали, доставили в училище, где провели показательный суд, и он был осуждён на определённый срок в дисциплинарный батальон. Данный случай прорабатывался среди курсантов постоянно и во всевозможных деталях и, надо полагать, произвёл большое эмоциональное воздействие на курсантов.
  В разделе иллюстраций приведен снимок курсантов первого взвода второго курса штурманского факультета Балтийского Высшего Военно-морского училища. 1957 год.
   Нижний ряд (слева направо): Н.А.Коптев, В.Н.Быков, командир отделения курсант 4-го курса старшина 2-ой статьи Б.А.Зимин, А.И.Коряк, помощник командира взвода курсант 4-го курса старшина 1-ой статьи Чернявский, Г.Самолис, командир отделения курсант 4-го курса старшина 2-ой статьи Д.Васильченко, А.П.Кубицкий, В.Литвиненко, А.Косторжевский.
   Средний ряд: А.А.Карамзин, Г.А.Никитин, Т.Т.Гловатский, Г.Б.Козлов, В.И.Бородулин, командир отделения курсант 4-го курса старшина 2-ой статьи Н.А.Верюжский, Б.З.Горпиняк, Г.А.Пархоменко, В.В.Карев, Э.В.Зейферт.
   Верхний ряд: П.В.Потапов, В.Г.Иванов, Б.Е.Жеглов, И.А.Пелинский, И.Величко, Н.А.Фонгельген, А.Я.Образцов.
  
  Продолжая обучение уже на втором курсе, эти курсанты не выглядели запуганными прошлогодними событиями, во всяком случае, я не могу сказать, что испытывал в общении с ними какие-либо трудности. Например, не было проблем проверить правильность ухода за оружием, а нам уже выдали автоматы АК, и сделать при необходимости нужные замечания. Точно также всякие там построения, приборка, заправка постелей, порядок в тумбочках, утренние осмотры, содержание в порядке формы одежды и даже соблюдение очерёдности на увольнение не вызывали особых претензий. Пожалуй, самым трудным для некоторых ребят было выполнить команду утреннего подъёма быстро, чётко, без волокиты и тянучки. Приходилось иногда на таких ленивцев и лежебок не только покрикивать, но и объявлять наряды и даже отказывать в очередных увольнениях в город. Вот относительно успеваемости никаких моих заслуг не было, а учились курсанты превосходно. Первый взвод всегда был первым в училище, а первое отделение занимало передовое место в классе, а значит и в училище.
  Из этого класса я до сегодняшнего дня поддерживаю хорошие дружеские отношения с Геннадием Алексеевичем Никитиным, капитаном 1 ранга в отставке, кандидатом военно-морских наук, профессором, старшим научным сотрудником Института Океанографии имени П.П.Ширшова Российской Академии Наук (РАН).
  Большинство курсантов данного курса, как я отмечал ранее, по окончанию училища были уволены из Вооружённых Сил в связи с массовым сокращением и потеряли всякую связь с флотом.
  
  Что касается нас, курсантов выпускного курса, то уже с весны 1957 года постепенно стали готовить к выпуску, не снижая требовательности в учебном процессе.
  Помнится, тогда было какое-то приподнятое настроение ожидания новых больших событий в предстоящей жизни. Казалось, что нет ничего не достижимого, наиболее ощутимей такое чувствовалось на последних месяцах учёбы четвёртого курса, только приложи немного усилий, не расслабляйся и цель твоих устремлений будет достигнута. Но реальность преподнесла свои сюрпризы - все мы, став молодыми лейтенантами, оказались служить на разных флотах, в разных должностях, и каждый прошёл свой путь военной карьеры.
  По прошествии многих лет по разным причинам, в основном, как мне думается, объективного характера наши связи постепенно терялись. Во время службы на Тихоокеанском флоте у меня были случайные встречи с Витей Красильниковым и Борей Погосовым, о которых я уже упоминал, а также с Толей Богодистым, Борей Зиминым и Геной Знаменским. Ясное дело, что случайные кратковременные встречи не могли служить крепким залогом для установления и поддержания с однокурсниками длительных и постоянных отношений.
  
  Вместе с тем, надо сказать, мне здорово повезло, что все последующие годы у меня сохранились поистине дружеские связи, испытанные временем, с бывшим курсантом БВВМУ, а ныне капитаном 1-го ранга в отставке Сидоровым Валерием Ивановичем. Спасибо тебе, Валера, за доброту, искренность, дружбу и поддержку в сложные моменты моей офицерской жизни!
  
  Однако хочу возвратиться к событиям завершающего периода обучения. Одновременно с непрекращающимся учебным процессом велась работа организационного характера, заключавшаяся, например, в том, что для каждого из нас в индивидуальном порядке стали выполнять заказ на пошив офицерской формы одежды. На примерку мы ходили в ателье раза два или три.
  Для оформления офицерских личных дел из числа курсантов выделили несколько человек с хорошим почерком. Это была кропотливая работа, требующая внимания и аккуратности. Вскоре произвели фотографирование в одной и той же лейтенантской тужурке. По требовательному крику фотографа: "Следующий!" очередной будущий лейтенант быстро надевал эту бутафорию и садился перед фотообъективом. Как впоследствии оказалось, лейтенантские фотографии для офицерских личных дел получились вполне сносными.
  Медицинская комплексная проверка, проведённая специалистами местного гарнизонного госпиталя, на мой взгляд, не была излишне строгой и, скорей всего, носила формальный характер: осмотрели, прослушали, обмерили. Кроме анализа крови никакой медицинской детализации не проводили. Этого вполне было достаточно для того, как считали медики, чтобы сделать заключение о пригодности к корабельной службе на флоте.
  
  Вспоминаю, что наша курсантская жизнь, однако, была заполнена не только изучением военной специальности, что, безусловно, являлось главным и первостепенным для дальнейшей службы. Хотелось также больше знать о новинках эстрадной, театральной и музыкальной и в целом в культурной сфере. Но, прямо скажу, в этой области знаний как в Севастополе, так и в Калининграде у меня произошло полное отставание, по сравнению с нахимовским периодом. Правда, я лично кое-как пытался наверстать упущенное в период своих отпусков, находясь в Москве.
  Калининград в те годы, на мой взгляд, являлся самым запущенным, диким и отсталым районом страны. Представьте себе, абсолютно разрушенный город, мрачные развалины домов, уцелевшие стены некоторых зданий зияли пустыми глазницами прокопченных от пожарищ оконных проёмов. С наступлением вечерних сумерек всё погружалось в кромешную ночную темноту. Недалеко от центра города зловеще возвышалась полуразвалившаяся громадина старинного немецкого замка. Особо нелепо, неестественно и даже глупо невдалеке от городских развалин всё ещё возвышался, хотя культ личности был давно развенчан, гигантских размеров, наверное, метров 20-30 памятник И.В.Сталину, установленный на одной из площадей напротив двухэтажного универмага, неказистого старой немецкой постройки здания. Правда, вскоре этот памятник догадались снести, уронив с пьедестала на землю, где этот исполин, частично разрушившись, ещё долго лежал неприкаянный. Видимо, хотели как лучше, но получилось, как всегда безобразно и непристойно.
  На меня такая городская обстановка произвела весьма удручающее впечатление. Как же так, думал я, ведь с окончанием войны прошло уже одиннадцать лет, а здесь как будто только вчера английская авиация - бывших наших сволочных и мало внушающих доверие союзников специально бомбила жилой центр города, где не было никаких немецких военных и промышленных объектов. Создавалось даже впечатление, что вот-вот совсем недавно, как здесь закончились уличные бои за освобождение города?
  Сразу приходил на память недавно покинутый Севастополь, который был вообще полностью разрушен фашистской авиацией и артиллерией, а теперь радовал глаз белыми красивыми вновь построенными жилыми и административными зданиями, продолжая интенсивно строиться: возрождались здания Севастопольской панорамы, театра имени А.В.Луначарского, Базового матросского клуба. Велось массовое жилищное строительство.
  В одном из первых своих писем в Калининград мама просила меня выполнить просьбу дяди Вити (Виталия Александровича Соколова), своего брата, найти могилу Иммануила Канта (1724-1804), величайшего немецкого философа, профессора университета в Кёнигсберге. Со слов дяди Вити, мама уверяла, что И.Кант похоронен в Кафедральном соборе, который должен, якобы, находиться где-то в центре города. Я-то знал, что для дяди Вити философские взгляды И.Канта означают очень многое, с которыми он был знаком ещё с гимназии, зачитываясь на немецком языке его научными трактатами и во многом разделяя его трансцендентальную сущность философского познания и мышления.
  Нас на лекциях по марсистско-ленинской подготовке уверяли, что философия И.Канта во многом ошибочна, поскольку субъективна и идеалистична, а потому чужда для советского социалистического коллективного образа мышления. Не испытывая никакого душевного трепета перед авторитетом величайшего философа И.Канта, я, тем не менее, чтобы удовлетворить просьбу своего родственника, пытался что-либо узнать, сохранилось ли это историческое место, и где оно находится. Однако ничего путного тогда мне узнать не удалось. Я даже пытался ходить по городским развалинам вблизи того места, где должен находиться Кафедральный собор, но ничего не обнаружил, о чём с глубоким сожалением и констатировал в своём ответном письме.
  Сейчас, к всеобщей радости просвещённых людей, в Калининграде многое изменилось к лучшему. Город строится, развивается, восстанавливаются исторические места и памятники, в том числе нашлась и могила И.Канта у стены Кафедрального собора, являясь наиболее часто посещаемым местом различными экскурсиями и простыми людьми, отдающими дань памяти выдающемуся философу с мировым именем.
  Тогда, помнится, у нас, курсантов, были регулярные субботники и воскресники с главной задачей по добыче из разрушенных развалин кирпичей, которые тут же передавались строительным организациям для возведения новых и ремонта старых жилых домов, служебных и административных зданий. Для стимуляции более высокой производительности командиры обещали предоставлять дополнительное увольнение тем курсантам, которые выполняли и перевыполняли поставленные нормы. В большинстве своём ребята работали весьма активно, даже не ради дополнительного увольнения. Просто мы видели, как трудно живётся простому народу, если нет, - не то что дома, квартиры, а маленького своего угла.
  Вспоминаю один случай, когда я и ещё кто-то из ребят, познакомившись с девчатами на училищных танцевальных вечерах, были приглашены к ним в гости. Прекрасно, думаю, проведём время в уютной, тёплой, дружественной компании. Всё так и произошло. Но было просто невероятно представить, где девчата жили. Весело что-то, обсуждая и беседуя, мы подошли к огромному разрушенному тёмному дому.
  - Вот тут мы и живёт, - смеясь, сказали девушки.
  Не совсем понимая, что происходит, шутят, что ли? Однако они уверенно нырнули в стенной проём, мы за ними, и тут же оказались в кромешной темноте. Спотыкаясь с непривычки на битых кирпичах, в избытке валявшихся вокруг, на ощупь и на слух следуя за нашими знакомыми, доковыляли до каменной лестницы без перил и медленно поднялись на второй этаж. Вдруг зажглась тусклая лампочка над единственной закрытой дверью, надо полагать, на остатке от бывшей лестничной площадки, где двум-то трудно было развернуться, рискую свалиться в бездну. Подбадриваемые нашими спутницами, мы поодиночке втиснулись в комнату, которая оказалась достаточно просторная и по-женски уютно обставленная весьма скромными, но необходимыми домашними вещами. Девушки рассказали, что эту голубятню, иначе и не скажешь, они высмотрели среди развалин этого дома, сами оборудовали, как смогли, электричество с соседнего столба провели, теперь спокойно живут. Мы, разумеется, раз пришли, то вечер провели замечательно и душевно. У девушек нашлось вино, пили чай с печеньем, танцевали под патефон, непрерывно ставя одни и те же популярные тогда пластинки "Чёрный кот за углом" и "Мишка, Мишка, где твоя улыбка?". Несмотря на то, что, покидая гостеприимных хозяек экзотической комнатки, спускались на землю, как альпинисты с Эвереста, настроение наше было хорошее и радостное, и чуточку тревожное одновременно.
  Оптимизму этих девушек можно было только порадоваться. Но тут же с сожалением подумалось, разве это жизнь? Выживание на выносливость! В Калининград и область в те годы после выселения всех местных жителей немецкой национальности направлялись молодые люди и целые семьи из ближайших российских областей, а также из разоренных войной украинских и белорусских деревень и сёл.
  Ясное дело, что мои впечатления о Калининграде, которые я получил в результате своего знакомства с городом, были настолько безрадостны, что мне с глубокой жалостью думалось о тех людях, которые в те годы были первыми поселенцами этих территорий.
  Главные трудности у приезжих возникали не столько с устройством на работу, сколько с возможностью найти жильё, которого катастрофически не хватало. Эту ситуацию в полном объёме испытывали наши офицеры, которые получали назначение служить в этих местах, что мне пришлось испытать на собственном опыте буквально несколько месяцев спустя.
  Конечно, в Калининграде и окрестных городах и посёлках сохранились от разрушений во время войны жилые дома и очень популярные у немецких жителей коттеджи. Например, подобные уютному домику, в котором обитал Штирлиц, советский разведчик, главный герой из примечательной и впечатляющей телеповести "Семнадцать мгновений...". Но этого было явно недостаточно. Вот и приходилось большинству приезжих ютиться, где попало.
  Несколькими строками выше я привёл только один случай моего знакомства с местными девушками, который в силу определённых обстоятельств долгого продолжения не имел. Других встреч, надо отметить, было предостаточно, которые, как правило, происходили в компании вместе с ребятами. По правде, говоря, мне не встречались такие особы, чтобы можно было обалдеть, восхититься, обомлеть, остолбенеть и всё такое в этом роде. В одной нравилось одно, в другой было интересно что-то ещё, а третьи вообще не привлекали внимание.
  Действительно, нет необходимости торопить время. Однако, как оказывалось, некоторые ещё, будучи курсантами, становились счастливыми, как они себя считали, обладателями "второй половины". Острословы над ними подшучивали, дескать, вот ещё кто-то стал обладателем "чемодана без ручки", что означало: "тяжело нести, но и бросить жалко". Например, как Гена Соловьёв, Саша Рожков, Боря Зимин и некоторые другие.
  Недостатка в посещении вечеров отдыха в нашем училище, надо откровенно сказать, представительницами прекрасного пола никогда не было. Особенным вниманием с их стороны пользовались курсанты выпускного курса. Может быть, это было приятно и даже льстило, но одновременно, думалось, зачем слишком увлекаться, если на носу годовая экзаменационная сессия, следом идут Государственные экзамены, а затем трёхмесячная стажировка на кораблях. Тут не до сердечных воздыханий.
  
  Как-то так получилось, что все экзамены (семестровые и Государственные) я сдал без троек, можно сказать, без особого напряжения. Однако хочу сказать, что на одном экзамене со мной произошло непонятное явление, которому до сей поры я не могу найти объяснение. Случилось следующее. Предстоял очередной экзамен по радиотехнике, радиолокации и использованию РТС. Готовился нормально, всё вроде бы повторил качественно, особенно уделил внимание вопросам практической работе на аппаратуре. Вышел к экзаменационной комиссии, взял билет, прочитал вопросы, но совершенно ничего не понимал и не видел, что там написано. Странное было состояние, не волновался, какая-то прострация одолела моим сознанием. Подошло моё время отвечать, вышел к доске и стал что-то говорить, рисовал какие-то диаграммы, графики, но что же в реальности говорил - ничего не помню, как будто это говорил не я сам, совершенно не соображая и не слыша своего голоса. Наконец, вдруг как бы очнувшись из небытия, услышал голос преподавателя капитана 3-го ранга Канунникова, предлагавшего мне перейти к третьему вопросу.
  Далее произошло то, что и должно быть на самом деле, услышав его реальный голос, я прочитал третий вопрос билета, где было написано: подготовить радиопередатчик Р-641 к работе, настроить на нужную частоту и подать высокое напряжение на излучение. Помню, как сейчас, я подошёл к огромному чуть ли не до самого потолка радиопередатчику, подал питание, а затем произвёл комбинацию нужных действий с переключением нужных ручек и тумблеров для настройки на нужную частоту. Затем без всяких волнений повернул переключатель на подачу излучения в эфир и лампочка, имитирующая нахождение высокого напряжения на передающей антенне, загорелась. Задание выполнено!
  Я повернулся к столу, где находилась экзаменационная комиссия, и чётко доложил, что ответ по билету закончил. Никаких дополнительных вопросов ко мне не последовало. Тут же я заметил долговязую фигуру капитана 3-го ранга Канунникова, который стоял за моей спиной и, видимо, внимательно наблюдал за моими действиями при работе с передатчиком. Не скрывая сдержанной улыбки, Канунников сказал, чтобы я сдал свой экзаменационный билет и пригласил для сдачи экзамена очередного курсанта. В коридоре, где волновались мои товарищи, ожидая своей экзаменационной участи, с интересом стали расспрашивать, как прошёл у меня экзамен, на это я ответил, что ничего не помню, наверное, провалился, полнейший афронт. К моему превеликому удивлению при объявлении результатов экзамена зачитали, что я получил отличную оценку. Что такое произошло? Не знаю. Настоящее чудо, фантасмагория, не иначе? Возможно, это был мой ангел-хранитель, предначертавший дальнейший ход событий для меня? В течение всей моей продолжительной и разнообразной жизни ничего подобного больше не запомнилось, хотя, возможно, какие-то знаки и предупреждения были, которым я не придавал значения, а напрасно.
  В скором времени, однако, после выпуска из училища, как показали дальнейшие события, эта экзаменационная оценка по радиотехнике сыграла определённую роль в моей дальнейшей судьбе. Видимо, об этом придётся рассказать отдельно.
  Незадолго до экзаменов нам предложили каждому написать свои пожелания, на каком флоте и на каких кораблях хотели бы продолжить службу. Мы все, конечно, понимали, что это будет являться для нашего командования только приблизительным ориентиром, и не послужит серьёзным аргументом для принятия окончательного распределения. Однако, как показала реальная жизнь, во многом наши желания относительно выбора флота были реализованы. Так, например, наши севастопольцы, пожелавшие служить на Чёрном море, а таких набралось не более десяти человек, с превеликой радостью узнали после выпуска, что их направили, как они и просили - на Черноморский флот. Подавляющее большинство выразили желание служить на Тихоокеанском флоте и их просьба, естественно, была выполнена. Я выбрал Балтику и намеревался попасть на эскадренный миноносец желательно нового тогда проекта "30-бис". Мой выбор частично был удовлетворён: распределение получил в распоряжение Командующего Балтийским флотом. На стажировку попал в Либаву в дивизион эскадренных миноносцев.
  
  Перед убытием на трёхмесячную военно-морскую стажировку приказом начальника училища нам присвоили звание "мичман-курсант" и выдали офицерские фуражки с белыми чехлами, которые мы называли "мичманками". Без особого труда, преобразив фабричные несуразные головные уборы, что-то отрезав, а где-то что-то добавив и перетянув белые чехлы, как считали нужным, фуражки-мичманки приобрели в соответствии с нашим пониманием нормальный морской вид. Кстати говоря, в курсантские годы я уже не пытался увеличивать ширину брюк ни с помощью "торпедирования", ни с помощью вставки клиньев. Просто-напросто ещё в Севастополе сшил по заказу из тонкого чёрного сукна и белого гладкого полотна две пары необыкновенной ширины брюк, которые одевал, когда было возможно, даже будучи офицером.
  Рассчитавшись с училищем полностью за осенне-зимнее обмундирование по вещевому аттестату, за пользование библиотечным фондом и другими материальными средствами на кафедрах и лабораториях, заплатив комсомольские взносы за три месяца вперёд, я почувствовал, как связь с училищем постепенно сужается и вот-вот прервётся окончательно. У меня даже появилась некоторая обида, неудовлетворённость, когда категорично заявили, чтобы мы не оставляли своих личных вещей и предметов в училище. Разве трудно было предоставить маленькую кандейку, куда бы мы сложили свои альбомы с фотографиями, личные книги, тетради и блокноты с разными записями? У меня получился увесистый пакет, который на практику не возьмешь. Не зная, куда припрятать свои вещички на трёхмесячный срок, попросил Гену Соловьёва, молодого женатика, сохранить у него в семейных апартаментах. Он согласился. Однако его любознательные домочадцы мой пакет раздраконили, разобрали, растащили и уничтожили. Спасибо, что хоть только один альбом с фотографиями каким-то образом сохранился.
  Наконец, получив в училище полный расчёт: курсантский денежный оклад в размере 150 рублей за три месяца, а также премиальные за успешные результаты сдачи Государственных экзаменов (мне выдали 75% от месячного оклада, поскольку была одна четвёрка), продовольственный аттестат и предписание, мы все разъехались кто, куда по своим флотам, базам, кораблям.
  В соответствии с распределением наша группа в составе четырёх курсантов (Анатолий Гулько и я из одного класса, а другие два товарища из другого класса, по фамилиям я сейчас их не помню) поездом отправились в Либаву, на дивизион эскадренных миноносцев.
  Либава (Лиепая) - приморский город на берегу Балтийского моря, осталась в памяти, как чистенький, аккуратный, с большим количеством зелёных насаждений, в большинстве своём с не очень высокими, уютными, преимущественно деревянными покрашенными в жёлтые или зелёные цвета домами. Среди городских зданий возвышалась готической постройки католическая кирха, весьма чётко видимая с моря, а потому являвшаяся в дневное время и в ясную погоду для штурманов хорошим навигационным ориентиром. Всё это придавало городу свой особенный характерный колорит. Мне сразу вспомнилась Рига, особенно ещё и потому, что в летние месяцы, когда созревали первые яблоки - белый налив, которые продавались, как и в Риге, везде и в изобилии, на рынке, в магазинчиках, в ларёчках, на лоточках, то всё окружающее пространство, казалось, наполнялось приятным яблочным ароматом.
  В северной части города уже было всё по другому, как-то не так уютно, по-пролетарски, по-рабочему, там находился судоремонтный завод "Тосмаре", вблизи от которого на побережье были оборудованы причальные сооружения для торговых судов. Неподалёку располагался военный городок, где проживали семьи моряков, преимущественно военных. В этой части города, надо отметить, находился огромный православный храм, чем-то напоминающий, как мне казалось, Исаакиевский Собор, в те годы не действующий и используемый в качестве Базового матросского клуба. Говорили, что, якобы, когда в 1904 году отправляли 2-ю Тихоокеанскую эскадру под командованием вице-адмирала З.П.Рожественского на Русско-японскую войну, в этом храме проходили богослужения. Либава ещё в царское время являлась крупной морской базой русского военно-морского флота.
  В Военной гавани, для входа в которую надо было пройти, минуя разводной Воздушный мост, базировались подводные лодки и надводные корабли. Все береговые причалы и места стоянки на внешнем рейде были надёжно защищены от прямого воздействия морских волн в штормовых условиях специальными гидротехническими сооружениями.
  Дивизион эсминцев, дислоцировавшихся в Либаве, состоял из четырёх единиц, построенных ещё в довоенный период, и принадлежал к славному племени эскадренных миноносцев проектов "7" и "7у", в большинстве своём героически воевавших не только на Балтике, но и на других флотах. История создания и строительства кораблей этого класса, которых к началу Великой Отечественной войны насчитывалось около полусотни, весьма удивительна и чрезвычайно интересна. Но, пожалуй, заслуживают глубокого уважения моряки, служившие на этих кораблях, и оставившие светлую память, славными боевыми победами над врагом. В памяти сохранились и трагические случаи гибели кораблей при выполнении боевых заданий, и нам, нынешнему поколению, не надо забывать имена наших моряков-героев, отдавших свои жизни в неравных боях. Геройски погибли эсминцы "Сметливый", "Скорый", "Артём", "Володарский", "Калинин", "Яков Свердлов". Светлая им память. Знаем и помним, чего стоила нашим эсминцам эвакуация обороняющегося гарнизона с полуострова Ханко? А переход основных сил Балтийского флота из Таллинна в Кронштадт, где основными кораблями охранения были "семёрки"? А участие в обороне Ленинграда? С ходу всего не перечислишь.
  Нас распределили, по одному мичману-стажёру на каждый эсминец. Анатолий Гулько оказался на краснознамённом корабле "Вице-адмирал В.П.Дрозд", носящем имя Командующего эскадрой КБФ в годы войны. Другие эсминцы дивизиона также участвовали в боевых действиях, выполняя разные задачи. Я сейчас жалею, что ничего не записал о тех военных эпизодах, в которых конкретно участвовал эсминец, на котором проходил стажировку.
  В течение почти трёх месяцев я находился под вниманием и контролем капитан-лейтенанта Михаила Гринёва, командира штурманской боевой части эсминца. Младшего штурмана - командира ЭНГ на корабле по неизвестной мне причине не было, и я считал себя неформальным дублёром старшего штурмана. Если честно сказать, то стажировка мне показалась какой-то безответственной: никаких отчётов, ни зачётов за всё время пребывания в роли стажёра ни на корабле, ни тем более в училище не потребовали, да и задачи такой не ставили. Всё зависело от личной инициативы. Мне даже иногда казалось, мой штурман - Михаил Гринёв даже устал от моих надоедливых и регулярных вопросов и всего того, что мне хотелось узнать и самостоятельно выполнять.
  Корабль довольно часто выходил в море для выполнения частных задач в соответствии с планом боевой подготовки, за исключением субботы, воскресенья и, само собой разумеется, понедельника, отведённого дня политзанятий с личным составом. Все выходы в море были, как правило, в дневное время: после подъёма флага на корабле играли тревогу и объявляли: "Корабль к бою и походу подготовить!", а до захода солнца мы уже швартовались к родному причалу. Офицеры и мичманы, кто не на дежурстве, все свободны и расходись по домам. Идиллия, какая-то, а не суровая морская служба в дали от родных берегов. Стажёры имели свободный сход на берег без всякого ограничения, и вообще никого не интересовали: на корабле ты или в городе. Я даже в течение нескольких дней не мог найти своего одноклассника с соседнего эсминца Толю Гулько. Потом как-то спрашиваю, где пропадал? Ответил с невозмутимым видом, что, дескать, познакомился с хорошей компанией.
  Однако в этой приятной и спокойной стажировке наступил почти двухнедельный перерыв: в штаб ЛиВМБ пришла депеша с указанием откомандировать курсантов-стажёров согласно списку одних на крейсер "Михаил Кутузов", других на крейсер "Дмитрий Пожарский". Оказалось, что эти корабли участвовали в торжествах по случаю Дня Военно-Морского флота в Ленинграде и теперь возвращались к местам постоянной дислокации на Черноморский и Северный флоты соответственно.
   К своей радости я был определён на знакомый мне крейсер "Михаил Кутузов". Маршрут перехода в Севастополь, естественно, предусматривал пройти вокруг Европы. Анатолия Гулько ожидало плавание на крейсере "Дмитрий Пожарский" мимо Скандинавского полуострова в Североморск.
   Для меня это был второй дальний морской поход. Никакие заходы в иностранные порты на этот раз не планировались, но побывать после годичного отсутствия в Севастополе - городе России вечной морской славы, была прекрасная идея.
  
    []
  
  Нас на крейсере "Михаил Кутузов" собралось не более двадцати курсантов выпускного курса. К всеобщему неодобрительному курсантскому удивлению мы узнали, что на корабле в качестве дублёра командира БЧ-1 проходил практику курсант первого курса Черноморского училища Игорь Касатонов, сынок Комфлота адмирала В.А.Касатоновва. Вот так, по блату, салага-первогодок стал дублировать обязанности штатной офицерской должности капитана 3 ранга, а нас, мичманов, даже в штурманскую рубку не пускали. Служба Игоря Владимировича Касатонова под сенью своего всемогущего папаши прошла, как говорится, без сучка и задоринки. Династия. Но это другая тема для разговора.
  
  Но так, чтобы мы не мыкались без дела, расписали нести вахту кого куда. Я попал на ФКП, где безвылазно, на самой верхотуре крейсера в своём глубоком и мягком кожаном кресле молчаливо, задумчиво и, казалось, абсолютно безучастно, даже не переговариваясь с ГКП, сидел старший на переходе Командующий эскадрой Черноморского флота контр-адмирал В.Ф.Чалый. Там, на ФКП, в непосредственной близости от адмирала, кресло которого располагалось в глубине рубки так, что выражение его лица не было видно, мы несли, можно сказать, бесполезную и никому не нужную трёхсменную вахту в течение всего перехода. При смене вахты мы поначалу обращались к нему за разрешением, видимо, это ему надоело, и он разрешил нам меняться без доклада.
  
    []
   Василий Филиппович Чалый (1911-1970), вице-адмирал (1958г.)Командующиц эскадрой Черноморского флота с 1956 по 1961 годы.
  
  Однажды Василий Филиппович неожиданно попросил меня рассказать о себе. Продолжая всматриваться в морскую даль, и периодически прикладывая к глазам бинокль, я кратко стал рассказывать о себе. Он слушал, можно сказать, внимательно, не перебивая. Затем неожиданно, как бы вразрез моим словам, спросил просто и открыто, как у старого знакомого:
  - Ты знаешь моего Ваську?
  От такого поворота я слегка опешил, а потом вспомнил, что курсом младше ещё в Севастополе учился курсант Василий Чалый, но он ничем не выделялся, не хвастался своим отцом, не требовал к себе повышенного внимания, спортсмен был ловкий, хорошо плавал, да и разговоров на такую тему никто не вёл. Через мгновение я ответил, что такой курсант мне известен. На этом наш короткий диалог прервался, и продолжения не имел.
  Может быть, он, выполнявший обязанности старшего перехода, подумал, почему бы ему, пользуясь своей властью, было не взять на крейсер своего сына Ваську, курсанта старшего курса, в качестве дублёра, допустим, командира корабля, ну на худой конец, скажем, старпома, как это сделал адмирал В.А.Касатонов со своим сыном первокурсником? Так нет же, не взял.
  При несении вахты мы записывали в свой вахтенный журнал всё, что видели вблизи крейсера на дальность возможной оптической видимости бинокля. Пожалуй, это и было только интересно для нас, курсантов, следить за окружающей обстановкой, но для навигационной практики такая вахта особой ценности не имела.
  По прибытию в Севастополь нас списали с крейсера "Михаил Кутузов" и рекомендовали особенно не задерживаться здесь по старой памяти, а своевременно отправляться к местам своей стажировки.
  Мне бы надо было, возвращаясь на Балтику, в Либаву, как-нибудь ухитриться и взять отдельный от всех остальных билет, чтобы заехать в Москву, и повидаться с мамой, но этого не получилось. Необходимость в этом существовала, как я узнал значительно позже, но мне тогда об этом ничего не было известно. Оказывается, что уже тогда мама чувствовала себе не очень хорошо, но по своему обыкновению, никогда не жаловалась на своё состояние здоровья.
  Последние дни стажировки не сохранили в памяти каких-либо интересных событий, а даже наоборот оставили какие-то унылые и безрадостные воспоминания. Сентябрь выдался ветреный, дождливый, прохладный. Однажды от сильного порыва ветра, когда я находился на мостике и, высматривая какие-то навигационные ориентиры, склонился к пеленгатору, то в этот момент от моего неловкого движения с головы сорвало мичманку. Это меня очень огорчило. Спасибо, что помог мне справиться с этой потерей командир БЧ-3, который выделил из своих запасов давно изношенную и мало пригодную для носки старенькую фуражку. Для того, чтобы чувствовать себя более-менее уверенно среди личного состава при нахождении на верхней палубе и мостике и не дрожать от холода, как испуганный суслик, я поделился своими заботами с боцманом. Он, как ни странно, тоже не был безучастен к моему бедственному положению и выделил на временное пользование старый, потрёпанный и замызганный альпак. В каюте по ночам был далеко не Ташкент, а попросту не уютно и холодно, и калориферы, как назло, не грели. Да к тому же из-за полного отсутствия денег, которых, разумеется, на три месяца растянуть не удалось, то посещение города с его увеселительными заведениями пришлось сократить до минимума. Короче говоря, не только я, но и все мои товарищи с соседних кораблей только и ждали команды возвращаться в училище. Дни ожидания, как в таких случаях обычно бывает, тянулись, как назло, долго и бесконечно. Но всё-таки наступил долгожданный момент.
  В последних числах сентября наша команда из четырёх человек поездом из Либавы без происшествий прибыла в Калининград. Радостные, весёлые и бодрые возвращались из различных мест стажировки остальные выпускники. Делясь своими накопившимися в большинстве своём яркими впечатлениями за время трёхмесячного отсутствия, предвкушали наступление последнего решающего этапа на тот момент в своей курсантской жизни.
  Однако для меня эти дни оказались очень тревожными. Не успев переступить порог училищного кубрика, как мне вручили несколько объёмных конвертов с письмами от сестры Жени. Меня сразу встревожило то, что письма были почти месячной давности и отправлены из Москвы, а не из Ленинграда, где тогда она проживала. Из этих писем я узнал, что мама находится в больнице с малоутешительным диагнозом - инсульт головного мозга. Это оказалось очень волнительно и беспокойно ещё и потому, что я узнал о болезни мамы так поздно. Женя срочно приехала в Москву и часто навещала маму в больнице. К счастью, как писала Женя в последующих письмах, болезнь потихоньку отступала, критический момент болезни миновал, и дело шло на поправку. Однако это известие мало успокаивало, и моё состояние по-прежнему было наполнено волнением, беспокойством и тревогой. Для меня теперь главным желанием было, как можно быстрее освободиться от всех предстоящих организационных мероприятий и выехать в Москву, чтобы увидеть и приободрить маму, всё ещё находящуюся в больнице.
  
  В училище с курсантами других курсов, возвратившихся к тому времени из отпусков и практики, полным ходом шёл учебный процесс. Для нас, выпускников, выделили отдельный кубрик, чтобы мы, не мешая общей налаженной внутренней курсантской жизни, могли спокойно подготовиться к последним дням своего нахождения в училище.
  
   Диплом штурмана надводного корабля об окончании Высшего Военно-морского училища в 1957 году. [Верюжский]
  
  Нам объявили, что дипломы об окончании училища давно выписаны и будут вручены вместе с кортиками и лейтенантскими погонами на торжественном построении при зачтении приказов Министра Обороны СССР о присвоении первого офицерского звания "лейтенант" и ГК ВМФ о назначении для прохождения дальнейшей службы.
  
  
  Дожидаясь возвращения из Москвы начальника училища контр-адмирала А.М.Богдановича с подписанными приказами, мы тем временем без всякой спешки и суеты организованно и быстро получали заблаговременно сшитую по индивидуальным заказам, а потому аккуратно сидящую на каждом по фигуре повседневную и парадную офицерскую форму с уже пришитыми лейтенантскими погонами, и тут же с большим желанием примеряли, стараясь как бы привыкнуть к её ношению. Помимо нескольких белых рубашек с чёрными галстуками, комплектами летнего и зимнего нательного белья нам выдали также легкое байковое одеяло с полосатым наматрасником и набор постельного белья. Вещей получалось непривычно много, и наш кубрик на какой-то период превратился похожим на вещевой склад. Те ребята, которые имели родственников в Калининграде или обзавелись семьями, весь свой достаточно объёмный скарб отвозили по домам. Другим, в том числе и мне, пришлось комплектовать чемоданы, которые удалось отправить багажом. При себе у меня остались только самые необходимые предметы и личные вещи на первый случай.
  
  
  Наконец стало известно, что начальник училища контр-адмирал А.М.Богданович 1 октября 1957 года добился аудиенции и подписал приказ о присвоении первых офицерских званий у Министра Обороны СССР Маршала СССР Г.К.Жукова, который оставался на этой должности последние денёчки, не зная и не ведая об этом. На исходе третьих суток пришло очередное сообщение из Москвы, что Главнокомандующий ВМФ адмирал С.Г.Горшков подписал приказ о наших назначениях. Последовало указание, чтобы в училище готовились к выпуску.
  
  
  В первых числах октября 1957 года на училищном плацу в торжественной обстановке при построении всего личного состава после зачтения приказов нам вручили дипломы, лейтенантские погоны и морские офицерские кортики. Вся эта процедура была красива, но носила несколько искусственный характер, поскольку мы, выпускники, стояли в строю отдельной ротой уже в офицерской форме.
  
  Проведение дальнейших мероприятий, как я уже отмечал, ограничилось прощальным вечером отдыха с командирами, преподавателями и знакомыми из числа гражданского населения в нашем клубе, в каком-то скомканном, суетливом, несерьёзном и чуточку пьяном виде. Вспоминаю, что мне совершенно не хотелось проявлять никаких восторженных и радостных эмоций. Скорей всего мне было грустно не только от расставания с училищем, но и по причине болезни мамы, встретиться с которой я стремился как можно быстрей.
  
  Накануне выпуска нам выдали первое месячное офицерское жалование, огромную, как мне казалось, по тем временам сумму 1600 рублей сразу за два месяца. Выписанное служебное предписание обязывало меня во второй половине ноября 1957 года прибыть в распоряжение Командующего Краснознамённым Балтийским флотом в Балтийск (бывший Пиллау), где тогда размещался штаб КБФ, за получением в управлении кадров назначения на первую офицерскую должность.
  
  
  На этом моя подготовка к самостоятельной офицерской флотской службе, продолжавшаяся в течение десяти лет, включая шесть лет обучения в нахимовском училище, завершилась. Меня, также как и всех выпускников 1957 года Балтийского Высшего Военно-Морского училища, которые были распределены на все флоты необъятной нашей Родины, в новой жизни ждали неизведанные служебные и жизненные пути.
  
  
  В тот момент, осознавая, что в моей жизни произошёл важный, можно сказать, поворотный момент. В силу сложившихся обстоятельств я не мог себе позволить долго задерживаться и стремился скорей увидеть маму, узнать её состояние и самочувствие. В числе самых первых, буквально на второй день после выпуска, я уехал в Москву и расстался со своими однокурсниками, которые ещё продолжали отмечать завершение учёбы, но уже по своим личным планам.
  
  
  Маму я застал всё ещё находящуюся в больнице. Ей по-прежнему был предписан постельный режим, разговаривала она пока с трудом, но мне почему-то казалось, что каждое моё посещение приносило ей силы и придавало большое желание быстрей поправиться. И действительно, медленно, постепенно, день ото дня болезнь отступала. Сначала ей разрешили передвигаться по палате, вскоре она уже самостоятельно ходила по больничному коридору. Наконец к окончанию отпуска я привёз маму из больницы домой. Хотя полного выздоровления ещё не наступило, но процесс на улучшение общего состояния был заметен, и это радовало. Чувство беспокойства, однако, о состоянии здоровья мамы у меня не проходило и после того, когда закончился отпуск, и пришлось убыть к месту своей офицерской службы. В те годы, к счастью, всё обошлось благополучно, и мама поправилась.
  
  Хочу с благодарностью отметить, что в эти трудные и тяжёлые для мамы дни её болезни большое внимание и заботу проявила моя сестра Женя. Она часто приезжала из Ленинграда, каким-то образом приспосабливаясь, выкручиваясь, успевала одновременно не запускать свои семейные дела в Ленинграде, к которым прибавилось воспитание второго ещё маленького сына Димы, родившегося в 1955 году.
  
    []
   Моя сестра Евгения Александровна Захарова с сыновьями Юрой (1948 года рождения) и Димой. Ленинград. 1957 год.
  
  В отношении меня Женя на незыблемых основах старшинства и непоколебимых, непререкаемых и неизменных принципах, как она всегда считала, своего авторитета методично и непрерывно, продолжала учить, воспитывать, инструктировать, давать указания, рекомендации и наставления, образно говоря, как и прежде, прессовать. Теперь, когда я приобрёл полную жизненную самостоятельность и независимость, характер этого наставительного давления приобрело личностное направление, главной особенностью которого являлось непреодолимое желание изменить мой холостяцкий статус. Она рассказывала, какие невероятные, ужасные, страшные, трагические истории могут произойти с неженатым мужчиной.
  
   Первая лейтенантская фотография с сестрой Е.А.Захаровой. Москва. Октябрь. 19567 год. [Верюжский]
   Первая лейтенантская фотография с сестрой Е.А.Захаровой. Москва. Октябрь. 1957.
  
   Однако её пугающие и устрашающие страшилки меня не беспокоили. Основным доводом в свою пользу у меня был наглядный и не вызывающий сомнение аргумент, когда я ссылался на своего папу Александра Николаевича Верюжского, который после возвращения с Гражданской войны и демобилизации из Рабоче-Крестьянской Красной Армии обзавёлся семьёй только в тридцать лет, а мне, дескать, всего-то двадцать два. Так что у меня есть, как я с непреклонностью парировал все уговоры, достаточно времени, чтобы насладиться личной свободой и испытать все прелести холостяцкой жизни.
  
  Первый офицерский отпуск подходил к завершению, и меня больше беспокоило моё дальнейшее служебное положение и место назначение, которое, как я настраивался, должно было быть, естественно, на боевом корабле и непременно штурманом.
  Наконец наступил день, когда я отправился в свою офицерскую неизвестность. И это, пожалуй, требует отдельного разговора.
  
  
  Прежде чем завершить эти свои воспоминания, хотелось бы сказать добрые слова благодарности всем однокурсникам, с которыми прожил четыре курсантских года в училище.
  
  Мне, например, известно, что по инициативе некоторых наших однокашников проводилась встреча в 1977 году в Калининграде по случаю 20-летия со дня выпуска, на которой мне не удалось присутствовать.
  
   Двадцать лет после выпуска. Слева направо: К.Н.Поспелов - зам.начальника факультета по политической части; Анатолий Сезоненко; Геннадий Спрыжков; Николай Онищенко; Иван Иванович Блик - начальник штурманского факультета БВВМУ ; И.В.Арутюнов - командир роты; Юрий Котт; Анатолий Гальперин; В.Караевский; Геннадий Иванов; мичман из строевого отдела. Сидят: Анатолий Черцов, Анатолий Вдовиченко и Анатолий Зозуля. Калининград. 1977 год. [Верюжский]
  
   Слева направо: К.Н.Поспелов (зам нач. факультета по политической части), Анатолий Сезоненко, Геннадий Спрыжков, Николай Онищенко, И.И.Блик (начальник штурманского факультета), И.В.Арутюнов (командир роты), Юрий Котт, Анатолий Гальперин, В.Караевский, Геннадий Иванов, фамилия не уст. (мичман из строевой части). Сидят: Анатолий Черцов, Анатолий Вдовиченко, Анатолий Зозуля. Калининград. 1977 год.
  
  
  Не трудно прикинуть, что большинству наших выпускников сейчас перевалило за семьдесят, а это многовато и, можно предположить, что уже не все здравствуют. Теперь же такие встречи становятся, всё более призрачны и даже затруднительны в организационном плане. Хотя всё может быть, если найдутся настоящие активисты, которые проявят деловитость, не дожидаясь очередной "круглой даты".
  
  Дорогие однокурсники и выпускники всех курсов штурманского и других факультетов Черноморского Высшего Военно-Морского училища имени П.С.Нахимова и Балтийского Высшего Военно-Морского училища! Желаю Вам всем доброго здоровья, счастья, радости, успехов и полного благополучия! Берегите себя!
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"