К. Вернер : другие произведения.

Двери и Пороги

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Всё, или почти всё в нашей жизни - это истории. Двери, которые мы открываем и пороги, через которые переступаем, не исключение. Истории рождаются из идей. Но что если идея, губительная и опасная, обретёт не только физическое воплощение, но и самосознание, в мире, где монстры - не выдумка, а суровая обыденность?

Двери и пороги

  

Intro

  
   Если вы думаете, что эта история об ужасах, или о битвах с монстрами, или, может, о дружбе или вражде, или о том, как сделать плохонькую пародию на сериал "Сверхъестественное" и не подать виду, вы ошибаетесь. Эта история о социальных животных. Она начинается с меня, с социального животного, которое пришло убивать других социальных животных. Начинать историю с себя - не эгоцентризм, не обманывайтесь. Это естественный ход событий: все истории начинаются с рассказчика. Так что она начинается с меня, стоящего в окружении разваливающихся стен и подсвечивающего фонариком нечто несообразное, чуждое нашему миру, но всё же живущее в нём.
   Существо тихо взвизгивает. Свет фонаря, впечатывающийся в морду, заставляет монстра скривиться, зажмурить все три чёрных глаза и подтянуть хоботок к складчатой жирной груди цвета обескровленной свинины. Когти, больше напоминающие серпы, насаженные на сардельки пальцев, царапают воздух. Похоже, оно растерялось, как человек, открывший шкаф и вместо пальто обнаруживший там бабайку из полузабытых сказок бабушки, и, как этот самый человек вот-вот должно прийти в себя и заорать. Ждать, пока оно оклемается, нет ни смысла, ни желания. Не смотря на то, что упыри, как величала этих существ Татьяна Игнатьевна, кажутся неповоротливыми бочками на коротких лапках, двигаться они, при острой необходимости, могут быстро. Слишком быстро, чтоб вот так рисковать. Палец впечатывается в курок. Тетива арбалета тихонько тренькает.
   Одно из немногих преимуществ метательного оружия - беззвучность. На нашей охоте, как любила говорить Татьяна Игнатьевна, шумят или идиоты, или будущие покойники, что суть одно и то же. Когда-то я даже с ней спорил, приводя бесчисленные аргументы в пользу того, чтоб обзавестись пистолетом. Теперь я уже не спорю. Нет желания и сил, а в последнее время и возможности. Правда, пистолетом я всё же обзавёлся и как последний дурак не взял его с собой. Почему? Скоро расскажу.
   Болт входит в упыря легко, пронзая то место, где вытянутая безухая голова переходит в круглые плечи. Существо таращится на меня с обидой и непониманием, а потом падает. Из зубастой пасти твари вырвается тенью нерождённого крика короткий скрипучий вздох. Под тушей стремительно набухает лужа синеватой крови. Рядом с лестницей, ведущей в котельную заброшенного детского сада виснет острый запах, смешиваясь с вонью плесени, подгнивших досок, разлагающихся тел и испражнений.
   Не отводя взгляда от темноты, я перезаряжаю арбалет, действуя в основном на ощупь. Довольно глупо с моей стороны. Упыри, в отличие от людей, прекрасно видят в темноте. В обычной ситуации мне следовало бы прийти рано утром, когда стая мирно спит, и просто поджечь заброшку. Однако сейчас меня толкает вперёд не чувство долга, и даже не пристальный взгляд Татьяны Игнатьевны, который я чувствую затылком каждый раз, когда задаюсь вопросом, а на кой, собственно, это всё. Нет, сегодня особый случай. Сегодня я не собираюсь безжалостно выжигать до основания логово мерзких тварей с тварями вместе. Сейчас мне нужно только то, из чего выстроила гнездо их матка.
   Не верьте легендам. Не верьте фильмам. И ни в коем случае не верьте Стокеру или Эн Райс. Упыри не превращаются в летучих мышей, волков или туман, не спят в могилах, не светятся на солнце и уж точно не заражают людей укусом. Если не считать скорости, огромных зубов и социального устройства, никаких сверхспособностей у них нет. Да и это скорее не сверхспособности, а просто особенности. Что касается размножения, могу, с ответственностью человека, уничтожившего два гнезда, сказать: они яйцекладущие. Социальное устройство упырей напоминает таковое у муравьёв, пчёл, или, если угодно, ксеноморфов из небезызвестного фильма. Упыри-рабочие, вроде того, который сейчас подыхает на полу, поддерживают гнездовье в относительно жилом - по меркам упырей, конечно - состоянии. Они оттаскивают непригодные для строительства останки жертв подальше от места своего обитания, латают вязкой слюной дыры в стенах и ухаживают за молодняком. Упыри-солдаты - впрочем, их уместней называть охотниками - ловят то, чем можно накормить других членов улья. У упырей нет особых пищевых пристрастий, вопреки истории того же Стокера. Годится всё, в чём достаточно белка, так что кормом становится то, что не может от упыря удрать. Чаще всего не могут удрать как раз люди. Как по мне, вина за это лежит скорее на человечестве в целом и каждом человеке предпочёвшем фаст-фуд утренней пробежке в частности, но кто я собственно такой, чтоб осуждать. А ещё у упырей есть матка. Глава клана, существо, бесконечно занимающееся воспроизводством новых тварей, большую половину из которых, впрочем, она сама и съедает, так и не дав им вылупиться из яиц.
   Воздух легко колеблется. В темноте раздаются мягкие и быстрые шаги. Я мысленно ругаюсь. Как правило, на ночь весь улей дружно выходит на охоту, оставив матку на попечение пары рабочих, один из которых постоянно остаётся при своей королеве и её выводке, блюя в глотки новорождённых упырят питательной субстанцией и перекладывая яйца с места на место. И это не разумное осознанное решение, которое можно изменить в любой момент. Упыри - животные, они руководствуются инстинктами, а инстинкт - это нечто непреодолимое.
   Не дожидаясь броска, я вскидываю арбалет. Луч фонаря отплясывает по голой стене, выхватывая из темноты сломанный детский стульчик, пару досок и припорошенные пылью бутылочки из-под боярышника. Не трудно догадаться, куда исчезли те, кто вздумал этот боярышник здесь распивать. Я озираюсь по сторонам. Белое пятно света хаотично мечется по полу и по стенам. Затем раздаётся почти мелодичный свист. Упыри, как коты, сообщают своим собратьям о местоположении добычи, прежде чем напасть. Я вскидываю арбалет к источнику звука, метя в потолок и, мысленно матерясь, вдавливаю курок. Чёрный упырь-охотник ловко спрыгивает на пол, приземляясь на тонкие длинные конечности. Болт чиркает по облупившейся штукатурке. Охотник прыгает на меня, и я рефлекторно изо всех сил наотмашь бью его арбалетом по плоской морде. Стекло фонарика трещит, однако фонарик работать не перестаёт. Упырь застывает на короткое мгновение, покачиваясь на тонких ногах. Он снова прыгает, прижимая меня к полу всей своей массой. Когти распарывают дешёвую китайскую куртку, футболку и погружаются в плоть. Больно до того, что слёзы наворачиваются на глаза. Арбалет падает на пол, фонарик перестаёт работать, оставляя нас в темноте. Лицо обдаёт зловонным дыханием.
   Вот почему логова упырей следует выжигать днём. И никаких особых случаев. Никаких походов ночью. Татьяна Игнатьевна убила бы меня за одну мысль. И правильно сделала бы. Впрочем, я здесь не только ради охоты и наживы. Я здесь ещё и ради того, чтоб проверить одно предположение.
   Упырь-охотник не торопится. Дело в том, что пищеварительный фермент в улье могут вырабатывать только рабочие. Как правило, они оттаскивают ещё живую жертву в логово, нанеся ей пару-тройку ран. Тут уже вступают в дело рабочие, обильно заливая несчастному в глотку желудочный сок. Когда жертва как следует переварится - напоминаю, перевариваться ей предстоит живьём - улей приступает к трапезе. Ну, я ведь уже говорил, что Стокеру верить не стоит?
   Фонарик последний раз подмигивает. Тара из-под боярышника вспыхивает коричневатыми бликами. Упырь неожиданно соскакивает с меня. Как я уже говорил, животные - а упыри это именно животные - руководствуются инстинктами. И один из их инстинктов - тащить в гнездо всё блестящее. В дело идут битые стёкла, пустые бутылки, золотые украшения жертв... и это, собственно, главная причина, по которой я пришёл сюда ночью. Золотые украшения, а ещё счета за свет, воду, газ и тот факт, что болты, патроны и ножи не раздают за так всем охочим прямо на улице.
   Упырь-охотник двумя быстрыми шагами добирается до "сокровища". Не дожидаясь, пока он вспомнит о еде, я подскакиваю и выбегаю наружу, в апрельский влажный холод. Наверное, мне стоит радоваться, но сквозь адреналиновую бурю пробивается разочарование, смешанное с раздражением. Вот так, мечтал оплатить долги, а при особой удаче ещё и обзавестись прибором ночного виденья, а в итоге лишился арбалета, куртки и остатков самоуважения. И даже предположение не проверил.
   Несколько кварталов я преодолеваю бегом, после перехожу на шаг. Упыри предпочитают засадную охоту и гнать меня до самого дома никто не будет. Адреналин медленно но верно выветривается, оставляя только раздражение и изматывающую боль в местах, где упыриные когти пропороли китайский дермантин и достали плоть. Что-то тёплое стекает по коже. Наверное, ничего серьёзного, если я спокойно иду. Наверное. Больше всего я сейчас хочу чтоб из ниоткуда, как в сказке, возник добрый волшебник и вручил мне огнемёт. Тогда для подготовки к реваншу можно было бы и домой не заходить.
   Следующие полчаса я едва плетусь, выискивая на неосвещённой улице свой дом. Подумать только, а ведь ещё два дня назад упыри, решившие устроить улей здесь, в моём паршивом пригороде, казались мне чуть ли не даром свыше, возможностью закрыть наконец кредит и оплатить долги за коммуналку. Теперь остаётся только ругать себя за непредусмотрительность. Стоило бы по крайней мере взять купленный в тайне от Татьяны Игнатьевны глок. Всё равно в эти места полиция ездит разве что в исключительных случаях. Стоило бы позвонить напарнику, но чёрт, узнав, зачем я лезу к упырям среди ночи, он бы опять завёл свой обычный разговор о том, что нормальная работа моей основной работе не помешает...
   У соседнего подъезда на лавочке с отломанной спинкой, в свете единственного фонаря, сидят трое молодых людей в спортивных костюмах. Под лавочкой медленно разрастается гора чёрных скорлупок. Ну вот. Этого ещё не хватало. Я стараюсь пройти мимо ребят в спортивных костюмах как можно быстрее. Это мне почти удаётся. У самой двери в подъезд меня настигает крик:
   - Э, пацанчик! Э! Стопэ!
   Я делаю глубокий вдох, выдох и только потом разворачиваюсь. Троица неспешно приближается ко мне. В каждом их движении чувствуется непринуждённая звериная уверенность, невольно заставляющая вспомнить о стаях одичавших собак, хозяйничающих у нас в ПГТ, а после задуматься, а не метили ли эти ребята здесь территорию. Хотя о чём я. Метили и метят, зачем ещё им отлучаться по одному за проржавевший гараж...
   - Здоров, Кива, - киваю я, хотя здороваться с троицей мне с самого начала не хотелось. Потому, собственно, я и пытался пройти мимо них незаметно.
   С Кивой мы учились в одном классе, только он, следуя семейной традиции, ушёл в техникум после девятого класса, а я ещё два года доблестно протирал штаны на казенном деревянном стуле, что можно считать не самым умным поступком. Университета я всё равно так и не увидел.
   - Опа, ёпты, - с неподдельно-детским удивлением выдыхает Кива. Видимо, он действительно не узнал меня в темноте. - Ты чё это на?
   Два здоровенных лба - Квадрат и Дэнчик - мнутся за спиной Кивы, как Крэб и Гойл могли бы мяться за спиной Драко Малфоя. Правда, Кива не больно-то тянет на отпрыска древнего рода волшебников. Заносчивый слизеринец вряд ли стал бы натягивать на себя синий спортивный костюм со всем известными тремя полосками. И уж точно не стал бы тратить время на "отработку мобил", лузганье семечек и прослушивание низкопробного русского рэпа. Хотя как знать, как знать. Помести его в нужную социальную среду...
   - Да ничё, - отвечаю я Киве.
   Главное - неукоснительно следовать социальным ритуалам и говорить на языке собеседника, тогда никто ничего не поймёт. Я усвоил это ещё лет в десять.
   - А это чё? - он бесцеремонно тычет пальцем с коротким обгрызенным ногтём в дыру на куртке.
   Несколько напряжённых мгновений я взвешиваю все "за" и "против". Может быть, Кива, он же Олег Вячеславович Клевакин, и не тянет на обладателя премии "обширный словарный запас", но он далеко не дурак, о чём я прекрасно знаю - в конце концов, не зря же мы вместе учились в одной школе. Помнится, был период, когда Кива решал за меня геометрию, пока я писал за него сочинения. Кроме того, Кива, что называется "в теме". Три года назад я отбил его у ползуна - огромной склизкой твари, похожей на пиявку, обитающей в заброшенных коллекторах и водостоках. Крэб и Гойл, то есть Квадрат и Дэнчик тогда струхнув, ретировались, оставив своего изрядно выпившего заводилу ползуну. Не то что бы я тогда решил ненадолго стать зоозащитником и попытаться спасти популяцию гопников от неизбежного вымирания, вытаскивая Киву из цепких ползуньих щупалец. Просто так совпало, что реликтовая тварь решила поселиться именно в моём забытом несуществующем богом ПГТ. А мне совсем не нравится, когда монстры, обнаглев, решают начать охотится прямо у меня под носом.
   За несколько секунд у меня вызревает план страшной мести упырям, гениальный в своей тупости. Татьяна Игнатьевна убила бы за такое, но, в конце концов, Татьяна Игнатьевна сейчас лежит в больнице и, даже если и выйдет оттуда, вряд ли об этом узнает. А она не выйдет скорей всего.
   - Короче, пацаны, тут такая тема, - выдыхаю я. - Хотите бабла поднять?
   Дэнчик и Квадрат синхронно переглядываются, а затем так же синхронно смотрят на Киву.
   - Чё за тема? - спрашивает Кива с напускным безразличием и тщательно скрываемым недоверием.
   - Тема - верняк, всё чётко. Сейчас, домой заскочу, вернусь и перетрём, - сообщаю я с таким же напускным безразличием и влетаю в подъезд.
   Каждый шаг отдаётся в порезах противной болью. Лифт, естественно, не работает. По лестнице, не смотря на состояние, я бегу, пока не утыкаюсь в дверь. Тусклая лампочка нервно подмигивает желтоватым глазом, выхватывая из кофейно-густого сумрака запыленную площадку и пару надписей на стене, сообщающих о том, что Цой всё ещё жив, а некая Наташа - девушка с пониженной моральной ответственностью. Открываю дверь, на ощупь включаю свет в прихожей, сразу же запираюсь и, не скидывая ботинок, иду в ванную, попутно по детской привычке щёлкая каждым выключателем, который мне попадается. Нет, обычно темнота меня по понятным причинам не пугает. В конце концов, моя работа по меньшей мере на семьдесят два процента состоит из темноты. Причина куда банальней. Я не хочу даже думать, что остался здесь один и в то же время боюсь, что не одинок. Только не подумайте, я боюсь не монстров. Монстры - понятны и привычны. В большинстве случаев ты знаешь, чего от них ждать.
   В ванной, конечно, пусто, как и во всей квартире, так что я спешно снимаю куртку. Футболка летит на побитый блёкло-зелёный кафель, вызывающий смутные ассоциации не то с операционной не то с моргом. Окровавленное китайское тряпьё только усиливает неприятное ощущение сходства. Если верить отражению в зеркале, всё не так плохо. Несколько не глубоких борозд с лохмотьями вспоротой кожи по краям, покрытые уже запёкшейся кровью. Видимо, охотник даже не особенно хотел тащить меня в логово, так, пытался отпугнуть глупого человечишку, влезшего на их территорию. Следовательно, они сыты. Прекрасно. Теперь главное, чтобы Кива со своими Крэбом и Гойлом... тьфу ты, Квадратом и Дэнчиком не разошлись по домам, пока я привожу себя в порядок.
   Сверху что-то падает и катится по полу. Когда я был маленьким, мама говорила мне, что это феи бетона играют в боулинг.
   Заранее ненавидя себя за то, что собираюсь сделать, снимаю с полки предусмотрительно заготовленный флакончик перекиси, негнущимися пальцами вскрываю его, поливаю порезы. Перекись шипит, а я, похоже, стараюсь её перешипеть. Конечно, упыри не могут превратить человека в монстра, укусив или поцарапав. Это вам не фильмы о зомби. Дело не в этом. Упыри живут в заброшенных местах, трогают лапами мертвечину, да и в мусорниках периодически сидят, поджидая незадачливых собак и бомжей, пришедших к бакам поживиться объедками.
   Наскоро соорудив что-то относительно похожее на повязку, я забегаю в комнату, на ходу разжёвывая омерзительные таблетки кетанова, натягиваю первую попавшуюся одежду. Глок, извлечённый из тайника, прячется в карман ветровки.
   Взгляд сам собой падает на горсть мелочи на столе. И почему я в первый раз до этого не додумался? Монетки летят в другой карман. Пробегая мимо ванной я выключаю свет и тут же меня посещает другая, не менее гениальная и не менее тупая идея. Забегаю в туалет, хватаю зелёный баллончик "сосновая свежесть" и запихиваю его под ремень брюк. Зажигалки, естественно, нет: Татьяна Игнатьевна категорически против курения. Не страшно. У Кивы или у кого-то из его свиты зажигалка обязана найтись. Добрых волшебников с огнемётами вокруг не наблюдается, так что придётся проявлять фантазию.
   Уже сбегая по лестнице вниз, нахожу в телеграмме переписку с пользователем под ником "Старк" и отправляю короткое сообщение: "ушёл на охоту". Сообщение остаётся непрочитанным, но это и не удивительно. В отличие от меня, у Старка есть работа, личная жизнь и даже домашние животные.
   На этот раз мои надежды оправдываются. Драко Малфой постсоветского разлива сидит на всё той же лавочке в окружении своих верных бритоголовых миньонов. Из портативной колонки доносится нечто такое, что может издалека сойти за музыку. Хотя это, конечно, дело вкуса. Звуки мгновенно замолкают, когда я подхожу к компании. Я рассказываю им о гнездовье упырей. Дэнчик и Квадрат по-гиеньи хихикают и отпускают короткие комментарии. Видимо, дешёвое пиво и низкокачественная дурь быстро заставили их забыть ползуна. Кива молчит, и его взгляд становится совсем по-звериному тяжёлым и страшным. Пока я рассказываю о том, из чего упыри строят гнёзда, стараясь добавить красочных подробностей в виде исправных айфонов и не упоминать о сломанных заколках, покрытых стразами, предводитель стаи выкуривает три сигареты подряд.
   - Ты чё? - говорит он наконец, когда я замолкаю. - Тут чё, какая-то херь беспредел на районе творит?
   Похоже, я ошибся. Сокровища Киву совсем не волнуют. Он-то ползуна хорошо помнит, вспоминает каждый раз, когда вот как сейчас нервно почёсывает багряный бесформенный шрам на жилистой шее.
   - Он же поехавший, - с деликатностью голодного людоеда разделывающего жертву сообщает Дэнчик, тыча в меня пальцем.
   - Ты чё на ровного пацана гонишь? - зловеще интересуется Кива, буравя взглядом своего приспешника. - Ты попутал, на?
   Не смотря на то, что Дэнчик крупнее главаря раза в два, он резко замолкает, нервно сглотнув.
   Ну да. Я действительно "ровный пацан". Не потому, конечно, что однажды спас Киву от монстра, и даже не потому, что мы в детстве с ним в одной песочнице играли.
   - Ща всё порешаем, - объявляет Кива после недолгих раздумий. - Чё, показывай давай, на.
   В руках у Квадрата, как по волшебству, появляется ржавый кусок арматуры, Дэнчик бросается за гараж и вылетает оттуда уже с монтировкой. Кива, как истинный самурай, оружие обнажать не спешит.
   К заброшенному детскому саду мы идём в молчании. Дэнчик курит на ходу, Квадрат поигрывает своим "оружием". Последний раз я смотрю на экран дешёвенького смартфона уже у входа в гнездовье. Два тридцать, - машинально отмечаю время. Затем убираю телефон в карман. Ответ от Старка так и не пришёл. Но это не страшно.
   Всё так же в молчании мы пробираемся на территорию сквозь дыру в заборе. Конечно, когда-то здесь был сторож. Ключевое слово "был". Упыри, может, и засадные хищники, только бегают они точно быстрее сторожей. Я думаю о нём, гипотетическом стороже. Представляя пенсионера со всколоченной седой шевелюрой, видевшего, как развалился коммунизм, который он и миллионы таких, как он упорно пытались построить...
   Я пытаюсь убедить себя в том, что я делаю это ради таких вот гипотетических сторожей, потому, что никто не должен умирать в логове кикиморы или щупальцах ползуна. Аффирмация получается насквозь фальшивой. Я-то хорошо знаю, зачем я это делаю. Потому что только убивая монстров я могу оправдать собственное существование. Не слишком-то оптимистично, да?
   Вход в котельную мы находим быстро. В конце концов, напоминаю, я изучил планировку. Трупа упыря-рабочего уже нет, только синяя лужица крови красуется на полу, искрясь в тусклом свете экранов.
   - Слышь, - шепчет Квадрат, ковыряясь монтировкой в жиже. - А это чё?
   - Их кровь, - поясняю я. Скрываться смысла уже нет. Если упыри и не услышали наших шагов, то скрипучий голос Квадрата наверняка уже заставил их поднять уродливые головы и сосредоточиться.
   - А может это... ну типа серебряные пули надо? Или типа кол осиновый? - не унимается Квадрат. Его напарник мрачно молчит.
   - Не верьте Стокеру, - таким же мрачным шёпотом отвечаю я. - И вообще популярная культура хорошему не учит.
   - Он типа сказал, что этим петушарам и так торба, - переводит Кива с русского на русский гопничий, заодно подбадривая свою свиту. - Ну типа это не дракула-херакула, и без осины обломается.
   Честное слово, не будь я так сосредоточен, я бы перепугался. Попробуй не испугайся: Олег Кевалкин читал книгу. Ещё и не включённую в школьную программу.
   - И чё делать будем? - неуверенно спрашивает Квадрат, обращаясь главным образом к Киве. Главарь раздумывает. Свет от экранов смартфонов превращает пыль и бетонную крошку в синий снег.
   Я, если честно, и сам не знаю, что делать будем. Как говорила Татьяна Игнатьевна, наша работа не терпит импровизаций, а любое спонтанное действие неизбежно ведёт к другим спонтанным действиям, а те в любом случае приводят к провалу. Нет, на самом деле она говорила гораздо проще. Без самодеятельности, а то в ухо дам. Но я же до чёртиков люблю всё усложнять.
   - Слышь, - обращается ко мне Кива, - а чё их там много?
   - Трое, может, четверо. Ну и матка, - отвечаю я.
   Кива смотрит на меня и сейчас, кажется, я могу прочитать его мысли. Идти вперёд ему уже не очень-то хочется, но, с другой стороны, и меня он пропустить не может - это точно пошатнёт его авторитет.
   - Ну чё, ты шаришь, ты и показывай, - наконец находит он выход из ситуации, мастерски перекладывая ответственность и не теряя при этом лица.
   Я нащупываю ногой ступеньку и делаю сперва один шаг, потом другой. Сзади маячит свет телефона не то Квадрата, не то Дэнчика, но от мельтешащего синего пятна видимость не улучшается.
   На пятой ступеньке я замираю, кое-что вспомнив.
   - Кива, - шёпотом говорю я, вслушиваясь в шорохи и хриплое поскуливание внизу. - Дай жигу, а?
   Кива молча передаёт мне зажигалку. Я достаю освежитель воздуха и выставляю его перед собой, приставив к отверстию дозатора чёрный "крикет".
   - А это чё? - подаёт голос Квадрат, увидевший белёсые липкие нити, опутывающие стены.
   В этот раз я решаю, что можно обойтись и без объяснений. Воздух, пропахший гнилью, плесенью и сладковатым тошнотворным духом мертвечины колеблется. Я смутно вспоминаю рассказ Татьяны Игнатьевны о том, как один мальчик решил собрать огнемёт из дезодоранта и зажигалки, а баллончик взорвался у него в руках, и мальчику взрывом оторвало все пальцы. А затем жму на кнопку распрыскивателя, одновременно чиркая колёсиком. Оранжевая горячая струя устремляется прямо в плоскую морду упыря-охотника, показавшегося в проёме. Упырь издаёт нечто среднее между клёкотом и визгом. Я наступаю. Заряд в огнемёте заканчивается удивительно быстро, только это и не важно уже. Упырь срывается вниз, безумно вереща и пытаясь сбить с плоской морды пламя. Я бросаюсь за ним, наконец добравшись до злосчастной котельной. Кива вместе со своей свитой вбегают следом. Дэнчик и Квадрат лупят упыря-охотника, пока тот катается по полу, затянутому липкой белой дрянью, тщетно пытаясь сбить с себя пламя. В одном графоманы, сочинявшие истории о вампирах всё-таки правы. Сожжение - это эффективный способ их убийства или, на худой конец, выведения из строя. Впрочем, сожжение - это эффективный способ убийства или на худой конец выведения из строя кого угодно, доказано, так сказать, испанской инквизицией...
   Пламя разбрасывает по стенам весёлые оранжевые блики. В какой-то момент занимается белая дрянь вокруг башки упыря-охотника, уже не подающего признаков жизни. На лестнице слышится влажное шуршание. Из-за широкой трубы вылетает пара шустрых теней. Мгновением позже то ли у Дэнчика, то ли у Квадрата звонит телефон. Каждый звук "песни" вещающей о некомпетентности исполнительной власти и сообразительности криминальных элементов, превращается в грохот, стократно усиленный эхом. А я мысленно ругаю себя последними словами за несообразительность, попутно нашаривая в кармане мелочь и телефон. Ну да, упыри засадные хищники. Но скажите на милость, зачем сидеть на помойке, ожидая вкусного бомжа или жирного голубя, если заброшенное здание - это именно то место, куда еда приходит сама? Может даже привести другую еду, если вовремя её отпустить. Так сказать, ужин с доставкой на дом, можно лишний раз не напрягаться. Даже если какой-нибудь особо ретивый кусок мяса по случайности прикончит одного-двух рабочих, это не страшно. Упырям так или иначе приходится регулировать свою численность, поедая слабых и больных собратьев ради жизни улья. У упырей всё как у людей, знаете ли.
   Квадрат удивлённо замирает, вглядываясь в темноту, пока его товарищ продолжает охаживать уже явно дохлого упыря. Динамик телефона всё ещё похрипывает битом. А я уже знаю, что будет дальше и ненавижу себя за это. Потому что гопник или нет, а никто не должен так умирать.
   Я подбрасываю в воздух горсть монет, искренне надеясь, что скудного света от тлеющей упыриной "паутины" хватит. Мелочь поблёскивает в темноте. В какой-то момент мне кажется, что сейчас все монеты упадут точно на ребро, предвещая не отказ выбирать из двух вариантов, а третью версию грядущего, почти невозможную, почти нереальную.
   Мягкий скрип когтей сметает остатки наваждения. Монеты отчасти помогают. Пара упырей-охотников и один рабочий немедленно бросаются к вожделенным блестяшкам. Это могло бы сойти за спасение, если б только не четверо других упырей-охотников, медленно выступающих из густого, непроницаемого мрака. Ещё один - почему-то я в этом уверен, - дожидается нас на лестнице. Видимо, до этого он прятался, выжидал. Конечно же, упыри не разумны, это не более чем инстинктивное поведение. Но почему, чёрт возьми, тупое животное в итоге оказывается эффективней царя природы, homo sapiens?
   Квадрат тихо матерится и поворачивается спиной к трупу охотника, выставляя перед собой оружие. Дэнчик следует его примеру, снова подсвечивая пространство перед собой экраном телефона. Краем глаза я успеваю заметить, как Кива, до этого в молчании наблюдавший за происходящим, проворно, словно полысевшая обезьяна, обряженная в кепку и спортивный костюм, отскакивает в сторону. Первый выстрел гремит до того, как я успеваю снять "глок" с предохранителя, сразу давая понять, что доставал Кива и почему он не торопился. Дрянь. Сомневаюсь, что Кива, как и я тратит по три часа четыре раза в неделю, оттачивая навыки. Плохой стрелок в помещении - это рикошеты, а рикошеты... а рикошеты, по-хорошему, сейчас последнее, что должно меня заботить.
   Пара упырей синхронно прыгает. Тренировки не проходят даром. Я успеваю выстрелить дважды, прежде чем чёрная тяжеленная туша вминает меня в стену. Перед глазами пляшут разноцветные круги. Несколько драгоценных секунд моей первой и единственной жизни уходят на то, чтоб вспомнить, как и зачем дышать. Лапы упыря конвульсивно царапают пол, а затем замирают. По щеке течёт что-то тёплое и влажное. Видимо, смесь из упыриной крови и мозгов. К горлу подкатывает неожиданная тошнота. Пока я силюсь выбраться из-под дохлого упыря, в котельной грохочут выстрелы, заглушая и рык, свист, треск, паршивый рэп и ругань. Тело охотника движется и скатывается с меня. Первое, что я вижу - смутные контуры хобота и зеленовато поблёскивающие глаза. Стреляю в упор. Упыри, всё же, просто животные. А эти конкретные животные пока что не сталкивались с огнестрелом. Рабочего отбрасывает на два шага назад, а затем он снова бросается на меня - видимо, пуля увязла в складчатой шкуре. Я снова и снова жму на спусковой, даже когда упырь всё же падает и пытается отползти, свистя и похрюкивая, даже когда вместо грохота выстрелов раздаются сухие щелчки. Прекрасно зная, что этого нельзя делать, я всё же осматриваюсь. Телефон лежит на полу, но вспышка фронтальной камеры всё ещё работает как фонарик. Квадрат стоит, вжавшись спиной в проржавевшую трубу. Напротив него переваливается с лапы на лапу один из упырей-охотников. Всякий раз, когда он делает выпад, Квадрат отвечает ему коротким ударом арматурой, заставляя упыря отскакивать. Ещё пара рабочих и один охотник валяются, закрывая телами горсть монеток, ещё недавно так призывно сверкавшую в воздухе. Кива, стоит, впиваясь рукой в стену и выставив перед собой ствол. Упыри, конечно, животные, но всё-таки обучаемые. Пара упырей-рабочих стоит в трёх метрах от него, не решаясь подойти, пока Кива медленно водит оружием от одного к другому. Патроны у Кивы, конечно, кончились, иначе бы он уже выстрелил. За спиной у одного из рабочих стоит Дэнчик, держа монтировку почему-то в левой руке. Упырь оборачивается и коротко шипит, заставляя его отступить.
   - Слы, на хер пошли, петушары! - взвизгивает Кива, переводя ствол с одного упыря на другого. - Порешаю, на!
   В воздухе омерзительно пахнет гнилью и упыриной кровью, комочками слежавшейся пыли, потом и порохом. Снова внезапно накатывает тошнота, хотя я нюхал вещи и похуже. Я, не спеша, глядя то в угол, за огромным котлом, то на упырей, окруживших Киву, прячу пистолет и медленно достаю из-за пояса складной нож.
   Я дурак. Какой же я дурак. Надо было сжечь это место. Просто сжечь. Это вам не теневик, не кикимора и не ползун. Те, может, и сильнее упыря, но живут поодиночке, а, следовательно, убить их гораздо проще. Но нет же, захотелось и коммуналку оплатить, и долг погасить, и прибор ночного виденья, если очень повезёт... впрочем, не всё так плохо. Возможно, сейчас мне представится шанс проверить...
   - Кива, слыш, а дальше чё? - тяжело дыша, спрашивает Квадрат, после очередной неудачной попытки ударить охотника по плоской роже.
   Длинное, заточенное до зеркального блеска лезвие выскакивает с мягким щелчком. Я снова бросаю короткий взгляд в темноту за котлом, темноту, в которой чудятся движения матки и упыриного молодняка, а затем всё же подхожу к одному из упырей-рабочих. Он резко разворачивается, бросается ко мне, и я тоже бросаюсь к нему, сгибаясь на бегу и подныривая под лапу. Когти протыкают воздух. Прижимаюсь к твари всем телом и вгоняю нож по самую рукоять в складчатую тушу, от которой остро несёт плесенью и мускусом.
   Дэнчик, размахнувшись, лупит другого рабочего монтировкой. Упырь бросается на него. Кива, вереща нечто нечленораздельное и при этом оскорбительное, хватает с пола какую-то гнилую деревяшку, увитую "паутиной" и начинает охаживать рабочего. Деревяшка ломается после третьего удара, но провинциального Драко Малфоя это не останавливает и он продолжает лупить упыря уже обломком, хотя толку от этого мало. Рабочий, к которому я продолжаю прижиматься всем телом, похрюкивая, вприпрыжку отходит спиной вперёд. Чёрная рукоять, качающаяся над его брюхом, ходит из стороны в сторону.
   Телефон Дэнчика упыри, конечно, и не думают трогать. По какой-то, только упырям ведомой причины, они, сороки мир чудовищ, собирают только блестящее, а вот то, что излучает свет, упорно игнорируют. В это же время Квадрат всё-таки ухитряется достать охотника, но тот оказывается проворней и одним движением лапы выбивает из его рук нехитрое оружие.
   На лестнице слышится ругань, стрёкот, глухие звуки ударов и тихие хлопки выстрелов. Не смотря на то, чем грозит в перспективе нежданная подмога, я почти готов поверить в существование любого из богов, почти готов возблагодарить любого из этих богов. Хотя благодарить, судя по всему, нужно скорее приложение "родительский контроль", включённую геолокацию и внимательность человека, с прошлого лета составляющего мне компанию в вылазках.
   Упырь, карауливший нас на лестнице, вламывается в котельную, делает два шага и, качнувшись, падает прямо на телефон Дэнчика, подмяв под себя заодно и рабочего с моим ножом в брюхе. В помещении ненадолго воцаряется темнота. Я отбегаю к стене и вжимаюсь в неё спиной, тем самым плюя на собственную убеждённость в отсутствии у человека инстинктов. Слышится хруст и вопль. Мрак котельной прорезает широкий ослепительный луч света. Внимание сужается до узкого коридора, проложенного от меня до упыря с моим ножом в брюхе, который как раз поднимается с пола. Я бросаюсь в ноги дезориентированному рабочему и ухитряюсь повалить его на пол. Впиваюсь одной рукой в хобот твари, с силой дёргая его на себя, а другой пытаюсь вытащить нож. Сталь покидает складчатую плоть с влажным чавканьем.
   А потом мой товарищ по несчастью, куда более успешный, в силу, скорее, финансовых возможностей охотник действует в своей обычной манере чёртова эстета и включает стробоскоп. Тошнота от этого светопредставления усиливается стократно. Становится немного жалко упырей - у них чувствительность к свету гораздо выше. Рабочий подо мной только хрюкает и пытается перевернуться, пока я раз за разом вгоняю нож ему в горло, разбрызгивая синеватую кровь.
   Светопредставление переходит в другой угол, под трубы, где визжит и извивается Квадрат, пока охотник, выбивший у него из рук арматуру, рвёт когтистыми лапами спортивный костюм и плоть.
   Тёмная фигура с мачете в руке стремительно приближается к упырю. Тот замирает, оглядывается и, тихонько поскуливая, прикрывая морду лапой, пытается забиться под трубы, позабыв о своей жертве. Короткий взмах клинка и кривая шестипалая конечность с бритвенно-острыми когтями шлёпается на пол. Второй взмах - и голова с плоской мордой падает и укатывается куда-то под трубы. Упырь некоторое время сучит задними лапами, словно обезглавленная курица, пытающаяся бежать, а затем замирает. Светопредставление заканчивается так же быстро, как началось. Широкий синеватый луч пробегает по котельной. Кива и Дэнчик перестают избивать уже давно дохлого рабочего и, харкнув на упыриный труп, с удивлением смотрят на человека, так вовремя пришедшего нам на подмогу.
   - Ты дебил? - с усталостью спрашивает меня Старк, начисто игнорируя присутствие другой агрессивной фауны. - Хотя да. Дебил.
   Я не нахожу достойного ответа. Хоть бы потому, что сейчас Старк прав.
   - А ты чё такой дерзкий на? - интересуется Кива без обычной бравады в голосе. - Ты кто вообще, на?
   "Вообще" в исполнении Кивы закономерно звучит как "ваще".
   - Старк, - представляется Старк.
   - Типа как это, железный человек? - задаёт Кива самый неуместный вопрос, который только можно задать в котельной полной упыриных трупов.
   - Нет. Типа как Арья Старк, - поясняю я вместо товарища.
   - Ёпты, - только и выдыхает Кива.
   - Бля, братишки, бля, трындец, убоище, бля, херакула сраный, - неожиданно раздаётся стон ещё живого, что удивительно, Квадрата. - Бля буду, подрал...
   Кива и Дэнчик переглядываются и подходят к своему "братишке". Ну да, эта история ведь о социальных животных...
   - Матка, - сообщаю я Старку то, что он и сам знает.
   Старк коротко кивает, от чего луч налобного фонаря мечется вверх-вниз. Я давлюсь очередным приступом тошноты, но никакого значения это, конечно, не имеет.
   Я поудобней перехватываю нож. Старк, чёртов эстет, поигрывает мачете. Мы заглядываем за котёл. Матка, как ни странно, оказывается одна. Омерзительно раздутая туша, покрытая бесчисленными глазами, крупными роговыми выступами, с тремя выступающими из боков яйцекладами, возвышается почти до потолка. Волны плоти вздымаются и опадают от вдохов и выдохов. В огромной пасти, разделяющей тушу почти пополам, червями шевелятся хоботки. Пол под королевой улья усыпан костями, битыми стёклами, монетками, гнутыми вилками, дешёвой бижутерией, серебряными и золотыми украшениями. Под "паутиной", обильно покрывающей буквально всё, поблёскивают звёздами всё те же "сокровища". К боку матки, словно курята к наседке, жмутся синеватые и такие же бесформенные твари. Мягкие скорлупки яиц влажно мерцают в луче света.
   - Да она подыхает, - спокойно отмечаю я. - Теперь понятно, почему вся семья в сборе. А я-то думал, что они новый способ охоты изобрели и теперь сталкеров едят...
   Упырят мы давим ногами. Их черепа ломаются с мягким и липким хрустом, словно перезрелые персики. Матка не предпринимает никаких попыток защитить потомство, только тяжело дышит, открыв рот.
   - Теперь сжечь, - констатирует Старк, пытаясь отчистить подошву берца о трубу. Получается это у него не очень-то хорошо.
   - Погоди.
   Следующий приступ ненависти к себе становится одним из самых острых за последние два года. Негнущимися пальцами я достаю уже собственный телефон, мимоходом удивляясь тому, что не выронил его и не разбил, и, подсвечивая, начинаю выдёргивать из "паутины" и распихивать по карманам всё, что кажется мне мало-мальски ценным. В какой-то момент мне приходится влезть прямо по живой, пульсирующей туше упыриной матки, чтоб сорвать со стены крупный, вроде бы золотой кулон вместе с тонкой разорванной цепочкой. Матка подрагивает, но не сопротивляется. Возникает ощущение, будто карабкаешься по груде заветренного желе. Здесь много побрякушек, гораздо больше, чем я ожидал. Видимо, улей существовал всё же гораздо дольше, чем мне казалось. Матки обычно живут лет по тридцать-сорок, значит, вполне возможно, они гнездились в каком-нибудь подвале задолго до того, как я родился...
   - Нет, ты серьёзно? - спрашивает почти с возмущением Старк. - Это всё ради... слушай, у нас охранник уволился недавно. Нормальная человеческая работа, а, главное, делать на ней ничего не надо. Прошлый, помнится, только чай целыми днями пил и пытался придумать рифму к слову "программисты"...
   Я молчу. Старк, разумеется, имеет полное право меня отчитывать. Он, в конце концов, взрослый, состоявшийся член общества, даже вполне успешный. Не только в этой работе. Да и не работа это для него. Скорее, хобби.
   Когда я спрыгиваю, наступая на один из яйцекладов, матка скулит и подёргивается. А затем к нам каким-то непостижимым образом ухитряется подобраться Кива.
   - Ух ёпты, - констатирует он и, видимо, желая окончательно обозначить границы своего могущества, смачно харкает прямо в пасть-трещину матки. - Тут, короче, такая тема. Квадрата, бля, к коновалам надо на. Бадяга мутная твоя тема, на...
   - Я подброшу вас до больницы, - спасает положение Старк. - Скажете, что с собаками подрались, или собаки с вами, или что-то вроде того. Короче, большие мальчики, придумаете, что соврать.
   Кива, кажется, собирается возразить, ляпнув что-нибудь о стрижке Старка и его вероятной ориентации, но косится на мачете в руке нашего спасителя и только открывает и закрывает рот, напоминая лупоглазого красно-белого карпа из бассейна в торговом центре.
   - Ёпта, - наконец соглашается он.
   - Вот и хорошо, - кивает ему Старк, поигрывая мачете.
   Кива переключается на меня, подходит и сгребает прямо у меня с ладоней пригоршню колец и массивную цепь.
   - Компенсация, ёпты, - констатирует Кива и хлопает меня по плечу, а я так и стою, как дурак, с вытянутыми руками, словно прошу подаяния. Кива снова харкает на матку и удаляется во тьму.
   - А ещё у нас есть техподдержка. Работа на телефоне и без опыта возьмут, - добавляет Старк и почти добивает меня этим. Ну да, работа на телефоне. Нормальная человеческая жизнь, которая не нужна мне, и которой не нужен я.
   Общими усилиями мы вытаскиваем Квадрата, который держится за живот, стонет и матерится. Верх его синих штанов, изгвазданных в извёстке и пыли, теперь чёрный от крови. Мы грузим Квадрата на заднее сиденье чёрного каена Старка, припаркованного точно напротив дыры в ограде. На лице товарища замирает обречённое выражение. Открывая багажник, он словно специально смотрит куда угодно, только не в салон.
   Я возвращаюсь в упыриное логово, уже с двумя канистрами в руках, зажигалкой в кармане и фонариком, зажатым в зубах, что не только глупо, но и неприятно, но выбора особого нет. Выдав мне зажигалку, Старк доверительным шёпотом сообщил, что лучше посидит на привычном водительском месте, а то мало ли, что взбредёт в голову Киве.
   Упыриная матка сидит там же, за котлом, подрагивая и так же тяжело дыша. Я поливаю её жидкостью для розжига, бросаю канистры, а затем развожу костёр. В карманах позвякивают украшения, добытые в упырином гнезде.
   Паутина горит неохотно, но мне даже начинает казаться, что жизнь не так уж и плоха. Затем матка визжит и её визг, напоминающий камерный концерт оркестра циркулярных пил, разбивает иллюзию вдребезги. Пламя пробирается в пасть, обгладывает пищевые трубки. Стремительно теплеет. В ноздри набивается вонь горелой плоти. Опомнившись, я бегу наверх. Некоторое время, слушая, как пламя хрипит и подвывает, я бегаю от стены к стены и, наконец, нахожу арбалет. Подхватываю его и бегу к машине. Скоро здесь появятся казенные машины в коронах разноцветных мигалок, так что нужно уходить. Я прыгаю на переднее сиденье, рядом со Старком, захлопываю дверь. Мой товарищ неодобрительно косится на арбалет, но ничего не говорит, а только поворачивает ключ в зажигании и давит на педаль. Налобный фонарик он уже снял. На заднем сиденье хрипит и стонет Квадрат. Я пристёгиваюсь уже на ходу и дело не в том, что из-за пассажира, игнорирующего ремни безопасности, все мы можем попасть в крупные неприятности. С дорожной инспекцией в этих местах ещё хуже, чем с пешими патрулями. Я просто прекрасно знаю, как Старк обычно водит.
   В какой-то момент Кива, под аккомпанемент стонов своего миньона сообщает, что было бы неплохо включить музыку. Старк гадко ухмыляется, от чего его острое птичье лицо превращается в подобие хищной ритуальной маски, топит педаль газа в пол, одновременно нажимая кнопки на магнитоле. Из колонок незамедлительно начинает орать Blind Guardian, кажется, трек называется "Ride into Obsession". Не то что бы я люблю музыку, но я всё же не первый раз катаюсь со Старком и уже примерно выучил его дорожный плей-лист. Ни Кива, ни Дэнчик не возмущаются, только Квадрат тихо стонет.
   Старк высаживает Киву, грозу упырей и запоздавших прохожих, вместе с его прихвостнями метрах в двухстах от областной больницы, так, чтоб не попасться на глаза внимательным камерам.
   - И помните: это собаки! - жизнерадостно орёт он, им вслед, перекрикивая немецкий металл.
   Это уже лишнее. И так ясно: ничего Кива и его верные миньоны не скажут об упырях. Даже они прекрасно понимают, что болтовня о чудовищах рано или поздно заканчивается психушкой. Старк выключает свет в салоне, выключает музыку, а затем разворачивается на двойной сплошной, кажется, не замечая фуры, пролетевшей в опасной близости от его обожаемого каена и наших жизней.
   - А их ты зачем с собой потащил, Юр? - спрашивает он невозмутимо, пока мимо нас проносятся редкие здания, а затем чёрные заслоны леса.
   Я молчу и всматриваюсь в черноту, прикидывая, что сейчас мы свернём с трассы на грунтовку, змеящуюся между чёрных пик сосен.
   - Юр, всё нормально? - ухитряется спрашивать он, не смотря на то, что мы несёмся на скорости под сто километров, при разрешённых здесь восьмидесяти.
   - Хотел упырей мясом закидать, - невпопад отвечаю я, когда он всё-таки сбавляет скорость, подбираясь к нужному повороту. - Вот зачем я их потащил.
   - План провалился, мясо вполне живое. Даже права качать пробовало. Салон мне испоганило весь. Музыку им ещё после этого включай. Интересно, сильно их от слепого стража перекосило? Кстати, где ты где их вообще откопал?
   - Соседи, - мрачно отвечаю я, невольно глядя в зеркало заднего вида и пытаясь оценить ущерб. Это, конечно, бесполезно. В зеркале нет ничего, кроме мерцающей черноты.
   - Будь у меня такие соседи, я бы уже съехал на хрен. Не, ну подумай. Каким надо быть говном, чтобы тебя даже упыри не сожрали?
   Машина подпрыгивает на ухабах. На мой взгляд, Старку стоило бы продать каен и купить внедорожник - было бы и удобней, и не так жалко. Раны отзываются протяжной ноющей болью. Незаметно начинает клонить в сон. Мотаю головой.
   - А ты зачем сорвался? - спрашиваю у Старка.
   - Так месяц уже не выезжал, - поясняет он. - Скучно. Кроме того, о чём ты мне говорил? Об упырином логове и больше ни о чём. А если б ты надумал его жечь, то вряд ли стал бы об этом писать. И вот я стою на балконе, вейп парю, читаю твоё сообщение, и думаю, а не дебил ли ты? Потому что только дебил будет лезть к упырям вот так. И ведь почти успокоился, а потом вспомнил, что всё-таки дебил. Ладно, чёрт с ним, допустим, на работу ты не хочешь...
   - У меня нет на это времени. Давай без душеспасительных бесед, пожалуйста. Потом - сколько угодно, но вот сейчас не надо, - говорю я, прижимаясь лбом к холодному стеклу. - Жена хоть волноваться не будет?
   - Не будет. По пиву?
   - Я же не пью, - напоминаю я.
   - ЗОЖ, не ЗОЖ, - вздыхает Старк, - а всё равно умрёшь. Компанию составишь, потому что у меня, например, завтра выходной, а спуск в упыриное логово неплохо бы и отметить. Ну что, как? Бабка против не будет? Не заругает за распитие кофе в компании взрослого дядьки, хлещущего пиво? - ехидничает он.
   - Татьяна Игнатьевна в больнице. Надолго, - отвечаю я, хотя меня передёргивает только от одного факта того, что кто-то вот так запросто способен называть Татьяну Игнатьевну бабкой.
   - В психиатрической, надеюсь?
   - В хосписе, - неохотно отвечаю я. - Рак.
   Понимаете, Старку я вообще мало что рассказываю о семье. В другом "сейчас" я вывалил ему одну очень болезненную для себя историю, но получил не ту реакцию, которой ожидал. Впрочем, люди вообще редко реагируют так, как мы того ждём.
   Каен вылетает на трассу. Ночь сгущается. Сумрак прорезают редкие лучи фар. Кажется, совсем скоро настанет утро. Наверное, на этом и следует закончить рассказ. Каждый человек, даже не разбирающийся в литературе, знает: плохие рассказы должны начинаться с описаний и заканчиваются ими же. Однако на этом всё не заканчивается. О нет, это только начало истории.
   Я начинаю дремать, не смотря на то, что Старк, почти с детской радостью ругает последними словами редких дальнобойщиков и водителей, спешащих на работу в столицу. Спасибо, Старк хоть сбавил скорость до разрешённой. Думая о том, как я в случае чего буду объяснять гаишникам бурые пятна на штанах, карманы полные побрякушек и глок, который в мыслях почему-то тянет назвать волыной, я всё-таки проваливаюсь в черноту, из которой выныривают гигантские осы. Они кружат рядом и жужжат.
   Машина подпрыгивает, заставляя меня открыть глаза. Каен резко тормозит и съезжает на обочину. Фары гаснут.
   Я молчу, наблюдая за Старком. Его птичий профиль в полумраке теперь наводит на мысли о статуях древних богов. Старк внимательно смотрит куда-то в сторону леса. Затем он, не отрывая глаз от чего-то, скрытого в темноте и даже не моргая, указывает мне рукой на мрак. С минуту я тру глаза, вслушиваюсь в боль и пытаюсь понять, что он от меня хочет. Потом у меня всё-таки получается различить движение.
   Я уже говорил, что не стоит верить массовой культуре, причём не раз. Так вот. Массовая культура заблуждается не только на счёт упырей. Люди, воображающие монстров, обычно мало понимают в монстрах. В фильме жуткая тварь с запавшими глазами и червями, кишащими под кожей, вываливается из шкафа на героя, а герой добросовестно орёт от ужаса. Но на самом деле это работает не так. Большинство людей монстров не видят. Они просто физически не способны заметить тёмную тонкорукую тварь, карабкающуюся вверх по стене здания, или крылатое серое нечто, сидящее прямо на перилах их незастеклённого балкона. Может, это суперсила чудовищ, может, их естественная маскировка, а, может, простая попытка человеческого сознания уберечь себя от безумия. Хотя последнее маловероятно. Учитывая распространённость монстров, один из них давно бы уже попался, очутившись на какой-нибудь видеозаписи. Это люди не объективны, а вот техника беспощадна. Вряд ли чудовище долго прожило бы после этого. Почему-то я уверен, что уже через полчаса несчастного теневика, или ту же кикимору, аккуратно бы разделывали в правительственном бункере, дотошно фиксируя каждое конвульсивное подёргивание лапы и каждую капельку нечеловеческой крови, заляпавшую резиновый фартук какого-нибудь именитого доктора наук.
   Так вот, о возможности видеть монстров. У этого правила есть исключение. Люди всё-таки видят монстров, только видят их обычно тогда, когда уже слишком поздно. Как Кива и его дружки, заметившие ползуна только тогда, когда он схватил одного из них и собирался схватить остальных, чтоб утащить в какой-нибудь заброшенный коллектор и там сожрать. Однако если ты увидел чудовище и каким-то чудом выжил, благо человеческого неведенья раз и навсегда оставляет тебя. Ты уже не можешь их не замечать, или, как говорит Старк, скорее не можешь их развидеть.
   Правда, есть ещё люди вроде меня, вроде Татьяны Игнатьевны, и её дочери, то есть, моей мамы, доживающей дни в "сером доме" как в народе зовут психоневрологический диспансер. Вроде Старка. Вроде одной моей... хорошей знакомой. Проклятые, - так мысленно я называю нас, всякий раз, когда Старку вздумается пошутить об избранности. Нам не нужно сталкиваться со смертельной опасностью, чтоб замечать многоглазых, похожих на драные наволочки существ, живущих в старых шкафах и прохожих без тени. Достаточно просто присмотреться.
   Сквозь лес что-то шагает. Шесть длинных ног-столбов тяжело поднимаются и опускаются, выбивая из сосен снопы игл и сминая подлесок. Существо медленно выходит из-за деревьев, а потом перешагивает трассу и теряется в стене покачивающихся сосен.
   - Знаешь, - говорит Старк полушёпотом, - наверное, пиво мы пить поедем ко мне. А то у меня с собой исключительно противоупыриный арсенал. Да и много пить я не буду. Вообще я лучше пить не буду. Да и на работу в понедельник не пойду.
   - Теневик, - констатирую я, наблюдая, как качаются верхушки деревьев. - Только какой-то он очень большой. Но мне всё равно домой заехать надо.
   - Ты сильно преуменьшил масштабы проблемы, когда сказал "очень большой".
Это раз. И два, у тебя дома что, гаубица есть? Мне почему-то кажется, что нет. А это единственное, что нам сейчас по-настоящему могло бы пригодиться. Так что вначале ко мне. А потом... - Старк замолкает и замирает, снова глядя куда-то за стекло.
   На дорогу медленно выходит ещё один теневик, уже поменьше. Несколько секунд он стоит перед каеном и таращится на него, словно пытаясь понять, что это такое и зачем оно преградило ему путь. Конечно, на самом деле ни на что он не таращится. Теневики плохо видят в темноте. Зато слух у них отменный, да и эхолокацией они пользуются так умело, что любой кит помрёт от зависти. Потому мы со Старком молчим и стараемся не шевелиться, и даже не дышать лишний раз. Наконец он бросается прочь, подпрыгивая на многометровых паучьих ногах. Бежит он не за старшим товарищем, а за грузовиком, улетающим вниз по трассе. Старк, продолжая наблюдать, на ощупь достаёт из бардачка электронную сигарету. Темнота в салоне белеет от пара, наполняясь запахом лакрицы и вафель. Между тем на дорогу выбегает уже целая стая теневиков. Самый мелкий из них высотой с пятиэтажку. Сквозь его ноги-ходули, не причиняя никакого вреда монстру, пролетает грузовик. Белёсый свет фар на миг превращает конечности теневика в пар, такой же, какой сейчас заполняет салон, только чёрный, и отчего-то мне кажется, что пахнет он совсем не лакрицей и вафлями. Теневики, когда им это нужно, с лёгкостью переходят из физической формы в чёрт знает какую. Хорошо, что они территориальные одиночки.
   Парочка тварей помельче, будто уловив отголоски моих мыслей, бросается друг на друга. Их ноги-палки втягиваются в маленькие бесформенные тела и два клубка чёрного пара, едва различимого в предрассветных сумерках, кружат над дорогой, то сплетаясь воедино, то разлетаясь в разные стороны.
   - Вот так, мой юный друг и выглядит он, - бормочет Старк, плюнув на соблюдение тишины.
   - Кто "он"?
   - Писец.
   Возражений у меня не находится. Когда первый шок отпускает, в голову закрадывается тревожное предположение.
   Между тем, в тусклом свете аварийки, вдоль по трассе пробегает нечто отдалённо похожее на человека. Я успеваю отметить, что у существа, как у гориллы, руки свисают почти до земли.
   - Из одной точки в одном направлении, - думаю я вслух, пока Старк делает затяжку за затяжкой, окончательно превращая салон каена в филиал Лондона.
   - Ты о чём? - полушёпотом интересуется Старк, который теперь смотрит за окно так, словно там показывают новый сезон "Американской истории ужасов".
   - Они все идут из одной локации. Вот оттуда.
   Старк вглядывается в темноту сосредоточенно, а когда мимо лобового стекла пролетает нечто похожее на гигантский клубок волос, излучающий ровный, зеленоватый свет, он кивает.
   - А ты прав, - говорит он, осторожно пряча электронную сигарету в бардачок. - Но мы туда не пойдём.
   - Сейчас не пойдём, - поправляю я.
   - Вообще не пойдём. Не вдвоём так это точно.
   Он всё же выезжает назад, на трассу. В воздухе мимо нас пролетают твари, похожие на попытку скрестить енота, летучую мышь, осьминога и росянку, и я невольно вспоминаю Лавкрафта - похоже, одного из немногих творцов популярной культуры, который что-то знал по-настоящему.
   Едем мы в тишине. Старк не включает музыку и не торопится опускать стёкла. Пар медленно оседает на всех поверхностях влажной плёнкой. Старк подаёт голос только тогда, когда мы проезжаем мимо поста ГАИ и врываемся в город.
   - Вот что, - говорит он всё тем же полушёпотом, так, что мне приходится напрягаться, чтоб разобрать слова. - Помнишь, ты говорил о ребятах, которые тоже в курсе, просто не высовываются так, как мы?
   - Ну?
   - Поднимай всех.
   - Их не то что бы много, - оправдываюсь я. - Татьяна Игнатьевна, напоминаю, в больнице. И она никогда таким не занималась.
   - Ой, да пошла твоя бабка в жопу, - отмахивается Старк, на миг отпуская руль ровно на повороте, в который, тем не менее, входит с лёгкостью. - От неё никакой пользы, кроме вреда. Психике. Твоей в основном. Нормальные люди есть?
   - Волкодав, - зачем-то начинаю перечислять я, - Андрей с шестого района... Персе... в смысле, Яна. Но она не охотник. Верней, охотник не она.
   Персефону - так Янина Игоревна подписана в телеграмме, скайпе и вотсапе - я не хочу в это втягивать. Не потому, что она плохой человек, нет, наоборот. У каждого есть близкие, с которыми можно пойти хоть на митинг, хоть в поход, хоть на ограбление банка. И у каждого есть близкие, которых просто не хочется втягивать в сомнительные истории. Но если моя крайне паршивая догадка верна, я просто обязан ей сказать.
   - Вот и отлично. Всем пиши. А лучше звони, а то кто его знает, когда они сообщения прочесть решат. А своим соседям звонить не надо, конечно. Они, может, и в курсе, но я что-то не особо хочу с ними общаться. Мне почему-то кажется, что не любить металл могут только или идиоты, или бездушные твари.
   Я тоже не то что бы в восторге от плейлиста Старка, но я молчу и достаю телефон. Экран оповещает меня сперва о том, что свет может быть ярким до боли, а затем сообщает, что уже пять утра и зарядки осталось всего пятнадцать процентов. Негнущимися пальцами я нахожу в списке контакт подписанный как Андрей. Бездушный женский голос констатирует, что нужно или набрать абонента использовав соответствующее сочетание цифр, или отправить СМС. Всё понятно, роуминг. Волкодав, прозванный так не за горячую любовь к Марии Семёновой, а за питомца, который охотится вместе с ним, отвечает мне только со второго раза, коротко матерится и бросает трубку. Судя по рыку на фоне, он не спит, совсем не спит.
   Персефону я набираю последней. Не смотря на ранний час, она отвечает сразу.
   - Что, тоже заметил? - спрашивает она вместо приветствия.
   - Что заметил?
   - Как оно отовсюду полезло, - спокойно констатирует Персефона. - Не хочу повторять шутку Никиты о сельском туалете, но сравнение всё-таки удачное.
   - Если это из тех, кто в теме, скажи про двери и пороги, - раздаётся на фоне мужской голос.
   - Подожди, пожалуйста, - просит Персефона, и, судя по звуку, убирает телефон в сторону, однако динамик не прикрывает. - Не буду я о таком говорить по телефону.
   - Ой, да какая разница, - возмущается то, что в таком варианте может сойти за мужчину. - Не плевать ли. Даже если разговоры слушают - а тебя точно слушать незачем - они всё равно ничего не поймут. Мало ли поехавших...
   - Ещё минутку, - просит Персефона доброжелательным, но в то же время деловым тоном, будто общается с одним из своих пациентов.
   Раздаётся звук удара. Мужчина - верней то, что может сойти за мужчину, если это только слушать - айкает, не с болью, но скорей с негодованием.
   - Ян, ну ты чего? - спрашивает он, верней оно, но Персефона, она же Янина Игоревна опять подносит телефон к уху.
   - Слушай, - говорит она. - Сегодня в шесть вечера в парке, на аллее памяти.
   - Погоди. Ян, это Юра? - вопрошает "мужчина", наверняка стараясь говорить так, чтоб я слышал. - Юра, ты же помнишь про "Двери и пороги"? Помнишь, да? Юр, это всё из-за них, точно тебе говорю.
   Каен Старка тем временем тормозит у кофейни. Старк бросает на меня неодобрительный взгляд и уходит.
   Персефона, судя по всему, опять убирает телефон в сторону.
   - Я прекрасно понимаю, что ты на взводе, - говорит она существу, которое находится с ней рядом. - У нас была насыщенная ночь, да. Но ты мог бы, пожалуйста, не говорить о таком по телефону? В общем, встречаемся в шесть, - говорит она уже мне. - Сообщи всем своим. Приводи их, всех до кого сможешь дозвониться. Вопрос серьёзный.
   - Да, "Двери и пороги", я слышал.
   - Вы издеваетесь? - с лёгким укором спрашивает Персефона.
   Хотя я просто сказал, не подумав, на мгновение становится удивительно стыдно.
   - Коллективные издевательства, ура! - орёт на фоне существо с голосом, поразительно похожим на человеческий. - Так держать, Юрец!
   - Никита, успокойся и сядь, пожалуйста. Юра, извини. У нас и правда весёлая ночь получилась. Напоминаю: встречаемся в шесть.
   - Хорошо. Пока, Ян, - говорю я, но наша местная богиня подземного мира жмёт на "сброс".
   Возвращается Старк с двумя бумажными стаканчиками, накрытыми пластиковыми крышками. Один он ставит в подстаканник, другой почти насильно впихивает мне. Мы снова трогаемся с места.
   - Что за двери и пороги? - спрашивает Старк.
   Вряд ли он слышал, что кричал монстр. Но меня это, конечно, не удивляет. У нас со Старком негласное соглашение: я делаю вид, что не понял, каким образом он отвечает на слова, которые так и не были сказаны, он делает вид, что не знает о том, что я в курсе его... особенности.
   - Давай тебе лучше Яна расскажет. А то если я начну рассказывать, получится какая-то паршивая история о проклятой книге и параллельных вселенных.
   Старк удивлённо поднимает бровь. От дороги он взгляда не отрывает, потому я уже в который раз оказываюсь в шаге от того, чтоб уверовать во всех божеств единовременно.
   - А из пареллельных вселенных в этой истории монстры лезут? - хмыкает он, наверняка даже не подозревая, что попал в точку.
   - Чаще всего нет, - неохотно отвечаю я. - Только иногда.
   Старк несколько секунд напряжённо молчит, явно переваривая информацию.
   Не то что бы я из тех, кто скрывает жизненно важные сведенья до последнего. Просто мы не так часто видимся со Старком и очень редко обсуждаем чудовищ после охоты.
   - Любопытно, - замечает Старк наконец. - А раньше ты сказать не мог?
   - Мог. Но ты бы решил, что я поехавший.
   Это очень глупая правда, но, тем не менее правда. Я очень боюсь, что Старк решит: со мной что-то не так. Видимся мы действительно раз в месяц. Но я дорожу даже этими встречами. Кроме Старка, Персефоны и её... скажем так, соседа у меня нет близких друзей. Хотя чего уж там. У меня просто нет больше друзей.
   - И потом, - спешно добавляю я, пока Старк в очередной раз не назвал меня дебилом, - это не имеет особого значения. Нигдень...
   - Чегонь?
   - Нигдень, - уверенно повторяю я, - в смысле, параллельная вселенная, это не то место, куда можно так запросто сходить погулять. И не то место, откуда запросто погулять выходят. Чаще всего, из неё вообще не выходят. У нас свои монстры, в Нигдени свои. Те, что сюда лезут, или условно-опасные, или очень редкие. Люди без тени, например. Только правда лучше пусть тебе это всё-таки Яна расскажет.
   - Перекладываешь ответственность?
   - Забыл детали. Кроме того, у неё есть возможность доказать всё... эмпирически. А у меня нет.
   С минуту я жду, пока Старк высадит меня и велит убираться на все четыре стороны.
   - Знаешь, а я тебя понимаю, - говорит вместо этого Старк. - Я бы тоже о параллельных вселенных особенно не распространялся бы, если бы знал. Но мне мог бы сказать.
   А я не нахожу ничего лучше, чем ответить:
   - Раньше повода не было.
   - Они оттуда полезли? Из этой твоей Нигдени?
   Я пожимаю плечами. Я и правда не в курсе.
   Ещё через полчаса мы уже проходим мимо спящего консьержа и в удивительно чистом лифте поднимаемся на тринадцатый этаж. Мачете Старк несёт прямо под мышкой, хорошо хоть в ножны его засунул. Жена Старка, Настя, выбегает к нам навстречу из коридора, как только открывается дверь, и, несколько секунд таращась то на меня, то на моего товарища, бросается на шею мужу.
   - Тош, я чуть кукухой не поехала, - вот так просто и незатейливо говорит она, пока я расшнуровываю ботинки, изгвазданные в останках упырят, и стараюсь глядеть куда угодно, только не на стройные белые бёдра, и чёрную полоску трусиков, выглядывающих из-под старой футболки "Король и Шут", которую Настя, видимо, позаимствовала у Старка.
   Настя старше меня всего на два года, то есть младше Старка на девять лет и она, не смотря на привлекательность, удивительно контрастирует с помещением своими фиолетовыми прядками в волосах и серебряным кольцом в носу. На мой взгляд, к светло-серому паркету, белым светильникам и дверям из дымчато-белого стекла лучше подошла бы крашенная блондинка с силиконовой грудью. Или, скорее, ультрасовременная секс-кукла, из тех, что могут поддерживать с тобой беседу...
   - Да, я свинья, забыл позвонить. Было немножечко не до того, - извиняется Старк и чмокает жену в ухо, а затем мягко отстраняет её от себя и тоже принимается снимать обувь.
   - Привет, Юр, - кивает мне Настя, кажется, только меня заметив. - Сегодня опять у нас остаёшься?
   - Ага, остаётся, - отвечает Старк вместо меня. - Итак, на правах хозяина дома я иду мыться первым. Извиняйте, но жизнь жестока.
   Пока из душа доносится плеск воды и голос солиста группы Manowar смешивается с фальшивыми завываниями Старка, мы с Настей сидим на кухне. Она пьёт энергетик, а я чай.
   - Упыри? - спрашивает она, почёсывая за ухом огромного серого мейн-куна, примостившегося у неё на коленях.
   - Ага.
   Настя тоже "в теме", но у неё это не врождённое. С мужем на охоту она не ездит. Кажется, Старк рассказывал, что однажды она увязалась за ним и в ту ночь её чуть не сожрала кикимора. После этого тяга к приключениям у Насти отпала.
   - А чего просто не сожгли? - спрашивает она. Кот, сидящий у неё на коленях, приоткрывает один глаз и испытующе смотрит на меня, кажется, задаваясь тем же вопросом.
   - Да как сказать... - протягиваю я.
   А действительно, как ей сказать, что её муж рисковал собой спасая меня идиота? Как сказать ей о Киве, Квадрате и Дэнчике? Как сказать о толпах монстров, выбегающих из леса? О Волкодаве, который проматерился и бросил трубку под рык и сопение? О Персефоне и о том, кто на самом деле говорил на фоне? Как сказать самому себе о том, зачем я на самом деле шёл к упырям, не надев ни куртки с кольчужной сеткой вместо подкладки, ни оберегов, которые против упырей бесполезны, но хотя бы уверенности добавляют? Как сказать себе, зачем с самого начала я пришёл к ним даже без ножа?
   Вы же помните, что этот рассказ о социальных животных? Чем сложнее животное, тем сложнее роли, которые ему приходится исполнять в стае. И я в своих ролях окончательно запутался. Не думайте, это не эгоцентризм. Повествование всегда начинается и заканчивается тем, кто это повествование ведёт. История состоит из рассказчика, а рассказчик, в свою очередь, состоит из истории.
   На стол запрыгивает другой мейн-кун, рыжий, ещё довольно мелкий, с вечно удивлённой мордой и кисточками на ушах.
   - Фича, а ну слезь! - возмущается Настя и спихивает кота со стола.
   Фича спрыгивает на пол и, недовольно взглянув на хозяйку, с интересом начинает обнюхивать мои ноги. Я мысленно благодарю кота.
   - Слушай, а Старк тебе рассказывал, как мы познакомились? - спрашиваю я, стараясь окончательно переключить внимание Насти и заодно отвлечься от невесёлых мыслей.
   А ведь действительно, как так получилось, что успешный разработчик, обладатель каена пятнадцатого года выпуска, женатый на красавице, начал якшаться со мной? Мысли превращаются в скользких змеек и уползают из рук. Остаётся только отпустить их, наблюдая, как мысли становятся очередной историей.
  

Жил Король Нигдени I

  
   Знаете, зачем я хочу рассказать вам это? Не ради истории про очередного монстра, разумеется, и не ради того, чтоб вы от души посмеялись над наивностью повествования. Просто в этой истории есть пара важных деталей, которые вам лучше запомнить. Для чего? Вы поймёте позже.
   Все средней паршивости истории принято начинать с описаний, и чем размытей будет это описание, тем лучше. Скажи "стоял яркий солнечный день" или "солнце медленно катилось к закату", или может "сгущались вечерние сумерки" - и вот у тебя готов беспроигрышный вариант, одобренный классиками ещё лет триста назад.
   Ничего подобного здесь не будет. Хотя бы потому, что день не когда-то в прошлом, а сейчас. У меня всё и всегда происходит "сейчас", как и у вас, кстати. Прошлого нет, есть только наш опыт и наши воспоминания. И они существуют только в нас настоящих, погружающихся в них в нынешнем моменте.
   Так вот, сейчас день. Он не стоит, не лежит, и тем более, не идёт, разве что проходит, причём проходит впустую, пока я меряю шагами лес, обливаясь потом. В каких-то ста метрах отсюда в низине находится болотце, но комары меня упорно игнорируют, и на том спасибо. Сейчас около двух часов дня, солнце палит нещадно, и лес, чья тень должна дарить усталым путникам прохладу и отдых, превращается в бесплатную заячью сауну. А я хожу кругами, вглядываясь в едва приметные разводы блестящей тёмной слизи, отпечатавшиеся на стволах деревьев. Логово теневика должно располагаться где-то здесь, но я всё никак не могу его найти.
   Давайте я кое-что поясню, потому что, скорей всего, вы с монстрами не встречались. На теневиков следует охотиться днём. Под солнечными лучами они становятся вялыми и медлительными, и, что важнее, не могут перейти в полуфизическое состояние. Следовательно, их можно убить. Только я не намерен убивать теневика. Сейчас я намерен об него убиться. Почему-то мне кажется, что хорошая мысль прыгнуть прямо на него с криком "Иду в Вальхаллу!". Разумеется, это глупо. В Вальхаллу, как и в Рай, и в Нирвану я на самом деле не верю. Возможность посмертного существования в какой-нибудь бестелесной форме кажется мне нелепой. Другое дело, что некоторые люди, умерев в определённых обстоятельствах, не умирают насовсем... но я отвлёкся.
   Конечно, сейчас мне стоило бы позвонить Персефоне. Но я слишком взвинчен. Кажется, я просто не смогу более или менее правдоподобно соврать ей о причинах собственного состояния. А, значит...
   Из-за деревьев доносится музыка. Я мысленно ругаюсь. Теневики спят чутко, тревожно. Какая-нибудь не в меру шумная компания, решившая отдохнуть на природе, может не только разбудить тварь, но и заставить её заглянуть на огонёк к наглым лысым обезьянам. Конечно, не ради того, чтоб поздороваться.
   Я иду на звук, чтоб вынырнуть из душной тени на залитую светом грунтовку. Посреди дороги запаркован чёрный порш кайен. Из его салона доносится бодрый фолк-рок. Рядом с машиной стоит высокий худощавый мужчина, обряженный в камуфляжные штаны и зелёную майку-алкоголичку. Он самозабвенно орёт в унисон с женским голосом долетающим из динамиков, так, будто старается производить как можно больше шума:
   - Так уж вышло, не крестись, когти золотом ковать! Был котёнок - станет рысь...
   С минуту я таращусь на мужчину, пытаясь, не смотря на отсутствие медицинского образования поставить ему диагноз. А он поёт, повязывая на голову бандану, уже почти перекрикивая певицу и, кажется, стараясь производить как можно больше шума:
   - Не ходи ко мне желанная, не стремись развлечь беду, я обманут ночью пьяною, до рассвета не дойду...
   Затем он, наконец, поворачивается ко мне. Ему около тридцати лет на вид. Хмурые брови и острый крючковатый нос придают ему сходство с птицей, причём не с какой-нибудь вороной, а с огромной совой, которая смотрит на тебя как на жирную крысу. Да-да, "птичье лицо" это такое же клише, как и "стоящий день", но тут я уже ничего не могу с собой поделать. Другие сравнения упорно отказываются приходить на ум.
   Несколько секунд мы молчим. Я рассматриваю канат белого шрама, убегающего куда-то под волосы и бандану человека. Мужчина разглядывает мои берцы. Разбавляет тишину только певица:
  

Пряный запах темноты,

Леса горькая купель,

Медвежонком звался ты

Вырос - вышел лютый зверь...

   Затем мужчина лезет в открытую дверь кайена. Музыка резко замолкает.
   - Пацан, а ты что тут делаешь? - дружелюбно интересуется он, пока я изучаю ножны у него на поясе.
   - Гуляю, - беззастенчиво вру я, прикидывая, для чего во вторник среди дня обладателю кайена и явно недешёвой, пусть и тактической, одежды слушать музыку на пустой лесной дороге. Вывод напрашивается неутешительный, но забавный.
   - Гуляй в другую сторону, - говорит мне мужчина уже не так добродушно, сверля меня взглядом тёмных, почти чёрных глаз. - А ещё лучше гуляй домой. Кто много в лесу ходит, того маньяки поймают и съедят.
   Никуда, конечно, я идти не собираюсь. В конце концов, я пришёл сюда убиваться об теневика, - то есть в лучшем для меня случае убиваться, - а не выполнять команды каких-то престарелых мажоров. Вместо этого я прислоняюсь к дереву. В конце концов, теневика искать не придётся. Такими темпами он сам к этому психу подтянется, чтоб принять посильное участие в спонтанном празднике.
   - Пацан, ты не понял? - зловеще интересуется человек с птичьим лицом, подходя ко мне. - Гуляй отсюда и подальше. У взрослого дяди тут важные дела.
   - Ничего не знаю, законом не запрещено, - отвечаю я человеку с птичьим лицом.
   - Ну, как знаешь, я предупредил, - пожимает плечами мужчина и, подойдя к машине, снова открывает дверь и лезет в кабину. Колонки разрывает тягучая мелодия. Вдалеке протяжно и возмущённо каркают вороны.
   Мужчина снова принимается подпевать, но прежнего звериного восторга в его голосе больше не слышно. Он то и дело замолкает, изучая то мои берцы, то охотничий нож. А я стою, прислонившись к дереву, и таращусь на него. Спасибо школьным хулиганам, на чьём примере я научился здоровой наглости или, по крайней мере, имитации оной.
   - Мужик, а ты сам уйти не думал? - предлагаю я, стараясь делать это ненавязчиво, что, конечно, нереально, учитывая грохот музыки.
   - Ничего не знаю, законом не запрещено! - бодро отвечает моими же словами человек с птичьим лицом.
   Через некоторое время я сажусь прямо на землю. Мужчина достаёт из кабины бутылку с водой, пьёт, а затем выливает ещё добрый литр себе на лицо. Я сглатываю тягучую горькую слюну и думаю о компоте, который выпил ещё до обеда.
   Одна песня сменяет другую. Мужчина неспешно копается в багажнике, пот стекает по его лицу и падает вниз с крючковатого носа. Что-то проверив, он ухмыляется, однако багажник закрывать не спешит.
   Сквозь грохот какой-то слишком громкой и слишком тяжёлой музыки до меня долетает треск. Едва слышный, он нарастает, и спустя несколько секунд, я понимаю, что правильное слово здесь не "нарастает", а "приближается". Мужчина лезет в кабину. Колонки вновь замолкают. Он выбирается наружу и останавливается рядом с открытым багажником, а я думаю, как лучше поступить? Конечно, разумней бросится теневику навстречу. До меня постепенно доходит, зачем человек с птичьим лицом торчит здесь и старается производить как можно больше шума. И, если моя догадка верна...
   - Да хотя бы на свет выйди, дебил, - жизнерадостно орёт человек с птичьим лицом, доставая из багажника "сайгу" и окончательно подтверждая мои догадки.
   Мне становится почти смешно. Очень хочется позвонить Татьяне Игнатьевне и расхохотаться в трубку, только вот связь здесь не ловит, да и мобильным Татьяна Игнатьевна принципиально не пользуется. Тем не менее, ружьё и слова человека с птичьим лицом - лучшее доказательство того, что она ошибалась. Не только приличные люди и я ездят на охоту. Среди "зажравшихся бандюков на иномарках", как она говорит, тоже есть те, кому не наплевать.
   - Ты глухой? - интересуется человек с птичьим лицом и к собственному удивлению, я встаю, разворачиваюсь и спиной вперёд выхожу под палящие лучи.
   Среди деревьев клубится живая тьма. Изредка из неё показываются длинные паучьи ноги. Трещат, конечно, не деревья. Трещит сам теневик, выражая крайнюю степень негодования. Как только одна из лап материализуется в узком луче света, человек с птичьим лицом давит на спусковой. Грохочет выстрел. Теневик визжит, но не замедляется, наоборот, он несётся на нас. Человек с птичьим лицом снова упирает приклад в плечо и делает ещё один выстрел. Затем теневик вываливается к нам. Несколько секунд он старается удержать равновесие, что не так уж и просто, когда у тебя осталось шесть лап из восьми. Затем отскакивает назад, в тень, превращаясь в компактный сгусток чёрного тумана. Ещё один патрон человек с птичьим лицом тратит впустую.
   - Какая умная гадина, - вслух отмечает он, опуская карабин. На его лице застывает обиженно-удивлённое выражение. - И что теперь делать?
   - А ничего уже не сделаешь, - сообщаю я, наблюдая, как тень медленно подползает к машине, а вместе с ней подползает сгусток чёрного тумана. - Валить их надо пока они дрыхнут.
   - Странно. С другими двумя это сработало, - сообщает человек с птичьим лицом, ничуть не удивившись моей осведомлённости.
   - Теперь понятно, почему старых следов так много, а свежих так мало.
   Затем я снова смотрю на дверь напротив водительского сиденья и на тень, медленно, но верно подбирающуюся к ней. Скоро нас накроет мрак и тогда...
   Человек с птичьим лицом следит за моим взглядом.
   - Нет, - мотает он головой, кажется, истолковав его по-своему. - Так долго. Если ты уж такой многоопытный следопыт и знаток повадок палочников...
   - Теневиков, - поправляю я автоматически и с ужасом понимаю, что человек с птичьим лицом, может, и из нас, из проклятых, но по-настоящему мало знает о мире, невидимом для обычных людей.
   - Да хоть сутулых собак, - сообщает человек, не отводя взгляда от сгустка тьмы. - Поможешь?
   Я киваю, удивляясь собственной реакции. Тень касается дверцы кайена. Сгусток ожившего чёрного тумана подползает к машине вплотную. Яркими оранжевыми искрами на нём разгораются оранжевые и бледные огоньки пустых глаз.
   - Теперь так. В багажнике ещё "сайга". Ты её берёшь и стреляешь по веткам, стараясь хоть одну обломать, так чтоб хоть немного света на него попало. А я вытаскиваю этого слендермена недоделанного на солнышко, а потом быстренько расчленяю. Можешь присоединиться к расчленению, но это уже опционально.
   - Давай наоборот, - предлагаю я. - У меня с огнестрелом не очень.
   Человек с птичьим лицом едва слышно вздыхает. Затем поднимает "сайгу". Отступает, щурясь.
   - На "три", - командует он. - Один...
   Я подхожу к самой кромке тени и прикидываю, где луч света коснётся чёрной дымки и покажется тонкая паучья лапа. Средний теневик, вроде этого, весит, как правило, не смотря на внушительные размеры, не много, килограмм тридцать, если только не поел недавно, а у этого, кроме того, лапы ещё не приросли. Если навалиться с боку...
   "Три" теряется в оглушительных хлопках. Ветка дуба падает, пролетая сквозь чёрное клубящееся нечто, и застревает в нём, когда теневик обретает плоть. Большинству монстров вполне хватило бы инородного предмета невесть откуда взявшегося в туше, чтоб издохнуть, но только не теневику. Эти гадины - что-то вроде морских звёзд мира чудовищ. Есть только один верный способ убить тварь: нашинковать помельче, а всё, что осталось, сжечь.
   Из туши, усыпанной жёлтыми глазами, сами собой появляются три тонкие паучьи лапы. В одну из них я изо всех сил ударяюсь плечом, словно пытаюсь вышибить дверь. Существо накреняется на бок, но не падает. Треск становится оглушительным. Я выхватываю нож и рублю по паучьей лапе, отскакивая в полосу света, которая тем временем становится ещё немного уже. Теневик трещит и бросается за мной. Лапы, то укорачиваясь, то удлиняясь, с глухим стуком ударяются о капот и стекло кайена, оставляя на них царапины и потёки слизи.
   Человек с птичьим лицом снова стреляет, отступая в полосе света спиной вперёд. Пуля вырывает из тела теневика приличный кусок чёрной плоти вместе с оранжевым глазом, похожим на стеклянный шарик. Теневик, треща, бросается к моему невольному напарнику. Я же кидаюсь к монстру и наотмашь рублю по другой лапе, а она с хрустом надламывается. Теневик делает несколько нетвёрдых шагов, а затем прыгает на человека с птичьим лицом. Из чёрной бесформенной массы, покрытой россыпью глаз, выдвигается пасть. Человек с птичьим лицом стреляет в последний раз, а затем выхватывает из здоровенных ножен самое настоящее мачете, прежде чем чёрная беспрерывно трещащая масса наваливается на него. Я подбегаю к твари и наотмашь бью ножом по одной из последних целых лап, пытаясь её отвлечь. Нога, длинная, сегментированная, покрытая жёсткими ворсинками, отлетает в сторону и падает в остывающую пыль с глухим шлепком. Пасть появляется уже с другой стороны тела, вытягивается в мою сторону. Прежде, чем острые треугольные зубы успевают клацнуть, смыкаясь у меня на голове, я успеваю засунуть в неё руку и вогнать нож куда-то в сухую чёрную глубину. Треск лупит по ушам, клыки упираются в предплечье, но закрыть рот теневик не может - как-никак плоть уже сформирована, ничего не поделаешь, тут или в тень лезть или оставлять как есть. Ветка торчит из бесформенной бугрящейся массы, словно флагшток. Обрубки лап сучат по пыли, пытаются проткнуть мои ботинки, рвут ткань штанов. Мне отчаянно нужен нож. Я даже несколько раз безуспешно пытаюсь его достать, распарываю кожу предплечий об острые зубы и утыкаюсь локтем в сухие извивающиеся языки, прежде чем понимаю, что, даже если у меня и выйдет извлечь нож, скорей всего я останусь не только без оружия, но и, в лучшем случае, без пальцев. Свободной рукой пытаюсь достать короткий складной нож, который вообще-то держу для других целей, но пальцы вместо кармана цепляются за пустоту. Челюсти теневика сдвигаются. Не то что бы сильно, на каких-то полсантиметра, но это, чёрт возьми, полсантиметра зубов у меня в руке.
   Короткий свист, блеск металла - и здоровенный кусок бугристой чёрной массы, усыпанной глазами, отлетает в сторону. Запоздало понимая, что нож вообще-то можно и потом достать, я всё-таки вытаскиваю руку. Теневик пытается рефлекторно втянуть пасть. Один из жёлтых глаз с чавканьем лопается. В образовавшемся отверстии тускло мерцает кончик моего ножа. Человек с птичьим лицом методично кромсает то, что осталось от теневика, пока он безуспешно пытается уползти, а я смотрю на это и думаю о нарезке салата.
   Пока человек с птичьим лицом сбрасывает "сайгу" в багажник, достаёт оттуда канистры, я отчаянно пытаюсь вырезать из длинной трубкообразной всё ещё извивающейся пасти оружие, орудуя уже складным ножом.
   - Ой, да оставь, другой купишь, - бросает мне небрежно случайный напарник, складывая лапы и куски туши в "шалаш".
   - Не куплю. Денег нет, - отвечаю я хмуро, не оставляя попыток.
   - Бедный студент охотится на монстров. Хм. Что-то в этом есть. Благородство и дебилизм? Слабоумие и отвага?
   Мне стоило бы обидеться, но у меня сейчас просто не хватает моральных сил на такие глупости.
   Мужчина обильно поливает куски туши прозрачной жидкостью. В ноздри бьёт запах керосина. Затем он лезет в салон машины, а возвращается оттуда уже с зажигалкой и пачкой сигарет. На обратном пути он буквально вырывает у меня из рук пасть теневика, скидывает её в общую кучу и поджигает. Я даже не протестую, просто мысленно оплакиваю нож и думаю, что сказать Татьяне Игнатьевне по поводу пропажи.
   - Не парься ты. Нож - это просто орудие, - серьёзно говорит человек с птичьим лицом, закуривая. - Главное, что все живы. А мне, наверное, надо бросать. Или на вейп переходить.
   - Ага. Просто орудие, конечно. Тебе легко говорить, - бормочу я, наблюдая как пламя, разведённое посреди лесной дороги в узкой полосе света, урча поглощает монстра.
   Человек с птичьим лицом стаскивает с головы бандану и утирает ей лоб, зажав сигарету в зубах, а потом хохочет.
   - Прям Дин и Сэм на минималках, - выдавливает он сквозь отрывистые смешки и выбрасывает недокуренную сигарету в костёр.
   - Какие Дин и Сэм? - без тени улыбки интересуюсь я. Нож жалко, а что несёт человек с птичьим лицом, я решительно не понимаю.
   - "Сверхъестественное" смотрел? - спрашивает человек.
   - Каждый день своей грёбанной жизни смотрю. Только это не то что бы сверхъестественное. Скорее, альтернативная биология.
   - Альтернативная биология. А что, хорошее обозначение, мне нравится. Но вообще я про сериал.
   Что на это ответить я не знаю. У меня нет телевизора, а в комнату к Татьяне Игнатьевне заходить можно только самой Татьяне Игнатьевне. Интернет же, верней, его возможное подключение - главный повод для скандалов, перерастающих в потасовки. Татьяне Игнатьевне шестьдесят восемь, но рука у неё всё ещё тяжёлая, а отбиваться я не могу. Никогда не мог. Я твержу себе, что дело тут в почтении к старшим, но какая-то моя часть упорно повторяет: нет, ты просто слабовольный маленький идиот.
   - Не смотрел? - спрашивает человек с птичьим лицом. - Если будешь смотреть, предупреждаю сразу: после пятого сезона сериал скатился.
   - Юра, - сообщаю я вместо ответа и протягиваю ему погрызенную теневиком руку.
   - Антон. Можно просто Старк, - отвечает он, отвечая аккуратным рукопожатием. - Ну, знаешь, как этот, гений, миллиардер и...
   - Арья.
   Конечно, "Игру престолов" в том "сейчас" я ещё не видел. Но потратить часть заработанных на стройке денег на книги мне ничего не мешало. Главное - прятать их в надёжном месте. Татьяна Игнатьевна терпеть не может книги. Когда мне было семь, она продала все на барахолке.
   Несколько секунд Старк ошалело смотрит на меня, а затем опять заливается хохотом. Можно было бы подумать, что это запоздалая реакция на стресс, но в смехе не слышно истеричных, захлёбывающихся ноток. Старк не напуган. Он не чувствует облегчения. Ему просто смешно.
   - Арья. Офигеть. А это, наверное, у меня "игла" на поясе, да? Арьей меня ещё никто не называл. Надо запомнить, - выдыхает он и добавляет уже серьёзно: - лезь в машину. Я тебя до дома подкину. Ну, или до больницы. А то вдруг палочники бешенство разносят.
   Я качаю головой. Монстры не переносят болезни, опасные для людей. Монстры болезнь сами по себе.
   Следующие полчаса мы трясёмся на пустой лесной дороге. За всё время нам попадается только один дед на велосипеде.
   - Ты их всегда видел? - спрашиваю я, хотя меня больше тянет спросить, откуда у него деньги на кайен, если он выходит на охоту.
   - Ага. С детства. У меня это от папаши, - охотно отвечает Старк, ухитряясь выехать на оживлённую дорогу.
   - Он тоже охотился?
   - Папаша? Да не. Зачем ему. Папка нашёл своим талантам другое применение. Он в девяностые пару монстров изловил, выдрессировал и кормил их конкурентами, а иногда и партнёрами по бизнесу. Благодаря ним в основном и поднялся. Страшные были такие, мохнатые. Монстрики, не конкуренты. Папка их звал Биба и Боба, а я - Лупа и Пупа, хотя отзывались они, по-моему, только на "жрать"...
   - А охотишься зачем?
   Старк молчит несколько секунд. В кабине кайена, не смотря на включённый кондиционер, можно организовывать маленький филиал ада. Грешники не почувствуют разницы.
   - А ты зачем? - спрашивает он вместо ответа. - Может, я лезу не в своё дело, но тебе, по-моему, сейчас следует напиваться в общежитии в компании студентоты, а не ножами в рот палочнику тыкать.
   - Теневику. И вряд ли мне такое вообще светит, - задумчиво говорю я. - С универом у меня не сложилось.
   - Не поступил? Бывает, - буднично отвечает Старк, так, будто он не разделывал теневика меньше часа назад. - Не парься. Высшее образование - это вообще условность. Я вот на третьем курсе сам документы забрал. И не жалею. Потому что на кой чёрт эти их вычислительные установки? Я и так кодить умел тогда.
   - Да нет, - глухо отвечаю я. - Как раз поступил.
   Пока Старк несётся на скорости под сто километров, лихо вылетая на встречную, чтоб объехать очередную междугороднюю маршрутку, я боюсь что меня вот-вот прорвёт и я выложу малознакомому мужику всю историю своей жизни, начиная с первого воспоминания, где я сижу на полу, а из чёрного провала за дверцей высоченного шкафа на меня смотрит нечто бесформенное, бесплотное, но однозначно живое и мыслящее. Но я молчу, перебирая в памяти десятки других "сейчас". Вот Татьяна Игнатьевна орёт, что от армии я и по дурке откосить смогу. Вот она же кричит, что я идиот и сын шлюхи, нагулянный от двух рот солдат за раз, и никакое образование это не исправит, что у меня есть одна простая задача: я вижу чудовищ, и только это оправдывает моё существование на этом свете в целом и в её квартире в частности. А я просто стою посреди комнаты и растерянно хлопаю глазами, не понимая, а что плохого в том, чтобы оказаться в списке поступивших на бюджет, пусть и вторым с конца. Впрочем, я знаю истинную причину, почему мне запрещается и работать на одном месте, и учиться, и, что самое важное, общаться с людьми больше необходимого. Знаю, но боюсь говорить о ней даже мысленно. В конце концов, как я могу быть уверен, если ни разу не проверял?
   Спортивная машина резко подпрыгивает на колдобине, меня швыряет вперёд. Я отчаянно цепляюсь руками в седушку кресла, помалу возвращаясь в другое "сейчас", пока Старк упорно давит на газ и обгоняет пару других машин, вылетая при этом на встречку. Теперь меня занимает не столько жгучая жалость к себе, сколько вопрос, какого чёрта я не пристегнулся. Впрочем, если мы во что-то или в кого-то врежемся, это не особенно поможет. Я корю себя за наивность. До этого дня я искренне считал, что такие водители встречаются только среди маршрутчиков.
   - А куда тебе, кстати? - спрашивает Старк. - А то я или забыл, или не спрашивал.
   - Да высади где не жалко, - отвечаю я, отмечая, что адреса, может, он и не спрашивал, зато привёз меня почти под дом, осталось только свернуть на разбитую дорогу и проехать ещё полкилометра.
   - Пиво пьёшь? - неожиданно спрашивает Старк, резко тормозя.
   Вместо чёткого и определённого "нет" я пожимаю плечами.
   - Вот и отлично. Значит, просто компанию составишь.
  

Двери и пороги I

   Поговорим о кошках. Кошки в своём роде - тоже истории. Подобно историям, они могут мурлыкать у вас на коленях, подставляя живот, а спустя какую-то секунду уже с остервенением грызть вашу руку, только для того, чтоб вскочить и удрать. Кошки, как и истории, могут быть одновременно глупыми и опасными, задумчивыми и смешными. Сейчас я наблюдаю за одной из таких историй - упитанным серым мейн-куном по кличке Баг.
   Кот тоже наблюдает, но не за мной, а за окном. Дымчатая шерсть на загривке Бага топорщится, уши прижаты к голове, немигающий взгляд жёлтых глаз впивается в стекло. Сейчас, если верить почти разрядившемуся телефону, примерно два часа дня, я лежу на диване, в гостиной у Старка и всё ещё не понимаю, от чего и, главное, зачем проснулся. Во рту стоит гадкий привкус. Царапины от когтей упыря всё ещё ноют. Ломит затылок. Баг, как и Фича, названый так в честь некоторых особенностей работы Старка, едва заметно дёргает хвостом. Я слежу за взглядом кота, а затем подскакиваю от неожиданности. В щели между занавесками не видно ни угла соседнего дома, ни неба. Её целиком заполняет собой нечто длинное и красноватое. На конце медленно движущейся массы, которая отчего-то кажется мне и липкой, и скользкой одновременно, красуется тёмная воронка, полная конусовидных выступов.
   Ещё несколько секунд я трачу на то, чтоб понять: это не воронка, а пасть. Раз за разом она выпускает из своих тёмных глубин длинный язык, усеянный крупными конусовидными зубами, чтоб облизать стекло. Я встаю, медленно подхожу к окну и раздвигаю занавески. Баг подпрыгивает на месте и прячется под диван, ухитрившись зацепиться когтем за плед и утащить его за собой. Я бесцеремонно разглядываю монстра.
   Знаете, как ампулярии ползают по стеклу, медленно слизывая зубастым языком и отправляя в желудок облепившие стенки аквариума водоросли? Сейчас я наблюдаю то же самое, если не брать во внимание тот маленький досадный факт, что аквариумом для улитки служит весь мир.
   Дверь гостиной открывается с еле слышным шорохом. По комнате разлетается визг, его эхо рикошетит от стен. Оглянувшись, я успеваю увидеть только мелькнувшие в воздухе фиолетовые прядки. Почти сразу же в комнату влетает Старк, сонный, как медведь-шатун и злой как целое стадо таких медведей. В трусах и с ружьём в руках, он напоминает уже не столько языческого идола, сколько жителя глубинки, которому среди ночи пригрезились шаги соседа-курокрада.
   - Отлично, мать вашу, - говорит Старк, опустив ружьё, а затем оборачивается к двери и добавляет громче: - Насть, это просто улиточка, она тебя не обидит!
   "Просто улиточка" занимающая почти весь оконный проём, медленно шевелит щупальцами, которые венчают круглые золотистые глаза, словно соглашаясь со Старком.
   - Оно же не опасно? - спрашивает Старк уже меня полушёпотом. - Первый раз такое вижу.
   Я качаю головой. Пустотные Моллюски, в отличие от большинства чудовищ, людьми не интересуются. Они предпочитают ползать по отвесным скалам, медленно объедая с них пыль и растительность. До этого я видел такого лишь однажды, много лет назад, в детстве.
   Да, не все чудовища плотоядные, представьте себе. Впрочем, расслабляться я вам тоже не рекомендую. Конечно, среди монстров есть те, которые предпочтут куст человеку, но таких меньшинство.
   На кухне мы сидим втроём. Старк отпаивает жену кофе и попутно пытается убедить её в том, что улиточка совсем не хочет лезть в квартиру, и тем более не хочет есть людей и котов, она просто ещё немного здесь побудет, а потом уползёт по своим делам. Настя с ужасом косится в сторону окна. Кухня и гостиная расположены рядом, так что, если прижаться к стеклу и скосить глаза, можно увидеть медленно покачивающийся конус раковины. Хотя для того, чтоб увидеть проносящиеся мимо дома стайки существ с человеческими телами и стрекозиными крыльями, можно и не прижиматься ни к чему. Достаточно просто смотреть. Конечно же, все они спешат за город.
   Старк уходит с кухни и возвращается уже с электронной сигаретой. Обычно Настя выгоняет Старка на балкон - видимо, привычка ещё с тех времён, когда технический прогресс ещё не лишил все окрестные табачные киоски постоянного покупателя. Сейчас Настя переводит на мужа возмущённый взгляд и снова угрюмо таращится в кружку с кофе, словно пытается рассмотреть в чёрной жидкости будущее всего мира.
   Я возвращаюсь в комнате, окидываю оценивающим взглядом внушительные царапины на стекле, всё-таки ставлю телефон на зарядку - благо, сами зарядные устройства ни Старк, ни его жена из розеток не вынимают и никто из них ещё айфоном не обзавёлся. Баг всё ещё сидит под диваном. Я думаю о том, каково ему, сидеть здесь в одиночестве, когда весь мир превратился в гигантский аквариум, полный чудовищ, и выуживаю кота из-под дивана и возвращаюсь уже с ним. Мейн-кун выпутывается из моих рук, и совсем забыв о мире-аквариуме, бежит к мискам. Не обнаружив там еды, он начинает требовательно орать. На крик подтягивается второй кот и теперь они поют вечную кошачью песню дуэтом. Старк, ругая их, и вслух сокрушаясь, лезет в холодильник за кормом. Настя поднимает взгляд.
   - Их же раньше столько не было. Что это за сценарий класса "К"? - спрашивает она.
   Пока Старк, выпуская некоторые подробности, пересказывает события предыдущей ночи, мне мерещится приглушённый звук, который может издавать только вибрирующий телефон, который вот-вот упадёт с дивана. Я снова возвращаюсь в гостиную.
   Пустотный Моллюск уже переполз на окно соседей. Я думаю о том, что видят люди, живущие в соседней квартире. Меркнущий свет? Черноту? Или просто щёлкают выключателем и не понимая, с чего бы они это делают?
   Телефон действительно вибрирует, протяжно, настойчиво. На экране всего одна надпись. "Персефона". Я вздыхаю, но всё-таки отвечаю, садясь прямо на пол.
   - Планы изменились, - коротко говорит она без приветствия, как и в прошлый раз. - Приезжай сейчас. Чем быстрее, тем лучше.
   - С чего бы такая спешка? - спрашиваю я.
   - Юра, - её голос мягок и вкрадчив, будто она разговаривает с помешанным, - а ты на улицу выходил? Или в окно выглядывал?
   - Логично.
   - Ты кому-то ещё звонил?
   - Да. Не дозвонился.
   - Плохо, - замечает Персефона. - Давай сразу ко мне.
   - Ян... это то, что я думаю, да?
   - Да. Это именно то, о чём ты думаешь. Только не надо говорить это вслух, пожалуйста. Ждём тебя.
   Она отключается, снова не соизволив попрощаться. Я возвращаюсь на кухню и коротко объясняю, что мне надо ехать. Затем Старку приходится объяснять жене, почему ему тоже надо ехать.
   - Зачем? - глухо спрашивает Настя, рассеянно почёсывая за ухом Бага.
   - Потому что с этим надо разбираться.
   - Зачем с этим разбираться тебе? - зло спрашивает Настя.
   Старк рассеянно выпускает одно облачко пара за другим.
   - А кто ещё будет это делать? - наконец говорит он, даже не подозревая, что озвучивает мысль, которая мучит меня уже не один год.
   - Да кто угодно! Армия, специальные войска, полиция, фонд SCP!
   - Ага. Все они заметят апокалипсис только тогда, когда он уже закончится. Кроме фонда. Потому что он воображаемый.
   Я жалею, что в телефоне осталось всего два процента заряда. Сейчас можно было бы уткнуться в экран и притвориться, что я где-то не здесь. Погуглил бы заодно, что такое фонд SCP.
   - Ты ведь однажды не вернёшься, - почти спокойно констатирует Настя. - И зачем? Острых ощущений не хватает?
   - Если б мне не хватало острых ощущений, я бы ездил на все семейные праздники. Просто кто-то должен это делать. Знаешь что. В квартиры они, - Старк кивает на окно, - не лезут, как правило, но я тебе пистолет оставлю.
   Ну да, тут легенды не врут. Некоторые монстры действительно не могут войти в жилое помещение. Дело даже не в приглашении. Кажется, их зрение устроено таким образом, что они не видят входов подобному тому, как люди не видят самих чудовищ. Впрочем, окна они вполне видят, но только вот открыть не могут. Возможно, вы слышали рассказы о чём-то чуждом, холодном и неживом, что мерно постукивает когтистым пальцем по стеклу и стонет, без слов умоляя пустить его внутрь? Так вот, эти истории отчасти правдивы. Конечно, есть монстры, что обитают рядом с людьми, в квартирах, но таких не много и убить они могут разве что человека с больным сердцем. Ну и кроме того, не забывайте. Некоторые монстры. Некоторые.
   - Да плевать мне на пистолет, - в голосе у Насти слышится глухое отчаянье. - Если всё так, надо уезжать отсюда. Уходить в леса. Чем раньше, тем лучше.
   Старк качает головой, делая затяжку за затяжкой. Наклоняется, приобнимает жену за плечи.
   - А я, может, не хочу, чтоб тебе пришлось уходить в леса. Чтоб пришлось уходить в леса твоим родителям, и даже моим родителям. А с этими наглыми рожами, - он кивает на котов, - что в лесу будет? Вот именно потому с этим надо что-то делать. Потому что в век беспроводных зарядок и искусственного интеллекта никому нельзя жить в лесу.
   Настя утыкается в телефон, раздражённо стряхивая руку мужа с плеча. Я стараюсь как можно быстрее покончить с кофе, который я, по правде сказать, пью только в компании Старка и не то что бы очень люблю.
   - Не кури в доме, - сухо произносит жена Старка, давая понять, что никакие доводы её не переубедят.
   А затем она добавляет уже далеко не так холодно:
   - Странно. В новостях ничего почти. Один разодранный бомж и пара сбежавших из дурки психов. Но вроде больше ничего такого. Мне-то казалось, что в апокалипсис новостей должно быть побольше.
   - Мне тоже, - соглашается Старк. - Теперь мне кажется, что они не только из одного места бежали, но и в одном направлении. Твоя Яна точно в курсе что происходит? - обращается он уже ко мне.
   - Да, она в курсе. Яна - моя старая знакомая, - поясняю зачем-то уже Насте.
   Знакомая - это не совсем правильное определение, конечно. В свои шестнадцать лет, уже в двенадцатый раз сбежав из дома, я жил у Яны с месяц. Под конец, когда Татьяна Игнатьевна решила позвонить мне на мобильный - с домашнего разумеется, - трубку взяла Персефона и, мило улыбаясь, так, будто собеседница её видит, сказала, что жестокое обращение с детьми - преступление. Это немного подпортило лучший месяц в моей жизни, который я провёл знакомясь с интернетом, отсыпаясь на раскладушке в коридоре и работая грузчиком в супермаркете на полставки. Удивительно, но когда я вернулся, Татьяна Игнатьевна ничего мне не сказала.
   Через час мы уже сидим в машине и Старк вбивает в навигатор тринадцатый дом по улице Маяковского. В окне мелькают высотки и билборды, сменяя друг друга так, словно один дом стирает из реальности другой. Сегодня Старк ведёт осторожней обычного, даже стараясь не превышать. Я нервно ёрзаю на месте, думая об обитателях "серого дома" и заодно о его работниках. А ещё думаю о фильмах, где герои, вместо того чтоб нормально предупредить товарищей говорят им не пугаться, прежде чем показать инопланетянина в шкафу, или ещё какую-нибудь дрянь. В фильмах это обычно заканчивается чем-то глупым, если не жутким. И, пока чёрный порш кайен стоит в небольшой пробке, я коротко объясняю Старку, что нам предстоит увидеть у Персефоны. Старк сосредоточенно кивает, переключая песню за песней. Всё-то ему не в настроение.
   Наконец мы въезжаем в нужный двор. Ещё голые с зимы тополя остервенело царапают небо ветвями. Старк долго ищет, где бы припарковаться, а потом всё-таки останавливает автомобиль у тротуара, перекрывая и въезд и выезд - дороги тут узкие.
   Я выхожу наружу и вдыхаю воздух, пропитавшийся сыростью и машинными выхлопами. В каких-то пяти метрах от меня располагается детская площадка, верней то, что от неё осталось. Выкрашенная красным и жёлтым металлическая горка перевёрнута. Покорёженный остов качелей напоминает двух изломанных артритом стариков, что стоят, соприкасаясь лбами. Отломанные спинки и сиденья валяются в песочнице. Посреди площадки стоит старуха, завёрнутая в коричневый пуховик и грязно-серый пуховый платок.
   - Всё перепаскудили! Нехристи! Наркоманы! - ругается она.
   А я не могу отвести взгляда от разводов чёрной слизи, которые местная блюстительница нравственности и порядка не видит в упор. Похоже, здесь бесился теневик. Возможно, даже не один. Я отворачиваюсь, но взгляд, как назло, натыкается на чёрную дыру подвального окошка. Из мрака на меня таращатся злобные оранжевые глаза. Ну да ладно. С этим Персефона и сама разберётся. Если ничего не изменилось, она всё ещё не допускает появления "ничейных монстров", как сама их называет, на своей территории.
   Персефона встречает нас на лавочке у подъезда. В своём чёрном приталенном плаще с копной светлых волос она похожа одновременно Мэри Поппинс и суровую госпожу, которая вот-вот достанет плеть и прикажет облизывать чёрные туфли. На скуле у неё переливается всеми оттенками фиолетового и лилового свежий синяк. Под глазами чернеют круги.
   - У нас домофон не работает, - поясняет она вместо приветствия, окатывая меня серым холодным взглядом.
   Я вдруг понимаю, насколько паршиво на мне сидит одежда высокого худощавого Старка. Стоило всё-таки постирать свою и попробовать высушить. Серый взгляд Персефоны переползает на моего товарища.
   - Янина, - произносит она, протягивая узкую ладонь.
   Пальцы у неё унизаны серебряными кольцами. Если приглядеться, на одном из них можно разглядеть пентаграмму, других - вязи скандинавских рун и печать Соломона. Стало быть, сегодня Персефона на работе не появлялась.
   - Антон, - отвечает Старк, уверенно отвечая рукопожатием. Странно, но своего обычного "можно просто Старк" он не произносит.
   В лифте, тесном и заплёванном, мы поднимаемся на шестой этаж. Дверь в квартиру не заперта, но это не удивляет. Я просто мысленно жалею того домушника, который решит вломиться к Персефоне. Что от него останется? Пара обглоданных пальцев? Несколько пятнышек крови на допотопном деревянном паркете? Отголосок последнего крика, тающий на лестничном пролёте?
   Мы проходим через предбанник мимо соседской двери, обтянутой бордовым дерматином, а затем оказываемся в квартире Персефоны.
   - Можете не разуваться, - говорит она, аккуратно снимая туфли и вешая пальто на крючок у двери.
   Конечно, приходится разуваться и нам.
   В квартире у Персефоны самый натуральный погром. Рама разбитого зеркала скалится парой клыков-осколков. Персиковые обои оборваны.
   - Обычно тут не так ужасно. Просто сегодня ночью к нам кое-кто зашёл и... наследил, - говорит хозяйка квартиры извиняющимся тоном и проходит в комнату.
   Здесь всё уже не так плохо. Если бы не остатки замытой лужи на полу и широко распахнутые дверцы шкафа, можно было бы даже представить, будто тут не происходило ничего ужасного.
   - Присаживайтесь, - Персефона кивает на разложенный диван. - Разговор будет долгим.
   Я оглядываюсь, выискивая в единственной тесной комнате высоченную рогатую фигуру. Конечно же, Никита должен быть здесь. Взгляд цепляется за облако чёрного тумана и тут же соскальзывает - на его постоянно меняющихся формах трудно сконцентрироваться, а как только отводишь взгляд, тянет немедленно забыть о том, что видел. Потому что тошнит даже от воспоминаний. Большинство людей действительно забывают. Но у меня уже выработалась определённая устойчивость.
   - И я предлагаю его уже наконец начать, - замечает Старк. - У тебя уютненько, но не настолько, чтоб просто сидеть и наслаждаться.
   - Вы поплатитесь за свою дерзость, смертные! - раздаётся замогильное завывание у меня над ухом.
   Конечно, этого стоило ожидать, но я всё равно дёргаюсь. Чудовище тем временем обретает форму. Старк, не смотря на то, что я дал исчерпывающее описание как монстра, так и самой, условно говоря, семейной ситуации Персефоны, подскакивает и пытается нашарить мачете, которое оставил в машине.
   Монстр хохочет, утирая несуществующие слезинки когтем. Лучик света, проползающий в окно, отплясывает на костяных рогах. Улыбка открывает ряды треугольных зубов. Растянутая футболка, шорты и пушистые домашние тапочки, которые монстр напялил на себя, вызывают лёгкий, как говорит Старк, когнитивный диссонанс. Думайте что хотите, но самое страшное в этом мире - не чудовища, а их попытки казаться людьми.
   - Извиняй, но выражение лица... каждый раз это неповторимо. Ну ладно он. Юр, ты-то чего подскакиваешь? - качает головой монстр, усаживаясь на кресло за компьютером. Я отмечаю, что он сутулится сильней обычного и держится рукой за бок. Догадываюсь, чью кровь Персефона в спешке отмывала, и что произошло ночью.
   - Я просила тебя так не делать? - спокойно спрашивает Персефона у монстра. - Только не садись в танки, я тебя прошу.
   - Игры меня сейчас интересуют в последнюю очередь, - отмечает монстр.
   - Чаю не хотите? Нет? Вот и чудно, - говорит Персефона. - Тогда давайте к делу. Извините, но одна из Дверей оказалась прямо в парке у меня под домом, а из неё к нам кое-кто пришёл, так что ночь выдалась весёлая. Юра, ты пытался ещё раз кому-нибудь позвонить?
   Я мотаю головой.
   - Двери и пороги и параллельные вселенные, не забывайте, - напоминает Старк, попутно что-то печатая в телефоне. - Хотя, если честно, у меня есть и другие вопросы, - он многозначительно смотрит на монстра. Тот широко улыбается.
   - Почему я говорящий или почему я тебя до сих пор не сожрал? - уточняет он.
   Разумные монстры на самом деле встречаются не так часто, как можно подумать, но не так редко, как хотелось бы. Большинство из них - одиночки, охотящиеся исключительно на людей. Они, в отличие от неразумных чудовищ, все без исключения прекрасно видят и двери, и окна, и даже могут прийти в ваш дом. Вы не заметите их присутствия до тех пор, пока не станет слишком поздно. Но иногда в программе мироздания что-то сбивается и случаются такие казусы как Персефона, люди, пригревающие у себя монстра. Она не единственная, конечно. Я, ещё до знакомства со Старком, однажды столкнулся с такой хозяйкой чудовища. Тогда пришлось привлекать Персефону и её сожителя. На память о тех событиях у меня остались ночные кошмары. А вот шрама не осталось. На мне вообще редко остаются шрамы.
   - "Двери и пороги", - поясняет Персефона, - это книга. Демонологический трактат. Инструкция по уничтожению мира, если так угодно. С чего бы начать... Антон, ты вот никогда не думал, откуда берутся монстры?
   - Ну, когда папа-монстр встречает маму-монстра и они влюбляются папа-монстр крепко обнимает маму-монстра... - Старк выдерживает драматическую паузу и добавляет: - И они трахаются.
   Домашнее чудовище Персефоны смеётся и снова хватается за бок. Честное слово, я даже не знаю, мне злорадствовать или сочувствовать ему. А потом я думаю: кто же был настолько быстрым и сильным, что смог серьёзно его подрать?
   Персефона бросает на меня укоризненный взгляд открывает форточку, распечатывает пачку сигарет и закуривает. Комната наполняется запахом дыма. Монстр неодобрительно смотрит на хозяйку, но она, кажется, не замечает этого.
   - Ничего, если я тут парить буду? - интересуется Старк и дождавшись короткого кивка хозяйки достаёт вейп.
   - Ну, если Юра тебе ещё не рассказал, - Персефона одаривает меня ещё одним коротким взглядом, под которым становится как-то неуютно, - а ты сам не в курсе, то давай расскажу. Они пришли, условно говоря, из уже упомянутой тобой параллельной вселенной, - продолжает Персефона. - Может, сами. Может, какой-то австралопитек в определённый момент совершил по случайности определённую последовательность действий...
   - Магия? - интересуется Старк, скептически вскинув бровь. - Странно. Мне-то казалось, они продукт эволюции.
   - Кхе-кхе. Кхе-кхе, блин. Посмотри на меня. Я очень похож на продукт эволюции? - спрашивает Никита. - Вот то-то и оно. Я понимаю, ребята, что если сутками напролёт резать чудовищ ещё и не в играх, станешь воинствующим атеистом. Но подумайте, какой физикой, химией или биологией можно обосновать меня? Иногда я видимый, иногда - нет, а ещё я умею схлопываться в карманное измерение и ходить по потолку. Показать?
   Конечно, его невидимость - это не настоящая невидимость. Он просто переходит в форму чёрного облака, на которое невозможно смотреть, и которое почти невозможно запомнить. Но я этого, конечно, не говорю.
   - Не перебивай, пожалуйста. Я пытаюсь собрать мысли, - Персефона резким движением размазывает окурок по дну пустой пепельницы, стоящей на подоконнике. - Так вот, не важно, как это случилось, важно то, что наши миры перестали быть параллельными и пересеклись в определённой точке.
   - В куче точек, - вставляет монстр.
   - В куче точек, - соглашается Персефона.
   - Большую часть времени, - берёт на себя инициативу монстр, - сквозь эту точку ничто не может пройти ни туда, ни обратно. Ну, почти ничто...
   Персефона окидывает своё чудовище испепеляющим взглядом, но, в конце концов, просто садится на диван рядом со Старком.
   Монстр начинает рассказ.
  

И все эти чёрные сказки I

   Я лучше с начала начну.
   Давным-давно, в далёкой-далёкой галактике... ладно, ладно, Ян, ну не надо так смотреть. Так вот, давным-давно, веке эдак в пятнадцатом, на территории современной Германии жил один маг и алхимик, чьё имя ныне забыто. Ну, как забыто. По одним источникам звали его Иоганном из Бремена и был он учёным, то есть еретиком, по другим звали его брат Августин, и был он монахом из иезуитского ордена, отлучённым от церкви за колдовство, но почему-то не повешенным. Тогда, если вы не в курсе, чаще вешали, чем сжигали. Какое это имеет отношение к монстрам, Антон? Самое прямое, ты это сейчас поймёшь. А чего ты так удивляешься? Я всегда рядом с Яной. Считай, представляясь ей, ты и мне представился. Это сложная штука, я потом объясню, как она работает. Если настроение будет объяснять. А пока давайте поговорим мы об алхимике и маге, постигавшем тайные знания. Только перед этим добавлю кое-что про точки соприкосновения. То есть Двери. Да, эти точки соприкосновения принято дверями называть. Дверьми. Дверями. Ян, а как правильно? Ну да, действительно, разницы никакой.
   А источники информации у нас откуда? Ну там рассказали, тут подслушал... в общем, это всё сплетни и домыслы. Ну всё, кроме фактов.
   Кстати, Юр, а чего ты друга в курс дела про то, откуда монстры берутся не ввёл?
   Так вот, Двери. Некоторое время они оставались открытыми на выход и на вход. Часть монстров успешно этим пользовалась. Припёрлась в наш мир, окопалась здесь и стала жить-поживать и всякое разное жевать. Ага, людей в основном. Люди не слишком быстрые, зато вполне калорийные. Хотя и не вкусные, конечно. Конечно, наша безжалостная Вселенная их изменила. Беспощадная сука Эволюция всё-таки приложила свою руку, правда, не так, как вы думаете. Например, упырь Задверья от нашего упыря выгодно отличается наличием крыльев и нежеланием жрать голубей.
   Ага, Антон, на вход Двери тоже были открыты, и ты хорошо подметил, что это важно. Некоторые люди даже туда заглянули, в смысле, за Двери. И тоже адаптировались. Верней, Задверье, или, как его ещё называют, Нигдень, их адаптировало. Оно вообще любит адаптировать тех, кто долго с ним контактирует. Отрастит рога и когти, и отправит ходить по потолкам... да, это я на себя намекаю. Да, прикиньте, когда-то я даже человеком был, но, как видите, если ты - человек, это ещё не значит, что ты останешься им навсегда.
   Ян, ну какая разница? Хочу и рассказываю. Не такая великая тайна. Юра знает, а Тоха уже наверняка догадался. По каким признакам? Да хоть бы по тем, что я с ним разговоры разговариваю, а не пытаюсь отужинать. Ну хорошо, отобедать, но ему бы это особо не помогло. И вообще, это же вам не со школотой в чате выяснять, кто в каких отношениях с чьей мамой состоит, это разговор с живыми людьми. Даже мне иногда общения не хватает. А тут такая возможность. Хрен его знает, когда ещё раз так получится с живыми людьми поговорить. Не обижайся только, пожалуйста. Спасибо. Нет, Ян, на дваче не люди. На дваче тролли. Это особая разновидность монстров, с одной стороны безвредная, а с другой я искренне не понимаю, почему на некоторых из них ещё не начали охоту. Криппипасты у меня, видите ли, говно. На себя бы посмотрели. Сиреноголового им подавай и самосбор...
   Так вот, про Двери. Я когда-нибудь точно о них расскажу, хорошо бы вы ещё все перестали меня с мысли сбивать. Часть людей - не самая большая - сумела из Задверья вернуться, даже особо не изменившись. Ну, просто чтоб включить в человеке механизмы адаптации на полную, этому самому человеку надо в Задверье умереть. Тогда оно тебя и меняет. На свой вкус. Может назад слепить, как было, может отрастить жопу на лице, жопу на спине или даже жопу на жопе. Подозреваю, что тут всё зависит от степени повреждений. Мне, например, голову размозжили и обглодали руки...
   Замечательный вопрос, Тох, прямо не ожидал, но давай обо всём по порядку. Вернувшихся Задверье тоже изменило, только самую малость. Они оказались способны видеть монстров. Яна считает, что изменение на генном... генетическом... на уровне ДНК произошло, потому что они эту способность ещё и потомству передали. Но чтобы проверить это нам нужна лаборатория и целая куча генетиков, или на худой конец семейное древо какого-нибудь Отмеченного Задверьем, а у нас ни желания, ни ресурсов проверять. Ну вот, положение дел я обрисовал, теперь можно переходить к основной части повествования.
   В один прекрасный день Двери с громким хлопком закрылись, только парочка осталась. Почему закрылись? Есть одна легенда... но её рассказывать долго. Ну или Нигдени просто надоело. Да, она действительно разумно. Огромный разумный параллельный мир. Мир-организм. Монстры в нём - это как симбионты, вроде бактерий в кишечнике. Ну хорошо, хорошо, Ян, это просто моя теория, но, согласись, она многое объясняет.
   Ну так вот, про Двери. Конечно, тысячи лет контакта миров не могли пройти даром. Некоторые чудища приспособились и начали успешно гонять туда и обратно, отыскивая в запертых дверях щели и лазы. Бабаи, например. Им, кстати, пришлось стать гораздо умнее, чтоб успешно это делать...
   Что? Люди? Ну да, люди могут сквозь них проходить. Не все. Только те, кто был Задверьем помечен. Проще говоря, видишь монстров - добро пожаловать. Не видишь - тебе повезло, добро пожаловать отсюда. А вот большая часть монстров, поселившихся здесь, никак назад убраться не могла. Пришлось им, бедным, тоже адаптироваться.
   По всей видимости, наш маг и алхимик был из тех, чей прародитель сгонял в Нигдень, добывая на ужин местный аналог мамонта, и умудрился вернуться живым. Предполагаю, что он изловил бабая, или человека без тени, или даже дракона. Оперирующий типичными для средневековья стереотипами алхимик, должно быть, решил, что это демон и немедленно попытался выяснить секрет вечной жизни и превращения свинца в золото.
   Если б монстр был адекватным, он бы этого искателя бессмертия в достатке сожрал бы и история на этом бы кончилось. К несчастью, бабай, или человек без тени, или даже дракон оказался немного поехавшим и тут же подробно объяснил магу и алхимику всю глубину его заблуждений.
   Конечно же, оставить пропадать такую прорву знаний наш маг не мог. Но вместо того, чтоб сойти с ума от обилия информации, он принялся писать книгу. И уж не знаю кому, но или ему, или его невольному напарнику пришла в голову гениальная идея: найти способ открывать Двери и вытаскивать в мир чудовищ. Если бы они просто искали, претензий бы, опять же, не возникло. Но они этот способ ещё и нашли. Верней, даже целую кучу способов, потому что с каждой Дверью есть свои нюансы. Некоторые из них универсальные и привязаны к месту. Некоторые универсальные и могут переползать из одной точки мира в другую. Нет, это уже не теория. То, извиняюсь, говно, которое ещё пять часов назад меня жевало, было одето как буддистский монах. Щупальца, правда, немножко выбивались из общей картины. Хотя, если он при жизни был японцем... ладно, ладно, это во мне, гм, стереотипы говорят.
   Некоторые Двери именные. То есть, предназначены исключительно для монстров, у которых есть имена. А имена есть разумных, тех, которые шли валить оленя, но нечаянно умерли в параллельном мире. Нет, это работает не как стереотипный вызов демона в стереотипном ужастике. Просто через именную Дверь может пройти только один монстр, а через обычную - вообще все желающие. В смысле, все желающие могут пройти туда, а вот обратно... извините, опять отвлёкся.
   Что можно сделать, если узнать имя монстра? Можно ли получить власть над ним? О, это очень полезное знание, Тох. Бесценное, можно сказать. Если ты знаешь имя монстра, ты можешь кричать его, пока он будет тебя жрать. Таким образом твои предсмертные проклятия обретут чёткий вектор. Почему я своих же монстрами называю? По той же причине, по которой вы других людей людьми зовёте. Так, Тох, я тебя по-хорошему прошу, парь в окошко и не отвлекай меня больше, а то до послезавтра не закончим.
   На чём я остановился, говорите? Для разных Дверей, как я уже сказал, требовались разные обряды. Своего рода ключи. Где надо было человека в жертву принести, где - козу, а где нагадить под дверь соседу, трижды повернуться по часовой стрелке и убежать с криком "кавабанга!" не надевая штаны. Главное, что результат оставался неизменным: Задверье приподнимало завесу и выпускало в нашу несчастную Вселенную орды голодных чудовищ. Они же, обрадованные количеством бесхозного белка, который тут разгуливает и считает себя венцом творения, начинали творить... всякое.
   Всё ещё могло бы кончиться хорошо. В жизнь Иогана, а, может быть, Августина, как гром среди ясного неба нагрянула инквизиция и давай его всячески допрашивать и всё-таки вешать, а рукопись сжигать. Но, к несчастью, у мага и алхимика имелись ученики. И парочка переписала книгу. Так сказать, для личного пользования. Так появились первые четыре экземпляра "Дверей и порогов" на латыни. Надо отдать ученикам должное. Переписать книжку они переписали, а вот использовать её как-то не решались. Почти семьдесят лет о "Дверях и порогах" никто и слыхом не слыхивал. А потом... помните процессы над ведьмами в Кёнинсберге? Я не к тому, что вы настолько старые, я к знанию школьного курса истории. Не помните? Ну ладно. Скажу вкратце. В Кёнинсберге в шестнадцатом веке случилось что-то вроде Салема на максималках. Если верить сомнительным источникам, по подозрению в колдовстве была задержана каждая четвёртая женщина. Среди прочих попавших под подозрение, что довольно смешно, оказалась сестра Клара, настоятельница монастыря Девы Марии, или святой Елены, или, может, святой Бригиты, тут я могу ошибаться, как могут ошибаться и наши источники. И, знаете, это очень смешно, но с ней инквизиция не прогадала. При обыске в келье был обнаружен тайник, а в нём экземпляр "Дверей и порогов". Сама же настоятельница окинула явившихся за ней пособников инквизиции испепеляющим взглядом и открыла именную дверь, успешно уйдя в Задверье, а вместо себя оставив монстра по имени Корха. Корха, в отличие от Клары, церемониться с преследователями не стал, а просто мирно скрутил их, продемонстрировал, как отлично он умеет вырывать позвоночники, разнёс половину монастыря и удрал вслед за Кларой. Не для того, чтоб обнять и поцеловать, конечно. Корха, я полагаю, никогда не любил покидать Задверье. А ещё он такой же добрый, как голодный бешеный бультерьер. Если коротко, он Клару нагнал. Молодому здоровому монстру, которому всего-то десять тысяч лет не составило особого труда найти пожилую монахиню в своём родном мире. В общем, умерла Клара в Задверье, лишившись хребта. Теперь её зовут Фрау Без Лица, или Женщина Без Лица, это уже как вам удобно. А это я откуда знаю? Яна рассказывала. Перед тем, как убить четверых не слишком удачливых колдунов, Женщина Без Лица прочитала длинную лекцию о своём происхождении специально для Яны. Почему она не убила Яну? Ян, почему она тебя не убила? Ну да. Вы сами всё слышали. Потому что Яна могла убить книгу. И убила в итоге ведь. В смысле, сожгла. А я... ну а что я. Я тогда сдох.
   Почему я об этом с тобой говорить не хочу? Потому что у тебя работа такая, Ян, говорить с дебилами об их дебилизме. На черта тебе дома работать? И потом, как же запрет на психотерапию близких и родных, м? Да, я мерзкий, да, я идиот, и за двенадцать лет оправдания оригинальней не придумал. Всё, не мешай. Я сказку рассказываю.
   В следующий раз копии "Дверей и порогов" объявились в восемнадцатом веке в царской России, а спустя год - на территории будущего штата Мен. Подробностей о том, кого тогда сожрали, а кого разделали у меня, к сожалению, нет. Книга, попавшая в Россию, по случайности оказалась в руках у... ну, кто угадает? Никто? Ну ладно. У монаха. Опять. Монах оказал всему миру своего рода медвежью услугу. Дверей он не открывал, зато тайком перевёл книгу и успешно снял десятка два копий, которые тихо-мирно покрывались плесенью и кормили мышей до того самого момента, пока монастырь не был успешно разграблен большевиками. В чём мотив снимать копию ты имеешь в виду? Это я чуть позже объясню. Должна же сохраняться хоть какая-то интрига.
   Ян, а ты куда? В смысле, в магазин? Погоди... то есть как "сиди и вводи Антона в курс дела"? А ты как? У нас сегодня ночью по всему городу открылись врата в ад, а ты в магазин одна собираешься? Как это не станут среди белого дня нападать? Не все мы - ночные хищники. Ну хорошо, уговорила. Да нет, зачем. Ничего мне не надо. Ключи не забудь только. И аккуратней там...
   Ладно. Продолжим. На некого комиссара по фамилии Пасюк, принимавшего непосредственное участие в разграблении монастыря и расстреле монахов, рукопись произвела впечатление. Да такое, что он утащил опасную литературу к себе домой и спрятал под матрацем. И пока беспощадной рукой с зажатым в ней наганом Пасюк искоренял буржуазию и мракобесие, книга лежала под матрацем, ухитряясь при этом занять всё скудное воображение комиссара. До революции космисар успел получить церковное образование, из-за чего, наверное, и не любил религию. Зато благодаря образованию он более или менее понимал, что в "Дверях и порогах" написано. День за днём в комиссаре оставалось всё меньше коммунистических идеалов и всё больше детского нездорового любопытства.
   В конце концов, он решился на ритуал. Подробности мне не известны, конечно, но, скажем так, не все обглоданные человечьи кости во время голода двадцатых годов, были обглоданы другими людьми. Как и не все обвинения в каннибализме были справедливыми. Большинство, конечно. Но не все. Пасюк же, серьёзно повредившись рассудком, игнорируя свои прямые обязанности, открывал одну дверь за другой. К несчастью, он был из тех, чьи предки сходили в Задверье в погоне за тем самым доисторическим оленем, так что он поначалу даже понимал, что делает. В конце концов, ему начало казаться, что выпущенные им теневики, кикиморы и упыри жрут только буржуев и врагов народа. Когда на него, наконец, донесли его же подопечные, комиссар совершил первый по-настоящему хороший поступок. Он отдал книгу какой-то девушке на улице и, быстренько проделав необходимые для закрытия манипуляции, шагнул в Дверь, которая неохотно закрывалась. Правда, его спустя часов пять, или, может, восемь вышвырнуло назад. Сейчас опять будет вопрос на тему, откуда я это знаю, так что сразу поясню. Перед тем, как Задверье от него избавилось, местные жители успели вскрыть Пасюку брюхо и выесть печень. Так что назад в мир, полный грёз о светлом социалистическом будущем, комиссар пришёл уже не человеком, хотя, конечно, издалека его с человеком проще спутать, чем меня. Он до сих пор на кладбище живёт. И людей ест. Ещё конфеты с могил ворует. Крыша у него протекла основательно, но поговорить с ним ещё можно. Он мне в своё время всё это и рассказал.
   А ничего с ним не сделаешь, Тох. Я как-то попытался. Ты вот когда-нибудь видел, чтоб монстр с разможжённой головой вставал и шёл к тебе, шипя и размахивая руками? Я видел.
   Продолжим. Конечно, неизвестной девушки и вместе с "Дверьми и порогами" и след простыл. Книга опять пропала аж до две тысячи седьмого года. Томик, написанный уже нормальным русским языком и явно отпечатанный подпольно, приметил на барахолке некий Никита Смирнов, учившийся на физмате, но почему-то искренне считавший себя магом. Кстати, Тох, я ж тебе до сих пор не представился. Сейчас будет спойлер, готовься. Привет, меня зовут Никита. Очень приятно, понимаю твоё нежелание жать руку, хотя вообще-то это обидно и неприятно. Нет, Тох, это не говнище. Это окрас. А руки я мою, между прочим.
   Что было дальше, догадаться не сложно. А дальше был обряд открытия Дверей. К сожалению, никто не предупредил, что Дверью станет добрая половина дома, который снимали четверо студентов. Да, финал вышел немного предсказуемым. К счастью, поскольку в открытую дверь решила выйти Фрау Безликая, никто из мелких монстров туда не полез. Но это и не требовалось на самом деле.
   Усилиями Яны Дверь была закрыта. Двое студентов оказались за дверью. Умерший и изменённый Задверьем остался на Земле. Яна, конечно, сожгла эту копию книги. Она восхитительна. Нет, не книга. Яна. Ну да, Юр, она говорила, что МЫ сожгли. Но я ничего не жёг, я просто рядом стоял. У меня после того, как я сдох, вообще близко к книге подойти не получалось.
   Думаю, вы уже догадались, откуда тут такая прорва монстров появилась. У кого-то оказалась ещё одна копия "Дверей и порогов" и этот кто-то решил, что пора устроить апокалипсис.
   Хотя, скорее, книга за него решила. Видите ли, книга, похоже, каким-то образом влияет на человека. Пасюк, например, говорил, что он был сам не свой, что книга говорила с ним, обещала ему коммунистический рай, уверяла его, что это просто, нужно только открыть Двери и он просто не мог ей не поверить. Опять же, зачем монаху делать перевод книги явно написанной безбожником ещё и снимать копии? Книга, да и копии книги разумны. И у них явно есть цель: открыть вход в Задверье. Зачем? У неё спросите, я не в курсе.
   Так вот, парни, перед нами стоит непосильная задача. Изловить нынешнего хозяина книги и открутить ему башку. А его копию утилизировать. Ну что, у кого остались вопросы?
   Где буддист? Я понимаю твою практичность, Юра, но буддист пусть пока достигает нирваны где-нибудь в подвале, отращивая оторванные и откушенные щупальца. На вкус, кстати, так себе.
   Откуда мы знаем, что владелец "Дверей и порогов" где-то здесь, а не где-нибудь на Урале? Ну так двери же не на Урале открываются. Ритуалы разные, но общее у них одно: необходимо непосредственное присутствие.
   Мало жертв? Ну да, это странно. Как и то, что толпы монстров бежали в одном направлении. Предполагаю, для начала надо сбегать в ту же сторону. Яна вернётся - тогда и обсудим.
   Нет, я не дебил. Просто я хорошо знаю о своих возможностях. Там, где вас сожрут, я не только выживу, но и сам кого-нибудь сожру. Хорошо, сам сбегаю.
   Ну да. В книге даётся так же подробная инструкция по закрытию Дверей. Найти ещё копию, закрыть, а потом ловить этого? Тухлая затея. Где же мы копию найдём. По слухам, одна у Лавкрафта в своё время была, но он никаких дверей не открывал. Прочитал, вдохновился и утилизировал. Но это, скорей всего, враньё. Ещё одна копия вроде как хранится в коллекции у какого-то арабского шейха. Но, если это правда, он эту книгу даже не трогает. Наверное, потому, что латынь не знает, но в данном случае выражение "благо неведенья" можно употреблять без иронии. Так что тут ответ однозначный: ловить нашего любителя чтения и отрывать ему голову. Ладно, может и не отрывать. Может, отстреливать.
   Почему Женщина без Лица ела людей, Пасюк жуёт людей в пустом склепе, а я живу с Яной и в танки играю ты имеешь в виду? Потому что вот так. Большинство переродившихся сходит с ума. Но мне повезло, мне размозжили голову. Ну да, паскудно звучит, но вообще-то мне действительно повезло. Нигдень восстановила мозг и нервные связи на свой вкус. Я не помню, каково это, быть человеком, но не знаю, как быть кем-то кроме человека. Такой вот паршивый парадокс.
  

Жил король Нигдени I

   Некоторое время я молчу, стараясь смотреть куда угодно, только не на монстра.
   Персефона возвращается даже как-то неожиданно. Она заходит в комнату, передаёт своему домашнему чудовищу бутылку энергетика. Монстр, аккуратно отставив бутылку, излагает свои соображения о том, что нам стоит прокатиться в ту сторону, куда бежали его сородичи. Ещё до того, как Персефона успевает открыть рот, монстру живо возражает Старк:
   - Это очень тупая идея ехать туда, куда бежали толпы чудовищ. По банальной причине. Там сейчас за каким-то чёртом бегают толпы чудовищ, - повторяется Старк.
   - Да, идея так себе, - кивает Персефона, окатывая Старка грозовой серостью взгляда, а затем плюхается на диван рядом с ним. - Но вообще-то по дороге в магазин у меня возникла мысль. Мы можем поговорить с кем-то из людей без тени. В принципе, я даже примерно знаю, где охотится один из них.
   - Ну и что разговор даст? - спрашиваю я и натыкаюсь на ледяной взгляд Персефоны.
   Она протягивает руку и монстр молча передаёт ей бутылку энергетика. Пьёт Персефона жадно, словно до этого неделю шаталась по пустыне. Она отставляет бутылку, задумчиво закусывает нижнюю губу и, наконец, отвечает:
   - Люди без тени умеют ходить в Задверье. Всегда ищут новые ходы и лазейки. А если где-нибудь открывается Дверь, перед ней уже выстраивается очередь из них. Так что они наверняка в курсе.
   - Потому что они только там могут размножаться, - с развесёлой улыбкой добавляет монстр. - Не удивительно, что они в очередь выстраиваются. Если б я мог трахаться только в одном месте... - он резко замолкает, заметив холодный взгляд своей хозяйки.
   Старк снова достаёт телефон и пишет кому-то.
   - Ладно, - говорит он, не отрываясь от экрана. - Куда ехать нужно?
   Время близится к вечеру. Небо за окном стремительно темнеет. Персефона при помощи гугл-карт и выдержек из новостных сводок объясняет, где примерно охотится нужное нам существо. Когда Персефона обрисовывает границы, мне начинает казаться, что лучше всё-таки ехать по следам чудовищ. Потому что охотничий ареал человека без тени включает в себя целый микрорайон. Что хуже, Персефона понятия не имеет, как выглядит этот монстр.
   - А откуда мы знаем, что он не ушёл размножаться? - задаёт ещё один резонный вопрос Старк.
   - Последний труп вчера нашли, - сообщает Ник, даже не глядя в нашу сторону. - Значит, он не пошёл. Может, он у нас чайлдфри. А, может, просто страшен как ядерный апокалипсис и размножаться с ним никто не хочет, хотя я не представляю, как можно быть не страшным человеком без тени. Но это и не важно. Суть в том, что они прекрасно передают информацию друг дружке. Они как грибы с общим невидимым мицелием.
   Люди без тени в своём роде уникальны. Вы наверняка встречались с ними, хотя даже и не подозреваете об этом. Приветливая старушка, день-деньской откармливающая в парке и без того жирных голубей. Сосед с третьего этажа, включающий музыку так громко, что в серванте начинает подпрыгивать посуда. Неулыбчивая блондинка за кассой. Обычные люди на первый взгляд.
   Их маскировка работает так же, как и у прочих монстров. Вы поймёте, кто перед вами только когда станет слишком поздно. Когда старушка вытянется, становясь выше деревьев, сосед постучит в ваше окно тонким когтем, а блондинка откроет рот, вывихивая челюсть и вываливая на кассовый аппарат извивающиеся языки, увенчанные чёрными жалами. Тогда, скорей всего, вы умрёте. Нет, сам человек без тени и пальцем вас не тронет, если, вы, конечно, напугаетесь достаточно сильно, так, чтоб сердце сжалось, пропустило удар и остановилось раз и навсегда.
   На этом месте вы наверняка можете задаться вопросом: зачем людям без тени пугать обычных людей до смерти? Я задам встречный вопрос: а зачем вы жарите картошку, прежде чем её съесть? Мотивы людей без тени банальны до безобразия. Уж не знаю почему, но мясо перепуганных людей кажется им вкуснее.
   Я невольно вспоминаю другое "сейчас", где мне пять лет. В этом "сейчас" тощий человек стучит мне в окно. Я трясусь от ужаса, но мама...
   Я мотаю головой, возвращаясь в другое "сейчас", где мне уже совсем не пять. Сейчас не лучшее время для возвращения в детство.
   Мы выходим из подъезда. Впереди идёт Старк, конечно, за ним следует Персефона, а за ней плетусь уже я. Замыкает нашу процессию монстр Персефоны. Его невидимые когти щёлкают по ступеням, оставляя на них вполне материальные следы.
   Во дворе нас ждёт сюрприз. На крыше кайена сидит очередное чудовище. Из бесформенной туши, более всего напоминающей оживший ком из внутренностей, на нас таращатся три шарика глаз. Я смотрю на Старка, Старк же взглядом указывает на старушек, сидящих у подъезда и лузгающих семечки. Старушки таращатся на Персефону с осуждением.
   - Профурсетка старая, - долетает до меня шёпот одной из блюстительниц дворовой морали. По моим скромным прикидкам, она старше Персефоны примерно вдвое, если не больше.
   - Добрый вечер, - вежливо говорит Персефона старухам. Разумеется, она слышала комментарий в свой адрес, однако её строгое лицо выражения не меняет.
   - Добрый вечер, Яночка, - говорит другая старушка, а первая кивает, натягивая на морщинистое расплывшееся лицо нечто, похожее на дружелюбную улыбку.
   Я перевожу взгляд на чудовище. Кишки из колец медленно сползают на лобовое стекло. Старк кривится. К машине подходит высокая тень, постоянно меняющая форму. Каждый раз, когда я пытаюсь сосредоточиться на клубящейся и меняющей форму тьме, мой желудок сжимается, предупреждая о приближении рвотного позыва, но это не повод прекращать попытки.
   Пульсирующее месиво с глазами-шариками дёргается, пытаясь уползти, но тень оказывается проворней. Она впивается в омерзительную массу и швыряет её куда-то в клумбу, на поросль чахлых жёлтоголовых крокусов.
   Уже в машине, когда Старк проворачивает ключ в зажигании, монстр Персефоны становится видимым. По крайней мере, для нас.
   - Не люблю мимо этих бабок ходить. Кузьминична явно что-то подозревает, - поясняет он.
   - Не выдумывай, - строго говорит Персефона.
   - Да сама глянь! Вот, смотрит сейчас прямо на нас. Фу, аж мороз по коже. Вот! Ян! Ян! Ну Ян! Ты видела? Она перекрестилась только что.
   - Да хоть бы "скорую" вызвала чтоб давление померить. Тут стёкла тонированные. Даже если бы она могла тебя видеть, всё равно бы отсюда точно не увидела, - вздыхает Персефона, пристёгиваясь, пока монстр увлечённо рассматривает салон, а затем проносящиеся мимо дома, в которых уже зажигаются окна.
   - А как мы его ловить будем? - задаёт очередной правильный вопрос Старк. - Ездить до утра по району и рассматривать всех подозрительных алкоголиков?
   - Зачем? Будем ловить на жи... - Персефона обрывается на полуслове, когда Старк резко тормозит на перекрёстке. Перед нами пролетает глухо тонированный гелендваген. Следом за ним несётся казенная машина. Мигалки переливаются алым и синим, щедро бросая в нас россыпь бликов. Старк оборачивается и глядит на пассажиров, а затем - на спинку одного из кресел, уже расцарапанную рогами домашнего чудища Персефоны.
   - У тебя тут что-то присохло, Тох, - невозмутимо отмечает монстр, с интересом ковыряя бурое пятно - кровь Квадрата.
   Старк шумно выдыхает сквозь плотно сжатые зубы.
   - Ник, поаккуратней, пожалуйста, - просит Персефона. - Извините, он всё ещё не вполне... отошёл. Так вот, ловить будем на живца.
   - И кто будет приманкой? - спрашиваю я, уже зная ответ.
   - Конечно я. Профессиональная приманка с двенадцатого года, - в голосе Персефоны слышен смех.
   - С одиннадцатого, - поправляет монстр.
   К сожалению, я понимаю, о чём они говорят. Остаётся надеяться, что не поймёт Старк. Хотя он бы, наверное, одобрил бы.
   Мы несёмся сквозь темноту. По дороге Старк заезжает на заправку. Пока заспанный работник в зелёном комбинезоне возится со шлангом, Старк выходит из машины. Возвращается он с кофе и четырьмя бутербродами. Один из них достаётся мне. Я жую, не чувствуя вкуса. Интересно, что сказала бы Татьяна Игнатьевна, увидь, с кем я сижу в одной машине?
   Персефона принимает кофе и благодарит Старка, а вот бутерброд отдаёт монстру. Я таращусь в зеркало заднего вида на зелёные искры глаз монстра, мерцающие во мраке салона двумя далёкими сверхновыми, пока он жадно поглощает человеческую еду. Хорошо, что Татьяна Игнатьевна не узнает. Она всегда говорила, что встретив чудовище, нужно бить не раздумывая.
   Мы въезжаем в спальный район, разросшийся на месте, где ещё лет двадцать назад стоял лес. Старк тормозит у обочины и высаживает Персефону. Затем он паркуется во дворе ближайшего дома. Мы втроём идём следом за Персефоной. Её домашнее чудище вышагивает впереди, снова приняв облик подвижной тени. Случайный прохожий кривится и, ускорив шаг, огибает чудовище по широкой дуге, словно питбуля без намордника и поводка. Конечно, на самом деле мужчина ничего не видит. Скорей, просто ощущает что-то неправильное, нездоровое, чуждое этому миру. Это, кстати, нормально. Конечно, чаще нежелание наступать на стыки плит означает начало невроза. Но иногда из этих стыков могут торчать щупальца, которых вы не видите.
   Персефона скрывается за углом. Мы обходим дом с другой стороны, а потом как-то незаметно минуем квартал. Старк то и дело смотрит то на слепые глаза потухших фонарей, то на пылающие желтизной окна домов. В полумраке он похож на сову, высматривающую жирного глупого кролика.
   Мы входим в парк. Хотя, строго говоря, парк - весьма условное обозначение для сохранившегося почти в первозданной целости кусочка леса. Ни лавочек, ни фонарей здесь нет, только широкая протоптанная тропинка, уползающая куда-то во мрак. Весенняя грязь противно чавкает под ногами. Человек без тени вряд ли стал бы охотится в таком месте. Хоть бы потому, что здесь нет добычи. Мысль перекатывается по языку свинцовыми шариками, но как только я решаюсь произнести это вслух, мы выбираемся из парка. Тропинка заканчивается, начинается мощённая плиткой дорога. Слева вырастает из тьмы свечка двадцатиэтажного дома. В ней горит едва ли половина окон.
   Поясню на всякий случай. Люди без тени охотятся только весной и осенью. Отъедаются, нагуливают жир, а потом и дальше живут среди ничего не подозревающих людей с тенями, то есть лысых обезьян, построивших цивилизацию и гордящихся этим деянием так, будто цивилизация - это что-то хорошее. Иногда, правда, люди без тени делают исключения. Их любимое время для внесезонной охоты - человечьи праздники, смешные глупые даты в календарях, в которые почему-то принято радоваться и пить больше обычного.
   Они предпочитают одиноких. Парень, съехавший от родителей и сутками просиживающий дома, старушка, в молодости не обзаведшаяся ни детьми, ни друзьями, выпивающий холостяк средних лет - всё это их любимая добыча. Если вам не с кем коротать осенние вечера или встречать, скажем, Новый Год, я искренне сочувствую вам и рекомендую удвоить бдительность. Одинокие люди неизменно становятся едой. А сожрёт тебя монстр или общественное осуждение... полагаю, это не так уж важно.
   Добрых два часа мы петляем между домами, пока огни в окнах гаснут один за другим. Стремительно холодает. Я с тоской вспоминаю заправку, на которой был туалет. Старк, плюнув на то, что мы на работе, достаёт вейп и парит на ходу. Клубящийся комок мрака, плывущий перед нами, заметно ускоряется, а потом почти сразу останавливается.
   - Ложная тревога, - говорит монстр не голосом, но шорохом ветра в ветвях сиреневых кустов.
   Мы со Старком переглядываемся.
   - Как он это делает? - спрашивает мой товарищ.
   Конечно, хорошо рассмотреть его толком не получается, но в полумраке Старк кажется мне озадаченным и удивлённым. Интересно, он о своеобразной телепатии Персефоны и её чудовища, или о голосе монстра?
   - Понятия не имею, - честно отвечаю я на оба вопроса разом, переходя на полушёпот.
   Время медленно ползёт к полуночи. Мы останавливаемся в каком-то дворе. Персефона наверняка тоже уже не ходит кругами. Наверное, сидит на качелях, курит, небрежно сбивая пепел на полы пальто, и пинает ногой землю, словно пытаясь сдвинуть планету с орбиты, но в итоге только раскачивается всё сильней.
   - А если оно вообще на Яну не поведётся? - задаёт Старк вопрос, который мучает меня с самого начала этой сомнительной операции.
   Я пожимаю плечами. Всё равно у нас нет плана лучше.
   Старк достаёт телефон и отходит в сторону. До меня долетают тихие обрывки разговора. Голос Старка тихий, извиняющийся, неуловимым образом начинает напоминать тихое позвякивание жести.
   Монстр тоже отлетает в сторону. Видимо, мы ему надоели. Я сажусь на скамейку, ёжась от холода. Нестерпимо хочется уткнуться в телефон, желательно зарывшись в одеяло, прихлёбывая тёплый чай и наслаждаясь огромной звонкой пустотой, поселившейся в голове.
   Дверь подъезда со скрипом открывается. Я подскакиваю на месте, понимая, что кажется, задремал. Тусклая лампочка подсвечивает девичий силуэт. Оглядываясь по сторонам, я понимаю, что ни Старка, ни монстра рядом нет. Видимо, человек без тени всё-таки клюнул на Персефону. Только вот почему они не разбудили меня?
   - Привет, - говорит девушка, бесцеремонно усаживаясь на скамейку рядом со мной. - Тоже не спится?
   Я коротко киваю, разглядывая почти античный профиль случайной собеседницы. Волосы, наверняка светлые, в свете оранжевого фонаря блестят расплавленной медью.
   - Я тебя раньше тут не видела, - добавляет она. - Я Юля.
   - Юра.
   Где-то на фоне проскакивает удивление. Почему среди ночи молодая девушка решила поговорить с незнакомым подозрительным типом, рассевшимся на скамейке у её подъезда?
   - Чего сидишь? Ждёшь кого-то? - спрашивает она с весёлой улыбкой, доставая из кармана длинного светлого, кажется, розового пальто портсигар и зажигалку. Чиркает колёсиком, глубоко затягивается. В воздухе повисает густой запах хорошего табака. Серьёзно, иногда складывается впечатление, что я - единственный некурящий человек на свете.
   - А ты всегда говоришь с незнакомыми подозрительными мужчинами в два часа ночи? Вдруг я маньяк? - спрашиваю я, стараясь выдавить искреннюю улыбку.
   Она весело смеётся. Ради такого смеха в своё время рушились и создавались империи. Хорошо, что я не из тех, кто готов тратить время на такое сомнительное мероприятие как геополитика.
   - А ты всегда говоришь с подозрительными девушками? Вдруг я страшное плотоядное чудовище, которое только и выжидает момент, чтоб тебя сожрать? - она улыбается ещё шире.
   Это так банально, что мне даже не хочется проверять, чтоб не разочароваться ненароком. Тем не мене, я, пересилив себя, бросаю короткий взгляд на лавочку, затем на асфальт.
   - Ну да, ты уже заметил, - говорит Юля-без-тени, улыбаясь уже неестественно широко, так, что уголки губ доползают до ушей, обнажая ряды акульих треугольных зубов. - Но ты не горячись. Я не собираюсь тебя есть. Видишь ли, король просил кое-что передать тебе.
   Я думаю о том, кто такой к чёрту их король. У чудовищ отродясь не было никакой централизованной власти или авторитетов. Даже у разумных, вроде людей без тени.
   - И что же? - спокойно спрашиваю я, пытаясь понять, на кой я вообще сдался их королю. Конечно, у меня есть одна догадка. Но она слишком глупая. Кроме того, я так до сих пор и не проверил.
   - Он хочет тебя видеть.
   - Перехочет.
   - Опрометчиво. Он хочет тебя видеть, а, значит, обязательно увидит. Он ведь король.
   - Ну, кому король, а кому хер с горы. С чего у вас вообще появился король?
   Юля смотрит на меня недоуменным взглядом. Её глаза теперь напоминают два чёрных провала. Широкая противоестественная улыбка медленно сползает с её лица.
   - Тебе хватит и этого, - улыбается она. - Передай своим друзьям, чтоб они не лезли, и что книгу им всё равно не достать. Если ты, конечно, хочешь, чтоб они выжили. Ясно?
   А мне ни черта не ясно. Что за король? Откуда этот самый король узнал о том, что мы поедем именно сюда, а не решим слетать в штаты и поискать экземпляр "Дверей и порогов" теоретически принадлежавший Лавкрафту?
   - А не проще сразу нас убить? - спокойно спрашиваю я, стараясь скорей потянуть время.
   Юля встаёт со скамейки и смотрит на меня уже с лёгкой полуулыбкой. Её лицо идёт волнами, подрагивает, словно под кожей копошатся миллионы насекомых, ища выход наружу. Пряди волос извиваются червями. Это омерзительно, но не страшно. Видал я вещи и пострашнее.
   - Проще, - соглашается она. - Но тебя мы убить не можем. А твои друзья... ну, все заслуживают второго шанса, полагаю. Даже программист, психотерапевт и рогатый упырь.
   Закончить она не успевает. Бледная ладонь, с неправдоподобно-длинными пальцами закрывает ей рот. Другая рука обхватывает Юлю за талию, перетаскивает через скамейку. Её ноги в лёгких полусапожках цепляются за деревянные доски, лупят по воздуху, пытаясь лягнуть ручное чудовище Персефоны. Монстр утаскивает Юлю в чахлые ещё голые кусты сирени и валит её на землю.
   - Попробуешь заорать - голову откручу, - предупреждает чудище.
   Ну да, это логично. Люди без тени, в отличие от большинства монстров, всегда видимы для окружающих. И зовут на помощь они совсем как обычные люди. Отсутствие тени на громкости никак не сказывается.
   Юля трепыхается, словно жук, насаженный пытливым юным натуралистом на иглу. Её руки вытягиваются, выползают из рукавов пальто. Чудовище Персефоны без замаха лупит по лицу Юли. На щеке расветают тёмные бескровные полосы из которых немедленно начинают выползать черви.
   В тишине двора раздаётся цоканье каблуков.
   - Голову откручу, - повторяет свистящим шёпотом чудище Персефоны. - Не выпендривайся зря. Всё равно ничего же не умеешь, только пугать. А сейчас ты будешь хорошей девочкой... или мальчиком... или... короче, я не силён, где у вас там пол определяют под маскировкой. Просто ты начнёшь вести себя хорошо и ответишь на пару вопросов.
   Стук каблуков приближается. Запыхавшаяся Персефона вбегает в кольцо света под фонарём, отдёргивает пальто, отряхивает несуществующие пылинки с рукавов и подходит уже спокойно, гордо вздёрнув подбородок.
   - Может, с этим выйдет получше, - отмечает она. - Итак, где "Двери и пороги"?
   Юля молчит, только ухмыляется, демонстрируя уже не акулий оскал, а игольчатые зубы рыбы-удильщика.
   Я оглядываюсь по сторонам, безуспешно ища взглядом Старка. Мелькает идиотская мысль позвонить ему. Нет, с тем же успехом можно попробовать дозвониться в контакт-центр мобильного оператора. У Старка всегда телефон на беззвучном.
   - Ладно, это сложный вопрос для начала, - кивает Персефона и достаёт из кармана пальто вначале зажигалку и сигареты, а затем короткий узкий нож, украшенный причудливым узором гравировки. - Вопрос попроще. Сколько дверей было открыто? Возьми, - добавляет она обращаясь уже к своему монстру, протягивая нож рукоятью вперёд. - Только сам не порежься, я тебя прошу.
   Монстр обиженно фыркает, берёт нож и приставляет его точно к уху Юли.
   - Знаешь что это такое? - уточняет Персефона холодно. - Шесть с половиной сантиметров холодной стали с серебряным напылением. Клинок, вымоченный в соке Плачущего Древа Задверья. Ну и руны для надёжности. Если тебя начнут им резать, будет больно. Если как следует ткнут - будет смерть. Повторяю вопрос. Сколько дверей было открыто?
   - Иди на хер, - отвечает Юля, косясь то на когти монстра, то на нож, который в его лапище кажется слишком крупной зубочисткой.
   - Отрежь ей ухо, - сухо приказывает Персефона.
   Монстр смотрит на Персефону со смесью укора и боли.
   - По-другому она нам ничего не расскажет. Кроме того, у нас мало времени. В любой момент какому-нибудь алкоголику или полицейскому патрулю приспичит тут прогуляться, - отвечает она на вопрос, который, очевидно, прозвучал только в её голове. - Только закрой ей рот, пожалуйста. И, поверь, я тоже от этого не в восторге.
   Чудище тяжело вздыхает и склоняется над Юлей, прижимаясь к ней почти вплотную. Бледная ладонь уже во второй раз накрывает её лицо. Нож упирается в ухо. Раздаётся приглушённый крик. Вытянувшиеся ноги в полусапожках конвульсивно стучат по земле, вытянувшиеся руки с выросшими на них когтями лупят по лицу монстра, но он, кажется, этого не замечает, только зажмуривает глаза. Из порезов на почти человеческом лице больше не ползут черви. Только сочится кровь, не отличимая от человеческой. Монстр убирает руку с лица Юли. Она тяжело дышит, таращась то на меня, то на Персефону, то на расцарапанное лицо чудовища.
   - Повторяю ещё раз. Сколько дверей было открыто? Знаешь, чем быстрее ты заговоришь, тем быстрее это всё закончится.
   - Идите в жопу! - орёт человек без тени и, ухитрившись вырваться из хватки монстра, резко насаживается на клинок. Металл с чавканьем входит глубоко в глазницу.
   Персефона ругается, вытаскивает клинок из головы человека без тени. Ник подхватывает тело и в буквальном смысле исчезает.
   Я достаю телефон и, быстро находя Старка в контактах, набираю сообщение. Оно остаётся непрочитанным.
   - Сбросит её в карьер, или в свежий бетон, - поясняет Персефона так, будто я этого просил, пряча нож в карман. - Или оставит в Нигдени, как обычно. Где Антон?
   - Понятия не имею, - честно отвечаю я. - Последний раз видел его, когда он отходил с женой поговорить.
   - Ясно, - кивает она, снова достав зажигалку и сигареты и на этот раз всё-таки закурив. - Давай поищем.
   Если вы спросите меня о магии, я не смогу ответить однозначно. С одной стороны, монстры - не более чем биологический вид, пусть и из другого измерения. Убив теневика обычным оружием, без намёка на святую воду и серебро, поневоле становишься материалистом, переставая верить в чудеса любого сорта, как бы парадоксально это не звучало. Но, с другой, каждый раз, когда Персефона выкидывает нечто эдакое, мой внутренний скептик, окрепший на историях об алчных попах и поддельных мироточениях, ненадолго впадает в кому.
   Так происходит и сейчас.
   Несколько секунд Персефона стоит на месте, раскачиваясь взад-вперёд, бормоча что-то. Сама она говорит, что ведьма она довольно слабая, но сейчас хватает и этого. Она замирает, а затем решительно шагает вперёд прямо через клумбы.
   - А что у вас случилось? - спрашиваю я.
   - То, что и планировалось. Меня нашли, но есть не стали, вместо этого попросили не совать нос не в свои дела, - отвечает она, глубоко затягиваясь на ходу. - Хотели, как и договаривались, схватить его и допросить с пристрастием, но план провалился, он от нас удрал. Хорошо, что их было двое.
   - А как...
   - Никита, как и оговаривалось, позвал вас и рванул ко мне, - поясняет Персефона, сворачивая за угол так уверенно, будто видит в темноте не хуже упыря.
   Я бегу следом за ней. Она подходит к подъезду, смотрит в провал распахнутой двери и, судя по звуку, шумно принюхивается.
   - Держи, - она вкладывает мне в ладонь тот самый нож. - И иди вперёд наверно.
   - Почему это?
   - Потому что я на каблуках и вообще-то довольно паршивый боец, - отвечает она, так что у меня даже отпадает желание спрашивать, на кой чёрт она не надела, скажем, кроссовки.
   Я включаю фонарик на телефоне и ступаю в тёмный подъезд. Лампочки, конечно, не горят. В воздухе стоит запах свежей побелки и сигаретного дыма. Лестница, ведущая наверх, кажется почти бесконечной.
   - Старк, - осторожно зову я, но даже эхо не считает нужным откликнуться.
   Зубочистка Персефоны лежит в ладони на удивление удобно, но я всё равно прячу её в карман и достаю из-под куртки нормальный нож. Отшагав около полусотни ступенек, затянутых чем-то похожим на пульсирующие синие сосуды, я, наконец, достигаю первого этажа и почти сразу же утыкаюсь лицом в тёмный липкий кокон, свисающий с потолка. Я только хмыкаю. Люди без тени мастерски влияют на сознание и могут творить из плоти шедевры, достойные полотен Гигера, но меня такое давно уже не впечатляет. Так что я просто отпихиваю кокон и прохожу вперёд.
   - Старк! - снова зову я.
   Из стены выползает щупальце. Естественно, я луплю по нему ножом. Извивающийся отросток падает на пол и уродливым червяком уползает куда-то во мрак. Я шагаю к следующему пролёту. Стены уже нисколько не напоминают стены подъезда. Они покрыты тёмной массой, сокращающейся, словно гигантские сердца. Снова достаю нож Персефоны, прокалываю один из пульсирующих выступов. Подъезд наполняется скрежещущим воем. Наросты на стенах сдуваются, словно воздушные шарики, схлопываются, собираясь в бесформенный ком, занимающий собой всю лестницу. Ком снова воет и катится на меня. Я сигаю через перила вниз. Неудачно падаю, подвернув ногу. Откуда-то со второго этажа доносится яростный вопль. В полумраке я вижу сквозь решётчатые перила, как ком замирает и начинает ползти вверх. Масса его нижней части превращается в подобие ног. Я снова бегу наверх, понимая, за кем сейчас гонится человек без тени. Телефон упал на лестницу, не видно почти ни черта, но я почему-то твёрдо уверен: монстр отвлёкся на Старка. Знаете, в чём беда людей без тени? Они всегда используют больше плоти, чем могут контролировать.
   В тишине раздаётся визг и громкая ругань. Я бросаюсь на тварь. Из спины её показываются щупальца. Я наотмашь рублю по ним зубочисткой Персефоны. Оно снова душераздирающе визжит. Где-то в подъезде шумно отрывается дверь. Я вонзаю клинок в массу, а она в ответ сдувается и наконец, падает на ступеньки. Я поднимаю взгляд и вижу силуэт, темнеющий на фоне подъездного окна.
   - Сука, - истерично выдыхает Старк и пинает тело.
   Я вскользь отмечаю, что резинку для волос он где-то посеял. В подъезде открывается ещё одна дверь. Лестница покрывается вязью длинных теней.
   - Эй! - доносится над нами голос. - Валите отсюда, наркоманы! Сейчас ментов вызову!
   Мы со Старком переглядываемся. Я вытаскиваю нож из спины человека без тени, который сейчас не отличим от обычного человека. Нам остаётся только последовать рекомендации, так что мы бежим прочь из подъезда, благо, в лестнице теперь нормальное количество ступенек. По пути я ухитряюсь поднять ещё и телефон. Стекло на экране разбито, сам экран украшает небольшая трещина, но, кажется, всё не так уж и страшно.
   Персефона и сгусток подвижной тьмы, при одном взгляде на который к горлу подкатывает липкий ком тошноты, уже ждут у подъезда.
   - Между первым и вторым, - сообщает Персефона. Клубящаяся тьма отвешивает ей что-то похожее на кивок и исчезает. - Лучше пусть уберёт. Лишние трупы - лишние вопросы от полиции.
   - Ты чего туда побежал? - спрашиваю я у Старка, пока мы идём к машине.
   Старк мотает головой, зажмурившись, словно пытаясь прийти в чувство. Его кожаная косуха расстёгнута и присыпана побелкой, в руке он всё ещё сжимает длинный охотничий нож, перепачканный в сухой тёмной пыли. Сейчас, под светом фонаря, я замечаю в распущенных чёрных волосах Старка широкую седую прядь. Люди, конечно, не седеют в одну ночь, это всё легенды, вроде тех, в которых говорится, что упыри бояться чеснока. О том, насколько сильно Старк перепугался, лучше говорит его бледное, перекошенное лицо. Однако сейчас я смотрю на седую прядь в волосах товарища и впервые понимаю, что он старше меня. Гораздо старше.
   - Да, понимаешь, решил я Насте позвонить. Пока говорил, отошёл за угол. Тут смотрю, идёт красавец, вроде под фонарём, а тени нет. Ну, я за ним.
   - Дурак, - беззлобно отмечает Персефона.
   - Я уже сам понял, - огрызается Старк в ответ и тут же добавляет гораздо спокойней: - Яна, дай нормальную сигарету, пожалуйста, не могу я сейчас курить электронные.
   Персефона хмыкает, но пачку с зажигалкой протягивает. Старк прикуривает, зажав нож под мышкой, и жадно затягивается.
   - Какая мерзость, - резюмирует он и затягивается снова. - Так вот, я пошёл за ним. Оно в подъезд. Я дверь поймал и кирпичом подпёр. Оно к лифту. Я к нему. А потом оно распозлось по стенам, а из стен по одному полезли некроморфы. Натурально некроморфы, как в игре. Твою мать. Я ж даже первую часть "Dead space" до конца не смог пройти, потому что они страшные как ядерный апокалипсис, а в реале... как оно на такое способно? Те люди без тени, с которыми мы сталкивались, такое не умели.
   - А почему ты меня не позвал? - недоумеваю я, ощущая смутный, но вместе с тем болезненный укол обиды.
   Вопрос остаётся без ответа.
   - Это не наши люди без тени. Это задверные люди без тени. По крайней мере, Ник так сказал, но вообще-то он чувствует разницу по запаху, - замечает Персефона. - Они неплохо воздействуют на сознание, если ты не заметил. Тебе оно ничего не говорило? - обращается она уже к Старку.
   Пояснения, конечно, предназначены для Старка.
   Старк мотает головой, выбрасывает недокуренную сигарету в подвернувшуюся по пути урну и наконец прячет нож в ножны под курткой. Сейчас он похож не столько на языческого идола, сколько на металлиста, который поссорился с товарищами по кавер-группе.
   - А у вас как? - спрашивает он.
   Персефона быстро и сухо излагает ситуацию. На половине пути к машине нас настигает ручной монстр Персефоны, тут же начиная вставлять в рассказ свои комментарии. Старк хмуро молчит и изредка кивает.
   - С информацией всё плохо, конечно, но получается, - наконец подаёт он голос, уже садясь за руль, - что у монстров объявился правитель, который достал книгу, открыл кучу дверей и решил устроить апоклапсис. И король, судя по всему, человек, потому что откуда у монстра книга. Я ничего не пропустил?
   - Вообще-то не человек, - отмечает монстр Персефоны. - Ребят, а ни у кого шоколадки не завалялось случайно? Есть хочется жуть просто.
   - Ты о чём? - спрашиваю я, и собственный голос кажется скрипом плохонькой колонки, которую неведомые силы запихнули мне в горло.
   - Как о чём? О шоколадке. Сникерсе там, или баунти. Вафли в глазури тоже сойдут. Даже гематоген сойдёт, хотя это совсем не шоколад, конечно.
   Я наблюдаю за Персефоной и её домашним чудищем через зеркало заднего вида. Монстр сидит, развалившись на сиденье с таким видом, будто он у себя дома. Персефона лежит рядом. Голова её покоится на коленях монстра. Даже в полумраке Персефона выглядит измученной.
   - Напомни, когда будем проезжать мимо круглосуточного магазина, чтоб я вышел и взял, - отмечает Старк. - И остальные тоже не стесняйтесь, если что нужно. Но вообще-то Юра хотел спросить кто такой на самом деле этот король с книжкой.
   - В костяной короне, в человечьем теле, - нараспев произносит монстр. - Мне эту легенду Пасюк рассказал, когда я к нему на кладбище наведывался. Он её, вроде бы, в "Дверях и Порогах" и вычитал.
   - Ключевое слово "легенду", - отмечает Персефона. - Фу, чёрт. Меня словно наизнанку вывернули. А это простейшая настройка на человека и поиск. А ведь некоторые говорят, что натурально корректируют реальность...
   - Хочешь научиться так же? - спрашивает монстр, судя по голосу улыбаясь.
   - Ну?
   - Говори всем, что корректируешь реальность.
   Персефона хихикает, тонко, совсем по-девичьи.
   - Антон, - подаёт голос она снова, - если не трудно, возьмёшь мне банку какого-то энергетика, пожалуйста. А то глаза слипаются.
   - Обойдёшься без энергетика. Спать иногда полезно. Если это делать как положено, по восемь часов, можно даже, говорят, человеком однажды проснуться, - шипит монстр.
   Персефона бормочет в ответ нечто невнятное. Я представляю, как когтистая лапа гладит её по светлым волосам и мне становится дурно от одной только мысли, что коготь может нечаянно уткнуться ей, скажем, в глаз.
   - Меня всегда умиляет, как она отключается. Быстро и незатейливо. Человек совсем без совести, не иначе. Люди с совестью так крепко спать не умеют. Им за себя стыдно, - через некоторое время говорит монстр полушёпотом, когда мы останавливаемся у магазина. - Ребят, вы, кстати, не хотите к нам ещё раз зайти? У меня, кажется, появилась мысль, как за нами шпионили, но надо проверить, а один я что-то не очень хочу проверять.
   - В костяной короне, - напоминает Старк, уже открывая дверь. - Вернусь - расскажешь. Шоколадка, энергетик, ничего не забыл?
   - Энергетик не надо, - шепчет монстр.
   - Юр, тебе что?
   Я хочу попросить у Старка несколько грамм свинца в висок, но молчу. Я думаю о людях без тени. О том, что история начинается с рассказчика, а заканчивается на том, кто её слушает. И сейчас мне опять предстоит стать тем, на ком история заканчивается.
  

И все эти чёрные сказки II

   Ого. Целых три сникерса ещё и кола. Вот это щедрость, от всей души благодарю, Антон. Мы пока стоим? Хорошо, не хочу кричать, вдруг ещё проснётся. Третья ночь - это даже для неё слишком. Первая? Так она же диссертацию пишет. Особенности индивидуальной психотерапии больных с маскированной депрессией и пограничным расстройством при использовании техник гештальт-подхода и... и дальше не помню, но там ещё точно как минимум пятнадцать страшных слов. Ага, меня тоже всегда удивляло, как психотерапевт с двумя дипломами и научной степенью увлеклась всяческой магией... но я ей горжусь, правда. Она охренительная. А главное, всегда спит крепко. Ян? Ян, ты спишь? Ну вот. Теперь её не разбудит даже залп салютов. Залп из зенитки может и разбудить, но этого я ещё не проверял. Потому что зенитку достать негде и жить ещё хочется. Ладно-ладно. Рассказываю о Короле, как и обещал.
   Пасюк, тот самый комиссар, который на кладбище в склепе живёт, мне это пересказывал, до того, как мы с ним немного повздорили и я чуть-чуть проломил ему голову.
   Как это "почему"? Я же говорил, он поехавший. Наглухо отбитый. Больной. Ему показалось, что Яна хочет его моими руками убить, когда он узнал, что мы книгу сожгли. Хотя, может, он обиделся, когда я его кладбищенским гоблином назвал. В любом случае это была необходимая самооборона. Ну и вообще, он после этого выжить ухитрился, так что по монстрячьим законам не считается.
   Нет, это шутка, Тох. Нет у монстров никаких законов. Мы ж монстры, алло.
   Так о чём я. Тот самый маг и алхимик со слов чудовища записал одну увлекательную сказку. Вроде как есть в Задверье особый монстр, который появился одновременно с Задверьем. Король Задверья, или Король Нигдени. Чаще называют Королём Нигдени. Но я предпочитаю научный термин: его грёбанное величество. Его грёбанное величество, по легенде, может повелевать всеми монстрами разом, за исключением, может быть, переродившихся. Те должны ему сами присягу принести или как-то так. Только вот есть небольшая загвоздка...
   А почему трогаемся? А, тут парковаться нельзя. Тогда я пока поем, закончу уже на месте.
   Твою мать! Тоха, тебя кто водить учил? Не моё собачье дело? Хорошо, Тох, вот не моему собачьему делу памятник и нужно поставить. За то, что выжил и тебя не прибил. Сам? Конечно не умею. Если ты не заметил, курсов вождения для монстров пока что не открыли. Нет, до того, как умер, тоже водить не умел. Откуда знаю, оттуда знаю. Может, мне интуиция подсказывает, а, может, трансляции с Марса. Не с планеты. Из батончика.
   Ничего если на кухне посидим? Пусть спит, серьёзно. Ага, туфли я с неё снял. Зачем на стол поставил? Автоматически как-то вышло. У меня тоже со сном последние дни не особо складывается, задолбался, видимо. Что? Да нет, что ты, не поцарапал. Когти втягиваются. Вот, смотри. Ага, почти как кот. Мяу. Только у кота они втягиваются в подушечки, а у меня в карманное измерение. Карманное измерение? Нет, оно только ко мне прилагается, а не ко всем монстрам. Ну то есть к другим тоже прилагается, но не ко всем. Нет, я не понимаю, как это работает, но прятаться в него я могу хоть весь, хоть по частям. Глядите.
   Пацаны, ну у вас и рожи. Антон-то ладно, но Юр, от тебя я такого не ожидал. Ну подумаешь монстр без головы. Ну да, живой монстр без головы это, конечно, немного странно, но...
   Нет, люди в карманном измерении не выживают. Верней, выживают, но долго не живут. Я как-то ради эксперимента затащил туда маньяка... где мы маньяка нашли? Это очень долгая и скучная история. Давайте лучше поговорим о его грёбанном величестве. Да, это точно научный термин, как единственный профессор монстроведенья говорю. Да ладно. А по-моему смешно.
   Так вот, у его грёбанного величества якобы есть право повелевать всеми чудовищами. Только есть загвоздка. Повелевать он может исключительно в материальной форме, а изначально он не материальный ни разу. Он как призрак, или даже скорее меньше, чем призрак... ага, как Волдеморт, Юр, только гораздо хуже. Нет, я не о переводе Спива. Ну и есть загвоздка. В теле монстра король Нигдени жить не может. Ему нужно человеческое тело, притом тело ребёнка или подростка, обязательно подготовленное соответствующим образом. Ребёнок должен быть убит собственной матерью. При этом в процессе ритуала должны быть открыты именные Двери Короля Нигдени и вот тогда король вселяется в предложенное тело, но существует в нём скорее в качестве идеи и набора способностей, нежели полноценного существа. "Костяная корона" в данном случае - метафора для человеческого черепа.
   Ну то есть представьте себе. Живёт себе обычный анон, и не знает, что его на самом деле убили. При этом даже без генетической предрасположенности видит чудовищ, но те его или не трогают, или трогают в крайнем случае, и то не сильно. Так, по мелочи, поцарапают, куснут. Сильно не кусают. Кровь его грёбанного величества, опять же, по легенде, для монстров яд. Если отъесть немного - будет плохо. Если отъесть уже побольше - будет земля пухом. Кроме того, раны на короле заживают как на собаке. Хотя нет, как на убер-собаке, выведенной в тайных лабораториях третьего рейха и укушенной Росомахой и человеком-пауком одновременно.
   Короче, в один прекрасный от слова "нет" день в голове у его грёбанного величества щёлкает невидимый тумблер и король понимает, что у него имеется власть над чудовищами. И он пробует повелевать. И у него получается.
   Так, есть чёрный чай, есть зелёный, есть говёный, то есть каркаде. Какой предпочитаете? Тогда будет зелёный. Как я человеческую еду ем? Ртом в основном. Нет, перевариваю нормально. Те же белки, жиры и углеводы. Людей? Ну да, одного как-то пытался съесть, но он меня выбесил. Нет, меня не так просто выбесить. Тох, что-то ты вопросы задаёшь не только неудобные, но ещё и не по теме. Да парь спокойно. Если ты не заметил, Яна тут уже давно всё прокурила, хуже не будет. Максимум, соседи подумают, что мы горим, но я им тогда в стеночку постучу и скажу, что они всё попутали, это не мы горим, это у нас горит... ну да, они меня не услышат. Можете вы постучать, если хотите. Чтоб отличная шутка зря не пропала.
   Нет. С чего ты взял? Совсем я не погрустнел. Я просто сосредоточился на истории и вообще у меня лицо такое.
   Что-что? Так ты уже спрашивал. Но я ещё раз отвечу, когда я там людей ел и в каких обстоятельствах. Не твоё дело, когда и как. Могу сказать, что тот урод сам виноват, нечего было меня бесить. А, как на вкус? Как сырое мясо. Довольно жёсткое, но оно и понятно, я ногу грыз. Не понравилось, в общем. Нет, повторить не тянет. Да и смысла в этом нет. Я нормальные стейки люблю, а не человеческие.
   Тьфу ты. Тох, опять повторяем прошлую историю. Хватит меня отвлекать. Да, я понимаю, что говорящего монстра ты видишь впервые, но я тут историю рассказать пытаюсь.
   Есть, конечно, и другие варианты существования его грёбанного величества. Например, он может видеть монстров и на этой почве успешно отъехать в серый дом. Но это, опять же, теория. А ещё может начать на них охотится...
   Юр, да успокойся, не пялюсь я на тебя. Извини, но ты не настолько симпатичный. Я пялюсь на то, что осталось от двери. Тот урод, конечно, наворотил дел. Год назад ремонт сделали только. Обидно. Ага, я в основном делал. Зачем я ещё, собственно, нужен.
   Если это был подкол, Тох, то подкол засчитан. Если ты серьёзно, то я вынужден послать тебя в жопу и сказать тебе: сам ты депрессивный. Я самый жизнерадостный монстр на этой планете.
   Ну так вот, ситуация у нас самая неприятная, если верить этой дуре, которую я пока в карманное измерение сбросил, а надо бы нормально куда-нибудь скинуть. У нас тут король с книжкой наперевес. А знаете, что в нём самое неприятное? Его грёбанное величество однако бессмертны. Мне Пасюк легенду одного из королей пересказывал, он её, вроде бы, в "Дверях и порогах" вычитал.
   Жил тот король где-то на территории современной Великобритании ещё до нашей эры. Когда история началась, его грёбанного величества, конечно, не было, ему только предстояло появиться. Зато имелся друид, который однажды шатаясь по болоту, наткнулся на шестирукое скользкое чёрно-синее создание, которое христианин наверняка посчитал бы демоном, а вот друид принял за фомора.
   Чего? Как не знаешь? Мифологией не интересовался? Ну так в гугле тебя не забанили, глянь. Или у Юры спроси. Юра умный, он всё это уже гуглил. Как это когда. Четыре года назад. Он у нас тогда месяц жил, после того, как с бабкой поссорился. Ну и попутно проникался мудростью предыдущих поколений и легендой о "Дверях и порогах", а заодно и о его грёбанном величестве. Юр, а ты чего другу о Нигдени и "Дверях и порогах" не рассказал, как и нам о друге? Посидели бы, чаю попили... нормально попили, а не как сейчас. В смысле "не до того было?".
   Так вот, к счастью, друид оказался не так уж и прост и монстра - вы уже поняли, что это был монстр, правда? - огрел посохом и начал закидывать заклинаниями без смысла, и, что гораздо хуже, рифмы. Естественно, монстр мог бы отгрызть ему голову, но вместо этого примирительно поднял все шесть рук и сообщил, что сама богиня Дану лично изловила его, надавала ему поджопников и послала сюда передать, что богу Белу понадобилось земное воплощение. И подробно рассказал, как проводить ритуал. Дело оставалось за малым: следовало выбрать для бога постоянное вместилище.
   Пасюк упоминал, что в "Дверях и порогах", где он эту легенду и вычитал, упоминалось, что "проклятый язычник" и "богопротивный чертопоклонник", вместо того, чтоб бежать, теряя на ходу серп и посох, бродил некоторое время вдоль болот и размышлял, а что это вообще было. Понятное дело, что в те тёмные времена у человечества не было ни интернета, ни туалетной бумаги, а физику вместе с биологией заменяла вера в жестоких и нелогичных богов, но верить чему-то настолько противному друиду не хотелось. В конце концов, друид, мысленно послав монстра куда подальше, вернулся в хижину при своём племени. А среди ночи на племя напала стая волков, и самый маленький из них был размером с лошадь. Звучит как-то сомнительно, но это Пасюк по памяти рассказывал, так что претензии к нему и к легенде. Сразу после того, как люди от волков худо-бедно отбились, к друиду уже во второй раз явился монстр и потребовал провести ритуал. Друид ответил монстру отказом. Конечно, он мог сложить два и два, не смотря на то, что даже арифметику в те дремучие времена толком ещё не придумали, и прекрасно понял, как связаны гигантские волки и его отказ. Не был друид и пришельцем из будущего с зашкаливающим уровнем гуманизма. Человеческие жертвоприношения он проводил каждый праздник и, кроме того, во времена неурожая, голода, перед военными походами и просто так, когда настроение было. Однако верить шестирукому склизкому созданию ему всё ещё не хотелось. Так что наш древний колдун послал его повежливей. Монстр в ответ скорчил страшную рожу и исчез.
   На следующую ночь снова произошло нападение. Только на этот раз пришли не волки, а злобные духи, огромные, чёрные, длинноногие. Они превращались в живую текучую тень, но боялись огня. Угадали, кто это был? А вот люди не угадали тогда. К друиду, понятное дело, снова явился монстр и снова сделал предложение. И снова был послан.
   Утром, вождь племени, или, как говорил Пасюк, король, но не тот, что в костяной короне, послал за друидом. Когда воины приволокли жреца к королю, тот задал закономерный вопрос, мол, какого это твои заклинания не действуют, в селение приходит всякое и ест людей? Друид, конечно, был влиятельным, шутка ли, служить гласом богов. Однако его молодые ученики уже точили серпы и готовили каменный стол для жертвоприношения, подозрительно поглядывая на наставника, а король явно был недоволен работой своего, с позволения сказать, придворного чародея. В общем, друид прикинул, что между реальной угрозой быть зарезанным, и чуть менее реальной угрозой быть сожранным фомором разница есть, и всё рассказал вождю. Разумеется, тут уж всем стало ясно: монстр задумал нечто недоброе. Однако, владыка частокола и пары хибар из веток и навоза, почесав в затылке, велел друиду избрать подходящую женщину, которая должна вот-вот разродиться, и заставить её провести ритуал.
   Друид спорить не стал, а побежал выполнять приказ. К слову, монстр к нему больше не являлся, но и теневеки вместе с огромными волками захаживать перестали, что было хорошо.
   Единственной подходящей женщиной оказалась любимая наложница вождя. Исключительно по совпадению спустя день и ещё ночь эта самая наложница разродилась сыном, и, опять же, по чистой случайности не померла. Больше того, она даже смогла провести ритуал, после того, как друид с доброй улыбкой пообещал искалечить её мать и братьев и отдать их на съедение тому самому фомору, а её саму сделать бессмертным духом, которому суждено до скончания мира пить кровь младенцев.
   На первый взгляд всё даже закончилось хорошо. Психика у людей в древности была крепкая. Ну вспороли новорождённому брюхо, ну достали из ещё живого печень, ну съели эту печень, ну закопали труп, ну ожил он на следующий день. Тоже мне невидаль, тут к набегу на соседей готовиться надо, и последняя свинья сдохла. Гораздо больше племя смутило то, что случилось это при прямом содействии вождя фоморов.
   Естественно, наложницу с ребёнком вождь прогнал, когда королю чудовищ ещё месяца не было. Мол, валите из племени, кормите волков своими мослами, а то вон как они от голоду опухли, уже с лошадь размером.
   За новоиспечённой разведёнкой с прицепом увязался тот самый друид. Возможно, он решил лично проследить, как бы из будущего короля чудовищ что-то плохое не выросло, а, возможно, в нём просто проснулась совесть, об этом легенда умалчивает. Так или иначе, они даже жили вместе, но, конечно, не счастливо и совсем недолго. Мать Короля Нигдени умерла, когда тому исполнилось пять лет, после чего друид воспитывал повелителя чудищ самостоятельно. Надо сказать, властитель всея Задверья оказался способным, легко запоминал травы, учил заклинания и справлялся с ними куда лучше самого друида, из которого маг, как я могу предположить, на деле был как из коровьей лепёшки копьё... ну да, да, из говна пуля, но у нас ведь история о древних кельтах. Так вот, когда королю чудовищ было уже двенадцать, друид умер вполне естественной смертью: ему оторвал голову тот самый шестирукий монстр, использовавший в качестве аргументов волков-переростков и теневиков. Причин своих действий "фомор" не объяснил, но, думается мне, у него был неимоверно важный повод: он жрать хотел.
   Король чудовищ подумал, что торчать среди леса, где всякое ходит и головы отрывает, ему не очень-то хочется и направился он к людям. Немного удачи и врождённой хитрости - и вот малолетний идиот, который в наше время портил бы мне двач своим присутствием, уже советник вождя другого племени и самый близкий его друг.
   Король Нигдени, по этой легенде, рано понял, какой властью обладает. К тому моменту, как он вышел из леса, у него в услужении ходила целая толпа британских упырей и водяных, ну, или британского аналога упырей и водяных, а так же парочка драконов, которые, один хрен, везде драконы. Однако его грёбанное величество не спешил захватывать мир и заниматься прочими злодейскими делами. Наверное, зря. В скором времени у его племени случилась потасовка с соседями, да такая, что выжил только он. Главным образом благодаря тому, что вовремя удрал.
   Погуляв по лесам некоторое время, перезнакомившись со всеми местными упырями, король решил, что это не дело, и опять пошёл предлагать свои услуги другому амбициозному повелителю кучки навоза и аж шести свиней, который твёрдо вознамерился добрым словом и стрелами объединить все племена. Нашему герою опять повезло. Приняли его, можно сказать, с распростёртыми объятиями, главным образом потому, что он использовал правильную тактику при найме. Вначале натравил двух своих драконов на группу воинов, а потом сам же их от драконов героически спас, после чего немедленно прославился и был приставлен к самому большому, вонючему и волосатому кельту, то есть очередному вождю.
   Завоевание проходило вполне успешно, не столько благодаря планированию, сколько с помощью монстров, коих там, надо сказать, было немало. Но в один прекрасный момент Король в костяной короне задался вопросом: а откуда, собственно, эти монстры лезут? В то, что они появились сами собой, благодаря божественным вмешательствам, ему не очень верилось. В своё время он лично надоумил своего нового вождя вырезать всех друидов, чтоб на власть не претендовали, и никакого божественного гнева за этим не последовало. Из этого им был сделан вывод: богов не бывает, а бывают только монстры и люди, и ещё он, существо, которое круче и тех, и этих.
   А потом, благодаря вмешательству уже неоднократно упомянутого О Великого Совпадения он наткнулся на последнюю незапертую Дверь. Сложив, не смотря на то, что арифметику, напоминаю, всё ещё не придумали, два и два, и немного потоптавшись, условно говоря, у порога, Король Задверья заглянул в своё личное королевство и был немало удивлён. Физику тогда, опять же, ещё не изобрели, но, как говорится, отсутствие физики не освобождает от соблюдения её законов. Представляете его реакцию, когда он обнаружил, что притяжение местами работает совсем не так, как дома, а геометрия иногда может быть неевклидовой?
   Бывает, Тох. В Нигдени бывают неевклидовы пространства. И им плевать на то, что ты не веришь в их существование. И вообще, я для кого стараюсь?
   Прохаживаясь по Задверью и высматривая чудовищ, его грёбанное величество наткнулся на своего старого знакомого с шестью руками и вздорным характером. Произошла короткая потасовка, в результате которой Король Нигдени лишился оружия, поддержки своей маленькой импровизированной армии, и был вынужден слушать длинную нудную лекцию о том, как он может захватить человеческий мир. Идея нашему герою в костяной короне не особенно понравилась. Ему и так не на что жаловаться было. Ел досыта, спал до обеда, сильнейшие воины перед ним на колени падали. Ну о какой ещё власти можно мечтать? Однако шестирукий резонно отметил, что он может Его Величеству, как и друиду, открутить голову и спросил: как тебе больше нравится, власть над миром с головой или помереть без головы?
   Выбор оказался очевидным. Так что его грёбанному величеству пришлось вернуться в нашу Вселенную и рассказать своему начальству небылицу: дескать, было у меня видение, родился славный воин, который вырастет и свергнет тебя, так что надо немедленно собрать всех младенцев мужского пола со всех окрестностей и умертвить их.
   Чего? Да нет, я не расслышал просто. Ну да, ты победил в игре "угадай легенду", Юр. Давай дневник, пятёрку поставлю. Хотя нет, не поставлю. Я ж тебе это про Мерлина и пояснял. Кстати, как тебе "Последнее волшебство" Стюарт? В смысле? Как можно устать от фентези? Ну да, я понимаю, что ты сам живёшь, как в фентези. Но там фентези не про монстров совсем... а что читаешь? Толстого? Это же скучно... но спасибо, что не Достоевского.
   Ладно. Признаю, сейчас сам дурак, отвлёкся.
   В общем, вождь, почти объединивший разрозненные племена, всецело своему советнику доверял, хотя делать этого, конечно же, не стоило. Так что повелитель уже целых десяти хибар и восьми свиней отправил своих людей выполнять приказ.
   А дальше случилось то, что должно было случиться. Костёр из живых младенцев.
   Только вот никакого слияния Вселенных не случилось. Оставшаяся Дверь чуть скрипнула, выпустив в мир последнюю порцию всякой потусторонщины, а затем закрылась окончательно. Но до этого через неё вышел к нашему Мерлину, то есть Королю Нигдени его старый склизкий знакомец и давай вовсю потешаться и рассказывать, какой он молодец и какой Король дурак. А молодец этот монстр был большой. Сам дал Королю Чудовищ воплотиться, сам его обманул, сам дал ему ритуал для того, чтоб миры разделить и все Двери окончательно запечатать и ещё провести этот ритуал заставил. Потому что он, этот самый шестирукий монстр, был когда-то человеком, пошёл в Задверье, где его и схарчили, правда, не полностью, и что такая судьба - это самое большое паскудство, которое вообще можно представить. Вот он и спас, так сказать, человечество по принципу меньшего зла.
   Слова чудища сделали с его грёбанным величеством то, что не смогла сделать сама Нигдень. Иначе говоря, нашему Мерлину окончательно порвало шаблон, да так, что через некоторое, весьма непродолжительное время шестирукого уже доедала толпа других монстров. Часть из которых - сюрприз! - тоже оказалась бывшими людьми. Его грёбанное величество, прикинув, что он сделал, поскрёбся в последнюю Дверь. Когда это не помогло, он изловил бабая, заставил несчастного монстра перетащить его в Задверье. В Задверье он огляделся по сторонам, решил, что в жизни нет смысла, и превратился в Плачущее Дерево Нигдени.
   Всё, конец. Выключаем свет, ложимся спать.
   Что? Ну да. Это звучит сомнительно, но зерно истины в истории есть. Плачущее Дерево Нигдени последние три года торчит аккурат под нашим выходом в Нигдень. А откуда я знаю, где оно было до этого? Ходило, наверное, где-то. Оно и сейчас время от времени из стороны в сторону ходит и подвывает, но окончательно оставлять нас не торопится. Это, наверное, потому, что я с ним здороваюсь. Но суть в другом. В Нигдени есть много чего отдалённо похожего на растения. Но только Плачущее Дерево Нигдени похоже на ходячий дуб. На нормальный дуб, а не дуб с человеческими глазами вместо листьев, или чешуёй вместо коры. Это раз. И два. Напоминаю, кровь Короля Чудовищ для самих чудовищ вроде крови ксеноморфа для глупого, но храброго астронавта. Смола Плачущего Древа Нигдени работает так же. В смысле, если ей обмазать монстра, монстру будет очень больно. Теоретически, если напоить этой смолой, то монстр помрёт, но эмперически проверять я пока не решаюсь. А то самоубийство выйдет какое-то тухлое...
   Тох, сразу предупреждаю, это была шутка. Шутка. Ха-ха. Ещё раз скажешь, что я депрессивный, я тебе перескажу все анекдоты из тик-тока.
   Хочу и смотрю. Нет, не стыдно. Если ты не заметил, Тох, я в основном сижу дома. Что мне остаётся, кроме интернета?
   В общем, я склонен верить легенде, не считая части про гигантских волков. Гигантские волки - это балабольство, конечно.
   Дерево за нами шпионить не могло. Как это "откуда я знаю"? У дерева глаз нет, да и ушей, чем ему шпионить? И ладно бы глаз и ушей. У него рта нет, а мысленно оно общаться или не хочет, или не умеет. Кроме того, у нас под проходом, как я, наверное, уже говорил, дежурит толпа бабаев, а, как говориться, самая очевидная причина - самая вероятная. И вот склонен я думать, что эти бабаи, годами нас с Яной слушавшие, донесли новому его грёбанному величеству, что есть тут прекрасная девушка и рогатый упырь, они как-то книгу сожгли, и твою при удобном случае, наверное, тоже спалить попытаются, предварительно обмотав колючей проволокой и сунув тебе в жопу. А вы... ну а вы двое под горячую руку попали. Вот она, тяжкая доля второстепенных персонажей.
   Так я что думаю. Надо, наверное, к бабаям заглянуть, одного выловить и побеседовать с ним. Может, заодно и скажет, куда он к Королю летал и что ему рассказывал. Но один я туда идти не хочу. Почему? Ну, во-первых, мне одному скучно. Версия хорошая, Тох, но наушники там почему-то не хотят работать как надо и воспроизводят какие-то неведомые завывания, хотя я такого точно не качал. Во-вторых, и это самое важное, туда и обратно в эти лазы могут ходить или бабаи, или люди без тени, или драконы, или отмеченные Задверьем люди. А вот монстров вроде меня надо выводить за лапку, иначе мы там навсегда останемся. Ну ладно, я преувеличил, признаю. Хватает и приглашения. Нет, Юр, не во всём легенды ошибаются, прости.
   Замечание дельное, Юр, только мы на кухне, а им с кухни плохо слышно. Откуда я знаю? Я как-то неделю проверял, находясь по ту сторону. Да чего ты, ты же в курсе.
   Нет, Тох, Яну они есть не будут. Когда-то давно один из них попробовал вылезти из шкафа. Ну я его съел. Как на вкус? Точно описать сложно, но дохлый голубь вкуснее. Да, дохлого голубя я тоже как-то съел, но мы с тобой, Тох, не настолько близко знакомы, чтоб я тебе это рассказал. Как-нибудь потом, короче, расскажу.
   Да, мы наверняка их выманим. У меня в карманном измерении есть прикормка.
   Ну да, своих они тоже едят. А какая разница? Те же жиры, белки и углеводы.
  

Двери и пороги II

   Что вы думаете о шкафах? Простые, привычные предметы мебели, правда? Ничего удивительного, если не вспоминать, как мы прятались в них в детстве, шумно вдыхая запах маминой шубы и средства от моли. И не говорите мне, что вы так не делали. Не поверю.
   Шкафы в своём роде - тоже истории. Иногда они набиты ненужными вещами, иногда в них может лежать нечто такое, о чём вы давным-давно позабыли, а может найтись только пыль и паутина. Шкаф может быть одним из многомиллионной партии безликих ДСП-близнецов в великом множестве штампуемых на заводах, а может оказаться уникальным и неповторимым произведением искусства. Некоторые из шкафов, подобно историям, разваливаются, стоит только закрыть дверь-обложку. Некоторые - увы, - оказываются крепкими, красивыми, но пустыми.
   Если придерживаться этой точки зрения, сейчас мы входим в историю. Впереди, конечно, идёт ручной Никита... тьфу ты, ручной монстр Персефоны. Он осторожно пригибает голову и шагает в глубины той Нарнии, о которой Клайв Льюис предпочёл бы писать исключительно на полях. Не смотря на кромешную темноту спальни Персефоны, я всё равно вижу, как монстр буквально исчезает в деревянной стене. Я шагаю следом, крепко зажмурившись. Здесь, конечно, не платформа девять и три четверти, но я всё равно на секунду сравниваю себя с неким избранным, когда вылетаю в пустоту. Только тогда я решаюсь открыть глаза, чтоб оглянуться и увидеть, как из широкой расщелины в каменной стене, матерясь, вываливается Старк.
   - Странно, - замечает монстр, задумчиво оглядывая стены, облепленные тускло светящими слизнями. В его руках оказывается тело той самой Юли, которая несколько часов назад буквально убила себя о персефонину зубочистку. Конечно же, нет никаких вспышек света или звуковых эффектов, всё происходит просто до неприличия: вот тела не было, а вот оно есть.
   Я гляжу на Старка, но его, похоже, уже ничего не пробирает. В ответном его взгляде читается только один вопрос: зачем мы, говоришь, на это подписались? Ответить мне, разумеется, нечего.
   - Цыпа-цыпа-цыпа! - орёт ручной монстр Персефоны, уверенно переступая через огромных слизней, вяло ползущих по полу. - Бабаюшки! Братишки, я вам покушать принёс!
   Старк ухитряется выдать нечто похожее на смешок, хотя не понятно, что такого смешного в словах монстра.
   Я оглядываюсь по сторонам, изучая низкие своды известняковой пещеры и свисающие со стен гроздья чего-то похожего на бледно-оранжевый лишайник. Заросли смотрят на меня в ответ светящимися точками красных глаз. Я перевожу взгляд на широкую спину домашнего монстра Персефоны, и невольно отмечаю, как топорщится огромная чёрная футболка от костяного гребня на его спине. Чудовище, словно почуяв мой взгляд, оборачивается.
   - Ну что, придётся идти наружу, - спокойно говорит он, перекидывая тело в розовом пальто на плечо.
   - А если все бабаи убежали за королём? - задаёт Старк очередной резонный вопрос из тех, которые должны были прозвучать гораздо раньше. - Или ты думаешь, что он оставил кого-то наблюдать за вами?
   - Вообще, - говорит монстр, бодро шагая спиной вперёд, - я думал, что столько бабаев королю на фиг не надо, тем более, если у него есть книга. Но твоя версия даже лучше звучит. Правдоподобней.
   - На самом деле ты просто боишься остаться наедине с собой, - бормочу я, искренне надеясь, что монстр Персефоны меня услышит. Я представляю себе, как он смотрит вначале с удивлением, потом скалится, а я достаю нож, и когда он бросается на меня...
   Конечно же, монстр не слышит. Вместо того чтоб начать драку, в которой у меня почти никаких шансов, он разворачивается и бодро топает к светлому пятну выхода, кажется, даже что-то насвистывая. Голова человека без тени безвольно болтается из стороны в сторону. Волосы качаются, словно водоросли, подхваченные заботливыми руками подводного течения.
   Задверье встречает нас блёкло-зелёным светом. Первые мгновения я щурюсь, пытаясь разглядеть сквозь листья единственного местного дерева источник этого света, однако взгляд натыкается только на равномерное лилово-зелёное сияние. Только после этого я оглядываюсь. Перед нами лежит равнина, покрытая чахлой растительностью. Блёкло-жёлтая с редкими вкраплениями фиолетового и красного, она простирается на три стороны, упираясь горбиками редких холмов в горизонт. Единственное дерево действительно дуб или очень похоже на дуб, тут монстр Персефоны не врал. Ветки Плачущего Дерева Нигдени постоянно шевелятся, хотя здесь ни намёка на ветер. Монстр шутливо кланяется дубу и замирает. На почти человеческом лице проступает маска сосредоточенности. Он бросает тело на землю и спешно пятится к нам.
   - Давай пять, ваше величество, - говорит он, поднимая когтистую лапу, словно действительно ждёт, пока ветка хлопнет его по ладони.
   Дуб, естественно, никак не реагирует, но монстра это, похоже, не смущает. Он глядит на тело, явно ожидая чего-то. Ждёт он не зря.
   Из-под купола тёмных ветвей вниз пикирует нечто, на первый взгляд напоминающее оборванную грязно-серую простынь. Оно бесшумно набрасывается на мёртвого человека без тени, которого я изо всех сил стараюсь даже мысленно не называть Юлей. Существо на миг приподнимается и почти по-человечески протяжно стонет, выражая, видимо, крайнюю степень удовольствия. Выглядит бабай так, будто к телу безголовой летучей мыши затейник-таксидермист пришил кальмара.
   Следом за бабаем на землю спускаются его родственники. Под деревом начинается драка, больше всего похожая на мартовские стычки дворовых котов. Бабаи свистят, скрежещут и визжат, бросаются друг на друга. Самый крупный из них, тот, что слетел вниз первым, накрывает тело кожистыми крыльями. Два других бабая помельче оттаскивают его от добычи, однако ему всё-таки удаётся отгрызть порядочный кусок лица Юли и затолкать его в глотку педипальпами.
   Краем глаза я замечаю, как Старк медленно отступает, доставая мачете. Я не спешу следовать его примеру. Мне всё-таки нужно проверить свою глупейшую теорию. Так почему бы не сделать это сейчас?
   - Шуганите их, - шелестит несуществующий ветер голосом Никиты, пока сам монстр обходит стаю бабаев осторожно, словно одинокая женщина средних лет, огибающая свору бродячих собак. Твари, увлечённые собственными разборками, пока что, к счастью, не замечают кладезь ценных питательных веществ в моём лице.
   Я глубоко вдыхаю, а затем, всё-таки достав нож, с диким воплем бросаюсь прямо на стаю. Старк наверняка сейчас мысленно называет меня дебилом, а, может, даже не мысленно, но идеи лучше у меня попросту нет. Бабаи замирают, синхронно повернув ко мне морды. Бахрома педипальп, прикрывающая рты, шевелится, словно бледные черви. Только теперь я замечаю, что у бабаев нет глаз. К моему собственному удивлению, монстры бросаются врассыпную. Большинство, взлетев, прячутся в ветвях Плачущего Древа Нигдени. Ещё один уползает вверх по стволу. Последний из бабаев мешкает. Он пятится и совсем по-кошачьи шипит, когда на него бросается домашний монстр Персефоны. Бабай лупит его крыльями, пытаясь вырваться. Они катятся по земле, пока монстр не подминает его под себя. Монстр сопит, бабай обиженно стонет. Я рискую подойти ближе, то и дело поглядывая на тёмно-зелёную крону Плачущего Древа Нигдени. Старк следует моему примеру, правда, вверх он почти не смотрит.
   - Ну и как ты с ним говорить собираешься? - спрашивает Старк, пока я гляжу на первого короля чудовищ не отрываясь, и пытаюсь углядеть хоть какие-то признаки движения.
   - На древнем языке Задверья. Сожру его и получу его воспоминания, - рычит монстр уже совсем не человеческим голосом.
   - А почему нельзя было так сделать с людьми без тени? - невинно интересуюсь я.
   - А они не вкусные!
   Конечно, Ник блефует. Получить воспоминания монстра, съев этого самого монстра, нельзя. Можно получить пищевое отравление. Только не спрашивайте, пожалуйста, откуда я это знаю. Скажем так, иногда виски, смешанное с пивом, добавляет Старку креативности.
   - Не надо! - визжит одновременно десяток голосов, словно кто-то включил запись на портативной колонке.
   Я перевожу взгляд на источник звука, то есть на бабая. Никита точно не мастер планирования, но игрок в покер из него получился бы, если бы играть пришлось исключительно с другими монстрами. Он хищно скалится. Почти человеческое лицо прижимается к морде бабая так, словно монстр собирается его поцеловать. Острые зубы щёлкают у самых педипальп. Бабай дёргается, вжимаясь в землю.
   - Как "не надо"? - шипит Никита. - Надо, очень надо, скотина. Ты за мной шпионил? Признавайся! Ты нас королю заложил?!
   - Он приказал! - снова верещит десяток голосов, женских, мужских и детских.
   - Да как он мог приказать, если он о нас не знал даже? А я ведь вас скотов кормил. Историями вас развлекал. Так что я тебя, пожалуй, всё-таки сожру. И вас, - кричит монстр, поднимая голову, - тоже сожру, только позже!
   В ветвях что-то недовольно шелестит. Старк кивает мне и смотрит вверх. На самом деле необходимости в этом нет. Бабаи явно боятся нас больше, чем мы их.
   - Не надо! - истерично визжат десятки голосов. - Королю рассказали не мы! Королю рассказали другие!
   - А что они ему рассказали? - монстр исхитряется вцепиться когтистой пятернёй в горло бабая. - А ну говори, живо!
   Бабай сдавлено стонет и хрипит. Педипальпы судорожно дёргаются и стремительно зеленеют.
   - Говори, урод мохнатый! - рычит монстр.
   Бабай, на самом деле, никакой не мохнатый. Он лысый и складчатый, словно крыса сфинкс. Только в отличие от крысы никакого умиления, конечно не вызывает.
   - Про то, что вы его ищете! - верещит монстр. - Про неё сказали! И про тебя!
   - Отлично, - ручное чудовище Персефоны медленно поднимается и поднимает бабая за то место, где могла бы располагаться шея. - Ну и где король?
   Он легонько встряхивает чудовище. Бабай отчаянно лупит грязно-белыми крыльями по воздуху, сучит короткими задними лапами в полуметре от земли и визжит.
   - Не скажешь ты, так другие скажут, - рычит Никита. - Я всех вас переловить и сожрать могу!
   Бабай явно мог бы сказать ещё что-то, но, похоже, все слова покинули его маленькую голову. Вместо этого он верещит, пока звук не обрывается на самой высокой ноте и не исчезает вовсе. Уши незамедлительно закладывает.
   - Долина костей. Там где Ветер течёт, - раздаётся многоголосый визг откуда-то сверху, но его тут же заглушают звуки потасовки. Рык смешивается с глухими ударами. Откуда-то из-под кроны на нас летят листья и обрывки чего-то грязно-белого.
   Ни текущий ветер, ни какие-то долины ни о чём не говорят. Но, с другой стороны, я тут впервые.
   Никита с размаху швыряет бабая в сторону. Он неловко взлетает, кренясь на левую сторону, а затем падает среди сухих колючих зарослей и уползает в кусты, больше напоминающее, конечно, фрагмент страшного сна Говарда Филипса Лавкрафта, нежели нормальное растение.
   Только теперь я замечаю, что земля у самых корней дуба усыпана костями. Костей много, и все они разные: маленькие и большие, лучевые и бедренные. Из сплетений корней мне жутко ухмыляется парочка черепов.
   - А ты не думаешь, что их лучше всё-таки сожрать? - мрачно спрашивает Старк, не отрывая взгляда от ветвей.
   - А смысл? Они всё равно отсюда улетят теперь и попытаются спрятаться где-нибудь, - монстр отряхивается и зачем-то придирчиво оглядывает собственные. - Они же своего Короля заложили. Кроме того, ты знаешь, что они едят? Вот и я знаю. И брезгую.
   - Хорошо. Но зачем тогда нужен был весь этот цирк с людьми без тени, если можно было просто сюда сходить и накостылять бабаям? - уже не пытается скрыть раздражение Старк.
   - Вообще я ещё до того, как вы приехали, предлагал Яне, но она сюда идти не хотела...
   А я почти их не слушаю. Вместо этого я разглядываю холм, из-под которого мы вышли и то, что сейчас сидит прямо перед проходом, и давлюсь истеричными смешками. У Персефоны определённо была причина не ходить сюда. Сейчас эта причина заграждает нам путь к отступлению.
   - Ребят, - тихонько бормочу я.
   Они поворачиваются почти одновременно. Старк немедленно сгибается, пытаясь укрыться за зарослями колючего кустарника. Я следую его примеру мгновением позже. А вот монстр Персефоны стоит, как ни в чём не бывало.
   - Ты дебил? - спрашивает Старк уже у него.
   А я думаю, заметил ли Старк, что он говорит, не размыкая губ. Наверняка заметил. Как-то же он в день нашего знакомства почти довёз меня до дома, не спросив адрес и опомнившись только под конец. Остаётся только гадать, заметил ли это монстр Персефоны.
   - Да ладно тебе. Он всё равно нас увидел, - отмахивается Никита. - Вообще-то Флейтист ничего такого не делает обычно. Просто сидит где-то неделю на одном месте, и если не пытаться его подвинуть, и не привлекать внимание...
   - Он сидит задницей на проходе, - сухо отмечает Старк. - И мы обязаны его подвинуть. Потому что я, лично, здесь неделю сидеть не хочу. И Юра тоже не хочет.
   Я разглядываю существо, и гадаю, как эта громадина ухитрилась пройти мимо нас и остаться незамеченной. Оно, словно ощущая на себе взгляд, медленно поворачивает к нам голову. Под оборванным жёлтым капюшоном клубится мрак, рассмотреть сквозь который хоть что-нибудь похожее на человеческие черты невозможно. Создание медленно высвобождает из складок плаща сегментированные как у насекомого руки, осторожно достаёт огромную пан-флейту, подносит к тому месту, где под капюшоном должен находится рот.
   - Твою мать. Если он сейчас ещё и начнёт играть... - бормочет Никита присаживаясь на корточки.
   - Я знать не хочу, что будет, - резко перебивает его Старк, поудобней перехватывая мачете. - И если я от тебя ещё хоть слово услышу - всажу клинок промеж рогов. И да, Ник, ты говно, а не тактик. Действуем так. Я сейчас иду к этой пародии на Лавкрафтовский ужас, рублю её по ногам, и, если повезёт, по рылу и бегу как можно быстрее. И пока я бегу, вы с Юрой тоже бежите, прямо в шкаф и будите Яну...
   - Всаживай хоть в рога, хоть в куда фантазия подскажет, но идея тухлая. Вот скажи, Тох, если тебе ногу оторвать, она у тебя обратно отрастёт? Вот именно. А у меня отрастёт. Кроме того, ты сколько раз с ним сталкивался? А у нас с ним последние три года монстрячий конфликт. До него не доходит, что кто когти точил, того и территория. А знаешь, кто тут когти точил? Я.
   Тем временем существо шумно выдыхает, заставляя флейту коротко взвизгнуть, а затем замирает. Из-под плаща выбирается третья рука, такая же сегментированная, покрытая чёрными волосками.
   Монстр Персефоны решительно поднимается и подходит вплотную к своему сородичу. Существо в жёлтом плаще опускает инструмент. В клубящейся тьме под капюшоном каким-то невероятным образом читается удивление, смешанное с возмущением. Ну ещё бы. Я бы тоже удивился, если б ко мне решила пристать такая мелочь. А Никита и вправду кажется мелочью. Его рога едва-едва достают музыканту до середины груди, не смотря на то, что Флейтист сидит на земле, подобрав под себя ноги.
   - Ну приветик, - спокойно и вполне по-человечески говорит чудовище Персефоны. - Как дела? Не сочти за наглость, но я заметил, что ты опять решил посидеть прямо на проходе. А, на секундочку, тут живу я... а, ну да. Точно. Ты же ничего не понимаешь, а если понимаешь, то считаешь беседы выше своего достоинства.
   Он делает резкий выпад, стараясь, похоже, выбить флейту из сегментированных мохнатых лап. Существо в жёлтом оказывается проворней, и резко прячет музыкальный инструмент за спину, так что удар приходится по другой его руке. Оно медленно поднимается, выпрямляясь во весь свой огромный рост. В этот момент Ник ухитряется пнуть его по тому месту, где, по идее, у создания в жёлтом располагаются ноги, демонстрирует сородичу когтистый средний палец, разворачивается и огромными скачками уносится прочь, выкрикивая оскорбления. Нечто в жёлтом отрывается от земли и плывёт за ним по воздуху. Оно снова подносит флейту к черноте под капюшоном.
   Старк поднимается, и, прежде чем рвануть к спасению, смотрит вслед удаляющимся монстрам. И я тоже смотрю, не удержавшись.
   Ткань жёлтого плаща рвётся, а затем расправляется, поднимается, превращаясь в огромные стрекозиные крылья. Больше ничего я увидеть не успеваю, потому что мы срываемся с места и бежим к пещере, спотыкаясь и падая.
   Когда до щели остаётся не больше пятнадцати метров, я слышу музыку. Она не похожа ни на что, и на всё одновременно. Музыка обволакивает, оплетает голову шёлковыми нитями. Музыка превращается в холодную землю, в горячую воду, в безграничное чёрное пространство, а затем и в осознание того, что это пространство бесконечно, от чего начинает подташнивать. Музыка превращается в историю, историю о глупом мальчишке, таком маленьком в сравнении со Вселенной, таком ничтожном, таком потерянном...
   Старк прислоняется к стене и тяжело дышит, оглядываясь по сторонам. Взгляд у него дурной, как у домашнего ворона, впервые увидевшего работающий пылесос. Я думаю о том, что существо в жёлтом сейчас играет не для нас. Играй оно для нас, мы бы тут не стояли. Я думаю о Никите, и о том, что, наверное, стоит чаще называть его по имени, хотя бы мысленно. Пусть он нас сюда затащил, но пойти на такое ради малознакомого Старка и Юры, который тебе откровенно неприятен...
   - Вроде... - бормочет он, но не успевает закончить.
   Пещера наполняется визгом. Жаль только, он не может заглушить музыку. Выхода в Задверье больше не видно, его залепила шевелящаяся грязно-серая масса. С трудом я различаю среди неё кожистые крылья и когти. Мы со Старком переглядываемся. Конечно же, он прикидывает, полезут ли бабаи наружу. А я просто считаю неудавшиеся проверки. Когда за последние три года таких набирается десяток, я бросаю это неблагодарное занятие. Именно в этот момент Старк всё-таки лезет в щель. А я стою, как идиот, и не могу заставить себя сделать шаг. Старк останавливается и кивает в сторону тьмы в щели, за которой с равным успехом может скрываться как нутро шкафа, так и ещё один параллельный мир.
   - Чего стоишь?! - орёт он. - Ты дебил что ли?
   Я вываливаюсь из шкафа Персефоны в освещённую спальню. Посреди комнаты стоит хозяйка со шваброй наперевес. Растрёпанная, в белой пижаме с единорогами, которая больше подошла бы подростку, а не женщине средних лет, она должна казаться смешной, но в этом "сейчас" я впервые боюсь её по-настоящему.
   - Где он? - спрашивает Персефона тихо и хрипло.
   Ответить ей никто не успевает. Из распахнутых дверей шкафа-истории вылетает первый бабай. Здесь, в нормальном мире он не издаёт ни единого звука, даже крылья не хлопают. Персефона лупит по нему шваброй и, ожидаемо, промахивается. Монстр бросается на Старка и они, сцепившись, катятся по полу - сплошной клубок из рук и крыльев. Я бросаюсь к товарищу, но тут из шкафа показывается ещё один бабай. Голова и одно крыло высовываются прямо из стенки, от чего дверь, начавшая было закрываться, дёргается. Я даже успеваю удивиться, насколько же он медлителен, прежде чем всадить нож в отвратительную голову по самую рукоять. Только после этого я бросаюсь к Старку, но он, схватив одной рукой бабая за то место, где у монстра должно располагаться горло, а другой за крыло, принимается колотить уродливой головой об стену. Когда на обоях появляется пятно зеленоватой крови, а монстр, наконец, обмякнув, шлёпается на пол, Старк поднимается и с хищной ухмылкой берёт с подоконника так удачно оказавшийся там утюг. Я отстранённо думаю, что сказали бы маркетологи фирмы тефаль о такой рекламе? Наверное, их бы это определённо не обрадовало. Старк несколько раз лупит бабая по морде, затем берёт мачете и буквально разрубает монстра напополам. В комнате застывает тяжёлый запах влаги и пыли. По полу растекается зеленоватая кровь.
   Персефона так и стоит со шваброй, глядя на шкаф широко распахнутыми глазами. Строгое красивое лицо приобретает растерянное выражение. Она больше не похожа ни на госпожу, ни на няньку. Теперь она напоминает маленькую девочку, только-только услышавшую от мамы о том, что любимый дедушка отправился на небо к ангелам.
   - Их же там... - бормочет она, ни к кому конкретно не обращаясь, и, видимо, совсем не волнуясь из-за возможной неисправности утюга. - Они же... они же только его... они не лезли из-за него... где он?
   - Я бы больше беспокоился, что сейчас ещё парочка этих ребят к нам на огонёк заглянет, - отмечаю я, запоздало натыкаясь на многозначительный взгляд Старка.
   - Где он? - повторяет Персефона, не слыша, похоже, ничего.
   Опомнившись, я вытаскиваю из шкафа дохлого бабая, извлекаю нож из его головы, прикрываю дверцы. Подбегаю к столу, хватаюсь за него, в надежде подпереть им вход в Задверье, но когда ножки сдвигаются с места, раздаётся такой омерзительный скрежет, что я немедленно бросаю эту затею. Соседи запоздало лупят по батареям. В принципе, я с ними солидарен. Проще ждать визита бабаев с занесённым ножом прямо здесь, чем двигать стол. Да и всё равно монстры оттуда, похоже, могут выбираться только по одному.
   До бабаев, похоже, доходит самый очевидный план действий врага. Они больше не высовываются. Шкаф теперь выглядит как самый обычный шкаф, так, будто он не скрывает в себе историю целой параллельной Вселенной. Персефона смотрит на него всё так же растерянно и удивлённо. Старк быстро рассказывает ей о нашей прогулке к Плачущему Древу Нигдени, о бабаях и о гигантской мухе с флейтой.
   - Он же не сможет один зайти, - бормочет Персефона, сжимая треклятую швабру так, что костяшки тонких пальцев белеют. - Может, он даже не сможет добраться... это же Флейтист. Он же может...
   Если как следует присмотреться к серебряным кольцам на пальцах Персефоны, можно заметить на них тонкие чёрные полоски от пайки. Словно они все до одного не подошли своей владелице, и та отнесла их к ювелиру, чтобы переделать. Для чего я это вам рассказываю? Немного терпения. Я расскажу чуть позже.
   - Слушай, - устало говорит Старк, опираясь на шкаф, - Ян, по всему выходит, что бабаи к тебе не лезли потому, что Никиты боялись, а так-то они тебя очень даже хотят сожрать. Сейчас им бояться некого. Конечно, сюда они не сунуться, кое-какие мозги у них явно имеются, хотя и маленькие, конечно. А, если мозги имеются, они сейчас ждут по ту сторону, пока ты пойдёшь вызволять Никиту. Кроме того, бабаи же могут ходить туда-сюда. А если они его боялись, что не лезли, один из них наверняка вытащит его назад.
   На какое-то мгновение мне кажется, что сейчас Персефона приложит Старка шваброй. Но вместо этого она только растеряно кивает ему и уходит на кухню.
   Мы караулим под шкафом. Персефона возвращается, оттаскивает туши бабаев в коридор, уходит на кухню, и снова возвращается уже с кофе и криво нарезанными бутербродами. После она просто сидит на месте, таращась на шкаф. Старк вяло предлагает запустить какой-нибудь сериал. Персефона без слов включает компьютер, открывает браузер и тыкает в открытую вкладку с фильмом, который то ли Никита, то ли они вдвоём успели посмотреть на две трети. На экране космический корабль опускается на поверхность чужой планеты. Кофе не спасает, глаза слипаются. Я то проваливаюсь в черноту, то выныриваю из неё. Когда киношное чудовище расправляется с очередным астронавтом, Персефона выходит из комнаты. Из ванной доносится плеск воды.
   - Зачем, говоришь, мы в это ввязались? - вяло спрашиваю я у Старка. Язык ворочается во рту дохлой рыбиной. Спать хочется просто ужасно.
   - Ну, кто-то же должен это делать, - резонно отмечает Старк, давясь зевком. - А я думаю, если сюда вылезет толпа этих ктухлов на минималках, они не ограничатся одной Яной. Они и весь дом могут сожрать. Потому пока что лучше подождать. Им наверняка скоро надоест, если уже не надоело. А Никите, - добавляет он, ёрзая, - я рога всё-таки пообломаю. Мало того, что в тактике говно, так ещё и не рассказывает ни о чём.
   - А не боишься, что сожрёт?
   - Не. Он, конечно, страшный как моя жизнь, но есть никого из нас не будет. Как ты вообще на них вышел? На этих двоих, я имею в виду.
   - Фильм - говно, - невпопад отвечаю я. - А как вышел... знаешь, Старк, я не особо об этом говорить хочу. Скажем так, пять лет назад пошли мы с Татьяной Игнатьевной по одному делу в серый дом. И вот иду я по коридору, смотрю, а там у стенки монстр стоит и краску когтем ковыряет. В общем, неудобно вышло.
   - Ты его убить попытался?
   - Да, только не сразу. Идиотская затея. Как выяснилось, монстр Персефоны сильный, как бугай, а сама Персефона травмат на работу носит. В общем, я попробовал, а они меня скрутили в парке и вежливо объяснили, что я немного неправ. Вот почему врачей на входе в дурку не обыскивают, а?
   - Потому что врачи не станут отдавать травмат психам? - уточняет Старк с ухмылкой и снова зевает, прикрывая рот предплечьем.
   Я тоже зеваю, тупо разглядывая седую прядь в его чёрной шевелюре.
   - Но психи могут его отобрать, - возражаю я, - или украсть. Кроме того, вообще-то это запрещено.
   - Юр, у тебя в джинсах разряженный ствол. Это тоже вообще-то запрещено. Так, следующий пункт у нас по плану выходит, в Задверье. Как думаешь, король снимется с места, когда узнает, что мы в курсе, где искать? Или, может, будет ждать нас с армией чудовищ? И ещё важный вопрос: можно ли его как-то выманить?
   Я пожимаю плечами, киваю на шкаф и снова пожимаю плечами. Мысли отказываются собираться воедино, разбегаясь юркими тараканами, как только я пытаюсь ухватиться за них.
   - Думаю, - продолжает Старк, - можно. Если он был человеком, на него можно надавить. У любого человека есть то, что ему дорого.
   - Знать бы, на что давить, - сухо замечает Персефона, заходя в комнату. На голове у неё полотенце, почти такое же лиловое, как и синяк у неё на скуле. Она уже переоделась в узкие джинсы и свитер. Если б не морщины вокруг глаз и не измученное лицо, можно было бы подумать, что ей не больше двадцати.
   - Кроме того, - добавляет она, - если только он не идиот, книгу он с собой брать не будет.
   - Мне казалось, ты не особенно веришь в существование Короля Чудовищ, - замечаю я.
   Персефона криво ухмыляется.
   - Я верю в то, что есть дегенерат, где-то раздобывший "Двери и пороги". Потому что факт этого налицо. Верю в то, что этот дегенерат нашёл способ управлять чудовищами. Иначе какой смысл и бабаям, и людям без тени говорить о короле? Ладно, допустим, они зачем-то договорились, но почему тогда толпы монстров бегут в одном направлении, при этом не оставляя после себя огрызки людей? Я не верю в саму легенду. Король чудовищ. Симбиоз человека и монстра, такого сильного, что он аж беспомощного. Бессмертное создание, повелевающее порождениями Нигдени. Ха. Не бывает бессмертных. Всё однажды заканчивается. Каждый человек, даже самый великий, однажды исчезнет. Вначале как биологическая особь, а затем - как часть истории. Каждый вид, включая наш, вымрет. Каждая звезда или остынет, или взорвётся сверхновой. Даже Вселенные не вечны. Если верить в теорию, что любая часть Вселенной повторяет её историю, это относится и к Задверью. Чудовищ, в конце концов, тоже можно убить, - она замолкает и снова смотрит на шкаф, сжав кулаки. - Скоро рассвет. Бабаи солнечный свет не любят, так что днём никто из них сюда не сунется. Ни один, ни с кем-то ещё. Знаешь, Антон, я не знаю, что это за Настя, с которой ты из туалета звонил, но если она тебе дорога, не рекомендовала бы встречаться с ней в ближайшее время. Дегенерат с книгой скорей всего уже в курсе, что ты в это ввязался, а если пока он ещё об этом не знает, бабаи ему непременно доложат. Расскажут, как ты выглядишь, как пахнешь, чего боишься. За тобой установят слежку. Уж поверь, мест, откуда может выглянуть белая рожа со щупальцами гораздо больше, чем можно представить. Наверняка такие есть и у тебя в доме. А как ты сам заметил, у любого человека есть то, что ему дорого. Неуязвимы только те, кому нечего терять.
   - Те кому нечего терять - слабы, - парирует Старк. - Потому что им сражаться не за что. Разве что за идею, но тогда это изначально так себе мероприятие. Юр, а ты как думаешь?
   - А я думаю, что спать хочу. И что вы ещё спорить не начали, а уже мне надоели, - вяло отвечаю я Старку. - А ещё думаю, что сразу же после рассвета нам всем стоит свалить отсюда. Король Нигдени если ещё не знает где мы, то непременно скоро узнает. Вряд ли эти ваши бабаи будут докладывать только о Старке. А поскольку король уже понял, что мы продолжаем лезть куда не надо... в общем, на его месте я бы послал сюда карательный отряд. И это не произошло только потому, что у него, наверное, связь барахлит.
   О том, что у короля с некоторой долей вероятности уже имеется то, что дорого Персефоне, я предпочитаю молчать, даже не намекая, как это сделал Старк. Она наверняка и сама понимает, что её глупый монстр сейчас вполне может сидеть где-нибудь в клетке из живых костей посреди огромной Нигдени, выступая здоровенной глупой рогатой приманкой. Или жизнерадостно выкладывать типу в костяной короне все подробности её планов. И что-то вторая версия кажется мне чуть более правдоподобной.
   - В любом случае, он меня везде найдёт, - бормочет Персефона так, будто пытается сама себя убедить в лучшем исходе. - И поймёт, почему мы ушли. И найдёт меня. Юра, ты как-то говорил, что знаешь место, где монстров не бывает. Это всё ещё так? Отлично.
   Квадрат окна постепенно сереет. Один за другим тухнут оранжевые глаза фонарей. Мы ждём появления монстра из шкафа, как бы банально это не звучало, но монстр так и не появляется.
   Мы выходим из дома на этот раз втроём: Персефона с туго набитым рюкзаком, Старк с ошалевшим взглядом и мачете под косухой, и я с пустой головой, в которой с грохотом перекатываются шарики несформированных мыслей.
   Только знаете что? Это плохая история. Давайте лучше я расскажу хорошую.
  

В высоком доме мертвеца I

   Как бы вы не отмахивались от этого факта, по сути, каждый из вас состоит из историй. Из забавных случаев, которые можно рассказать в компании и событий "категории R", о которых лучше не рассказывать ни священнику, ни психотерапевту. Но есть, однако, ещё и другая разновидность историй. Истории, в которых мы не принимали непосредственного участия, но забыть их не смогли. Эта история именно такая. Конечно же, я участвую в ней разве что в качестве рассказчика. Но именно с рассказчика и начинается история, вы не забыли? Герой рождается в воображении автора. А знаете, что я нахожу забавным? Даже если мы говорим о неком реальном Олеге Петровиче, рассказывая, как однажды наш герой подрался с бомжами, и Олег Петрович, и его противники немедленно становятся персонажами и начинают как бы тройственное существование. С одной стороны и Олег Петрович, и клошары вполне реальны и ходят по земле. Но с другой стороны, они становятся продуктом воображения рассказчика. И, поверьте мне, реальный Олег Петрович будет отличаться от образа Олега Петровича созданного автором. Рассказчики, знаете ли, какими бы дотошными они не были, не могут передать Олега Петровича таким, каким он есть на самом деле. Но, кроме этого есть ещё и слушатель. И именно он и составляет окончательное представление о персонажах, создавая как бы третью копию. Забавно, не находите?
   Да, история. Так вот, она, начавшись с автора, продолжается персонажем.
   Герой стоит у закрытого киоска, рассматривая только что купленную книгу. Он вертит её в руках, приоткрывает обложку, чтобы тут же её захлопнуть. Серебряные перстни, унизывающие пальцы героя при этом тихонько позвякивают. Если приглядеться, можно рассмотреть на одном из перстней пентаграмму, на паре других - вязи скандинавских рун и печать Соломона. Однако редкие прохожие, спешащие этим утром через барахолку, к герою не приглядываются. Для того чтоб обогнуть его по широкой дуге им хватает его роскошной шевелюры и козлиной бородки, которая подходит к его почти по-женски миловидному лицу так же, как шея к петле.
   В конце концов, герой засовывает книгу подмышку, отчего начинает походить на учащегося школы имени баала или ПТУ имени Гендальфа, и я, если честно, даже не знаю, что хуже. Он достаёт из кармана расстёгнутого полупальто дешёвые сигареты и спички, закуривает, выпуская колечки дыма. Конечно, теперь ему предстоит в течение месяца выживать на растворимой лапше и том, чем с ним поделятся соседи, но сейчас его не волнует урезанная пайка. Щелчком пальцев он отправляет окурок прямо под ноги дородной женщины в кожаной куртке. Женщина презрительно кривит ярко накрашенные губы, однако проходит мимо, ругая поганую молодёжь.
   Герой достаёт из кармана новенькую синюю нокию, и, подслеповато щурясь, набирает-таки нужный номер.
   - Привет, Диана, - говорит он и его губы сами собой расползаются в широкой улыбке. - Да ничего. Как оно? А. Ладно. Может, тогда сегодня встретимся? Я кое-что интересное, кажется, нашёл. Ну хорошо, только набери. Ага, беги. И я тебя.
   Он некоторое время глядит на потухший экран, улыбаясь, словно блаженный, а затем пешком идёт домой. Конечно, можно зайцем проехаться на трамвае, но у него слишком хорошее настроение, чтоб добровольно портить его толкучкой и руганью кондуктора.
   Вернувшись домой, он обнаруживает, что из всех жильцов Высокого Дома Мертвеца - так они обозвали это жильё, хотя тут никто не умирал, да и в доме только один этаж - нашёлся только один смельчак, решившийся прогуливать пары - он сам.
   Герой бесцельно слоняется по дому. Затем садится за стол и то листает книгу, то пытается играть в "героев" на компьютере, гудящем, словно подожжённое осиное гнездо. Конечно, ни с игрой, ни с книгой не клеится.
   Ближе к полудню нокиа, лежащая рядом с клавиатурой вибрирует так, словно пытается пробурить вход в иное измерение. Герой едва не подпрыгивает на стуле, хватает телефон. Улыбка почти сразу же сползает с его лица.
   - Да, привет, - говорит он добродушно, но без особого энтузиазма. - Не, прогуливаю просто. Да ладно, кто меня с четвёртого курса отчислит. А ты как? Ого, поздравляю. А чего в апреле защищалась? А. Ещё в феврале. Ну точно, магистратура ведь. Что-то из головы вылетело. А в меде как распределили? А ты так и хотела? Ну, передавай психам привет. Угу, конечно. Я пока сдаваться не планирую. Нет, сегодня не могу, извини. Завтра? Нет, завтра тоже не могу. Я тебе напишу. Ага, давай.
   Он раздражённо отбрасывает телефон и снова листает книгу, закинув ноги на стол. Так проходят ещё полтора часа его жизни. От чтения его отвлекает пронзительное пиликанье. Он читает СМС, снова раздражённо отбрасывает нокию, но, подумав, берёт её и перезванивает.
   - Привет. Планы поменялись, сегодня могу. Да хоть сейчас. Я тут интересную штуку нашёл, могу показать, полистаешь. Ага. Ага, принято. Давай.
   Через полчаса герой уже встречает на остановке тощую как жердь девушку с коротко остриженными светлыми волосами. Его подруге на самом деле не меньше двадцати трёх, но она такая худая, бледная и дёрганная, что ей никак не дашь больше пятнадцати.
   Они идут в дом героя, прихватив две бутылки ром колы и литр тёмного пива. Других студентов всё ещё нет, так что они располагаются на кухне.
   Я думаю, вы уже поняли, чем закончится эта история. Но иногда в историях важна не столько развязка, сколько то, что к ней приводит. Все эти, казалось бы, случайные жесты, мелкие детали, фрагменты, напоминающие осколки витража, которые, подчас, даже рассказчик не сразу может слепить воедино. Кстати, знаете, почему среднестатистическая жизнь скучна? В ней мы просто игнорируем многие детали, или попросту замечаем их слишком поздно. Хотите совет? Запоминайте детали. Они важны. Из них собранна ваша история.
   - Сомнительная штука, - говорит девушка, одной рукой перелистывая страницы, а другой туша в пепельнице сигарету. - Не лез бы ты в это, Никит.
   - Ну, все ритуалы призывов демонов сомнительны, - Никита отхлёбывает ром колу из бутылки. - И все не работают. Но тут хотя бы оригинально.
   - Ага. Двери и пороги. Не смеши меня, какая оригинальность. Ты ж в курсе, что под порогом раньше натурально закапывали мертвецов и отношение к ним, то есть к порогам было, скажем так, особенным? Слышал о том, что наступать на порог нельзя? Догадываешься откуда пошло? А дверь? Даже если разбирать по Юнгу, то это символ перехода между жизнью и смертью или наоборот. Другое дело... - она замолкает, явно пытаясь подобрать аргументы. - У меня паршивое предчувствие.
   Никита ухмыляется, демонстрируя желтоватые кривые зубы. Улыбка портит его почти так же сильно, как и бородка.
   - Янчик, ну какое предчувствие? У тебя даже с мантикой вроде карт всегда хуже среднего было, - замечает он беззлобно.
   - У тебя тоже с мантикой не всё хорошо. И что? - Яна поджимает губы, продолжая листать книгу. - О боги. Ты это вообще читал? "Возьми же две унции мозга лошади, три унции красной ртути...". Ага, и перо с жопы полярной совы, и глаз тритона, а вдобавок шесть литров крови девственниц. Типичная кулинарная книга. Тут интересно, все рецепты такие? А нет, нет, не все. Вот относительно простой. Надо всего лишь в полночь изгадить все стены кровью, правильно прорисовывая символы. А я, наивная, думала, это у меня талант находить всякое говно. Где ты эту пакость вообще достал?
   - На барахолке у бабки какой-то. Бабка стрёмная, как Один в гневе, честное слово. Челюсть с письменный стол, а лицо такое доброе, будто её только вчера из надзирательниц женской колонии на пенсию выгнали, а при этом она ещё и сопротивлялась. Ещё и пацана какого-то с собой притащила, и пацан не лучше бабки. Глаза как у рыбы. Его бы без визы в Инсмут пустили. Воссоединяться с семьёй. Подожди, а почему сразу пакость?
   Яна поднимает взгляд, и грозовая серость глаз тут же теплеет. Она улыбается, но как-то не слишком весело.
   - А, знаешь, не бери в голову, - говорит она. - У меня же и правда с мантикой не очень. Какие предчувствия. Моих предчувствий даже на нужный билет на экзамене на психфаке не хватило бы. На психфаке, подчёркиваю. Про мед я вообще молчу.
   - Я думал попробовать сегодня.
   В серых холодных глазах Яны вспыхивают тёплые искорки. Она съёживается и подаётся вперёд. На обыкновенно строгом лице застывает почти довольное выражение. Как у дворового кота, который прекрасно понимает: вот этот прохожий не заберёт домой, не погладит, и не даст еды, но по крайней мере, не станет прогонять пинком.
   - Лошадиные мозги, - кривляется она. - А ты знаешь, чем соблазнить девушку. Соседей ждать будешь?
   - А почему бы и нет.
   - Это из-за лошадиных мозгов? Ну да, логично. Те ещё кони.
   - Ни в коем случае. Я не собираюсь убивать соседей из-за такой глупости. У них мозгов даже на полноценную лошадь не наберётся, не практично. И потом, я что, один за аренду платить буду?
   Яна криво улыбается, но улыбка выходит уже не довольной, а измученной и натянутой.
   Никита допивает ром-колу медленно. Яна наоборот спешит, так, будто пиво у неё могут отнять. Она пока что не знает, что в этой истории нет героя, побеждающего чудовище. Есть только героиня.
  
   У каждого стереотипного рыцаря должен быть свой дракон, которого он побеждает в конце. И, в случае Яны, этот дракон - книга. Нет, героиня ещё, конечно же, об этом не знает. Её способностей и правда не хватило бы даже на нужный билет на экзамене, тут она не слукавила. Только вот книга Яне решительно не нравится.
   Строго говоря, Яне на самом деле не нравится почти всё, что она встречает. Мамаши, которые отказываются прививать детей, доказывая, что вакцина от кори вызывает всё плохое, что только можно вызвать, от аутизма до ОМОНа. Бабки в метро, которые вначале резво отталкивают тебя с дороги, прорываясь в вагон, а на следующий день просят тебя уступить место. Преподаватель с кафедры гинекологии, древняя, как Лавкрафтовский ужас, профессор, с серьёзным лицом доказывающая, что добрачный секс - это грех. Яне не нравятся бритоголовые ребята в спортивных костюмах и бритоголовые ребята со свастиками, тучные попы в рясах, трещащих под напором животов и тучные бизнесмены, пересевшие с мерседесов на шевроле. Ей не нравятся сектанты, которые регулярно пихают в дверь брошюры с приглашением на собрания и сектанты, верящие в силу уринотерапии и позитивного мышления.
   Однако книга Яне не нравится как-то совершенно по-особенному. Книга похожа на реликтового паука, переместившегося в наше время прямиком из палеозоя, и теперь мечтающего только о том, как бы отхватить кому-нибудь из людишек пальцы. То, что Яна чувствует к этому измочаленному тому не просто ненависть, а самый настоящий антипод любви с первого взгляда. Героине хочется бросить всё, удрать, хлопнув дверью, а вернуться уже с дробовиком и пристрелить книгу. Она представляет, как из дыры в обложке вытекают чёрные сгустки крови и падают жирные белые личинки мясных мух. Это, конечно, глупости. Внутри у книг только страницы. Только вот как доказать это себе?
   Яна, разумеется, прекрасно отдаёт себе отчёт в том, что стрелять в книгу - это просто такой красивый и бессмысленный поступок, а заодно и начало дороги к бесплатным нейролептикам и весёлой шоковой терапии. Героиня даже вспоминает похожую историю. Вместе с ней в меде раньше училась одна девушка Аня, или Оля - Яна уже и не помнит точно. Зато она хорошо помнит, что эта девушка угодила в дурдом, среди ночи решив поджарить на подсолнечном масле учебник по анатомии. Повторять её судьбу Яна не хочет. Только осознание абсурдности собственных реакций не отменяет того, что Яне противно находиться рядом с этой макулатурой. До этого дня Яна, умиляющаяся лесным гадюкам и с интересом разглядывающая труп в анатомичке, даже представить не могла, что может испытывать настолько сильное отвращение. Однако она листает страницы и не уходит. Причина, конечно, банальна до безобразия. Час назад она купила этой причине две бутылки ром колы и пачку сигарет.
   С Никитой они познакомились три года назад. Парень с подвеской-пентаграммой на шее просто обязан был ей не понравиться. И он не понравился. Такие смазливые ребята никогда не обращали на Яну внимания, так что она очень быстро научилась испытывать к ним что-то среднее между безразличием и лёгкой брезгливостью. Лучше уж так, чем в сотый раз гадать почему, не проиграв вроде бы, в генетической лоторее, ты интересуешь их в последнюю очередь. Именно из-за этого пренебрежения она и подошла к Никите, проникновенным шёпотом посоветовав есть побольше шаурмы для скорейшей смерти от гепатита и кишечной палочки. К несчастью Никита, как оказалось, обладает не лучшим чувством юмора. Он хохотал, наверное, с минуту, а затем предложил ей посидеть где-нибудь на выходных. Они обменялись контактами, но никто никому следующие полгода не писал. А спустя полгода они встретились на шабаше, больше напоминавшем сходку неформалов, решивших выпить на природе, и неожиданно разговорились. После этого они встречались почти каждую неделю. Конечно, на свидания это не походило даже издалека. Яна жаловалась ему на нагрузки в двух университетах, а Никита в свою очередь жаловался на учёбу, на очередную работу, с которой его справедливо выгоняли за разгильдяйство, и, конечно же, на девушек. Последних Никита менял как меняют перчатки, причём не где-нибудь, а в хирургии.
   Разумеется, Яна с самого начала понимала: ничего ей с Никитой не светит. Даже случайного пьяного секса, за которым неизбежно следует утро, полное головной боли и неловкости у них быть не могло. Но она всё равно продолжала прибегать по первому звонку. В конце концов, так Яна могла, по крайней мере, говорить с ним. Могла. И говорила, попутно мысленно называя себя дурой.
   Она всегда гордилась умением мыслить рационально, считая такой вот навык главным своим достоинством. Только вот в этом аспекте её жизни рациональным даже и не пахло. И сейчас ничего не изменилось, разумеется. Она по-прежнему ведёт себя то как четырнадцатилетняя дура, то как истеричка бальзаковского возраста. И Яна не знает, что хуже.
   Впрочем, именно из-за Никиты она сейчас и не бежит с криками и не ищет, где бы достать дробовик. Это нездоровое чувство - о, она прекрасно понимает разницу между настоящей любовью и болезненной зависимостью - крепко держит её, припечатывая к стулу взглядом карих глаз. Так что она с энтузиазмом обсуждает с Никитой, где достать столько крови, чтоб хватило расписать стены.
   В глубине души Яна презирает вот такой низкопробный оккультизм. Большинство юных волшебников и некромантов, в кругах которых она вращалась некоторое время - великовозрастные детишки, вечные инфантилы, пытающиеся хоть как-то доказать собственную значимость и попутно благодаря волшебству, получить власть и любовь только потому, что они не умеют это делать человеческими методами. Но Никита, конечно, не такой. Никите не нужны власть или деньги. Его увлечение - это познание ради познания, попытка расширить границы мира. По крайней мере, Яна надеется, что это правда, а не бурная фантазия, затесавшаяся в ряды её нестройных мыслей благодаря гормонам. Но, во всяком случае, Никита одарённый и увлечённый практик. И если сработавшие привороты ещё можно объяснить исключительно наружностью Никиты и его подвешенным языком, а проклятия - случайностью, то как обосновать пятёрки по предметам, названия которых он не знал? Взятками? Нет уж. У него никогда не было денег.
   Кроме того, Никита видит монстров. И совсем их не боится. По крайней мере, с чудовищем, доставшимся Яне от отца, он общался вполне спокойно. Конечно же, монстр и Никита друг другу не понравились. Не может колдун из двухтысячных понравится колдуну из девятнадцатого века. Слишком у них разное виденье жизни. Но Яне, в общем-то, на это плевать. Просто теперь, идя на встречу с Никитой, она чудовище с собой не берёт.
   Она даже не замечает, когда на кухне появляется ещё один из соседей Никиты - высокий парень с копной светлых волос. Вообще-то зовут его Игорем, но после того, как он пытался починить сливной бачок, в процессе ухитрившись забить канализацию и поломать трубу, его переименовали в Цугцванга.
   - Чего читаем? - спрашивает Цугцванг, бесцеремонно сгребая книгу огромными лапищами и листая страницы.
   - И я тебя очень рад видеть, а Яна, которую ты так упорно игнорируешь, рада ещё больше, - ехидничает Никита, отбирая "Двери и пороги". - Ты случайно не знаешь, где достать пару литров крови?
   - Ничего себе вопросики пошли. Знаю. Всё просто, дружище. Берём жертвенную девственницу... трахаем её, и отправляем искать кровь. Таким образом, добыча крови становится её проблемой. А пива больше нет? - Цугцванг поднимает бутылку, болтает ей у уха, проверяя, не осталось ли чего на дне. - Нет. Жалко. Ну и ладно, буду ходить трезвый и грустный. Боюсь спросить, но за хрен вам кровь? Решили поиграть в фанатов Энн Райс? Янчик, вот что он себе удумал?
   - Он - взрослая самостоятельная личность. Полагаю, его решения - это его зона ответственности, - пожимает плечами героиня. - Иначе говоря, что он удумал - его проблемы.
   Цугцванг широко, почти карикатурно улыбается.
   - Янчик, преклоняюсь перед твоим умением переложить ответственность, - говорит он, отвешивая шутливый поклон. - Преклонялся бы больше, да с тобой таскается какой-то бородатый хмырь, который вызывает у меня определённые опасения. Так, вот теперь колись. Зачем вам двоим среди бела дня в четверг нужна кровь?
   - Вызывать демона будем, - невозмутимо отвечает Никита, закуривая.
   - А покажи-ка инструкцию призыва, - Цугцванг требовательно протягивает огромную пятерню, и, опёршись на раковину, снова пролистывает "Двери и пороги", теперь уже, похоже, читая по-настоящему, хотя и наискосок, по студенческой привычке.
   - Какая мерзость, - подводит он итог. - Я в деле. А по поводу крови, ты у Гроба спроси. Он же на прошлый Йоль где-то достал ведёрко. Правда, она тогда свернулась и завонялась...
   Яна помнит прошлый Йоль хорошо, хоть и несколько односторонне. Крови в её воспоминаниях, правда, нет, ни свежей, ни завонявшейся.
   Вообще-то Яна совсем не религиозна, настолько не религиозна, что её не устраивают даже компромиссы вроде агностицизма. В остром отделении Серого Дома она видела женщину, считавшую себя посланницей божьей. Видела мужчину, который с остервенением доказывал, что он получает трансляции от инопланетян, создавших человечество. И, конечно, ни один из пациентов по-настоящему не был благословлён высшими силами. Все они были не более чем больными людьми. После такого верить в бога, или богов, или высший разум не получается, даже если и очень хочется. Однако последние несколько лет Яна упорно посещает все религиозные праздники местного "оккультного кружка по интересам", как она называет жителей этого дома и их друзей, подруг и девушек. Конечно, из-за Никиты.
   В прошлый Йоль, на третий день празднования, которое не слишком, надо сказать, отличалось от обычного празднования Нового Года, она застала Никиту с приглашённой девицей по имени Диана, за весьма интересным занятием. После этого она сидела на кухне, за несколько часов выкурив полторы пачки сигарет, а затем ушла, прихватив пуховик и ни с кем не прощаясь. Это был глупый поступок, достойный скорее трёхлетнего ребёнка, но совладать с собой Яна так и не смогла. Древняя обезьяна, память далёких предков, сидящая где-то в подкорке сказала: беги, тебе тут не рады. И Яна побежала, не совладав с инстинктами, которых у людей, казалось бы, не существует. Вот что она хорошо помнит с прошлого Йоля. Чужой коитус и собственное бегство.
   Смешно, но тогда она ждала, что её отсутствие заметят. Ожидания её не обманули. Никита действительно набрал её и спросил, куда она запропастилась. Только вот позвонил он ей на следующий вечер.
   Гроб возвращается в дом через полчаса. Вначале он шумит в ванной, затем заходит на кухню. Гроба на самом деле зовут Глебом. Его любимая группа - "Гражданская Оборона", о чём всем желающим бросить короткий взгляд на него, оповещают нашивки на рюкзаке и футболка с Егором Летовым. Кроме того, Гроб учится в меде, на лечебном факультете, как и Яна, только он сейчас страдает на третьем курсе, так что с выбором клички в своё время ни у кого не возникло сложностей.
   - Всем привет, - говорит Гроб хмуро и первым делом, конечно, лезет в холодильник. - Так, я знаю, что вы задумали. И я сегодня не бухаю. У меня завтра фарма и я до сих пор ни хрена в ней не понимаю, кроме варки мета.
   Яна хмыкает. Похоже, Гроб проходит курс у того же преподавателя, что и она, и шутки у этого преподавателя за три года не изменились. Она прикидывает, стоит ли сказать Гробу, что преподаватель намеренно даёт неправильный рецепт, но решает, что не стоит. Пусть тоже разочаруется.
   Гроб резко захлопывает дверцу холодильника. Допотопный "Днепр" отзывается громким утробным рычанием.
   - Могли бы хоть сказать, что всё сожрали, - замечает он. - Пойду в магаз схожу что ли. И посыплю всё, что куплю, крысиным ядом.
   - Так ты же сам это есть не сможешь, - замечает Цугцванг.
   - Как и вы, - раздражённо замечает Гроб, уже направляясь к двери.
   - Стой-стой-стой, - Ник даже подскакивает со стула. Говорит он, зажав в зубах очередную сигарету, от чего слова звучат невнятно, а оранжевый огонёк подпрыгивает, словно сумасшедшая звезда. - Гроб, а где ты кровь на прошлый Йоль достал?
   - Да дядя свинью зарезал, - неохотно отвечает Гроб. - Он думал кровянки сделать, но... а тебе это вообще зачем?
   - Демона вызывать, - очень серьёзно говорит Никита.
   Это должно звучать смешно, но никто почему-то не смеётся. Яна таращится на обложку. "Двери и пороги", - думает она. - Под порогами хоронили мертвецов. Двери - архетип перехода.
   - Вы долбанутые? Какая кровь? Какой демон? У меня фарма завтра. К дяде за сто километров переться ради крови, которую он мне всё равно не даст, я не собираюсь.
   - Вот такой ты хороший друг, - качает головой Цугцванг. - Ну давай, иди в свой магаз, но помни: ковен Высокого Дома Мертвеца тебе этого не простит!
   Высоким Домом Мертвеца четвёрка, проживающая здесь, называет арендуемый за деньги родителей одноэтажный домик. Название как-то само собой прилепилось к жилищу, даром, что в нём никто не умирал, и это самый низкий дом во всём частном секторе.
   - Ой, да иди ты в жопу, - отмахивается Гроб. - И демоны ваши пусть в жопу тоже идут. Кому-то что-то надо?
   - Яйца, хлеб, гречку. И сортирку. И пиво, - говорит Цугцванг. Он учится на журфаке, и Яне иногда кажется, что ему можно приходить на пары и с перегаром, и с похмельем, и сразу с бутылкой. - Бери сразу двушку. Хотя с нами же дама. Бери две двушки. Янчик - самая талантливая из виденных мною дам. Может выпить ровно столько, сколько есть. А потом найти ещё и снова выпить. Янчик, а можно я буду тебя звать Леди Иоанна, графиня Железная Печень?
   - Нет, - Яна с трудом выдавливает улыбку.
   - Ну нет, так нет, Сэр Иоанн, кавалер ордена Железной Печени...
   Героиня никак не отвечает на колкость. Ей слишком тошно от того, что книга находится так близко. Но ведь это же не повод, чтоб бежать? Не повод?
   Гроб демонстративно протягивает Цугцвангу руку ладонью вверх, словно просит подаяния.
   - Деньги, - говорит он мрачно.
   - Сжалься над бедным студентом...
   - А я как будто богатый профессор. Деньги.
   Цугцванг вздыхает и всё-таки достаёт из кармана пару мятых купюр и, сделав страдальческое лицо, протягивает их Гробу.
   - А про кровь вы у Евгена спросите, когда придёт, - говорит Гроб уже стоя в дверях. - У него знакомый брата его девушки на рынке обвальщиком работает. Через него месяц назад какие-то сатанисты кровь для ритуала доставали. Вроде как.
   Евген, а верней Евгений, которого почему-то никто не называет Женей, заявляется домой ближе к семи, влетая на кухню огненно-рыжей молнией. Постоянное удивлённо-задумчивое выражение его лица сменяется на просто удивлённое, когда он видит собрание на кухне.
   Яне это всё не нравится. Тут что-то не так, - думает она. - Как-то все слишком быстро ухватились за идею вызова. Чёрт, мы ведь даже трезвые.
   - Евген, - начинает Цугцванг, - мы тебя очень ждали и, наконец, дождались. Скажи нам, Евген, можно ли срочно достать где-то канистру свежей крови? Нам очень нужно.
   Евген пожимает плечами, молча, достаёт телефон и дёрганными нервными движениями печатает сообщение.
   - Сейчас перезвонят и узнаю, - говорит он, закуривая.
   - А ты даже не спросишь, зачем? - без особого удивления спрашивает Ник.
   Евген только снова передёргивает плечами, как бы говоря этим: будет нужно - сами расскажете.
   Евгена можно описать как человека со странностями. У него мимика и жесты забитого тревожно-мнительного холерика, но при этом он никогда не задаёт вопросов и сам ничего не рассказывать, если только не начать приставать к нему. Ник говорит, что это у него такая аскеза, а вот Яна подозревает у Евгена невроз, если не шизотипическое расстройство.
   - Мы собрались демона призвать. Страшного и с рогами, - Цугцванг раскидывает руки, пытаясь наглядно изобразить демона, но получается у него только задеть газовую трубу и перевернуть бутылку масла, стоящую у плиты. - Фу, какой ты скучный. На, держи мануал, ознакомься.
   Евген листает книгу и на его удивлённом лице вечного подростка проступает выражение зловещего удовлетворения. Словно из-под карнавальной маски на балу на мгновение выглядывает щетинистое рыло чёрта, чтоб тут же исчезнуть, оставив свидетелям скромный выбор: сойти с ума или не поверить собственным глазам.
   - Интересно, - говорит Евген, продолжая листать том.
   - Что, в "Ключе Соломона" такого не видел? - торжествует Цугцванг. - И у Кастанеды такого не читал, и даже не курил? И в основах магии хаоса... Ау, Евген! Евген, ты меня пугаешь. Земля вызывает Евгена, Евген, приём. Говорю, ты что-то подобное раньше встречал?
   - Встречал, - уклончиво отвечает Евген.
   - А где?
   - Там где я тебя книгой стукнул.
   - Цугцванг, отстань от Евгена, - распоряжается Ник.
   Препирательства прекращаются, так толком и не начавшись.
   Мобильник Евгена разражается пронзительной неприятной трелью. Он отвечает на вызов.
   - Алло, привет, нужна кровь, как минимум три литра, - тем же безразличным тоном говорит Евген. - Сегодня сможешь? Сколько? Сколько-сколько? Секундочку, - Евген убирает от уха телефон и зловещим шёпотом называет цену.
   На мгновение под низким пыльным потолком повисает, запутавшись в сигаретном дыме, зловещая тишина. Резко обрывается даже урчание холодильника. Не вздумай скидываться, лучше беги, - вкрадчивым полушёпотом советует Яне внутренняя обезьяна.
   - Ну, мы можем скинуться, правда ведь? - говорит Никита невозмутимо.
   - Можем, Смирнов, - соглашается Евген. Он всегда называет Никиту исключительно по фамилии.
   Скидываться приходится всем. Яна вносит аж половину от заявленной стоимости канистры крови. Она прикидывает, как часто Евген делает подобные заказы. Хотя на деле это беспокоит её куда меньше книги.
   Видите ли, героиня, то есть Яна, обожает загадки. Не те загадки, в которых двусмысленно описывается мотоцикл ява, но и не те, которые в детстве подсовывала ей детская периодика. Нет, она любит загадки другого рода, эту вечную игру в "угадай, что творится у человека в голове по парочке проявлений". Иначе говоря, она любит искать причины человеческих искажений. Иррациональное отвращение к книге - это такая загадка. Пожалуй, самая сложная. Чтоб найти правильный ответ, нужно отбросить всяческую предвзятость, а когда речь идёт о тебе самом, это почти невозможно.
   Почему же я так её... боюсь? - думает она, хотя "боюсь" - это не совсем точное слово. Точными кажутся другие слова: "тошнит", "ненавижу", "убью". - Это же просто сраная макулатура, написанная не в меру впечатлительным идиотом и им же отпечатанная. Ради троллинга или чтоб просто потешить своё эго, что, суть - одно и то же. Да это и не важно. Важно то, что ты, Янина, не боишься книги. Ты боишься истинного отношения к тебе Никиты, хотя и прекрасно знаешь о нём. Ты презираешь Никиту. А ещё ты хочешь, чтоб он завалил тебя на стол и прямо при свидетелях... а тут книга, предмет, который можно обожать и презирать безо всяких социальных последствий. Будь честна с собой хоть раз. Давай, попробуй, это не сложно, - повторяет она себе. - Давай, скажи себе, что это обычный перенос, не более и пойдём домой.
   Только вот на том ей по-прежнему противно смотреть, до дрожи в коленях, почти что до рвотных позывов.
   Они ждут полчаса, а потом, неожиданно, как снег, выпавший на головы коммунальщиков в феврале, в Высокий Дом Мертвеца заваливается Диана. В узких синих джинсах с низкой посадкой и тонком чёрном свитере под горло, идеально облегающем её почти идеальное тело, она напоминает Афродиту, решившую прогуляться по современному миру.
   Яна, умело симулируя удивление, смотрит на время, пока Диана с Никитой, "здороваются", хотя это больше напоминает заведомо провальную попытку не начать совокупляться у всех на глазах. Цугцванг, конечно, всем своим видом демонстрирует презрение. Ни для кого не секрет, что именно он привёл Диану на их импровизированную вечеринку и у него были кое-какие виды на юную викканку.
   - Извините, но мне пора. Сегодня мама приезжает, - чужим голосом врёт Яна и выходит.
   Беги, - говорит внутренняя обезьяна. И Яна бежит так быстро, как только может. Кто она в конце концов такая, чтобы спорить с памятью предков, прочно засевшей где-то между палеокортексом и лимбической системой?
   Перед глазами у Яны стоит книга. "Двери и пороги", - пульсируют в голове слова, будто выведенные по зрачкам красными чернилами. Под порогами хоронили мертвецов, - напоминает себе она, выбегая во двор. - Дверь - символ перехода между жизнью и смертью.
   У калитки она встречает Евгена с канистрой, в которой плещется что-то тёмное, хотя толком в свете фонаря, конечно, не разглядеть.
   - Потом расскажете, как прошло, - говорит она, даже не задумавшись, что несёт.
   Евген молчаливо кивает и заходит в дом.
   Героиня выбегает наружу и петляет между частных домов. Дорогу она не разбирает, однако каким-то непостижимым образом её через полчаса выносит на пустую остановку троллейбуса.
   - Никто ничего не расскажет, - неожиданно даже для самой себя говорит она и с запозданием понимает, что это правда. С мантикой у неё всё плохо, это правда. Но это не предсказание. Скорее, это то, что называют интуицией, то есть умение мозга сопоставить факты и сделать выводы независимо от своего обладателя.
   Я же буду полной идиоткой, - думает героиня, - если я поеду домой за монстром, вернусь сюда с ним и окажется, что всё нормально. А ведь так и будет. Наверняка именно так и будет. Ну и кем я себя выставлю?
   С другой стороны, а кем ты себя уже выставила? Неуравновешенной бабой, которая не может принять поражение, хотя выиграть ей и не светило? Человеком, у которого можно постоянно брать в долг и не возвращать? Дурочкой, которая сохнет по парню, который на неё даже и не смотрит? Хуже уже определённо не будет. Сейчас заеду домой, заберу монстра, приеду назад и, если всё будет нормально, я просто не буду с ними общаться. Никогда. Хватит с меня.

Двери и пороги III

   Шкафы - это истории, коты - это истории... наверное, если я скажу, что дороги - это не истории, я вас шокирую. На то и расчет. Читатель привыкает к стилю повествования рассказчика, и вот он уже безошибочно угадывает, кто оказался злодеем и на что походили фонари...
   ...а на середине книги читатель с удивлением читает о том, как главный герой подкручивает усы. Остаётся только отложить историю и подумать "какие, вашу мать, усы?". Это для примера. Усов у меня нет.
   Так вот, дороги - это не истории. Это нити целостного сюжета. Поверни направо и найдёшь под ногами свеженькую купюру, поверни налево, припаркуйся - и вот у тебя угнали автомобиль. Иди прямо и... вы же все знаете эту надпись на камне из сказки, правда? Жаль, в жизни вариантов куда больше и никакие силы не приготовят для тебя надпись.
   Мы двигаемся по сюжету, направляясь к окраине города. Уже за городской чертой Старк останавливает кайен на заправке - данные цифровой панели прямо-таки кричат о том, что наш сюжет вот-вот заглохнет в творческом кризисе.
   Пока заправщик возится с пистолетом, Старк успевает взять нам по кофе и хот-догу. От одного вида еды желудок, протестуя, скручивается морским узлом. Я заставляю себя отхлебнуть кофе и морщусь. Спать почему-то уже не хочется. Так случается, если бодрствовать слишком долго.
   Персефона принимает стакан и хот-дог, обёрнутый жирной бумагой. Она смотрит на еду так, будто впервые видит что-то подобное. Серебряные перстни со следами паяльной лампы тускло поблёскивают в лучах утреннего солнца. Я знаю, что в другом "сейчас", когда мы только-только отъехали от дома, она сидела, зажмурившись, и Старк несколько раз оборачивался, желая удостоверится, что она ничего не говорила вслух, тем самым только усугубляя аварийную ситуацию, которую сам же и создавал. После Персефона сидела в телефоне и сосредоточенно стучала пальцами по экрану, выписывая очередное сообщение, а перстни меланхоличными колокольчиками звякали друг о друга. Теперь же она сидит молчаливая и прямая, будто статуя.
   Когда мы отъезжаем от заправки, она, наконец, решается нарушить тишину.
   - Может, вылезешь у меня из головы? - спрашивает Персефона так, что меня невольно передёргивает.
   - Я не специально, - спокойно отвечает Старк, лихо выруливая на встречку, чтоб обогнать еле ползущую "мазду".
   Я опять обещаю себе завязать с атеизмом, когда спустя мгновение мы едва не врезаемся в какую-то сиреневую малолитражку.
   - Не специально, - задумчиво повторяет Персефона. - Недовольных клиентов у тебя нет, полагаю.
   - Клиент всегда недоволен, - пожимает плечами Старк. - А главному архитектору проекта по шапке прилетает больше всех, что бы там фронтенд не говорил...
   - Архитектору? - переспрашивает Персефона.
   Может показаться, что их разговор нужен для раскрытия их как персонажей, но это не самый очевидный ответ, а, следовательно, он неверен. Персефона говорит только для того, чтоб не думать о Никите. Старк говорит, чтоб не говорить о Короле Чудовищ. Я молчу потому, что умею это делать.
   - К домам я отношения не имею. Я про бек-энд, архитектуру программ, базы данных и всё вот это счастье.
   - Не там талант растрачиваешь, - качает головой Персефона.
   Сравнивать зарплату врача и программиста, тем более такого, как Старк - всё равно, что сравнивать дирижабль с воздушным змеем по грузоподъемности.
   - Мне папка так же говорил.
   - А папка у тебя, выходит, работает по... специальности? - спрашивает женщина. В зеркале заднего вида она выглядит почти заинтересованной.
   - Да. Народным депутатом и владельцем особо крупного бизнеса, а так же главным инициатором особо крупных распилов. Короче, питается на народные деньги. Машину он мне подарил, кстати. Так что я сейчас езжу на нормальном асфальте или ремонте в паре-тройке больниц. Да, можешь плеваться.
   Разумеется, Старк прекрасно понимает, о чём говорит Персефона и потому всеми силами пытается свести разговор в шутку. Сейчас это вижу даже я.
   - Я не то имела в виду. Я не очень хороший... - она замолкает на мгновение, подбирая слово, - практик, но, мне кажется, ты мог бы...
   - Призывать избирателей на участки толпами, - Старк ухмыляется. - Или выступать в "битве экстрасенсов". Показывать чудеса угадывания чужих мыслей раз в полгода. Звучит неплохо, но джава мне как-то больше нравится. И питон. И даже тайп скрипт, хотя у нас с ним это не очень взаимно.
   Машина подпрыгивает на яме. Персефона тихонько шипит, облившись кофе. Старк, не стесняясь в выражениях высказывает всё, что думает о дороге, кажется, забыв, на чьи деньги куплен его автомобиль.
   - Это можно развивать, - говорит наконец Персефона.
   - Глюки?
   - Способности.
   - Не хочу, - мотает головой Старк, подрезая седан. - А даже если бы захотел, всё равно я в этот ахалай-махалай не верю. Это не какая-то там магия, а самый обычный навык понимать ход мыслей других людей. Тебе ли как психиатру не знать. Магии не бывает. Бывают только дебилы, которые в неё верят и другие дебилы, которые на этом наживаются. И я не хочу в этом участвовать.
   До того, как мы проносимся мимо, я успеваю заметить гордо поднятый средний палец водителя мерседеса, но думаю, конечно, не о неприличном жесте, а о том, как в Задверье Старк назвал монстра Персефоны дебилом, не открывая рта.
   - А как ты тогда объяснишь...
   - Физикой и биологией. У людей никогда не было возможности исследовать монстров. Но появись она, думаю, мы бы уже не только перестреляли бы их всех, но и летали бы в космос, открыв, например, телепортацию. А вообще, Яна, папка однажды буквально настаивал, чтоб я не растрачивал талант. Он даже работу мне нашёл. Без ахалай-махалая, человеческую работу. У себя, конечно, - ни с того ни с сего говорит Старк. - Итог вышел хреновым, хотя и немного предсказуемым: я чуть-чуть психанул, выжал газ на ямахе сильнее чем следовало, немного не туда повернул и поцеловался с фурой. Теперь у меня титановая пластина в черепе, почётное звание "медицинского феномена" и "самого везучего фарша". А ещё пять лет как снятая с боем инвалидность и ужасно болит голова на смену погоды, а иногда и просто так. Яна, я сейчас еду не один, и, если честно, боюсь психануть.
   Я смотрю на друга с удивлением. Старк, конечно, рассказывал как-то что в девятнадцать лет попал в аварию, гоняя на мотоцикле. Но в каждой истории, как я уже говорил, важны подробности. На месте Старка я не то что бы не лихачил - я бы и близко не подошёл ко всему, что имеет колёса, включая велосипед и телегу.
   - Гиперкомпенсация, - бормочет Персефона, таращась в окно, когда Старк утапливает педаль газа в пол и включает музыку.
   Мы подъезжаем к моему подъезду под бодрые вопли Тиля Линдемана. Стоило бы сказать, что мы выходим из машины, но это не совсем так. Выходит только Старк, и пока я отстёгиваю ремень и буквально вываливаюсь из салона, Персефона выползает наружу, кажется, не замечая протянутой руки Старка. Она по-прежнему сжимает остывший хот-дог с заправки.
   Мимо нас проходит Кива с мусорным ведром наперевес. Без своей свиты он напоминает несчастную изгнанную из стаи гиену. Старк плотоядно ухмыляется, заметив короткий взгляд Кивы, брошенный на машину. Давай, давай, попробуй только, - говорит его улыбка. Кива всё понимает, и, коротко кивнув нам, ускоряется.
   Меня запоздало передёргивает, когда я вставляю ключ в замок. Татьяна Игнатьевна чётко обозначила свою позицию по поводу гостей ещё когда я учился в первом классе. Синяки тогда сошли за два дня, так что жаловаться мне не на что, кроме собственной несообразительности. В очередной раз перед глазами проплывает другое "сейчас", в котором я мысленно повторяю простые правила: не заводить друзей, не заводить знакомств, не говорить с посторонними без крайней необходимости, не читать ничего, кроме школьных учебников, не стоять под дверью, слушая голоса из телевизора, не приводить никого в дом. Сколько запретов ты уже нарушил? - мысленно спрашиваю я у семилетнего мальчика с остекленевшим взглядом. - Ты знаешь, что с тобой будет, когда Татьяна Игнатьевна узнает о Персефоне? О Старке?
   Тут я вру самому себе. О Персефоне Татьяна Игнатьевна хорошо знает. Персефона три года была лечащим врачом мамы.
   В другом "сейчас" Татьяна Игнатьевна вводит меня в кабинет Персефоны и говорит, что я такой же больной на голову, как и мама, что это наследственное, что я вскрыл живот беременной собаки, что я избил до полусмерти одноклассника. Тогда мы знакомимся с Персефоной впервые. Конечно, в том "сейчас" Персефону зовут Янина Игоревна, у неё пронзительный взгляд, чёрный свитер под белым халатом и тёмные следы от колец на пальцах. Янина Игоревна говорит, не отрываясь от бумаг, что тут нужен детский психиатр и она не имеет права осматривать несовершеннолетнего пациента. Татьяна Игнатьевна, повышая голос, отвечает, что Янина Игоревна давала клятву Гиппократу и обязана. А я стою, не зная, куда деть глаза и как сказать без слов, что я не резал никакую собаку, что я вообще люблю собак, и весь этот цирк происходит только потому, что я по неосторожности сказал Татьяне Игнатьевне, что хочу стать редактором. И пока я смотрю то в потолок, то на обшарпанные стены, Янина Игоревна, оторвав взгляд от истории болезни, предлагает Татьяне Игнатьевне осмотреть меня за небольшое вознаграждение, и, если это понадобится, дать контакты хорошего детского психиатра. Татьяна Игнатьевна выходит. Янина Игоревна предлагает мне сесть, представляется уже Яной, и следующие полчаса я впервые говорю с кем-то без необходимости.
   "Я не расскажу о нашей беседе твоей бабушке, обещаю,- звучат обрывки слов в другом "сейчас". - Ты уже взрослый и ты ведь понимаешь, что взрослые люди далеко не всегда говорят правду. Откуда у тебя шишка? Это бабушка?".
   Янина Игоревна раскалывает меня изящно и легко, как следователи раскалывали Теда Банди и я вываливаю ей почти всё, старательно избегая темы чудовищ. Когда Татьяна Игнатьевна вламывается в кабинет, Яна - самая добрая тётя-психиатр во всей Вселенной мой единственный и самый лучший на свете друг, - с улыбкой сообщает, что лечение мне не нужно, а нужен литературный кружок и больше контактов со сверстниками. В улыбке Яны проскальзывает что-то противоестественное, в голосе звенят металлические нотки.
   "Овца крашенная, понакупали дипломов. Ни копейки тебе не дам", - доносится до меня голос Татьяны Игнатьевны сквозь годы. И, конечно, она идёт к главврачу просить сменить моей матери лечащего. А я шагаю по коридору и вижу монстра, ковыряющего побелку.
   Позже мы встречаемся с Яниной Игоревной и её чудовищем в парке и после недолгой потасовки, мне приходится выслушать долгую лекцию о хозяйках монстров. А ещё Яна даёт мне свои контакты. Скайп и вотсап. Тогда я даже не знаю, что это такое. А Яна, пока не успев навсегда стать для меня Персефоной, говорит, что я нормальный, насколько это возможно, а лечиться стоит моей бабке и просит, если я ещё раз захочу устроить кружок вивисекции, звонить ей. А мне грёбанных пятнадцать лет и я не знаю, как объяснить, что взрослые действительно иногда врут и я не вскрывал эту собаку.
   Я мотаю головой, отгоняя назойливую муху воспоминаний, и включаю свет в прихожей. Лампочка вспыхивает и гаснет с тихим хлопком. В прихожей стоит особый старческий запах: смесь из средства от моли, корвалола, хозяйственного мыла и ещё чего-то смутного и неуловимого. Так должна пахнуть смерть.
   - Ни дверей, ни порогов, - зачем-то говорю, хотя только что открыл дверь и переступил через порог.
   Старк осторожно кладёт на старый трильяж свёрток с оружием и просит ключи.
   - В магазин схожу, - поясняет он. - Заодно обстановку разведаю.
   Конечно, Старк не озвучивает предположения о количестве еды у меня дома, но это и не требуется. Я молча протягиваю ему свой комплект ключей. Теоретически, в комнате у Татьяны Игнатьевны есть запасная связка. Теоретически, я даже могу решиться зайти в её спальню во второй раз, если покрепче зажмурюсь и постараюсь думать о чём-нибудь другом. О короле чудовищ, например.
   Персефона проходит на кухню и я плетусь за ней. Она берёт с полки чашку, открывает форточку и, извлекая последнюю сигарету из пачки, просит меня скинуть контакты Старка или написать ему, чтоб он взял ей синий "винстон". Я послушно выполняю её просьбу, стараясь не думать о том, что со мной сделает Татьяна Игнатьевна, когда учует запах табака.
   - Ни дверей, ни порогов, - задумчиво повторяет Персефона мои слова. - Никите придётся побегать.
   Я шумно сглатываю, осознав, что впервые с момента знакомства мы остались наедине. Руки становятся слишком пустыми, их срочно надо чем-то занять, потому я набираю воду в чайник и зажигаю конфорку. Газ весело шипит, смешиваясь с воздухом, пока я нервно чиркаю спичкой.
   - Ты не против, если я буду думать вслух? Видишь ли, мне уже так привычней, - произносит Персефона, стряхивая пепел в чашку, и горько улыбается. - До этого момента у меня всегда был слушатель. Откуда мудак мог взять книгу? Нет, не так. Откуда он о ней узнал?
   Мне остаётся только хранить молчание и искать заварку на полках. Сейчас я бы предпочёл свору голодных упырей. Не подумайте только, что кровососы мне так нравятся. Просто с ними хотя бы всё понятно.
   - Знаешь, - продолжает Персефона, пока я изо всех сил стараюсь не насыпать жгуты чёрных сухих листьев мимо чашки, - я не верю в то, что у нашего "короля" нет мотивации. У человека - а это именно что человек - всегда есть оправдание и понятная причина. Слышал про "Вампира из Сакраменто"?
   Про "Вампира из Сакраменто" я не слышал, но сказать что-то сейчас почти невозможно. Ком в горле сполз куда-то в район груди и превратился в воздушный шарик, наполненный гелием. Тело лишается веса, у гравитации больше нет власти над кожаным мешком с мясом и костями.
   - Ричард Чейз. У него была шизофрения и синдром Катара. Ему казалось - нет, он был уверен - что он мёртв, и его кровь превратится в пудру, если он не будет пить кровь других людей, - продолжает Персефона. - И он пил. И убивал для этого, само собой. Делал смузи из внутренних органов и прочие неприятные блюда. Так что причина у него была. И очень, очень понятная. И не надо, что я опять оправдываю маньяков. Так вот, даже у гипотетического суперзлодея с книгой наперевес должна быть причина.
   Я насыпаю заварку во вторую чашку, пытаясь вспомнить, пьёт Персефона чай с сахаром или без. Несуществующий шарик в груди тревожно подскакивает.
   - Рассуждает он явно чуть более здраво, чем тот же Чейз. И он знает, что в седьмом году мы с Никитой сожгли экземпляр "Дверей и порогов". То есть ему хватило ума собрать информацию и хватило ума понять, что я с радостью сожгу и его экземпляр, и мудак на том конце книги меня не остановит.
   - То есть, - решаюсь я подать голос, - Король чудовищ вменяем?
   - Никита, не перебива... - она осекается.
   Шарик сдувается, воображаемый гелий вытекает сквозь горло вместе с натужным выдохом. В этот момент я искренне желаю ручному монстру Персефоны быстрой и окончательной смерти. Впрочем, мне бы и это не помогло.
   - Извини, Юра, ещё одна привычка. Умение рассуждать и строить планы не обязательно говорит о вменяемости. Это говорит об умении рассуждать и строить планы. К тому же, план излишне сложный, здоровые люди так не планируют. Вернёмся к мотивам. Серийные убийцы никогда не становятся серийными убийцами просто потому, что захотелось. Конечно, есть определённые биологические предпосылки, например, расстройство личности. Но. Что объединяет серийных убийц?
   - А с чего ты взяла, что Король Нигдени серийный убийца?
   - Не король нигдени, а человек с книгой. И да, как мне назвать того, кто выпускает в мир монстров? Монстры, в данном случае - орудие, как пистолет, нож или молоток. Не отвлекай меня, пожалуйста. Спасибо. У большинства серийных убийц были проблемы с родными. Отстранённые или жестокие родители или опекуны. Издевательства дома или в школе, а подчас и там и там.
   Я закусываю губу и думаю о том, что если физика в Нигдени работает не так, как надо, то время тоже наверняка течёт иначе. Может, по нему можно перемещаться не только вперёд, но и назад, не осознавая, что ты перемещаешься и в нашем мире. Следы от упыриных когтей нисколько не болят. Сердце колотится мотыльком в банке грудной клетки. Горло перехватывает невидимая удавка. Я пытаюсь представить, как доказываю Татьяне Игнатьевне, что я не урод и не выблядок, что существую не зря. Ружьё воображения даёт осечку за осечкой.
   Сознание, в попытке спасти себя самостоятельно, независимо от незадачливого владельца цепляется за "монстры - просто орудие". Интересно, можно ли назвать это оговоркой по Фрейду? Или Персефона говорит абсолютно осознанно и ни в коем случае не о себе?
   - Отсюда и мотив большинства серийных убийц: выместить злость и доказать, что ты что-то значишь, - продолжает Персефона, незряче глядя в окно. - Если мы говорим об убийствах не на сексуальной почве, конечно. Хотя и там есть нюансы.
   - Я не резал собаку, - говорю я, прежде чем осознаю, что говорю.
   Несколько секунд во мне ещё скребётся робкой мышкой надежда: она забыла.
   - Поверь, мне достаточно того, что ты сублимируешь на чудовищах, - отвечает Персефона. Мышеловка захлопывается, мышка-надежда подёргивается в пляске агонии. - Кроме того, я тебя понимаю. Ты не собаке хотел вскрыть брюхо. И отрывая ноги палочнику, или, как ты говоришь, теневику, ты вовсе не ему хочешь оторвать ноги.
   "Как думаешь, я психопат?", - вертится на языке, но я не решаюсь сказать это вслух. Есть вопросы, ответ на которые лучше не знать. Для собственного спокойствия.
   - Продолжим. Что у нас получается? Книгу получил человек с дерьмовой семьёй, вероятно, эпизодами зоосадизма в прошлом. Можно, конечно, говорить обо всей триаде Макдональда, но кто ж в таком признается. А ещё он разбирается в монстрах и знает про "Двери и пороги". Он любит всё усложнять, так что, скорей всего, у него есть шизоидные черты и элементы идей величия. Ну и антисоциальное расстройство личности, само собой.
   - А идеи величия откуда? - спрашиваю я, сосредоточенно вглядываясь в пустую сахарницу.
   - Человек без идей величия королём себя называть не будет. Пусть даже королём Нигдени. Если только он и вправду не король.
   Несколько желтовато-белых кристалликов прилипли к фарфоровым стенкам. Они напоминают раух-топазы, проросшие из белой породы. Сахарница - таинственная пещера, а я её первооткрыватель. Проще думать об этом, чем о том, что сказала Юля-без-тени. Король хочет тебя видеть. Зачем я сдался королю?
   - Это всё, разумеется, только гипотеза, - продолжает Персефона. - Но кое-что уже есть. Пожалуй, стоит проверить парочку практиков с похожим анамнезом. Когда Никита вернётся, конечно. Не то что бы я сама не могла, но удобней всё-таки делать это с помощью того, кто спокойно может проходить сквозь закрытые двери. Или, если его долго не будет, можно... впрочем, пока не важно. Над этим я ещё думаю.
   - А ещё можно узнать, куда бежала толпа монстров, - добавляю я. - Если они действительно никого не сожрали по пути, не факт, что сожрут нас. Может, это что-то прояснит.
   - Антон, помнится, говорил, что это очень плохая идея. И я с ним полностью согласна. Но вообще-то какой у нас выбор? Расспрос монстров всё равно ничего не даёт, кроме потраченного времени, разумеется. Дождёмся Антона и поедем.
   - Тебе надо поспать.
   - Не смогу, - мотает головой Персефона. - Пока Никита не придёт, чёрта с два я усну. Единственный, кому по-настоящему не помешало бы поспать - Антон. Не хватало ещё, чтоб он отключился за рулём. С другой стороны, повести могу я. Или ты.
   Воображение услужливо подкидывает реакцию Старка на такое предложение. Смесь удивления обиды и гнева, морда домашней совы, у которой отобрали жирную мышь ради того, чтоб снять забавное видео и залить его на ютуб.
   - Он тебя за руль не пустит. Он вообще никого за руль не пускает, - быстро добавляю я и протягиваю ей чашку. - Без сахара, извини.
   - Спасибо. А машина, - невпопад продолжает Персефона, - у него приметная. Надо было в соседнем дворе парковаться хотя бы. При желании нас вычислят в два счёта.
   О том, что припаркуйся Старк в соседнем дворе, мы бы, вероятно, остались без транспорта через пару часов, я предпочитаю умолчать, а потом заставляю себя сказать то, что очень не хочу говорить:
   - Зато хороший ориентир для монстра.
   Обычно Персефона пресекает попытки называть Никиту монстром. Но теперь она молчит, отставляет чашку и утыкается в телефон.
   - Он и без ориентиров меня найдёт. Надо составить список потенциальных мудаков с книгой, - говорит она водя пальцем по экрану. - Благо, у нас не так много практиков и монстроводов с отягощённым анамнезом.
   И, разумеется, почти все практики и монстроводы есть у неё в друзьях. Между частными консультациями и работой в сером доме, Персефона даёт консультации таким же проклятым, как мы. Немногие могут справиться самостоятельно, как, например, Старк. Я вот, например, почти не смог.
   Я, не зная что делать, отхлёбываю чай и следую по привычному маршруту: круг по коридору, заглянуть в санузел, снова круг по коридору и комната. На третьем круге Персефона зовёт меня и я буквально бегу на её крик, уже представляя, как в окно лезет какая-нибудь хтоническая тварь, неописуемость которой удивила бы даже Лавкрафта. Я успеваю даже представить себе, как героически защищаю Персефону от монстра, до того, как открыть дверь и осознать: мои ожидания не оправдаются. Ни один монстр так и не решил заглянуть ко мне на огонёк.
   - Дай, пожалуйста, телефон, я лучше с твоего напишу, - просит Персефона, как ни в чём не бывало. - И не говори, пожалуйста, о паранойе.
   - Будешь допрашивать потенциальных подозреваемых? - спрашиваю я, протягивая ей телефон.
   Моя попытка улыбнуться выходит насквозь фальшивой, настолько, что я, кажется, вижу со стороны получившийся нечеловеческий оскал. В костяной короне, - проносится мысль, - в человечьем теле.
   - Попытаюсь в последний раз надавить на потенциальных союзников, - отвечает Персефона, утыкаясь в экраны нового сяоми и древнего хуайвея.
   Я сажусь на единственный табурет и рассматриваю битый кафель. По всем законам запущенных квартир панельного дома из щелей в плинтусе и окошка вентиляции, затянутого рваной сеткой, должны ночами выползать полчища тараканов. Раньше они действительно выползали. Ржаво-рыжие тела в хитиновой броне, сновали там и тут, не гнушаясь показываться даже днём. Они исчезли, когда мама отправилась в серый дом. Словно тараканы ушли вслед за своими сородичами, обосновавшимися в маминой голове. Впрочем, о чём это я. Нет никакого "раньше". Тараканы по-прежнему здесь, шевелят тонкими усиками, перебирают колкими лапками, прячутся в тенях, просто в другом "сейчас". Не то что бы я скучал по тараканам. Я скучаю по тому "сейчас", когда они ещё наводняли кухню. Впрочем, это не впервые.
   За дверью раздаётся нервное звяканье ключей. Я подскакиваю и только потом вспоминаю о Старке. Персефона, кажется, не обращает внимания ни на что кроме смартфонов в руках.
   Старк, не разуваясь, проходит на кухню и ставит на пол три пухлых белых пакета. Один из пакетов порван. Из дыры выглядывает угол коробки. Пока мы выгружаем банки тушёнки, макароны и туалетную бумагу - стандартный набор людей, ожидающих апокалипсис - телефон Персефоны еле слышно вибрирует.
   - Адрес сбросила, - без предисловий говорит Персефона. - Подъезжай. Подробности на месте. Будешь звонить - звони на номер, с которого я прислала сообщение. А лучше пиши в телеграмм. Да. Да. До связи.
   Пока она что-то сосредоточенно пишет, я удивлённо смотрю на пачку стерильной марли, полулитровую банку хлоргексидина и одноразовые хирургически иглы. Когда Старк достаёт из кармана куртки картонные упаковки с таблетками, Персефона, наконец, обращает на нас внимание. Её брови поднимаются так высоко, что ещё чуть-чуть и, кажется, запутаются в шевелюре.
   - Допустим, - медленно говорит она, - марля и хлоргексидин - это понятно. А изониазид зачем? И кто его тебе без рецепта продал?
   Старк выкладывает пакет поменьше. В нём влажно хлюпает что-то серовато-алое.
   - Бабаи Задверья, насколько я понял, от мяса не отказываются, - поясняет Старк, давя зевок. - Мясо для них, таблетки тоже. Когда закончим с королём, устроим зачистку у тебя дома. А то зачем тебе с бабаями под боком жить. А продали нормально. Ещё и хорошего дня пожелали.
   Я вспоминаю о единственной аптеке моего района, робко пристроившейся на углу запылённого павильона супермаркета. Несколько лет назад провизор, полный парень со щёточкой редких усов, отказался продавать мне но-шпу без рецепта. Интересно, Старк доплатил за популярные у догхантеров таблетки? Или просто вежливо попросил, сам не понимая, что говорит, не открывая рта?
   Персефона хлопает глазами. Кажется, вот-вот она расплачется. Но вместо этого Персефона медленно произносит:
   - Я, конечно, очень благодарна за заботу, но с чего ты взял, что бабаев можно травить изониазидом?
   - Так уже травил, - пожимает плечами Старк, доставая из куртки две пачки сигарет и зажигалку.
   - Это не понадобится, - повторяет Персефона.
   Сейчас она говорит на своём собственном языке. "Это не понадобится" значит "он вернётся". "Я очень благодарна" переводится как "почему ты веришь, что он умер? Что я тебе сделала?". Впрочем, знаете, это мои домыслы. Я не умею читать мысли. А некоторые люди наделены удивительно редким талантом: говорить именно то, что думают. Я почти пять лет, с момента нашего знакомства надеюсь, что Персефона - такой человек. Но это, разумеется, тоже домыслы.
   - А как ты додумался? - спрашиваю я.
   - Просто читал о бродячих собаках накануне, и показалось, что это может сработать. Если честно, я тогда малость выпил и из меня креатив попёр. Но сработало, что удивительно. Правда, мне казалось, что бабаи, например, дружно попадают и истекут кровавой пеной, но получилось немножко не так. Зато это был самый простой и гуманный отстрел монстров на моей памяти. Их так вставило, что даже моему братцу не снилось. Они только и могли, что ползать туда-сюда и пытаться друг дружку трахнуть.
   - Поразительные навыки планирования, - беззлобно улыбается Персефона. - Но, хочу заметить, ты очень находчив. Кстати про планирование...
   Пока я раскладываю банки с тушёнкой и макароны, прячу в холодильник палку колбасы и запихиваю неаппетитно хлюпающий пакет в морозилку, Персефона пересказывает Старку свои предположения. Старк перебивает её на предложении поехать по следам монстров.
   - По-моему, мы это уже обсуждали и решили, что это нехило так смахивает на самоубийство, разве нет?
   - Ну, люди без тени ситуацию не прояснили, как и бабаи, так что какой у нас выход? Заходить домой к каждому подозреваемому и вежливо спрашивать, не он ли достал книгу? И потом, если бы монстры бежали с целью съесть как можно больше людей, была бы куча трупов, - парирует Персефона. - И в новостях бы только об этом и говорили. Знаешь, о чём говорят в новостях? О том, что полиция два часа ловила сбежавшего из зоопарка лемура. И потом, урод с книгой наверняка уже нас ищет. И это последнее место, где он ожидает нас встретить.
   - Зачем мы ему дались, интересно? - Старк усаживается на подоконник рядом с Персефоной и, задумчиво попыхивая вейпом, скребёт подбородок. - Мало ли охотников на чудовищ.
   - Мало. А тех, кто знает о книге ещё меньше. К счастью, кое-кого мне удалось уговорить, так что мы будем не одни.
   - А гаубицу они прихватят? - спрашивает Старк, давясь очередным зевком. - Если нет, то моё мнение по-прежнему не меняется: это очень, очень, очень тупо.
   Я сажусь на табурет. Мёртвых мышей и сдувшиеся шарики надежд помалу съедает усталость. Кажется за эти дни я вплотную подобрался к пределу возможностей, за которым лежат только чернота и безмыслие.
   - Они прихватят себя. Кроме того, у одной из них есть монстр, так что мы заодно сможем сразу проверить всех подозрительных личностей нашего города, не дожидаясь Никиту. Убедимся, что все подозрительные личности сидят у себя дома и к книге никакого отношения не имеют. Ну или не сидят и имеют, но тогда всё тоже будет очень просто. Они этого урода просто порвут.
   - Если мне не изменяет память, Юра до кого-то дозваниваться пытался ещё в ту ночь, когда мы наблюдали за миграцией чудовищ в противоестественной среде. Один его послал, другой в роуминге был. Ты своим друзьям денег предложила или?..
   - Не друзьям. И я предложила им книгу, - улыбается Персефона. - "Двери и пороги" в обмен на посильную помощь в... ликвидации её нынешнего хозяина.
   - Но книгу ты им, конечно, не отдашь.
   - Не отдам. Оставлю себе и разведу большой красивый костёр, - мечтательно улыбается Персефона.
   - Будем сидеть вокруг него, жарить зефирки и шашлык из упырятины и петь походные песни, ага. Если отобъёмся от желающих забрать книгу себе. Так, если мы всерьёз решили убиться о толпу монстров, предлагаю отдохнуть хотя бы пару часов, хотя бы, - он бросает взгляд на фитнес-браслет, который использует как обычные часы вот уже два года, - до двух дня. Яна, твои знакомые скоро будут?
   Персефона пожимает плечами.
   - До двух часов, полагаю, время есть.
   Мы устраиваемся в моей спальне. Персефона и Старк некоторое время препираются, пытаясь решить, кто займёт диван. Главный аргумент Старка - факт, что Персефона женщина. Главный аргумент Персефоны - титановая пластина в голове у Старка. Я ложусь на полу, постелив одеяло, и устанавливаю будильник на час дня. Осталось двадцать пять процентов заряда, но сейчас это меня волнует ещё меньше простого факта: поспать дольше трёх часов не получится.
   - Вот почему я об этом обычно не говорю. Один раз растреплешь - всё, капец, ты главный инвалид в компании, на сквозняке не сиди, пиво не пей, на полу не лежи, - доносится до меня сквозь дрёму.
   - Я всё равно спать не собираюсь, так почему бы...
   Пространство плывёт. Разговор превращается в бессмысленный набор звуков, а они растворяются в бездонном омуте тишины. Из тишины и мрака поднимается нечто высокое, укутанное в жёлтый плащ. В верхней паре тонких сегментированных рук оно держит пан-флейту.
   - В костяной короне, в человечьем теле, на высоком троне жил король Нигдени, - декламирует существо, наклоняясь ко мне.
   Пространство окрашивается в жёлтый, с редкими вкраплениями алого и фиолетового.
   - Но у Нигдени нет короля, понимаешь? - спрашивает существо.
   Невыносимо хочется понять, что у него под капюшоном, но как только я поднимаю взгляд, желудок скручивает спазм, а ноги подкашиваются от подступающего ужаса.
   - Книга, - продолжает существо, - это аномалия, отпочковавшаяся опухоль двух миров, обрётшая разум и получившая знания своего хозяина. Она хочет уничтожить хозяина. Это её единственная цель.
   Я согласно киваю, потихоньку осознавая, что это просто сон. Вот-вот зазвонит будильник и через полчаса я уже и не вспомню, как перепугала меня тьма, извивающаяся под жёлтым капюшоном, тьма, на которую больно смотреть и о которой больно думать.
   - Слияние двух - суть уничтожение двух и появление третьего. Так оно хочет уничтожить Нигдень, - продолжает монстр. - Уничтожьте опухоль. Закройте Двери.
   - А почему Нигдень сама это не сделает? - раздаётся откуда-то издалека знакомый голос. Жаль, я никак не могу вспомнить, кому он принадлежит.
   - Опухоль скрывается в Мире-За-Порогами. И никто кроме Короля не может притронуться к ней. Но Король поражён опухолью.
   - Оно понятно, - продолжает удивительно знакомый голос. - Но, если ты правда решил побеседовать с нами, может, объяснишь механизм заражения? И как вообще идея может обладать самосознанием?
   Мне остаётся только разглядывать флейту в сегментированной руке существа и пытаться пересчитать пальцы, похожие на скрюченные ветки. Каждый результат отличается от предыдущего.
   - И на самом деле у Нигдени нет короля. У Нигдени есть...
   По комнате разносится писк будильника, рикошетя от выцветших горчичных обоев и потолка, осыпаясь на старый деревянный паркет. Персефоны в комнате нет. Старк храпит рядом со мной. Похоже, ему всё-таки удалось переспорить Персефону.
   Я отключаю будильник и выхожу в коридор. Из ванной доносится шум воды. Душ неплохо выполняет свою главную функцию: рыданий почти не слышно. Несколько секунд я мнусь под дверью, пытаясь понять, что нужно говорить и делать в таких случаях. Я прочёл немало художественной литературы, но никто из авторов не удосужился дать детальную инструкцию. Так что в конце концов я захожу на кухню, прикрыв дверь, набираю воду в кастрюлю и ставлю её на огонь.
   Персефона заходит, когда вода уже закипает, а я проклинаю совмещённые санузлы за один факт их существования. Глаза Персефоны похожи на пару свинцовых луж на розовом, в алых прожилках, ковре.
   - Я поставлю макароны и послежу, - преувеличенно-спокойно говорит мне Персефона. - Иди помойся лучше, тебе не помешает. И разбуди Антона. Диана будет через час, остальные, думаю, чуть позже.
   Мне ничего не остаётся, кроме как зайти в комнату и потрясти Старка за плечо. Страк что-то невнятно бормочет, а потом смотрит на меня с такой тоской, что стало бы стыдно даже Ричарду Чейзу.
   - Ещё три минуты, - бормочет он, переворачиваясь на другой бок и с головой накрываясь тонким махровым пледом грязно-голубого цвета.
   Что это за плед я осознаю уже стоя перед зеркалом в ванной, сосредоточенно скобля бритвой редкую щетину на подбородке. В моём шкафу, помимо скромного арсенала и китайской одежды, хранится два комплекта постельного белья и одно зимнее одеяло. И никакого пледа. Вначале я думаю: таким меня воспитывала Татьяна Игнатьевна? Из вязкой толщи проклёвывается ехидное: да, именно таким, тревожно ожидающим, пока воспитательница отойдёт в Ничто-Нигде на больничной койке, пока твои друзья воруют её вещи.
   Когда я выхожу из ванной, я не вижу ничего, кроме приоткрытой двери спальни Татьяны Игнатьевны. В ужасе я таращусь на тонкую полоску света в полумраке коридора.
   - Никогда не хотел заглянуть? - раздаётся за спиной вкрадчивый голос Персефоны. - Переступить через порог.
   В другом "сейчас", лет пять назад, я мечтал не просто заглянуть, а сжечь всё, и пусть горит оно синим плаеменем вместе со всем, что оправдывает моё существование. Потом пришло понимание, что пожар ничего не изменит. Дверь так и останется закрыта.
   - Ты уже пять минут тут стоишь, - добавляет Персефона мягко. - Пора решаться, или туда, или на кухню. Макароны с тушёнкой - конечно не лучшее блюдо, но...
   - Старк мог бы с тобой поспорить, - автоматически отвечаю я.
   - Эддард?
   - Антон
   Персефона хмыкает. Прозвище для программиста с металлической пластиной в голове и именем Антон действительно ироничное, но мне сейчас не смешно, совсем не смешно.
   - Хочешь, зайдём вместе? - предлагает Персефона, и сейчас это означает "себе я помочь не могу, но хотя бы помогу тебе".
   Я не могу зайти, но и отказаться я тоже не могу. Она берёт меня за руку и тащит за собой прямо к деревянной двери в облупившейся краске. Рука Персефоны тёплая и мягкая, но холодные серебряные перстни, покрытые оккультными символами, впиваются в ладонь зубами оголодавшего аллигатора. Её ручное чудовище всё ещё здесь, между нашими ладонями и я в очередной раз осознаю, что никогда не смогу по-настоящему поговорить с ней наедине. Предсказуемо, и не страшно, просто немного печально.
   Свет бьёт по глазам, когда мы перешагиваем через порог. Окна комнаты Татьяны Игнатьевны выходят на юго-запад, потому сейчас тут так много света. Я оглядываю пустые полки над продавленной кроватью. Запах смерти щекочет ноздри. Одинокая икона девы Марии сверлит меня недобрым взглядом. Пузатый телевизор похож на касатку, выброшенную на берег. Шкаф открыт. Старк уронил пару простыней на пол, но поднять их так и не удосужился.
   - Ну, как себя чувствуешь? - спрашивает Персефона.
   - Если ты хочешь показать, что Татьяна Игнатьевна обычный человек, я это и без того знал.
   - Я хочу сказать, что тебе не стоит её бояться. У тебя есть выбор. Открыть дверь, закрыть, уйти, - Персефона садится на скрипучую кровать, накрытую красным, побитым молью одеялом. - Ты - взрослый свободный человек и волен делать, что хочешь.
   - Только не надо этих психологических штук, пожалуйста.
   - Никаких психологических штук, только опыт взрослой женщины, которая могла бы быть твоей матерью, если б родила, как половина одноклассниц, в четырнадцать. Мне, знаешь ли, было тебя чудовищно жаль ещё с момента нашей первой встречи. Я даже после нашего знакомства в опеку звонила, только, видимо, мой звонок проигнорировали. Твоя бабушка, уж извини, садистка, психопатка и просто хреновый человек. Чудо, что ты не вырос в маньяка или не самоубился в раннем пубертате.
   - Ты же даже не знаешь...
   - Знаю. Тебя выдаёт привычка вжимать голову в плечи после каждой ошибки или того, что ты считаешь ошибкой, а иногда даже просто так. Я иногда удивляюсь, почему ты убиваешь чудовищ, а не отдыхаешь в отделении неврозов. А иногда мне хочется подарить тебе рецепт на циталопрам.
   Она мне это часто говорила в переписках. Я молчу. Что мне сказать? Что только это оправдывает моё существование? Что бабушке стоило бы меня удушить в детстве? Что я не умею жить человеческую жизнь?
   Вместо этого я поднимаю упавшие простыни и прячу их в шкаф. Персефона выходит, прикрыв за собой дверь. Я заталкиваю простынь в шкаф. А дальше происходит то, что давно должно было произойти. Моя рука, хранящая память о тепле чужой ладони натыкается на шероховатую обложку. Я достаю пухлую тетрадь. Всё во мне буквально кричит: не трогай, положи на место, уходи. Но я уже открыл дверь, которую невозможно захлопнуть. То, что заставляет меня сесть на край кровати и открыть тетрадь - не любопытство, а инерция.
   Как часто люди узнают то, что не должны были узнать? Сколько мужчин, бросив взгляд на экран телефона жены, видят сообщение с признанием в любви от контакта "лена, ноготочки"? Сколько женщин находят чужие волосы на примятой супружеской постели? Сколько детей, решив забавы ради покопаться в тумбочках, обнаруживают в своём свидетельстве о рождении незнакомые имя и фамилию? Никто, конечно, не ведёт такой статистики. И хорошо. Иначе бы в эту статистику попал и я.
   Записи на пожелтевших листах поражают краткостью.
   "Решилась и отвезла Олю в психушку. Она с каждым днём всё больше теряет связь с реальностью".
   "Книга осталась. Кажется, книга говорила со мной. Померещится же".
   Хочется рыдать и хохотать одновременно, но я продолжаю читать по диагонали чужую историю.
   "Из книги со мной говорит Лёня. Говорит открыть Двери и он оживёт".
   "Утром опять хотела сжечь книгу - рука дрогнула. Отнесла продавать. Олин сын увязался за мной. Пришлось взять с собой.
   Книгу купил какой-то сатанист. Она с ним заговорила. Я слышала краем уха голос книги. Женский, конечно. А он не слышал. Придурок".
   "Оле совсем плохо. Орала "встречайте короля!" и хохотала, и кружилась, пока санитары её не увели. А она кричала: смотри, мама, я всё переписала! Каждую страницу прямо в голову! Теперь боюсь, что она действительно переписала, запомнила то есть. Только у людей такой памяти быть не может".
   "Снился ритуал. Кровь, нож, детский животик, перечёркнутый алым и кровь везде. А ведь уже столько лет прошло".
   "Тяжко без книги. Не слышу Лёни. Пусть это был не он, а просто голос, пусть".
   "Сама убить его не могу. Страшно. Не грех на душу брать - грехов у меня и без того вагон и маленька тележка. Сидеть тоже не страшно. Я его боюсь. Если Оля такая, то чем же он будет? И вообще, можно ли его убить?".
   Я встаю, прячу дневник под домашнюю футболку и, стараясь не шуметь, выхожу и засовываю тетрадь в рюкзак. Само упоминание слова "ритуал" ещё ничего не доказывает. Но пока я мылся, то понял кое-что важное: царапины от упыриных когтей превратились в едва заметные красные полоски.
   Но ведь это не могу быть я. Время линейно. В нём есть только тысячи пройденных "сейчас". Это не могу быть я.
   И всё-таки, когда наша троица сосредоточенно поглощает макароны с тушёнкой, я не сразу решаюсь спросить у Персефоны, сколько по легенде может быть королей чудовищ. Только один или есть варианты?
   - Понятия не имею. Надо спросить у Никиты, когда он вернётся, - отвечает она с холодной уверенностью.
   Из её слов проступает другая история, та самая, про героиню в джинсовой куртке и дракона в переплёте.
  

В высоком доме мертвеца II

   Героиня возвращается к Высокому Дому Мертвеца через полтора часа. За ней на четырёх лапах семенит рогатое нечто, покрытое извивающимися щупальцами. Нечто зовут Лукой. До перерождения он приходился двоюродным братом пра-пра-пра-бабке героини. Лука - что-то вроде семейной реликвии, драгоценного браслета передающегося в семье Яны от постаревшей матери к повзрослевшей дочери.
   Героиня и её чудовище говорят без слов на пути через частный сектор, залитый полупрозрачной апрельской темнотой. Нет, Яна не боится, что её сочтут сумасшедшей: одноклассницы, называвшие её тупорогой коровой, уродиной, ботаншей и каланчой научили Яну отлично игнорировать чужое мнение. Просто зубы, растущие в три ряда, лишили Луку возможности говорить членораздельно ещё два века назад.
   Что за книга, девка? - спрашивает без слов монстр Лука.
   Омерзительная, - отвечает Яна и показывает, неимоверным усилием воли заставляя себя вспомнить все ощущения, а заодно и пару текстов.
   Плохо дело, - Лука подёргивает раздвоенным хвостом. - Баяли, помню, об одном иеромонахе-отступнике, что богомерзкую католическую книгу с латинки переводил.
   Манера речи Луки карикатурна сама по себе. Он, конечно, может говорить нормально и героиня об этом прекрасно знает. Монстры вообще хорошо адаптируются к такой непростой штуке, как прогресс. Только вот конкретно этот монстр сейчас нормально говорить не хочет, но Яну это даже не раздражает. Она привыкла.
   Кровушкой людской повеяло, девка, - без слов говорит ей Лука, когда они оказываются в двух кварталах от нужного дома.
   Героиня, конечно, не верит в бога, но начинает молиться, не обращаясь ни к кому конкретно. Её молитва похожа на слова ребёнка, выпрашивающего у родителей щенка на день рождения: пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, пусть он будет жив. У молитвы нет получателя, только адрес отправителя.
   Замуж тебя пора выдавать, засиделась уже. Вона какой дурью маешься, - качает огромной шипастой головой Лука и жгутики над его глазами шевелятся, как трубки капельницы над рукой больного, только что выпавшего из тёмного омута наркоза назад, в жизнь.
   В жопу тебе пора пойти, - мысленно говорит героиня, - и перестать лезть в мою голову, когда не просят.
   Под ногами и лапами мелко хрустит гравий. Словно они идут не по дороге в частном секторе, а по мышиным косточкам. Единственный фонарь на улице тухнет с громким хлопком. Лампа брызжет осколками во все стороны. Яна, ругаясь, достаёт телефон и включает фонарик.
   Ежели жопа добрая - так я завсегда с радостью. Ладно, не кипятись, девка, - примирительно произносит Лука. - Я ж тебе добра желаю. Мы ж с тобой повязаны. Мне ж с тобой жить, пока у тебя дочка али сыночек не подрастёт. Ежели, конечно, на тебя, такую дурную, кто позарится.
   Ну да, героиня и монстр действительно "повязаны", причём до конца её дней, потому что детей у героини не будет. Нет, она абсолютно здорова и прекрасно отдаёт себе отчёт в том, что не такая уж она и страшная, и "позариться" на неё, в принципе, есть кому. Молодой ординатор из психбольницы, где она проходила практику, два года заваливал её сообщениями. Сорокалетний пузатый байкер из знакомых Никиты, не называвший её иначе как "принцессой", привозил ей огромные букеты хризантем и лилий - веники, как их называла сама Яна, - и обещал, что она станет первой, кого он уронит с мотоцикла. Только через полгода героиня узнала, что у байкеров есть такое себе полушутливое поверье: уронил с мотоцикла девушку - женись. Нет, дело в том, что детей героиня не хочет. Цикл акушерства и гинекологии развеял весь скудный ореол романтики, покрывающей таинство рождения и материнства. Кроме того, героиня абсолютно точно уверенна: хорошей матери из неё не выйдет. Она не умеет вкладывать всю себя в заботу о другом человеке.
   Когда до Высокого Дома Мертвеца остаётся не больше пятнадцати метров, Лука обгоняет героиню и шипит.
   Кровища, кровушка людская там. И другой бес, - поясняет Лука. Он всегда называет монстров бесами. Яну это почти не раздражает.
   Героиня видит то, что её монстр обоняет: мёртвые тела, живой страх и что-то такое, чему нет места в этом мире. Ноги Яны готовы нести её вперёд, прямо в Высокий Дом Мертвеца, но она заставляет себя стоять на месте и рассуждать здраво. Если монстр пробравшийся сквозь Двери - а то, что ритуал нужен для открытия Дверей Яна помнит даже слишком хорошо - сожрёт её, Никите это не поможет. Но действовать необходимо.
   - Иди вперёд, - шепчет Яна. - Посмотрим, кого эти идиоты понапризывали.
   Лука на мягких кошачьих лапах подкрадывается к калитке и перемахивает через неё. Яна заходит следом. Ржавые петли заунывно воют о чём-то чужом, неправильном и непередаваемо-жутком.
   Дверь Высокого Дома распахнута настежь. Над порогом покачиваются тонкие белёсые слабо светящиеся нити, увенчанные человеческими глазными яблоками.
   Тут же геенна разверзлася, - мысленно говорит Лука и идёт вперёд. - Пекло моё родное приоткрылосся.
   Яна не верит в ад, но входит в него гордо подняв голову, как Орфей, шагающий за своей Эвредикой. Или как Персефона, осознавшая, что ей нет места в мире живых.
   Из потолка, покрытого облупившейся побелкой в ржаво-жёлтых пятнах, выступают беспрерывно шевелящиеся на несуществующем ветру алые лианы, похожие на артерии. Паркет покрывает серебристая трава. Из глубины дома доносятся тяжёлые шаги и вопль. Сердце камнем падает куда-то в желудок. Внутри обрывается перетянутая струна. Вопль явно женский.
   - Пожалуйста, пожалуйста, я ничего не делала, честное слово, - причитает девушка.
   Монстр героини бросается вперёд, героиня бежит за ним, пряча телефон в карман.
   Двери в доме распахнуты. Пол, стены и даже потолок покрывает причудливая растительность, сливаясь в глазах героини в одно разноцветное слабо светящееся пятно. Лука вламывается в комнату - спальню Гроба, судя по плакатам с Егором Летовым - и валит на пол что-то трупно-серое, противоестественно высокое и тощее.
   Беги, девка! - мысленно кричит её монстр, пока клубок из двух тел выкатывается в коридор, едва не сбивая Яну с ног. Героиня отскакивает и заглядывает в комнату. На полу, вжавшись в угол и закрыв лицо руками, сидит Диана. Её синие джинсы покрыты тёмными пятнами. Тёмно-багряная лужа растекается под измятым безногим телом. Рыжие волосы Евгена черны от крови, а мутные невидящие глаза смотрят куда-то в потолок, прямо в заросли сосудов-лиан.
   Яна сглатывает ком в горле. Никита жив, - говорит она себе. - Он не мог так бездарно умереть. Никуда я без него не пойду.
   Вместо того, чтоб бежать, она тормошит Диану под звуки возни.
   - Не надо, пожалуйста, - визгливо просит Диана.
   Яна вспоминает занятия по экстремальной психологии. Что такое шок, что такое ступор, как выводить жертв катаклизмов и катастроф из изменённого состояния сознания. На добрые и ласковые слова нет времени, нужно нечто такое, чтоб сильнее разорвать уже порванный шаблон. Героиня наклоняется к Диане, не без удовольствия отвешивает ей оплеуху.
   - Ник с Цугцвангом сосался! - орёт она на ухо девушке первое, что приходит ей в голову.
   Диана подпрыгивает на месте, выпрямляется, как пружина и смотрит на Яну осоловелым взглядом.
   - Тебе надо отсюда уходить, - уже тихо говорит Яна, поглядывая в сторону двери и слушая как рык из кухни сменяется утробным завыванием. - Где Ник?
   - О-она их в-всех... - заикаясь лопочет Диана. - Она е-его...
   Закончить Диана не успевает. Рык сменяется утробным визгом и на пороге словно из ниоткуда появляется высоченная тонкая фигура. Обвислые серые груди не дают усомниться в том, что раньше это было женщиной. Возможно, - думает Яна отстранённо, пока глаза отчаянно ищут, что бы использовать в качестве оружия, - тогда же, когда Лука был мужчиной.
   Женщина - то есть бывшая женщина, - шагает в дверной проём. Пряди грязно-серых волос извиваются в воздухе. У женщины нет лица - только вертикальный рот, разделяющий голову словно две половинки яйца. Яна хватает в руки стул и, толком не понимая, что делает, прикрывает спиной Диану. Героиня точно знает: Лука сейчас поднимается с пола, кряхтя и шипя от боли, вытаскивает из бока обломок батареи и идёт спасать свою нерадивую хозяйку. Так что ей нужна всего пара секунд, не больше.
   Женщина без лица медленно заходит в комнату. Движения у неё дёрганные, словно это видео, из которого тут и там вырезали по паре кадров. Из глубоких порезов и дыры в боку монстра вытекает трупно-серый туман. Яна замахивается и лупит наотмашь, бессвязно вопя, но женщина без лица перехватывает табуретку и хватает Яну за шею.
   Время останавливается. Персефона оказывается в аду и говорит без слов с одним из порождений бездны. Перед глазами мелькают цветные картинки - стереоскоп чужой памяти, нарезка "избранного" на канале непопулярного блоггера. Яна видит монахиню, кропотливо переписывающую книги. Видит, как монахиня говорит с книгой без слов, и книга отвечает ей. Видит, как монахиню под фиолетово-зелёным небом убивает нечто похожее на глыбу плоти, усеянную шипами. Вырванный позвоночник в лапах глыбы плоти блестит под светом несуществующего солнца. Яна видит, как монахиня встаёт - серая и нагая - и лица у неё больше нет. Она видит историю книги, надиктованной лысеющему старику в глубокой пещере, наполненной писком летучих мышей и живыми тенями. И книга, до того существовавшая только как идея, становится живой.
   А потом монахиня задаёт вопрос.
   Сжечь. Уничтожить. Оно отвратительно, - отвечает Яна и стробоскоп с жужжанием демонстрирует куда более скудный набор картинок. Черви, лезущие из-под обложки. Хлопья чёрной свернувшейся крови. Выстрел в книгу, прямо в упор - последняя милость для больного, переносящего крайне заразную и смертельно опасную болезнь.
   Монахиня отпускает её горло и глядит на неё в упор несуществующими глазами. Тогда героиня всё понимает. Это и правда болезнь. В книге - смертельно опасный вирус, поражающий всех, кто её читал, а у неё врождённый иммунитет. Лечения нет. Только смерть или ремиссия в длительной изоляции от нулевого пациента в переплёте с шансом получить обострение. Монахиня - фрау без лица - переводит несуществующий взгляд на Диану. И, конечно, Диана спала с Никитой и всё такое, но воздух, вплёвшийся в пальцы, когда она отвешивала пощёчину, уже сдул всю нелепую злость.
   - Не надо. Я сожгу книгу. И её я к ней даже не подпущу, - бормочет Яна. - Клянусь.
   Монахиня качает головой-яйцом и Яна с ужасом понимает: если она продолжит защищать Диану, фрау без лица придётся убить их обеих. В голове невольно всплывает история медицины, раздел о средневековье.
   А затем монахиня падает на пол. На её спине, вцепившись острыми игольчатыми зубами в затылок, сидит Лука. Сероватые нитки дыма утекают вверх. Монахиня беззвучно взизгивает и от визга закладывает уши, а стёкла покрываются трещинами. Яна прижимается к стене, всё ещё прикрывая спиной дрожащую Диану.
   Тем временем тонкая бледная рука безликой, с хрустом извернувшись под немыслимым углом, впивается в глаза Луки.
   Да беги же, дура! - орёт её монстр в голове героини, захлёбываясь подвывающим рыком, но зубов не разжимает. Под когтистыми пальцами монахини что-то громко чавкает. Глаза Луки лопаются, разлетевшись алыми брызгами и когти погружаются глубоко в череп монстра Яны. В голове героини что-то лопается с сухим треском. Больше нет ни чужих мыслей, ни чужих ощущений. Только она одна, как в детстве.
   Монахиня сбрасывает с себя тело Луки и встаёт, но тут же падает на пол. Трупно-серое тело дёргается и, обмякнув, распластывается в проходе. Из раздробленного черепа фрау без лица утекают серые струйки дыма. Мозг, такой же серый, как и сама монахиня, похож на подёрнутый инеем плесени грецкий орех.
   - Меня сейчас стошнит, - плаксиво комментирует это Диана.
   Меня тоже, - думает Яна, но переступает через труп Евгена и подходит к Луке. Огромное тело, похожее на кошачье, лежит без движения. Он мёртв и Яна упорно пытается уложить в голове этот факт.
   - Это был твой? - спрашивает Диана полушёпотом и добавляет, не дождавшись ответа: - Сочувствую.
   - Ещё кто-нибудь выжил? - глухо спрашивает Яна.
   Диана мотает головой. Её красивое полноватое лицо уродует гримаса боли, смешанной с отчаяньем.
   Яне хочется орать в голос, лупить себя по щекам, приговаривая: идиотка, почему ты не забрала у него книгу?! Но вместо этого она встаёт и вместе с ней поднимается хвалёное самообладание Янины Игоревны, то самое, благодаря которому она не блевала на патанатомии, когда профессор вскрывал труп, неделю пролежавший в квартире у тёплой батареи.
   - Надо закрыть Двери, - произносит она, глядя, как серебристые нити глазастой травы присасываются к луже крови Евгена и наливаются алым. - Где книга?
   - У Ни-ни... - Диана замолкает и начинает рыдать.
   - Надо закрыть Двери, пока ещё что-нибудь не вылезло, - повторяет Яна. - Потом порыдаешь. Пошли.
   Она берёт за руку и тащит Диану за собой.
   - Ты просто сука бесчувственная, - бормочет упирающаяся Диана срывающимся надтреснутым голосом.
   - Если ты не замолчишь, я тебя ещё раз стукну. Пошли, - предупреждает героиня.
   На кухне никого не оказывается. Их встречает разломанная батарея, расплющенный котёл отопления, разбитый в щепки стол и вонь газа. Лампочка под потолком качается, как повешенный, вырывая из лап сумрака красно-коричневые узоры на стенах. Яна перекрывает газ, открывает окно и мысленно благодарит свою удачу за то, что ей до сих пор не захотелось закурить.
   Они проходят в другую комнату. На кровати лежит Гроб и опознать его можно только по толстовке с надписью "Гражданская оборона". У Гроба тоже нет лица. Буквально. Там, где должно находиться лицо, скалится в глумливой ухмылке череп, покрытый алыми шматами мяса. На полу валяются обглоданные кости в розоватых прожилках плоти - лучевые и бедренные, - автоматически отмечает Яна, стараясь не думать о том, как долго здесь была монахиня и насколько она оголодала.
   В углу полусидит Цугцванг. Его стриженая голова свёрнута на сто восемьдесят градусов от того кажется, что он таращится в стену. Будто ребёнка поставили в угол. Наверное, в остекленевших глазах застыло такое же удивлённо-обиженное выражение, как у пятилетнего мальчика, наказанного родителями, но у Яны нет ни сил, ни желания это проверять.
   Никита лежит тут же, на полу, рядом со своими друзьями. Его голова - месиво из ошмётков мозга, костей черепа и слипшихся от крови волос. Вокруг валяются серебряные перстни и косточки. Словно монахиня откусывала ему пальцы по одному и выплёвывала всё, что не могла пережевать. Только бы он уже был мёртв, когда она это делала, - думает героиня. К горлу подкатывает горечь пополам с тошнотой. Она уже никогда ему не скажет. Никогда не ответит "я в деле" на очередное идиотское предложение, даже не вслушиваясь в суть. Никогда не купит ему ром-колы, чёрт возьми.
   Зато сколько можно сэкономить, - невольно думает Яна и давится истеричным смешком.
   Книга валяется на чистом пятачке крашеного паркета. Щупальца серебристой травы тянутся к ней, чтоб тут же отпрянуть. Словно книга - раскалённая добела сковорода. Яна садится на пол рядом с телом Никиты и думает, что так гораздо проще. Она бы не смогла посмотреть в его лицо. Она бережно собирает разбросанные по полу серебряные перстни, испачканные в крови, и складывает их в карман, к телефону.
   - Ты серьёзно? - тонко всхлипывает Диана. - Он вообще-то был моим парнем...
   - Он вообще-то был моим другом, - отрезает героиня.
   А потом она думает: а чёрт с ним. Уже поздно притворяться и отплясывать социальный танец девицы во френдзоне.
   Слушай, - говорит она мысленно обращаясь к Никите, так, как обращалась недавно к Луке, прекрасно понимая, что говорить так она могла только со своим монстром и что мертвец ничего не может услышать и не замечая, как захлёбываясь рыданиями Диана сползает по стенке, - я хочу кое-что сказать. У меня странное творилось с биохимией мозга в твоём присутствии. Окситоцин, дофамин, адреналин, эндорфины и вот это всё. Я не могу сказать прямо, даже сейчас, даже в мыслях, прости. А ты был порядочной скотиной. Но, как бы там ни было, - она через силу улыбается, с удивлением ощущая солёный привкус стекающих в рот слёз, - ты был ещё и другом. Правда был другом. Надеюсь, и я тебе была. Прости, что подвела тебя. Прости, что позволила вам провести ритуал.
   Сил, чтоб встать, почти нет, но героиня заставляет себя взять книгу и встать, хотя от книги, кажется, пахнет тухлятиной и на ощупь она напоминает ампутированную ногу диабетика, поражённую гангреной. Мёртвую конечность, только-только извлечённую из холодильника в морге.
   Сидя здесь, на полу, затянутом плёнкой запекающейся крови, Яна пролистывает том, стараясь не обращать внимания на подступающую к горлу тошноту. Удивительно, но на страницах нет ни пятнышка, только чернила, кажется, стали чуть ярче. Наконец Яна находит нужный ритуал.
   - Набери воды, пожалуйста, - холодно говорит Яна Диане.
   - Зачем? - сквозь слёзы спрашивает девушка.
   - Будем заниматься исконно женским делом. Уборкой, - пытается шутить Яна, пока ручейки слёз стекают по подбородку и капают на страницы "Дверей и порогов".
   Двери - символ перехода. Под порогом хоронили мертвецов.
   Следующие полчаса Яна поливает водой символы на кухонных стенах, а Диана ревёт, усевшись на полу, и раскачивается из стороны в сторону. Яне и сама не отказалась бы пореветь. Но сейчас у неё есть цель: покончить со всем этим и уничтожить книгу. Рыдания замолкают, когда Яна начинает выводить пальцем, вымоченным в воде, ругательства поверх парочки особенно крупных символов. В книге говорилось "что угодно кроме знаков", но Яне хочется, чтоб книга осознала, куда ей следует пойти.
   - Ян, - подаёт голос Диана, - Ян, а что нам теперь делать?
   - Ждать, - бросает героиня в ответ.
   - Нет, ну... с ребятами.
   - Ничего не делать. Если верить этой... этому говну собачьему в переплёте, весь дом сейчас - Двери. Когда они закроются, мертвецы останутся за Дверью. В параллельном мире, если угодно. Потому что они уже ему принадлежат.
   Мир подёргивается плёнкой. Алые лианы, растущие из потолка, стремительно втягиваются в балки. Размазанные потёки свернувшейся крови бледнеют и исчезают. Диана утирает заплаканное лицо, оглядываясь по сторонам. От удивления её красивые карие глаза округляются, как плошки, а брови ползут вверх, к спутанным чёрным прядям.
   Яна выходит из кухни, Диана семенит за ней. Трупа Евгена больше нет, как нет и крови. Потусторонняя - Задверная, мысленно поправляет себя Яна, - растительность исчезла. Ни мёртвой фрау без лица, ни Луки, конечно же нет, только струйки сероватого тумана ещё вьются в воздухе, но через несколько мгновений исчезают и они. Больше всего Яна боится обнаружить мёртвого Никиту на полу в другой спальне. И, конечно же, именно там его и обнаруживает. Только это уже не похоже на Никиту. Косточки, разбросанные по полу, лежат вплотную друг к другу, выстроившись в ряд и алых комков на них, кажется, стало больше. Из треснувшего черепа проклёвываются костяные наросты.
   Лука, конечно, рассказывал Яне, как стать монстром. Для этого, по его выражению, надо было в пекле помереть и чутка мёртвым там полежать.
   Воздуха становится удивительно мало. Почему, - думает она, - я не могла повозиться с символами подольше? Может, тогда бы он...
   - А... - протягивает Диана, открывая и закрывая рот, отчего становится похожа на пучеглазого налима, трепыхающегося на удочке.
   - Он начал перерождаться. Задверье меняет всех, кто с ним соприкоснулся, но сильнее всего - мёртвых, - поясняет Яна, невольно цитируя собственного отца, который подробно рассказал ей, откуда берутся монстры. - Обычные люди его вряд ли смогут увидеть. Психическая защита поможет. Или естественная маскировка монстров. Но, на всякий случай, если увидят, давай так. Мы сейчас пойдем ко мне. Одежду я тебе дам, а от этой избавимся. Если что, давай договоримся: в шесть ты поехала ко мне выяснять, что между мной и Никитой. Запомнила? Кивни. Хорошо. Мы некоторое время ругались, а потом решили, что он сволочь...
   - Не называй его так!
   - Не перебивай, пожалуйста, - спокойно отрезает Яна. - Так вот, мы решили, что он сволочь и бабник, взяли две бутылки каберне...
   - Я каберне не люблю.
   - Хорошо, две бутылки микадо и бутылку водки и надрались до такой степени, что тебе до сих пор противно смотреть и на мужиков и на бухло. Срезать нас могут на самом простом вопросе, так что адрес я тебе ещё дополнительно напишу на бумажке, потом её лучше будет сжечь. По дороге расскажем побольше друг другу о себе, нам нужно, чтобы у каждой из нас сложилось чёткое представление о том, с кем мы пили. Для правдоподобия стоит действительно немного выпить, могут взять анализы. Подробности легенды обсудим по дороге. Мы обе бывали тут часто, так что отпечатки подозрений вызвать не должны. А сейчас надо уходить. Всё поняла? Кивни. Умница. Идём.
   Уже в прихожей Диана останавливается.
   - Ян, - говорит она, - а что ты с книгой делать будешь?
   - Сожгу к чертям, - устало отвечает Яна и мгновением позже осознаёт свою ошибку.
   Последнее, что хочет услышать наркоман - это план высыпать всю его дурь в унитаз. Книга - вирус, - вспоминает Яна. - Смертельный и вызывающий зависимость. Наркотик и геморрагическая лихорадка в одном флаконе обложки.
   - Но зачем? В ней же столько всего... мы могли бы с этой книгой...
   - Убить ещё пару человек? Твой парень из-за неё сегодня умер, если ты не заметила. Его друзья умерли. Мой монстр умер, - не выдерживает Яна и ошибается во второй раз.
   Нельзя говорить параноидальному шизофренику в обострении, что ты совершенно точно не агент правительства, приставленный, чтобы травить его формальдегидом. Нельзя говорить тому, кто читал книгу, о последствиях ритуалов.
   - Ян, пожалуйста, - Диана подходит к ней вплотную и хватает руками том. - Я же не дура. Я не буду ничего такого больше делать. Обещаю.
   Героиня вспоминает о своём обещании, о том, что она сказала существу, которое отгрызло Евгену ноги. Содрало кожу с лица Гроба. Свернуло шею Цугцвангу. Откусывало пальцы Никиты и жевало, сплёвывая жетовато-белые кости и серебряные перстни с оккультными символами. На мгновение Яне становится противно от самой себя. А потом она снова собирает самообладание в кулак и, отпустив книгу, выпрастывает этот кулак прямо в красивое лицо Дианы. Под рукой влажно хрустит нос. Костяшки пальцев обжигает болью. Диана шлёпается на задницу. Яна выхватывает книгу у неё из рук и бежит, не разбирая дороги.
   В старую квартиру покойной бабушки на Маяковского она добирается только к утру. По пути она встречает пару людей, не отбрасывающих тени, но они брезгливо морщатся, глядя на неё. Может, из-за книги, а, может, из-за того, что Задверье меняет всех. И Янина Игоревна, папина Янка-обезьянка, гордость преподавателей, серебряная медалистка школы, Янка-каланча, Янка-ботанка, Янчик-купи-пива, Сэр-Иоан-железная-печень, Ян-мне-плохо, Ян-поговори-с-ней, Ян-поговори-со-мной превратилась во что-то другое. В Персефону, навсегда покинувшую ад, но унёсшую ад с собой.
   Дома она швыряет книгу в мойку, срывает с себя перепачканную кровью одежду и думает о том, как ей повезло, когда папа решил не сдавать квартиру бабушки, а отдать в полное распоряжение младшей дочери. Папа как никто другой знает, что монстроводам нужна отдельная жилплощадь. Мама тогда долго с ним ругалась. Но папа вынес окончательный вердикт и, вступив в права наследства, через неделю написал дарственную. Только вот монстроводом, как называл её папа, Яна называться уже не может.
   Яна снимает куртку. Серебряные перстни с оккультными символами, звеня осыпаются на пол, тускло поблёскивая в свете лампы. Они слишком велики, чтобы их носить.
   Яна стягивает джинсы, стаскивает заскорузлую футболку, а затем и бельё, забирается в ванну и включает душ. Ждёт, пока вода прогреется и только под тугими струями воды заливается рыданиями. Она стала делать так, когда бабушка Олеся скончалась на семьдесят втором году жизни от рака лёгких, и за пять лет это вошло в привычку. Яна скулит по Луке, который без слов рассказывал ей, пятилетней дурёхе, страшные сказки. Яна воет по Цугцвангу, который никогда больше не назовёт её "Сэр Иоанн, кавалер ордена железной печени". По Гробу, который уже никогда не поймёт, что рецепт метамфетамина неправильный. Даже по Евгену. И, конечно, по Никите, который никогда больше не притащит очередной оккультный гримуар, никогда не отметит Йоль, так похожий на новый год, и никогда не позвонит ей со словами "планы изменились". Она оплакивает собственные ошибки, свою глупость, бессилие и необратимость собственных поступков.
   Она вылезает из душа и начинает собираться в университет. Книга лежит в кухонной раковине, словно гниющий труп кракена, выброшенный на пляж штормом и страницы-щупальца топорщатся в разные стороны из-под обложки. Яна пока что не может заставить себя притронуться к тому.
   Первые три дня она следит за новостями. Не потому, что боится. Кажется, уже ничего на свете не сможет испугать её. По телевизору говорят о чём угодно, только не о пропавших без вести или погибших студентах. Дважды ей звонит Елена Петровна, мама Никиты и спрашивает, куда пропал её непутёвый сынок и когда его ждать из загула. Яна уверенно врёт маме Никиты, что не знает. Во второй раз ложь кажется Яне почти привлекательной. Компромисс в виде агностицизма, - думает она, сбрасывая звонок. - Бесконечное незнание, которое должно успокаивать. Я не знаю, где ты, я не знаю, куда ты попал.
   Яна несколько дней ждёт очередного звонка от Елены Петровны. Ждёт, когда она начнёт возмущаться, накричит на неё, пригрозит прибить. Ничего подобного не происходит. Елена Петровна, видимо, опять ушла в запой.
   Мама Никиты - прожжённая алкоголичка. Одна из причин, по которым Никита жил отдельно - загулы Елены Петровны, во время которых в загаженной однушке таинственным образом появлялись незнакомые мужчины с синими татурировками голых женщин и куполов на бицепсах, а из заначек Никиты пропадали деньги. Яна хорошо помнит, как среди ночи помогала Никите выносить компьютер из дома, когда он переезжал. Тогда какой-то пьяный тип с завёрнутым набок носом схватил Яну за волосы и почти ласково поинтересовался, была ли она когда-нибудь с настоящим мужиком, а не с хлюпиком вроде Никиты. Яна тогда вывернулась, оставив в мозолистой руке, покрытой тюремными наколками, окровавленную прядь волос и выбежала во двор, сжимая в руках пузатый монитор. Никита, выслушав её сбивчивый рассказ, зашёл в подъезд и вышел оттуда уже с разбитыми костяшками и синяком под глазом. Они договорились об этом не говорить. И не говорили.
   И уже не поговорите, - замечает ехидный внутренний голос, пока Яна в очередной раз влезает в ванную и поворачивает вентиль крана.
   Следующие месяцы проходят как-то мимо Яны. Она сдаёт экзамены, получает единственный красный диплом на потоке, каждый вечер рыдает в душе и каждое утро начинает с двух пол-литровых банок энергетика и четырёх сигарет. Она поступает в интернатуру по рапределению в городской ПНД. Яне достаётся работа в отделении неврозов, три пациента с тяжёлым ОКР, а потом ещё один с тревожным расстройством. Параллельно Яна ведёт две психотерапевтических группы и принимает пациентов на дневном стационаре.
   Молодой ординатор, два года после практики заваливавший её сообщениями, настойчиво зовёт Яну гулять после каждой смены, но Яна каждый раз отшучивается. В присутствии ординатора не возникает никаких биохимических реакций. Только глухая тоска, безысходность и желание напиться. Иногда Яна подумывает о том, чтобы пойти наперекор своим принципам и выпросить у кого-нибудь из коллег рецепт на антидепрессанты, но, конечно, не делает этого.
   В один из вечеров она относит кольца Никиты ювелиру и просит их перепаять под свой размер, но так, чтобы след от пайки был заметен. Через два дня, в выходной, она осторожно надевает перстни на пальцы и ходит весь день по квартире туда-сюда, звякая непривычно-тяжёлым металлом на руках и уговаривая себя взять книгу и избавиться от неё. Отвращение оказывается сильнее логических доводов. Книга продолжает лежать в мойке.
   Ночами в шкафу в спальне Яны что-то настойчиво скребётся, шуршит и подвывает. Вечерами, глядя опухшими после водных процедур глазами в потолок, Яна вспоминает о том, что говорил Лука. В шкафу бабайка завёлся. Яна мысленно приглашает бабайку отобедать собой.
   По утрам Яна иногда обнаруживает, что вещи лежат не на своих местах. Иногда анатомический справочник обнаруживается на столе, а не на полке. Иногда ноутбук - подарок родителей на двадцатилетие - оказывается открытым, хотя она точно его закрывала. Из холодильника пропадает еда. Борщ, наваренный на неделю, сам собой заканчивается через пару дней, хотя аппетита у Яны нет и она всё больше напоминает себе девушку с анорексией, недавно заехавшую к ним в острое отделение.
   В одно утро пятницы Яна находит под шкафом что-то похожее на обрывок молочно-белого брезента. Обрывок конвульсивно подёргивается. Из него сочится зеленоватая жижа. В тот же вечер Яна думает, стоит ли просить папу приехать, но так и не решается ему позвонить. Вместо этого она натягивает несколько чёрных ниток у кровати и в дверном проёме. Когда Яна возвращается домой из ПНД, она внимательно осматривает нитки. Все они оказываются целы.
   Она со вздохом падает на кровать.
   И не знает, что ей делать, когда видит на побелке следы когтистых лап.
   На выходные она упрашивает заведующего острым женским отделением, Егора Сергеевича, пустить её поработать к себе в ночь. Бесплатно, просто так.
   - Понимаете, у соседей снизу канализацию прорвало, - бессовестно врёт она, уже отчаявшись. - Воняет жутко, тут находится нереально.
   - Почему сразу не сказала? - спрашивает заведующий из динамика. - Я что, не человек что ли? Ты у своей заведующей спрашивала?
   - Спрашивала, она не разрешила, - продолжает врать Яна. Конечно, со своей заведующей она не говорила. Просто спать сегодня она предпочла бы в месте, где в ночь работает огромный, похожий на медведя-шатуна медбрат Серёжа, за глаза именуемый Славянским Шкафом С Антресолью.
   - Ну, овца, что сказать, - хмыкает в трубку заведующий острым отделением. - Давай так. Я сегодня один дежурю, если не боишься, можешь у нас в ординаторской переночевать. Только беруши купи, а то тут скоряки нас бабкой с белкой порадовали. Живительный сибазон бабке, конечно, вкололи, но сама понимаешь. Если что, я тебя никуда не пускал, а спала ты дома и говно, которое у твоих соседей течёт, нюхала. Поняла? Никому ни гу-гу.
   - Поняла, - отвечает Яна и бежит в коридор, обуваться. Хвалёное самообладание куда-то стремительно испаряется.
   В то время как тело подгоняет её вперёд и буквально в голос вопит об опасности, та часть Яны, которая замахивалась на фрау без лица стулом старается рассуждать холодно и спокойно. Это переутомление и депрессия, - говорит эта часть. - А ещё, вполне вероятно, в шкафу у тебя кто-то всё-таки завёлся. Выходит по ночам, трогает вещи, ходит по потолку. Эдакий безвредный бабай-вуаерист. Если бы он хотел тебя сожрать, то сожрал бы.
   Тем не менее, Яна выбегает из дома в осенний вечер, берёт в круглосуточном магазине две пачки сигарет, бутылку коньяка для заведующего и едет до самого Серого Дома в полупустом трамвае. Боковым зрением она то и дело замечает что-то клубящееся и чёрное, но от попыток рассмотреть это получше у Яны сводит пустой желудок. Конечно, это твоё дело, - повторяет она мысленно слова отца, - но монстроводу лучше о психиатрии знать поменьше. Мало ли какую шизофрению ты у себя найдёшь? Может, на психологию поступишь?
   Яна тогда так и не смогла выбрать, потому подала документы и в мед, и на заочное отделение психологического факультета в государственном ВУЗе. Теперь она жалеет. Надо было и правда идти психологом. Сейчас бы отдавала долг государству за бесплатное обучение где-нибудь в школе и не думала бы о том, почему это чёрное нечто так похоже на псевдогаллюцинации.
   Чёрное облако исчезает, когда Яна жмёт на звонок у двери приёмного покоя. Хмурый постовой медбрат - в приёмном, как и в острых отделениях не работают женщины, - недовольно смотрит на неё из-под кустистых бровей.
   - Виктор Андреевич, пустите пожалуйста, я у нас в ординаторской кошелёк оставила, - Яна старательно изображает глубочайшую степень страдания.
   Санитар впускает её, бросив короткое "токбыстро" и Яна несётся на второй этаж, в острое женское. Чёрное пятно снова возникает на периферии зрения, но сразу же исчезает.
   По коридорам разносятся завывания. Бабка с белкой зычным голосом обещает порешить всех инопланетян, а затем умоляет их не использовать анальный зонд. Ей вторит пара других голосов потише. Яна пробегает мимо палат без дверей, в которых круглыми сутками горит свет и стучится в дверь ординаторской.
   За следующие полтора часа они с Егором Сергеевичем приканчивают коньяк, закусывая котлетами и макаронами, которые жена заведующего заботливо упаковала мужу с собой на дежурство. Егор Сергеевич травит байки о призывниках-симулянтах, Яна пытается расспрашивать заведующего об интересных клинических случаях. Когда время близится к полночи, в ординаторской раздаётся телефонная трель.
   - Алло, - говорит Егор Сергеевич. - Кого привезли? Ну скажи им, пусть везут туда, откуда взяли. Бомжей нам ещё не хватало, - бормочет заведующий, опуская трубку на рычаг. - Яночка, я тебя тут закрою, если что.
   Яна остаётся одна и, скинув кеды, ложиться на диван. "Бабка с белкой" визжит на космитов, веля им убираться назад на Марс. "Живительный сибазон" ей явно не особо помог. В сетку-рабицу, которой затянуто окно ординаторской, как и все прочие окна на этаже, вплетаются первые ржавые листья. Яна закрывает глаза и считает до десяти, стараясь не думать ни о чём, кроме чисел и проваливается в сон за миг как произнести про себя "три".
   И, кажется, сразу просыпается от воплей из отделения.
   - Дьявол! - орёт бабка с белкой.
   Яна лежит с закрытыми глазами, ничему не удивляясь. В конце концов, они с молодым ординатором так и не сходили на свидание, но на перекуры они выбирались исключительно вместе. Он потрясающе умел пересказывать всю картину бреда. Инопланетяне и потусторонние существа вроде чертей - самые частые гости алкоголиков, решивших резко выйти из запоя. Однако черти, с приходом технического прогресса и Рен-ТВ захаживают к пьяницам всё реже. Яна ловит себя на том, что почти не думала о Никите последние два дня. Потом она думает о приведениях, но тут же замечает: призраков не бывает. Только чудовища. Которые, как и люди, умирают один раз и навсегда.
   Она открывает глаза и наблюдает, как чёрное облако вползает в ординаторскую через бронированную дверь. У неё почти получается задержать на нём взгляд, когда облако резко останавливается и уходит куда-то в стену. Яна тихонько матерится. До утра она сидит в ординаторской, читая, конечно, с разрешения Егора Сергеевича, истории болезней, а потом и заполняя их по просьбе заведующего.
   Уходит она в восемь утра. Теперь она кое-что знает о существе, преследующем её. Оно явно боится быть замеченным. Оно оставляет следы, следовательно, может становиться материальным. А всё, что может становиться материальным, можно убить. Возможно, оно как-то связано с книгой, - думает Яна уже закуривая сигарету на остановке. - А, возможно, и нет. Вначале попытаюсь сжечь книгу, а если не выйдет...
   У неё не выходит. Яна берёт "Двери и пороги" в руки, зачем-то открывает книгу на разделе "О Дверях, Порогах и Задверье", листает страницу за страницей, погружаясь в описание параллельного мира, мира Задверья, Нигдени, из которой пришли монстры. А потом она швыряет книгу на пол и едва успевает добежать до туалета, прежде чем её выворачивает наизнанку. Она стоит на коленях, извергая из себя и коньяк, и котлеты, и макароны Егора Сергеевича.
   Книга лежит на полу на кухне. Яна отчётливо видит её, даже когда очередной рвотный позыв сгибает её пополам, даже когда она закрывает глаза.
   - Значит, защищаешься, сука, - бормочет героиня, утирая рот. - Ну ничего, мы ещё посмотрим, кто кого.
   Она встаёт и выходит на кухню, запивает привкус желчи во рту водой из-под крана, берёт зажигалку и, вместо того, чтоб поджечь "Двери и пороги" прямо на кухне, достаёт из кармана халата пачку сигарет и закуривает, даже не открыв форточку.
   - Лежи, лежи, - говорит Яна книге. - С тобой мы разберёмся позже.
   "Двери и пороги" торжествующе молчат.
   Яна идёт в душ, впервые за долгое время только ради того, чтоб помыться. Кольца впиваются в распаренные пальцы, оставляя чёрные следы патины на коже.
   Возможно, - думает героиня, - монахиня ошиблась, и нет у меня никакого иммунитета. Как иначе объяснить то, что я не до сих пор не сожгла книгу?
   Вечером Яна тушит оставляет свет в узкой прихожей однушки. Она не натягивает нити и старается не смотреть на потолок. Героиня яростно имитирует нормальность, но, стараясь действовать незаметно, кладёт нож под подушку.
   Ты спятила окончательно, с чем я тебя и поздравляю, - говорит она сама себе, пристраивая рядом телефон и отхлёбывая кофе из коричневой глиняной кружки, которую ей притащил на позапрошлый день рождения Никита. Серебряные кольца с оккультными символами и следами пайки тихонько звякают друг об друга. Яна ощупывает вязи рун, печать Соломона, пентаграмму, коловрат и ещё что-то, что она пока не удосужилась загуглить. Не защитили, - думает она невольно. Впрочем, она часто так думает.
   Она ложится и ворочается не столько для правдоподобия, сколько для того, чтоб поудобней взяться за рукоять ножа. Яна ждёт, мысленно повторяя вначале симптомокомлпекс шизофрении, а затем почему-то кости кисти. Кости, вопреки ожиданиям, убаюкивают. Яна позволяет себе провалиться в чёрное безвременье. Она до сих пор засыпает непозволительно быстро как для того, кто видел смерть, но сегодня её сон, сдобренный чрезмерным количеством кофеина чуток, как у настоящего врача, дежурящего в отделении. Когда скрипит дверца шкафа и раздаются первые щелчки когтей, Яна вскидывается на постели, выхватывая из-под подушки нож.
   Лампа в коридоре даёт достаточно света, чтоб разглядеть удивлённое, почти человеческое и оттого особенно жуткое лицо, корону костяных рогов и когтистые руки. Верней, в лапы, которые, как машинально отмечает Яна, уже почти обросли битумно-чёрной кожей.
   - Как-то неудобненько получилось, - говорит монстр до боли знакомым голосом. - Ну давай знакомится что ли.
   Вопросы множатся в голове героини со скоростью деления раковых клеток.
   - Почему ты раньше не появился? - спрашивает она, садясь на кровати. Нож Яна по-прежнему сжимает в руке. Кольца мешают, но это уже не важно.
   Видимо, - мелькает парадоксально логичная мысль, - зря я их перепаять носила.
   - А так можно было? - спрашивает Никита. - А то, во-первых, это как-то не очень красиво потому что я тут, как бы пришёл без спросу и еду у тебя ворую, и, во-вторых, я тут понял одну потрясающую штуку. Меня никто пока не видел, кроме тебя и бабки из психушки. Хотя, может, кто-то ещё увидит, но откуда мне знать. Я ж за тобой целыми днями таскаюсь. Ну и у меня были опасения, что увидев меня ты, как бы помягче сказать, обосрёшься. Бабка обосралась. В прямом смысле.
   "Бабка с белкой" видимо не зря кричала о дьяволе. Перерождённый Никита и вправду смахивает на что-то инфернальное, вышедшее не то из компьютерной игры, не то со страниц готического романа.
   Никита - или то, во что он превратился, - сверлит Яну жёлтым выжидающим взглядом. Героиня смутно чувстует какую-то неправильность. Что-то не то в интонациях. Что-то не так с манерой речи. Первое предположение, - Никита пришёл, чтобы отомстить, - Яна отметает сразу. Если считать началом их "сожительства" исчезновение борща, у Никиты была просто масса возможностей оторвать ей голову.
   - Вообще, - говорит Ник, садясь на кровать, - я бы первый представился, но, как говорится в анекдоте, есть нюанс. Анекдот я помню, а как представляться - нет. Но могу рассказать анекдот. Подходит как-то Петька к Василию Ивановичу...
   - Никита, я понимаю, ситуация, мягко говоря... необычна, - перебивает монстра Яна. - И, если честно, я даже представить не могу, каково тебе. Но, пожалуйста, давай попробуем обойтись без приколов.
   - Ну спасибо. Ты б меня ещё Олегом назвала. Или Стасом. Могла бы просто сказать, что ты этот анекдот уже слышала, - перерождённый пытается казаться обиженным, но надолго его не хватает. - Ладно, Никита так Никита. Ничем не хуже Стаса. Хотя, если подумать, хуже. Произносить дольше.
   Да нет же, - успокаивает себя героиня, - это защитная реакция. Никита всегда шутит, когда ему плохо. Чем хуже ему, тем тухлее шутки. Помнится, когда его бросила очередная пассия, он, напившись, ходил по Высокому Дому Мертвеца с ведром на голове и орал "Я пирамидоголовый, покайтесь грешники!". Цугцванг после этого с месяц доказывал Яне и Гробу, что он получил моральную травму и инфаркт задницы и они, как будущие врачи, что-то там дававшие Гиппократу, обязаны его задницу осмотреть.
   - Ну, если не хочешь говорить, как тебя зовут, то не надо, - продолжает монстр. - Я всё равно уже всё у тебя в паспорте прочитал. Тебя зовут Янина, тебе двадцать три и ты работаешь в дурке. А ещё у тебя из шкафа ночью лезут какие-то летучие мыши с головами осьминожек. Я одну съел, больше не лезут. Твой борщ вкуснее, кстати. Хотя дохлый голубь, которого я на помойке нашёл, если честно, тоже вкуснее был. Летучей мыши, не борща. В смысле, борщ - лучший. Слава борщу.
   Нет, это же не бразильский сериал про монстров, - уговаривает себя Яна. - Этого не может быть.
   - И я хочу извинится, что читал твой паспорт, - продолжает Никита. - И что воровал еду. И что у тебя в шкафу живу, наверное, тоже как-то не очень хорошо с моей стороны. Тут какое дело... я ж к тебе как-то сам пришёл. Честное слово, звучит как самое тупое оправдание на планете, но я сам не знаю, как так получилось. Но это даже логично. Я только тебя и узнаю. Помню, ты сидишь надо мной, плачешь и кольца в карман складываешь... мне так жалко тебя тогда стало. Не знаю, почему я ничего не сделал. Не помню. Тут два варианта: или я не мог, или я мудак. Первый мне, если честно, нравится как-то больше.
   Покажи, - думает Яна.
   Главный фокус разговора с монстровода с его монстром - думать направлено, будто мысли - это ниточка, - кажется, так ей говорил папа. Сейчас у мыслей Яны нет никакого вектора. Стереоскоп не включается, но медленно, как в презентации на парах по инфекционке, перед глазами всплывают разрозненные обрывки картинок и ощущений. Отчаянье, непонимание, страх. Машина, которая проезжает мимо, прохожие, которые не слышат, когда кричишь им на ухо. Существа без тени, удирающие на другую сторону улицы, завидев тебя.
   Прикольно, - говорит монстр ей без слов и продолжает уже вслух:
   - Только мне ртом говорить нравится больше. Мне думается, мне сильно повезло, что я ртом говорить могу. И это, может ты нож уже положишь? А то мне как-то неудобно. Я честное слово тебя есть не буду. Звучит не очень правдоподобно от того, у кого клыки, но я ж голубя на помойке ел, а не тебя. И борщ. Борща бы кстати...
   Яна кладёт нож на стол рядом с кроватью. Перстни жалобно звякают. Перстни напоминают о том, что Никита остался лежать на полу в Высоком Доме Мертвеца. То, что сидит рядом - не Никита, а то, что выросло из его тела и разума. Не лучшее, а новое.
   Папа, - мысленно повторяет она диалог четырнадцатилетней давности, - а как приручают монстров?
   Ну смотри, обезьянка, - отвечает в воображении папа. - Тут нужен или особый ритуал, или чтоб монстр при жизни был тебе очень дорог. И чтоб ему ты была дорога. Только лучше этого не делать.
   Почему, пап?
   Ну у нас же уже есть Лука. Ты же не хочешь, чтоб он обиделся?
   А Лука тоже был кому-то очень дорог?
   Да. Его сестра его очень любила.
   Яна мотает головой, отгоняя навязчивые воспоминания. Никита выжидающе смотрит на неё. Она пытается угадать эмоции, но у неё впервые не получается это сделать. Что у него в глазах? Ужас? Обожание? Надежда?
   Ну что, мечтала жить с ним до конца дней своих? - со злостью спрашивает себя Яна. - Живи. Вперёд и с песней. Вот тебе Никита. Абсолютно и совершенно новый, даже предложения стрит по-другому. Ты же в курсе, что человек - это, в первую очередь, его разум, сознание, душа, если угодно? Пётр Васильевич, токарь второго разряда, внезапно осознавший себя как Пауло, охотника на крокодилов, продолжает быть Петром Васильевичем только номинально, на бумаге, во всяком случае, пока нейролептики не подействуют.
   А потом она думает о чужом глухом отчаянье и о том, каково это, кричать, понимая, что тебя никто не услышит.
   - В общем, - говорит монстр, - я тут подумал: это очень хорошо, что мы всё обсудили. Если ты захочешь меня выгнать поджопниками, это твоё право, но знай, что без твоего холодильника я могу довольно быстро перейти с голубей на собак, а там уже и до пеших патрулей недалеко.
   Это почему-то напоминает Яне прежнего Никиту, ещё живого, без короны костяных рогов, без длинных когтей и умения скользить между стенами чёрным туманом, на который почти невозможно взглянуть. И Яна говорит, не размыкая губ: смотри, потом сам решишь. Она заставляет себя вспомнить всё: и серебристую траву, увенчанную соцветиями глазных яблок, и кровь, и деву без лица, и орущую Диану, и даже собственный удар. Она вспоминает ещё живых ребят, жителей Высокого Дома Мертвеца и то, как они увлечённо обсуждают будущий ритуал. Вспоминает, как уходит, даже не попытавшись отобрать книгу.
   - Я не очень понимаю, к чему это, - произносит монстр в тишине, - но, во-первых, тут виноват только этот хрен, который книгу купил, а во-вторых, если тебя это утешит, ты б у них книгу всё равно не отобрала. Так сказать, трое на одного, шансы заведомо неравные.
   - Я могла бы попытаться, - Яна предпочитает смотрит в самый тёмный угол.
   Монстр подвигается к ней и когтистая пятерня обнимает Яну за плечи.
   - Да не важно. Я всё равно ничего этого не помню про это ваше "жил". А ещё я, кстати, с балкона у твоего соседа снизу штаны украл. А то без штанов прохладно. Оно и в штанах прохладно, но там ничего кроме штанов и лифчиков не висело, но куда мне лифчик, не рога же наматывать? Рога, кстати, у меня нехреновые. Думаю, в прошлой жизни мне кто-то неслабо изменял. Ян, ну не надо, улыбнись, пожалуйста. Я с весны твои рыдания слушаю, уже сил никаких нет, а ты мне почти как родная уже. Давай другой анекдот расскажу? Короче, летят два напильника...
   То, что ко мне пришло, - думает Яна, - ни разу не он. Потому что он мёртв, а смерть - это единственный по-настоящему необратимый процесс. Но, по крайней мере, меня точно не хотят съесть. Слабое утешение, когда жизнь приложила тебя вот так. Секундная надежда, а потом тебе рассказывают, как воровать штаны с балконов у соседей, - и тут же она возражает себе: - Представь, что с тебя поместили в незнакомую среду, в чужое тело, в мир, где тебя никто не видит. Диссоциативная амнезия обеспечена, правда? А даже если и нет... Ад превращает, а не стирает и заменяет чем-то новым. А теперь, - снова возражает она себе, - давай представим реакцию разбавленной серной кислоты и железа. Останется ли сульфат железа железом? Будет ли водород кислотой? Нет, - она мотает головой. - Нет, люди - не кислоты и не металлы. Человек - это опыт, это память, это слова и поступки, биологическая принадлежность в конце концов... и ничего этого нет. Но люди уезжают за тысячи километров и представляются чужим именем, свято веря, что их так и зовут и после меньшего стресса. А теперь представь на секунду, что ты умерла и воскресла таким вот. Тебе очень захочется вспоминать о жизни? Как вообще можно быть чудовищем и не спятить, помня о том, что ты был человеком? Давай, постарайся, вспомни, кто ты по образованию, в конце концов. И ответь себе на важный вопрос. Ты его любишь или нет? Люди верят, что их дети с зафиксированной смертью мозга, подключённые к ИВЛ, когда-нибудь очнутся. Да верни им кто-нибудь ребёнка с рогами и амнезией, они бы от счастья прыгали хотя бы потому, что он жив. Давай, Ян. Хотя бы поговори с ним. Может, не всё так плохо. А даже если всё именно так плохо... нельзя же его оставлять, правда?
   - Ещё анекдоты помнишь? - спрашивает Яна, переступая через себя. Когтистая лапа всё ещё приобнимает её за плечо.
   - Вообще у меня что-то уже настроения нет, но ладно. Заходят как-то два дракона в бар. Один говорит: чего-то тут жарко...
   Яна отключается под трёп Ника, положив голову ему на колени, прямо как на пьянке два года назад. Ей снится книга. Из-под обложки выползают могильные черви, складываясь в надпись "Двери и пороги". Двери - символ перехода в небытие, из которого никто ещё не возвращался. Под порогом раньше хоронили покойников, чтобы их духи оставались рядом с живыми, не давая проникнуть в дом нечисти.
   Утром Яна целых пятнадцать секунд верит в то, что все события вчерашней ночи - просто один абсурдный сон, пока не понимает, что на другом краю кровати сопит чудовище. Лука обычно спал в коридоре. Яна предлагала купить ему хотя бы раскладушку, но он гордо оказывался.
   После утреннего похода в ванную, она выходит на кухню, курит в форточку и варит кофе. Книга лежит на полу. Яна бросает короткий взгляд на книгу и, подумав, разливает кофе в две чашки, прикидывая, как монст... перерождённые реагируют на кофеин. Лука от кофе всегда отказывался, хотя она предлагала.
   Внеся чашки в комнату, она некоторое время прикидывает, стоит ли будить Никиту и, решившись, легонько трясёт его за плечо. На ощупь плечо ничем не отличается от человеческого.
   - Я страшный ночной хищник и сплю днём, отстань, - отмахивается Ник.
   - Можешь мне кое с чем помочь, страшный ночной хищник? - спрашивает она тихо.
   - Дай в себя прийти, - просит он, садясь на кровати. Когти на ногах цепляются за простынь оставляя на ней затяжки.
   - Я тебе кофе сделала. Книгу надо сжечь, - говорит Яна, отхлёбывая кофе. - Но меня от неё буквально физически блевать тянет.
   - Знаю, видел. Но я к ней вообще прикоснуться не могу. Я тоже пытался. Ну, - быстро добавляет он, - просто решил хоть как-то за борщ поблагодарить, а то книга тебя явно бесит, - Ник берёт чашку и шумно отхлёбывает. - Фу, какая гадость. Ты знаешь, что кофе без сахара не работает?
   Ник уже говорил это. Полтора года назад. Формулировка была почти такая же.
   - Работает. Это просто очередная байка вроде ведущего типа восприятия или аутизма от прививок. И, если что, книгу буду трогать я, - отвечает Яна. - Мне нужна скорее моральная поддержка.
   Мне нужно, - думает она, - чтоб кто-то был со мной.
   - Я честно обещаю попытаться. Хотя не знаю, какая из меня поддержка, пока не проверял. Только сперва сахара досыплю. Ну и раз я тут уже живу открыто, пойду помоюсь что ли.
   - Возьми, пожалуйста, чистое полотенце, - просит Яна.
   Через полчаса они уже стоят на кухне и разглядывают книгу, с которой началась эта история и на которой она должна закончиться.
   - Может, через салфетку попробуешь? - предлагает Ник, обходя книгу по дуге, пока не утыкается в стол.
   - Хорошая мысль, - кивает Яна и накидывает кухонное полотенце на "Двери и пороги" и хватает том так, будто ловит гигантского паука.
   Они выходят в нутро октябрьского двора и идут в парк. Редкие жёлтые листья шепчут о необратимости. Яне хочется выбросить книгу в ближайшую канаву, но за её спиной следует чёрная, ни на секунду не замолкающая тень. Омерзительное нечто в обложке, завёрнутое в кухонное полотенце, кажется подёргивается, пытаясь сбежать.
   Яна поджигает книгу аккурат под табличкой "костры не разводить!". Хрупкие желтоватые листки вспыхивают мгновенно, так, будто "Двери и пороги" никогда не лежали во влажной раковине. Ник что-то насвистывает. Яна слепо смотрит в пламя.
   Дверь, - думает она, - это не распахнутая чёрная воронка могилы. Это книга с тысячей историй, о которых лучше не говорить и не вспоминать. Иначе сквозь Дверь просочится нечто такое, с чем ты бы не хотел встречаться. Серебристая трава. Кровеносные сосуды лиан. Люди, лишённые теней. Дева без лица. Кто-то другой с твоим именем и лицом.
   - Ну, во-первых ура, ты это сделала. Мы сделали, хотя я, в общем-то тут в основном виноватым получаюсь и ничего не делал особо. Во-вторых, не хочу жаловаться, но буду, - говорит Ник, кажется, не обращая внимания на то, что Яна его почти не слушает. - Холодно. У кого куртку монстрячьего размера можно спереть, как думаешь? Ну футболку хотя бы.
   Порог, - думает Яна, - это место, где следует оставить прах того, кого ты любил, чтоб однажды встретить его снова и не узнать.
   - Ну вроде уже почти сгорело, - замечает Ник. - Может, пойдём?
   - Ещё минуту постоим и пойдём, хорошо? - говорит героиня истории в унисон с реальной Яной.
   Серый пепел тянется струйками вверх. Слизняк, посыпанный солью, извивается в последней агонии, превращаясь в прах. Вонючие струйки дыма вползают под веки, но Яна упрямо смотрит на огонь. Переплёт медленно тлеет, когда Ник берёт её за руку и решительно тащит за собой, говоря что-то о том, что ещё немного и он станет первым монстром, умершим от воспаления лёгких.
   - Я что думаю, - говорит Ник, когда они идут домой, - книга же отпечатана была?
   - Ты же говорил, что не можешь к ней подойти, разве нет?
   - Ну, это моё предположение. Считай, что я догадался по отсутствию телячьей кожи вместо переплёта. Так вот, я думаю, что этот экземпляр не последний. Представь, ещё какие-нибудь дебилы вроде меня попробуют демонов вызывать? Выходит как-то не очень.
   - Тогда для начала надо найти ту бабку, у которой ты эту книгу купил.
   - Я понятия не имею, как я её покупал. Но последнее в жизни капиталовложение вышло так себе, это да.
   Пепел кружит в воздухе. Рассказчику не хочется заканчивать эту историю, но у рассказчика нет выбора. У него остались и другие истории, которым тоже нужны слова, чтобы прозвучать.
  

Жил Король Нигдени II

   Знаете, как следовало бы закончить эту историю? Есть варианты? У меня, допустим, есть. Я прихожу в себя в палате, крепко привязанный к металлическому быльцу панцирной кровати. Женщина в белом халате со строгим лицом говорит стайке студентов о бреде величия и преследования, а так же галлюцинациях в симптомокомлексе шизофрении. Она просит обратить внимание на то, что больной воспитывался деспотичной бабушкой-шизоидом и на то, что мать больного так же состоит на учёте в ПНД. Она наклоняется и спрашивает: Юра, монстры в комнате сейчас есть? Два санитара за спиной моего лечащего врача, смотрят куда угодно, только не на меня. У одного из них птичий профиль, второй натянул шапочку слишком сильно, от того она и топорщится, немного напоминая корону костяных рогов.
   Согласитесь, концовка вышла бы неожиданной, но весьма логичной. Но история длится и я нахожу себя на кухне. Пока я мою посуду, Старк парит, усевшись на единственную табуретку. Персефона снова заняла наблюдательный пост на подоконнике. Губка скребёт кастрюлю, а я прикидываю, как бы рассказать о находке, отчётливо понимая, что чувствует заражённый в фильме о зомби-апокалипсисе и почему он молчит.
   - Недосып - это вообще худшее, что может случиться с человеком, - говорит Старк, выдыхая облачко пара. Кухня, впервые за последние двенадцать лет наполняется запахом вафель.
   - Такая хрень приснилась, что непонятно, куда её натягивать, - продолжает Старк. - Здоровенная жёлтая муха с флейтой, та самая, кстати, из Двери в шкафу, мне решила рассказать о ваших "Дверях и порогах". А самое главное, что сон получился осознанным. Никогда осознанных снов не видел. Больше того, я после аварии вообще сны не вижу.
   Совпадение кажется совпадением всего мгновение. Я обещаю себе ничему не удивляться и замечаю, изо всех сил стараясь не втягивать голову в плечи:
   - Забавно. Проблема в том, что мне тоже снился Флейтист. И тоже говорил о книге.
   - А он...
   - Я очень прошу вас обоих замолчать, чтобы вы неосознанно друг за другом повторять детали не начали, - перебивает Старка Персефона. - Флейтист Задверья обычно просто так не снится. Предлагаю сделать так. Сейчас каждый подробно записывает свой сон и даёт мне прочитать. И если вам действительно снилось одно и то же...
   - А с чего ты взяла, что Флейтист не снится просто так? Есть какое-нибудь особое монстровидческое исследование? - спрашивает Старк, глубоко затягиваясь.
   - Исследования нет. Зато есть опыт нескольких людей и... не только, к которым Флейтист приходил во сне, чтоб поговорить.
   - О чём?
   - В основном о том, чтоб к нему не лезли, а то ноги переломает. Кстати, когда его просьбу проигнорировали, Флейтист своё обещание выполнил.
   Я вспоминаю, как зимой Персефона позвонила мне среди ночи и, как всегда, не здороваясь, поинтересовалась, нет ли у меня знакомых травматологов или хотя бы ветеринаров "в теме", потому что у неё, к сожалению, нет. На фоне шуршала бумага и кто-то с человеческим, чуть срывающимся от боли голосом, говорил, что ноги проще отгрызть и подождать, пока новые отрастут. Только не подумайте, пожалуйста, что я счастливый обладатель эйдетической памяти. Просто звонки Персефоны запоминаются как-то сами по себе.
   Старк достаёт из кармана телефон и начинает писать. Мне приходится сходить в спальню за последней чистой тетрадью, затесавшимся в тайник наследием школьных времён, и ручкой. Персефона вновь поворачивается к окну. Её профиль вызывает смутные ассоциации с греческими скульптурами и ещё с чем-то неуловимым, отдающим не то ренессансом, не то постмодерном. Я выдыхаю и стараюсь сосредоточиться на сне.
   Когда я передаю Персефоне тетрадь, она уже возвращает Старку телефон с наспех набранным текстом в заметках. Персефона хмурится, и её брови становятся похожими на двух готовых к схватке змей-альбиносов.
   - Ну, за исключением стиля изложения, и того, что один из вас сделал четырё ошибки в слове "привиделось", - она, улыбнувшись, смотрит на Старка, - история примерно одинаковая получается. То есть Флейтист и правда с вами говорил.
   Камень замечания пролетает мимо моего огорода. Как вы могли заметить, я вообще стараюсь не употреблять слов вроде "привиделось" и "почудилось".
   - Ну или это просто очень глупое совпадение, - вставляет Старк.
   - Можешь, пожалуйста, дать телефон ненадолго? - просит Персефона и, кашлянув в кулак, говорит: - Вот что пишешь ты. "Муха говорит, что книга это аномалия и опухоль или как-то так". Аномалия, кстати, пишется через "о", оно в середине, удивительно, что Т9 тебя не исправил. А вот сон Юры: "...и оно произносит: книга - это аномалия, опухоль двух миров, обретшая сознание". А вот ещё Юрин текст: "Но у Нигдени нет короля". Твой текст: "...потом муха говорит, что с королём мы прокололись и короля нет". Или вот, ты пишешь: "я его спрашиваю, какого чёрта Нигдень сама это не сделает?". А вот что записал Юра: "...и смутно знакомый голос спрашивает у Флейтиста: почему Нигдень сама это не сделает?". Многовато совпадений, как считаешь? - спрашивает она, возвращая Старку телефон и откладывая тетрадь.
   - А что это было по-твоему? Ахалай-махалай?
   - Если существуют альтернативная физика и биология для альтернативных... организмов, значит должна быть и альтернативная психология для них же. С точки зрения психологии речь - это познавательный процесс. Так что это был альтернативный познавательный процесс.
   Старк несколько секунд что-то обдумывает.
   - Круто, - говорит он, наконец. - Альтернативный познавательный процесс. Спасибо. Звучит, конечно, всё равно как слова какого-то фрика с ютуба, но точно лучше, чем телепатия, эгрегор и остальные биополя.
   - Ребят, тут вот ещё что. У вас обоих сон обрывается на "...у Нигдени есть". Кто-нибудь из вас помнит, кто есть у Нигдени, если не король?
   Мне остаётся только покачать головой. Невозможно помнить о том, чего ты никогда не знал.
   - Что-то, что есть у Нигдени вместо короля. У меня такое чувство, что на этом месте альтернативный познавательный процесс оборвался. Альтернативная мобильная связь заглючила. Альтернативное покрытие пропало.
   - Плохо, - резюмирует Персефона, издёвку в словах Старка. - Постарайтесь вспомнить, пожалуйста. Мне что-то подсказывает, что это важно.
   - Может, эта муха-переросток сказала, что у Нигдени нет Короля, а есть, как ты говорила, урод с книгой? - предполагает Старк.
   Персефона пожимает плечами и закуривает. Запах вафель смешивается с горькой вонью бумаги. Старк смотрит на фитнес-браслет.
   - Что-то обещанная подмога задерживается, - замечает он. - Как бы никого по дороге не сожрали.
   Персефона снова пожимает плечами. Мне остаётся только вернуться к себе. Когда я дрожащими руками нащупываю перепрятанный дневник Татьяны Игнатьевны, прихожая содрогается от стука в дверь. Когда я выбегаю в коридор, Персефона уже открывает дверь. На пороге стоит полная женщина в чёрном комбинезоне. На необъятных студенистых грудях почти вертикально лежит серебряный трискелион.
   - Привет, Яночка, - говорит женщина низким грудным голосом и карикатурно целует воздух над скулой Персефоны, прямо над синяком, приподнявшись на носки. - Привет, - машет она мне рукой.
   Я коротко киваю. Не то, что бы я боюсь всех незнакомых людей, нет. Просто, в большинстве случаев, я понятия не имею, что с ними делать. Монстры понятней и привычней.
   - Ничего себе тебя занесло, - качает головой женщина. - Такая дыра. Я три часа сюда добиралась. А где Никита?
   - Делает важные дела. Он скоро вернётся, - отвечает Персефона и проходит на кухню.
   Полная женщина семенит за ней следом, не разуваясь. Небольшие каблуки вгрызаются в линолеум, оставляя следы, похожие на рубцы от ветрянки. Мне остаётся только зайти на кухню, потихоньку осознавая, что здесь становится слишком тесно. А ещё я почти решился и мне буквально жизненно необходимо показать дневник Татьяны Игнатьевны Персефоне, но как, чёрт его дери, это сделать при посторонних? Нет. Не так. Как вообще это сделать?
   - Жаль, - тараторит женщина, - очень жаль. Хотелось бы с ним увидеться. Если бы я знала тогда, что он оживёт, забрала бы себе. Тем более он ничего так получился. Мог бы быть и страшнее...
   - Поверь, тебе бы с ним жить не понравилось. Это Юра, - наконец, представляет меня Персефона. - А это...
   - Антон, - говорит Старк, но руки не протягивает. - Приятно познакомиться, Диана.
   Умело скрытое возмущение в голосе Старка очаровывает меня настолько, что я не сразу понимаю: полная женщина так и не называла своего имени.
   Старк похож на охотничьего сокола, которому кто-то подсунул кошачьего корма вместо суточного цыплёнка. Вот это, - как бы говорит его взгляд, которым он неотрывно сопровождает Персефону, - твоё обещанное подкрепление? Серьёзно?
   Я хотел бы согласиться с ним, но не могу. Персефона всегда знает, что делает.
   Диана тяжело встаёт с табуретки и подходит вплотную к Старку. Ему остаётся только вжаться в подоконник под напором огромного бюста.
   - Яночка, где ты такое дарование откопала? - спрашивает Диана. - Можно я хоть его себе заберу?
   - Меня не откапывали, я не динозавр. И, боюсь, ничего не выйдет, - Старк каким-то совершенно непостижимым образом выскальзывает из-под студня грудей и отходит боком, прижимаясь спиной к холодильнику. - Я женат, - тут же отшучивается он.
   Старку физически сложно слать куда подальше женщин. Помнится, он даже как-то пятнадцать минут объяснял навязчивой цыганке, почему ему не надо гадать. Отшивать ту даму непонятного возраста в разноцветных грязных юбках пришлось уже мне.
   Диана удивительно ловким, как для её габаритов, движением, выдёргивает у Старка волос из шевелюры и начинает наматывать волосинку на пухлый палец. Пальцы у неё похожи на сардельки, в которые кто-то воткнул миндаль ногтей.
   - Да, женат, - примирительно говорит Диана, подходя к Старку и толкает его грудью, заставляя его отступать. - Младше тебя на шесть? Нет, пожалуй, на семь или восемь лет. Художник? Нет, но близко. Наташа? Надя? Настя. О, у вас кошки, как мило... две? Больше?
   - У меня кольцо на пальце и шерсть двух цветов на штанах. По-моему, это только слепой не заметил бы, - негромко говорит Старк и что-то такое проступает у него в лице, что я понимаю: в таком же состоянии он много лет назад выжал газ на мотоцикле, такой же сонный, злой и разочарованный.
   Персефона смотрит на меня с ужасом. Она, похоже, тоже поняла.
   - Я тоже вообще-то так могу, - продолжает Старк, прежде чем мы успеваем как-то среагировать и выдёргивает пару чёрных крашенных волосков из короткой стрижки Дианы. - Ахалай-махалай, абра-кадабра, вижу сущность в виде гномика и она вангует, что в ближайшую неделю тебе свернут шею.
   Диана меняется в лице и отходит от Старка, который, кажется, только сейчас начинает понимать, что сказал.
   - Да уж, Яночка, - вздыхает Диана. - Но знай, я очень рада, что после стольких лет ты решила отдать книгу мне. Где она?
   - У урода, который открыл Двери по всему городу, - невозмутимо отвечает Персефона. - Поможешь отобрать и можешь делать с ней что захочешь. Если с остальными договоришься.
   Густо прокрашенные чёрным карандашом брови Дианы ползут вверх. Уголок глаза подёргивается.
   - А... а как же твой экземпляр?
   - Мы его сожгли, я уже говорила, - невозмутимо отвечает Персефона.
   - Погоди, Яночка. Какие остальные? Ты что, ещё кому-то говорила?
   Старк, пятясь, выходит в коридор и парит уже там, похоже, переваривая, тот факт, что только что угрожал человеку, причём почти незнакомой женщине, а не Татьяне Игнатьевне или кому-то вроде Кивы. Бледно-серебристые клубы пара растекаются по прихожей.
   - Говорила, - кивает Персефона. - Видишь ли, мне важно убрать угрозу. А книгой вы как-нибудь поделитесь. Или нет. Мне, в общем-то без разницы.
   - Ну и кто ещё знает? Кроме этих? - Диана кивает на меня.
   - Им вообще на книгу плевать. Охотники на чудовищ, - говорит Персефона так, будто это всё объясняет.
   - А, охотники, - Диана улыбается, будто это действительно всё объяснило. - Да, лишними охотники не будут. Юрочка, а ты не слишком маленький, чтоб отстреливать страшных злобных упырей?
   - У меня просто нет личной жизни, - отвечаю я. Несказанно омерзительное в своём звучании слово "хабалка" остаётся кататься по языку и я заставляю себя его проглотить. В конце концов, Персефона знает, что делает.
   - Ну, Яночка, думаю, ты ведь никому не станешь давать мой адрес, если книга чисто случайно окажется у меня?
   Я выхожу к Старку в коридор.
   - Если остальные будут такими же, нам капец, - шепчет мне Старк.
   Мне остаётся только кивнуть.
   Коридор снова содрогается от стука в дверь. Дверной звонок я убрал пять лет назад по настоянию Татьяны Игнатьевны. Всё равно к нам никто не ходил.
   "Гостей" снова выбегает встречать Персефона. Каждое её дёрганное движение выдаёт смертельную усталость. На этот раз на пороге стоит высокий крепкий мужчина. За его спиной маячит что-то похожее на огромную крысу, если, конечно, проигнорировать тот факт, что нормальные крысы не покрыты шипами от усов до кончика хвоста и точно не вырастают до двухметрового роста.
   Мужчина молча кивает Яне и, вытерев ноги о несуществующий половичок, подходит к Старку и протягивает ему руку.
   - Антон, - представляется мужчина.
   - Антон, - Старк колеблется, но руку мужчине всё же жмёт.
   - Будем знакомы тёзка.
   Ритуал повторяется уже со мной. Антон - тот, что Антон, а не Старк, - рассказывает, что его домашний монстр, в принципе, отзывается на Чупакабру и мимоходом объясняет, что изловил его семь лет назад и привязал к себе ритуалом. Существо, похожее на крысу, мнётся у входной двери, а я стараюсь не думать о том, что Чупакабра когда-то носил, или носила человеческое имя, которое этот Антон даже не удосужился спросить. За такими мыслями следует жалость, а пожалев монстра ты рискуешь недооценить его, и вот уже рука дрожит, а пуля летит мимо...
   Диана выплывает из кухни удивительно тихо, учитывая её габариты. Они с Антоном обмениваются коротким приветствием.
   - А твоё чудовище где? - спрашивает Антон у Персефоны, хотя его явно тянет спросить, какого чёрта тут делает Диана.
   - Он скоро вернётся, - твёрдо отвечает Персефона.
   - Разведку проводит? Правильно. А чего мы в коридоре разговариваем, собственно? Показывай, куда идти, Яночка. Чупакабра, охранять.
   О том, что хозяин квартиры я упрямо молчу. Чупакабра мнётся на пороге с совершенно несчастным видом. Только теперь я замечаю, что в когтистых руках монстр сжимает чехол очень характерной формы. В таком же чехле Старк возил "Сайгу".
   - Вообще, это квартира Юры, - зачем-то говорит Яна. - Давайте на кухню.
   - А я-то думаю, чего всё так по-холостяцки, - смеётся Антон.
   Я остаюсь в коридоре, один на один с Чупакаброй. Монстр переваливается с лапы на лапу.
   - Я набросала список подозреваемых, - говорит из кухни Персефона. - Надо, чтобы Чупакабра их проверил.
   - А своего ты куда отправила? - спрашивает Антон и я почти слышу, как Персефона скрипит зубами.
   - Проверять кое-что ещё.
   - Ну давай список.
   Чупакабра смотрит на меня и в крысиных глазках стынет немой вопрос и мольба. Монстр аккуратно ставит ружьё в чехле - теперь я не сомневаюсь, что это ружьё - у стенки и проходит сквозь двери. В туман на который тошно смотреть он не превращается, просто контуры тела слегка плывут в воздухе.
   Я прикидываю, как мне поговорить с Персефоной и показать ей дневник так, чтоб никто ничего не заметил. Безжалостное "никак" долбит в левый висок изнутри.
   - А мы здесь ждать будем, Яночка? - спрашивает Диана на кухне.
   - Мы поедем проверить, куда побежали монстры, выбравшиеся из Задверья. Есть вероятность, что... нынешний владелец книги там. Только сперва всех дождёмся.
   - Под защитой орды монстров. Очаровательно, - фыркает Диана. - Нет уж, я на такое не подписывалась. Я ухожу.
   - А почему бы мне Чупакабру туда не отправить? - спрашивает Антон.
   - Потому, что это место ещё предстоит найти. И, кстати, пока ещё не все собрались.
   - Больше ко мне в машину никто не влезет, - подаёт голос Старк. - Извините, но мне отойти надо.
   Старк проходит мимо меня, уже прижимая телефон к уху и бормоча что-то о свинье, которая зарекалась не есть помоев.
   - Алло, пап? - говорит он. - Привет, как дела у вас?
   - Так это ничего, я тоже на машине, - запоздало замечает Диана из кухни.
   - Пап, мне нужны новые контакты Ахмеда, - переходит на шёпот Старк.
   В динамике телефона Старка кричат так, что я слышу обрывки ругательств.
   - Этот же номер не слушают, разве нет? - спрашивает Старк как-то виновато, когда ругань на секунду замолкает.
   -...да причём тут, твою мать, слушают?! - орёт в трубке отец Старка, народный депутат и владелец крупного бизнеса.
   В дверь стучат и на сей раз я опережаю Персефону и открываю, даже не взяв в руки ничего тяжёлого. На пороге стоит, как ни странно, Кива, один, без миньонов.
   - Здоров, - говорит он. - Тут это, на, перетереть надо. Без свидителей, на, - он мнгозначительно кивает куда-то в сторону.
   Я выхожу в подъезд, прикидывая, какова причина этого внезапного интереса к моей скромной персоне. Кольца из гнезда упырей оказались позолоченной латунью? Кива решил, что я поступил не по-пацански, позвав его с дружками разбираться с упырями?
   Мы спускаемся на пролёт ниже. Кива достаёт сигарету из пачки зубами, щёлкает колёсиком крикета, закуривает и, понизив голос сообщает:
   - Тебя с дружками, на, херь пасёт, - он кивает на окно.
   Я успеваю бросить короткий взгляд сквозь грязное стекло подъездного окна, засаленное и затянутое паутиной и увидеть размытый силуэт у гаража.
   - Та не смотри, дебил, на, - бормочет Кива. - А ещё по району другие хери шарятся. Типа херакул. Ток у них крылья как у этих, на, летучих лисиц. Квадрат свалил к бабке в село, говорит, типа, вертел всё это. Типа стрёмно. Ссыкло, ёпт. Юрец, чё происходит?
   - Конец света, - отвечаю я.
   Кажется, Кива вот-вот сплюнет под ноги и пошутит о веерном отключении, или о том, что Света - баба опытная, и ещё один конец как-нибудь переживёт. Но Кива молчит и тушит недокуренную сигарету о стену.
   - Но мы его остановим, не переживай, - добавляю я, воспользовавшись тем, что Кива ненадолго превратился в благодарного слушателя.
   Олег Клевакин всё-таки плюёт, правда, на стену.
   - Та я видел, кто к тебе заходил. Худая тёлка, металлист тот на поршике, жирная тёлка, чепушила какой-то и дикобраз-переросток. Не, к металлисту никаких вопросов. Стрижка у него не пацанская, но херакул он рубил как Рембо, бля буду, базару ноль. Дикобраз свалил. А тёлок куда? Типа, жирную монстрам кинуть, чтоб обожрались? А худую куда? Её монстры жрать не будут, они ж не дебилы. Короче, Юрец, я за волыной метнусь и с вами. Типа как в крестовый поход на монстров. Я чё, конец света не помогу остановить ровному пацану с района?
   - Худая тёлка - самый крутой психиатр. Она знаешь каких шизиков обламывала? - говорю я, хотя этого ни в коем случае не следовало говорить. Но мне хочется помочь Персефоне хоть бы и оправдывая её присутствие перед представителем местной фауны.
   Сегодня мне везёт, и Кива не возражает.
   - Не мельтеши, Юрец, - говорит Кива, - я ща, погодь.
   Вообще-то Кива - последний, кого я бы пригласил участвовать в таком мероприятии. Но идея просто так получить огневую поддержку, пусть и такую, сейчас кажется даже привлекательной.
   Пока Кива спускается к себе на третий этаж, мимо меня проходит странная парочка. Девушка, фенек на которой явно больше, чем одежды, и коренастый парень с всклокоченной рыжей бородой. Я даже не удивляюсь, когда они вначале давят на кнопку звонка, а потом начинают стучат в дверь.
   Над проржавевшим заброшенным гаражом клубится едва различимая жёлтая дымка, из которой то тут, то там проступают контуры щупалец. Я отвожу взгляд, достаю телефон и пишу вначале Старку, а потом и Персефоне.
   Старк выходит в подъезд через пару минут и бросает короткий взгляд на окно. На нём куртка и она застёгнута. Значит, мачете и огнестрел он прихватил сразу.
   - Как будто нам друзей Яны мало было, - бормочет он. - Давай отойдём, пока оно не поняло.
   Мы отходим к мусоропроводу. Под ногами хрустят скорлупки от семечек и окурки: пока не потеплело, Кива со своими верными миньонами сидели тут по вечерам, развлекаясь в меру своих способностей.
   - Нужно твоё экспертное мнение по всякой плотоядной зубастой дряни, - говорит Старк полушёпотом. - Это что вообще?
   - Разумный монстр, думаю, - отвечаю я так же полушёпотом. - В смысле, из переродившихся.
   - Ник?
   - Нет. Если бы он вернулся, он бы уже в окно скрёбся, завывал и требовал бы отдать ему свою печень или поднять веки.
   - Логично. Но... погоди. Он вообще знает, где ты живёшь?
   - Нет. Но он знает, где Персе... где Яна. В смысле, всегда. У него на внутреннем компасе Яна - это всегда Север, а он всегда полярник, которому надо в срочную экспедицию.
   - Ну да, логично. Может, это Гигантская Муха?
   - Не думаю. Там явно щупальца мелькали. У Флейтиста щупалец не было.
   - Интересно, его Король послал?
   - Понятия не имею.
   - Надо его как-то отсюда увести, - говорит Старк, - и по-тихому убрать, если получится.
   Вот именно, если. Знаете, в чём особенность переродившихся монстров? Для них нет однозначного протокола ликвидации. Кому-то нужно отрубить голову, кого-то - расчленить и сжечь, как теневика, а кому-то достаточно и банального кола в сердце, как в плохом кино о кровососущих мервецах. И то проверить даже эту информацию у меня возможности не было. Я убил всего одного перерождённого. И вряд ли я бы справился тогда без Персефоны.
   К нам подходит Кива. Под спортивной курткой что-то топорщится и это явно не бутылка.
   - Салют, - говорит он Старку.
   - Гуляй отсюда, - отвечает Старк с плотоядной ухмылкой.
   - Слы, ты чё, попутал? - шипит Кива, но если бы уверенность в его голосе была историей, её бы оборвали на первом же абзаце. - Я ваще вам помочь хочу. Как пацан пацанам.
   - Серьёзно? - спршивает Старк у меня, кривя тонкие губы в лёгкой полуулыбке.
   - Серьёзно, - отвечает Кива, не поняв, кому адресован вопрос. - На петуха отвечаю.
   Самая страшная клятва "пацанов" звучит глухо и нервно. Старк в ответ пожимает плечами, показывая всем своим видом, что это в любом случае лучше друзей Персефоны.
   - Предлагаю сделать так, - говорит он, снова понизив голос, - сейчас выходим. Я сажусь за руль, а вы всем своим видом показываете, что его заметили. Если свалит - едем за ним, ну или вы бежите, а я подъезжаю с другой стороны. Юра, кинешь геолокацию. Если это не срабатывает, прыгаем в машину и уводим его подальше, а мои курсы экстремального вождения наконец-то окупаются.
   Курсы экстремального вождения Старка наверняка окупились уже в первую неделю обучения. Есть некоторая вероятность, что даже в первый день. Но я уже в который раз предпочитаю промолчать. Я прикидываю, не остаться ли мне тут, на всякий случай, но тут же отметаю этот вариант. С Кивой Старк на монстра охотится не пойдёт, Старк вообще не охотится с теми, кому не доверяет, а остаться караулить тут Кива не согласится.
   - А если догонит, на? - спрашивает Кива.
   - Это монстр, а не гепард. Сомневаюсь, что он до двухсот километров разогнаться может. Будет хуже, если он не просто шпионит, а караулит, причём Яну.
   - Тогда бы он уже к нам полез, - возражаю я.
   - Не факт. Может, ему вся эта шайка-лейка неинтересна. А, может, у него приказ Яну убрать, а остальных не трогать. По-моему, из всего это сброда только она понимает, что книгу надо сжечь, а то, что останется, спустить в унитаз. Я даже начинаю верить, что книга действительно разумна и влияет на сознание. Эти ребята, может, по отдельности и нормальные, но там только что зашёл разговор о том, как они будут книгу делить и, по-моему, я вовремя вышел. Ненавижу драки. Нет, всем людям, конечно, нужен второй шанс, но это нормальным людям. А этим второй шанс уже не поможет.
   - Надо было предложить отсканить.
   - Предложил. Не услышали.
   - Какая книга? - вклинивается Кива.
   - Которая конец света устроила, - поясняю.
   - Ёпт, - резюмирует Кива.
   Сейчас я ему даже завидую.
   - В общем так. Юра, ты Яне написал?
   Я коротко киваю. Старка этот ответ, кажется, удовлетворяет.
   - Оружие есть?
   Мотаю головой. Из оружия у меня при себе только нож в кармане. Я вообще предпочитаю не выходить без ножа, хотя, конечно, есть и досадные исключения, вроде того случая с упырями.
   - Не страшно, - говорит Старк и передаёт мне что-то увесистое и холодное, - у меня ещё "сайга" в багажнике. Тогда план тот же. Потом я, если что, вас сюда привезу и съезжу кое-куда. Мне надо с одним человеком встретиться.
   "Кое-кто" это, по всей видимости, Ахмед, телефон которого Старк спрашивал у отца. Помнится, когда по моей просьбе Старк искал, где купить не фигурировавший в полицейских архивах пистолет, он звонил непосредственно Ахмеду.
   Я затыкаю пистолет за пояс и прячу его под толстовку. Остаётся надеяться, что полицейские, которые по ночам даже не показываются в нашем ПГТ, не появятся и днём.
   Мы спускаемся вниз, и ступеньки заканчиваются как-то неправдоподобно быстро. Старк идёт впереди, мы с Кивой семеним следом. У самой подъездной двери Старк вкладывает мне в руки что-то увесистое и холодное и я прячу пистолет под футболку. Мне очень хочется верить, что Кива не начнёт палить в монстра среди бела дня при паре старушек на целой лавочке.
   Свет бьёт по глазам. Старушки на единственной целой лавочке провожают нас неодобрительным взглядом. Сейчас я почти готов согласиться с определением "курицы старые", которые дала сверстницам Татьяна Игнатьевна. Из соседнего двора доносится детский гомон.
   Старк действительно идёт к машине, снимает её с сигнализации, и, сев за руль, заводит мотор. Желтое облачко клубится над крышей гаража.
   - Слыш, а чё дальше? - шёпотом спрашивает Кива. - Нам типа быкануть на него надо, на?
   Я киваю. От недосыпа собирать слова в предложения становится слишком сложно. Мы с Олегом Кевлакиным, больше известным как Кива, неспешно идём прямо к облачку. Монстр наверняка понимает, что вступать в открытую конфронтацию при свидетелях мы не будем. Так что он никуда не спешит.
   - А чё ему предъявлять ваще? - таким же полушёпотом спрашивает Кива.
   - Понятия не имею. Предлагаю импровизировать.
   Кива оглядывается на старушек у подъезда, переводит взгляд на порш и, смачно харкнув на землю, вразвалку шагает к монстру. Я шагаю за ним, Крэб и Гойл, Квадрат и Дэнчик в одном лице. Старушки на единственной целой лавочке смотрят куда угодно, но не на нас. Девушка-подросток в короткой чёрной юбке, клетчатой рубашке и тяжёлых ботинках размашистым шагом пересекает двор и исчезает за углом соседнего дома, глядя в противоположную сторону.
   - Слы, - говорит он, - ты чё щупальца отрастил, как баба, на? На своём районе щупальцами свети.
   Да, в другой ситуации я бы посмеялся.
   Жёлтое облачко медленно отплывает от нас, подхваченное несуществующим ветерком. Наш план прост как кирпич, и монстр сразу понимает, что делать, потому летит прочь через дворы, старательно избегая мест, по которым может проехать автомобиль. Переглянувшись, мы с Кивой бежим за ним. Со стороны это, наверное, выглядит как антипропаганда наркотиков, но мы слишком близко к монстру, потому окружающие нас игнорируют. Я на бегу отправляю Старку геометку и наша охота превращается в загонную охоту. Пистолет Старка, который я заткнул за пояс, больно упирается в живот. Остаётся надеяться, что Старк не снимал оружие с предохранителя.
   - Стопэ, ёпта! - орёт Кива, задыхаясь, пока мы ломимся за монстром через кусты, спугнув пару дворняг. - Ты чё, рамсы попутал, фраер щупальцеватый?!
   "Щупальцеватый фраер" не останавливается. Он движется достаточно быстро, но не настолько, чтоб мы отстали. Мы проносимся мимо панельных девятиэтажек, шашлычной "Ива" и заброшенного детского сада. Кива едва не сбивает с ног женщину средних лет со шпицем на поводке и, пробормотав "извиняюсьмадам", несётся вперёд, обгоняя меня. Монстр, по идее, должен повернуть в сторону частного сектора, занимающего большую часть нашего ПГТ, но он сворачивает в посадку. Запоздало я понимаю, что тут есть какой-то подвох. Если бы мне понадобилось лишить маленький отряд двух боевых единиц, я бы тоже увёл их куда-нибудь подальше, где уже ждут когтистые и клыкастые друзья. Только вот отступать уже поздно.
   Монстр сворачивает на поляну. Парочка, целующаяся у поваленного дерева, незамедлительно ретируется, завидев нас с Кивой, несущихся прямо на них. Я прекрасно понимаю парочку. На их месте я бы тоже удрал. Монстр останавливается и обретает плоть. Скользкие зеленовато-оранжевые щупальца выступают из облачка. Следом проклёвывается голова с невыразительным лицом и зелёное, бугрящееся и извивающееся тело.
   - Хера се японские мультики. Ну чё, чепушила, молись, на, - задыхаясь говорит Кива, доставая пистолет - допотопный макаров.
   Я следую примеру Кивы. В моих руках оказывается глок Старка, двойник моего пистолета, который сейчас валяется где-то в салоне кайена.
   - Спрячьте пукалки, - доносится насмешливый булькающий голос из глубин переплетений щупалец. - Я пришёл говорить.
   Кива замирает в нерешительности и я краем глаза вижу весь его нехитрый мыслительный процесс. Монстры не должны говорить человеческими голосами, но говорящий монстр сейчас стоит перед нами, вызывая не страх, не омерзение, а просто недоумение.
   - Слы, - наконец говорит Кива, вместо того, чтоб выстрелить, - нам с тобой тереть не о чём.
   Варианта всего два. Или чудище тянет время для прихода дружков, или демонстрирует честность, которая и не снилась многим людям.
   Безглазое лицо, проклюнувшееся из середины туши, поворачивается ко мне.
   - Я знаю, кто Король Нигдени. И я знаю, где его искать. И я помогу вам. Разумеется, не просто так.
   Сейчас должно прозвучать банальное "а с чего ты решил, что мы тебе верим?", но вместо этого звучит хлопок выстрела. Пуля отрывает одно из щупалец и оно, отлетев, падает за поваленное дерево.
   - Порешаю, на! - орёт Кива и снова жмёт на спусковой.
   Я, отходя назад целюсь монстру прямо в морду, - мне проще думать об этом как о морде, а не лице, - но выстрелить не успеваю. Одно из щупалец, зеленоватое, сочащееся слизью, чудовищно быстро выпрастывается вперёд и выбивает из рук Кивы пистолет. Другое обвивает его за шею. Кива сдавленно матерится, царапая щупальце короткими ногтями.
   - Спрячь пукалку или я его придушу, - говорит монстр уже мне.
   Я, вопреки тому, что требования террористов нельзя выполнять, подчиняюсь. Кива хрипит и сучит ногами. Не то что бы я ратую за спасение популяции гопников, но, знаете, мы с Кивой всё-таки росли в одном дворе.
   Лес замолкает в тревожном предчувствии. Не слышно ни шума ветвей, ни переклички вездесущих синиц, ни первых трелей дроздов. Только где-то вдалеке утробно урчит мотор, и я мысленно благодарю Старка за то, что он так быстро сориентировался. Хотите верьте, хотите нет, но у двигателя порша свой совершенно особенный и восхитительный звук. Похоже, Старк решил припарковаться на грунтовке, ползущей сквозь лес до заброшенного пионерского лагеря. Старк добежит сюда минуты за две. Если не быстрее. Он обязательно добежит.
   Кива пытается пнуть щупальце, а потом пробует его укусить и тут же давится ужасным кашлем. Монстр ослабляет хватку, однако представителя местной фауны не отпускает.
   - Слушаю, - произношу я, опуская оружие.
   - Так вот, я знаю, кто Король Нигдени. И я помогу вам найти его и убить, - повторяет монстр. - Можешь не красться, - орёт он, - я тебя заметил! Повторяю специально для тебя. Я пришёл сделать предложение, от которого вы не сможете отказаться.
   Старк выходит из тени сосен, поигрывая мачете, и медленно обходит по кругу монстра. Он не оценивает обстановку. Он примечает уязвимые места.
   - Так вот, я расскажу вам кто Король, покажу вам где Король. Да что там, я даже проведу вас сквозь охрану короля. Я поднесу Янке книгу в черепе Короля. Если хотите, я даже сожру эту толпу фриков, которую вы так любезно позвали к себе в гости. Взамен мне нужна голова Смирнова.
   - Какого ещё Смирнова? - спрашиваю я, хотя на самом деле, я, конечно, знаю какого именно.
   Когда я жил у Персефоны, Никита как-то решил, что ему обязательно надо похвастаться собственной могилой. Прогулку на кладбище я помню не очень хорошо, зато хорошо помню фамилию и смутно знакомого смазливого юношу, взирающего на меня с фотографии на простеньком памятнике.
   - Такого рогатого, переродившегося монстра, который таскается за Янкой. Который меня убил. Нас всех убил, - отвечает чудище. - Не пытайся заходить сзади, - говорит он Старку. - У меня нет глаз, зато я хорошо чувствую колебания воздуха и чую, как ты воняешь. Порох, пот, железо, ярость, женщина и кошки. Тысячу лет не видел кошек...
   Я осмысливаю сказанное. Выходит, перед нами один из студентов, погибших в Высоком Доме Мертвеца. Предложение вначале кажется мне чертовски привлекательным, а потом чертовски абсурдным. Убить одного монстра, чтоб он убил для тебя другого. А потом гранитная плита, удобно угнездившаяся у меня в груди с прошлого года, разом обращается прахом. Если монстр действительно знает, как выглядит, - или скорее пахнет, бывший житель Высокого Доме Мертвеца ведь слеп - Король Нигдени, значит, никаких пространственно-временных парадоксов в моей жизни не будет и я точно не король. Но дневник... его обязательно надо показать Персефоне. Сразу же, как только я вернусь.
   - Ника что ли? - спрашивает Старк, закидывая мачете на плечо. Его расслабленность обманчива. Так замирает голодная неясыть, услышавшая шорох мышиных лап в подлеске.
   - Та отпусти, на, я понял, - хрипит Кива, извиваясь ужом.
   Щупальце расплетает цепкие объятия и втягивается в бесформенную тушу. Кива падает на задницу и удивлённо хлопает глазами, но потом быстро подбирает пистолет и отползает подальше от монстра. Спиной к чудовищу Олег Келвакин не поворачивается.
   - О, так вы знакомы. Ну так даже будет легче, - доносится голос из непрерывно извивающейся груды. Я вдруг понимаю, что напоминает мне эта туша. Прозрачную банку, под завязку набитую жирными дождевыми червями.
   - Он уже мёртв, - говорит Старк, и в его голосе нет ни толики сомнений.
   А мне остаётся только порадоваться, что здесь нет Персефоны. Нет, она ничего бы не сделала Старку. Она бы просто села на влажный суглинок и никакая сила в мире не способна была бы сдвинуть её с места.
   Из груды щупалец - фантомной банки с червями - доносится булькающий хохот.
   - А вот и не угадали.
   Щупальце, тонкое, не толще пальца, выползает из беспрерывно движущейся склизкой массы, крепко сжимая пару когтистых пальцев.
   - Если бы он был мёртв, я бы уже доедал его внутренности, не тратя драгоценные секунды своей вечной жизни. А у меня только пальцы. Все остальные части тела он в нашу встречу он трусливо унёс с собой. Не волнуйтесь, вам даже Смирнова самим убивать не придётся. Просто заманите его в какую-нибудь тёмную подворотню. Я сам всё сделаю. Оторву голову, выдеру хребет, покажу ему что такое "кровавый орёл". А когда закончу, Король Чудовищ ваш.
   Лес вокруг хранит тишину. Груда дождевых червей извивается в фантомной банке. Кива отходит подальше, но пистолет не прячет. Он тоже прикидывает, только в отличие от Старка - разлёт щупалец.
   - Отгрызенный палец - так себе доказательство, - замечает Старк невозмутимо. - И почему ты его сам не убьёшь?
   - Может, мне хочется, чтоб его предали так же, как он предал нас, притащив книгу, - отвечает монстр. - Ну так как? Согласны?
   Король Нигдени, книга и тысячи спасённых жизней в обмен на одного монстра, который познакомил меня с интернетом. Неплохое предложение, но я не могу согласиться. Интересно, что бы на это сказала Татьяна Игнатьевна? Что я ублюдок? Тупица? Что она не смогла воспитать из меня человека?
   - Понимаю, - продолжает монстр, - вам интересно, откуда я узнал о вас. Расспросил всякую шушеру из Задверья, а после шёл на запах Смирнова. Янка им провоняла насквозь. Я бы мог и сам его грохнуть, но тогда ведь и Янку придётся убить, а Янка виновата разве что в том, что туго соображает. Ну и конечно, я подслушивал ваши разговоры некоторое время. Если нужны гарантии, мы с тобой, - одно из щупалец указывает на меня, - проведём ритуал и заключим договор. Я даже готов служить тебя, лишь бы эта мразь сдохла. Ну так что, по рукам, охотнички?
   - Предложение очень интересное, конечно, - отвечает Старк, отступая назад, прежде чем я успеваю ответить, - но хотелось бы уточнить пару деталей. Чтобы лучше понимать, на что мы подписываемся и с кем будем сотрудничать.
   Сердце глухо ухает куда-то в желудок. Нет. Не может этого быть. Старк - последний человек, который согласиться обменять жизнь кого-то из "своих" пусть даже на труп Короля Нигдени и "Двери и пороги". Пусть даже "свой" - это рогатый упырь, у которого явные проблемы с чувством юмора и планированием.
   Лес вокруг нас молчит. Тишина становится глубокой, вязкой, мертвенной. Краем глаза я замечаю, как Кива поудобней перехватывает свою "волыну".
   - Ну? - не выдерживает монстр. Извивающиеся черви снова выплёвывают наружу безглазое плоское подобие лица.
   - Ты столько лет мял жопу в Задверье и только сейчас решил выйти и устроить страшную месть? - невозмутимо спрашивает Старк, чуть отводя руку с мачете за голову. Если не всматриваться, может показаться, что Старк просто потягивается. То, что он держит мачете за клинок - чистая случайность, но существо, не способное видеть в привычном смысле этого слова всё равно не заметит разницы.
   Я облегчённо вздыхаю. Никого, конечно, Старк предавать не собирается. Он - последний человек, способный предать "своих".
   - Лет? Время в Нигдени - это условность. Там год может длиться триста лет, а триста лет - неделю... ай, да кому я рассказываю. Вы согласны или...
   Закончить монстр не успевает. Конечно, он чует колебания воздуха, а, может, даже чувствует стремительно усиливающийся запах металла, но щупальца поднимаются вверх слишком поздно. Мачете уходит глубоко в посмертную маску лица, покрытую трупными червями. Старк отскакивает. Оружие болтается туда-сюда, вогнанное в плоское лицо бывшего человека.
   Я стреляю, почти не целясь, и одно щупальце взрывается, обдавая первую травяную поросль ядовито-зелёными брызгами крови. Чтоб прикинуть, что за вещество циркулирует в крови бывшего студента вместо гемоглобина, у меня не хватает ни времени, ни знаний. Монстр булькает и воет, вертясь на одном месте. Я, отходя, стреляю снова, мысленно упрашивая несуществующие высшие силы, чтоб Кива, тоже открывший огонь по неслучившимуся союзнику, не попал в меня. Высших сил, конечно, не существует, но кучность стрельбы у Кивы хромает не так сильно, как в котельной. Ещё несколько особо толстых щупалец повисают безвольными плетьми. Монстр кружится и завывает, а затем его плоть теряет очертания, превращаясь в хлорное облачко, и взлетает вверх.
   - Твою мать, - ругается Старк и пинает ствол поваленного дерева.
   - Та да, перо жалко, - пытается проявить сочувствие Кива, хотя лично я сомневаюсь, что Старк так переживает из-за мачете.
   Лес оживает. Откуда-то доносятся человеческие голоса. Мы, как по команде, бежим к грунтовке, спотыкаясь о пни и путаясь в редком подлеске.
   Уже через четыре минуты Старк высаживает нас у дома. За это время я успеваю отправить Персефоне сообщение с кратким описанием событий.
   - Подождите во дворе на всякий случай, - напутствует нас Старк. - Постараюсь вернуться через полчаса. Юра, если что на связи.
   Мы с Кивой провожаем взглядом кайен Старка. Когда машина скрывается за поворотом, Кива закуривает, а я утыкаюсь невидящим взглядом в асфальт.
   Персефона выходит на улицу, кутаясь в мою старую куртку, хотя на улице довольно тепло, градусов семнадцать, не меньше.
   - Приветствую, мадам, - говорит ей Кива.
   Персефона отвечает ему коротким кивком, садится на лавочку. Кива тут же услужливо щёлкает зажигалкой. Персефона затягивается и выдыхает вместе с дымом, глядя на меня одно короткое "спасибо".
   - К вашим услугам, ёпт, - улыбается Кива, демонстрируя жёлтые кривые зубы. В его голову, похоже, просто не влезает тот факт, что говорить могут не с ним.
   Это "спасибо" значит слишком много. Спасибо, что предупредил. Спасибо, я теперь точно знаю, что он жив. Спасибо, ты хороший друг.
   Мы сидим на единственной целой лавочке у соседнего подъезда. Детские крики смолкли. Из открытого окна соседнего дома долетают обрывки русского шансона. У переполненного мусорного бака топчутся голуби, с яростью берсерков отгоняя товарищей от куска батона, покрытого зелёной изморозью плесени. Далёкий собачий лай и шум трассы сплетаются в единый пригородный нойз. Я с удивлением рассматриваю набухшие почки приземистой вишни у мусорки, и меня почему-то тянет спросить, не разнесут ли гости квартиру, не позарятся ли они на допотопный телевизор и книги, которые я в другом "сейчас" прятал под расшатанными паркетными досками. Татьяна Игнатьевна имела полное право запрещать мне читать что-то кроме обязательной школьной программы. "Двери и пороги", которые она некогда продала, переступив через себя - достаточное основание для подобных запретов. Для того, чтоб не пускать меня ни на журналистику, ни на филологию в университет. Слишком много букв. Слишком опасно.
   В другом "сейчас" я вижу невзрачный том. Я уже хорошо читаю, слишком хорошо, и, что хуже, люблю читать, потому название книги врезается в зрачки. "Двери и пороги". Татьяна Игнатьевна велит мне даже не смотреть в сторону книги. Память подкидывает размытый образ мужчины с козлиной бородкой и серебряными перстнями на пальцах. На них узоры, которые кажутся мне удивительно красивыми, и ещё пятиконечная звезда в кружочке.
   Я ни разу не говорил об этом ни Персефоне, ни её монстру. Даже когда Персефона, курила в потолок лёжа на полу, и пересказывала мне историю жителей Высокого Дома Метрвеца, а её домашний монстр, заплутавший в Задверье платил за наглость собственными ногами. Даже когда она позвонила мне на следующую ночь, чтоб спросить о ветеринаре "в теме". Я и сейчас молчу. Потому что до сих пор не уверен.
   - Мне надо кое-что тебе рассказать. И показать. Немедленно, - решаюсь я и мысленно ругаюсь. Я действительно втягиваю голову в плечи.
   - Это не подождёт? - спрашивает Персефона.
   - Это и так ждало слишком долго. Больше не подождёт ни секунды.
   - Э, на, мне чё, тут одному сидеть? - возмущается Кива. - А если опять японские мультики подвалят?
   - Наберёшь, - спокойно говорит Персефона и диктует свой номер.
   Её глаза похожи на тучи, подсвеченные рассветным солнцем, но сейчас я не могу в них смотреть.
  

Двери и пороги IV

   Есть истории, которые лучше не рассказывать никому. Не повторять их полушёпотом лучшим друзьям, не записывать на бумаге или в текстовом файле, даже не оживлять их в памяти. Истории, которые не должны звучать, но тем не менее, звучат, чаще - только в наших головах, когда засыпая, мозг решает подкинуть картину другого "сейчас". И в этих историях ты с самым серьёзным видом говоришь, что грибы - это растения и предлагаешь загуглить. Или, например, ты валяешься на земле, а здоровенный амбал, который несколько минут назад кричал на девушку, уже охаживает тебя ногами. Его пассия, которую ты полез спасать, кричит "мочи его, котик!". Это, опять же, для примера. Если пример кажется плохим, то рекомендую вспомнить последнюю пьянку, после которой вы упорно говорили всем, что ничего не помните.
   Всё, что происходит дальше - кусок именно такой истории, но я переступаю через себя и продолжаю рассказывать. Потому что без этого постыдно-слезливого фрагмента история не будет целостной.
   Незваные гости что-то громко обсуждают на кухне. Время близится к шести. Телефон вибрирует. Старк пишет, что задерживается. Я ставлю телефон на зарядку, предпочитая смотреть на стену, а потом на одеяло, которое никто так и не убрал с пола. Сейчас мне проще смотреть куда угодно, но не на Персефону. Она листает дневник Татьяны Игнатьевны и её строгое лицо не выражает решительно ничего. А я сбивчиво пересказываю другое "сейчас".
   - Почему ты сразу не показал? - спрашивает Персефона.
   - Боялся, - говорю честно. - Свидетелей. Ну, и что я - Король Чудовищ.
   Дверь распахнута настежь и из неё веет могильным холодом. Закрыть эту дверь невозможно, в отличие от тех, что ведут в Нигдень.
   - Но это не я. Это точно не я, - добавляю быстро. - То есть, как это могу быть я, если я сейчас тут, правда? И Флейтист бы со мной не разговаривал...
   - В Задверье со временем иногда происходят странные штуки. Например, можно пройти через Дверь в полночь, а выти в одиннадцать вечера в тот же день, и при этом не встретить себя по дороге. Но да, ты действительно не урод с книгой. Во-первых, у тебя нет книги. Во-вторых, ты убиваешь монстров, а не натравливаешь их на людей. В-третьих, ты не попадаешь под характеристику. В-четвёртых, да, тут упомянут некий "ритуал", - Персефона стучит коротким ногтем по тетради. - Но ритуалов великое множество. Даже в книге. Подозреваю, что ритуал жертвоприношения для вызова Короля Чудовищ - не единственный, в котором надо убивать ребёнка. Во всяком случае твоя... бабушка пишет, что от книги она избавилась. Да, книга, кажется, послужила причиной дебюта шизофрении у твоей мамы. Твоя... бабушка боялась, что ты тоже сойдёшь с ума. Всё логично. По крайней мере, с её точки зрения всё логично. Но продавать книгу... мда. Ладно, случившегося уже не исправишь. А теперь объясни мне пожалуйста, с чего ты решил, что ты король нигдени?
   Я безошибочно узнаю этот тон. Персефона лучше кого-либо, включая Татьяну Игнатьевну, знает то, что она, как медик, называет моим "семейным анамнезом". За разговором последует проверка, не приблизился ли я к черте "дебюта". Взгляд Персефоны становится цепким и острым. Сейчас, - я почти уверен в этом, - она пытается взглянуть по-другому на мои жесты и мимику, услышать в интонациях нечто такое, на что перестала обращать внимание. Например, радостную улыбку, хотя радоваться мне сейчас решительно нечему. Или вычурность жестов.
   - Вообще, я совсем не уверен, - выдавливаю я, садясь на диван и задирая футболку, - в общем, Ян, глянь сама.
   - На что глянуть? Ну поздравляю, у тебя есть пресс. У меня нет. Я могла бы позавидовать, но не буду. Что дальше?
   - Несколько дней назад меня подрал упырь.
   - В смысле, одежду?
   - В смысле меня.
   - Видимо, неглубоко поцарапал.
   - Ян, мне как-то почти перекусили руку, - продолжаю я. Если слишком долго хранить молчание, заговорив, уже не остановишься.
   - И?
   - Она зажила за две недели. Даже шрама не осталось. У меня вообще ни одного шрама. А монстры... Ян, когда они должны меня сожрать, они как будто останавливаются. Будто что-то такое видят... то есть, я понимаю, что они ничего не видят, но...
   Персефона прикладывает тонкие пальцы к вискам и крепко зажмуривается. Серебряные перстни слабо поблёскивают. Тишина длится, кажется, семь вечностей подряд.
   - Ты потому спрашивал про двух королей чудовищ? - спрашивает Персефона, массируя виски.
   Я заставляю себя замолчать, балансируя на грани. За гранью лежит тёмный омут истерики.
   - Если допустить - только допустить, заметь, - продолжает она, - что король чудовищ существует... как отдельная нематериальная особь, которая образовывает симбиоз с носителем... и, допустим, сущность может занимать двух носителей сразу... то ты всё равно королём чудовищ быть не можешь. Ты говоришь, что дневник ты нашёл сегодня. Ты и правда его сегодня нашёл? Или откопал его несколько лет назад и боялся рассказать об этом?
   - За несколько лет я бы спятил окончательно.
   - Однако, - Персефона снова стучит ногтем по дневнику, - это и правда следовало показать сразу.
   - Прости.
   Персефона тяжело вздыхает и в этом вздохе, кажется, сосредоточилась вся усталость мира.
   - Не извиняйся, пожалуйста. Я представляю, как тебе было страшно. Нет ничего страшней неопределённости. Но оставаться наедине с этим, - она кивает на дневник, - всё-таки не стоило. Особенно с твоей наследственностью.
   - Думаешь, я схожу с ума?
   - Нет, не сходишь.
   - Ян, ты же была лечащим врачом у мамы...
   - Когда она уже успешно впала в глубокий кататонический ступор из которого не выходила. Потому что если давать пациенту по пять нейролептиков за раз и литий сверху, ничего хорошего не выйдет. Юра, если ты помнишь, мы договаривались: о твоей маме мы не говорим. И особенно не говорим о том, как у неё это началось. Потому что ты, как человек тонкой душевной организации...
   - Я как-то упал в коллектор и час плавал в дерьме.
   - ...начнёшь искать у себя симптомы. Думать, не похоже ли утреннее нежелание вставать на абулию...
   - А ещё на меня как-то подыхающая кикимора блеванула.
   - ...не похожа ли случайно на бред мысль, что тебе пора съезжать от бабушки. И обязательно решишь, что похожа. Ты сегодня весь день ходил и сомневался в том, точно ли ты человек, просто почитав дневник, я прошу прощения, старой маразматички. Меня поражает, как ты ухитряешься запросто стрелять навскидку, но при этом постоянно ищешь в себе что-то неправильное. Хотя, если подумать, это вполне логично, учитывая, что всё твоё детство твой единственный родной человек только и делал, что искал у тебя первые признаки шизофрении. А в перерывах смешивал тебя с дерьмом.
   Да, когда мы переписывались с Персефоной я как-то спросил у неё, как мама оказалась в сером доме. Персефона тогда ответила то же самое, добавив, что если заметит у меня тревожные симптомы, она обязательно об этом скажет. И у меня не было причин ей не верить. У меня до сих пор нет причин.
   - А теперь серьёзно, - добавляет Персефона. - Голоса подозрительные ты слышишь? Нет? А правительство тебя случайно убить не хочет? Тоже нет? А не правительство? Может, ты всё-таки точно уверен, что ты - Король Нигдени? И снова нет? И последний вопрос: что общего у доктора и машины?
   Я думаю с минуту и наконец признаюсь:
   - Понятия не имею.
   - Поздравляю, - улыбается Персефона и, подсев поближе, хлопает меня по плечу. - Шизофрении у тебя, скорей всего, нет. А даже если она и начнётся, у тебя есть огромное преимущество.
   - Сила воли, чтоб выйти в окно?
   - Друг-психиатр, которому ты дорог. И у этого друга хватит мозгов назначить пролонгированный кветиапин, а не комбинацию из галоперидола и тиоридазина в конских дозировках, а когда предсказуемо станет хуже, повысить дозу. Но автора, - она бросает многозначительный взгляд на дневник, - надо бы расспросить. Как знать, может, у твоей бабушки было два экземпляра. Или она сняла копию. Если разведка и проверка подозрительных личностей ничего не даст, это будет уже что-то.
   - Ты злишься?
   Персефона устало улыбается. А я радуюсь тому, что она - не Старк и не понимает, на что она на самом деле должна злиться.
   - На что? На то, что ты - человек и как все люди чего-то боишься? Когда мы разберёмся с уродом и книгой, - говорит она, - я дам тебе контакты отличного терапевта "в теме". Правда, он сейчас живёт в Германии, но скайп никто не отменял. И с отстрелом всякой флоры и фауны я тебе настоятельно рекомендую хотя бы на время завязать. Попробовать пожить по-другому хотя бы немного. Подать документы в университет, пойти на работу, завести девушку. Не сразу, конечно, а постепенно. Наш мир, конечно, полон чудес, но у тебя на чудеса, кажется, начинается аллергия.
   А я не знаю, как ей сказать, что Татьяна Игнатьевна не позволит мне якшаться с девушками и находиться там, где есть книги. Даже умирая в хосписе, даже из урны с прахом она всё равно раз за разом будет кричать на меня из другого "сейчас". А даже если не будет... что мне делать с девушкой? Как ходить на работу, зная, что я не делаю единственную вещь, которая хоть как-то оправдывает моё существование? Как мне смотреть в глаза другим людям?
   - Может, всё-таки расскажешь? - спрашиваю я.
   - Нет. Не расскажу. Симптомы ты и сам наверняка давно изучил.
   Она, конечно, права. В своё время я читал о параноидальной шизофрении даже слишком много. В какой-то период жизни я даже думал, что упыри и кикиморы - это галлюцинации. И раз за разом проверял, не сошёл ли я с ума, подставляя собственную плоть под их когти и клыки.
   - Может...
   Персефона тяжело вздыхает и бросает на меня многозначительный взгляд, под которым я становлюсь неожиданно маленьким и ничтожным. Гном перед Белоснежкой. Ребёнок перед глубоководным монстром. Двухдневный дракончик перед рыцарем.
   - Нет. Хочешь подробностей - говори с её лечащим врачом. Только выспрашивать о них я тебе искренне не советую.
   - А у неё вообще симптомы были? То есть, может, она просто видела монстров?
   - Нет. В смысле, не только. Способность видеть чуть больше, чем остальные, сама по себе не отменяет развития болезни. А болезнь не отменяет способности видеть монстров.
   По правде сказать, мне просто нужно, чтоб Персефона ещё немного поговорила со мной, потому что очередная дверь в сознании распахивается настежь и из неё монстром выходит другое "сейчас". Оно размыто и подёрнуто полупрозрачной дымкой. Предметы в этом "сейчас" кажутся слишком большими, потому что я слишком маленький.
   Мама - моя маленькая мама с тонкими белыми щиколотками, выглядывающими из-под длинной ночной сорочки - смотрит в потолок. Я не вижу её лица. Взрослый рассказчик - я из ещё одного "сейчас" - услужливо дорисовывает картину по паре редких фотографий и поздним воспоминаниям из "Серого Дома". На лице, которое я, конечно, не могу разглядеть - смесь из удивления, экстаза и ужаса. Выражение такое абсурдное и непередаваемое, что и у взрослого, и у шестилетнего меня возникает только одно желание: бежать. Но это же мама. Как можно бежать от мамы? А мама медленно поворачивается, наклоняется, но её лицо не меняется. Застывшая улыбка экстаза и расширенные от ужаса глаза. Она прикладывает палец к губам. Я и сам знаю, что шуметь нельзя. Бабушка спит, но если она проснётся, попадёт нам обоим. Она почему-то любит таскать маму за волосы, пока мама не начинает плакать. Конечно, я пытался защитить маму, не раз. Но бабушка огромна и её узловатые широкие кулаки бьют без промаха, впечатывая боль в затылок, в челюсть, в висок. Чаще всего я получаю не сильно. Так, ссадины, синяки. Они проходят за день.
   Но сейчас что-то не так. Мама наклоняется и полушёпотом велит мне слушать. Мама говорит: они поют, принц, слушай, они поют. Мама всегда называет меня принцем, пока бабушка не слышит.
   Я послушно вслушиваюсь в фантомную тишину. Тишина не настоящая, поддельная, как позолота на обручальном кольце бабушки. В ней много звуков, пожалуй, даже слишком много. Мерное тиканье часов. Храп бабушки (Татьяны Игнатьевны, - повторяю я себе, - меньше, чем через год она запретит тебе говорить и думать по-другому, привыкай, малой). Звук падения несуществующих металлических шаров. Бабушка говорит, что с таким звуком проседает дом, а мама - что это феи бетона играют в боулинг. Я понятия не имею, что такое боулинг, но этим феям сейчас, наверное, очень весело.
   Мама спрашивает, слышу ли я? Я киваю, хотя не слышу ничего, кроме храпа и фей бетона. На какую-то секунду мне кажется, что я различаю смутную мелодию. Словно за стеной кто-то перебирает струны на невидимой гитаре, а одна из фей, устав от боулинга, садиться за ксилофон и выстукивает молоточками что-то прозрачно-хрустальное и невесомое. Наваждение исчезает так же быстро, как и появилось. Возвращаются тиканье и храп. Феи бетона заканчивают игру, этажом выше раздаются грузные шаги.
   Лицо мамы - застывшая гротескная маска, вроде той, резиновой, которую мой лучший друг Олег (который через четыре года превратиться в Киву, - мрачно добавляю я из будущего) притащил во двор. Та маска - плотоядная ухмылка и злобные прорези глаз - изображала Фредди Крюггера. Я не знаю, кто такой Фредди Крюггер. Я узнаю это через десять лет, когда Старк, после нашего знакомства, предложит, как он выразится, тряхнуть ностальгией и посмотреть "Кошмар на улице Вязов" и мы весь фильм будем глумиться над спецэффектами. Но в этом "сейчас" улыбка мамы кажется мне оскалом маски с грубо прорисованной обожженной кожей.
   Мама говорит полушёпотом: когда они придут, не открывай им. Никому не открывай. Не ходи с ними. Хорошо, мой принц?
   Мне шесть лет и я пока что плохо умею молчать. Бабушка (Татьяна Игнатьевна) научит меня этому позже. Потому я спрашиваю, кто должен прийти. И мама называет имена так, будто это должно всё объяснить: Тенеход, Бледноженщина и Вороний Рыцарь.
   Я киваю с серьёзным видом. Мочевой пузырь настырно напоминает о том, зачем я вышел. Я не знаю, кто такой Тенеход. Знаю только, кто такие теневики - это такие большие штуки на длинных ногах, похожие на пауков-сенокосцев, но подходить к ним поиграть мне нельзя, как и говорить о них. Конечно, Олегу я всё уже разболтал, потому мы уже неделю играем в охоту на теневиков. Не на настоящих, конечно. Мы ловим пауков.
   Остальные имена вызывают большее недоумение. Бледноженщина представляется мне размытым пятном, почему-то в маминой ночной сорочке, белой, с голубыми цветами. Вороний Рыцарь - это чёрная растрёпанная ворона в доспехах Хи-Мена (через год никакого Хи-Мена, малой, только отжимания на время и подзатыльники, будь счастлив, пока можешь, ровно до этой ночи).
   Выражение лица мамы приобретает подобие нормальности, только в уголках губ стынет тень безумной хищной улыбки. И мама спрашивает, почему я не сплю.
   Мне остаётся только быстро прошмыгнуть в уборную.
   Когда я, как и положено хорошему мальчику, помыв руки, выхожу в коридор, мама снова смотрит на потолок. Она слушает музыку. Наверное, самую красивую музыку на свете, и мне становится обидно, что музыку не слышу я. Я возвращаюсь в комнату и ложусь в кровать. Когда мама возвращается в нашу комнату, я не знаю, я уже сплю. Конечно, я боюсь мамы. И, конечно, я люблю маму. В том "сейчас" мне снится что-то мерзкое, многосуставчатое и я понимаю: вот он, Тенеход. И он пришёл за мной. Я просыпаюсь, судорожно пытаясь сделать хоть глоток воздуха, но узкая мягкая ручка мамы зажимает мне рот и нос. Мама шепчет мне, чтоб я не кричал. Потому что они могут услышать. Она убирает руку, только когда полумрак нашей комнаты превращается в черноту, а моё тело становится слишком лёгким, будто вот-вот взлетит к потолку.
   Только не подумайте, я не жалуюсь. Я раскрываю сюжет истории и по-прежнему призываю вас обратить внимание на детали. Наверняка вы скоро догадаетесь, в чём суть истории. Возможно, уже догадались.
   Перед глазами всплывает другое "сейчас", и в нём я ещё младше. Я лежу под одеялом, а мама перебирает мои волосы и шёпотом рассказывает мне сказку о прекрасном короле, который жил в волшебном королевстве, полном чудес. И было в этом королевстве чудесное небо цвета нежной сирени, и реки, полные живой воды. А жили в том королевстве чудесные люди-птицы и люди-звери. Но король был несчастен, потому что не было у него...
   Я пытаюсь вспомнить детали сказки, извлечь их в нынешнее "сейчас", но у меня ни черта не выходит, образы тают под фантомными прикосновениями маминой руки. Пока Персефона курит уже в окно моей - давно только моей - комнаты, я перебираю варианты, чего могло не быть у короля. Не было у короля тела? Памяти? Надежды? Друзей?
   Ещё одно "сейчас". Оно поднимается со дна памяти резко, как утопленник всплывает рывком и синевато-белой тушей обрушивается на меня. В том "сейчас" я кажусь себе высоким, прямо как настоящий взрослый и даже могу рассмотреть коробки, громоздящиеся на шкафу...
   Я мотаю головой, выдёргивая себя из кошмара наяву. Знаете что, я расскажу вам о том, последнем "сейчас" немного позже. Ни один рассказчик не вываливает все детали за раз.
   - Я думаю, как лучше поступить, - голос Персефоны окончательно вырывает меня из склизких щупалец "сейчас", которое так и не стало для меня прошлым. - Может, тебе стоит сразу поехать и расспросить бабушку, пока мы будем шататься по лесу и искать следы толпы чудовищ?
   - Может, лучше ты тогда к ней поедешь? - слабо спрашиваю я, не узнавая собственного голоса.
   - Нет. Я не родственник. Но, допустим, меня к ней пустят. И что она мне расскажет? Чтоб я куда подальше пошла? Юра, я прекрасно понимаю, почему ты не хочешь это делать. Тебя никто не заставляет вести задушевные беседы или что-то вроде этого. Заходишь в палату, говоришь, что всё знаешь о книге, спрашиваешь, где копия. Главное, побольше уверенности. Если копия была, это точно сработает.
   - Тогда... давай тогда вдвоём съездим. Сейчас.
   - Так тоже не пойдёт. Если в лесу есть дверь, а ублюдок с книгой торчит за ней, книгу надо будет отобрать и сжечь сразу. А все эти дамы и господа книгу отдавать не намерены. Кто её ещё уничтожит, если не я?
   - Ян... а они все что ли книгу видели?
   - Нет, не все. Только Диана. Остальным она просто растрепала о "Дверях и порогах" и они загорелись идеей ознакомиться. Это очень заразная дрянь, - качает головой Персефона. - Ну, или они просто идиоты и не понимают, с чем связываются.
   Дверь в комнату приоткрывается, в образовавшейся щели показывается круглое, покрытое толстым слоем тонального крема лицо Дианы.
   - Яночка, уже все в сборе, с поиском мы закончили. Выдвигаемся?
   Мы выходим в коридоре. Я ловлю себя на мысли, что эта толпа похожа на те, что у нормальных людей собираются на семейные застолья. Например, свадьбы. Или похороны. Нет, лучше дни рождения. Диана - тётка из провинции, после визита которой родители спешно пересчитывают серебряные ложки и проверяют, на месте ли пухлая заначка. Антон - дядя, полжизни проработавший на заводе. Девушка в феньках - двоюродная сестра, а бородатый тип - её жених. Кива - знакомый, который просто забежал, чтоб отдать книгу, и был почти насильно усажен за праздничный стол. Старк - старший брат, конечно, главный защитник, утешитель, пример для подражания и божество. Иллюзия неправдоподобна, но слишком привлекательна, чтоб расставаться с ней, так что я позволяю себе верить в это ещё несколько секунд. А потом Кива, конечно, не удосужившийся разуться, кивает на расставленные на столе свечи и спрашивает:
   - А это чё, на? Типа день рождения, на?
   И смеётся над своей же шуткой.
   Мы едем на двух машинах. Впереди нашей маленькой колоны - тойота Дианы с людьми, которых Персефона уже несколько раз назвала "практиками". Они ищут следы монстров какими-то своими, особыми способами. Как Персефона искала Старка.
   - Так, а теперь все слушаем меня внимательно, - говорит Старк. - Яна, ты стреляешь хорошо?
   - Я психиатр, - отвечает Персефона. - Естественно нет. В смысле, я практиковалась, но...
   - А водить умеешь?
   - Умею.
   - Тогда держись за нами и чуть что - беги к машине и уезжай. Если монстры бегут к своему ненаглядному королю, надо будет снимать в первую очередь его. Если он в Задверье, а они караулят снаружи и их относительно немного - прорываемся. Кива, ты штурмовую винтовку в руках держал когда-нибудь?
   - Чё, ёпта?
   - Автомат, - перевожу я.
   - Ну типа да.
   - Прекрасно, - говорит Старк. - У меня в багажнике - два АК74 ночной модификации и по четыре запасных магазина к каждому. Думал Тавор взять, но у Ахмеда такой роскоши сейчас не водится. Даже обидно как-то. Может, идти на смерть было бы не так обидно. В общем, возьмёшь автомат и два магазина. Больше мы отстрелять вряд ли успеем.
   - Остаётся только надеяться, что нас не остановит полиция, - замечает Персефона.
   - Не остановит. А если и остановит, старая добрая взятка творит чудеса. Если не поможет взятка, придётся второй раз за день говорить с отцом, но я это как-нибудь переживу. Так, дальше. Яна, ахалай-махалай с монстрами перестанет работать, если король умрёт?
   - Не король, а урод с книгой. Но, думаю, охранять его труп никто не будет.
   - Хорошо. Если всё так и будет, разгоняем монстров. Яна уничтожает книгу сразу же, на месте. Поняла? Сразу. На месте. Если книга действительно влияет на мозги, показывать её трём вооружённым мужикам - это очень хреновая идея.
   - А если остальные её захотят отобрать? - подаю голос я.
   - Я думаю, - невесело улыбается Старк, - всех, кто захочет её отобрать, к тому моменту уже съедят. Хотя меня это не очень радует, если честно. Откуда они, кстати, знают, куда ехать?
   - Ахалай-махалай, который они у Юры на кухни устроили, помогает, - отвечает Персефона. - Собственно, только для этого они и нужны. Ну и для проверки подозреваемых, хотя мне сейчас Антон написал, что троих его Чупакабра уже обошёл и что-то без особых результатов. Один, кажется, умер, один в больнице, и один за компом сидит и никто из них не окружён толпой потусторонних тварей.
   - У Чупакабры телефон есть?
   - Лучше. Двойное виденье, - говорит Персефона так, словно это самое исчерпывающее объяснение связи монстра и монстровода.
   - Я даже уточнять не хочу. Буду просто надеяться, что это и правда работает.
   Мимо нас проносятся машины. Тени сосен впиваются в небо. Наш кортеж съезжает с трассы. Мимо проносятся посёлки. Небо затягивает тучами. Стремительно темнеет. По стеклу барабанят первые крупные капли и Старк включает дворники, тихонько ругая дождь, Диану и её стиль вождения. Персефона смотрит в окно. Сейчас она похожа на гончую, взявшую след. Кива дремлет, уронив голову на грудь, и кепка сползает с его стриженной под ноль головы. Когда я решаю последовать его примеру, Старк включает музыку. Под гитарные рифы и бодрый голос Тиля Линдемана мы сворачиваем на очередную грунтовку. Слева простирается поле, справа стеной возвышается жалкий обрубок леса, некогда покрывавшего всю нашу область. Машину начинает потряхивать, вначале чуть заметно, потом ощутимо. Старк ругает механика и подвеску. Тиль Линдеман поёт о том, что светит солнце. Только не надо делать поспешных выводов. Немецкий я толком не помню. В школе я, разумеется, ходил на факультатив, чтоб только подольше не возвращаться домой. Только вот Татьяна Игнатьевна довольно быстро наложила вето и на эту маленькую радость.
   Тойота останавливается. Персефона проверяет телефон.
   - Пишут, что дальше проезда нет.
   - Тогда пешком. И быстро, пока окончательно не стемнело, - решает Старк и паркует кайен на краю поля.
   Конечно, никто с ним не спорит. Кому ещё принимать решения во всём, что не относиться ни к психиатрии, ни к чудовищам, ни к книге?
   Воздух снаружи холодный и влажный, так что я натягиваю куртку. Вдалеке орут вороны. На чёрном поле не видно ни сельскохозяйственной техники, ни людей. Старк открывает багажник. Кива хватает автомат с почти детской радостью на лице, но Старк тут же его отбирает, прилаживая сбоку, на место, где должен крепиться прицел, фонарик.
   - Смотри, жмёшь один раз - включается свет. Два раза - стробоскоп, - поясняет Старк Киве. - От стробоскопа даже людям плохо становится, а монстры - существа ночные, потому очень быстро теряют ориентацию в пространстве и стремятся убежать. Несёшь дулом вниз. Понял?
   - Дуло в жопу, - как-то неуверенно говорит Кива, очевидно, вспоминая мудрости, которыми с нами в школе щедро делился преподаватель по допризывной подготовке.
   - На людей не направляешь, - продолжает инструктаж Старк с невозмутимостью домового сыча, который только что решил заглянуть на огонёк к людям, приехавшим среди зимы на дачу. - Только на врагов. Увижу, что поднимаешь ствол без необходимости - засуну его тебе туда, откуда врачам обычно приходится бутылки доставать. Как на одиночный переключать знаешь?
   - А то, ёпт.
   - Вот и молодец. Ещё оружие есть?
   - Ну типа волына.
   - Вот волыну оставь для себя, если вдруг что. Поверь, тебе не захочется проверять, что будет, если тебя поймает, скажем, болотник.
   - Кикимора, - автоматически поправляю я Старка, наблюдая, как прозрачно-синие весенние сумерки опускаются на землю.
   Старк, безусловно, прав. Никому не советую проверять, как убивает кикимора. Видите ли, взрослые кикиморы - убеждённые вегетарианцы, они питаются осокой и всем в таком духе, иногда разнообразя рацион рыбой. Но вот их личинки очень даже уважают мясо. Потому яйца кикимора откладывает в ещё живое крупное, от шестидесяти килограмм, млекопитающее. Не как лицехват ксеноморфов, а, скажем так, через другое отверстие. В течение суток личинки вылупляются и начинают прогрызать путь наружу сквозь тело ещё живого, в большинстве случаев, носителя.
   - Юра, возьмёшь Сайгу, - продолжает распоряжаться Старк. - Ты по хлорному облаку со щупальцами не всё из глока отстрелял? Нет? Вот и хорошо. Давай его сюда. Если что, идёшь сзади, и, в случае чего, утаскиваешь Яну. Яна, вот так ставишь на предохранитель. Вот так снимаешь. Поняла? Стреляешь только в крайнем случае. В самом крайнем. Несёшь стволом вниз.
   - Ствол у отчима в штанах, - комментирует Кива, пока я достаю из багажника Сайгу и заодно пару охотничьих ножей, которые, конечно, дожидаются меня.
   Из тойоты выходят "друзья" Яны и идут к нам. За спиной у Антона качается карабин.
   - Надо идти туда, - говорит девушка с феньками, представившаяся мне перед выходом как "Алёна, можно просто Лин". В стеклянных бусинах на запястьях застревают остатки света, когда она тычет пальцем в сторону леса. - О, а мне такую же штучку можно?
   Странно, мне-то казалось, что хиппи не любят оружие, а Алёна-просто-Лин похожа на хиппи сильней, чем мы со Старком похожи на охотников на чудовищ.
   - Нельзя, - отрезает Старк, прилаживая фонарик на свой автомат.
   Диана и тёзка Старка молчат. Антон сосредоточенно смотрит в сторону леса и на его лице вырисовывается что-то недоброе.
   - Холодно, - жалуется бородатый тип, похожий на хипстоватого гнома. Его имени я не знаю, он назвал только кличку - Апостол. - Может, до утра подождём?
   - Если тут ходит толпа монстров, до утра они нас успеют двадцать раз унюхать и десять раз съесть. Сейчас - лучшее время. Монстры только просыпаются, и ещё не активны, - возражает Старк, озвучивая слово в слово мои сысли. - Так, вы четверо. Антон, у тебя какой охотничий стаж?
   - Десять лет уже, - отвечает тёзка Старка. - Крайний раз с мужиками на волка ходили.
   - Отлично. Идёшь со мной и Кивой. Все остальные держитесь рядом с Юрой. То есть идёте сзади и не высовываетесь.
   - Чтобы книга опять досталась Яне? - вспыхивает Диана. В сумерках округлые черты её оплывшего лица хищно заостряются.
   - Чтобы вас не сожрали, - осаживает её Старк.
   - Ты в ритуале не участвовал и дорогу не найдёшь, - возражает Алёна-просто-Лин. - А Антон не очень хороший... поисковик. Пусть Диана ведёт.
   Старк отмахивается, как бы говоря: чёрт с вами.
   - Идём быстро, из виду друг друга не теряем. Если кто отстаёт - с места не сходите, - Старк закидывает автомат на плечо, проверяет телефон и хмурится. - У кого-то покрытие есть?
   Персефона едва заметно кивает. Кивает и тёзка Старка. Остальные проверяют мобильные телефоны.
   - Две полоски, - сообщает Апостол.
   - Не, - отзывается Кива.
   Я даже не достаю телефон, чтоб взглянуть на экран. В конце концов, нет никакой разницы, ловит сеть или нет. Кому мне звонить в случае чего, если все, кто дорог мне уже тут? В полицию? И что мне им говорить в случае чего?
   Мы идём в клочок леса, кровавую рану земли. Диана семенит впереди, то и дело цепляясь за корни и молодую поросль ярко-зелёной крапивы, проваливаясь в грязь и получая ветками по лицу, но не сбавляет темп, как толстая такса, учуявшая кролика. За Дианой следуют Старк, его тёзка и, конечно, Кива. Его приметная синяя кепка-кополла мелькает в полумраке между деревьями.
   Следом идут, выстроившись в цепочку, Апостол, Алёна-просто-Лин и Персефона. Замыкаю шествие я.
   Лучи фонариков отплясывают по влажному подлеску, превращая стебли и листья в камни драконьего логова, покрытые тонким слоем самоцветов. Бурые слизни, медленно ползущие по стволам, сверкают раухтопазами, а их вязкие следы мерцают лунными дорожками. Купол веток смыкается над нашими головами причудливым чёрно-синим витражом. Интересно, можно ли считать излишнюю образность мышления предвестниками болезни? Персефона говорила, что само по себе это ничего не значит.
   Конечно, мы стараемся идти аккуратно, но хруст веток бьёт по ушам набатом и разносится по лесной тишине, кажется, на много километров. Такими темпами мы явно скоро перебудим не только чудовищ, но и всех белок и лис, а так же парочку мёртвых партизан, лежащих здесь ещё со второй мировой.
   Подлесок заканчивается, и мы выходим на что-то похожее на тропинку. Старк останавливается и светит вначале на поваленные деревья, а потом - на огромные следы. Здесь явно прошло что-то настолько большое, что с трудом может влезть в воображение.
   - Дорога чудовищ, - шепчет Алёна-просто-Лин и зачем-то прижимается ко мне.
   Я мысленно отмечаю: название лучше трудно придумать, но всё-таки отстраняюсь. В конце концов, я стараюсь быть последовательным и предпочёл бы, чтоб ко мне прижималась Персефона. Пусть даже беспощадно вызвякивая серебряными кольцами холодное и жуткое слово "никогда".
   Тучи расступаются, из-за них появляется кругляшок луны, похожий на сломанную пополам монетку, которую подкинули слишком поздно.
   Первый труп монстра мы встречаем уже на пятой минуте пути по дороге чудовищ. Огромный задверный упырь-охотник лежит прямо посреди вытоптанной тропы, раскинув кожистые крылья.
   - Ёпта, а че это он? - полушёпотом спрашивает Кива, так или иначе озвучив мысли всего нашего отряда.
   Я иду вперёд, к Старку. Мы бегло осматриваем склизкое серо-чёрное тело, по которому ползают улитки. Никаких видимых повреждений на упыре, конечно, нет.
   - Наверное, от старости умер, - предполагает Диана, удивительным как для её габаритов образом, бесшумно затесавшись между нами.
   Ни я, ни Старк не отвечаем. Упыри редко умирают от старости, сородичи успевают съесть их гораздо раньше. Я возвращаюсь в конец нашей колоны. Теперь впереди идут Старк и Кива.
   Второй труп, который мы находим, принадлежит теневику. Он валяется, раскинув паучьи ноги, на земле материальный и дохлый на сто процентов. Мёртвых монстров становится больше. Тут и там лучи фонариков выхватывают бабаев, нанизанных на ветки деревьев и похожих на мятые наволочки. Кикимор - бочкообразных тварей, покрытых безвольно свесившимися жгутиками и почерневшими наростами. Людей, чьи тела даже после смерти не отбрасывают тень. Ползунов, из-под туш которых вытекает буро-зелёная слизь, исходящая паром.
   Кива тихо материться, не затыкаясь ни на секунду. Тёзке Старка, кажется, плевать на трупы чудовищ. Персефона, идущая рядом со мной, озирается по сторонам, как и Старк. Алёна-просто-Лин смотрит широко открытыми глазами то на меня, то на Персефону, и я невольно думаю о медузе Горгоне, глядя на тени, запутавшиеся в её дредах.
   - Вы заметили, какие тут эманации? - непозволительно громко спрашивает Апостол. - Тут будто...
   Я с трудом сдерживаю рвущийся из горла смешок. Трудно, знаете ли, дружить со Старком и серьёзно воспринимать слова вроде "эманации" или "аура".
   - Будто собираются открыть самую большую Дверь, - отвечает Диана. - Это же самый потрясающий ритуал! Даже в "Дверях и порогах" такого не было!
   - И лучше б нигде не было, - мрачно констатирует тёзка Старка. - Извиняйте, но вертел я это всё на одном месте. Я понимаю, собрать толпу монстров. Я понимаю даже армию монстров. Но убить толпу монстров... они ж сами по себе сдохли. Такую тьму не перебьёшь даже армией. Я не хочу связываться с тем, кто это устроил.
   Над нами раздаётся треск ветвей. На дорогу чудовищ, аккурат перед Старком, падает что-то бледное и крылатое. Кива вскидывает автомат, и я так же рефлекторно поднимаю карабин, но Старк жестом велит нам опустить оружие. Бледное и крылатое создание - бабай, конечно, - несколько раз конвульсивно дёргается и хрипит и застывает, обмякнув. Кива подходит к монстру ближе и вначале тыкает в него автоматом, а потом пинает ногой, харкает ему прямо на плоскую морду и сообщает:
   - Сдох.
   Мы продолжаем идти вперёд, но вскоре упираемся в целый заслон из трупов монстров. Старк всё-таки зря тревожил отца и заезжал к Ахмеду. Оружие нам сегодня явно не пригодится.
   - Нет, ну вас и вашу книгу, - тёзка Старка опускает карабин. - Конечно, открыть Двери у какого-нибудь депутата в кабинете, подслушать все грязные тайны и потом его шантажировать - это заманчиво, только лучше я и дальше Чупакаброй обходиться буду. Верно, молодёжь? Диана, поехали назад. Янка, ты только не обижайся, но если тебе так надо, дальше давай с охотничками ищи свои "Двери и пороги".
   В этот момент я искренне восхищён здравомыслием Антона, настолько, что у меня не выходит даже расстроится из-за потери огневой поддержки.
   - Ты сдурел? - шипит Диана. - Ты представляешь, ЧТО может дать книга?!
   - Представляет, - отвечает Старк вместо тёзки. - Смерть. Это всё, что она может дать. Тут всё понятно. Возвращаемся, пока какой-нибудь задверный смертник не решил, что мы его последний ужин.
   Диана сопит, но не решается подать голос. Видимо выходка Старка оказалась не из тех, что просто забываются.
   И мы поворачиваем назад, шагая по Дороге Чудовищ. По пути тёзка Старка и Апостол препираются с Дианой. Старк молчит. Кива периодически харкает на дохлых монстров. Персефона шагает, заткнув глок за пояс, прямо как это обычно делаю я. В сумраке трудно рассмотреть, но я представляю, как она крепко сжимает кулаки, так, что белеют пальцы, а на ладонях остаются багровые полумесяцы от ногтей. Как она закусывает губу, чтоб не пнуть от злости ближайшее дерево. Не нашла, - хрустят сломанные ветки под её ногами. - Не нашла. Не сожгла. Не убила.
   Когда мы выходим к полю, тёзка Старка подаёт голос.
   - Чупакабра последнего проверил, Янка. Вову Косько, или как его. Помер пацан недавно. Мама плачет, сестрёнка тоже, папа в дрова, а в комнате гроб стоит.
   Персефона крепче сжимает кулаки. Кажется, ещё немного и я смогу расслышать, как скрипят её зубы.
   - Ну что ж, - говорит она холодно. - Тогда остаётся только одна зацепка.
   Я не вижу её взгляда, но чувствую его виском и затылком. Похоже, всё-таки придётся навестить Татьяну Игнатьевну в хосписе, где она медленно умирает уже месяц, поскольку денег на второй курс химии у меня нет, не было и не будет, а щедрость государства началась и закончилась на хосписе.
   Мы рассаживаемся по машинам. Алёна-просто-Лин без спросу садится в кайен Старка и оказывается зажата между мной и Кивой. Старк едва слышно вздыхает, но ничего не говорит. Помните, я уже упоминал, что он почти неспособен кричать на женщин или посылать их и совсем не способен поднять на женщину руку?
   - Я зачем к вам вообще села. Диана с вас не слезет, - замечает Алёна-просто-Лин, пока Кива косится в декольте её жёлто-зелёно-красной накидки. - Ей выперлось.
   - Ну что сказать, мои соболезнования, - отвечает Старк и заводит мотор. - Сколько до открытия этой вашей мега-Двери? Или, скорее, сколько дохлых монстров?
   Вдоль грунтовки над полем проплывает что-то чёрное.
   - Понятия не имею, - отвечает Персефона. - Лин?
   - Аналогично, - отвечает просто-Лин. - Я о таком ни разу не слышала.
   - А если чисто теоретически, - говорит Старк, сдавая назад, - что будет, когда она откроется?
   - Чисто теоретически будет плохо, - замечает Персефона. - Нигдень - довольно агрессивная среда. Она ассимилирует всё, что в неё попадает. То есть у нас возникнет филиал ада на площади в несколько гектаров.
   - Или оно начнёт разрастаться, - говорит кто-то моим голосом, пока я упорно стараюсь держать голову прямо. - Слияние. Флейтист нас предупреждал. Слияние двух есть смерть одного и другого. Иначе говоря, Нигдень ассимилирует всё, но этой ассимиляцией устроит себе экологическую катастрофу. А если предположить, что Нигдень - не просто вселенная, а действительно живой и разумный организм, в котором монстры вроде бактерий в кишечнике...
   Алёна-просто-Лин смотрит на меня с недоверием, но ничего не говорит. Молчит и Кива, похоже, изо всех сил пытаясь вникнуть в ситуацию. Старк молчит в унисон с динамиками стереосистемы, хотя его рука уже несколько раз тянулась к панели, чтоб включить что-нибудь тяжёлое и энергичное, такое, чтоб кости выворачивало от желания деятельности, а призрак сна в ужасе улепётывал из-под век.
   - Это бред, - замечает Персефона. - Просто одна из дурацких теорий Никиты.
   - Но Флейтист со своим альтернативным познавательным процессом эту теорию подтвердил, - замечает Старк. - Кстати да, я после этого скептик? А? Потому что не хочу верить в ваш ахалай-махалай?
   - Я уже говорила, называй это альтернативной физикой, быстрей поверишь, - отмахивается Персефона. - Ладно. Допустим, есть Король Чудовищ, и он и правда, как говорят, отпочковавшаяся от Нигдени идея, мысль обрётшая самосознание. Хотя, напоминаю, Флейтист говорил, что у Нигдени нет короля. Но, в принципе, это вкладывается в концепт. У Нигдени нет короля, есть только мысль, которая обрела плоть. Книга - действительно своего рода заразный ментальный рак, который решил всё уничтожить, в это я верю, кстати. Допустим, книга, попав к Королю, то есть к идее в человеческом теле, заразила его, исказив идею.
   Пока Старк поправляет зеркало заднего вида, в отражении на секунду мелькает улыбка Персефоны. Странно, что она улыбается.
   - В таком случае, всё гораздо лучше, чем можно подумать. Книга может заражать только людей, к которым, с биологической точки зрения, и относится Король. И это замечательно.
   - Пока не вижу ничего замечательного, - замечает Старк.
   - Знаешь, Старк, - медленно произносит она, впервые называя моего друга не Антоном, - тут вот в чём дело. У нас ещё есть время. Скажем за это большое спасибо перерождённым Задверья. У них онкологии не бывает, если ты понимаешь, о чём я. Уничтожить книгу они, конечно, не могут, но помешать Королю скорей всего пытаются. По крайней мере, те из них, кто понял.
   - И много таких?
   - Как минимум Флейтист Задверья. Но он одно из самых страшных тамошних существ, поверь.
   - Верю. После того, что он играл - верю. Но это всё не отменяет чуть более важного вопроса. Мы за сегодня только удостоверились: нам точно грозит апокалипсис. А где нам искать короля вместе с книгой по-прежнему не ясно. Как и что нам дальше делать, мать его.
   - Завтра мы ещё кое-что проверим.
   - Надеюсь, к Ахмеду мне опять ехать не придётся?
   - Тебе никуда не придётся ехать.
   Старк сосредоточенно молчит. На какую-то секунду мне кажется: я вот-вот увижу как пальцы, одинаково хорошо привыкшие к клавиатуре и винтовке, копаются в голове у Персефоны, извлекая прозрачные камушки образов, но, конечно, ничего не вижу.
   - Мы с Юрой сегодня искали запасные ключи в комнате его бабушки, - беззастенчиво врёт Персефона, - и нашли дневник его... бабушки. Угадай, у кого Никита в своё время купил книгу? У тебя три попытки. Впрочем, тебе и одной хватит.
   - Да ладно. Не бывает таких совпадений.
   Старк смертельно спокоен. Он слишком устал за последние дни, чтобы удивляться. Мы все устали.
   Я очень хочу сказать, что это не совпадение, что мы все связаны давным-давно чем-то настолько сильным и древним, что на него невозможно смотреть, но это даже в мыслях звучит слишком глупо.
   - Выходит, бывают, - отвечает Персефона. - Так вот, его... бабушка могла снять копию. Узнаем у кого копия - узнаем, кто этот урод с книгой.
   - А я говорил, Юр, что бабка у тебя, извини, но больная на всю голову, - замечает Старк.
   - Извините, - перебивает просто-Лин. - Но я закончу. Я зачем вообще к вам села. Когда узнаете где король, не говорите Диане. Вообще лучше пошлите её куда подальше. Она планирует книгу сама забрать и прикончить вас сразу после этого, открыв Дверь какого-нибудь особо паскудного чудовища. То есть, это как бы мы все планировали, но, похоже Антон и Апостол сливаются, а я никого убивать не хочу, так что...
   - А ты, наверное, хотела сама получить "Двери и пороги"? А теперь тебя возмущает тот факт, что мы называем книгу опухолью, - в голосе Персефоны - ланцетно-острая ирония.
   - Вообще да, хотела. Но конфликтовать с вами, - она переводит взгляд с затылка Старка на Киву, а потом смотрит на меня, - я не хочу. Как и убивать. Не только вас, а вообще убивать. У меня принципы, знаете, есть. Да и потом, - говорит Алёна-просто-Лин и на её остром лице живо вырисовывается печаль, - не факт ведь, что вы найдёте Короля Чудовищ раньше, чем он откроет эту Дверь. А потому... Антон, высади меня, пожалуйста, у какой-нибудь остановки, всё равно какой, мне всё равно в соседнюю область надо. К родителям. Я их уже пять лет не видела. Думаю, самое время съездить в гости.
  

Жил король Нигдени III

  
   А ещё есть истории, которые ужасно не хочется слышать, даже если ты рассказываешь их сам себе шёпотом. Истории, которые звучат одновременно как молитва и проклятие, выстрел и поцелуй. Но именно эти истории делают из нас тех, кем мы есть. Людьми то есть. Эти истории - наши тайны. Не мелкие тайны, вроде украденной в детском саду игрушки, или флирта с малознакомым человеком на вписке, нет. Эти тайны следует назвать страшными, хотя по-настоящему они пугают только своих хранителей. Зато они формируют одну очень важную привычку: привычку молчать. Думайте что хотите, но я считаю навык молчать самым человеческим навыком из всех. Лис хранит молчание, пока идёт по следу кролика, но лает во время гона, потому что у него есть потребность лаять. Человек молчит, когда у него есть потребность кричать. Хотя правильней и естественней было бы орать, пока не треснут голосовые связки, пока безразличное небо не услышит.
   Молчу и я, натягивая капюшон толстовки. На остановке пусто, как в разрытой могиле, и только дождь барабанит по прогнившему жестяному козырьку. Морзянка дождя выстукивает замысловатые истории. Ямы в асфальте наполняются водой.
   Разумеется, я собираюсь в первый и последний раз навестить Татьяну Игнатьевну. Понимаете, утром, наконец выспавшись, я понял очень важную вещь: мне следует пройти через это одному. Только не подумайте, что я вдруг стал таким храбрым. Нет. Просто это именно та история, которую не хочешь рассказывать даже самому себе, но приходится. Это как горькое лекарство. Нужно зажмуриться, зажать нос и сделать первый глоток под мантру "покончим с этим".
   На небе вспыхивает и тут же гаснет вена молнии. В детстве я любил грозу. Мне нравилось глазеть в окно и представлять, что раскаты грома - это шаги великана, который вот-вот придёт ко мне и заберёт меня в чудесную страну, где правит добрый король и ходят волшебные люди-звери. Реальность оказалась куда прозаичней. Гром - это просто звуковое явление в атмосферы, великанов не бывает, а чудесная страна, где ходят волшебные люди-звери, наполнена кошмарами и вот-вот сольётся с нашим миром.
   На случай, если вас вдруг интересует, как прошла наша прошлая ночь, могу сказать твёрдо только одно: она прошла. Персефона и Диана о чём-то долго говорили на лестнице, причём под конец Диана перешла на крик и обещала проклясть всех нас, а Персефона смеялась и подначивала Диану, предлагая сделать это без ковена, который единогласно отказался участвовать в поисках книги. Кива, решивший остаться с нами, - его отчим опять ушёл в запой, - шёпотом спрашивал у нас, понимаем ли мы, что Персефона самым наглым образом использовала Диану и других для поиска Дороги Чудовищ.
   В том вчерашнем "сейчас" я не знаю точно, был ли таким изначальный план Персефоны или нет, но невольно восхищаюсь ей, пока Кива говорит, что Персефона - опасная баба. А мне становится смешно от того, что Кива не понял кто такая Персефона раньше.
   Молния разбегается по небу десятками трещин. Кажется, низкие тучи вот-вот лопнут и засыплют землю десятками серых осколков. Но, конечно, небо не раскалывается.
   Побитый жизнью спринтер останавливается как раз в тот момент, когда я решаю плюнуть на всё, вернуться домой и попросить кого-нибудь съездить со мной. Маршрутка почти пуста, в салоне только пара дачников и бледная светловолосая женщина с огромными синими наушниками на голове, так что мне остаётся только отдать водителю две скомканных купюры и плюхнуться на ближайшее пустое место.
   Дождь лупит по окнам и потоки воды заливают асфальт. Редкие машины превращаются в размытые пятна, а свет фар становится нимбом, сбежавшим от святого.
   Против моей воли память снова подкидывает "сейчас", то "сейчас", которому уже больше двенадцати лет. В нём я, болтая ногами на слишком высоком стуле, макаю вафлю в чай, смотрю на ручейки, бегущие по стеклу, и мысленно болею за каплю у самой рамы: она-то точно должна стечь вниз раньше соседок. А бабушка спрашивает у мамы, куда та дела книгу?
   Мама виновато смотрит на бабушку и отвечает, что спрятала книгу там, где "они" не найдут. Я понятливый мальчик и хорошо помню: они - это Тенеход, Бледноженщина и Вороний Рыцарь и им нельзя открывать. Нельзя шуметь, иначе они тебя услышат. Разумеется, в том "сейчас" я ещё не знаю, что это за книга, но сидя в маршрутке и перебирая воспоминания как коллекцию медленных ядов, я почти уверен: это сборник историй пополам с инструкциями, а на обложке книги название - "Двери и пороги".
   Бабушка говорит плохое слово - нынешний я непроизвольно ругаюсь вместе с Татьяной Игнатьевной - и, подняв маму за локоть, встряхивает её за плечи. Я дёргаюсь. Вафля выскальзывает из пальцев и тонет в чашке. Капли чая разлетаются по жёлтой клеёнке. Бабушка велит маме срочно принести книгу и больше никогда не прикасаться к ней.
   - Никогда, - повторяю я за Татьяной Игнатьевной так, словно сквозь годы мама может меня услышать.
   А бабушка говорит, что нет никаких "их", и что мама точно чокнулась. Орудуя ложкой, я пытаюсь выловить кусок вафли из чашки. Мама выходит. Шуршит в прихожей, потом звякает ключами.
   Из-за холодильника показывается рыжий таракан и шевелит усами. Тараканов я не боюсь. Ну какие там тараканы, если неделю назад я видел бледного очень высокого дядю в длинном пальто. Дядя стучал по окну и махал мне рукой. Глаз у дяди не было и это удивило меня куда больше того факта, что мы живём на пятом этаже и стучаться к нам никто не может. Сперва я перепугался, но мама сказала, что бояться не надо. Дядя просто хочет поздороваться с принцем. Дядя добрый, просто ему одиноко в огромной бесконечной ночи. Им всем одиноко.
   Бабушка ловко снимает тапок и лупит по насекомому, но промахивается. Таракан убегает, и я едва не подпрыгиваю от радости. В битве "тараканы против бабушки" я всегда болею за рыжих усатых вредителей.
   Телефон в кармане вибрирует, возвращая меня в реальность. Я смотрю на номер и радуюсь, хотя звонят явно коллекторы. Конечно, я сбрасываю вызов, а номер пополняет чёрный список, но сейчас я благодарен этому безымянному сотруднику колл-центра.
   Я прислоняю голову к стеклу, ощущая холод даже сквозь капюшон.
   В другом "сейчас" мне тоже семь, но наша камерная драма уже перешагнула через порог кульминации, потому на кухне только я и бабушка. Я захлёбываюсь плачем и вытираю сопли.
   "Тебе всыпать, чтоб было из-за чего плакать? - грозно спрашивает бабушка. - Ну давай тебе голову разобью, хоть повод будет. А ну успокоился, кому сказала! Не мужик, а тряпка, тьфу. Мать твоя уехала в психушку, потому что была дура и шлюха, и там и сгниёт. А ты весь в неё. Но я из тебя человека сделаю. Понял?".
   Я не могу даже кивнуть. Глухие слёзы отчаянья и беспомощности сжимают горло. Можете называть меня как угодно, но в том "сейчас" мне семь лет и я пока не знаю, что плачу в последний раз.
   "А теперь слушай и мотай на ус, - продолжает бабушка. - Бабушкой ты меня больше не называешь. Ты - больной на голову, как и твоя мамаша, а я за тобой обязана следить. Так что я теперь тебе не бабушка, а надзиратель. Потому обращаешься уважительно, Татьяна Игнатьевна. Понял? Делать и думать теперь тебе можно только то, что я говорю. Думаешь, я не знаю, про ваши с мамашей разговорчики? Про дядю? Про теневиков? Про бабаек? Запоминай, имбецил. Дядя за окном - это не дядя, а человек без тени. И он таких имбецилов как ты жрёт. Живьём. Медленно откусывает по кусочку от тела. И здороваться с людьми без тени нельзя, их надо убивать. Как и всех остальных монстров. И ты, имбецил, займёшься этим, как подрастёшь. Потому что человек не может существовать без цели, даже больной на голову".
   Я плотно сжимаю губы и мысленно молюсь боженьке, в существовании которого пока ещё даже не начал сомневаться. Пожалуйста, пусть бабушка вернёт маму. Пусть кричит, пусть побьёт, пусть хоть убьёт меня, лишь бы мама вернулась, лишь бы с мамой всё было в порядке.
   "И про ваши сказочки я знаю, - продолжает бабушка. - Про короля, про человекозверей или как бишь их там. Только волшебной страны нет. Это враньё и бред твоей сумасшедшей мамаши. А есть мир, где живут монстры. А то, что у монстров вместо короля - это самая страшная тварь. И твой главный приоритет, если ты вдруг эту тварь встретишь - убить её. Пускай даже сам сдохнешь, пусть вообще все сдохнут. Понял? Гулять теперь будем там, где нет людей. Ты больной на голову, тебя к людям пускать нельзя. А то они это заметят, и пойдёшь по проторенной дорожке за своей мамашей в дурке. А там тебя другие психи будут в жопу трахать каждый день".
   Конечно, тот я, что сейчас сидит в маршрутке очень хорошо понимает, что это какой-то бред. Но в том "сейчас" мне семь, понимаете, мне грёбанных семь лет. Я сижу посредине слишком пустой кухне на единственном табурете - остальные сломала мама, отбиваясь от полиции, которая приехала вместе со скорой. Конечно, я знаю, что взрослые иногда врут. Но у бабушки нет причин, чтобы мне врать. Потому каждое слово отпечатывается в сознании, застывает и остаётся там. Больной на голову. Имбецил. К людям пускать нельзя. Поедешь за своей мамашей.
   Всё, что мне остаётся - это держаться и не плакать. В слезах нет никакого смысла, они не вернут мне маму, мою маленькую маму, которая слышит музыку в стенах и рассказывает о феях бетона.
   "Прекратил размазывать сопли! - говорит Татьяна Игнатьевна сквозь годы и километры. - Без повода плачут только больные на голову. Иди в ванную и умойся, а то смотреть противно. А потом пойдём и займёмся уборкой".
   Я послушно иду и умываюсь, не взяв с собой табуретки, хотя едва достаю до раковины. Глаза у меня опухшие и красные, а губы по-прежнему предательски дрожат.
   Уборкой бабушка - то есть Татьяна Игнатьевна - занимается сама. Моя задача - смотреть и молчать. Она собирает в здоровенный мешок мамины вещи. Жёлтую зимнюю куртку. Пушистый белый свитер. Расклешённые джинсы. Косметичку с тушью и карандашом для глаз. Белый халат и бледно-розовый костюм - мама раньше работала медсестрой, но три месяца назад уволилась. Хлопковые трусы и лифчики. Несколько книжек. Голубого плюшевого зайца, которого маме когда-то давно подарил папа, ещё до того, как уйти, до того, как появился я. Я протестую, пытаюсь сказать что мама ещё вернётся и ей это ещё понадобиться, но подзатыльник Татьяны Игнатьевны заставляет меня замолчать.
   За мамиными вещами следуют мои. Ба... Татьяна Игнатьевна не трогает одежду. В мешок летят пластиковые динозавры, солдатики, фигурка Хи-Мена, несколько плюшевых собак, краски, кисточки, цветные карандаши и фломастеры - психам рисовать запрещено. Вслед за фломастерами и карандашами отправляется и фотография мамы и папы в дешёвой рамке. Я успеваю отметить, что лицо папы, обычно до безобразия счастливое, теперь кажется удивлённым. Это пока не страшно. Страшно становится, когда Татьяна Игнатьевна добирается до книг. В мешок летит "Гора самоцветов", сборник сказок под редакцией некого М. Булатова. За ней следуют "Сказки братьев Гримм". На дне мешка оказываются и "Мумми-тролли", и "Тараканище", и "Вини-пух", и даже "Хоббит".
   Я пытаюсь спасти хотя бы "Хоббита", вытащив его из мешка, но у Татьяны Игнатьевны тяжёлая рука и бьёт она точно.
   "Психам читать нельзя, - говорит она. - Как пойдёшь в школу, там читать будешь, а дома - только через мой труп".
   Гораздо позже я начну изредка мысленно называть Татьяну Игнатьевну "пожарным". Ещё позже мы с Персефоной и её монстром посмотрим "Эквилибриум" - Ник к тому моменту решит, что мне просто необходимо хоть какое-то знакомство с массовой культурой, - и в начале фильма со мной случиться что-то очень похожее на флешбек солдата, привёзшего с войны ломоту в костях и посттравматический синдром.
   Но в том "сейчас" мне семь лет, и я ещё не добрался до Бредбери и не познакомился ни с Персефоной, ни с её монстром. Потому я вытираю разбитую губу и с обидой смотрю на Татьяну Игнатьевну, вспоминая, как моя маленькая мама дарила мне очередную книжку. "Хоббит" был последним, что мама принесла. И я мысленно повторяю: как хорошо уметь читать, не надо к маме приставать. Не надо к бабушке идти...
   Да, - мысленно говорю я-семилетний себе-теперешнему, который только что вспомнил: в оригинале стихотворения написано "не надо бабушку трясти", - не надо к бабушке идти. Пожалей себя, хоть один раз в жизни пожалей и не лезь в то, что тебя скорей всего добьёт. Мотивы Татьяны Игнатьевны понятны, но она спятила окончательно, когда поставила знак равенства между Толкином и книгой, полной грёбанных кровавых, а, главное, рабочих ритуалов. А со знаком равенства пришёл и крест. Я этого ещё не знаю, но ты уже в курсе, ты уже это всё пережил. Ты знаешь: она поставила здоровенный жирный крест, перечёркивающий твою жизнь. Тебе придётся долго и болезненно учиться напускной уверенности, чтоб купить хлеб в киоске. Придётся повторять полушёпотом фразы из книг, имитируя интонации одноклассников. Выискивать и запоминать чужие особенности речи. Читать популярную психологическую литературу, которую Персефона потом назовёт туалетной бумагой и адаптироваться всеми силами. Приспосабливаться. Играть в социальную эволюцию.
   Не надо к бабушке идти. Татьяна Игнатьевна первая тебя раскусила, конечно. Вычислила в тебе что-то глубоко неправильное, чего и вовсе не должно быть у живых людей. Это потом Персефона напишет тебе, что с тобой точно всё хорошо, насколько это возможно, учитывая "стиль семейного воспитания". Это потом Старк скажет тебе, стоящему на балконе и только-только закончившему сбивчивый рассказ о выброшенном "Хоббите": "без обид, но, по-моему, твоя бабка малость поехавшая". Это потом ты попросишь прощения за истерику, а уже через полчаса в первый и последний раз напьёшься. Не надо к бабушке идти. Ты же знаешь, что случиться со мной дальше, это я застрял тут в неопределённости. А пока...
   ...а пока я встаю. Разбитая губа пульсирует болью, рот наполняется солью.
   Надо, - говорю я себе-семилетнему. - Это не такая огромная жертва в обмен на спасение целых двух вселенных. Горькое лекарство, которое может излечить мир. И кривиться от него будешь только ты. Всего лишь кривиться. Это тебя не убьёт.
   - За двоих передайте! - требовательно говорит какой-то мужчина и перед лицом у меня появляются скомканные купюры.
   Я послушно передаю за проезд. Сейчас я жалею, что ни "чёткие пацаны", ни школьный учитель музыки, которого мы звали Баян Баяныч, ни монстр Персефоны, ни даже Старк не смогли привить мне настоящую любовь к музыке, пусть даже какому-нибудь паршивому рэпу. Сейчас мне бы не помешали наушники и что-то настолько громкое, чтоб выбило из головы все мысли, оставив только ритм.
   Маршрутка потихоньку наполняется людьми, и на въезде в город пассажиры уже вынужденно жмутся друг к другу. Дождь по-прежнему выстукивает по крыше и теперь уже запотевшим стёклам.
   У метро я встаю и отдаюсь на волю толпе, которая сама выносит меня к рынку и ларькам с шаурмой.
   Знаете, я не очень люблю подземный транспорт. Дело, конечно, не в давке - к ней привыкаешь довольно быстро, - и не в попрошайках. Просто часть постоянно открытых проходов в Нигдень находится глубоко под землёй. В нормальных обстоятельствах никто из этих проходов, естественно, не выходит. Даже если монстр попадёт, скажем, в карстовую пещеру, есть ему там нечего, кроме разве что летучих мышей да безглазых рыб, что сами монстры в большинстве своём прекрасно понимают. Но когда много-много лет назад в почве были вырыты туннели, а рядом с проходами начали резвиться рабочие, чудовища быстро смекнули что к чему. И я их не осуждаю. Если б кто-нибудь показал мне вход в параллельное измерение с кучей бутербродов, я бы вряд ли смог устоять.
   Более того, монстры не только нашли все входы и выходы. Часть из них осталась здесь и неплохо адаптировалась. Прежде чем вы вспомните байку о подземке, мне придётся вас разочаровать. Большинство страшных историй о метро - выдумки чистой воды, не более. Тот, кто столкнулся с местными обитателями, уже вряд ли сможет о чём-то рассказать. Но иногда на имиджбордах и в закрытых сообществах диггеров появляются удивительно правдивые байки. О колебаниях воздуха вдалеке от вентиляционных шахт. О взгляде в спину. О мелькнувших ярко-жёлтых глазах, полыхающих в техническом туннеле почти под самым потолком.
   Я никогда не охотился в метро. Стоило бы, но здесь слишком много беспристрастных металлоискателей и цепких внимательных взглядов, которые в упор не замечают чёрной неправдоподобно-длинной руки, показавшейся из вентиляции, но прекрасно видят, что у тебя под курткой топорщится нож. Пассажиров и работников метро я тоже понимаю. Человек, в сущности, куда опасней для другого человека, чем монстр. Хотя бы потому, что людей на планете около восьми миллиардов, а вот монстров куда меньше. Откуда такие выводы? Ну, будь нас с монстрами примерно поровну, нас бы уже не существовало.
   Тем не менее, я хочу дать вам одну рекомендацию. Если возвращаетесь домой поздно вечером, старайтесь держаться поближе к центру платформы и подальше от чёрного зева туннеля. Поверьте, по ночам оттуда могут выползать не только поезда.
   Не смотря на нелюбовь к подземке, я спускаюсь вниз и покупаю одноразовый билет с кодом. Пока поезд несётся вперёд, я вглядываюсь в черноту туннеля и пытаюсь разглядеть в ней, скажем, жёлтые глаза, зависшие под потолком. Но поезд идёт слишком быстро, да и те, кто живёт здесь, избегая солнечного света поверхности, хорошо умеют прятаться.
   После одной пересадки и ещё двух станций, я выхожу на поверхность, к сигаретным ларькам и торговому центру. Дождь уже прекратился, но память о нём всё ещё жива во влажном асфальте, журчание в ливнестоках и зонтиках прохожих, спешащих к трамвайной остановке.
   До больницы, на третьем этаже которой и находится хоспис, я иду пешком. Всемогущий гугл утверждает, что это отнимет у меня не меньше сорока минут, но мне жизненно необходимо пройтись.
   Лужи мнутся от шагов. По ним проползает рябь.
   В другом "сейчас" я стою на табуретке. Один конец шарфа на моей шее, другой тянется к настенному карнизу. Шарф ярко-сиреневый, как небо Нигдени и похож на дорогу. Это как празднование нового года, только ни ёлки, ни шариков, ни подарков сегодня нет. Мама стоит рядом, держа меня за руку.
   "Они тебя не достанут, мой принц. Я спасу тебя от них, не бойся. Тебе надо только спрыгнуть с табуретки и мы будем жить вдвоём в волшебном королевстве".
   Мне мерещится - я-взрослый почти уверен, что это единственный случай галлюцинаций во всей моей долгой жизни - как из обоев проклёвывается серебристая трава, и на тонких стебельках открываются чудесные разноцветные глаза. Феи бетона играют в боулинг прямо над нами. Из открытого окна веет холодом и восхитительно пахнет мокрой землёй. Мне только-только исполнилось семь, и я не знаю, что этот запах называется петрикором, но уже догадываюсь, что петли на шеях имеют свойство затягиваться. Но я безоговорочно верю маме. Мама знает, что делает. Потому я собираюсь шагнуть, но не успеваю. Бабушка влетает в комнату. Серебряная трава исчезает.
   Моя мама, маленькая красивая мама, визжит и колотит бабушку по могучей спине. Я ору и вырываюсь. Бабушка швыряет меня в ванную и закрывает дверь. Всё что я могу - это сидеть в темноте и слушать звуки потасовки. Потом они замолкают. Щёлкают кнопки телефона.
   "Алло? Милиция? Меня дочь убивает! Она внука повесить хотела!".
   Как бы там ни было, - говорю я себе-из-прошлого, - Татьяна Игнатьевна спасла тебе жизнь. Да, потом она тебе эту жизнь испортит. Но пока что спасла.
   Но это даже в воображении звучит как слова некоторых личностей, утверждающих, что главное родить заведомо обречённого насквозь больного ребёнка, чем сделать аборт. Старк зовёт их моралфагами, но мне по душе старое доброе слово "лицемеры". Я не верю сам себе, а это, как по мне, худшее, что может произойти с человеком. Кроме смерти в логове кикиморы, конечно.
   Хотя знаете, если подумать, иногда я сгущаю краски. После того, как мне исполнилось двенадцать, Татьяна Игнатьевна почти перестала поднимать на меня руку. Случай, о котором я говорил во второй истории - это скорее исключение. И потом всё было уже не так плохо. Я научился уходить из дома на несколько дней ещё до встречи с Персефоной и тем более до знакомства со Старком. Летом ночевал в лесу, зимой торчал в компьютерных клубах, имея весьма приблизительное представление о том, что мои сверстники делают за мониторами, ругаясь и давая друг другу непрошенные советы - пиксельная кровь на экране имела слишком мало общего с паскалем и вёрсткой, которые мы проходили на информатике. Когда от голода начинало темнеть в глазах, я, конечно, возвращался. Только чтоб поесть и уйти "на охоту". Убийство монстров оказалось хорошей отдушиной. Персефона, как обычно, права: я сублимировал на них и сублимирую до сих пор.
   Вопреки ожиданиям я даже неплохо учился - может, память у меня не эйдетическая, но, по крайней мере, хорошая. В школе я так и не завёл друзей, но старался общаться со всеми спокойно и сдержанно. Чтобы никто не понял, что я такое. Что я больной, как и моя мамаша. Это срабатывало до шестого класса. А потом кто-то из учителей растрепал всем, что у моей матери шизофрения и она вот уже пять лет находится то в психушке, то в интернате при ПНД как недееспособная. Тогда меня в первый раз попробовали травить. Итог травли оказался предсказуемым. Я, смертельно устав от тактики избегания, избил одноклассника прямо в столовой, на большой перемене.
   Стыдно ли мне? Да. Чертовски стыдно. До сих пор.
   Того мальчишку звали Владом. Белобрысый и плечистый, он подошёл ко мне и сказал что-то вроде "свали, с психами сидеть зашкварно". Я помню, что встал, пробуя на вкус это "псих" и вспоминая Татьяну Игнатьевну, никогда больше не бабушку, но надзирателя.
   Свидетели потасовки утверждали, что от Влада, выхаркивающего сгустки крови и собственные зубы, меня оттаскивали физрук и пара десятиклассников, а я при этом ухитрялся сопротивляться. Я не помню этого, честно. Помню только кровавую пелену перед глазами и мысль: да, псих, и сейчас я тебе это докажу.
   Скандал вышел громким, о нём даже писали в местечковой газете. В потасовке - хотя это лучше назвать избиением - Влад потерял три зуба, но приобрёл многочисленные ушибы и гематомы, пару трещин в рёбрах и пальцах, а заодно начал заикаться. В школе он больше не появлялся. Его родители предпочли забрать документы.
   Татьяна Игнатьевна тогда продала коллекцию марок деда Леонида, умершего за два дня до моего рождения, а заодно и все свои золотые украшения. Половина вырученных денег, как я позже узнал, ушла родителям Влада, чтоб они забрали заявление о покушении на убийство. Другую половину получила директриса, после чего постановление о моём исключении где-то потерялось.
   Шуток вроде "а ты типа себя Наполеоном считаешь или петухом?" я больше не слышал. Одноклассницы меня сторонились, одноклассники, руководствовавшиеся тюремными "понятиями", рассудили, что я был прав и вечерами стали звать меня погонять в КС или попить пива за гаражами. Я не знал, что такое КС и как в него гоняют, потому предпочитал второй вариант. Посиделки быстро надоели: у алкоголя был мерзкий вкус и я всё чаще приходил за гаражи с минералкой, а обсуждение прелестей очередной старшеклассницы вызывало у меня, зачитывавшегося Чеховым и Достоевским, почти физическое отвращение. Не подумайте, я не ханжа. Просто все мои знания о любви между мужчиной и женщиной основывались на классической литературе. Мои одноклассники же учились любви по боевикам с DVD-дисков и скандалам родителей. Пока они мастурбировали на силиконовых гладко выбритых во всех местах девушек из фильмов, которые показывали после одиннадцати вечера, я мастурбировал на отдельные новеллы из "Декамерона" и "Венеру в мехах". Тошноту, думается мне, вызывало стойкое непонимание происходящего в человеческом мире.
   Татьяна Игнатьевна почти перестала бить меня после случая с Владом. Я уговаривал себя: она поняла, я взрослый. Но правда, конечно, была куда проще. Татьяна Игнатьевна меня боялась. Я прекрасно понимаю её. Я и сам себя тогда боялся. До сих пор боюсь, если честно.
   Простите, я что-то разошёлся. Нужно вернуться назад, к истории.
   Сорок минут заканчиваются слишком быстро. Я ещё некоторое время стою и смотрю на ели, которыми обсажена территория при онкоцентре, жалея только о том, что не курю. Сигарета сейчас могла бы стать отличным средством для отсрочки неизбежного хотя бы на пять минут.
   После короткого разговора, всех этих "к кому", "кем приходитесь" и "как фамилия" девушка-регистратор выдаёт мне одноразовый халат, кивает на корзину с бахилами и рекомендует воспользоваться лифтом. Онкологический диспансер не то место, где рассчитываешь встретить счастливых людей, но мимо меня проносится женщина с такой радостной улыбкой, что я невольно улыбаюсь в ответ и начинаю гадать в чём причина её радости. Гистология показала, что опухоль доброкачественная? Дедушка составил завещание? Может, она просто врач и спешит домой со смены?
   В лифте я еду с пожилым мужчиной, таким худым, что кажется: если сейчас налетит ветерок, его сломает пополам. На втором этаже в лифт заходит врач, невысокая полная женщина с папкой в руках.
   Когда створки лифта расползаются в разные стороны, мне отчаянно хочется нырнуть назад, в уютное сжатое пространство, где слишком мало места для манёвра и почти нет воздуха, но я шагаю вперёд, прямо к столу постовой медсестры. Услышав моё сдавленное "я к Татьяне Игнатьевне, внук", худощавая девушка с лицом, усыпанным россыпью веснушек, хмурится. Не удивительно. Я пришёл впервые за всё время с того момента, как стало понятно: метастазы упорно прорастают в печень Татьяны Игнатьевны, наплевав на химиотерапию.
   - Вот тут, - говорит медсестра, провожая меня до палаты. Тон девушки сейчас можно использовать как жидкий азот.
   Из трёх коек в палате занята только одна. Я вижу это мельком, пока медсестра выходит и закрывает дверь.
   Я заставляю себя подойти к Татьяне Игнатьевне, верней к тому, во что она сейчас превратилась. Сейчас она похожа на обтянутый кожей скелет с раздутым мыльным пузырём живота. Редкие седые пряди не прикрывают огромную лысину на затылке. Татьяна Игнатьевна тяжело дышит, от чего по огромному раздутому животу прикрытому одеялом, проходят волны дрожи. Глядя в затуманенные тёмно-синие глаза своей надзирательницы, я вдруг понимаю: ей очень больно. Настолько, что она, вероятно, даже меня не узнает и вряд ли поймёт, о какой книге я говорю.
   - Здравствуйте, Татьяна Игнатьевна, - решаюсь сказать я.
   Взгляд умирающей женщины становится осмысленным.
   - Внучек, - стонет она. - Внучек, позови Инночку, пусть укол мне поставит.
   Она никогда не называла меня "внучком". Даже в том сейчас, где мне шесть.
   Некоторые говорят, что в художественной литературе нет смысла, она - это морально устаревшее в эпоху интернета развлечение. Может и так, но книги меня многому научили. Например, оставаться человеком, не смотря ни на что. Так что я молчу и ехидное "для тебя Юрий Валерьевич" так и остаётся просто мыслью. Вместо этого я вспоминаю другое "сейчас", то, где Персефона говорит про уверенность.
   - Я всё знаю, - говорю я полушёпотом. - О маме. И о книге. "Двери и пороги", помнишь? Где ты оставила копию? Кому ты её отдала?
   На обтянутом желтушным пергаментом черепе - лице Татьяны Игнатьевны - выражение ужаса приходит на смену маске страдания. Губы, похожие на трещину, шепчут "нет". Только сейчас я в полной мере понимаю, насколько моя надзирательница слаба и беспомощна.
   - Я не собираюсь её читать, - произношу я, представляя перед собой не Татьяну Игнатьевну, а дружков Кивы. - Даже трогать не собираюсь. Эта книга попала к очень хреновому человеку. И если мы его не остановим, умрёт целая куча людей.
   Татьяна Игнатьевна громко стонет, кряхтит и что-то тихо бормочет. Мне приходится склониться над ней, а потом встать на колени, чтоб расслышать.
   - ...так и не смогла из тебя человека сделать, сучёныш.
   - Не смогла, - соглашаюсь я. - Но я помню. Убийство монстров - единственное, что оправдывает моё существование. И я должен убить короля чудовищ без раздумий, если встречу. Так вот, я его ещё не встретил, но это обязательно случится, как только я найду книгу. Потому что книга у него.
   Татьяна Игнатьевна кряхтит от боли.
   - Не было копии, - говорит она. - Никакой копии не было. Я бы не позволила снять. Я даже из дома её не позволяла... ох, чёрт... Ольга пыталась, но я не позволила. Ольга в больнице говорила, давно, лет десять назад, что... она её вызубрила. Сам спроси у мамки, как она её дерьмом на стенах переписывала.
   К этому моменту я уже всё понимаю, но продолжаю слушать. Чтобы встать и выйти, нужны твёрдые ноги, а у меня они, знаете ли, подкашиваются. Я невольно жду не ответов, а простого раскаянья умирающего человека. Хотя бы скупого "извини". Но проще дождаться дождя из лягушек или выполнения всех предвыборных обещаний мэра.
   Татьяна Игнатьевна замолкает, а потом неожиданно спрашивает:
   - Так и убьёшь короля чудовищ?
   - Да.
   - Свою родную мать?
   У Нигдени нет короля. У Нигдени есть королева. Вот что хотел сказать Флейтист. Но как так? Мама же безнадёжна и в больнице. Или...
   Я вспоминаю утро после охоты на упырей. Настя читает новости. Пара психов сбежала из Серого Дома. На следующий вечер мы говорим с людьми без тени. И девушка в розовом пальто небрежно стряхивая пепел, сообщает, что король чудовищ хотел бы встретиться со мной. Упырь-рабочий замирает, не решаясь сделать последний удар. Теневик медлит, отведав королевской крови, смертельной для чудовищ. Человек без тени приветствует меня и он - это дядя, его не надо бояться. Воображаемая удавка затягивается на шее. Феи бетона играют в боулинг. В комнате приоткрывается Дверь и серебряная трава прорастает сквозь обои. Распаханные когтями чудовища багряные борозды на груди затягиваются. В ушах звучит эхо маминого "мой принц".
   Могут ли у идеи появиться дети? Почему бы и нет. В появлении ницшеанской философии в какой-то мере виноват гуманизм Руссо.
   - Да, - уверенно вру я.
   - Значит, человека я из тебя всё же сделала, - трещина губ растягивается в улыбке, обнажая пеньки сгнивших зубов.
   Мне срочно нужен Старк с его грохочущей музыкой и неизменными попытками дать новые имена давно известным монстрам. Нужна Персефона с причудливым сочетанием мистики и клинической психиатрии в разговорах и временами излишней академичностью речи. Чёрт, сейчас я бы согласился даже на общество Кивы. Главное, чтоб он уверенно, как всегда, сказал "херня, на". Осознание слишком тяжело, чтоб нести его самостоятельно. Но это одна из тех историй, которые мы рассказываем сами себе. Так что со мной нет решительно никого, кто помог бы мне оттащить этот груз на свалку памяти.
   - Слушай, - говорит Татьяна Игнатьевна, - я никому раньше об этом... но умру же скоро... мать твою, больно, ох... только я и Лёня знали. Книгу твоей прабабке какой-то военный отдал вроде. А та Лёне отдала. Они её не трогали никогда. Оля у нас поздно появилась. Нам с Лёней уже хорошо за сорок было. А она родилась маленькая, слабая. Порок сердца... говорили, до двух лет не доживёт... и мы... мы её убили, чтоб она жила... внучек, позови сестричку, сил моих нет...
   Я горько улыбаюсь. "Внучёк" пульсирует эхом в ушах. В этой части истории хорошо и органично смотрелись бы оправдания. Только представьте: Татьяна Игнатьевна говорит, что она просто боялась, что я повторю судьбу мамы и оставлю её, свою несчастную бабушку в одиночестве. Говорит, что стоило обходиться со мной помягче. Что она хотела для меня лучшего будущего. Что она меня любила, в конце концов, потому и занесла деньги сперва родителям Влада, а потом директрисе.
   Но Татьяна Игнатьевна молчит, только натужно вдыхает и стонет на выдохе.
   - Она тебя повесить хотела, - шепчет она.
   - Я помню.
   - Внучек... посиди со мной, а? И Инну позови...
   Будь я хорошим человеком, я бы остался. Я бы сидел с бабушкой, потому что никто не должен умирать в одиночестве и благодарил бы её за кров и воспитание, просто чтобы ей стало легче. Но я имбецил, я больной на голову, я психопат, я тряпка, тьфу. Я отчаянно жду извинений и оправданий, но вместо этого слышу только стоны и просьбы позвать Инну. И я перебираю вопросы, которые мне следовало бы задать. Вы в курсе, Татьяна Игнатьевна, что я хорошо учился? Что Анна Степановна, учитель литературы, строгая, придирчивая и нетерпимая к "графоманству" Степашка, читая мои скромные и полностью выдуманные истории, говорила "конечно, совсем не талант, но способности есть"? Вы в курсе, что однажды, поймав ползуна, я долго и медленно резал его, представляя, что это Вы? Вы в курсе, Татьяна Игнатьевна, что у меня до пятнадцати лет совсем не было друзей, прямо ни одного? Что я боюсь сходиться с женщинами? Что всё, что я умею - это убивать, и чему-то ещё вряд ли научусь?
   Мыслям отчаянно тесно в костяной короне черепа. Полагается ли принцам корона? - хочу спросить я. Знаете ли вы, что вопреки Вашим усилиям у меня есть друзья? Догадываетесь, что я смотрел "Эквилибриум" в компании психиатра и самого настоящего монстра?
   Но я молчу. Молчание - самое человеческое свойство из всех возможных. Социальная эволюция для человечества давно важнее биологической. Её невидимая ладошка затыкает нам рты, заставляя приспосабливаться. Не ляпни при маме, что тебя ненавидит математичка и сохранишь нервы. Улыбайся и не говори начальнику, что его решение глупое и останешься на работе. Адаптируйся. Молчи. Может, тогда выживешь и получишь шанс оставить потомство.
   - Я попробую позвать Инну, - говорю я и встаю.
   Колени болят и подкашиваются. За стеной кто-то кричит, резко, протяжно, нечеловечески. Инны нет на посту, она убежала в соседнюю палату и эхо от шлепков её кедов по плитке ещё гуляет под потолком, так что я перехватываю какую-то полную женщину лет пятидести со щёточкой усов над верхней губой.
   - Скажите Инне, чтоб зашла в первую к Татьяне Игнатьевне, Татьяна Игнатьевна очень просила, - говорю я, а потом разворачиваюсь и иду к лифту.
   Выкрашенные в жёлтый стены и пластиковые двери палат сливаются в сплошную бледно-жёлтую полосу. Колени дрожат.
   По идее, мне стоило бы сказать, что я чувствую себя легко и свободно. Что я простил бабушку, осознав, что скоро её не станет. Но мне не легче. Знаете, я живой человек, а не идеальный герой рыцарского романа. В лифте я пишу Старку, делая глупые опечатки, а потом пересылаю сообщение Персефоне - набрать текст во второй раз у меня не выйдет.
   Под онкодиспансером я сажусь на скамейку, покрытую облупившейся зелёной краской. С минуту я стараюсь ни о чём не думать, но все усилия тщетны. Йоги и прочие буддисты, практикующие остановки внутреннего диалога, кажутся мне сверхлюдьми. Телефон вибрирует. Мимо меня к киоску проходит врач, накинув куртку поверх халата.
   - Молодой человек, Вы бахилы снять забыли, - бросает он.
   Я стаскиваю бахилы и бросаю их в урну, к окуркам и мятому пакету из-под яблочного сока.
   Телефон снова вибрирует. Я ожидаю увидеть на экране надпись "Персефона", но мне снова звонят с незнакомого, но уже ставшего привычным номера. И я беру трубку. Разговор с коллекторами - не самое приятное занятие, но это, по крайней мере, должно помочь заземлиться.
   - Алло, это Юрий Валерьевич? - спрашивает мужской голос.
   Это не коллекторы. Они почти никогда не говорят "алло".
   - Слушаю, - выдыхаю я.
   - Мурат Набибов, следователь, - он называет район, в котором работает. - Ольга Леонидовна Сёмушкина, в девичестве Азейнштад, Ваша мать?
   - Да.
   Я уже могу представить дальнейшее развитие диалога.
   - Она из больницы пропала.
   Я молчу. Социальная эволюция зашивает губы невидимой ниткой.
   - Я пытался дозвониться её опекуну, но домашний телефон у вас не работает.
   - Бабушка, - я нервно сглатываю, - сейчас в больнице. В онкодиспансере. И вряд ли оттуда выйдет, если вы понимаете.
   - Я и Вам не мог дозвониться. Почему трубку не брал, Юра? - резко переходит он на "ты".
   - Думал, что это коллекторы.
   Я никогда не видел Мурата Набибова, но представляю, как он беззвучно хмыкает в ответ на мои слова.
   - Значит так, Юра, надо подъехать в отделение и дать показания. Через час жду.
   После звонка мне приходится писать Персефоне, которая уже настрочила мне несколько "не может быть" и "это, в принципе, было логично, мне следовало догадаться", а после Старку, который прислал короткое голосовое "скинь метку, я за тобой заеду".
   До отделения полиции я добираюсь уже на двух маршрутках. По пути Старк, которому, видимо, просто лень печатать, шлёт мне одно голосовое сообщение за другим: "не имеют права", "должны были прислать повестку", "давай я подъеду" и "ничего не подписывай". Кива на фоне орёт, что менты - волки позорные и уговаривает не сдаваться живым.
   На входе в отделение дежурный долго проверяет вначале мой паспорт и подсовывает бумажку - расписаться, и, конечно же, я расписываюсь. Мурат Набибов, сухощавый мужчина лет сорока с густыми чёрными бровями, со скучающим видом задаёт мне, похоже, самые обычные вопросы. Когда я видел мать в последний раз, состою ли я сам на учёте, какие у мамы отношения с её матерью, моей бабушкой, где я был ночью с шестого на седьмое апреля, какие у меня отношения с матерью, как я выкрал Ольгу Леонидовну из дурдома, зачем похитил остальных пациенток и где спрятал трупы. А я отвечаю: пять лет назад, не состою, отношений у овощей не бывает, был с другом у него, отношений у овощей не бывает, я же говорил, я её не похищал, какие остальные пациентки, был с другом, Старинский Антон, вот его номер. Набор вопросов повторяется снова и снова, они меняются местами, формулировки становятся искажёнными и запутанными. Я мысленно благодарю одноклассников за их увлечённость тюремной тематикой и за то, что кто-то из них даже ухитрился рассказать о допросах правдиво.
   Наконец, второй мужчина, сидящий в кабинете, распечатывает бумагу на принтере и протягивает мне и я долго просматриваю протокол свидетельских показаний, прежде чем расписаться.
   После выхода из отделения меня трясёт. Часы на экране телефона показывают ровно шесть вечера.
   Возле первой же станции метро меня поджидает несколько подростков: девушка с проколотым носом и коротким прямым каре и пара длинноволосых парней. Они стоят под фонарём, но ни один из них не отбрасывает тень. Я думаю о постовой медсестре Инне. Была ли тень у неё? А у врача, который сказал, что я вышел наружу в бахилах? Вспомнить не выходит, но сейчас это не так уж и важно. Когда человеческий поток отделяет меня от троицы, я сворачиваю за угол и дворами добираюсь до ближайшей остановки маршрутного такси. Люди без тени обычно охотятся поодиночке, эти ребята явно меня ждали. Чтобы...
   ...конечно, чтобы сказать "идём, тебя хотят увидеть. Мы все тебя ждём, наш прекрасный принц. Ты вернёшься домой, под фиолетовое небо в зелёных прожилках и мама-королева прочитает тебе прекрасные сказки о Дверях и Порогах".
   Конечно, королева не знала, что я доберусь до дневника. Но предполагала, что я рано или поздно приду к Татьяне Игнатьевне. Не очень похоже на извращённую логику шизофреника. Или я просто понимаю всё потому, что я тоже болен?
   Я добираюсь до дома на маршрутках. Большинство монстров - засадные хищники, как кошачьи. И как все засадные хищники они предпочитают закрытые пространства. Под открытым небом у меня чуточку больше шансов оторваться. В переполненной маршрутке до дома я, зажатый между полным мужчиной, которому не помешало бы узнать о существовании дезодорантов и крупной девушкой с фиолетовыми волосами, я ухитряюсь написать Старку, что за мной следят.
   Добираюсь до родного ПГТ я к девяти вечера. На единственной целой лавочке сидит пара мужчин. Между ними стоит початая бутылка и пара пластиковых стаканов. Рядом стоит пластиковый контейнер с нехитрой закуской - салатом "оливье" из кулинарии нашего единственного супермаркета. Я прохожу мимо них, отмечая, что тени у всех на месте.
   Интересно, почему ма... королева не ищет меня дома? Это часть извращённой логики, порождённой больным сознанием? Или она просто не верит, что я остался бы здесь, получив такую большую и бесполезную свободу? Может, она как раз нормальная, а я...
   Домофон по-прежнему не работает, как и лифт. Между четвёртым и пятым этажом я замираю около заваренной пасти мусоропровода, вслушиваясь, как в её глубине что-то шуршит. Словно внутри ворочается огромный жестяной язык. Словно мусоропровод хочет кричать, но не может разлепить проржавевшие металлические губы.
   Дома меня встречает Персефона. Под её опухшими глазами чернеют круги, отчего безумный серый взгляд кажется только ярче. Она так до сих пор и не ложилась спать. С утра, помнится, Старк демонстративно тряс перед её лицом пузырьком донормила, а она прихлёбывала кофе и, как всегда спокойно просила его перестать.
   - Это было правильное решение, - говорит Персефона, как и всегда, не здороваясь. - Ты молодец. И если ты не захочешь дальше в этом участвовать...
   - Захочу, - коротко отвечаю я.
   Не говорить же в самом деле, что только это оправдает моё существование. Что я надеюсь в последний раз услышать хоть что-нибудь о феях бетона. Что я прикидываю, может ли это всё быть одной чудовищной ошибкой, бредом умирающей старушки.
   - Уверен? Юра, я пойму. И Старк, в смысле, Антон тоже поймёт.
   - Уверен.
   Для чего я, собственно, ещё нужен. Подумать только, меня растили только для того, чтоб я однажды убил свою мать. Линьцзи был бы счастлив.
   Я скидываю кроссовки и захожу на кухню. Надо бы вымыть пол: на нём осталась куча грязных следов после вчерашнего визита знакомых Персефоны. В мойке громоздится пирамида из грязных чашек в чёрных разводах от кофе. Старк, по-видимому, у меня в комнате: я слышу, как он тихо распекает кого-то по телефону. До меня доносятся упоминания о том, что руки какому-то Сане с фронтенда следует оторвать и засунуть в жопу. Видимо, в ложь о болезни начальство Старка не поверило. А, может, и поверило, но в программе всплыл какой-то особо страшный баг. Если честно, сейчас мне не хватает сил посочувствовать ни Старку, ни Сане.
   На кухне воняет табаком и чем-то горелым. Я падаю на единственный табурет и изучаю пятна от чая, въевшиеся в многострадальную клеёнку на столе.
   Персефона закуривает, бросая косые взгляды на меня.
   - Кива к себе ушёл? - спрашиваю я, только для того, чтоб хоть что-то спросить, прежде чем она заговорит.
   - Он тут планировал покурить, но совсем не сигареты. Я на улицу выгнала. Юра...
   - А ты не думала, что нам лучше сменить место дислокации? Учитывая, что Ника ищет другой здоровенный монстр с намереньем открутить ему голову.
   - Нет. Ник придёт за мной по следу. Если мы уедем сейчас, есть шанс, что Никита встретит здесь того самого перерождённого, а мы не сможем ничем помочь. Кроме того, перерождённому от вас сильно досталось. На них, конечно, всё быстро заживает, но несколько пулевых и мачете в голове - это серьёзно. Юр, хватит менять тему. Если ты не хочешь говорить - это нормально. Но информацию воспринимать ты готов?
   Я киваю. Открытая настежь дверь захлопывается за моей спиной. Персефона оценивающе смотрит на меня.
   - Ты действительно можешь в этом не участвовать, - говорит она наконец. - Ты не обязан.
   Конечно, я ожидал услышать не это. Но от обманутых ожиданий становится только хуже.
   - Ну, если это наследственное - а я думаю, наследственное, - то обязан. Можете нацедить из меня крови и обрызгивать пробегающих мимо монстров. Пожалейте Плачущее Древо Нигдени, лучше перережьте глотку мне. Или можете бросить меня прямо в толпу чудовищ. Она хочет увидеть меня живым, так что монстры разбегутся кто куда. О, или используйте меня как заложника.
   - Это не смешно.
   - А я не шучу. Или можете просто пустить меня вперёд. Может, мне удастся её отвлечь, пока вы её...
   - Юра...
   - Расскажи о ней, - глухо прошу я.
   - Юра тебе не стоит это...
   - Расскажи.
   Персефона вздыхает.
   - Ольга Леонидовна Сёмушкина находится на лечении в первой психиатрической больнице, в десятом остром женском отделении с две тысячи седьмого года по настоящее время. Находилась. Я звонила Егору, она пропала из палаты вместе с бабкой в деменции и шестнадцатилетней девочкой с бредовым расстройством и попыткой суицида. Из запертой палаты, так что ушла она через Двери. Прошу прощения, отвлеклась. Госпитализирована из участка полиции... ну тогда ещё милиции принудительно в связи с агрессивным поведением и опасностью для себя и окружающих. После сбора анамнеза и диагностических мероприятий установлен диагноз: шизофрения, параноидальная форма с выраженным бредом преследования и бредом величия, течение непрерывное, без ремиссий...
   - Яна, ну не как историю болезни же! - выкрикиваю я и дёргаюсь от собственного голоса.
   Старк уже давно стоит в дверях и попыхивает вейпом. Сейчас я завидую ему. Он знает о моей матери больше меня. Персефона ему ведь наверняка всё рассказала.
   - А как по-другому? - с убийственным спокойствием спрашивает Персефона. - Я уже говорила. Когда я вела её, она была в состоянии только смотреть в стену. Смена препаратов не помогла.
   - Как она могла открыть Двери в таком состоянии? Почему сейчас? Щёлкнул невидимый тумблер в голове? Или ей стало лучше? Почему вообще... зачем?
   - Не знаю. Я же говорила, я её не веду, а наш главврач со мной такими подробностями не поделился.
   - Да какого, Яна?! - ору я, хотя мне следовало бы молчать. - Ты можешь нормально рассказать?!
   - Так, выдохни, - подаёт голос Старк. - И отстань от Яны. Она не гугл, чтоб всё знать. Она мне то же самое час назад говорила. Успокоились, встали, и идём. За пивом проветримся.
   - Пиво мне не поможет.
   - А кто сказал, что пиво тебе? Я полтора часа ошибки в коде правил за какого-то недосеньора. Причём на тайп скрипте. И это в то время как я официально на больничном с серьёзным обострением гайморита. Пиво нужно исключительно мне.
   - Просто не трогайте меня пока, ладно? Пару минут и пойдём, - выдавливаю из себя я и выхожу в коридор.
   Коридор похож на сказочную дорогу. Поверни налево, и вот ты в привычной и знакомой спальне, где под половицами прячутся книги и оружие. Поверни направо - попадёшь в логово дракона и себя потеряешь. Лучше идти прямо, пока не упрёшься в двери санузла. Тот, кто проектировал наш дом, явно ненавидел людей. Я нигде больше не встречал такой планировки.
   Я останавливаюсь перед дверью в комнату Татьяны Игнатьевны и захожу в неё уже в третий раз в жизни, щёлкнув выключателем. Ничего не изменилось. Шкаф по-прежнему открыт. Полки устилает пушистый ковёр пыли. Телевизор выставляет мёртвое раздувшееся стеклянное брюхо. Богородица таращится на меня с нездоровым любопытством.
   Говорят, подростки режут руки и ноги, чтоб куда-то выплеснуть накопившуюся боль и злобу, потому что не могут просто так взять и ударить обидчика. Я не подросток, но и бить мне сейчас некого. А ещё, если долго балансировать на грани истерики, однажды ты сорвёшься.
   Экран телевизора разлетается, когда я скидываю этого мёртвого кашалота с тумбочки. К брызгам осколков летят покрывало, а потом и сама тумбочка. Она не ломается, так что мне приходится несколько раз ударить ей о стену. Богородица смотрит с осуждением. Соседи снизу колотят по батарее. Я подхожу к шкафу и открываю его. Выдернуть полки не сложно - они и так держатся на честном слове. Краем глаза я замечаю себя в отражении зеркала.
   - Псих, - говорю я человеку в толще амальгамы.
   Бить по собственному отражению - ужасное клише, символизм которого исчерпал себя уже давно, но, знаете, клише иногда тоже нужны.
   Я впечатываю в стеклянное лицо кулак.
   По зеркалу во все стороны разбегается паутинка трещин. Я бью снова. Бью до тех пор, пока не перестаю чувствовать кулак, пока осколки не начинают падать на пол, пока фитилёк злобы, тлевшей годами, не перегорает. Мне остаётся только сесть на кровать, оттереть кровь с руки наволочкой подушки и вернуться на кухню. Персефона курит неизвестно какую сигарету по счёту, Старк сидит в телефоне. И сейчас я им чертовски благодарен за то, что они не зашли в комнату к Татьяне Игнатьевне вместе со мной. Есть истории, которые ты можешь рассказывать только себе. Есть пороги, которые ты по-настоящему можешь переступить только один.
   - Идём за пивом, - выдыхаю я, не чувствуя ничего, кроме пустоты. Так иногда случается после удачной охоты, когда убивая очередного ползуна или кикимору не думаешь ни о каких глупых теориях и не мечтаешь, чтоб тебя сожрали.
   - На случай, если ты не заметил, у тебя с руки капает или кетчуп, или одно из двух, - отмечает Старк.
   Персефона улыбается мне и коротко кивает и только потом берёт марлю и спирт, которые только позавчера принёс Старк. Поливая мою руку перекисью над раковиной, Персефона тихо ругается. Я не сопротивляюсь. У меня не осталось ни сил, ни желания. Прикосновения вызывают только тихую благодарность и удивление, почему же я раньше не понимал, насколько она хороший друг. Другой бы на её месте уже несколько раз возмутился моей недальновидности.
   - Тут шить надо, - говорит Персефона, придирчиво осматривая влажно поблёскивающий срез, внутри которого что-то пульсирует. - Но людей, скажу честно, мне шить ещё не доводилось. Я психиатр всё-таки. И условия тут не те. Может, в травму?
   Я могу только покачать головой.
   - Тогда зажми и держи. Пластырем затянем, перемотаем и попробуем просто не трогать. Антон, ты случайно пластырь не брал? Нет? Ну и ладно, у меня есть.
   Когда Персефона уже заматывает мне руку бинтом, в окно стучат.
   - Твою. Же. Мать. - произносит Старк. - Таки вернулся.
   До того, как бросить взгляд на окно, я ожидаю увидеть огромного дядьку без глаз. Но у ухмыляющегося рогатого монстра есть глаза. Вполне человеческие, как и лицо, так контрастирующее с короной рогов и чёрными, словно вымоченными в мазуте, когтистыми руками.
  

Жил Король Нигдени IV

   Окна тоже похожи на истории, но совсем не так, как двери. Они открываются ненадолго, и только в сезон. И, как истории, сквозь них можно смотреть и видеть совсем не то, что хотел сказать рассказчик.
   Сейчас за окном-историей торчит монстр Персефоны, и я даже знать не хочу, как он там держится. Футболка порвана и заляпана чем-то бурым, а тапочки с мехом, он, конечно, где-то потерял.
   Персефона вертит проржавевшие оконные ручки. Пальцы у неё едва заметно дрожат. Серебряные кольца с оккультными символами блестят тускло, но торжественно, как старенькая гирлянда на новогодней ёлке. Старк аккуратно отодвигает Персефону от окна и одним рывком распахивает массивную створку. Петли захлёбываются надрывным скрипом. В воздух взлетают облачка пыли. Монстр становится на подоконник, но, не удержав равновесия, падает прямо в кухню и медленно сползает на пол, придерживаясь когтистой лапищей за холодильник. На лапище не хватает мизинца и безымянного пальца. На их месте блестит запёкшаяся кровь.
   Интересно, что бы сказала Татьяна Игнатьевна обо всём этом? Очевидно, ничего хорошего, но, впрочем, какая разница. Татьяна Игнатьевна этого не видит и никогда не увидит.
   - Всем привет, я хотел устроить сюрприз и пришёл забрать ваши души или как-то так, но передумал, - выдыхает монстр Персефоны, пока хозяйка склоняется над ним и проводит пальцами по лицу своего чудовища, словно не верит, что он настоящий.
   - Вы охренеете, когда узнаете, что со мной было, - хрипит монстр.
   - Я уже охренела, - бормочет Персефона, быстро осматривая глубокие, покрытые чёрной коркой борозды от когтей на шее и животе своего чудовища. - Давай, поднимаемся, аккуратно.
   Персефона повторяет ритуал промывания руки перекисью над раковиной теперь уже со своим монстром, а Ник терпит издевательства, иногда замечая, что обойдётся, и так всё заживёт. Монстр заметно покачивается, словно пьяный.
   - Очень больно? - спрашивает Персефона.
   - Сама знаешь. Но это не главное. Главное, что я узнал. Вы не поверите, но Флейтист не просто так сидел задницей у нашего разлома. То есть сидел он, конечно, просто так, это ж Флейтист, ему только дай где-то посидеть. Вся фишка в том, что... ай! Ян, может, не будешь меня мучить? Оно и так заживё... Яна! Больно, блин!
   - А говоришь, не главное, - плотоядно ухмыляется она, но потом добавляет извиняющимся тоном: - У тебя там что-то застряло. А теперь давай сядем, а то тебя шатает.
   Монстр послушно усаживается на первую и единственную табуретку в этой квартире и прислоняется к стенке, прикрыв глаза. На боку у него алеет почти затянувшийся кривой рубец. Персефона, как она только что говорила, психиатр, а не хирург.
   Сейчас мне жаль монстра Персефоны. Без "даже", без "почти". Да-да, ты пожалеешь монстра и рука дрогнет, и тогда тебе конец. Но ведь я не собираюсь в него стрелять, а он точно не собирается отгрызать мне голову.
   - Помощь нужна? - спрашивает Старк.
   - Подай рюкзак, пожалуйста.
   Старк молча выполняет просьбу. Персефона достаёт пинцет, скальпель и они летят в тарелку. Заливает их спиртом, щедро, как заливают эпоксидной смолой ещё живых скорпионов, чтоб спустя несколько дней продать их ничего не подозревающему туристу.
   - Сухожара у меня нет, приходится выкручиваться, - зачем-то поясняет она.
   Дверь содрогается от ударов и я выхожу в прихожую под аккомпанемент тупой боли в ране и сбитых костяшках.
   - Ян, а ты вообще спать пробовала, или сидела всё это время на подоконнике и курила в форточку? - доносится до меня голос монстра.
   Под дверью, конечно, стоит Кива. В одной руке он держит пакет, в другой - вполне понятную конструкцию из днища от двухлитровой бутылки и верхней части литровой.
   - Вечер в хату, - приветствует меня Кива. - А с рукой чё? Бандитская пуля? Юрец, тут такая тема, я у тебя перекантуюсь пока. А то чёт мне ссыкотно. Там ещё крылатые хренакулы сегодня, - сегодня звучит как "сёдня", - над районом летали.
   Пока сосед разувается - спасибо огромное, хоть кто-то, - я сбивчиво объясняю ему, что на кухне сидит ещё один говорящий монстр, только по нему стрелять не надо. Кива кивает.
   - Та знаю, - говорит он мне полушёпотом. - Мне типа Яна всё уже объяснила
   Кива открывает кухонную дверь.
   - Вечер в хату, - говорит он и добавляет, кажется, ничуть не смутившись и прикрывая двери говорит уже мне: - Ну он и стрёмный, на.
   Я пожимаю плечами. Красота - это условность, такой себе элемент социальной эволюции, как и молчание. Но Никита действительно страшный, спорить с этим стала бы разве что Персефона.
   - И тебе не хворать. Кстати я всё слышал и могу сказать, что ты тоже не Ева Грин в лучшие годы, - доносится голос Никиты из кухни. - А ещё я знаю, где ты живёшь!
   - Он врёт, - поясняю я шёпотом.
   - Я не вру. Вселенское зло не только правдиво, но и беспощадно!
   - Он на приколе? - спрашивает Кива, обращаясь скорей к Вселенной и, не дождавшись ответа, уходит в ванную.
   Журчит вода. Щёлкает зажигалка. По коридору расползается характерный запах: что-то среднее между скошенной травой и подожжённой ветошью. Похоже, Кива Персефону не услышал, или услышал, но понял всё по-своему.
   На мгновение мне кажется, что это всё - просто запоздалая вписка у подростка, родители которого уехали на дачу. А что, похоже. Совершеннолетний друг, который собирается купить всем пива. Главный клоун школы, которого никто не звал, но он пришёл, принеся с собой историю о драке и десяток похабных анекдотов. Девушка этого клоуна, отличница, которая после школы ходит на разборки вместе с пацанами, и первой выбывает из драки, потому что и бросается на противника первой. Знакомый из неблагополучной семьи, притащивший с собой то, за что, по-хорошему светит тюремный срок. И, конечно, малолетний идиот, получивший квартиру в своё распоряжение.
   Я отгоняю иллюзию. В конце концов, это не вписка, а мы не подростки. Мы грёбанные герои, или, по крайней мере, упорно стремимся стать таковыми, хотя стоило бы удирать куда подальше. Отличная команда по спасению мира, нечего сказать: гопник, монстр, программист, психиатр и... рассказчик.
   Старк выходит в коридор, прикрыв дверь, и мы наконец-то идём за пивом.
   Мужчины на лавочке продолжают распивать водку и над чем-то громко хохочут. В небе мелькает смутная размытая тень чего-то большого и крылатого. Мы со Старком наблюдаем, как она взмывает над девятиэтажками и ныряет вниз, на крышу, попутно свалив пару антенн.
   - Может, сходим? - предлагаю я Старку.
   - А смысл? Он явно летит, чтоб сдохнуть во славу о великого конца света.
   - А, может, стоит? Вдруг если там сдохнет недостаточно чудовищ, ничего не случится?
   - Предлагаешь сидеть в поле и отстреливать всех, кто мимо пролетает?
   Мне остаётся только смолчать. Старк, конечно, прав. Нет смысла делать заплатке в днище лодки, если есть запасная. Легче пристрелить наглую лису, чем покупать новых кур. Но в ушах грохочет "мой принц", и где-то над моей квартирой феи бетона играют в боулинг.
   Возле супермаркета трётся стайка подростков с бутылками дешёвых слабоалкогольных напитков в руках. И, конечно, никто из них не замечает, как мимо бетонных ступенек проползает что-то огромное, истекающее слизью. Монстр, что удивительно, игнорирует людей.
   Домой мы возвращаемся с парой стеклянных бутылок и банкой энергетика для Персефоны. Не подумайте, я не в восторге от того, что она себя гробит. Но, в конце концов, она ведь знает, что делает.
   Нас встречают звуки скандала и запах жжёных тряпок и чего-то густого и обволакивающего, явно растительного. Персефона отчитывает Киву, Кива возражает, но как-то вяло и без энтузиазма.
   - Я же тебя нормально просила, Олег, не в квартире! Ты всех нас можешь подставить, ты понимаешь? Если соседи вызовут полицию...
   Мои соседи скорее вызовут Сатану, чем свяжутся с представителями власти, тем более исполнительной. На месте нашего ПГТ когда-то стояла колония-поселение. Первое поколение жителей давным-давно вымерло, но стены частных домов и панелек накрепко впитали простые истины тюремной жизни вместе с тихой, а подчас и не очень тихой ненавистью к "мусорам". Но я предпочитаю об этом умолчать. Если честно, мне не очень хочется, чтоб Кива и дальше заходил ко мне как к себе домой и употреблял тут всякое.
   Кива что-то вяло и неуверенно бормочет, косясь на монстра Персефоны, который по-прежнему сидит с полузакрытыми глазами, опираясь рогатой головой на стену. Простая и понятная конструкция из обрезков двух бутылок, а так же фольги, лежит в мусорном ведре. На столе стоит чашка с кофе. Рядом, на клеёнке, валяется окровавленная марля и что-то жёлто-зелёное, изогнутое, длинной с мой средний палец. Пинцет, покрытый разводами алой, вполне человеческой с виду крови, лежит тут же.
   Персефона, конечно, сидит на подоконнике, и, конечно, курит. Я ставлю банку энергетика в холодильник.
   - Солнышко, может, мне его всё-таки съесть? - предлагает монстр Персефоны, похоже, окончательно забыв, что они тут не одни. - Он же тебя явно задолбал. А мне вообще ничего не оставил. А так и монстры сыты, и никто шмаль в сортире на крысу не курит...
   - Никита, хватит пугать человека, пожалуйста, - устало просит хозяйка чудовища. - Олег, не пугайся, у него просто чувство юмора такое.
   Кива выглядит не испуганным, а скорей озадаченным. Говорящий монстр, с которым нянчится взрослая женщина для него в новинку.
   Старк открывает пиво - все четыре бутылки - и протягивает одну бутылку мне. Я некоторое время прикидываю, стоит ли, но потом принимаю бутылку, как подношение. Может, мне станет лучше. Конечно, мне лучше не пить. Алкоголь, как и другие психоактивные вещества, может провоцировать дебют шизофрении, я знаю это с десяти лет. Но, с другой стороны, может, мне станет легче?
   - Ник, Яна? - спрашивает он и поколебавшись добавляет: - Кива?
   Кива бутылку, конечно, берёт.
   - Да ты мажор, дядя, - констатирует он, рассматривая этикетку.
   - Ник, я разрешаю его тебе съесть, если он ещё раз назовёт меня дядей, - серьёзно говорит Старк.
   - Спасибо, хоть кто-то разрешил, - ухмыляется монстр. - Обязательно, Тоха. А теперь я всё-таки расскажу.
   Пиво напоминает горчащую воду с хлебным привкусом.
   - Завтра расскажешь, - Яна тушит окурок о дно чашки и отхлёбывает пиво. - Тебе лучше лечь. Пойдём.
   - Э нет, до завтра я не выдержу и всё это на дваче выложу. И первыми... ладно, ладно, вторыми об этом узнают не ребята, а двачеры. Ладно, технически третьими, потому что первым как бы это узнал я, и только потом ты, Ян. Суть в том, что ребята будут после двача. А это как-то некрасиво что ли. Короче, Флейтист нас не просто так караулил. Он с нами поговорить хотел. Правда, мы к взаимопониманию, конечно, пришли далеко не сразу, он сперва мне поиграл, а потом меня попинал. Зато я его укусил. Не знаю, за какую часть тела, у него вообще под плащом вообще непонятно что, но укусил точно. Было, кстати, не вкусно и я потом ещё сутки блевал и помирал, а он мне играл. Помогало так себе, кстати. Так что не повторяйте моих ошибок. Если кусаете Флейтиста, не жуйте и не глотайте.
   - А сейчас как? - с искренним беспокойством спрашивает Старк, отхлёбывая.
   - Плохо, - отвечает Персефона.
   Ну да, связь монстра и монстровода двухсторонняя.
   - Уже не помираю, - ухмыляется чудовище. - Короче, я отвлёкся. В общем, когда я его покусал, а он меня попинал, он на меня сел задницей и начал играть. Он же не просто играет, он так общается. Правда, общение у него обычно как у школьника в комментариях, который внезапно открыл в себе силу Драконорождённого.
   - Чё? - переспрашивает Кива.
   - Сразу видно, не играл человек в Скайрим. Поиграй, Олег, искренне советую, хорошая игра. Даже монстры на пару месяцев из жизни выпадают. И, главное, прививает доброе, светлое, вечное. Так. Не отвлекайте, пожалуйста, ладно? Короче, рассказал мне Флейтист потрясающую историю. Король чудовищ есть, но книги у него нет. В смысле, в физическом варианте. Ну, до этого вы и сами дошли уже, это уже не интересно.
   Я жду осуждения, но монстр даже не смотрит в мою сторону.
   - Интересно другое, - продолжает Никита как ни в чём не бывало, - Книга действительно разумна. И раньше она книгой не была, а была... как бы это сказать... болезнью. Нигдень, со слов Флейтиста... ну, того, что у него вместо слов то есть... короче, Нигдень - это такой большой разумный организм. Туше, солнышко. А монстры в этом организме - симбионты, которые притаскивают из-за Дверей то, чем Нигдень питается. А ест она информацию. То есть не только информацию, потому что симбионты всё-таки предпочитают свежую ароматную человечинку...
   Я от неожиданности давлюсь пивом и откашливаюсь. Монстр Персефоны берёт паузу и отхлёбывает кофе из чашки.
   - Ничего себе открытия, правда? А я говорил, вы охренеете. В общем, книга была чем-то вроде невкусной информационной печеньки. А информационная печенька состояла из чистого и неприкрытого насилия, в котором нет смысла. Очень такого, знаете, человеческого насилия и очень такой человеческой ненависти. Нигдень решила, что после такого её органеллы лучше не перекармливать и сама на всякий случай села на диету. И большинство Дверей закрылись, страшно и громко хлопнув при содействии первого короля. Двери закрылись, да. А вот идея осталась. И она, заняв тело ближайшего чудища, вылезла на свет и долго-долго искала того, кто даст этой идее долговечную форму. В смысле, напишет её.
   Старк хмурится, забыв про пиво. С одной стороны я могу понять его скепсис. С другой, для меня всё звучит предельно логично. Рассказчики не ищут идеи. Идеи сами их находят.
   - Звучит бредово, но это объясняет, почему люди заражаются так быстро и просто, - говорю я, и понимаю, что даже не попытался втянуть голову в плечи.
   - Вот я так же подумал, Юр. Не поверишь, буквально слово в слово. Короче, идея справилась, идея нашла автора, того самого средневекового мага и алхимика и получила вместилище, а заодно и имя. "Двери и пороги". И казалось бы, а причём тут его грёбанное величество? Хотя, учитывая некоторые вскрывшиеся факты, уместнее, наверное, говорить её грёбанное величество.
   Я смотрю на забинтованную руку и вслушиваюсь в противную, пробирающую до костей боль.
   - Но Король Нигдени звучит уже как-то привычней, потому пусть пока будет Король. Я же говорю о метафизической сущности, а не о том, в ком она поселилась. Короче, Король Нигдени был нужен самой Нигдени по вполне объективным причинам. Большую часть времени он носился бесплотной мыслью и никому не мешал. Но периодически Нигдень высылала в человеческий мир монстров, выдав им чутка знаний о ритуале вызова Короля. Вначале лично, а потом через Флейтиста. Король Нигдени нужен был для регуляции численности заведомо больных особей, которые не тех едят и не ту информацию в Нигдень транслируют. Но когда "Двери и пороги" были написаны, всё, предсказуемо, превратилось в жопу. Король Нигдени, призванный с помощью книги, изначально появляется дефективным. В смысле, он, ну то есть она, короче оно было заражено во время призыва. Флейтист, однако, намекнул, что Нигдень с этим вопросом как-то уже разобралась. Вроде как у неё запасной король появился. В смысле, запасная идея. Но, думаю, это проблемы Нигдени и к делу они не относятся.
   Порезанная рука сжимается в кулак. Пластыри натягиваются, под повязкой что-то еле слышно чавкает. Я сверлю взглядом Персефону и думаю о том, что она сожгла книгу, от которой многие буквально сходили с ума. Об этом проще думать, чем о Королеве.
   Старк смотрит на Никиту, забыв про пиво. Кива таращится то на меня, то на монстра и весь его нехитрый мыслительный процесс отражается на лице. "Чё?", - буквально кричит его физиономия. В серых глазах Персефоны беспокойство, но вряд ли оно относится к судьбе мира.
   - Если книга - это воплощение злобы, то король - это воплощение чего? Яблочного сидра? Огромной задницы? - вяло и не смешно шутит Старк.
   - Единства. Перерождения. Замкнутого цикла. Короче, мне сложно это передавать, Флейтист, если его сильно разозлить, информацию в тебя образами запихивает. Я, лично, видел черепа, сквозь которые растут цветы, а цветы срывают дети. Но, думаю, вы увидели бы что-то другое. Я продолжу. Сейчас самое вкусное будет. В общем, Флейтист более или менее объяснил мне, где искать её грёбанное величество. Извиняюсь, Юра. Больше того, он даже пообещал нас к ней провести.
   Эхо от "извиняюсь, Юр" звенит в ушах. Ну да. Персефона ему уже всё рассказала, причём без слов. Возможно ещё до того, как он ввалился ко мне на кухню.
   - Но есть проблема. Даже три. Во-первых, её грёбанное величество уже перезаражало всех, кроме некоторых монстров, получившихся из людей. Из-за своих чисто королевских свойств. Некоторые монстры не могут не подчиниться и попадаются. Некоторых она призывает и загадывает загадку про два стула. На одном монстра позорно съедает толпа бабаев, на другом он присягает Королеве и даёт ей отведать своей крови, после чего монстр привязывается к ней как я к Яне. Во-вторых, монстры ей ничего сделать не могут. Здоровые перерождённые не могут трогать книгу, а поскольку её грёбанное величество сама сейчас как книга, ничего не выходит. Потому Нигдени очень нужна помощь людей. В смысле, ваша. В-третьих, я бы на вашем месте эту помощь оказал, потому что её грёбанное величество - извиняюсь, Юр, - уже нашла способ как окончательно угробить Нигдень и захватить наш мир. Я не понял, как это работает и, главное, почему, но суть в том, что чем больше монстров из Задверья дохнет у нас в одном месте, тем сильнее Задверье привязывается к нашему миру. И когда их наберётся достаточное количество, от Задверья и нашей уютной планетки не останется примерно ни хрена. Но время у нас ещё есть. Королева, похоже, жопой учуяла, что скоро мы придём за ней, потому позакрывала большую часть дверей. Я, собственно, потому так долго и выбирался. Когда оклемался, долго искал открытую. Найти сразу не получилось, но Флейтист меня опять догнал и до Двери провёл. И даже не играл в процессе, за что ему большое монстрячье спасибо. Правда, Дверь почти сразу захлопнулась, а до этого за мной какой-то, как бы помягче сказать, щупальцеватый дерьмоед выполз. Шипел, называл меня по фамилии и обещал убить. Ну мы с ним немного повздорили. Вначале там, где вышли повздорили, потом у него в карманном измерении, а потом опять там, где вышли. Поскольку мне всё ещё было хреново после Флейтиста, я совершил тактическое отступление в сторону другого конца города...
   - В смысле свалил, - подсказывает Кива.
   - Сваливают ответственность или детей на шею родственникам, что суть одно и то же. А я отступил и ещё около суток жизнерадостно поблёвывал и помирал под каким-то корявым абрикосом. Самое любопытное, что дом до сих пор никто не снёс.
   - Какой ещё дом? - спрашивает Старк.
   - В высоком доме мертвеца ходила дева без лица, - шепчет Персефона. - А те, кто входит в этот дом... тот самый дом. С которого всё началось.
   - Вообще, всё началось с Нигдени, - вставляет Никита. - Но вообще обидно как-то. Я, конечно, подозревал, что у меня, как у всякого порядочного монстра с именем и самосознанием есть своя Дверь. Но думал, она где-нибудь на Кипре, а не в доме, где я... короче, не важно.
   - Не придирайся к словам, пожалуйста, - устало выдыхает Персефона. - Значит, нам надо искать открытую Дверь. И найти Флейтиста на месте.
   - Он нас сам обещал найти, - вставляет Никита. - И мне что-то подсказывает, что он найдёт.
   - Или открыть Дверь самим, если не найдём открытую, - замечает Старк. - Что? Вы так смотрите, как будто у нас есть выбор.
   - Ты знаешь нужные ритуалы? - спрашивает Персефона с ехидством.
   - Нет. Но Диана должна помнить, раз книга так запала ей в душу. Больше того, если честно, она точно помнит. Она его постоянно повторяла, даже странно, что вы не слышали. Хотя я бы, конечно, с ней не связывался. Мерзкая женщина, вот честно.
   Ничего странного в том, что мы не слышали, на самом деле нет. Мы же не слышим мысли.
   - Вначале поищем открытые, - решает Персефона. - Должны же самоубивающиеся монстры как-то попадать в наш мир. Поедем завтра с утра, лучше часов в пять, чтоб не попасть в пробку. Думаю, вынужденное закрытие почти всех Дверей как следует затормозило процесс и пара суток у нас в запасе точно есть.
   - Флейтист примерно так же сказал, - кивает её монстр.
   - Вот и замечательно. Ты, кстати, не едешь. Юра, ты тоже.
   - Ты думаешь одна поехать? - спрашивает монстр. - Серьёзно?
   Я молча отхлёбываю пиво. Персефона знает, что делает. Но это всё равно обидно. Неужели она правда настолько во мне сомневается?
   - Да, думаю. Серьёзно. Ты мне живым нужен. Вы оба нужны. Поэтому вы остаётесь.
   - Королева не станет нападать, пока я с вами, - возражаю я и голос кажется мне чужим. - И потом, как же "щупальцеватый дерьмоед"?
   - Королеве сейчас вряд ли есть до нас дело, даже учитывая её... дефект психики. Про того перерождённого я уже говорила, мачете в голове бесследно не проходит ни для кого, даже для монстра. Так что аналогично, пара дней есть. Посидите дома, понаблюдаете за обстановкой. Думаю, вам обоим это будет полезно. Олег, ты когда-нибудь искал вход в параллельные вселенные?
   - Типа как в "Тёмной Башне"? - хмыкает Кива.
   Он в очередной раз меня удивляет. Возможно, мне не стоило сводить к минимуму общение с Олегом Кевлакиным.
   - Типа того, - кивает Персефона.
   "Тёмную Башню" она, конечно же, не читала. Зато этот цикл точно читал Никита. Собственно, он и посоветовал мне Кинга три года назад. Говоря откровенно, мне не понравилось. Слишком много боли. И чудовищ.
   - Прикольно, - резюмирует Кива.
   - Отлично. Поедешь с нами, - Персефона устало улыбается. - Думаю, компания нам не помешает. Стрелять, конечно, никто не планирует, но мало ли.
   Вопрос "чем я вам не компания?" застывает комом в горле. Рана отдаётся противной пульсирующей болью. Не поймите неправильно, но мне не хочется оставаться в стороне.
   - Говно вопрос, - губы Кивы растягиваются в улыбке, похожей на упыриный оскал.
   Спорить с Персефоной бесполезно. Я не Старк, у меня заведомо нет ни шанса. Но Ник, конечно, не сдаётся: он просто не знает, что значит это простое и понятное "сдаваться".
   - Ян, ты серьёзно думаешь, что я тебя отпущу? - спрашивает он и на миг в его чертах проступает что-то запредельно человеческое, смесь тревоги и ревности обиженного ребёнка, которого не позвали играть.
   - Думаю, отпустишь. Говорю же, посидите тут. Ничего страшного не случится.
   Персефона и Никита уходят с кухни первыми, причём монстра всё ещё шатает. Тем не менее, они наверняка продолжают препирательство уже мысленно, как и полагается ужасному чудовищу и его хозяйке, но я уже знаю, что Ник долго не продержится.
   Старк допивает пиво в несколько глотков, берёт вторую бутылку и звонит Насте. Он мастерски врёт о том, что мы уже почти разобрались, и что через два дня он вернётся домой, а я заеду к ним на пиво. Впрочем, это Старк. Вероятно, он действительно так думает.
   Кива занимает место Персефоны на подоконнике, снимает кепку и закуривает. Хуже от этого не становится. Кухня и так провоняла табаком насквозь. Я смотрю на Киву, ожидая какого-нибудь комментария в духе "так Наполеоном или петушарой?", но его голова, похоже, занята не тем.
   - Слыш, я тут подумал. А если мы её не завалим? - спрашивает Кива. - Ну типа, если она нас? Ну тётя Оля, ёпт.
   - Ну тогда к нам придёт полярный лис. Толстый такой, мохнатый и большой, - отвечает вместо меня Старк, не отлипая от экрана телефона. - И не только к нам, но и ко всем, кто нам дорог. Потому, собственно, выбора у нас нет.
   - И вообще, это зашквар, на. Ну типа тётя Оля может, и поехавшая. Но я типа помню, как она Юрцу домашние вафли во двор выносила и меня типа угощала.
   - Не хочешь - не надо, иди домой, - произношу я, не узнавая собственного голоса и продолжая разглядывать бинт.
   Меня посещает парадоксальная мысль: пытаясь убить собственное отражение, ты можешь разве что пораниться.
   Что-то сверху падает и катится. Феи бетона начинают вечернюю партию в боулинг, обкатывая дорожку из свай.
   Последнее другое "сейчас" на сегодня проступает из глубин памяти пятном влаги на потолке. Мне пять лет и я жду под дверью, пока в замке позвякивает ключ. Мама приходит с работы. Снаружи ноябрь, у меня ангина и два дня я валялся с температурой, но сегодня мне явно лучше и я жду маму, которая ушла в магазин. И мама заходит в коридор в своём берете и стареньком пуховике, ставит пакет и снимает сапоги.
   "Ты куда встал, принц? - лукаво улыбается мама. - Иди ложись. Быстро-быстро".
   Бабушки нет. Она поехала на дачу. Через много-много лет дачу вместе с участком купит аграрная фирма, а вырученные гроши пойдут на оплату операции и химиотерапии для Татьяны Игнатьевны. Денег не хватит, мне придётся ходить по банкам и выпрашивать кредит, получая отказ за отказом. Не потому, что я люблю бабушку, а потому что моя вечная надзирательница сказала, что мне нужно сделать. Но сейчас мне пять и я ничего не знаю о жизни, потому знаю гораздо больше, чем стоит.
   Я возвращаюсь в кровать. Мама приносит липовый чай с мёдом.
   "Мам?".
   "Что, мой принц?".
   "Расскажи сказку".
   - Та не, я типа так, для поддержания разговора, - тушуется Кива, возвращая меня в реальность. - Я - нормальный пацан и за слова отвечаю. Слыш, Арья, а ты серьёзно про сожрать? Ну типа он меня реально сожрать может?
   - Кто знает, - улыбается Старк, попыхивая вейпом.
   Я жду вопроса от Кивы о том, что мать - это святое, и как я так решился, но Кива молчит. Спасибо ему за это. Мне хватает собственных мыслей. Я повторяю себе: ты не видел эту женщину почти тринадцать лет; ты её не знаешь; она пыталась тебя убить. Это звучит так же убого, как и пассаж о том, что бабушка меня спасла.
   - Доброй ночи, - говорю я и выхожу в коридор.
   В комнате Татьяны Игнатьевны меня предсказуемо встречает разгром. Битое стекло едва заметно поблёскивает в темноте и хрустит под домашними тапочками. Упырям понравилось бы. Я падаю на матрац, хранящий формы чужого тела. Раньше я бы себе это не позволил, но это, в конце концов, просто кровать.
   "Мама, расскажи сказку", - повторяю я в другом "сейчас".
   "Какую сказку, мой принц? Про братца-кролика? Или, может, почитаем про храброго Юрко?".
   "Про короля".
   "Опять? - мама наигранно хмурится. - Ты её уже сам можешь рассказать".
   "Ну мам!".
   "Хорошо, хорошо. А ты пей чай и слушай...".
   И я слушаю слова, намертво опечатавшиеся в памяти.
   Далеко-далеко под сиреневым небом стояло чудесное королевство, где жили волшебные люди-звери и люди-птицы. Правил ими мудрый и справедливый король. Всех он мог помирить и всех - рассудить. И земли, и почести он давал каждому по заслугам. Виновных наказывал строго, но справедливо, а о щедрости его ходили легенды. Он был таким мудрым, что его мать-земля и отец-небо изготовили для него корону. Из костей.
   "Страшно?", - спрашивает мама в другом "сейчас".
   "Не-а", - я мотаю головой.
   А я-врослый слушаю воспоминание так, будто это поможет вернуться в прошлое, когда безглазые дяди стучали в окно, чтобы просто поздороваться. Прошлое, в котором мне ещё не нужно оправдывать собственное существование.
   Но король не был счастлив. Ни самоцветы, ни золото не могли его развеселить, а песни, которые играл его придворный музыкант на волшебной флейте, лишь раздражали короля. Потому что у короля не было детей и некому было оставить прекрасное королевство и передать волшебную корону.
   И в одно чудесное солнечное утро...
   - Безвкусица, мам. Штамп. Это штамп даже если говорить с иронией, - шепчу я сквозь годы матери, забыв, что в том сейчас мне пять и придираться к стилистике я при всём желании не могу.
   ...король оседлал своего верного боевого дракона и поехал к краю земли-матери, туда, где она соединялась с отцом-небом. И король спросил у родителей: "мать-земля, отец-небо, как вы создали меня?".
   И ответил ему отец-небо: "я собрал свои мысли - дождевую воду и крики птиц - и сделал из них твой дух". И сказала ему мать-земля: "я взяла корни, камни и чернозём - свои плоть и кости - и сделала для тебя вместилище".
   Король только больше опечалился, ведь он был из крови и плоти, как мы, и ему неоткуда было взять ни чернозёма для костей, ни криков птиц для мыслей. И поехал он в чёрный страшный лес. И в этом лесу встретил жуткую лесную ведьму. Ведьма сперва хотела его съесть, но увидев, как король печален передумала и спросила: "почему ты такой грустный?".
   "Потому, что у меня нет детей, - ответил король. - И мне неоткуда взять крики птиц для мыслей и корни для плоти".
   "Я помогу твоей беде, - ответила ведьма. - Ляг в сырую землю и когда корни врастут в твои кости, а кровь загустеет до чернозёма, ты сможешь слепить себе дитя".
   Король был в отчаянии, потому и лёг в мать-землю, из которой когда-то вышел. И так велика была его надежда, что сердце его не выдержало и разорвалось в груди. И тогда корни стали его костями, а плоть - чернозёмом, и мысли его разлетелись птицами и выпали дождём, и только корона осталась лежать рядом, на земле.
   А в это время по опушке леса проходили девочка с мамой. И мама сказала девочке: смотри-ка, какая корона. Примерь.
   И девочка надела корону, а корона приросла к голове - никак не снять. Мама девочки и мылила ей уши, и мыла ей голову холодной водой, и чего только не делала - всё бесполезно. Так и стала девочка ходить в костяной короне. А когда ей исполнилось восемнадцать, и девочка превратилась в красивую девушку, ей встретился человек-птица. Он поклонился ей и сказал: "приветствую, моя королева! Идёмте же в наше королевство". Потому что на самом деле король не умер, его душа жила в этой девочке.
   И тогда девочка, верней девушка, пошла вслед за человеком-птицей, который привёл её в волшебное королевство. И стала править в том королевстве мудрая королева. А потом королева вышла замуж за хорошего мужчину и родила наследника, самого прекрасного на свете принца, которому поклонились люди-птицы, и люди-звери. Даже отец-небо и мать-земля поклонились внуку. И тогда королева сняла с себя костяную корону и надела на голову сыну.
   - Не для моей возрастной категории сказочка была, - шепчу я-нынешний сквозь годы матери.
   "И они жили долго и счастливо", - говорит Королева Нигдени.
   "Мам, а что дальше?", - спрашивает у неё пятилетний принц.
   А дальше королевство рухнуло, - продолжаю я мысленно. - Дальше никаких "долго и счастливо".
   Вы уже всё поняли, правда? Я знал о Короле Нигдени ещё до того, как Персефона впервые упомянула некую книгу. До того, как Никита в своей привычной глумливой манере рассказал нам о книге и Короле. Я всё знал. Потому что мама рассказала мне сказку, а Татьяна Игнатьевна пояснила метафору. Всё это время решение наших проблем лежало буквально под носом. Но конечно же я просто не мог подумать о своей маленькой маме как о Королеве. Хотя, фактически, она сама в этом признавалась, причём не раз.
   Мысль переходит в тревожный сон. Я бегу куда-то, спотыкаясь и падая, а за мной несётся что-то неописуемо громадное, извивающееся, осклизлое как только-только поднятое со дна карьера тело покойника. И у этого чего-то - моё лицо, расчерченное паутинкой трещин.
   Я просыпаюсь трижды. Первый раз в пять утра, от того, что Персефона трясёт меня и спрашивает, где запасные ключи, всё ли нормально и почему я кричал. Второй раз - от боли в руке и цоканья когтей за дверью. Сперва я шарю возле кровати, пытаясь нащупать арбалет, совсем забыв, что я сплю не у себя, а потом неожиданно думаю: да чёрт с ним, если уже пришли, пусть жрут. Так что я переворачиваюсь на бок и отключаюсь уже во второй раз. В третий раз я просыпаюсь окончательно, и ещё некоторое время смотрю на пучеглазую Богородицу и вслушиваюсь в шум на кухне. Похоже, один безрукий пытается организовать завтрак, пока другой прохлаждается на диване.
   Только знаете, я как раз вспомнил, что ещё не закончил другую историю. Про героиню, отрубившую одну из голов дракона.
  

В Высоком Доме Мертвеца III

   Так вот, вернёмся к героине. То есть к Яне.
   Героиня давится зевотой. Чёрный порш кайен несётся вперёд по пока что полупустой трассе, обгоняя редкие маршрутки и подрезая легковушки. Салон заливает музыка.
   Вообще-то Яна ничего не имеет против тяжёлой музыки. Она и сама её слушала в юности. В основном из-за Никиты, конечно, но и после Высокого Дома Мертвеца в её наушниках иногда гремела то "Металлика", то "Король и Шут". Потом это прошло. Кататься в трамвае под аудиокниги оказалось продуктивней.
   Яна тихонько хмыкает, перебирая поступки, совершённые не из-за Никиты. Выходит достаточно, для того, чтоб липкий экзистенциальный ужас нереализованности ослабил хватку. В конце концов, она получила всё, что хотела. Осталась только одна последняя деталь: книга. Последний экземпляр, запрятанный глубоко в памяти бывшей пациентки.
   Какая нереализованность? Ещё скажи, что я тебе жизнь сломал, - говорит без слов Ник сквозь километры.
   Я тебя вообще убила, так что мы квиты.
   Их старая шутка, такой себе локальный мем, понятный только им двоим, заставляет Яну улыбнуться.
   Она его не убивала, конечно. Его убила книга. У Яны было достаточно времени, чтоб убедить себя в этом.
   Яна прикидывает: можно ли назвать всё, что она делает, местью? Если можно, похоже, ей пора сдаваться коллегам. Яна, в конце концов, привыкла думать, что мыслит здраво. А сверхценная идея дожившая до двенадцати лет никак не вяжется со здоровым мышлением.
   Осторожней там.
   Ты меня знаешь.
   Потому и прошу: осторожней там.
   Ты тоже.
   Ну, унитаз я пока не забил и квартиру не сжёг, так что я на высоте, осторожен как никогда и делаю всё от меня зависящее.
   Не забывай пить воду.
   Говорит мне человек, который что-то кроме кофе пил последний раз лет двадцать назад.
   Это не я двое суток, как ты сам выразился "радостно поблёвывала".
   Яна мысленно "закрывается" зеркалом Гезелла, обрывая "связь". Не то что бы это по-настоящему нужно. Просто ей гораздо комфортней думать в одиночестве, пусть даже и мнимом.
   - А нормального музла нет? - возмущается с заднего сиденья Олег, сосед Юры.
   Старк - прозвище чертовски подходит ему, сказать нечего - мерзко улыбается и делает звук громче. Смесь из симфонической музыки и лютого дум-металла на миг оглушает.
   - Я тебя не слышу, - орёт Старк, подрезая очередную БМВ.
   Машина подпрыгивает на выбоинах. Старк периодически сбавляет скорость почти до разрешённой, чтобы показать средний палец какому-нибудь сонному дальнобойщику. Дальнобойщики отвечают ему взаимностью. Один из них даже сигналит фарами и съезжает на обочину. Старк не останавливается.
   Адреналиновый наркоман. Или всё-таки гиперкомпенсация, - думает героиня и невольно вспоминает огромную любовь Никиты к фильмам ужасов, особенно тем, в которых есть всякие пришельцы или потусторонние твари. Он и при жизни любил подобное кино. Вначале она надеялась, что это первые признаки его скорого "возвращения".Надеялась она зря. Никита уже не был тем человеком, по которому она когда-то рыдала в душе. Зато он держал её за руку, когда от разрыва аневризмы неожиданно умерла мама. Это уже что-то да значило. Хотя надежда, сжавшаяся до размеров гречневого зёрнышка и забившаяся в самый дальний уголок сознания, конечно, никуда не делась. Она просто добровольно ушла с пьедестала значимости.
   Минут через пять Старку надоедает издеваться над Олегом и он всё-таки делает звук потише и переключает трек. Фонотеку Старка трудно охарактеризовать чем-то кроме фразы "смерть мозга". Теперь в салоне играют небезызвестные частушки "Сектора Газа".
   Последний раз Персефона слышала их в Высоком Доме Мертвеца, когда Гроб притащил откуда-то гитару и решил продемонстрировать всем свой скромный музыкальный талант.
   - С чего начнём? - спрашивает Старк.
   - С самого очевидного варианта, конечно, - отвечает Яна. - Проверим те Двери, о которых знаем. У меня дома, недавно открывшаяся в парке рядом с домом и на довоенном кладбище.
   - А когда очевидные варианты закончатся? Ты куда прёшь, дебил! - орёт Старк, когда подрезают уже его.
   - Когда закончатся очевидные варианты, предлагаю искать наугад.
   - Не обижайтесь, мадам, но херовый какой-то план, - замечает с заднего сиденья Олег.
   - У тебя есть лучше? - спрашивает Яна, запоздало понимая: это звучит издевательски, хотя ей на самом деле интересно.
   - С той толстой тёлкой сконтачиться можно, - повторяет Олег вчерашнее предложение Старка. - Не, ну как она нас попытается грохнуть, если книги нет?
   - Мудрее слов я от тебя ещё не слышал, - поддакивает Старк.
   Яна могла бы прочитать лекцию о проклятиях, но, учитывая скепсис Старка, она только потратит время. Потому она просто отвечает:
   - Попытаемся сами.
   К её дому они добираются уже к шести утра. Двор пуст, как череп в анатомичке. О буйстве чудовищ напоминают только сломанные качели. Из подвального окошка на неё с подозрением косится жёлтый блестящий глаз. Яна, игнорируя взгляд, шагает к подъезду с гордо поднятой головой.
   Открыв дверь в квартиру, Яна пропускает Старка и Олега вперёд и только потом заходит сама и стоит в коридоре, пока Старк не объявляет:
   - Вроде чисто.
   Яна запирает дверь и проходит в царство хаоса, в которое превратилась её квартира. Она переступает через поваленный стол и несколько склизких лужиц, а потом заходит в шкаф. Яна нервно ощупывает стенку и пальцы скользят по дереву, не желая проваливаться внутрь. Укол разочарования тут же сменяет азарт погони.
   Я и не предполагала, что всё окажется так просто, - думает она и только после этого объявляет, что Двери больше нет.
   Проверка парка так же не даёт результатов. Они втроём прочёсывают кусты с остервенением наркоманов, ищущих закладку, так, что получают неодобрительный взгляд от сонного дворника в оранжевой спецовке.
   Яна, конечно, не находит ничего. Олег находит дохлую личинку ползуна под акацией. Мёртвый монстр лежит в корнях дерева. Его склизкое брюхо вспорото, а внутренности громоздятся на земле студенистым комком дождевых червей.
   - Наши проходили, - комментирует находку Старк.
   Посмотри, - говорит Яна без слов через километры.
   А я предлагал поехать с вами. Не посмотрю.
   Никита, не ёрничай, пожалуйста.
   Он смотрит. Ощущение двойственности собственного восприятия заставляет мир покачнуться.
   Возле дерева была, - без слов объявляет Никита. - Но уже нет. Бедный слизняк, его, видимо, прищемило в процессе. Ну, земля стекловатой, как говорится. Ян, там в морозилке пельмени лежат, можно я возьму? Я бы у Юры спросил, но он ещё дрыхнет.
   Возьми, - отвечает Яна. - Есть яйца, макароны, гречка и остатки вчерашней пиццы, я заказывала. Только не переусердствуй.
   Я сама осторожность. Торжественно клянусь не жевать вилки и не облизывать побелку. Ян?
   А?
   Я тебе так вчера и не сказал. Я же тебя не позвал, когда из Нигдени вышел, потому что думал, этот дерьмоед рядом трётся.
   Не бери в голову. Всё хорошо.
   - Ну, Дверь тут была, - произносит Яна и это звучит как вердикт, хотя она просто передаёт чужие слова.
   - Дальше на кладбище? - уточняет Старк.
   Яна коротко кивает, и они возвращаются во двор, к припаркованной машине.
   Порш несёт их по улицам. Дважды Старк проносится на красный свет. Яне остаётся только удивляться, как у него до сих пор не отобрали права.
   - Один раз отобрали, - отвечает Старк на слова, которые она даже не собиралась произносить. - Пять лет, три врачебных комиссии - и ничего, вернули.
   - Эпиприступы? - спрашивает Яна.
   Сейчас у неё слишком хорошее настроение, чтоб возмущаться таким бесцеремонным вторжением в собственную голову. В конце концов, вчера она впервые за три дня смогла не только уснуть, но и с горем пополам проспать почти семь часов из личной нормы в восемь с половиной.
   - Нет. Глюки, - сдержанно пояснет Старк. - Но они сами прошли через три месяца после аварии. А вот доказывать это пришлось дольше.
   - И чё за глюки? - вдруг влезает в разговор Олег.
   - Да так, покойный прадед в углу палаты стоял и трупом мёртвого немецкого офицера помахивал. Маменька, конечно, говорила, что это и правда её дед за мной приходил, так сказать, из лучшего мира. Но консилиум в больничке оказался чуточку категоричней и в покойных родственников не поверил, - по интонациям Старка сложно до конца понять, шутит он или нет.
   Мимо проносятся дома. Пока ещё редкие прохожие спешат на остановки. Из дворов выезжают машины. Жизнь продолжается вопреки всему.
   - Думаешь, Юра вывезет? - озадачивает её Старк внезапным вопросом. - Может, ему и дальше с нами не стоит?
   - Я думаю, он способен вывезти ещё и не такое, - отвечает Яна.
   Вопрос только в том, что останется от его и так не самой крепкой психики, - добавляет она мысленно.
   Юра так и остался для неё тем мальчишкой из парка, который проходя мимо Никиты достал нож, чтобы через несколько секунд ощутить на шее холод травмата. Мальчишкой, который пересказывал историю отношений с бабушкой, избегая взгляда Янины Игоревны, психиатра и психотерапевта. Мальчишкой, который чаще писал ей в аську об успехах в учёбе и мнении о литературных героях, чем об очередной охоте на монстров. Мальчишкой, который поджигал упыриные логова и охотился в болотах на кикимор, вооружившись арбалетом и энтузиазмом. Мальчишкой, который приезжал к ним с Никитой ночевать после очередного скандала с бабушкой, пока не познакомился со Старком. Сейчас она может только надеяться, что здравый смысл в этом мальчишке победит упрямое желание доказать себе и окружающим что он не пустое место. Что он откажется идти с ними дальше. За Порог. Беда в том, что Яна хорошо знает этого мальчишку и его тихое упрямство.
   Яна, ты же на кладбище не поедешь? - так не вовремя спрашивает Никита.
   Именно туда мы и едем.
   Не надо. Ну или подождите меня, - тон несуществующего голоса становится смертельно серьёзным.
   Яна неизвестно который по счёту раз проникается всей иронией ситуации: психиатр слышит голос покойного возлюбленного в голове. Только голос. Всё, что от него осталось.
   Яна, слушай, там же Пасюк, а Пасюк наглухо отбитый, - говорит Никита.
   Сейчас утро, он спит.
   Он никогда не спит! Вообще никогда. Я же с ним неделю на кладбище жил.
   Да уж, в рейтинге недель та самая неделя могла бы получить звание одной из худших в жизни Яны. Хуже было только последние три дня. Тогда она всеми силами уговаривала себя верить в то, что Никита жив, но Старк с его инициативой потравить бабаев и эти косые взгляды Юры...
   И я тебя, - отвечает Никита на мысль, которую вообще-то не должен был услышать. - Но к Комиссару всё равно соваться не надо.
   Я знаю, на что иду.
   Просто напомню тебе список твоих достижений. Наткнулась на маньяка, гуляя в парке...
   Ты потом пробовал его съесть.
   Но я же на него не натыкался. Продолжим. Упала, споткнувшись о собственную ногу, и сломала запястье. Чуть не получила карандашом в глаз от психа...
   Больного.
   Главное тут - карандаш и глаз. Ещё немного и тебе бы пришлось покупать попугая и учить его говорить "полундра".
   Это обычные профессиональные риски. На улице любого из нас может сбить машина. Тем не менее, это не повод сидеть дома.
   Получила сотрясение, когда пыталась отобрать у вора мобильник, причём даже не свой, - продолжает перечислять Никита. - Заблудилась в торговом центре, пока искала родителей заблудившегося ребёнка. Мне дальше перечислять? Я ещё много позорных случаев помню.
   Всё в порядке. Я не одна. Ты им не доверяешь?
   Олегу точно не доверяю. Вообще никогда не доверял таким стереотипным гопникам. Мне кажется, что они что-то скрывают. Какую-то одну большую кошмарную тайну.
   Всё хорошо. Я быстро бегаю.
   Прости, но нет, не быстро. И выдыхаешься ты меньше, чем за минуту. Когда бросать курить будем, кстати?
   Старк сбавляет скорость и сворачивает на узкую пустую дорогу. Из-под зарослей деревьев проглядывает невысокий красный кирпичный забор.
   - Хочу предупредить, чтоб это не стало неприятным сюрпризом, - говорит Яна. - На кладбище живёт монстр. Если точнее, Пасюк. Антон, если помнишь, Никита о нём рассказывал. И Пасюк очень не любит людей. Но, к счастью, чаще всего его нелюбовь проявляется в нежелании выходить из склепа.
   Только если он не голоден, - добавляет Никита.
   - А я думал, монстры на кладбищах встречаются только в плохих ужастиках, - хмыкает Старк. - Ладно, учтём.
   - А Пасюк - это типа как крыса? - интересуется Кива.
   - Типа того, - отвечает Яна, хотя в этом, конечно, нет необходимости.
   - Это чё, гигантская крыса, получается?
   - Скорее... - начинает Яна. - Скорее он похож на человека. Очень похож.
   - Как Ник? - уточняет Старк.
   - Нет. Гораздо сильнее. У него нет ни карманного измерения, ни когтей. Он даже по потолкам не ходит. Наверное.
   - Тогда не страшно, - резюмирует Старк.
   - Проблема в том, что его, похоже, невозможно убить, - поясняет Яна, борясь с желанием закурить прямо здесь. - А ещё он...
   Отбитый, - подсказывает Никита.
   -...крайне нервный и убеждён, что питаться может только человечиной. Но, повторюсь, чаще всего он просто торчит у себя в склепе и пересказывает по памяти какие-то идиотские стишки.
   Старк кивает и останавливает кайен возле пары огромных, выкрашенных в зелёный мусорных баков.
   На кладбище, конечно, никого нет. Мало кому пришло бы в голову приезжать на кладбище с утра в четверг. На противоположном конце погоста лениво побрехивают собаки, но их лай не может окончательно пробить толстую броню тишины, повисшей над этим местом.
   Яна выбирается из машины под тень раскидистых вязов и туй. Она запахивает куртку и ёжится.
   Не люблю кладбища, - мысленно жалуется она, вспоминая, как по очереди посещала четыре могилы. Четыре пустых могилы с надгробиями, которые казались тогда бутафорскими декорациями. Над пустыми могилами не должны стоять гранитные плиты.
   Ничего. Я тут, - говорит Никита.
   Конечно, он не тут, но от этого определённо становится чуть проще. Яна думает о книге, представляя червей, падающих из разрезанной обложки, и, сжав кулаки, уверенно шагает в сторону старой части кладбища. Старк и Олег идут следом.
   Конечно, Яна думает и о том, что сейчас вместо книги - живой человек, её бывшая пациентка, которой она, ещё наивная, только переведшаяся на работу в острое отделение, поначалу искренне пыталась помочь. Конечно, ничего не вышло. Поначалу Ольга Сёмушкина даже проявляла какие-то признаки улучшения. Например, начала иногда вставать с кровати и перестала сопротивляться, когда санитарки пытались её накормить. Ступор вернулся в полном объёме спустя пару месяцев, не смотря на стимуляторы и сокращение списка нейролептиков до трёх. Яна хорошо это помнит. В конце концов, именно случай Ольги Сёмушкиной научил её одной простой истине: иногда нужно просто признать своё бессилие.
   Однако сейчас, пока почва влажно чавкает под ногами, Яна пытается вспомнить не назначения, а собственную реакцию. Подкатывала ли к горлу знакомая волна тошноты при взгляде на Сёмушкину? Думала ли она о бледных жирных опарышах и отрезанных гангренозных конечностях? Хотелось ли ей взять ружьё и...
   Археологические раскопки в недрах памяти подкидывают однозначный ответ: нет.
   Егор Сергеевич, тогда ещё заведующий, отзывался о пациентке с презрением и, передав историю болезни своей начинающей подчинённой, сообщил без экивоков: Сёмушкина пыталась повесить собственного сына. В голосе заведующего скользило хорошо замаскированное презрение. Три недели после этого Яну то и дело посещали подозрения, что назначение пяти нейролептиков за раз и лития сверху - осознанное наказание для несостоявшейся детоубийцы. Позже, когда в отделение приехала больная с послеродовым психозом, утопившая трёхнедельную дочь в ванной, подозрения Яны оформились в уверенность. Егор Сергеевич, тогда ещё заведующий, лично вёл эту пациентку. Через месяц больная навсегда покинула Серый Дом, отправившись из него прямиком в крематорий. Злокачественный нейролептический синдром, - мысленно говорила Яна, пока заведующий старательно выписывал в посмертном эпикризе другой сопутствующий диагноз: ОРВ, пиелонефрит, гипертермический шок.
   В онлайн-изданиях и в городской группе Вконтакте мелькнула парочка постов, полных ликования. Пока заголовки кричали о наказанной детоубийце, а заведующий писал объяснительные, Яна писала в министерство здравоохранения анонимные сообщения о злоупотреблении. Конечно, её имейлы проигнорировали. Никита тогда предлагал придушить заведующего и скормить его бабаям. Яне стоило огромных усилий отказаться.
   Оправдываешь психов? - спрашивает Никита.
   Их оправдывает суд, признавая невменяемыми. А я просто стараюсь помнить о том, что они люди, - отвечает Яна, раздвигая ногами молодую крапивную поросль и пробирась между кустов.
   Хотя бы с ним она может быть откровенной. И только ему может честно сказать, что думает о пациентах.
   А как же мамка Юры? - спрашивает Никита. - Она же мир хочет уничтожить.
   Ветки царапают руки. Кольца с оккультными символами, расчерченные полосами пайки, едва слышно позвякивают.
   Она отказалась от убийства человека, который этого явно заслуживал. Сможет ли она убить Сёмушкину? Стать причастной к её гибели хотя бы косвенно?
   Глупый вопрос, - думает Яна, выбираясь из зарослей и шагая мимо надгробий с полустёршимися именами и датами прямо к заброшенной часовенке. - У меня нет выбора. Ни у кого из нас нет выбора. Иногда ты не можешь ничего сделать, Сёмушкина меня именно этому и научила. Интересно, может, это "нет выбора" и "я спасаю мир от чудовищ" говорил себе и Егор Сергеевич, повышая той девушке дозу аминазина?
   Нет, - тут же возражает она сама себе. - Он сознательно доводил невменяемых пациенток до ступора и нейролептического синдрома... но разве Сёмушкина вменяема? Её давным-давно лишили дееспособности. Та девушка утопила своего ребёнка, потому что писхоз подсказал ей: её дочь - воплощение антихриста и её нужно окрестить в кипятке, чтоб она стала нормальной. А Сёмушкина хочет уничтожить мир, потому что книга - ментальная опухоль, заразная шизофрения - подсказывает ей: мир - воплощение боли и абсурда, нужно только открыть двери, чтоб он стал нормальным. Но...
   Ну давай я тебе накину пару отличий. Во-первых, ты гораздо красивей Егора Сергеевича, - подсказывает Никита. - Во-вторых, ты собираешься убить только её грёбанное величество по понятным причинам. А твой заведующий просто пришибленный.
   Спасибо, - мысленно отвечает она.
   Егор Сергеевич ненавидел только детоубийц. Когда в Серый Дом должен был приехать на освидетельствование известный маньяк, Упырь с Лесного, как окрестили его газеты, заведующий предупредил об этом врачей на утренней пятиминутке спокойно и буднично. Словно речь шла не о человеке, убившем по меньшей мере пятерых мужчин и двух женщин, а об очередном восемнадцатилетнем симулянте, направленном из военкомата.
   Яна мотает головой, закуривает, и останавливается, высматривая среди надгробий, поросших мхом, нужное. По тёмно-зелёному покрову мха и камням ползают виноградные улитки. Весна аномально тёплая и влажная, так что им сейчас вполне комфортно.
   Старк шагает за Яной, Олег остаётся караулить у кустов.
   Посмотришь? - спрашивает Яна мысленно. - Я не помню, которое.
   Конечно.
   Снова возникает чувство двойственности, как будто через её глаза сейчас смотрит не только она, но и другой человек.
   Какое "как будто", - поправляет она себя. - Мы и правда смотрим вдвоём. Это эхо чужих визуальных образов.
   Ага, то есть я для тебя просто эхо? Ну всё, женщина, я долго это терпел, но пора заканчивать этот фарс. Я забираю кота и квартиру, а ты, так и быть, оставляешь себе детей.
   Яна улыбается, хотя ни вязы, ни туи, ни заброшенные могилы, поросшие густо-зелёной крапивой и пыреем к этому не располагают. Детей у них, конечно, быть не может. Они - разные биологические виды. Когда-то она долго размышляла, можно ли считать их связь перверсией. Потом перестала.
   Котёнка, правда, она как-то пробовала завести. Его пришлось отдать через неделю. Пушистый полосатый комочек почти всё время провёл в углу, из которого шипел то на шкаф, то на Никиту. Собаки реагируют на монстров и близость Задверья проще, но собак Яна недолюбливает.
   Это ты просто их готовить не пробовала, - снова вклинивается в её мысли Никита. - Ян, не с той стороны. Обойди часовню.
   Она послушно обходит запущенное здание, вокруг которого воткнуты колышки. Порванная в нескольких местах заградительная лента, судя по количеству пустых бутылок, не смогла произвести нужного впечатления на местных забулдыг.
   Старк и Олег, молчаливые, как охрана президента, следуют за Яной.
   Можем попробовать взять щенка, - мысленно говорит она Никите. - Когда разберёмся с Королевой.
   Алабая?
   Чихуа-хуа.
   Но в нём же мяса на один укус! Давай тогда сову. Люблю сов. Самые тупые птицы среди хищных и при этом символ мудрости.
   Сову кормить дорого. Давай попугая. Чтоб орал с утра.
   И гадил на головы?
   Само собой, и гадил на головы.
   Но глаз тебе так и не выбили. Не пойдёт.
   Никакого попугая они заводить, конечно, не будут. Но этот разговор - это всё равно что когтистая чёрная рука, сжимающая её ладонь. Она помнит пустые могилы и надгробные камни, которые поставили только через пять лет, когда жителей Высокого Дома Мертвеца признали погибшими.
   - Ну чё там? - не выдержав спрашивает Олег.
   Яна подходит к нужному надгробью, на котором нет ни мха, ни улиток. На могильной плите из белого мрамора почти невозможно различить букв - их стёрла стихия.
   Здесь? - мысленно спрашивает она.
   Да, но, похоже, и тут закрыто.
   Яна шарит руками по мху и качает головой. Нет, она, конечно, доверяет Никите. Может, даже больше, чем себе. Но удостовериться никогда не помешает.
   - Зато покатались, - говорит Старк, доставая вейп и садясь на надгробие в форме ствола дерева с обрубленными ветками. - Куда дальше?
   - Дай подумать пару минут, хорошо? - просит Яна.
   Какое пару минут, - возмущается в её мыслях Никита. - Входа нет, даже бабаячьего, уходите. Яна, блин, не испытывай судьбу, а то я тебе ухо откушу.
   Дай подумать, пожалуйста, - отвечает она, снова мысленно отгораживась зеркальной ширмой.
   - Красиво, ёпта, - бормочет Олег и тут же прицельно харкает на ползущую по крапивной поросли улитку. - Ну типа кладбище, но всё равно красиво.
   Яна могла бы с ним поспорить. Определённая мрачная эстетика у этого места действительно есть. Но тени чешуйчатых туй вплетаются в молодую крапивную поросль щупальцами и удавками, а улитки ползут по могильным плитам, оставляя склизкие лунные дорожки следов, и в них поблёскивают невидимые буквы: беги отсюда, тебе тут не рады. Ты слишком живой, слишком настоящий.
   После смерти хочу кремацию, - говорит она Никите, убирая ширму.
   Ты уже говорила. Раз десять. А я уже предлагал продолжить этот разговор лет через пятьдесят.
   - Дальше, наверное, попробуем в заводской район, - наконец отвечает Яна. - Там должен быть ещё один разлом возле восемнадцатой школы, но, если честно, лично я его не видела. Попутно будем смотреть по сторонам. Вдруг повезёт.
   - А если не повезёт? - уточняет Старк, выпуская облачко пара. - Может, сразу к Диане?
   Сразу обратиться к Диане Яна не может. Как обращаться к женщине, которая ни разу не поблагодарила тебя за спасение, зато из года в год писала тебе во все соцсети то уговаривая отдать книгу, то открыто угрожая? Яне и в первый раз не хотелось связываться с Дианой, но пришлось. Сама бы она ни за что не нашла Дорогу Чудовищ. Фокус с поиском людей на небольших расстояниях она ещё могла провернуть, но всё остальное лежало далеко за гранью её скромных возможностей.
   Когда она только-только увлеклась оккультизмом - из-за Никиты конечно, а не из любви к неизведанному - папа сказал ей, что из монстроводов не получаются ведьмы, а из ведьм выходят плохие монстроводы. Конечно, папа оказался прав.
   - Вначале попробуем сами, - отвечает Яна.
   Ау, не испытывай судьбу! - говорит Никита из квартиры Юры. - Быстро, давай оттуда, потом покуришь.
   - Слыш, дед, чё зыришь? - резко спрашивает Олег у кого-то. - А ну свалил отсюда, на.
   Яна оборачивается. В голове звучит какофония из ругательств Никиты. Он уже знает, кто стоит, прислонившись к стене часовни, возле табличек "Закрыто на реставрацию" и "посторонним вход воспрещён".
   То, что сверлит их взглядом, очень похоже на бездомного. Порванные на коленке джинсы перепачканы в могильной грязи. На нём две куртки, одна надета поверх другой и рукава верхней, буро-коричневой, скалятся бахромой ниток. На голове у клошара - вязаная шапочка неопределённого цвета, лицо закрывает грязная одноразовая маска. Когда-то давно Яна видела глазами Никиты, что прячется под этой маской.
   - Дед, ты не понял, на? - интересуется Олег. - Ты чё, глухой?
   Яна поднимает руку, предупреждая Олега о необходимости молчать. Сосед Юры гораздо понятливей, чем может показаться на первый взгляд. Он замолкает тут же. Краем глаза Яна видит, как Старк достаёт из-под куртки пистолет. С глушителем. Умный мужчина, нечего сказать. Встреть его или кого-то похожего Яна в свои двадцать...
   - Ходят-рыщут словно звери, двери ищут, ищут двери. А нету дверей. Другие тоже искали - не нашли, закрыто, - нараспев произносит бомж. Его голос, надорванный, скрипучий и вместе с тем дребезжащий, похож на звук, с которым напильник проходится по листу железа.
   Старк поднимает пистолет и стреляет дважды. С двумя негромкими хлопками в шапочке бездомного появляется пара аккуратных дырочек. Ну да, он гораздо раньше Олега заметил нечеловеческие золотые глаза с узкими точками зрачков.
   - Ты чё, на... - начинает Олег и замолкает, так и не закончив.
   Пасюк, он же Комиссар, легенда мира чудовищ, пошатнувшись, нелепо взмахивает руками, словно пытается взлететь, но так и не падает. Старк коротко сдавленно ругается. Конечно, Яна его предупреждала. Но перерождённый человек, который так запросто продолжает двигаться с двумя пулями в голове, способен деморализовать кого угодно.
   - А теперь извините, но вы бы знали, как жрать охота, - доносится из-под маски.
   Комиссар делает шаг вперёд. Он никуда не спешит. Он доволен произведённым эффектом. Яна, конечно, не Старк, ей такие способности и не снились, но сейчас она отчётливо понимает ход мыслей покойного комиссара. Пасюк хорошо знает, что такое ступор, и что напуганную или удивлённую жертву ловить гораздо проще. Чего он ещё не знает, так это того, с кем решил связаться.
   Олег наклоняется, подхватывает с земли увесистый обломок кирпича и метко бросает его в голову Пасюку. Комиссар охает и снова теряет равновесие.
   - Врассыпную! - командует Старк не открывая рта, чего, похоже, сам не замечает.
   Решение здравое. Пасюк, может, и игнорирует огнестрельные ранения в голову, и умеет передвигаться вдвое быстрей человека, но гнаться за троими одновременно он не способен. Скорей всего, его это дезориентирует. На пару секунд, но этого может и хватить.
   И Яна бежит, так быстро, как, кажется, никогда не бегала. В правом боку почти сразу же начинает болезненно пульсировать. Лёгкие горят, словно она вдыхает не воздух, а морскую воду.
   А я говорил, - мрачно констатирует Никита в голове. - Быстро к машине.
   Без Старка это не имеет смысла. Ключи у него.
   Хотя бы закроешься.
   Думаешь, он стекло не выбьет?
   Думаю, не успеет.
   За спиной раздаётся треск. Словно кто-то огромными прыжками передвигается по заброшенной части кладбища. Яна пробегает мимо разрисованных вандалами надгробных плит и останавливается у склепа, чтобы отдышаться.
   Не останавливайся.
   Мне уже не двадцать три.
   Но ещё не семьдесят пять. Ещё скажи, что ты слишком стара для этого дерьма.
   Яна усмехается и снова бежит, хотя кислорода отчаянно не хватает, а сердце колотится где-то в горле.
   - Куда побежал, чепушила?! Стопэ, петух! Порешаю, на! - орёт Олег откуда-то слева.
   Раздаётся глухой звук удара и утробный вой. Трещат ветки. Яна бежит, хотя, казалось бы, сил у неё не хватает даже на глубокий вдох. Собаки больше не лают. Видимо, они решили спрятаться подальше. И правильно сделали.
   Она запрыгивает в запаркованную у мусорного бака машину первой, захлопывает дверь и прячется под заднее сиденье. Если Пасюк гнался именно за ней - какой смысл львице гнаться за сильными молодыми самцами антилопы, когда есть старая больная самка? - есть некоторый шанс, что он её не заметит. С обонянием у него, как говорил Никита, всё даже хуже, чем с головой.
   Яна заставляет себя вспоминать, чтобы отогнать запоздалую панику.
   Их давние попытки втереться к покойному комиссару в доверие, предсказуемо кончились плохо. Или Никита случайно назвал вслух Пасюка кладбищенским голблином, или у мёртвого комиссара само по себе случилось обострение, только закончилось это потасовкой и разбитой головой. Причём, не только Пасюка. Тогда Яна впервые поняла назначение роговых выступов, покрывающих голову Никиты. Они служили не для красоты. Они защищали проломленный в прошлой жизни череп.
   Собственно, это одна из причин, почему ты сидишь дома, - мысленно сознаётся Яна.
   Да я уже понял. Хотя на меня он бы точно отвлёкся.
   И вы бы гоняли друг дружку по кладбищу до нового года. Если бы он не догнал тебя раньше. А он бы догнал. А ты и так не в лучшем состоянии.
   Ну и ладно. В другой раз его убью.
   По-моему, мы уже проверили, что это невозможно.
   Ты иногда настолько душная, что даже страшно. Постарайся дышать потише. Обоняние у него не очень, а вот слух отличный.
   Дверца каена открывается. На водительское сиденье падает Старк. Со второго раза он вставляет ключ в замок зажигания. Мотор урчит кошкой. Яна вылезает из-под сиденья.
   Дверца рядом с ней хлопает, в машину вваливается Олег.
   - Гони-гони-гони! - орёт он, помахивая ржавым прутом, явно выломанным из оградки, заставляя Яну отодвинуться.
   Незамысловатое оружие Юриного соседа перемазано чем-то липким и влажно алым. На конце прута болтается вырванный золотой нечеловеческий глаз. Ниточка нерва похожа на червя. Зрачок по-прежнему мерно пульсирует. Тонкая плёнка - кусок оторванного третьего века - подёргивается.
   К машине огромными скачками приближается существо, которое по-прежнему похоже на простого бездомного, только маски на его лице больше нет. До того, как Старк утапливает педаль газа в пол, Яна успевает рассмотреть широкую - от уха до уха - кривую щель рта и кровавую дыру на месте правого глаза.
   - Дрын спрячь, - советует Старк, лихо разворачивая машину.
   В зеркале заднего вида мелькает размытый силуэт бывшего комиссара. Олег послушно пристраивает оружие между коленками и пристёгивается.
   - Как ты ухитрился выбить ему глаз? - спрашивает Яна.
   - Да херанул просто посильнее, - смущённо отвечает Олег. - Он даже вырубился, правда, типа, ненадолго.
   Определённо у этого юноши есть потенциал, о котором он и сам не подозревает.
   - Ну типа он передо мной выпрыгивает и такой говорит: молодой, жилистый, вкусный, - Олег пытается сымитировать интонации Пасюка, но получается у него плохо. - А потом типа, говорит, последнее слово. А я ему такой типа: смотри, чепушила, есть два стула. А он мне: чё? И подвис. А я ему: через плечо! Ну и херанул.
   - Удивить и смутить его и заставить отвлечься - это потрясающий ход. Очень умно и изобретательно. Ты молодец, - хвалит Олега Яна. Не столько из-за изобретательности, сколько из жалости. Всё в Олеге, от позы, до жестов буквально кричит, что его хвалили немногим чаще Юры.
   Уши Олега, торчащие из-под кепки, едва заметно краснеют.
   Парню срочно нужна другая социальная среда, - думает Яна. - Срочно. Не все эти блатные понятия, а нормальный здоровый коллектив со здоровыми ценностями.
   - Приколитесь, - говорит Олег, глядя через плечо, - а он за нами ещё бежит.
   Яна оборачивается. Бывший комиссар действительно несётся за ними на четвереньках. Отстаёт он, впрочем, довольно быстро. Даже монстры не могут переплюнуть человеческие изобретения.
   Сбавляют скорость они только через полчаса. Олег долго, хоть и незамысловато ругается, а потом пытается закурить в салоне, но прячет сигарету и зажигалку, едва заметив косой взгляд Старка.
   - Ну как, продолжаем дальше искать, или всё-таки позвонишь Диане? - спрашивает Старк, пока они стоят на светофоре.
   - Антон, ты когда-нибудь слышал расхожую фразу "бывших наркоманов не бывает"? - спрашивает Яна вместо ответа.
   Она ненавидит это выражение. Яна вообще не любит социальные стигмы. Но доля правды в этой фразе есть.
   - Допустим, а к чему это?
   - К тому, что книга буквально вызывает зависимость. Не героиновую, конечно, но... скажем так, ты будешь брать в рейд на наркопритон наркомана только-только из реабилитационного центра?
   - Да ну на такие расклады, ёпт, - вклинивается Олег. - Я не стал бы, на.
   - Если он точно знает, где тайный ход в притон, то почему бы и нет? - пожимает плечами Старк. - Книгу она не забёрет. Она же никак не влезет в голову к Королеве. Так что мы в полной безопасности. Сомневаюсь, что живой человек будет влиять на других так же как "Двери и пороги". Ты же говорила, что лечила... эту Сёмушкину. Желания придушить её у тебя не возникло. Думаю, в таком варианте эта ваша идея заражает преимущественно монстров. Я бы даже порадовался, если бы только нам из-за этого конец света не... подсвечивал.
   - А если нет? Ты готов убить человека?
   - Нет, - не колеблясь признаётся Старк. - Но я готов спасти мир. А ты? Готова убить человека? Потому что если ты права, и мать Ю... Королева действительно влияет и на людей, и на монстров, это придётся сделать тебе. Ты же одна с подтверждённым иммунитетом к ментальным наркотикам.
   - Не знаю, - честно отвечает Яна. - Если честно, мне никогда не нравились морально-этические задачки. Все вот эти "переехать поездом одного или десятерых?". Я на этот вопрос всегда отвечала, что кому-то в поезде стоит дёрнуть за стоп-кран. Но я обязана уничтожить книгу.
   Если конечно, - мысленно добавляет она, - за годы "иммунитет" не исчез, не выветрились антитела. Потому, что если "Двери и пороги" - это и вправду ожившая в Нигдени разумная идея бессмысленного насилия, если всё действительно так, и я сейчас думаю, как буду убивать человека, от иммунитета не осталось решительно ничего.
   Не накручивай себя, пожалуйста, - произносит без слов Никита, каким-то образом ухитряясь копировать её привычные интонации.
   - Значит, ты готова, - выносит вердикт Старк.
   - Ну и типа я на подхвате, если чё, - снова влезает в разговор Олег, рассматривая золотой нечеловеческий глаз. - Слышь, Арья, а открыть окно, чтоб глаз выбросить типа можно? А то мне стрёмно с этой штукой ехать. Она типа ещё живая, на пацана отвечаю.
   И, не дождавшись ответа, он открывает окно и швыряет золотистый глаз комиссара на дорогу. Глаз подёгривается, прежде чем лопнуть под колёсами проезжающей мимо шкоды.
   - Слышь, а чего твой рогатый ещё чего-то отстреливает по жизни, а этот вообще невменос полный? - спрашивает Олег уже у Яны.
   Она охотно объясняет Олегу, как появляются разумные монстры и почему часть из них сходит с ума. Это лучше, чем думать о том, что ей, возможно, придётся убивать бывшую пациентку собственными руками.
   Следующий час они кружат по городу, периодически останавливаясь то у закрытого гаражного кооператива, то у детской площадки. Никита смотрит сквозь глаза Яны, отмечая места, где ещё недавно открывались Двери.
   У школы, конечно, никакой Двери уже нет, только следы, которые Никита, принёсший из прошлой жизни только эту "чуйку", пару фраз и любовь к фильмам ужасов, находит сразу же.
   Тогда героиня думает: а чёрт с ним. Вариантов больше нет.
   Она обходит машину, закуривает и звонит Диане. Теперь уже со своего номера, который столько лет старательно скрывала от второй девушки, выбравшейся живой из Высокого Дома Мертвеца. Никто ведь не станет в здравом уме давать наркоману телефон дилера, пусть и бывшего.
   Ты серьёзно? - спрашивает Никита.
   Сама не знаю, - отвечает Яна, вслушиваясь в гудки. - Но Старк, в смысле Антон уверен, что она помнит, как открыть Дверь. Учитывая, как он отлично, сам того не замечая, ковыряется в головах у других людей... мда, мне б такую способность. Может, я бы раньше поняла про Сёмушкину...
   Ян, Диана только один ритуал видела, - замечает Никита.
   Значит, нам остаётся надеяться, что она видела его до конца. Как у вас там?
   Нормально. В ютуб залипаю.
   - Алло? - раздаётся в трубке после пятого гудка.
   - Ты всё ещё хочешь книгу? - спрашивает Яна, хотя больше всего ей хочется сбросить вызов.
  

Жил Король Нигдени V

   Наверно, я уже утомил вас этими долгими преамбулами. Но, понимаете ли, мне проще начинать с чего-то отстранённого, вроде бы не имеющего отношение к истории. Если честно, я просто пытаюсь отвлечь внимание от себя. Любая история начинается с рассказчика, вы помните, да?
   И она снова начинается с меня, по-прежнему лежащего на продавленном матраце в спальне Татьяны Игнатьевны. Рука пульсирует тупой болью. Может, упыриные когти в котельной действительно прошлись по мне не так сильно, как мне казалось? Я ощущаю себя так, словно меня пропустили через мясорубку, а получившийся фарш слепили в подобие человека. Только не подумайте, я не жалуюсь, просто констатирую факт. И факт в том, что так паршиво в последний раз мне было в пять лет, когда я последний раз болел ангиной, то есть тяжело болел вообще в последний раз.
   Смешно, но ещё год назад я думал, что примерно тогда из меня и сделали Короля Нигдени. То, что я ничего не помнил об участии в ритуале, ещё ничего не значило. Ник, к примеру, тоже не помнит о моменте своей смерти, но факта смерти это не отменяет.
   За дверью цокают когти. Я заставляю себя сесть на кровати и бессмысленно таращусь на Богородицу, так, словно надеюсь выиграть у неё в гляделки. Всяко лучше, чем думать, что бы было, покажи я дневник Татьяны Игнатьевны Персефоне ещё пару недель назад. Впрочем, пару недель назад Татьяна Игнатьевна мне вряд ли призналась бы в том, что сделала с мамой.
   Я пытаюсь представить, как моя маленькая мама открывает глаза в палате, осознавая: она снова может думать. И она думает до тех пор, пока в голове не щёлкает, как выразился Ник, невидимый тумблер. Не тот, что встроен в костяную корону черепа после ритуала, а другой. Книга говорит с ней, мастерски имитируя явления голосов в голове, как делала это всегда. Книга шепчет: вставай Оленька, тебя ждут волшебные люди-звери и люди-птицы, ждут мать-земля и отец-небо, ждёт твой прекрасный сын, выстраданный наследник.
   Фантазия - очередная история рассказанная самому себе - оказывается слишком плоской и неправдоподобной. Так что я почти радуюсь стуку в дверь, но вся радость тут же проходит, когда я вспоминаю, с кем остался.
   - Юр, ты там случайно не умер? - спрашивает из-за двери Никита.
   Помните, я говорил, что молчание - самое человеческое свойство? Ну так вот, на бывших людей, то есть монстров, это правило не распространяется. То есть, может, и распространяется, но не на всех. Нет, я, конечно, понимаю, что когда с тобой долгие годы говорят только случайные тролли из интернета и Персефона, сохранить в себе человеческое очень трудно. Даже то, что Персефона отличный собеседник, не спасает. Но окажись я в подобной ситуации, я бы молчал и слушал.
   С другой стороны, я знаю не хуже Персефоны: Ник вполне может вести себя нормально. В конце концов, ещё год назад он советовал мне книги. Даже скидывал кое-что из своей электронной библиотеки. В другом "сейчас" мы увлечённо спорим о том, можно ли считать драконов из "Песни льда и пламени" метафорой ядерного оружия.
   - Не притворяйся, что умер, я слышу, как ты дышишь. И слышу, что ты не дрочишь. Я у тебя пельмени взял. На тебя сварил, уже остыли и слиплись, так что я доем и ещё сварю.
   Меня тянет сказать, что монстр может этими пельменями хоть подавиться, мне в общем-то не жаль. Но я молчу. Не из-за того, что молчание - самое человеческое, что есть в мире. Просто рука ноет, над правым глазом пульсирует тупая игла боли, а во рту пересохло.
   Я снова пытаюсь представить, как мама, которую давно уже никто не привязывает к койке, встаёт. В их палате стоит единственная запирающаяся дверь, так что маме никто не мешает. Она разминает ноги, а голос книги - идеи, рождённой в нашем мире, но обретшей волю в Задверье - нашёптывает ей о том, что тут есть Двери. Весь мир сделан из Дверей и порогов. Ей нужно просто произвести определённые манипуляции, до которых человек в здравом уме не додумается. И мама послушно выполняет волю книги и выходит за Дверь, прихватив с собой "подружек" - старушку с деменцией и девочку-подростка с бредовым расстройством. Может, это её личная инициатива, а может, так ей велит книга. Кто она такая, чтоб не выполнить приказ? Всего лишь Королева.
   Впрочем, это всё домыслы. Я не знаю и не могу знать, что произошло в палате серого дома в прошлую субботу. В конце концов, об этом некому рассказать. Скорей всего, я не услышу этой истории, а, следовательно, и рассказать её не смогу. Некоторые истории так и остаются загадками для всех, кроме их непосредственных участников.
   Весь вчерашний день кажется сюрреалистичным сном, о котором лучше не вспоминать, но ты то и дело возвращаешься к событиям, выстроенным в подобие логической цепочки твоим подсознанием, не зная, что с ними делать.
   Я заставляю себя встать, и, аккуратно переступая через осколки, выйти из комнаты.
   Интересно, что сейчас делает Королева? Что нашёптывает ей книга, крепко угнездившаяся между зубцов костяной короны черепа? Знает ли она, что я собираюсь прийти к ней, только чтоб оправдать собственное существование и, если это понадобится, прикрыть дорогих мне людей?
   А, может, мне и правда лучше не вмешиваться? Прийти к маме, упасть перед ней на колени и просить прощения, за то, что не шагнул вперёд с табуретки, не повис в петле шарфа, взлетая высоко-высоко, выше сосен в лесопосадке, выше небоскрёбов, выше спутников и МКС. Она помилует всех, и Персефону, и Старка, и Киву, и, может, даже Никиту. Достаточно только попросить. А мир... ну а что мир? Смерть - не только конец, но и начало. На могилах прорастает трава, атомы взорвавшихся звёзд складываются в новые причудливые конструкции планет. Может, когда грань между Нигденью и нашим миром сотрётся, люди без тени будут махать на улице детям, упыри начнут охотится на бродячих собак и бешеных лисиц, а перерождённые монстры - работать аниматорами и сниматься в фильмах ужасов.
   - Да ни хрена подобного, - говорю я себе.
   - Ты что-то сказал? - орёт с кухни Никита.
   Мне остаётся только порадоваться, что обычные люди не видят и не слышат его. Благослови несуществующий бог эту обычность, вечное счастье не видеть и не замечать. И я не помню в какой по счёту раз пытаюсь представить это неведенье, эту блаженную слепоглухонемоту, это счастье длинной в жизнь. Никаких чудовищ. Никаких Дверей и порогов.
   Знаете, меня всегда удивляли карикатурные предатели из фильмов, бросающие друзей исключительно по прихоти режиссёра. Их багаж мотивации скуден до безобразия: личная выгода, полумифическое высшее благо, родня и любимые, переметнувшиеся на сторону зла, или вообще приказы какого-нибудь супер-злодея. Я не хочу им уподобляться. Это всё-таки штамп. Но, как я говорил, от штампов никуда не деться.
   Потому я иду сперва в ванную, а потом к себе. В этот раз одеяло с пола убрали. Заодно кто-то - Персефона скорей всего - подмёл в комнате. У шкафа, подпирающего стенку, валяется пара рюкзаков и оружие. Я даже не пытаюсь представить, как Старк протащил наш арсенал в дом незаметно для окружающих. Думать о том, как мы будем нести это добро до машины, я тем более не хочу. Не представляю, как можно незаметно вынести из квартиры два автомата, пистолет и набор ножей.
   Скромное убранство комнаты, всё, от старых тёмно-серых штор до продавленного дивана и стола кажется мне чужим, незнакомым и неправильным. Возможно, так это начиналось и у мамы? Ещё до того, как прочитанная от корки до корки книга заговорила с ней.
   Когда наваждение пропадает, я, шипя и тихо ругаясь от боли в руке, разбираю арбалет и перетягиваю тетиву.
   Незнакомый мужской голос на кухне рассуждает о возможности существования зомби-вируса. Видимо, Персефона оставила монстру телефон.
   Я заставляю себя выйти на кухню. Монстр Персефоны сидит за ноутбуком Старка. На экране мелькает нарезки то из видеоигр, то из фильмов. Сам Ник выглядит куда лучше, чем вчера. Если б он ещё хотя бы спросил, прежде чем обряжаться в мои вещи...
   Монстр приветственно кивает мне, поглощая тушёнку прямо из банки. Вилку он держит левой рукой, но орудует ей довольно ловко. Я достаю из холодильника три последних яйца и ставлю сковороду на огонь.
   - Там ещё пицца в холодильнике осталась. Яна вчера заказывала, - говорит мне монстр. - Но лучше бы не заказывала.
   Мне очень хочется спросить его: ты знаешь, что я чуть не согласился убить тебя в обмен на информацию, которая много лет буквально лежала в соседней комнате? Но я заставляю себя замолчать. Вместо этого я спрашиваю:
   - С ананасом?
   - Хуже. Без мяса. Я к тебе заглядывал, спросить, можно ли взять вещи, но ты дрых, так что, надеюсь, ты не в обиде, тем более, что я честно постираю и верну. А то Яна сменной одежды не взяла. Кстати у меня есть очень важный вопрос. В той комнате упыри что ли трахались?
   Иногда я искренне хочу вломить ему топором промеж рогов. Сейчас например.
   - А тебе разве Яна не рассказала?
   Монстр ставит видео на паузу и громко ругается - он ударил по клавише перебинтованной рукой.
   - Яна, - назидательно говорит он, закончив короткий монолог, - как ты уже давно мог бы догадаться, мой юный друг, вообще мало что рассказывает о других людях. Даже мне. Хоть бы потому, что это как бы и не моё монстрячье дело и у меня, как у приличного монстра, есть рот, чтобы через него самостоятельно спрашивать. Кстати, забавное совпадение, у нас одна и та же рука пострадала.
   Я мог бы найти в этом какой-то символизм, но не решаюсь даже думать о подобном. В конце концов, поиск символов и знаков - это тревожный звоночек, возвещающий о скором пришествии безумия. Так что я отворачиваюсь и просто делаю яичницу, а потом заставляю себя поесть. Вкуса я не чувствую.
   - И всё-таки, что в комнате случилось? - спрашивает монстр. - Если там и правда трахались упыри, на видеозапись я не претендую. Мне просто за тебя немного страшно. Может, само по себе, а, может, от Яны передалось.
   - Ураган "Юрий пришибленный", - пытаюсь отшутится я.
   - С бабкой встретился?
   Я коротко киваю. Конечно, Ник в курсе моей семейной ситуации. Персефона ему ничего, разумеется, не рассказывала. Ему всё вывалил я. Как раз в тот самый счастливый месяц моей жизни, в последний день, сразу после того, как Персефона высказала Татьяне Игнатьевне всё, что о ней думала. Тогда Ник вполне серьёзно предложил съесть Татьяну Игнатьевну. Признаюсь, я колебался несколько секунд, перед тем, как отказаться.
   - Ну тогда всё правильно сделал. Убирать, конечно, надо, это минус. Но если честно минус совсем маленький. Кстати, предложение всё ещё в силе. Я могу её сожрать.
   - Ты же не ешь людей.
   - Для тебя сделаю исключение. Ты ж мне как на хрен не нужный, но горячо любимый младший брат.
   Как ни странно, от этого заявления желание как следует приложить монстра хоть чем-нибудь, становится только сильнее. Но я держу себя в руках.
   - Не надо. Она и так...
   - Если передумаешь, дай знать. Я серьёзно.
   Никита снова включает видео, а я собираю в кучу несоответствия.
   - Почему Флейтист не сказал, кто король? - спрашиваю я неожиданно даже для себя.
   - Думаю, он сам не в курсе. Он, как мне кажется, не горит желанием приближаться к её грёбанному величеству...
   - Не говори так.
   Монстр с удивлением смотрит на меня почти человеческими карими глазами.
   - Мог бы сразу сказать, что тебя бесит, я бы всё понял. Я вообще очень понятливый товарищ. Но, рискуя получить по рогам, попробую дать тебе совет, безвозмездный, а так же очень полезный. Попробуй всё-таки подумать о ней как о её грёбанном величестве, или просто книге, которая как паразит влезла в голову и никак ты его оттуда не вытравишь. Сразу станет легче, гарантирую.
   Никита явно нарывается. Но вместо того, чтоб схватить сковороду и как следует приложить монстра, я остаюсь на месте и мысленно говорю себе: её грёбанное величество. Легче не становится. Становится противно. Хочется спросить у Ника, за что он меня так ненавидит, но социальная эволюция, злая сука, проводит невидимыми пальцами условностей по моим губам и шепчет на ухо вечное "тссс". Конечно, монстр Персефоны говорит это не из ненависти. Он просто говорит всё, что думает. Он уже давно не человек, так зачем ему следовать человеческим ритуалам? Хотя это, наверное, не совсем правильно. Он просто хочет помочь. В меру возможностей.
   Но я всё равно выдыхаю и говорю:
   - Да иди ты на хер.
   - Уже ходил. Не поверишь, на фейс-контроле завернули. Сказали, со своими рогами в такие места нельзя, - монстр демонстрирует в широкой улыбке набор клыков. - И, если тебе всё ещё интересно, то к... Королю Нигдени... такое определение тебя кстати, устраивает? Да? Ну буду считать, что да. Так вот, от Короля вообще все пока ещё вменяемые монстры стараются держаться подальше. А Флейтист, вопреки ожиданиям, вменяем. А даже если это и не так, Нигдень такого страшного монстра терять явно не хочет и поэтому, вероятно, его к Королю не подпускает.
   Ну да, всё логично. Я невольно думаю о разумной Вселенной и её ведомых обитателях. Понимают ли чудовища, что их мысли принадлежат не им? А если понимают, каково им с этим жить? Впрочем, чтоб получить ответ на этот вопрос, мне достаточно взглянуть на себя.
   Монстр включает видео. Блоггер продолжает вещать о выдуманных чудищах, теперь рассуждая о том, могли ли выжить плезиозавры. Никита глупо хихикает, доедая тушёнку, и периодически вставляет свои комментарии о том, что плезиозавры в глазах излечимы, главное, найти хорошего психиатра. Иногда монстр замолкает и смотрит куда-то за монитор, прямо на холодильник, так, будто там происходит что-то интересное. Скоро мне надоедает за ним наблюдать. Стоит, наверное, взять книгу и попытаться окунуться в чужую, выдуманную историю, но, если честно, у меня вряд ли получится сконцентрироваться на другом сюжете. Так что мне остаётся только слепо смотреть в окно, как ещё два дня назад смотрела Персефона.
   У подъезда туда-сюда расхаживает парочка: высокий парень с длинными волосами и девушка стриженная под каре. Сейчас пасмурно, и отсутствие теней говорит только о недостатке света. Но эта парочка подозрительно похожа на тех ребят, что ждали меня у входа в метро.
   - Ник, - полушёпотом зову я монстра Персефоны.
   - На тебя снизошло озарение и ты хочешь поблагодарить меня за ценные сведенья, а вдобавок извиниться или как обычно? - спрашивает монстр, снова ставя видео на паузу.
   - Как обычно.
   - Чего и следовало ожидать, - монстр клыкасто улыбается, подходит, щёлкая когтями по кафелю, и прижимается почти человеческим лицом к стеклу. Шумно принюхивается, открывает форточку и принюхивается снова.
   - Воняет шпионами, - замечает он. - Пойду шугану что ли.
   - Не надо. Если они от ма... королевы, то они должны были как-то прийти из Задверья.
   - И?
   - А как они по-твоему оттуда пришли без Двери?
   - Логично. Но её грё... извиняюсь, Король Нигдени вполне могла и закрыть за ними эту самую Дверь. Не. "Король могла закрыть" как-то плохо звучит. Неорганично. Королева могла закрыть. Но это не важно, основную мысль, думаю, ты уловил.
   - Но назад им как-то вернуться нужно ведь?
   - С чего ты взял?
   - С того, что это не шпионы. Это эскорт для принца.
   Никита отлипает от стекла и сверлит меня удивлённым взглядом.
   - Мама называла меня принцем, - поясняю я, не веря, что говорю это вслух, ещё и не Персефоне или Старку. - Господи, какой же я дебил. Мог бы и раньше догадаться, что это не просто вариации на тему "зайчика", "солнышка" и "котёнка". Тогда бы...
   - Вот только не надо. Ты не дебил, - перебивает меня Ник. - Ты про Двери подумал, а я, допустим, нет. И вообще принял очень сложное, но очень правильное решение. Дебилы решений не принимают, если это не решение безо всякой причины написать незнакомому человеку гадость в комментариях.
   А я не знаю, как сказать ему, что никакого решения ещё нет. Что мысленно проговаривая "её грёбанное величество" я всё равно представляю свою маленькую маму.
   - Только, - продолжает монстр, - я их лучше всё равно шугану. Двери мы откроем. Тоха, похоже, переспорил Яну и уговорил её, чтоб она Диане позвонила.
   - А, может, не надо?
   - Звонить Диане? Ну да, не надо было. Она вообще странный человек. Жалко, что я раньше этого не понял.
   - Шугать этих не надо, - устало поясняю я.
   - Да ладно. Две хрени без тени. Это же не Флейтист. Они у меня будут бежать дальше, чем видят.
   - Дело не в этом, - я качаю головой. - В смысле, я не сомневаюсь, что они будут бежать дальше, чем видят. Предлагаю хоть немного понаблюдать.
   - Зачем? Я ж тебе раз пять рассказывал: они только в Задверье трахаются. И, если честно, зрелище такое себе. Никому не советую повторять мои ошибки и смотреть на процесс... ладно-ладно. Если серьёзно, зачем за ними наблюдать?
   - А что если Диана не согласится? Один раз её Яна уже послала куда подальше. А так у нас будет запасной вариант. Я уйду с ними, а вы последуете за мной.
   Как хорошо, что он не Старк и не поймёт, зачем я вообще это говорю.
   - А если Король решит сразу прикрыть Дверь? Об этом ты подумал?
   - Если честно нет. Но есть ещё кое-что. Что если эти двое только и ждут, пока ты их шуганёшь, а этажом выше стоит ещё парочка таких? Что если они не лезут ко мне только из-за тебя?
   - А вот и вторая причина подъехала, - хмыкает монстр Персефоны, видимо, отвечая на какие-то свои мысли. - Слушай, ну допустим они к тебе придут. Скажут, пойдём с нами. А ты их пошли как меня, в чём проблема-то? Не станут же они тебя силой тащить. А если станут, у нас целый арсенал. Расстреляешь их к монстрячьей бабушке.
   И вот скажите, что мне ответить? Что я сомневаюсь в себе и боюсь действительно уйти следом за людьми без тени в волшебное королевство-Нигдень?
   - Короче, я не думаю, что ты решишь вот так запросто куда-то смыться. Так что я их всё-таки шугану. А то совсем страх потеряли.
   Мне остаётся только обречённо промолчать, проводить Ника до двери, закрыть за ним и вернуться на свой наблюдательный пост.
   Когда монстр Персефоны выходит из подъезда, парочка и правда бросается в разные стороны. Чудовище орёт что-то невнятное и кидается за парнем.
   Во двор выходит отчим Кивы, не замечая ни рогатое чудище, ни человека без тени. Некоторое время он ходит по двору, а затем устраивается на единственной лавочке, которую пощадили миньоны его пасынка.
   Я успеваю помыть посуду и написать Старку о монстрах и возвращаюсь к окну. Отчим Кивы по-прежнему сидит на лавочки, смаля папиросу.
   Стекло дребезжит. Я рефлекторно отшатываюсь и тянусь к карману, и только потом вспоминаю, что ножа там нет. Когтистая чёрная нечеловеческая пятерня стучит по раме. Я выдыхаю и открываю окно.
   - Вроде шуганул, - сообщает монстр Персефоны, уже во второй раз залезая ко мне на кухню. - То есть как шуганул. Затащил в карманное измерение, попробовал расспросить, но ничего из этого не вышло. Потом уже шею свернул. Где-нибудь в Нигдени сброшу потом. А у тебя что? Не лезли?
   Я только мотаю головой, надеясь, что монстр не заметит моего разочарования.
   - Удивительно мудрое решение с их стороны. А ещё я тут замечательную вещь понял, - продолжает монстр, усаживаясь на прежнее место. - Легенда нас не обманула. Жертвоприношение младенцев для закрытия Дверей действительно имело место. Потому что для открытия приносят в жертву монстров. Конечно, было бы логичней воскрешать покойных стариков, но у Нигдени и Дверей, похоже, какая-то своя особая логика...
   - Ты предлагаешь устроить жертвоприношение?
   - Не, я, конечно, монстр, но не настолько же. Я просто говорю, мне так, понимаешь ли, думается легче, - чудовище водит когтистым чёрным пальцем по тачпаду. - Если заметишь второго, скажи. Я и ему шею сверну. Ну или ноги поотрываю. Там как пойдёт.
   - Тебе не страшно?
   - Отрывать им ноги? Нет, не очень. Люди без тени вообще довольно плохо пугают. У них половина пугалок из морально устаревших ужастиков. Спасибо, так сказать, массовой культуре за нашу стойкую психику...
   - Я не о том, - качаю я головой. - Ты не боишься, что Королева и тебя заразит этой... идеей?
   - Нет. Если ты помнишь, я и так ей был заражён. Но разможжённая голова и Яна меня успешно исцелили. Думаю, на меня уже не сработает. Я же не собираюсь королеве служить. А ты не боишься?
   Конечно, я не нахожу, что ответить. Нет, не подумайте. Перспектива стать частью "идеи бессмысленного насилия" меня не пугает. Я и так уже её проводник и генератор. Как и большинство из нас. Если честно, меня больше удивляет, что эта идея оживала так долго. Она могла бы стать разумной ещё во времена палеолита, когда кроманьонский человек впервые приложил каменной дубинкой неандертальца безо всякой внятной причины. Книге стоило вышибить Двери ещё во времена расцвета испанской инквизиции.
   Пока монстр таращится в монитор, комментируя обзор какой-то очередной игры, я наблюдаю за двором. Периодически там, внизу, проходят люди, которых я не узнаю, что почти исключено, учитывая население нашего ПГТ в тысячу человек. Мужчина средних лет, одетый не то как менеджер среднего звена, не то как администратор похоронного бюро. Девушка в сиреневой куртке с рюкзаком за плечами. Старушка с розоватыми волосами. Пара худых подростков в балахонах. Над менеджером среднего звена воздух словно подёргивается рябью. Девушка на короткое мгновение исчезает, чтоб появиться в том же месте, словно она - запись, из которой вырезали кадр. Старушка выглядит плоской и ненастоящей. Подростки словно склеены из телевизионного "снега". Наверное, я схожу с ума. У мамы, наверное, всё начиналось со слуховых псевдогаллюцинаций, а вот у меня...
   Я заставляю себя не думать об этом и снова подзываю монстра, пока подростки меряют шагами двор. Ник тихонько ругается и предлагает снова "шугануть" людей без тени. Я отрицательно мотаю головой. Смысла в этом всё равно нет. Они - не отряд бойцов, они - эскорт, дети графьёв и князей, компания для принца. Они оповещают о своём прибытии слегка искажая привычное виденье реальности, чтоб инфант не уехал не с теми. Мне невольно вспоминается "Лесной царь" Гёте, хотя у меня и умирающего мальчика слишком мало общего, кроме, разве что впечатляющих перспектив. Дай согласие - и никогда не вернёшься к людям. Дай согласие - и получишь то, о чём и не могут мечтать живые.
   Машина Старка въезжает во двор к половине четвёртого.
   Ну, по крайней мере, всё так или иначе решится уже очень скоро.
   Только переступив порог, Персефона первым делом объявляет, что нам нужно быть на месте завтра к одиннадцати вечера. Никто не возражает. Старк уходит ко мне в комнату, и, судя по звяканью и лязгу, начинает чистить оружие. Кива самым наглым образом копается в холодильнике. Персефона смотрит в окно, и теперь я, наконец, понимаю, кого она там высматривала. "Эскорт" всё ещё на месте. Менеджер уже в четвёртый раз проходит через двор. Мне очень хочется спросить, доверяет ли мне Персефона, но я молчу. Если не хочешь услышать ответ - не задавай вопрос.
   Только ближе к ночи я решаюсь снять повязку. Шить, конечно, не надо. Гладкий и ровный срез на ладони уже затянулся тонкой плёнкой розоватой тонкой кожи. Я наматываю бинт обратно. Вряд ли мне станут доверять больше, если я предоставлю Персефоне неопровержимое доказательство своего по нигденным меркам высокого происхождения.
   Весь следующий день мы почти не разговариваем. Только Персефона долго расспрашивает кого-то по телефону о литраже и о том, смогут ли они сами купить цитрат натрия и соль или ей нужно их привезти. В конце концов, удовлетворившись, она завершает звонок. Но тревога всё равно висит в воздухе, позвякивая колокольцами над дверью какой-нибудь эзотерической лавки. Старк уже во второй раз перебирает и чистит "сайгу", теперь на кухонном столе. Кива то и дело курит в форточку. Спокойным выглядит разве что монстр Персефоны, оккупировавший ноутбук.
   Мы выезжаем из моего родного ПГТ ровно в восемь.
   - В доме сейчас никто не живёт, - рассказывает Персефона, устроившаяся аккурат за водительским сиденьем. - Нынешний хозяин вроде как пытается его продать, но, судя по тому, что объявление висит уже два года, дело у него идёт не очень-то успешно.
   - То есть нам придётся заняться ещё и взломом. Очаровательно, - вздыхает Старк.
   - Не, ну если типа замок не сильно навороченный, я вскрою, - подаёт голос Кива. - Ну я типа умею, на.
   - Ой, да кого тут волнует, умеешь ты, или нет, - подаёт голос монстр Персефоны, сидящий между моим соседом и своей хозяйкой. - Я вам зачем? Напоминаю: монстров обычные люди игнорируют, даже если они устраивают взлом с проникновением. А окно я ещё когда оттуда бежал, вынес. Так что проблем возникнуть не должно. Влезу, открою вам дверь и заходите, гости дорогие.
   - А если, типа, менты приедут? - снова подаёт голос Кива.
   - Тогда мои глубочайшие соболезнования им. Не в смысле, что я их жрать собираюсь, а в смысле, я им покажусь и немного за ними побегаю.
   - Ты опять готов снабжать моё отделение пациентами? - спрашивает Персефона.
   Я не вижу её, но в голосе слышится лёгкая беззлобная насмешка.
   - Я ради тебя вообще на всё готов. Например, оторвать Олегу ухо. Оторвать, кстати?
   - Никита, прекрати, пожалуйста. Олег, я уже говорила, не обращай внимания. Он просто так шутит.
   - Та я уже понял, - отмахивается Кива.
   Свет фар выхватывает из темноты автостопщика - типичного забулдыгу с грязными засаленными волосами. Его даже можно принять за человека, только вот у людей, в отличие от кошек, собак и монстров глаза в темноте не светятся. У людей нет тапетума.
   - А я, наивный, надеялся, что мне показалось, - замечает Старк. - Уже третий.
   - Эскорт, - бормочу я и добавляю уже громче: - Королева следит за нами. Ждёт нас.
   С минуту все молчат.
   - Знать бы, ещё что она задумала, - замечает наконец Персефона.
   - Она ждёт меня. Хочет встретиться. Она уже давно хочет, но почему-то не пытается затащить меня силком, - говорю я, не узнавая собственного голоса. - Ну и следит за нами, конечно.
   - То есть, по-тихому не выйдет, - заключает Старк. - Вот и отлично. Пусть следит. Пусть знает, что мы не отступим. Пусть боится.
   Он включает музыку и тут же начинает подпевать, как всегда ужасно фальшивя, а на первом припеве орёт так, будто мы снова в лесу и он пытается выманить из логова теневика. На втором куплете монстр Персефоны неожиданно начинает подпевать. Голос у Никиты оказывается на удивление приятным, а в сравнении со Старком его вообще можно назвать гениальным вокалистом.
   - Забудь страх! Ты и так уже прах! - выводит последнюю фразу монстр, зажатый между Кивой и собственной хозяйкой, клыкасто ухмыляясь. - Фух, прям отпустило, спасибо, Тох.
   - Здесь? - спрашивает Старк, и дождавшись короткого кивка от Персефоны, съезжает на обочину.
   Минут через пятнадцать рядом с нами на обочину съезжает девятка неопределённого цвета. Мужчина с помятым лицом вытаскивает из слона канистру из-под бензина. Персефона выходит из машины и вручает мужчине пару скомканных купюр. Я запоздало выхожу следом за Персефоной и гружу канистру в багажник. Если в ближайшее время нас вздумают остановить, у полиции возникнет много вопросов. Одно дело - просто незарегистрированное оружие, и совсем другое - незарегистрированное оружие и канистра с кровью.
   До въезда в город я успеваю насчитать пятерых автостопщиков с нечеловеческими глазами. Никита громко возмущается тому, откуда их столько взялось. Ещё одного человека без тени Старк едва не сбивает на переходе, успев затормозить в последний момент.
   - Надо было давить, - замечает на это Ник, но его, естественно, никто не слушает.
   К месту назначения мы прибываем на полчаса раньше. Частный сектор тонет в омуте темноты. Собаки некоторое время лают, а потом резко замолкают, словно неведомый собачий бог лично отключил звук на каждой пасти. Персефона выходит из машины первой и мы следуем за ней.
   Монстр Персефоны тут же перемахивает через низкую калитку и исчезает в темноте. Возвращается он через пару минут.
   - Всё, открыл, - сообщает он.
   - Слышь, а ты типа не думал хаты вскрывать? - спрашивает Кива полушёпотом.
   - Думал. Но Яна не разрешила.
   Диана приезжает, опоздав всего на десять минут. На этот раз она с нами не здоровается. Конечно, в скудном свете фар я не могу толком разглядеть её лицо, но я почему-то уверен: она смотрит на нас с плохо скрываемым раздражением, то и дело останавливая взгляд на Старке, а одна из её обвислых щёк то и дело подёргивается.
   - Ты уже один раз меня прокидала, Янина, - без предисловий говорит она Персефоне. От прошлого "Яночка" не осталось и следа.
   - А потом я поняла, что нам без тебя не справится. Люди имеют свойство ошибаться, - невозмутимо отвечает Персефона, попыхивая уже второй сигаретой. Скудный огонёк превращает её лицо в посмертную маску с двумя чёрными провалами вместо глаз.
   - Второй раз я на это не поведусь. Мне нужны гарантии.
   - Тем не менее, ты приехала, - влезает в разговор Старк. - Значит, гарантии тебе не так уж и нужны. Ну, или книга точно нужнее.
   - Чёрт с вами. Кровь привезли?
   Ник без слов вытаскивает из багажника канистру.
   Похватав оружие, мы по очереди заходим в Высокий Дом Мертвеца - одноэтажное приземистое строение, - пригибаясь, чтоб не получить по лицу ветками разросшегося абрикоса. Первым, конечно, в дом входит Старк и включает фонарик. Синеватый луч выхватывает из темноты старенький траченный молью половик и крашенный в коричневый паркет.
   - Слушайте, я тут прикинул, какая тема, - подаёт голос Кива, замыкающий наше шествие, - надо кого-нибудь на шухер поставить. А то типа вдруг мусора приедут, на.
   - Не приедут, - отрезает Диана. - Я об этом уже позаботилась.
   Мой скепсис осторожно поднимает голову, но тут же прячется. В конце концов, почему бы в мире, где существуют разумные заразные идеи, проклятые книги, чудовища и Старк, не появиться ещё и магии?
   Диана идёт на кухню, безошибочно ориентируясь в пространстве. Открывает канистру, принюхивается, морщится и выливает на руки немного красной густой жидкости. Воздух наполняется металлическим запахом.
   Я осматриваюсь. Новый стол и относительно современный котёл отопления резко контрастируют со скрипучими крашенными половицами. Старк садится в новенькое явно икеевское кресло и достаёт вейп.
   - В прошлый раз, - говорит Персефона, пока Диана выводит на стене замысловатые символы, - Дверью стал весь дом. Сомневаюсь, что в этот раз будет по-другому.
   - Выход в Задверье через стену в дальней комнате, - добавляет её монстр, сжимая ладонь своей хозяйки в когтистой пятерне. - Только идти до него надо будет немного дольше, чем кажется. На той стороне в последний раз ничего особо страшного не было. Ну, кроме меня, само собой разумеется.
   - Идею с заложником ты предложил серьёзно? - спрашивает Старк у меня.
   С удивлением на него смотрю только я. Ну разумеется, он говорил это, не размыкая губ и вопрос услышал только я. И, конечно, Старк прекрасно об этом знает. Он всегда знает, когда говорит вот так.
   - Юра, ты точно уверен? - спрашивает Старк уже вслух, но суть вопроса понимаем только мы.
   - Конечно. Я уверен. На все сто.
   Старк коротко кивает.
   - Должна предупредить, Антон, - снова подаёт голос Персефона. - Если бы знала, предупредила бы ещё в первый раз, но...
   - Она хочет сказать, что Нигдень выкручивает наши рычажки на максимум. Выжимает из нас двести километров на грунтовке. Короче, я не знаю, какую метафору придумать. И есть нехилый шанс, что если ты, Тох, пробудешь там слишком долго, то будешь знать, какую половину задницы чешет премьер-министр и заодно сам чувствовать этот зуд в селадище, хотя оно тебе и не надо. Слышать и нюхать то же, что слышит и нюхает каждая собака в радиусе пятидесяти километров. Ощущать всё то же, что и мы. И проблема в том, что "слишком долго" у каждого человека - это строго индивидуальное значение.
   - Всё в прорядке. Всё равно я в этот ваш ахалай-махалай и прочие альтернативные познавательные процессы не верю, - улыбается Старк.
   - Будете отвлекать - сами будете рисовать что надо, - раздражённо замечает Диана. - А я посмотрю и посмеюсь.
   Мы замолкаем. Я переглядываюсь со Старком и киваю. В крайнем случае, я готов пройтись пару десятков метров с ножом у горла, если нож будет держать друг.
   Кива выходит и возвращается минут через десять с разочарованием на лице.
   - Прикинь, тут ток один старый телик, на, - полушёпотом говорит он мне.
   Диана влезает на табуретку и выводит символы уже под потолком, пока Старк светит фонариком.
   - Всё, - объявляет она.
   - А теперь что? - спрашивает Персефона.
   - А теперь ждём. Минут пять, не дольше, - отвечает Ник, до того, как Диана успевает открыть рот.
   В свете фонарика на стенах и полу проступает что-то серебристое. Ниточки бледного тумана поднимаются над паркетом, мало-помалу густея и превращаясь в стебельки травы. Из травы проклёвываются соцветия человеческих глаз.
   Старк встаёт с кресла, прячет вейп, закидывает "сайгу" на плечо и перехватывает автомат. Я поднимаю арбалет и зачем-то проверяю, на месте ли нож и пистолет. Кива берёт со стола второй автомат, тоже закидывает его на плечо, сжимая в одной руке проржавевший металлический прут.
   - Все готовы? - спрашивает Старк. - Яна, пистолет не потеряла?
   - Я вас тут подожду, - говорит Диана. - А лучше снаружи.
   - Э нет. Хочешь книгу - идёшь с нами, - отрезает Старк и возражать ему никто не решается. - Юра, последний раз спрашиваю, ты точно готов?
   Я коротко киваю.
   И мы идём вперёд, по серебристой светящейся траве и соцветиям глазных яблок. Старк выключает фонарик. Местная флора всё равно даёт достаточно света.
   Из стен проступают багряные лианы, похожие на крупные кровеносные сосуды. Не смотря на то, что мы шагаем по коридору и проходим мимо комнат, последняя дверь не приближается.
  

В Высоком Доме Мертвеца IV

   Он выключает фонарик и шагает по серебристой траве. Парочка соцветий-глаз лопается под берцами, выпуская облачка спор.
   "Грёбанные грибы", - думает он. Глаза и вправду отдалённо похожи на грибы-дождевики.
   Вообще-то его зовут по-разному. По паспорту он Антон, для знакомых - Старк, для подчинённых - Антон Владимирович, для жены, когда она злиться - Старинский. Сам он в основном обращается к себе на "ты", но происходит это редко. Он вообще почти не облекает мысли в слова, разве что во время разговора. Думать числами, схемами и командами у него получается куда лучше. Кусками кода, который тоже отчасти состоит из слов, выходит думать прямо отлично. Иногда даже слишком. Порой это выливается в технические решения, которые коллеги находят странными. Но вот слова...
   Когда-то Антон умел собирать мысли в стройные предложения. Он точно это знает. Но каково это вспомнить он не может. После того, как его голова встретилась с асфальтом, а особенно упрямый фельдшер реанимировал его в машине скорой целых четыре минуты, он разучился "думать словами" постоянно. Вначале он вообще не умел этого делать. Пока не появился дедуля. Точнее прадед. Жуткий полуразложившийся труп в костюме, перепачканном землёй.
   Мёртвый прадед - галлюцинация первые три месяца делившая с ним палату сперва в местной больнице, а потом в частной клинике в Германии - непрестанно шептал ему полусгнившими губами: сжалься, забери, я устал, меня черви гложут, а я всё чувствую, забери; потолок разобрали, а легче не стало, уйти не могу, к земле прижимает, забери. Синтетические нитки, которыми прадеду в морге давным-давно зашили рот, шевелились в такт словам и походили на водоросли, подхваченные морским течением. Из носа прадеда выползали слизняки.
   Герой не верит в привидений, как и в магию. Он убеждён: все люди умирают раз и навсегда, а колдуны - это особая категория шарлатанов, наживающаяся на недалёких людях. Но тогда он сказал собственной галлюцинации: чёрт с ним, забираю, давай. Это стало его первыми словами после аварии да и вообще первой мыслью, оформленной в слова. Мамка тогда перекрестилась, и закрыв рот руками, разрыдалась. А полуразложившийся прадед исчез и больше не появлялся.
   В первое время Антон хотел, чтоб так же исчезли и другие "глюки", но увы, отделаться от них не получилось. Благо, ему хватило мозгов не рассказывать врачам о том, что иногда, например, он отчётливо понимал, о чём думает собеседник. О том, как в такие моменты перед глазами на мгновение появлялась бегущая строка с полным текстом так и не прозвучавшей фразы.
   Иногда бывало иначе. "Бегущая строка" описывала эмоции. Не передавала весь спектр, разумеется, а просто плевала в Антона несколькими словами. "Раздражение, стыд, ненависть", - мелькало перед глазами, когда Антон отчитывал за ошибки очередного мидла. "Любопытство", - подсказывала галлюцинация, когда он три года назад звал Настю на свидание. "Боль, отчаянье, надежда", - вещала бегущая строка, когда он впервые подвозил Юру. Правда, тогда строка подкинула Антону ещё кое-что очень понятное, близкое и знакомое: "я или поехавший, или одно из двух".
   Некоторые "глюки", впрочем, не походили на бегущие строки. Они возникали исключительно в ощущениях. Вначале в голове что-то щёлкало, сухо, как карабин давший осечку, а затем появлялась чёткая уверенность. Именно эта уверенность однажды подсказа ему подкинуть обитающим в подвале бледным монстрам - детское название "бабай" Антону решительно не нравится - мясо с изониазидом. Именно она подтолкнула его скинуть будущей жене - тогда ещё просто смутно знакомой девушке из дизайнерского отдела - мем с котом-качком.
   Последние два дня сухие щелчки в голове не утихают. Именно странная уверенность заставила Антона взять с собой наушники и телефон, хотя в Нигдени, по идее, ни то ни другое работать не должно. Теперь герой мысленно собирает схему за схемой, прикидывая, в каких обстоятельствах ему вообще могут понадобиться наушники, но сегодня у "глюков" явное преимущество. Они знают больше человека, в чьей голове однажды решили поселиться.
   Коридор не заканчивается. Когда они проходят мимо пятидесятой по счёту комнаты, Антон заглядывает в открытую дверь.
   На комнату это мало похоже. Вместо скрипучего паркета пол покрывает колышущаяся болотная ряска. В нос бьёт запах стоялой воды. За небольшим, квадратов в двадцать, болотом лежит ещё один коридор в конце которого мелькают фигуры. Ещё одно долгое мгновение Антон рассматривает собственный затылок, и торчащие из-под зелёной банданы волосы.
   Ну что ж. Пока эта Дверь его даже разочаровывает. В схемах, которые он строил во время поездки сюда, встречались образы похуже реальности. Армия упырей, например.
   Следом появляется стойкая уверенность: рано радуешься.
   - Ты там очень надолго? - спрашивает Ник.
   Перед глазами проплывает бегущая строка "раздражение". Ничего нового. Рогатый часто злиться и крайне редко думает словами. Как и сам Антон.
   Антон отходит от двери и двигается вперёд, вслед за Яной и Ником. За его спиной шагает малолетний гопник, которого Юра зачем-то притащил к ним. За ним идёт Диана - Антон слышит её грузные шаги и отдышку. Замыкает колону Юра.
   В голове звучит несуществующий щелчок. Следом приходит очередное осознание. "Мы тут не одни", - думает Антон, впервые с момента аварии непроизвольно выстраивая ощущения и набор образов в слова.
   Пол неожиданно наклоняется, словно дом - фарфоровая фигурка в стеклянном шаре, который решил встряхнуть ребёнок. Антон, покачнувшись, падает вниз, чтобы очутиться на полу коридора.
   - Что, суки, думали от меня сбежать? - слышится откуда-то из-за стены. - Зря надеялись! Я тут сидел все эти годы! Я тут, сука, грёбанный король времени и пространства! Это мой дом! Понятно?! Я - мертвец, и это мой дом!
   Антон не узнаёт голоса, но, пока он встаёт, бегущая строка услужливо подкидывает ответ: "хрен со щупальцами".
   - Надо было по-хорошему соглашаться! Поняли? Я - грёбанный мертвец и это мой дом! И вы отсюда не выйдете!
   "Молись", - думает Антон, обращаясь к монстру, предлагавшего им предать брата по оружию в обмен на сведенья, которые всё это время и без того лежали у них перед носом.
   Кажется, Яна не так давно спросила - верней, хотела спросить - у Антона: адреналиновый наркоман или просто гиперкомпенсация? Он вроде бы так и не смог сложить воедино два союза "без" и "или" и сказать это вслух. Он вообще не знает, как сформулировать то, что по-настоящему живым он чувствует себя, только идя по следу очередного монстра или вдавливая педаль газа в пол. И, конечно, он далеко не всем говорит: просто кто-то должен убивать монстров, потому что никто не должен умирать от когтей и клыков чудовищ. Не в двадцать первом веке, ребята.
   Антон идёт на голос, и двери вдоль коридора приоткрываются. В одной комнате обнаруживаются поломанная мебель и пятна крови на полу. Во второй пол заменяет живая пульсирующая алая масса, расчерченная жгутами артерий и проводками капилляров.
   "Подай голос", - требуют слова, собираясь в его голове воедино, пока Антон бежит вперёд, заглядывая в каждую комнату. Пол коридора под ногами покрывает слой грязи.
   Из-за стены раздаётся рык и короткий вскрик. Антон заглядывает в ближайшую дверь, но снова видит только болото и собственный затылок. Стены вздрагивают и пульсируют как живые. Словно он оказался в желудке кита, а не в обычном частном доме.
   - Ни хрена так не бывает, - шепчет Антон, и следом за словами следует сухой щелчок и приходит уверенность, подсказывая, что говорить. - Слышишь, Пеннивайз недоделанный? Так не бывает. Дома не бывают живыми. Не существует неевклидовых пространств. А теперь выползай сюда. У тебя моё любимое мачете. Выползай, сука. И молись.
   Дверь в конце коридора становится чуть ближе. Антон поворачивается спиной к стене и смотрит на выход. Серебристая трава, выросшая на стенах, колышется в такт вдохам и выдохам дома.
   - Не существует неевклидовых пространств, - повторяет Антон, не смотря на то, что неевклидово пространство вокруг него плевать хотело на слова людей.
   - Не существует, - упрямо повторяет Антон.
   Сейчас он, прямо как хороший рассказчик, верит в каждое своё слово.
   Антон прислоняется к стене и ждёт бегущей строки.
   В голове снова звучит эхо сухого щелчка. Антон некоторое время колеблется. Он достаёт новенькие белые наушники от сяоми и с трудом собирает воспоминания в слова.
   "Всё равно купил по акции".
   Когда он бросает наушники в дверь, он не думает о том, что они не долетят или разобьются. Возможно, именно потому наушники шлёпаются в коридоре на том конце болота.
  
   Пол качается. Яна шумно выдыхает и падает, и продолжает ждать удара, даже когда над головой смыкается ледяная вода, мутная и холодная. Она рефлекторно делает вдох. Холодная жидкость, попадая в лёгкие, превращается в расплавленный свинец.
   Когтистые руки впиваются в запястья и вытаскивают её из воды. Яна снова пытается вдохнуть и заходится хриплым кашлем, переходящим в рвотные позывы.
   Ты жива? - беззвучно спрашивает Никита, пока она выплёвывает воду и тягучую слюну.
   Яна коротко кивает, переворачивается на спину и старается дышать глубоко и ровно. Лёгкие по-прежнему горят. Отяжелевшая от воды одежда болезненно холодит кожу.
   Ты не предупреждал, что тут будет такое, - мысленно отвечает Яна.
   - А тут такого не было, - отвечает Никита уже вслух, с тревогой глядя то на неё, то на дверной проём, то на тускло горящую двадцативатную лампочку, свисающую с потолка. - Был только охрененно длинный коридор. Ну и стон-и-плач трава.
   - Ты сам её назвал? - задыхаясь спрашивает Яна.
   - Ага.
   - Красиво.
   Никита клыкасто улыбается, хотя сейчас явно не до смеха.
   Где остальные? - добавляет Яна уже мысленно, стаскивая через голову свитер.
   Понятия не имею. По-моему, тут какая-то беда с пространством случилась. Или у пространства начались беды с башкой. В общем, суть ясна. Погоди, давай я тебе футболку что ли...
   - Что, суки, сбежать думали? - раздаётся откуда-то из-за стены.
   Яна подскакивает и едва снова не скатывается по паркету в болото. Из стены высовывается щупальце, желтовато-зелёное, склизкое. Никита бросается на него и тянет щупальце на себя.
   - Вылезай, паскуда! - орёт он, упираясь ногами в стену.
   А потом щупальце резко дёргается, и Никита исчезает в стене.
   Яна собирает остатки самообладания в кулак. Она слышит отголоски не мыслей - чувств - Никиты. Сердце глухо бухает в груди. Она чувствует несуществующую хватку щупалец и ощущает травянистый привкус чужой крови...
   ...а потом, конечно, видит собственное отражение в зеркале Гизелла.
   Научился, твою мать, - Яна снова сплёвывает и оглядывается.
   Дверь на той стороне болотца дразняще приоткрывается. Она успевает достать из-за пояса явно бесполезный после водных процедур пистолет, когда за её спиной что-то скрипит. Яна резко оборачивается, чтобы увидеть ещё одну дверь - близнеца двери на другом конце комнатного болотца. Впрочем, первой двери больше нет, её заменяет стена.
   Яна тихо ругается, подавляя желание немедленно сделать шаг вперёд. Даже когда из коридора доносится приглушённый голос Антона, велящий кому-то молиться, она ждёт некоторое время, а потом кидает вперёд скомканную влажную тряпку, некогда бывшую свитером. Только когда ткань влажно шлёпается на крашенные деревянные доски, Яна шагает вперёд, только вот выходит она не в коридор, а в комнату, самую обычную, если не считать мертвеца на полу. Голова человека - месиво из пропитавшихся кровью волос, осколков черепа и кусочков мозга. Вокруг тела в крови валяются косточки. И серебряные перстни - двойники тех, что сейчас поблёскивают у неё на пальцах.
   Так не бывает. Это не по-настоящему, - убеждает себя Яна, пятясь к выходу, пока не утыкается спиной в стену. Она ощупывает дрожащими руками обшарпанные обои, тщетно пытаясь найти дверную ручку.
   - Не существует неевклидовых пространств, - повторяет Антон где-то за стеной.
   Не смотри на тело, его на самом деле тут нет, - убеждает себя она. - Он уже давно умер. И ты уже с этим смирилась.
   Сейчас ей было бы проще убедить Никиту удалить "танки онлайн" и перестать ругаться с незнакомыми людьми в интернете.
   Мертвец хрипло втягивает воздух, карикатурно вскидывает руки и поднимается. Язык вываливается из развороченной челюсти и покачивается дохлой рыбиной.
   - Не существует! - орёт Антон теперь уже отовсюду.
   Дверная ручка ложится в ладонь.
   Яна выскакивает в коридор.
  
   Кива вообще не любит размышлять. Не потому, что от этого болит голова и не потому, что он дурак. Нет, просто долгие размышления ни разу не приводили его ни к чему хорошему. Один раз он непозволительно долго прикидывал, стоит ли выносить из дома терпилы дорогую, но тяжёлую плазму и в результате они с кентами едва не попались приехавшей охране - дом был на сигналке.
   Потому он не задумывался, когда Юрец предложил сходить в логово к упырям и разжиться деньгами. Не размышлял, когда бил странного бомжа выломанным из оградки прутом. Даже когда дом тряхнуло, и он очутился в комнате, полной светящейся травы и обглоданных костей, он не думал, кто глодал эти кости и как вообще такое могло случиться.
   И теперь, когда Кива видит перед собой извивающееся нечто, клубок из щупалец, выползающий из стены, он, не думая, снимает автомат с предохранителя и даёт длинную очередь по монстру. Ствол резко ведёт вверх. А вот гаду со щупальцами на усилия Кивы наплевать. Он ползёт вперёд, не смотря на то, что пули вырывают из тела куски зеленоватой плоти, похожие на мякоть столетника, который маман уже долгие годы растит на подоконниках.
   - Я тут грёбанный король времени и пространства, если ты не понял, - шипит знакомый голос "японских мультиков" - так Кива называет про себя чудовище - едва прорываясь сквозь звон в ушах. - Помаринуйся пока. Будешь хорошим мальчиком...
   Монстр показывается из стены почти полностью.
   Кива вжимается в стену и даёт ещё одну очередь. Он не задумывается над тем, куда целиться и не прикидывает, что случится, когда закончатся патроны. Это, кажется, срабатывает. Щупальца втягиваются назад, в сплетения блестящей травы.
   Кива успевает смачно харкнуть на пол, прежде чем его руки и ноги обвивают щупальца и утягивают его в стену. Стена на ощупь мягкая и холодная, как сырое тесто и до того, как погрузиться в неё полностью, Кива успевает коротко и ёмко выругаться и увидеть, как в дверной проём влетает что-то маленькое и белое. Оно падает рядом с невысоким крашенным порогом. Кива не успевает понять, что это такое, да и времени на это нет. Он не привык раздумывать.
   Потому он изворачивается внутри тестообразного пространства, в которое обратилась стена, пытаясь пнуть или укусить щупальце. Когда зубы впиваются во что-то плотное и пружинящее, словно резина, а воздуха почти не остаётся, в ушах, набитых тестом, звенит чужой смех, больше похожий на безумные вопли выпей.
   - Не бывает неевклидовых пространств, - слышит он далёкий голос Арьи - так он мысленно называет деда, который притащился вслед за Юрцом в заброшенный детский сад.
   Вязкая масса отпускает и он вываливается в другую комнату. Времени думать, почему посреди комнаты валяется труп какого-то гота с размозжённой головой у него нет. Он отскакивает и направляет ствол на стену, стараясь держаться в центре комнаты без дверей. Вместо окна на стене красуется изображение глаза с вертикальным зрачком.
   Нарисованный глаз дважды моргает. Кива отшатывается и едва не поскальзывается на крови.
   - Я тут бог, - хохочут стены.
   Кива не дурак, он прекрасно понимает: у японских мультиков видимо нашлось занятие поважнее. Возможно, сейчас он как раз жрёт рогатого, как и хотел. А, возможно, рогатый пытается сожрать его. Кива мысленно желает рогатому удачи и больше ни о чём не думает. Долго думать опасно.
   Он улавливает движение звериным чутьём за мгновение до того, как воздух едва заметно колышется, а за спиной кто-то - или что-то - захлёбывается громким хрипом. Кива резко оборачивается. Труп гота сучит огрызками рук в воздухе и капли крови падают на пол, на стены, на спортивные штаны, на автомат и даже на лицо Кивы.
   Коротко выругавшись, Кива стреляет в то, что осталось от головы мертвеца и на мгновение глохнет. Пули месят влажную мешанину из мозга, костей и волос, но труп это не останавливает. Он неловко поднимается на ноги. В теле что-то влажно хрустит.
   Кива не думает. Он даёт ещё одну очередь, теперь по мертвяку.
  
   Дом подпрыгивает, словно при землетрясении. Я едва успеваю сгруппироваться, но удар всё равно выбивает воздух из лёгких. Несколько драгоценных секунд я трачу на то, чтоб отдышаться и проверить, на месте ли арбалет и только потом встаю и заставляю себя оглядеться.
   На обшарпанных обоях покачивается лунно-серебристая трава. На месте окна, возможно, того самого, через которое влез внутрь Никита, гладкая стена. Со стены на меня смотрит нарисованный чем-то красно-бурым глаз.
   Диана шарит руками по стене, покрытой светящейся растительностью.
   - Т-тут была дверь, - говорит она, заикаясь. - Только что была. Только что!
   Я молчу, теперь только потому, что сказать мне нечего.
   Диана бьёт кулаком по стене, а потом оборачивается, закрывает лицо руками и оседает на пол. Её пухлые плечи резко вздрагивают, она шумно и сипло выдыхает.
   - Только не снова, - бормочет она. - Только не снова, пожалуйста.
   Я прохожу по комнате, простукивая стены. Серебристая трава липнет к пальцам, как наэлектризованные волосы к пластиковой расчёске. Глаза-соцветия на тонких стебельках, влажные и холодные, сами лезут к пальцам. Дверей и правда нет, но это не удивляет. Я не удивляюсь даже тогда, когда прямо из зрачка нарисованного глаза омерзительным ростком проклёвывается уже знакомое жёлто-зелёное щупальце.
   Диана убирает руки от лица, встаёт и, вжимаясь спиной в стену отходит в угол.
   - Не на... - начинаю я, уже понимая, как и где перемещается монстр, с которым я едва не заключил договор.
   Ещё одно щупальце высовывается из стены и обвивает короткую складчатую шею Дианы. Она успевает коротко захрипеть. Густо накрашенные губы кривит выражение детского удивления и обиды.
   Что-то коротко хрустит. Я кидаюсь к спутнице, хватаюсь за щупальце и пытаюсь ослабить его хват. Монстр держит крепко, настолько, что я успеваю помечтать о домкрате, прежде чем щупальце разжимается. Диана падает на пол, и жизни в ней меньше, чем в мешке картошки, а на её пухлом лице застывает выражение всё того же удивления. Щупальце втягивается в стену.
   Я перемещаюсь к центру комнаты, хотя это не имеет смысла. Понимаете, я только что перестал оправдывать собственное существование, дав монстру убить человека.
   Нарисованный глаз подмигивает.
   - Сиди тут, пацан, - говорит голос из стены. - Тебя я трогать не буду. Королю чудовищ чудовищно хочется тебя увидеть. Будешь сидеть тихо - встретишь Короля живым. Если, конечно, до вашей встречи она не встанет и не сожрёт тебя.
   "Она" - это, конечно, про Диану.
   Вопреки ситуации меня начинает разбирать истерический смех. Злодей, решивший озвучить планы, в жизни смотрится куда как нелепей злодея, занятого тем же в фильме про супергероев.
   Зато теперь всё становится предельно ясно. Мама подготовилась заранее. Она выпустила монстра Персефоны через эту Дверь не просто так, а чтоб напомнить Персефоне: здесь есть вход. Она заранее запихнула сюда ещё одно перерождённое чудовище, у которого, кроме того, есть отличный повод откусить всем нам головы. Она рассчитывала, что мы добровольно притащимся в ловушку. И она не ошиблась.
   Нарисованный глаз снова подмигивает, и я остаюсь один на один с сияющей травой и соцветиями глаз.
   Сейчас мы, фактически, стоим в дверном проёме между Задверьем и миром людей. А, значит, Диана встанет. Причём, учитывая, что Нигдени предстоит восстановить не так много, произойдёт это быстро. Кроме того, есть огромная вероятность, что Диане не повезёт так, как повезло Никите и она не сохранит даже искажённое подобие человеческого разума. Твою мать. Похоже, мне остаётся только изувечить её труп и таким образом протянуть время, чтобы...
   ...чтобы что, собственно? Своё существование я и так не оправдал. И, вероятно, не смогу оправдать. Рука не поднимется.
   Знаете, что общего между человеком, удирающим от упыря и самим упырём? Желание выжить. Именно ужас перед огромным безмыслием, гигантским Ничто-Нигде-Никогда толкает нас в спину, заставляя удирать, даже когда впереди обрыв. Это он вынуждает попавшую в клюв аиста жабу отчаянно сучить лапами, а собаку с перебитым позвоночником ползти вперёд. Это он выхватывает нашими руками ржавый прут из могильной ограды и нашими пальцами жмёт на гашетку, даже когда патроны давно закончились.
   Именно желание выжить и заставляет меня бросить косой взгляд на тело Дианы. Изувечить покойника - совсем не то, что изувечить живого. Если лишить её, скажем, глаза, это добавит Нигдени работы.
   Я хожу туда-сюда, не отрывая взгляда от тела и не решаясь подойти. Понимаете, резать того, кто ещё совсем недавно ходил, говорил и думал - это совсем не то, что вонзать нож в пасть теневику. И тем не менее, если так получится дотянуть до финала...
   Татьяна Игнатьевна, что бы Вы на это сказали? Глумиться над покойником, чтобы выиграть время на убийство матери или попытаться сохранить человеческий облик и умереть, окончательно перестав оправдывать собственное существование? Что бы Вы мне посоветовали?
   Я подхожу вплотную к Диане. Рассматриваю полуоткрытый рот, размазанную туш и тёмное пятно на штанах. Подростки, рассуждающие об эстетике смерти, ошибаются. В смерти нет ничего красивого. Только огромная пустота и лужа мочи под пустым домом тела.
   Нож ложится в ладонь. Я вдыхаю, выдыхаю и склоняюсь над телом. Почему-то становится стыдно за слово "хабалка", хотя я так и не произнёс его.
   Персефона ошиблась, в первый и, надеюсь, последний раз. Я всё-таки ненормальный.
   - Извини, что ты мне не нравилась, - говорю я трупу. - Наверное, естественная реакция монстра на заражённых.
   Я перехватываю нож поудобней. Кончик касается глаза. Когда я надавливаю, лезвие вначале соскальзывает... и я убираю нож. Нет. Не дождётесь. Я не псих, чёрт возьми. Не псих. Есть черта, через которую тебе не переступить даже когда на кону стоит твоя собственная жизнь.
   Ни дверей, ни окна по-прежнему нет, но я ещё несколько раз обхожу комнату, ощупывая стены, пока трава липнет к моим рукам, словно в попытке поздороваться. От этого ничего, конечно, не меняется. Я по-прежнему замурован в одной комнате с трупом, который вскоре оживёт, став чем-то принципиально новым.
   Что-то падает под ноги с глухим звуком.
   Белый чехол беспроводных наушников среди лунно-серебристой травы выглядит даже нелепей рыцаря, въезжающего на святую землю на немецкой "пантере".
   Я наклоняюсь за чехлом и открываю его раньше, чем успеваю подумать о возможном подвохе. Внутри лежат две обычных "вакуумки". То есть как, обычных. В них раздаётся голос. Конечно, это очень глупо, но, как вы наверняка успели заметить, я далеко не гений. Так что я, не колеблясь, запихиваю один наушник в ухо.
   И почти не удивляюсь, когда слышу голос Старка.
  
   Некоторое время он топчет соцветия глаз, наблюдая за облачками спор, пока "бегущая строка" выдаёт ему новую информацию. Не ощущения, а только слова, вперемешку с сухими щелчками и уверенностью в фактах.
   "Предвкушение. Злоба. Злоба". "Король уже близко". "Нельзя выпускать этого из коридора, он всё разваливает". "Пусть с ним король гребётся". "Убежал".
   - Не существует неевклидовых пространств, - повторяет Антон, теперь гораздо спокойней. - А ещё я знаю, что ты просто ссылко.
   "Разваливает". "В стену". "Король близко".
   - И что все эти дополнительные комнаты - это на самом деле твоя туша... или часть туши... или твоё карманное измерение. А вот коридор настоящий. И в нём ты тоже будешь настоящим. И я тебе щупальца оторву, - бормочет Антон. - Но ты, конечно, ссышь выйти. Правда? Ты же меня слышишь. Выходи, если в тебе осталось хоть что-то от мужика.
   Это почти как его песни в лесу, на которые Антон выманивал палочников, только вот теперь ему не надо срывать голос. Достаточно шёпота, переходящего в слова-мысли.
   - Не существует неевклидовых пространств, - произносит Антон как молитву.
   Раздаётся сухой щелчок. Сперва Антон не верит собственной уверенности, а потом достаёт телефон и отправляет самому себе голосовое сообщение, чего раньше никогда не делал.
   - Если ты это слышишь, то на самом деле мы в десяти метрах друг от друга, - диктует он. - Теперь слушай. Не знаю, это очередной ахалай-махалай или альтернативная физика, но вот что. Этот щупальцеватый гад пророс в стены и перестраивает дом по собственному усмотрению. Эти комнаты - как полости его туши, а пространство в стенах - это он сам. Главное, не верить в то, что это всё по-настоящему и выйти в коридор. В коридор он не полезет, а если и полезет... я его встречу. Я буду включать это сообщение каждые пять минут. Если не сработает...
   Он осекается и, выключив запись, отправляет сообщение и тут же включает его.
   Рядом что-то еле заметно скрипит. Открывается одна из дверей и в коридор вываливается Яна. С потемневших волос стекает вода. Свитер она где-то потеряла и под её топиком отчётливо выделяются соски.
   Антон молча снимает куртку и накидывает её на плечи женщины. Яна коротко кивает ему, стуча зубами.
   "Спасибо что вытащил", - переводит бегущая строка.
   - Так, я понимаю, как это прозвучит, особенно для психиатра, - говорит Антон, - тем более, я всё равно не смогу объяснить, но...
   Яна криво ухмыляется.
   - Я работаю в дурке. Если ты скажешь, что все люди на самом деле - волны, а ты - вибрация среди точек, это меня всё равно не удивит, - отвечает она, пока бегущая строка подсказывает Антону, что Ника утащили в стену.
   - Мне нужно, чтоб ты кое-что повторяла вместе со мной, - говорит он, так и не дождавшись комментария про необходимость не копаться в чужой голове. - Мне отчего-то кажется, что ваши альтернативные познавательные процессы лучше работают, когда в процесс включаются толпой.
   - Тебе не кажется, - отрезает Яна и решительно берёт его за руку. - Что повторять?
   Серебряные кольца врезаются в ладонь, неприятно холодя кожу.
   Сухой щелчок. Это чужие кольца. Она взяла их у мёртвого на память и оставила. Потому что мертвец забыл сам себя. А она должна помнить за него. Думает, что должна. На самом же деле...
   Сухой щелчок. Яна и Ник правы. Это действительно усугубляется. И достаточно быстро. Если не поторопиться, ты уедешь отсюда прямо в серый дом. Потому что перестанешь слышать что-то кроме щелчков и видеть что-то кроме бегущих строк.
   - Не существует неевклидовых пространств, - наконец отвечает Яне Антон, осознавая, что, кажется, забыл открыть рот и сказать это вслух.
   - Не существует неевклидовых пространств, - уверенно повторяет Яна.
   Сейчас она как никогда похожа на прототип своего ника в телеграмме. Дитя жизни, повенчанное с царством мёртвых.
   - Не существует неевклидовых пространств, - говорят они в унисон, она - словами, а он - мысленно, но едва ли не громче её.
  
   Вязкое тёплое месиво, липкое и вместе с тем скользкое, как сопли, лишено звуков. В нём нет ни стука сердца, ни собственного натужного дыхания. Света так же нет. Совсем. Впрочем, это и не важно. Герой неплохо улавливает колебания чёрной мути. Достаточно хорошо для того, чтоб извернуться и ухватить зубами щупальце, оказавшееся непозволительно близко к его рогатой голове. Рот наполняется сперва чем-то омерзительно-гнилостным а потом приторно-сладким.
   Ещё одно щупальце пытается обвить ногу. Герой пинает куда-то в шевелящийся под ногами клубок. В голове мелькает неуместная шутка "выпускайте кракена, трепещите японские школьницы!".
   Он уходит в карманное измерение, утаскивая с собой противника. Тьма превращается в почти ослепительный полумрак, а слизкое месиво - в холодный сухой воздух, пропахший пылью.
   Его противник валится на сухие деревянные доски, не похожий на себя. Никаких щупалец. Две ноги, две руки, рыжая шевелюра.
   - А ты думал, ты один умеешь откалывать приколы с пространством-временем-формой? - глумливо спрашивает Ник.
   Конечно, он лукавит. У него самого всегда человеческие руки в этом месте. И по серебряному кольцу на каждом пальце, прямо как у Яны. Наверное, всё остальное тоже человеческое, но Ник предпочитает не проверять, не смотря на распирающее любопытство. Если ты монстр, лучше не вспоминать о тех временах, когда ещё был человеком.
   Щупальцеватый дерьмоед, - теперь просто рыжий парень - удивлённо озирается, хотя Ник на его месте давно бы бросился на противника.
   Сам Ник не спешит атаковать. Он, большое спасибо Яне, прекрасно знает, что его оппонент в своей обычной форме слеп и сейчас, снова увидев мир человеческими глазами, попросту дезориентирован. Потому Ник неспешно нащупывает в кармане чертовски неудобного плаща складной нож. Конечно, это не так удобно, как когти, но зато тупой и проржавевший складень всегда здесь, в карманном измерении. В отличие от когтей.
   Так же неторопливо он достаёт нож из кармана. Лезвие вылетает с сухим щелчком. Это, кажется, приводит рыжего в чувство. Он вскакивает на ноги, подслеповато щурясь, и, кажется, пытаясь наспех разобраться с уже забытым человеческим набором чувств. Нику по-своему хотелось бы сейчас поменяться с противником местами. Он бы многое отдал за возможность умереть веря в то, что он стал человеком. Впрочем, умирать нельзя. Там ребята. Там Яна.
   Он делает короткий выпад. Безусловно, он не умеет драться так по-человечески хорошо, как тот же Юра. Но обычно ему это и не нужно. Обычно. Но находиться в собственном карманном измерении дольше необходимых двух минут - это совсем не обычно.
   Противник неожиданно ловко уклоняется и отскакивает в пыльный сухой полумрак. Доски паркета скрипят у него под ногами.
   - И во второй раз думаешь меня убить, да? - стонет противник из темноты.
   - Серьёзно? - не выдерживает Ник. - Ты это в качестве последнего слова выбрал? Мужик, ну я тебя не понимаю. Сказал бы "Даздраперма", я б ещё лет десять думал, к чему это.
   Рыжий бросается на героя с кулаками. От первого удара Ник уходит. Второй приходится прямо в челюсть. Перед глазами плывут разноцветные круги - самая человеческая реакция из всех возможных. Ник вслепую бьёт ножом, но его заносит в сторону. Рыжий отскакивает к стене. Его глаза, к которым он наверняка всё ещё не привык до конца, бегают туда-сюда. Противник явно выискивает что-то, что может сойти за оружие. Нику даже обидно, что тут только голые кирпичные стены, скрипучий пыльный пол и тело человека без тени, так похожее на мёртвого семнадцатилетнего подростка в нелепой одежде.
   "Рекомендую не бегать, умрёшь уставшим" так и не успевает прозвучать.
   - Смирнов, ты же в курсе, что это не поможет? - выплёвывает рыжий. - Ты втащил сюда только одну из множества моих частей, проросших в этот грёбанный дом.
   - Ну давай проверим, - Ник кровожадно ухмыляется, не смотря на тупую боль в челюсти.
   Зубы у него наверняка сейчас тоже человеческие, но пугать клыками он противника и не собирался. Монстры - не люди. Их таким не проймёшь. Монстрам нужно что-нибудь серьёзней. Например, болезненно-яркие, почти невыносимые образы, которые сами по себе зарождаются в голове от одних звуков флейты. Четырёхмерные фигуры, которые ты ухитряешься воспринять трёхмерным зрением. Внезапное превращение в человека.
   Ник бросается на рыжего. Рыжий уходит от очередного удара. Некоторое время они ходят по кругу, пойманные в ловушки собственных слабых человеческих тел, тел, которых на самом деле больше нет.
   - Тебе вообще не стыдно? - спрашивает противник из полумрака, уже в третий раз переступая через безвольно вытянутую руку человека без тени.
   Ник хорошо знает: ещё пара кругов и рыжий споткнётся. И тогда...
   - Ни капельки не раскаиваешься, Смирнов? - говорит рыжий. - Ты притащил эту книгу. Ты сделал это с нами.
   - Ну если тебе так приспичило поболтать перед смертью, давай поболтаем. Кто я такой, чтоб отказывать, - отвечает Ник, внимательно вглядываясь в полумрак, следя за светлым пятном.
   - Я хочу, чтоб ты знал, перед тем, как сдохнешь. Цугцванга сожрала какая-то нех размером с КАМаЗ. Он не сопротивлялся. Он не хотел жить так. Потому что это не жизнь. Это грёбанный ад в котором мучают даже грёбанных чертей!
   Ник слушает рыжего и следит за его ногами. Конечно, Ник не выбирает момент, о нет. Это моменты выбирают его. Но пока что они определяются с выбором.
   - А знаешь, что с Гробом случилось? - голос рыжего срывается. - Угадаешь с трёх раз?! Он вырвал себе сердце. Всё боялся, что не поможет, что этого не хватит, что он не умрёт. Он же до этого много раз пытался, не помогало. А в этот раз помогло. Ему повезло. Остался только я. И ты. Ты, который притащил эту грёбанную книгу.
   Момент вот-вот настанет, но Ник не спешит. Не то что бы ему любопытно. Нет, он не хочет это слушать, совсем не хочет. Но все истории должны найти того, кто их услышит.
   - Ты хочешь знать, раскаиваюсь ли я? - спрашивает он спокойно. - Уже тысячу раз раскаялся. У меня, знаешь, тоже не самое весёлое существование.
   Рыжий глумливо хмыкает.
   - Да что ты говоришь. Дай угадаю, что ты делал всё это время. Сидел на жопе ровно у Янки. Сношал ей мозг, как и при жизни. Ел и пил за её счёт. Периодически устраивал ей истерики. Короче, в твоей жизни ничего не изменилось, только рога отрасли. Чёрт бы с книгой, Смирнов. Но ты просто жалкий мудак. Даже после того, как сдох, остался жалким мудаком. Гробу и Цугцвангу хотя бы хватило духу самоубиться. А ты... да мне просто от тебя противно.
   В другое время Ник бы бросился на рыжего с кулаками. Но сейчас он молчит. В принципе, рыжий, пытаясь вывести Ника из себя, нигде не погрешил против истины.
   Евген, - думает Ник но тут же напоминает себе: - да ни хрена подобного, я его не знаю. Впервые в жизни вижу.
   На самом деле он, конечно, не видит лица рыжего - издержки человеческого облика. Только бледное пятно маячит в полумраке, переходящем в колышущуюся тьму. Рукоять ножа крепко впивается в ладонь. Челюсть ноет - очередной побочный эффект карманного измерения. Сказать Нику, конечно, нечего. Он и правда притащил эту грёбанную книгу в дом. И он и вправду жалок, не смотря на нечеловеческую силу и умение ходить по потолку. Но, по крайней мере, он помогает Яне как может. Это уже что-то.
   Рыжий неожиданно бросается вперёд. Человеческая реакция не подводит - её просто хватает только для того, чтоб сделать один удар и промазать, прежде чем рыжий сбивает Ника с ног. Они катятся по полу. Нож с глухим стуком падает, и они катятся по полу. Драка ничуть не напоминает красивые потасовки из боевиков. Ник пытается ухватить противника за горло, но получает ещё один удар по лицу. Яркая вспышка перед глазами не мешает ему схватить рыжего за волосы и как следует приложить головой о пол. Он бьёт ещё раз. И ещё. И ещё.
   - Не существует неевклидовых пространств, - доносится откуда-то издалека.
   Он безошибочно узнаёт голос Тохи и каким-то неуловимым образом понимает, что ему нужно сделать. Он бьёт рыжего головой о паркет ещё раз. Хватка противника слабеет. Ник бьёт снова и снова, пока не слышит глухой чавкающий хруст. Рыжий больше не шевелится, но это ненадолго. Так что Ник встаёт и поднимает нож.
   Когда он вгоняет лезвие в шею рыжему, а кровь заливает пол, мрак стен становится гуще и плотней. И Ник возвращается в комнату с болотом.
  
   Юра, похоже, забыл сказать, что верить нельзя не только Стокеру, но и фильмам о зомби. Мёртвый панк никак не желает умирать окончательно, не смотря на то, что от его головы почти ничего не осталось. Труп продолжает медленно, но уверенно двигаться в сторону Кивы, шаря руками в воздухе, словно ловит невидимых зомби-бабочек на чудесных зомби-лугах.
   - Не бывает неевклидовых пространств, - повторяет голос Арьи откуда-то из-за стены.
   Кива впервые позволяет себе на мгновение задуматься. Потому что там, где ещё мгновение назад не было ничего, кроме стены, поросшей серебристой травой, теперь красуется самая настоящая дверь, призывно приоткрытая, как раздвинутые ноги пьяной малолетки из кулинарного техникума. Вот она, свобода. За спиной зомби.
   Кива перехватывает обжигающе-горячий автомат и лупит мертвяка прикладом куда-то в окровавленную шею. Брызги крови и ошмёртки плоти брызжут в разные стороны. Мертвяк отшатывается.
   - Не бывает неевклидовых пространств, - повторяет Арья.
   Теперь друг Юрца говорит не один. На фоне слышится слабый, едва различимый голосок Янины, той самой тощей тёлки, запретившей Киве курить дудку на кухне. Кива отвлекается, и это чуть не становится самой страшной ошибкой в его жизни.
   Мертвяк наваливается на Киву всем немалым весом. Кива изо всех отталкивает его и бежит к двери, перепрыгнув через лужу крови.
   И оказывается в коридоре.
   Арья и Янина стоят, взявшись за руки. Кива прикидывает, не трахаются ли эти двое и, представив, что всё действительно так, утирает пот со лба и выплёвывает в ответ на собственные мысли:
   - Да ну нах.
   - Полностью с тобой согласен, - мрачно констатирует Арья.
   - Бери Антона за руку и повторяй с нами, - распоряжается Янина.
   Свитер она где-то потеряла и из-под кожаной куртки призывно выглядывает топик. Кива невольно отмечает, что если бы не торчащие рёбра, Янина вполне подошла бы под определение "ещё ничего".
   - Чё? - переспрашивает Кива скорей для проформы. Здесь не его район, не ему тут решать.
   - То, - говорит Арья. - Не переживай, целоваться не будем, если ты не хочешь.
   - Ну и шуточки у тебя, на, - устало выдыхает Кива, не узнавая собственного голоса и, харкнув на пол, прямо на выпозший из-под половицы глаз на тонком стебельке, берёт за руку Арью.
   - Не существует, неевклидовых пространств, ёпта, - послушно повторяет он.
   Звучит это, конечно, глупо. Но это каким-то невероятным образом работает.
  
   После того, как голос Старка, так непривычно звучащий в записи, замолкает, я ещё некоторое время сижу, так и не вынув наушник, вслушиваясь в мерный гул собственной крови и стук сердца.
   Решение очевидно. Оно само напрашивалось ещё с того момента, как Старк сказал, что монстр - это дом. Но я жду ещё несколько секунд, и только после этого бережно убираю наушники в карман, снова достаю нож и аккуратно режу тыльную сторону предплечья. Конечно, можно распороть себе ладонь, как в каком-нибудь фильме о сатанистах, но, если нам с мамой сегодня действительно предстоит встретиться, руки мне ещё понадобятся. Держать арбалет с распоротой ладонью, знаете ли, неудобно.
   Помните, что я говорил о подростках, которые оставляют себе шрамы на память о прошлой невыносимой боли? Помните, да? Так вот, забудьте.
   Кровь проступает медленно, неохотно. Я бережно собираю пальцем мелкие алые капли и размазываю их по зрачку нарисованного глаза. Серебристая трава, прежде вплетавшаяся в пальцы, теперь шарахается от меня, как шарахаются от запаршивевшего пса.
   Дом слегка вздрагивает, но, конечно, этого недостаточно. Я аккуратно делаю ещё один надрез на коже. Не важно. Если мы выберемся отсюда живыми, через сутки от порезов не останется и следа. А если не выберемся... тем более не важно.
   Стены едва заметно вибрируют. Сейчас подтверждаются мои худшие опасения, но это меня даже радует. Если бы прекрасный принц ничего не унаследовал от королевы, у его друзей не было бы шансов. Я размазываю кровь по зрачку, втираю её, словно рисунок - гнойная рана, а кровь - мазь с антибиотиком. Серебристая трава, по случайности соприкоснувшаяся с кровью вянет и стебли, стремительно темнея, замирают, только изредка покачиваясь на несуществующем ветру.
   В очередной раз проведя лезвием по предплечью, я слишком увлекаюсь и алые капли падают на пол. Кровь стекает в щели паркета. Не самый умный поступок в моей жизни, но, может, это даже к лучшему.
   Высокий дом мертвеца реагирует мгновенно. Стены вздрагивают за секунду до того, как меня оглушает жутким, нечеловеческим криком, полным боли. Пол мелко дрожит, словно больной в горячке. Тело Дианы окончательно сползает на пол.
   - Не существует неевклидовых пространств, - раздаётся отовсюду и ниоткуда одновременно.
   Теперь говорят трое. Я узнаю голоса Бледноженщины, объекта моей первой и единственной в жизни нездоровой привязанности, Тенехода, гопника, с которым мы когда-то ловили пауков, воображая себя естествоиспытателями, охотниками на теневиков, и, конечно, самый громкий голос, голос Вороньего Рыцаря.
   Дом дрожит, подпрыгивая на месте в агонии.
   Я едва успеваю поднять с пола отброшенный арбалет, до того, как пол уходит из-под ног. Я снова падаю, теперь уже в коридоре, прямо перед Старком, Персефоной и Кивой. Они стоят, держась за руки, как детсадовцы на прогулке. Персефона смертельно бледна. Волосы у неё мокрые, а свитер она или потеряла, или, что вероятней, сняла, чтоб не замёрзнуть. На плечах у неё - кожаная куртка Старка. Кива сверлит пространство за моей спиной безумным взглядом. Его штаны и лицо заляпаны мелкими брызгами крови. Старк едва заметно улыбается и кивает мне.
   - Ну типа один ещё остался, на, - констатирует Кива. - Не существу... а, типа всё?
   Он вырывает широкую узловатую ладонь из руки Старка и плюёт на пол.
   Персефона тоже отпускает руку Старка и прислоняется к стене, прикрыв глаза.
   - Олег, дай сигарету, пожалуйста. И зажигалку. Мои в машине остались, - просит она.
   Кива молча выполняет её просьбу.
   - Королева идёт сюда, - говорю я не узнавая собственного голоса.
   - Вот и хорошо, что идёт, - кивает Старк. - Долго бегать не придётся. Пойдём ей навстречу. Надеюсь, поддержка из числа местной лавкравтовщины у нас всё-таки будет. Диану не видел?
   - Её убили. Но здесь это ненадолго.
   Некоторое время Старк молчит, явно пытаясь переварить полученную информацию.
   - Не надо было её звать, - выдыхает Персефона вместе с дымом. - А ты мог бы и сказать ей, что предупреждаешь.
   Старк с недоумением смотрит на Персефону.
   - Когда это? - спрашивает он.
   - Когда вы познакомились и она тебя читала. И ты сказал ей, что она умрёт.
   - Это просто совпадение. Ужасное, конечно, но всё-таки совпадение.
   Персефона ехидно ухмыляется, отчего тлеющий кончик сигареты подскакивает вверх, а потом резко опускается вниз, но молчит.
   Стены всё ещё дрожат. Видимо, даже высыхая и свёртываясь, королевская кровь не теряет токсичности для монстров.
   Потолок трещит. Одна из множества дверей распахивается. В коридор вваливается клубок из щупалец. Кива поднимает оружие, но тут же опускает его. Щупальца бесцельно извиваются и расползаются в разные стороны, словно диковинные безглазые змеи. Конец коридора становится немного ближе, хотя никто из нас не двигается с места. Персефона бросает недокуренную сигарету в траву.
   Распахиваются ещё две двери. Пол вздрагивает. Паркет трещит. С потолка падают штукатурка и соцветия глаз. Из одной двери выходит монстр Персефоны. Его чёрные когтистые руки перемазаны в чём-то светлом и липком. Повязка на его руке насквозь пропитана желтоватой жижей.
   - Ну, одну его часть я точно завалил, - беззаботно сообщает монстр. - Надо было съесть, конечно, конечно, но я что-то побрезговал, он на вкус как сопли, да и аппетита нет. Но, похоже, этот говнюк и правда в дом пророс.
   Никто не отвечает, конечно, так что монстр Персефоны замолкает, поднимает свою хозяйку с пола, приобняв её за плечи. Они явно обмениваются впечатлениями без слов.
   - Скоро он придёт в чувство и соберётся назад, - говорит Старк, не размыкая губ. - Надо идти. Потом заглянем сюда с бензином и спичками.
   Никто не возражает, хотя все явно сомневаются, что мы дойдём до конца. И мы шагаем вперёд, вслед за Старком, к последней приоткрытой двери в конце коридора. Сквозь щель проглядывает фиолетовое, в зелёных трещинах небо.
  

Жил Король Нигдени IV

   Каждая история обязательно должна заканчиваться. Не важно, насколько хороша эта история, не важно, сколько она длилась. Смерть - естественное свойство всего, включая такие абстракции, как истории. И наша готовится умереть.
   Готовлюсь к смерти и я. Не как рассказчик: рассказчик вообще существует только собирая слова предложения, предложения - в абзацы, а абзацы - в сюжет. Нет, я просто принимаю ужасный и вместе с тем простой факт: назад я не вернусь. Если кто-то и выйдет из коридора Высокого Дома Мертвеца на моих ногах, перешагнёт через порог и откроет скрипучую калитку моими руками, этим кем-то буду уже не я.
   Нигдень встречает нас ярким равномерным сиреневым светом, льющимся с неба, покрытого зелёными прожилками. Вдалеке в небе вьётся чёрное облако. До нас долетают нечеловеческие вопли: смесь плача, гогота и ключа, скребущего по стеклу.
   - Ничего себе армия Саурона в нигденных реалиях, - замечает монстр Персефоны. - Напомните, мы точно знаем, что делать? А то я эту толпу, извините, но при всём желании сожрать не смогу. И вы вряд ли перестреляете.
   Вместо ответа Старк закидывает "сайгу" на плечо и внимательно оглядывает явно заброшенные низкие дома, заросшие серебристой травой. Он вскидывает карабин и тут же его опускает.
   На крыше сидит огромная фигура, закутанная в жёлтый плащ. Под глубоким капюшоном клубится и переливается нечто такое, чему нет места в человеческом мире. Фигуры, которые не могут существовать в трёхмерном пространстве. Цвета, которые не в состоянии воспринять человеческий глаз. Абстракции, которые не влезают в скромное человеческое восприятие.
   - Ёпта, - коротко говорит Кива, даже не догадываясь, что сейчас дословно озвучил единственную мысль, посетившую меня.
   - Не стрелять, - командует Старк, хотя никто из нас и так не собирался открывать огонь.
   Флейтист Задверья выпрастывает из-под плаща сегментированную лапу. Монстр Персефоны коротко ругается. В его голосе - только глухая обречённость и отчаянье. Я прекрасно понимаю его. В лапе его сородича зажата костяная панфлейта. Задверный обитатель подносит инструмент к той нереальности, что скрыта под его капюшоном. В голове взрывается несуществующий снаряд боли и осколки впиваются в виски цепкими металлическими пальцами. Песня - история Флейтиста - предназначена не мне.
   - Нет, - пробивается сквозь боль голос Персефоны. - Нет и ещё раз нет.
   - Я вообще сам думал, что это хорошее решение, - отвечает Сарк.
   - Антон! Ты сдурел?!
   - Да, Тох, вообще это как-то очень не очень, - вклинивается в разговор Никита.
   - Он сам это предлагал. И потом, его же никто не будет убивать. Но если у вас есть другие варианты, как добраться до королевы и не быть сожранными - вперёд, предлагайте. Я вообще и сам не в восторге от этого, так что с удовольствием послушаю.
   Предложений ни у кого, конечно, не находится.
   Боль исчезает так же неожиданно, как появилась. Пока я пытаюсь отдышаться, Флейтист спрыгивает с насеста и мягко приземляется на белёсую землю. Полы жёлтого плаща скользят по низкой желтоватой траве, которая походила бы на мокрец, не будь она усыпана шипами.
   Флейтист выпрастывает из-под плаща ещё одну руку - ещё одну правую руку, если точней, - и жестом приглашает нас следовать за ним. При этом он не перестаёт играть. Никаких образов и звуков, конечно, нет. Теперь он играет для других чудовищ, и флейта рассказывает им истории, которые просто не может вместить в себя разум маленьких ничтожных органелл огромной живой Вселенной. Похоже, теперь угроза для Нигдени велика как никогда, раз она решила пожертвовать своим главным пецом.
   - Юр, арбалет тут оставь, а то выйдет неправдоподобно, - распоряжается Старк. - Кива, ты не всё отстрелял ещё? Возьми его на прицел. Только не вздумай выстрелить. Выстрелишь - я тебя сам убью. Яна?
   - Я утопила пистолет.
   - Не страшно. Возьми у Юры. Если мы не справимся... как только окажешься близко к королеве - стреляй. Лучше в корпус, так куда легче попасть. Сможешь?
   - Как ты уже заметил, у нас нет альтернатив, - отвечает Персефона. В её голосе звенят серебряными кольцами нотки разочарования и надежды.
   - Юра, твоя задача не шевелиться и всем своим видом демонстрировать страдание, - продолжает Старк.
   Я киваю. Мне только что пришла в голову поразительная мысль. Мама не сходила с ума. Она просто знала гораздо больше, чем мог знать кто-либо. Моя милая маленькая мама видела, что однажды на меня направят оружие трое за двенадцать лет до того, как Старк сказал мне положить арбалет. Да, она дала им новые имена. Но тогда она просто не знала, как их зовут. Парень, промышляющий разбоем под покровом темноты, стал Тенеходом. Врач-психиатр превратилась в Бледноженщину не то из-за цвета лица, не то из-за рабочего халата. И, конечно, только слепой не заметил бы сходства программиста и охотника на чудовищ с птицей.
   - Ник, ты прикрываешь наши задницы, - заканчивает Старк. - Если что не так - кричи.
   - Попрошу. Я обычно не опускаюсь до такой банальности, как крики "спасите-помогите, убивают".
   - А зря. Может, если бы опустился хоть разок, тебе бы и помогли, - замечает Старк. - Ладно, идём.
   Флейтист раздражённо качает головой и во второй раз указывает рукой куда-то за полуразвалившиеся дома, которые, как я теперь понимаю, сложены из костей. Если, конечно, это не полуистлевшие трупы каких-нибудь местных чудовищ, эдакого гигантского аналога актиний, которые не появлялись в нашем мире просто из-за прикреплённого образа жизни.
   Я отдаю пистолет Персефоне и иду вперёд. Почти сразу же мне в спину что-то легко упирается. Мне стоило бы испугаться, но я не боюсь. Мне ведь надо оправдать собственное существование. Да и потом, сейчас я полностью доверяю даже Киве, не говоря уже о Старке, которому я просто не могу не доверять. Беда только в том, что я доверяю и маме.
   В рукаве хлюпает кровь - моё единственное серьёзное оружие, которое даже не надо доставать.
   Мы проходим мимо скелетов домов, или похожих на дома существ. Никита увлечённо рассказывает Киве о том, как он однажды подрался с Флейтистом. Похоже, его ничуть не смущает происходящее. Он резко меняет тему и начинает жаловаться на "сраных донатеров" и "школоту" и только после этого Персефона вежливо, как обычно, просит его замолчать и благодарит Киву за терпение, как обычно называя его Олегом.
   Флейтист уверенно сворачивает в заросли невысокого - мне по пояс - кустарника. Ветки тянутся к моим ладоням, но тут же резко втягиваются внутрь, прижимаясь к стволам, почуяв кровь.
   Из нор в белёсой почве выглядывают мелкие безглазые зверьки и тут же прячутся назад, услышав историю Флейтиста. То тут то там в сиреневом полумраке проступают голые стволы деревьев. Среди них мелькают тёмные фантасмагорические силуэты чудовищ. Я узнаю мелкого теневика, парочку крылатых упырей и лешего - трёхметровое тощее существо, покрытое короткой шерстью. Монстры не приближаются, просто смотрят. Возможно, пока они не получили соответствующего приказа. А, возможно, их отпугивает история, которую рассказывает инструмент Флейтиста. В отблесках желтоватых и зелёных глаз мне мерещится взгляд мамы. Интересно, как она выглядит сейчас?
   - Слушай внимательно! - кричат Старк, наверняка не размыкая губ. - Я знаю, что ты слышишь через них! Как ты уже могла понять, если ты попытаешься рыпаться, от твоего сыночка останется только его бренное тело с огромной дырой в затылке, а мы спокойно уйдём, обмазавшись его кровью.
   На мгновение мне кажется, что это наш реальный план "Б". Но это же Старк. Он держит котов. Он покупал нам еду, хотя мы об этом и не просили. Он приехал спасать меня из логова упырей и предлагал отвлечь Флейтиста, хотя оторванные ноги у него, в отличие от Никиты, не отрастут. Потому когда ствол "сайги" утыкается мне между лопаток, я всецело верю, что это просто блеф. Старк не жестокий человек. Да, иногда он далеко не образец дружелюбия, но Старк не какой-нибудь маньяк.
   Но всё-таки он не выглядел особенно расстроенным, когда узнал, что Диана погибла. Да, Диана ему не нравилась, но...
   - Представь себе, кое-что от тебя он унаследовал, - продолжает Старк. - Выходи одна. Надо поговорить. Договоримся - разойдёмся в разные стороны, а сыночка потом заберёшь. И это не план "Б". Я же не совсем дебил, - добавляет Старк и вряд ли это слышит кто-то кроме меня.
   - Антон, ты приводишь очень логичные доводы, но она больна и это не сработает, - шипит Персефона.
   - Сработает. Уже работает. Она напугана. И она согласна.
   - Она знает, что ты слышишь?
   - Понятия не имею.
   Конечно, мама знает всё. Для ребёнка родитель - это доброе божество у которого есть ответы на все важные вопросы. Если бы всё сложилось иначе и я взрослел рядом с мамой, богиня рухнула бы с пьедестала ещё во время первых робких попыток подросткового бунта. Но в том "сейчас", где мама рассказывает мне сказку, у неё всегда находились ответы.
   - Это рискованно, но, может, попробуешь ей в голову влезть? - спрашивает Персефона у Старка.
   - Это так не работает.
   Флейтист замирает и качает тем неописуемым безумием, которое прячется у него под капюшоном, а потом снова идёт вперёд.
   Довольно странно, что я могу смотреть на его лицо - то, что у него вместо лица - и не отводить взгляд. Интересно, именно так у пробуждающегося Короля Нигдени щёлкает в голове? Мама, наверное, могла бы точно сказать. Жаль, что нормально поговорить нам не удастся. Да, вы правильно поняли. Я окончательно принял решение. Самое ужасное из всех решений в своей жизни.
   Я в очередной раз пробую на вкус три слова: "её", "грёбанное" и "величество". В конце концов, это просто слова. Вне контекста они - бессмыслица, нагромождение фонем, нелепые сочетания звуков. Но "мама" плохо сочетается с "её грёбанным величеством".
   Монстры кружат рядом, но не решаются подходить. Я слышу не звук флейты, а историю с истеричными нотками торжественного гимна. Флейта в суставчатых сигментированных лапах рассказывает говорит только о смерти, о мраке и безмыслии, об ужасе агонии и глубоких омутах боли, на дне которых - вязкий смолянисто-чёрный ил забвения.
   Когда флейта выводит припев, над нами пролетает что-то крылатое и настолько крупное, что законам аэродинамики стоило бы выйти на перекур.
   Интересно, знает ли мама о том, что будет дальше? Или книга нашептала ей не всё, а только рассказала, что когда-нибудь к ней приведут её ненаглядного принца, держа его на прицеле? Может, именно потому она и слушает идею по имени "Двери и пороги"? Если всё так, нам стоит немедленно прекратить этот фарс. Тогда, возможно, в другом "сейчас" мама увидит, что никто на самом деле не хотел меня обидеть. Возможно, она не уедет в серый дом, не сбежит через двенадцать лет в Нигдень...
   Только вот если маме действительно рассказала об этом книга, идея, живущая вне времени, это нам не поможет. Она наверняка показывала только то, что мама должна была увидеть. Но если идея действительно живёт вне времени, во всех "сейчас" одновременно, она знает: рассказывать всё нельзя ни в коем случае. Носитель может неправильно понять.
   Только вот если "Двери и пороги" и вправду видят всю картину целиком, мы всё равно обречены проиграть.
   Флейтист обрывает песню и жестом велит нам остановиться. Он отрывается от земли и взлетает в воздух. История, которую рассказывает инструмент в сегментированный руках монстра, вопреки ожиданиям, звучит только громче.
   Белёсая почва вздрагивает и выплёвывает фонтанчик из пыли. Нас окружают живые подвижные тени. Из-за белёсых стволов выходят упыри, складывая кожистые крылья и вертя плоскими мордами. Краем глаза я замечаю, как монстр Персефоны демонстрирует своим нигденным сородичам неприличный жест.
   - Что, обосрались? - жизнерадостно интересуется он у чудовищ. Упыри ему, конечно, не отвечают. Они же просто социальные животные.
   Из-под земли вырываются ещё несколько фонтанчиков пыли. Комья почвы летят мне за шиворот, в капюшон толстовки и в лицо, заставляя прикрыть глаза рукой. Видимо, мать-земля не очень довольна.
   - Если сейчас ты попробуешь атаковать кого-то из нас, получишь своего отпрыска с дырой в голове. И он не вернётся переродившись, - вкрадчиво произносит Старк. - Если мы умрём раньше, чем успеем обмазаться его кровью, его хладное тельце утащит Ник в карманное измерение. И там сожрёт.
   - Тох, ты совсем долбо... - монстр Персефоны осекается. - В смысле да, сожру. Как говорится, что переварилось - то уже точно не встанет. На рогатого упыря отвечаю.
   По белёсой почве пробегает волна. Она вздыбливается. Из толщи нигденной матери-земли вырывается огромная безглазая морда, покрытая чешуёй. Король оседлал своего ездового дракона, - звучит в голове эхо другого "сейчас".
   Пасть чудища открывается. Из неё выходят трое. Двое из них рогаты и наги, и узнать в них бывших человеческих женщин можно только по грудям - отвисшим старушечьим и маленьким девичьим. Они ведут под руки тощую женщины со всклокоченными редкими седыми волосами. Сиреневые блики превращают морщины на постаревшем раньше срока лице в борозды и кратеры. Больничная сорочка и халат, перемазанные в земле и крови, висят на маме, как мешок из-под картошки мог бы висеть на анатомическом пособии.
   Сердце подпрыгивает и падает куда-то в район желудка. Несколько долгих мгновений я искренне ненавижу всех лечащих врачей мамы, включая Персефону.
   Мама слабо улыбается, демонстрируя гнилые пеньки на месте зубов, но эта улыбка всё равно прекрасней всего на свете. Какой ребёнок считает улыбку мамы некрасивой?
  
   Сразу после очередного сухого щелчка приходит уверенность: надо бежать, иначе случится что-то непоправимое, что-то настолько ужасное, что невозможно описать. Это предчувствие Антон игнорирует. Он смотрит, как из раззявленной пасти невиданного монстра выходят два чудовища, поддерживая под локти худую женщину с лицом, похожим на маску Санта Муэрте.
   Надо бежать. Срочно. Иначе очередная бегущая строка подскажет ему что-то такое, от чего не избавишься и не отмоешься. Надо стрелять прямо в лицо королевы. Но, чёрт возьми, это же женщина. Окажись король мужчиной прицелится и нажать на курок было бы проще.
   Возможно, именно из-за раздумий Антон не успевает ничего сделать.
   "Ты же сам говорил, что хочешь жить в мире, где никому не придётся удирать в леса, - возвещает бегущая строка. - Я пытаюсь создать этот мир. Только представь, ни одного чудовища, ни с рогами, ни в человечьей шкуре".
   Женщина сверлит его взглядом и всё кроме её запавших усталых глаз вдруг становится каким-то неправдоподобным, похожим на двумерные картонные фигуры, вроде тех, что обычно стоят на последнем этаже торгового центра.
   "Ты же только ради этого сражался", - подсказывает бегущая строка.
   Антон пытается мысленно возразить. Он не может и не хочет вот так просто предать друзей ради какого-то полумифического общего блага.
   "А никто не говорит тебе предавать", - подсказывает бегущая строка.
   Следом приходят знания о Нигдени. Книга рассказывает ему, как однажды два больших взрыва случились одновременно и получившиеся вселенные случайно слиплись на субатомном уровне в некоторых местах. Она любезно подкидывает незнакомые формулы и объяснения. Рассказывает, как работают зрительные нейроны у людей отмеченных Задверьем и поясняет, что это происходит из-за мутации, которую вызывают местные вирусы. И, конечно, она показывает Антону будущее. Невыносимо-яркие образы вспыхивают перед глазами. Последних оставшихся в живых монстров теперь видят все благодаря вирусам, проникшим из Нигдени. Военные поджигают упыриные логова и осушают болота. Учёные препарируют палочника за палочником, пытаясь понять, как они переходят в полуфизическое состояние и открывают телепортацию. Через каких-нибудь десять лет правительство строит первый телепорт, а через двадцать пять люди основывают первую колонию за пределами солнечной системы.
   "Думаешь, оно того не стоит?", - спрашивает бегущая строка.
   Он очень хочет ответить, что это ложь, но думать словами больше не получается. От попыток только болит голова.
   - Я предупреждал вас о такой возможности, - бормочет Антон, пытаясь хоть как-то предупредить друзей.
   "Думаешь, оно того не стоит? Только представь. Мир без чудовищ. Никаких войн. Никаких смертей. Только прекрасная космическая утопия, торжество науки и здравого смысла. Выбор за тобой".
   - Валите! - выхаркивает он.
   Провалы глаз Королевы Нигдени гипнотизируют. Возникает уверенность: книга говорит правду. Сухого щелчка нет, но это уже не имеет значения. Королева делает за него выбор.
   Он резко оборачивается и целится в голову Яне. Он видит, как брови Ника ползут вверх, и чувствует колебания воздуха, от того что гигантская муха - Флейтист Задверья - опускается вниз.
   - Чё, на? - удивляется сосед Юры, опуская автомат.
   Флейтист играет очередную песню, но звуки превращаются в невнятную мешанину из нот и образов. Чудовища, обступившие их, бросаются вперёд, но натыкаются на невидимый барьер - им мешает мелодия, но это ненадолго.
   Антон жмёт на спусковой. В это же мгновение кто-то наваливается на него сверху. Конечно, он весит не так много, чтоб Антон упал, но ствол уходит вниз и влево, сбивая пулю с тректории.
  
   История, которую рассказывает Флейтист неожиданно изменяет сюжет. Теперь она повествует о маленьком глупом мальчике, который слишком долго смотрел на маму. Следом исчезает давление между лопатками.
   - Валите! - орёт Старк.
   Я оглядываюсь. Мне не нравятся выражения вроде "не верю своим глазам", но сейчас я не могу выразиться иначе. Потому что Старк вскидывает "сайгу", только вот целится он не в упырей, обступивших нас со всех сторон.
   Конечно, я никогда не имел никакого отношения к "альтернативной физике", или как там Персефона предлагала называть магию. Но понимание происходящего приходит как-то само собой, независимо от меня, когда я прыгаю на Старка, пытаясь сбить его с ног. Конечно, у меня ничего не выходит. Старк выше меня на полголовы и тяжелее килограмм на двадцать, так что я просто висну на нём, не решаясь ударить и тем более достать нож. От первого выстрела привычно закладывает уши. Пуля вспахивает белёсую землю.
   Персефоны больше нет на месте, как и её монстра, но я так и не успеваю понять, куда они делись. Старк выпускает "сайгу" из рук. Карабин беспомощно виснет на ремне. Старк приседает, хватая меня за руки, и в следующий миг мир как будто переворачивается, хотя, конечно, переворачиваюсь только я. От удара перед глазами мелькают фиолетовые и зелёные сполохи.
   То, что именно Старк год назад объяснял мне, как выходить из такого захвата, сейчас даже немного иронично.
   Снова грохочут выстрелы.
   - Ёпта! - отчаянно орёт Кива.
   Я переворачиваюсь на живот. Глупо, знаете ли, вставать в полный рост во время перестрелки.
   Я успеваю заметить, как на Киву бросается одна из фрейлин мамы. В следующий момент кроссовки и когтистые лапы взмывают куда-то вверх. Снова грохочут выстрелы.
   Я нашариваю нож. Не зря же я его не вытирал.
   - Пошли на хер! Пошли на хер! Убью! - орёт монстр Персефоны, но его крик тонет в интфернальном визге и рыке монстров.
   Знаете, если вы думали, что в финальной битве должны присутствовать невозможный пафос и размах, я вас разочарую. Ничего красивого тут нет. Так что я встаю на четвереньки, когда вниз пикирует что-то неописуемо большое. Флейтист садится рядом со мной и жёлтый плащ накрывает меня. Атональная мелодия вползает в уши, и в этот момент я вижу всё глазами монстра.
   Персефона и её монстров стоят спина к спине в окружении монстров и из дула пистолета в руках Персефоны поднимается тонкая сизая струйка дыма. Кива в отчаянье снова и снова давит на спусковой, пока когти фрейлины вспарывают его ветровку, добираясь до плоти. Старк палит по Флейтисту, заставляя гигантское тело склоняться то влево, то вправо. Чудовища отбегают подальше от брызг крови Флейтиста Задверья и ошмётков плоти.
   Страшная и прекрасная история Флейтиста умирает вместе с рассказчиком. Но я всё ещё вижу, как монстры шарахаются от брызг желтоватой крови Флейтиста Задверья. До того, как я успеваю задать вопрос, мелодия отвечает. Нет, Флейтист не мог рассказать всё сразу, ведь тогда бы в этом "сейчас" я не смог бы выполнить свою главную миссию. Да, другого выбора у меня нет. Нет, с ними всё будет хорошо. Даже со Старком. Да, время в Нигдени действительно нелинейно. Да, в ней почти ничего не осталось от неё. Годы на нейролептиках почти прикончили маму, оставив только одну идею, строчки из "Дверей и порогов". Да, он умрёт. Нет, это не продлится долго. Нигдень снова вернёт его, собрав своему любимому рассказчику новое тело. Да, конечно, это всё спланированная акция от Нигдени, чтоб избавиться от дефективного короля. Да, у меня будет время, чтоб понять всё до конца.
   Складки жёлтого плаща распахиваются, выпуская меня. Циклопическое тело Флейтиста валится на землю прямо перед мамой. Капюшон сползает, открывая четырёхмерные фигуры и несуществующие цвета.
   Жаль, что книга рассказала маме далеко не всё. Мама не понимает, что "Двери и пороги" сделали руками Старка.
   - Мам, прекрати, пожалуйста. Оставь их в покое, - прошу я у королевы полушёпотом. - Отпусти их. Они меня не обижали. Они не вернуться, честно. Яна больше не будет за тобой охотится. Никто из них не будет, обещаю. А я останусь с тобой, мам. Навсегда. Только пожалуйста, не трогай их. Мам, я ужасно скучал. Я люблю тебя.
   Конечно, мама не должна меня слышать. Но она слышит. Мать всегда слышит своего ребёнка.
   Старк опускает "сайгу". Монстры замирают. Кива, воспользовавшись этим, лупит перерождённую по лицу прикладом и подскакивает на ноги. Что там с Персефоной и Никитой я, конечно, не вижу, но в тишине, которая кажется оглушительной раздаётся удивлённое "чего?".
   Бледная тень сознания - всё, что осталось от мамы - заставляет её поднять голову. Я встаю. Спина ноет, но вполне терпимо. Старк неожиданно падает на колени, а потом и лицом в землю. Его руки и ноги конвульсивно подрагивают. Похоже, последствия черепно-мозговой травмы в купе с воздействием книги не прошли даром.
   Я мысленно прощаю Старка. В конце концов, что он мог сделать? Книга сломала и подчинила себе весёлых друзей из Высокого Дома Мертвеца. Она поселилась в голове у Никиты-человека, укоренилась в черепе Дианы, просочилась в мысли Татьяны Игнатьевны и её мужа. Книга свела мою маму с ума, а потом убила.
   - Мам, отпусти их, пожалуйста, - прошу я у королевы, перешагивая через выпростанную из-под плаща сегментированную тонкую руку флейтиста. - Яна... они все мне дороги. Они мои друзья, мам. Это был просто глупый план, чтоб тебя остановить. Они не причинили бы мне вреда. Они меня спасли. Каждый спас по-своему в своё время.
   Где-то за моей спиной шуршат торопливые шаги. Монстры отступают. Мне остаётся только надеяться, что Персефона правильно всё поймёт. И что она не промажет.
   Рукоять ножа впивается в ладонь, которую я до сих пор прячу в кармане.
   Мама, пошатываясь, встаёт, опираясь на безглазую морду своего лучшего дракона.
   - Какой ты красивый вырос. Прямо вылитый дедушка, - слабым срывающимся голосом говорит мама, проводя кончиками жёлтых костлявых пальцев по моей щеке. - Бабушка тебя не обижала?
   Удивительно, но никакого потустороннего воздействия книги я не чувствую. Возможно потому, что это говорит мама. То, что от неё осталось.
   - Обижала, - отвечаю я, заставляя социальную эволюцию убраться куда подальше. - Но теперь всё будет хорошо. Я соскучился.
   Мама неловко обнимает меня непослушными тонкими руками-веточками. Будь сейчас Старк в сознании, он бы услышал мой отчаянный мысленный крик и передал мои слова Персефоне, но Старк бьётся в эпиприступе, и, вполне возможно, скоро умрёт, подавившись собственным откушенным языком. А он, в конце концов, мой друг. Пусть даже книга и заставила его стрелять.
   Я кладу голову на плечо мамы и обнимаю её двумя руками. Нож остаётся в кармане. Есть черта, которую невозможно переступить. Но моя задача - не убить королеву. Моя задача - отвлечь её и дать шанс остальным.
   Грохочет выстрел. Что-то с силой толкает меня в спину. Следующий хлопок выстрела - и мне на щёку брызжет тёплая алая кровь. Мама становится неожиданно тяжёлой и медленно оседает вниз. Я осторожно опускаюсь на колени, держа её на руках. В груди глухо клокочет и свистит на выдохе. Боль приходит позже. Да, Персефона плохо стреляет. Но со второго раза у неё всё-таки получилось. Дыра на толстовке почти что бескровна. На выдохе в груди что-то свистит и булькает. Сделать глубокий вдох не получается.
   Мама кажется ещё меньше и тоньше, чем раньше. Алая дыра у неё во лбу отливает мазутно-чёрным в свете фиолетового неба. В её запавших, пока что не остекленевших глазах стынет удивление.
   Я заставляю себя обернуться. Персефона бежит ко мне, прикрыв рукой рот. Флейтист медленно поднимается с земли и начинает играть. Монстры бросаются врассыпную. На месте остаётся только Никита. Он смотрит на меня с ужасом и удивлением. И лицо у него совсем человеческое.
   Только после этого я позволяю себе упасть. Дышать почти нечем. В горле что-то булькает и клокочет.
   - Только не проси прощения, - выхаркиваю я вместе с кровавыми пузырями.
   - Не буду. Только не шевелись и молчи, пожалуйста, - отрезает Персефона, зажимая рану. - Никита! Зажми вот тут. И с другой стороны тоже. И держи. Юра, только не умирай, пожалуйста. Не умирай. Не умира...
  
   И, конечно, я не умираю. Просто встаю теперь уже без тела и иду, как и говорил, Флейтист, только мои шаги измеряются не метрами, а секундами, минутами, часами, годами и столетиями.
   Когда я останавливаюсь, чтоб передохнуть, у меня появляется тело, сегментированное, странное, слишком длинное. У него слишком много рук. Я иду вперёд, в другое "сейчас" и мысленно рассказываю Нигдени эту историю. Она просит рассказать что-нибудь другое, и рядом с присосавшимися к земле чудовищами, похожими на нежилые дома, я нахожу панфлейту. Я не умею играть, но всё-таки пытаюсь, вместо звуков выдыхая новеллы "Декамерона" и сюжет "Анны Карениной". Нигдень довольна. Я не вижу это, но чувствую. На меня самого накатывает сытая усталость.
   - Почему именно я? - спрашиваю я, выдувая из флейты звук за звуком.
   Ответ возникает в голове - в том, что заменяет мне голову - сам собой. Флейта смеётся вместо меня. Это же было так логично. Помните, я говорил, что для меня нет ни прошлого, ни будущего, только одни сейчас? Это и есть ответ. Нигдень нуждалась в ком-то, не признающем время, чтоб сделать по-настоящему вечное существо.
   Я сижу на земле Нигдени несколько веков, наблюдая, как мимо пролетают и пробегают чудовища, а землю покрывает поросль серебристой травы. На монстров, которые подбегают ко мне слишком близко, я просто смотрю.
   Нигдень толкает меня в поясницу, веля подниматься. И я поднимаюсь, и иду дальше. Вперёд по белёсой земле, назад во времени.
   - Что я такое? - спрашиваю я, осторожно извлекая из флейты звук за звуком.
   "Ты мой рассказчик. Мой певец", - отвечает Нигдень моей же мелодией.
   - Это всё нужно было, чтоб я появился, да?
   "Ну разумеется".
   - И сделал ещё кое-что, верно?
   "Да. Впереди. Ты увидишь".
   - И пойму?
   "Конечно, поймёшь".
   Я оглядываюсь. Некоторые чудовища, которых я встречаю, выглядят неправильно. Их окружает алый сияющий нимб, который можно заметить только краем глаза.
   - Тут я закрыл Двери? - спрашиваю я.
   "Не ты их закрыл. Но ты помог".
   Сияющий портал висит в воздухе. Я выхожу через него на болото, под голубое небо человеческого мира. Грязный старик с длинной бородой смотрит на меня, раззявив рот. Узоры на его лице похожи на синяки.
   - Слушай внимательно, - играет флейта, подкидывая обомлевшему от ужаса старику не слова, но образы. - Ты должен принести жертву. Должным образом.
   На самом деле, играя, я думаю о теневиках и волках размером с корову и о том, где я их возьму. Нигдень подсказывает из-за порога: просто делай, что умеешь.
   Я отпускаю старика и всю ночь флейта в моих тонких сигментированных руках поёт страшные истории о волках, жидком мраке и упырях в котельной.
   Никита оказался немного неточен. Мне хватает одной ночи. Затем я сажусь на болоте, у самой Двери и наблюдаю, как день сменяет ночь, а деревья сбрасывают листья, чтобы снова расцвести весной. Пока моя кожа зарастает мхами и папоротником, я развлекаю себя, представляя реакцию Старка на Персефону за рулём в другом "сейчас".
   Когда листва облетает в четырнадцатый раз, я иду вперёд. Нигдень из-за Двери подсказывает мне нужный маршрут. Я встречаю рыжего парнишку и достаю флейту и музыка рассказывает Королю Нигдени о необходимости провести ритуал. Парнишка бежит от меня, перепугавшись. Мне жаль его, но в этом "сейчас" я гонюсь за ним, чтобы в другом "сейчас" Персефона смогла помочь Старку, и, чего там, Киве. Чтобы в другом "сейчас" книга оказалась права и Персефона застрелила меня.
   Я догоняю его довольно быстро. Пара упырей, пришедшие на зов Короля - слабая и смешная добыча. Мне хватает одного движения, чтоб схватить одного из монстров и разорвать его пополам. Мать-земля сделала мне сильные руки.
   Три дня я играю его грёбанному величеству песни смерти, пока он, наконец, не сдаётся, даже не подозревая пока, что смерть для Нигдени - это такая же иллюзия, как и время. Рыжий мальчишка, которого я успеваю мысленно назвать Мерлином, даже не подозревает: я не могу навредить ему. Я же родился монстром, а не стал им после смерти.
   Тогда я ухожу за Дверь, сажусь у входа и наблюдаю, как Нигдень превращает мхи и папоротники в жёлтый плащ, заботливо накрывая мою голову капюшоном. Тогда я умираю впервые. Смерть похожа на глубокий сон без сновидений, а существо, решившее отгрызть голову - то, что заменяет мне голову - любимому менестрелю своей Вселенной, корчится на белёсой земле, беспомощно скребя её когтистыми лапами. Из перекошенного огромного рта течёт кровь вперемешку с желчью.
   - Схавал? - не удержавшись играю я.
   Небо успевает трижды перекрасится из зелёного в фиолетовый, прежде чем Мерлин влетает в Дверь. Из его бока торчит обломок копья. Я уже говорил вам, что не стоит верить легендам?
   Мерлин падает на колени передо мной и тогда я достаю флейту и рассказываю ему историю, в которой нет боли и нет смерти. Может, я и монстр, но, знаете ли, мне всё равно перед ним стыдно. Пусть даже я и выполнял сволочной приказ разумной Вселенной, я всё равно остаюсь существом, которое когда-то всерьёз считало, что оно - человек. Небо окрашивается то зелёным, то сиреневым, а я всё рассказываю историю, пока ноги Мерлина не превращаются в корни, а тело не покрывается корой.
   - До свиданья, Ваше величество, - произносит флейта вместо меня.
   Я шагаю дальше, мимо высоких деревьев с белыми стволами и низких извивающихся курстарников в другое "сейчас". Под моими ногами беззвучно мнётся воздух. Пока где-то внизу плещет океан, в котором плещут многоглазые киты, я пересказываю Нигдени "Гарри Поттера" и "Песнь льда и пламени".
   - Отпусти меня, - флейта, пока я иду над горами, в недрах которых обитают безглазые подземные драконы.
   "Даже если я и отпущу тебя, для тебя всё равно нет времени. Так что ты останешься со мной, даже если вернёшься", - отвечает шелест кроваво-алой осоки, обрамляющей болота, пока небо перекрашивается из зелёного в фиолетовый, и из фиолетового в зелёный.
   - Хороший парадокс, - отвечает флейта за меня. - Всё равно, отпусти. Я почти забыл, как это, быть человеком. У меня почти не осталось для тебя историй.
   "У тебя много историй", - возражает Нигдень брачными криками людей без тени. Она, конечно, знает, что я вру. У меня ещё много историй, и своих, и чужих. Жизнь в постоянном "сейчас" не даёт забыть.
   Я вздыхаю и рассказываю историю о космонавте, запертом в колонии на Марсе вместе с чудовищем из глубокого космоса. Эту историю я написал в тринадцать лет и Нигдень слышит её первой.
   Разумная Вселенная оказывается благодарным слушателем. Она не перебивает, хотя история переполнена штампами. Только когда я замолкаю, остановившись и сев на берегу озера, наполненного алой жидкостью, Нигдень мягко напоминает: не время останавливаться. У меня ещё есть дела.
   Так что я иду вперёд через годы и километры, в другое "сейчас". Я прохожу мимо трупов похожих на дома существ и оказываюсь в едва освещённом коридоре. Серебристая трава колышется под моими ногами, пока я оттаскиваю три трупа из четырёх в часть Высокого Дома Мертвеца, которая теперь находится за Дверью. О том, что Персефона рядом, буквально за стенкой я стараюсь не думать.
   Перерождения жителей Высокого Дома Мертвеца я не дожидаюсь и снова иду назад.
   - Отпусти меня, - просит флейта у Нигдени.
   "Расскажи историю", - требует шелест травы.
   Конечно, я подчиняюсь, и флейта почти независимо от меня поёт о Высоком Доме Мертвеца и о книге. О девушке, которая победила дракона в обложке. Нигдень, конечно, знает о произошедшем лучше меня, но всё равно слушает, жадно впитывая каждое слово и каждый сюжетный поворот.
   Я снова иду сквозь километры и годы по воздуху, теперь назад. Надо поправить ещё кое-что.
   Окровавленное существо, уже слабо похожее на человека я нахожу под только-только закрывшейся Дверью среди чахлого леса. Огрызок тела, запутавшийся в толстых лесках паутины, конвульсивно дёргается. Кишки вываливаются из распоротого живота. С фуражки, повисшей в паутине, призывно подмигивает красная звезда. Хозяин паутины - смесь паука и скорпиона размером с собаку - недовольно щёлкает хелицерами. Флейта рассказывает монстру о жути небытия и смерти, хотя в них нет ничего жуткого. Я играю ещё два дня, пока глаза бывшего комиссара не лопаются, и вместо них не вырастают новые, золотистые. Туша комиссара кажется лёгкой, не тяжелей арбалета, когда я несу его до ближайшей Двери, чтобы выкинуть поражённого болезнетворной идеей монстра в человеческий мир. Нигдень не хочет видеть его здесь. Не то что бы я согласен, но если в другом "сейчас" Никита не встретится с Пасюком, Персефона никогда не узнает историю книги, и мы не войдём в Дверь.
   - Отпусти меня, - просит у Нигдени флейта.
   "Я отпустила тебя уже много эонов назад", - отвечают визги бабаев.
   - Почему люди могли меня видеть? Если я - чудовище? - сдаюсь я, задавая очередной вопрос. Мелодия выходит нервной и атональной.
   "Ну какое же ты чудовище. Ты не чудовище. Ты - идея. Ожившая мысль в доспехах плоти и костяной короне черепа", - отвечает Нигдень шелестом дождя.
   И я спускаюсь на землю в другом "сейчас", закрывая спиной проход. Смотреть на свой же заросший затылок непривычно и странно, а от взгляда Старка, в котором холодная решимость мешается с хорошо скрытым ужасом, становится гадко. Будто я сейчас его подставляю. Флейта сама ловко прыгает в руку.
   Некоторое время мы ещё переговариваемся в другом "сейчас", а я, в своём "сейчас" не тороплюсь.
   - Ну приветик, - уверенно говорит Никита, подходя ко мне. - Как дела?
   Всё плохо, разве не видишь, - хочу заорать я, но флейта упорно молчит. Это самое человеческое свойство - хранить молчание.
   - Не сочти за наглость, - продолжает монстр Персефоны, - но я заметил, что ты опять решил посидеть прямо на проходе.
   Вначале мне хочется возмутиться, но я заставляю флейту молчать. В конце концов, в каком-то другом "сейчас" я сижу на проходе в первый раз. А ещё в одном я ловлю Никиту и ломаю ему ноги. Не потому, что его ненавижу, а потому что в третьем "сейчас" я уже сыграл ему и Персефоне сквозь Дверь простую сказочку о том, что за следующую попытку полезть ко мне я переломаю ноги этому наглому монстру. Конечно, не из злобы, а только ради того, чтоб в четвёртом "сейчас" хоть немного пробить броню скепсиса Старка.
   - А, на секундочку, тут живу я... а, ну да. Точно. Ты же ничего не понимаешь, а если понимаешь, то считаешь беседы выше своего достоинства, - продолжает Никита.
   До его попытки выбить флейту у меня из рук, я успеваю удивиться тому, какой он маленький. Едва достаёт мне до груди, хотя я сижу, подобрав под себя ноги.
   Я поднимаюсь. Пинок я не чувствую, но всё-таки исправно гонюсь за монстром Персефоны, играя ему историю его собственной жизни, тот отрывок, где он орёт на ухо прохожему, ещё не зная, чем стал.
   Нагнав Никиту на опушке леса я валю его на землю. От укуса совсем не больно, только немного страшно за монстра: не хлебнул ли он летальную дозу королевской крови? Конечно, ошибиться не страшно. Я всегда могу вернуться назад и попробовать ещё раз. Но мне не хотелось бы убивать единственное по-настоящему близкое существо Персефоны.
   Изловчившись, он бьёт когтями мне по горлу. Я умираю во второй раз, но Нигдень тут же возвращает сказочника назад. Я подминаю монстра под себя и сажусь на него сверху.
   - Успокоился? - спрашивает флейта вместо меня.
   Флейта в руках сама по себе играет историю - верней, несколько огрызков истории "Дверей и порогов" и Королевы Нигдени. Периодически, когда Никите становится слишком плохо, мне приходится прерываться, чтоб сыграть историю о доме и о людях, которые тебя любят. Ладно, я не монстр, а идея. Но явно не идея садизма.
   "Ещё не всё", - говорит Нигдень, складывая зелёные разводы на небе в слова, когда я довожу Никиту до Двери. Пишет Нигдень на русском. Впрочем, это скорей всего, иллюзия.
   Потому я иду назад, всего на несколько дней.
   Нигдень сама открывает Дверь и в нутро разумной Вселенной, пошатываясь, входит мама.
   Я взмываю в воздух.
   - Какого чёрта? - спрашивает флейта.
   "Ну ты же знал, что это запланированная акция. Чтобы уничтожить идею, надо избавиться от носителя. И я предпочла играть на своём поле", - отвечает мне шёпот ветра, влезающий в уши. В то, что заменяет мне уши.
   - Ты нами воспользовалась, - констатирует флейта. Моё возмущение она до конца не передаёт.
   "Ты сам собой воспользовался, мой любимый глашатай".
   - Почему бы мне не убить её сейчас и не закончить всё?
   "Золотой мой, ты не сможешь. Никто не сможешь. Убить короля чудовищ может только человек. Уничтожить "Двери и пороги" может только человек".
   - Зачем ты вообще создавала короля?
   "Ты же знаешь, дурачок. Чтоб он создавал новые истории и кормил меня ими".
   - Боже, - говорит флейта.
   "Бог сейчас говорит с тобой".
   - А что помешает мне сейчас прийти к себе-человеку и сказать ударить её ножом? - спрашивает флейта.
   "Ты уже много раз говорил это себе. И так ни разу и не ударил. Каждый раз ты возвращаешься к себе и говоришь себе: ты станешь Флейтистом, если не убьёшь её грёбанное величество. Каждый раз ты, в качестве доказательства того, что ты это ты, рассказываешь себе сказку, которую тебе рассказывала мама. Только вот ты не учитываешь одного важного факта. Ты станешь собой в любом случае, потому что ты не можешь убить собственную мать. Каждый раз ты говоришь себе: я не чудовище, я не псих, я не стану этого делать. И каждый раз не достаёшь нож. Потому что ты предпочитаешь стать Флейтистом, чем переступить эту черту".
   Это, к сожалению, правда. Этот диалог происходит в миллионах разных "сейчас", но история остаётся неизменной. Персефона по-прежнему стреляет дважды и промахивается в первый раз.
   - Отпусти меня, - прошу я.
   "Я говорила. Ты давно свободен".
   - Но я всё ещё здесь.
   "Не ври себе, мой хороший. Ты везде и всегда. Как и полагается идее".
   - Слушай, "Двери и пороги" ведь не из человеческого мира, правда? - спрашиваю я.
   "Конечно, нет. Из-за соприкосновения с миром людей она просто стала развиваться гораздо быстрее".
   - По сути, ты просто разгребла своё дерьмо чужими руками.
   "Как будто ваша Вселенная делает иначе. Знаешь, зачем ей нужны монстры? Чтоб сокращать поголовье людей. Вас слишком много. И вы слишком... токсичные. У нас с ней своего рода соглашение. Я ей - адаптированных монстров, а она мне доступ к информации... но это не важно. У нас есть буквально вечность, чтоб говорить, думаю, я успею это рассказать".
   - Ты едва не погубила себя. Оно того стоило?
   "Зато получилась восхитительная история. Сытная".
   - Неужели это всё...
   "Всё ради еды. Еда - это базовая потребность. Ну и попутно я облегчила себе жизнь".
   - Ты едва не сгубила человечество.
   "Нет, мой славный. Это мы едва его не сгубили, но мы же и спасли".
   Смысл слов доходит до меня не сразу. Но когда доходит, я не могу удержаться от ехидства:
   - Может, я ещё и должен Татьяну Игнатьевну надоумить провести призыв Короля Нигдени?
   "Конечно. Они на даче с твоим дедом. Там рядышком есть маленький разлом, я выпущу тебя в него".
   - А если я не хочу?
   "У тебя нет выбора, славный мой. Ты подчиняешься мне. Твоя флейта не играла того, что не должна играть. И потом ты уже играл для бабушки уже много-много раз в разных "сейчас". Изловить "Двери и Пороги" гораздо проще, если они будут сидеть в королеве, а не лежать в серванте".
   - Получается, я просто обеспечиваю твою жизнедеятельность.
   "Как и чудовища. Не расстраивайся. Зато ты написал свою историю сам. Ну, почти сам. Мы работали как соавторы. Я подкинула идею, на тебя легла реализация".
   Я играю Нигдени чистую неприкрытую ненависть и иду вперёд, пока не возвращаюсь к Высокому Дому Мертвеца. Обычная крашенная в белый дверь, висящая в воздухе, открыта. На земле под ней сидит Ник, скрестив когтистые лапы. Мы уже встречались с ним в тысячах "сейчас" и я помню, как это было, хотя происходит это вроде бы впервые.
   - А ты всё никак не сдохнешь, - констатирует монстр.
   Я сажусь рядом с ним и достаю флейту, но, увидев многозначительный взгляд монстра, прячу её назад.
   - Я б тебя грызанул, уж больно ты меня бесишь, - продолжает он, - но что-то после того раза не очень хочется. А ещё у меня такое чувство, что ты меня преследуешь. У нас там какой-нибудь герцог упырей вдогонку к королю чудовищ не пробудился?
   Мне остаётся только покачать головой. Тем, что заменяет мне голову.
   - Вот и замечательно, - кивает монстр. - А то я уже хотел назад в дом лезть и орать "помогите!". Мне так один хороший человек посоветовал, до того как у него кукуха в предпоследний полёт не ушла. Только я пока назад соваться не хочу. Когда я оттуда выходил, этот хороший человек обливал всё бензином и многозначительно так зажигалкой помахивал.
   Полный облегчения вздох вырывается из моей впалой груди сам по себе. Значит, в этом "сейчас" Старк всё ещё жив. Не поймите неправильно, я хорошо помню, что он пытался убить Персефону. Но я помню и другое: это случилось (и случается, и ещё много раз случится) из-за книги.
   - Мне вот интересно, это ты сам решился нам помочь, или тебя Нигдень надоумила? - спрашивает монстр Персефоны.
   Я пожимаю плечами. Выкладывать ему всю историю я пока не готов.
   - Вот ты монстров разогнал и улетел, - говорит Ник, - а нам дальше самим разгребать пришлось.
   Флейта сама по себе появляется в руках. За миллионы лет, сложившиеся в одно большое "сейчас" инструмент стал больше, чем частью меня. Он стал мной.
   "Расскажи мне историю", - просит Нигдень.
   Флейта выводит вопрос, и он адресован совсем не огромной разумной Вселенной, а одному маленькому одинокому монстру.
   Нигдень слышит вопрос и захлёбывается беззвучным хохотом. Смех отзывается неровным стуком в моей груди.
   Монстр Персефоны с удивлением смотрит на меня.
   - От такой страшной и древней хтонической дряни такое человеколюбие - это как-то подозрительно, - отвечает он медленно. - Тут попахивает подставой. Уж извини, ты нам помог и всё такое, но я не очень доверяю монстрам, которые другим монстрам копыта оторвать пытаются. И тем, кого я не могу без последствий сожрать я тем более не доверяю. Вы наверняка с Нигденью на пару решили, что Яну лучше сожрать. А то вдруг она не только вредоносные идеи способна убивать, но и полезные. Так вот, можете обломаться. Я не дам. Если понадобиться, я всю Нигдень уничтожу, сам сдохну, но убью её. И не надо говорить, что это невозможно. Если она разумная, она живая. А если живая, значит, её можно убить.
   Флейта смеётся вместо меня.
   - Так я тебе и поверил, конечно, - качает рогатой головой монстр. - Я тоже могу сказать, что я, например, не страшное чудовище, а нежный и пугливый подкроватный тапкожор. Суть от этого не изменится.
   - Ладно. А Диану вы в доме нашли? - спрашивает флейта.
   - Ага. Хороший человек её убить не смог, пришлось на мне. Смотри, как покусала, - монстр демнострирует абсолютно целый средний палец. - Стой. А ты откуда Диане знаешь? Ты ещё и типа... всеведающий?
   Если бы сейчас рядом сидел Старк или, упаси Нигдень, Персефона, я бы просто улетел. Но это Никита. Он балабол, но об этом скорее всего промолчит. Флейта отвечает.
   "Сам виноват", - звенит костями Нигдень.
   - Ага. А я тогда Стивен Кинг. Видишь, по восемь часов в день пишу, а в свободное время в твиттере ругаюсь, - ухмыляется монстр. - Но попытки шутить мне определённо нравятся. То есть шутка тухлая, но пара лет практики - и у тебя появится шанс общаться с другими перерождёнными монстрами почти нормально.
   - Это я! - орёт флейта. - Это всегда был я! Я просто существую тут вне времени!
   "Зря, - шепчет Нигдень. - Лучше бы ты рассказал мне сказку"
   - Извини, но теперь это не только не смешно, но и как-то криповато, - замечат Никита. - Но если хочешь считать себя Юрой - пожалуйста. Я даже передам ему, если тебе очень надо. Пусть хоть посмеётся человек, а то у него сейчас вообще смешного в жизни мало.
   "Я же говорила, ты давно свободен. А теперь иди и расскажи мне сказку".
   Мне следовало бы спросить ещё и про Киву, но, с другой стороны, что с ним станется? Я взлетаю и шагаю по воздуху, по дням, часам и секундам.
   Флейта пересказывает "Хоббита", хотя больше всего мне хочется кричать и биться головой о скалы, прорастающие из земли, до тех пор, пока меня не накроет волна чёрного Ничто-Нигде. Впрочем, это не поможет. Меня не отпустят, я уже и так свободен.
   Впереди ещё слишком много "сейчас". В одном мне предстоит умереть, пересказывая себе собственную историю. Думаю, я буду рад узнать, что с Персефоной всё хорошо. Об остальном мне пока знать не обязательно. В другом мне предстоит сыграть на флейте самому себе, прячась в недрах шкафа Персефоны - думаю, бабаи помогут мне заглянуть в мир людей - о том, что через четыре года мальчик Юра должен перестать бояться и зайти в комнату к деспотичной бабке, и обязательно глянуть, что у неё там на полках. В третьем "сейчас" мне предстоит надоумить собственного деда провести ритуал. В четвёртом мне нужно изловить ещё одну вредоносную идею... но, знаете, это уже другая история.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"