Автор не устает напоминать, что, как и во всех его предыдущих рассказах, в данном повествовании имеет место лишь чистый вымысел, игра воображения, а все возможные совпадения с реальными событиями и лицами совершенно случайны.
Успешно сдав зачет, мы с приятелем покинули аудиторию и устроились на лавке, обмениваясь мыслями о поездке нашей группы в предстоящие выходные на Байкал. В полупустом коридоре биофака, ближе к противоположной стене, маячила фигура пожилого, но еще крепкого, мужчины. Незнакомец был одет в дорогую дубленку, на ногах имелись унты из лосиного камуса, на голове красовалась норковая шапка фасона "пирожок". Словом, учитывая тогдашнюю эпоху тотального дефицита, человек этот был явно не из "простых".
Мы находились на втором этаже корпуса. Высоко вдоль стены висели в тяжелых рамках большие картины с изображением древнего животного мира. Разные мамонты и шерстистые носороги соседствовали со стаей тиранозавров и всякой прочей вымершей живностью. Хозяин норковой шапки неторопливо передвигался от картины к картине, внимательно рассматривая эти монументальные произведения чьей-то живописи.
В угловом кабинете кафедры распахнулась дверь и по коридору размашисто зашагал наш профессор, Трофим Кузьмич. Крупный высокий мужчина, чуть за пятьдесят, с окладистой бородой и зычным голосом, он производил впечатление уверенного в себе и все знающего человека.
...
Профессор по праву считался легендарной личностью. Происходя из деревенской бедноты, его родители активно приняли участие в раскулачивании "богатеев" и организации колхоза. Юный Трофим окончив только начальную школу, вступил в комсомол и по путевке попал на рабфак универа.
Не успев доучиться, был призван в сорок втором. Окончил курсы младших командиров, стал артиллеристом-зенитчиком. Направили в Ленинград, где он и прослужил сержантом до самой демобилизации в сорок шестом. Орден Красной Звезды получил и несколько медалей. Потом еще юбилейных медалей добавилось. На всех празднованиях, как настоящий фронтовик, он шел в первых рядах сводной колонны университета.
После войны он восстановился на учебе, получил диплом и уехал по распределению куда-то на Чукотку, чтобы выяснить - хватит ли кормовых ресурсов для планируемого увеличения поголовья оленей. Отработав несколько лет, он успешно защитил кандидатскую диссертацию. Вернувшись в Иркутск, устроился в один из прикладных институтов, занявшись изучением хвойных лесов. Для получения общей картины он организовал полевые экспедиции по всей Южной Сибири, проходя с двумя помощниками и лошадьми за сезон по глухой тайге по три-четыре тысячи километров.
Как выходец из самых низов, он свято чтил советскую власть, давшую ему возможность получить образование и "выйти в люди". Рано вступив в партию, Трофим в своем институте по поручению парткома стал проводить по понедельникам политиформацию, делая обзор международных событий. Его выступления пользовались неизменным успехом, чему способствовали образные сравнения и неожиданные эпитеты. Речь он обычно начинал словами: "Уважаемые товарищи! Акулы империализма, во главе с зарвавшейся гнидой, президентом США Никсоном, клокочут от ярости и воют от зависти при виде выдающихся достижений нашей страны рабочих и крестьян!"
Трофим Кузьмич был человеком крайне непривередливым, но по-крестьянски предусмотрительным и рациональным. По совместительству преподавал в университете. Там с осени и присматривал себе в помощницы двух студенток, только поступивших учиться. Отбирал исключительно девушек, приехавших из деревни, неприхотливых, привыкших к труду и безропотно выполнявших все его требования. Отработав с ними четыре сезона, находил новых первокурсниц.
В середине мая его со студентками забрасывали в какую-нибудь деревню, стоявшую на краю лесов. Там в колхозе или промхозе, имея на руках нужные бумаги с гербовыми печатями о необходимости содействия в выполнении им государственных заданий особой важности, он договаривался и брал в аренду трех лошадей с вьючными седлами. На одну лошадь грузили два мешка крупы, полмешка овса для подкормки животных, банку с солью и канистру растительного масла. На другую - гербарные папки и прочий экспедиционный бутор. Третья двигалась порожняком, отдыхая и дожидаясь своей очереди нести грузы. Люди шли пешком.
Палатки Трофим Кузьмич принципиально не брал, только два куска брезента. Один при ночевках подстилали на подушку из кедрового или пихтового лапника, второй использовали как навес и экран от костра. Обходились без спальников - по одеялу и телогрейке на каждого.
"Ну, девоньки, что у нас вчера на ужин было?" - как обычно, начиная устраивать табор, спрашивал начальник, - "Овсянка? Это хорошо! Тогда сегодня приготовим перловку!"
Питание отличалось крайней простотой. С вечера варилось ведро каши, в которую добавлялось все, что Трофим Кузьмич добывал с помощью казенной двустволки или лески с крючком, привязанных к тут же вырубленному пруту тальника. Ну и всякая съедобная зелень, попадавшая по пути - черемша, дикий чеснок, молодая крапива - все шло в варево. Бывало, что ужин состоял больше чем наполовину из лося или косули; но случалось и так, что в кипящую воду добавляли лишь горсть риса и пару сыроежек. Половину ведра съедали вечером, половину - утром. Никакого обеда не готовили.
Трофим Кузьмич считал любые излишества "барством" и никогда не брал в походы ни чая, ни кофе, заваривая в котелке смородиновый лист, разные травки или березовый гриб - "чагу". Сахар или любые сладости категорически отрицались, как "вредные для здоровья". Муки с собой тоже не брали. Иногда за четыре месяца полевых работ они ни разу не ели никакого хлеба. Купить что-то было вообще негде - начальник намеренно планировал путь следования экспедиции вдали от жилья, от других людей и соблазнов.
Выходных в графике работ не предусматривалось. Вставали на рассвете, завтракали, собирались, и - вперед. Закладывали геоботанические площадки, подсчитывали плотность древостоя, отмечали возраст растительных сообществ, выкапывали и укладывали в гербарии редкие растения. Ближе к вечеру выбирали место для табора, устраивали лагерь, варили ужин.
Отдых наступал только когда усиливались дожди и проводить исследования было невозможно. Тогда сидели под брезентом у дымящего костра, дожидаясь окончания непогоды. Заполняли журналы, сводили в таблицы полученные данные, досушивали сборы, чинили одежду и занимались другими хозяйственными делами.
Одна из бывших студенток, принимавших участие в этих невероятных походах, по имени Эля, вспоминала, как на четвертый сезон, когда однажды закончились и крупы, и растительное масло, Трофим Кузьмич изменил маршрут и приблизился к какой-то деревне. Встав от нее лагерем километрах в десяти, он взял лошадь и направился в "цивилизацию" пополнять запасы.
Вернувшись, неожиданно засунул руку в карман и протянул им с подругой маленький бумажный пакетик, граммов на двести. Они открыли его, и, не сговариваясь, одновременно заплакали - в пакетике были слипшиеся конфеты-подушечки, называемые в народе "дунькина радость". Они к тому времени находились в тайге уже три месяца и столько же не видели ничего сладкого. Так, говорит, и сидели на бревне и плакали, а растерявшийся начальник ходил около них и совершенно не понимал - в чем дело.
Отработав в таких экспедициях два десятка лет, Трофим Кузьмич обобщил результаты своих исследований и защитил докторскую диссертацию. Вскоре в его институте сменилось руководство. Новый директор потребовал перестроить работу, чтобы она имела больше практического смысла. В своем выступлении он неосторожно подверг критике полевые геоботанические исследования, которые "мало что дают народному хозяйству".
Никогда не отличавшийся уравновешенностью и терпением, Трофим Кузьмич вспылил и прямо на ученом совете покрыл отборным матом "выскочек и идиотов, которые ничего не понимают в науке". После этого инцидента его довольно быстро выдавили из института. Через несколько месяцев, подав документы на конкурс, он возглавил кафедру в университете.
Личностью он был популярной, известной, и на факультете в целом к нему относились положительно. И это при том, что его буйный несдержанный темперамент, несколько своеобразные понятия о правилах поведения и просто скверный характер многих касались и часто вызывали ответную реакцию. Однажды наш профессор ввалился в деканат с охапкой верхней одежды, которую студенты оставили на лавках в коридоре. При этом он кричал, что есть раздевалка внизу, есть правила, и всех нарушителей надо непременно наказать!
Лекции его были сумбурны, но интересны, потому что он достаточно быстро уходил от темы выступления, начиная вспоминать какие-то яркие или поучительные события из своей жизни. Объективности ради, надо сказать, что и экзамены, и зачеты он принимал, также поддаваясь сиюминутным настроениям, не всегда справедливо оценивая знания студентов.
Женившись еще в молодости, он так и прожил всю жизнь вдвоем со своей супругой. Детей у них не было. Получив большую квартиру в центре города, он превратил ее в библиотеку, забив научными книгами стеллажи вдоль всех стен. На занятия в университет ходил зимой и летом в туристических ботинках - "вибрамах", в одном и том же темно-синем костюме с узким галстуком на резинке. Когда начали выделять землю под дачи, он тоже выбил себе участок, поставил там небольшой домик, теплицу и увлеченно стал заниматься садоводством, успешно выращивая, к изумлению соседей, многие экзотические культуры.
...
В этот раз, почти дойдя до двери лаборатории, Трофим Кузьмич внезапно остановился и повернулся в сторону нашего любителя живописи. Через мгновение он уже был с ним рядом, вперив горящий негодованием взгляд, вытянув руку и тыча перед собой пальцем.
− Что это? Что? Я не понимаю! Какого беса? Вы что - совсем обнаглели?
Незнакомец удивился:
− А... Собственно, в чем дело? И почему Вы со мной так разговариваете?
Трофим Кузьмич позеленел от ярости и, брызжа слюной, уже закричал:
− Вы в храме науки! И в шапке! А ну, снять быстро! Снял шапку! Я кому сказал?!
Ошеломленный таким неожиданным напором, владелец шапки попятился, но твердо ответил:
− Чего это я перед Вами должен шапку снимать? Не буду!
Это еще больше разозлило профессора:
− Ах, так? Тогда я сам ее с тебя сниму! - и коршуном бросился на нарушителя правил.
Завязалась потасовка. Трофим Кузьмич был сильным мужчиной, но владелец шапки оказался тоже вполне крепким и жилистым. Схватка быстро перешла в партер. Профессор оказался внизу и завопил:
− Студенты! Вы что смотрите! Помогайте! Уймите хулигана!
С соседней лавки охотно вскочили двое старшекурсников. Закрутив руки носителю дубленки, они втроем против одного дотащили неприятеля до лестницы, ведущей на первый этаж. Там любитель живописи вцепился руками в перила и ни за что не хотел отпускать их. Трофим Кузьмич дергал его вниз, студенты пытались разжать пальцы. Хватка у противника оказалась крепкой, но после хорошего тычка коленом в бок, он сразу оставил перила и, с шумом, в обнимку с профессором, рухнул вниз.
Что-то бессвязно крича, преодолев все три пролета лестницы, они скатились на пол возле туалетов. Здесь Трофим Кузьмич снова оказался снизу, отчаянно барахтаясь и пытаясь перебороть врага. Подоспевшие студенты восстановили статус-кво и помогли доволочь нарушителя спокойствия мимо деканата и собравшихся многочисленных зрителей до входных дверей корпуса и выкинуть его на крыльцо. Попутно поставив ему синяк под глазом и оторвав рукав у дорогой дубленки...
Победно возвращаясь на свою кафедру, Трофим Кузьмич громогласно комментировал произошедшее на весь факультет. Что так будет с каждым, кто нарушает, кто не уважает и не понимает норм поведения и общежития! И что лично он никогда не потерпит, чтобы все, кому не лень, ходили по корпусу в головных уборах!
Скандал, надо сказать, тогда разразился нешуточный! Оказалось, что у незнакомца внучка поступила в этом году на биофак. Он взял отпуск и, прилетев в наш город, в этот же день прямо с самолета на такси направился в университет. С естественным желанием посмотреть и узнать - где и как любимая внучка учится. Владелец норковой шапки оказался известным человеком, заслуженным учителем РСФСР, а в описываемое время работал министром образования одной из северных национальных республик. Оскорбленный оказанным приемом, он пожаловался в ректорат и в партком университета, в красках описав свои моральные страдания и материальный ущерб от произошедшего.
Вынужденный уволиться по собственному желанию, Трофим Кузьмич через пару месяцев с некоторыми трудностями, но устроился в другой ВУЗ города и еще долгое время преподавал там, продолжая наводить соответствующие его взглядам порядки.
Ему было чуть за семьдесят, когда, придя домой с занятий, он сел в кресло и умер. Его сердце остановилось, и душа отправилась, видимо, в те чудесные края, где светит солнце, журчат ручьи, а бескрайние леса покрывают горы, упирающиеся в синеву неба.