Стояла ранняя осень. Помещение иркутского железнодорожного вокзала, с которого начиналась посадка на поезда местного и дальнего сообщения, постепенно заполнялось пассажирами. Прибытие пригородной электрички ожидалось через полчаса. Скапливавшийся разношерстный народ растекался вдоль стен, сгущался отдельными группками и по всему залу.
Большую часть желающих уехать составляли пожилые пенсионеры-дачники. Чуть меньше наблюдалось бичей - деклассированных личностей разного возраста, живших в бараках на перегонах между станциями или в лесных зимовьях. Присутствовали в небольшом числе железнодорожники, случайно уцелевшие лесники из умирающих лесхозов и другой люд, имеющий тогда какую-то постоянную работу. Практически все пассажиры ездили в город за продуктами и другим самым необходимым, потому что в станционных магазинах полки были пустые и почти ничего купить было нельзя.
Страна скатывалась непонятно куда. Зарплату задерживали месяцами, а то и вовсе не платили. Цены на все немыслимо взлетели, и пенсии тоже превратились в копейки. От этого вокзальный люд вид имел, в большинстве, прямо сказать, затрапезный. Многие выглядели совсем бедно. Женщины в заношенных пальто, в заштопанных чулках, мужики многие в заплатках на телогрейках, в разбитой обуви. Детишки тоже одеты были кто во что горазд, чаще в перешитые из взрослых вещи.
По радио то и дело передавали объявления о приходящих и уходящих поездах. В ожидании электрички все, кроме детворы, в основном либо молчали, погруженные в свои мысли, либо негромко переговаривались с соседями. Только рыжий мужик, в драповом пальто и начищенных до блеска кирзовых сапогах, громко выяснял отношения со своей, тоже изрядно поддатой, крашеной пергидролем, подругой.
К самому крыльцу вокзала подъехал автобус. Из него начали выгружаться люди, неся с собой багаж. С разноцветными рюкзаками и сумками в зал ввалились, как сразу стало понятно, зарубежные туристы. Было их десятка два, рослых, сытых, ярко и хорошо одетых женщин и мужчин преимущественно пожилого возраста. С ними находился наш сопровождающий, невзрачной наружности, но тоже слегка выпивший, в новенькой дубленке и ондатровой шапке.
Сверившись с вокзальным табло, туристы уяснили, что скорый до Москвы еще только ожидается. Сложив большой кучей свою кладь посередине зала, сверкая белоснежными улыбками, граждане не нашей страны встали вокруг, начали пить пиво из банок и обмениваться впечатлениями. Видимо, они попали сюда прямо из ресторана, где крепко угостились. Поэтому разговаривали громко и особо не обращали внимание на окружающих.
Отрывистая немецкая речь звучала в зале совершенно неуместно. Народ замолчал и сдвинулся в стороны, глядя на иностранцев по-разному, кто-то с завистью, кто-то - с неодобрением, а большинство - просто с любопытством. Даже подпитая парочка замолчала и тоже уставилась на приезжих. Вокруг туристов образовалось пустое пространство. Один из них, упитанный бюргер в зеленой шляпе, вышел в середину, достал из кармана губную гармошку и заиграл переливчатую тирольскую мелодию. Остальные встали в круг, взяли друг друга за плечи и принялись вытанцовывать ногами в ритме, задаваемом гармошкой.
По всему вокзалу разнеслась, эхом отдаваясь от стен, бравурная песня на немецком языке. Возможно, у них был какой-то праздник в этот день, или эмоции от завершающегося вояжа били через край. А может, просто, решили гости земли иркутской подбодрить мрачных окружающих своим импровизированным концертом из народных танцев и хорового пения.
Местный народ в зале ожидания почему-то вовсе не разделял их веселья и смотрел на чужеземцев со все более мрачнеющими лицами. Танец закончился. Туристы вышли из круга и стали оглядываться - какое впечатление произвел их художественный номер на окружающих. Взгляды зрителей оказались совершенно не теми, каких эти самодеятельные актеры ожидали.
"Вот же фрицы, чо творят-то?" - негромко, но отчетливо сказал рыжий. Напряженность висела в воздухе, и до иностранцев, видимо, стала доходить неуместность их представления и развязного поведения. Сопровождавший туристов невзрачный человек, тоже оценив обстановку, что-то им сказал. Немцы перекинулись словами, как-то съежились, замолчали и встали поближе к вещам.
После войны прошло уже почти полвека, но многие из присутствующих ее пережили. А кое-кто и успел еще повоевать. И уж точно у каждого в семьях были погибшие и покалеченные от рук немцев в те страшные годы. Во многих селах с войны вернулась меньшая половина мужиков, да и из тех большая часть пришла поранена-покалечена. Но ведь, до Берлина дошли. И знамя на рейхстаге подняли! Мы же победили в той войне!! А тут такой контраст между нищими победителями и разодетыми побежденными. И еще этот веселый тирольский танец...
Толпа вокруг мрачно молчала, исподлобья разглядывая эту цветастую компанию. Откуда-то из глубины вокзала появился сопровождающий, за ним военный патруль. Офицер и двое солдат с автоматами с красными повязками на рукавах. По радио объявили прибытие скорого до Москвы. Иностранные гости засуетились, подхватили свои рюкзаки и сумки и устремились в подземный переход к долгожданному поезду.
Вскоре подошла и электричка.
Набившийся в тамбур вагона народ сначала не разговаривал, но потом, слово за слово, принялся снова обсуждать увиденное. Общими были недоумение и обида - как же так, почему немцы живут по-человечески, а нам концы с концами никак не свести? Обвиняли врагов внешних и внутренних, перестройку, коммунистов, потом перешли и на начальство всех рангов. Дискуссия длилась несколько остановок, затем стала затихать.
Рыжий мужик, стоявший в обнимку со своей крашеной подругой в углу тамбура, снова хлебнув из бутылки, спрятал ее в карман, закурил и философски подвел черту:
- Как у нас было, так и будет. У них - все люди. Каждый жизнь свою строит, как хочет, и никто им не мешает. А у нас, едрена вошь, всюду начальники. Как хотят, так всем и вертят. Они, хоть мир, хоть война, как сыр в масле катаются, а мы картошкой да капустой перебиваемся, да технарем травимся...