Если кто ещё сомневается, есть ли жизнь после смерти, то теперь я вам точно скажу – нету.
Рай, говорили, ждёт тех, кто верует и творит только добро, и ад – нехороших людишек. Ага, как же: сидим тут все вместе, и плохие, и хорошие. Где – здесь? Да на кладбище местном, красиво названном Любовная роща. Только роща та уже давно – старый лес, а любови там…ну разве что Любовь Ильинична из могилы за два ряда от моей. И та давно уже перестала вылезать на общие трапезы и собрания. Говорит, будет тупо лежать и ждать, когда позовут на реинкарнацию. Да и вылезать там скоро станет нечему: совсем истлела старушка. Везучая.
Это я ещё крепкая: все кости целы, а свою гордость – длинную русую косу я теперь повязываю на голову в виде банта. Красота – страшная сила. Это даже здесь действует. Пройдешь, бывало, мимо ещё не совсем истлевшего мужичка, одну глазницу рукой прикроешь – типа подмигнула. Один так засмотрелся, что голову потерял. В прямом смысле слова. Искали его чумную черепушку потом всей улицей, ну, то есть двумя ближними рядами могил. А как смеялись кругом все – много тогда зубов да челюстей потерялось.
В общем, бабка я хоть куда ещё, да вот только верна своему деду. Когда я его покидала, он жив был. Да и довольно молод. Не знаю, как сейчас, уж слишком много времени прошло. Говорили с ним, помню, перед моим уходом, что вот как умру, перерожусь и молодухой приду, вновь женой ему стану. Ох, смеялись! Ты, говорит, и умирать с улыбкой будешь. А так и случилось.
И ведь вернулась бы, да только попала на это странное кладбище, где мы никак истлеть не можем. Вместо положенных пятнадцати лет на превращение в прах и землю, мы и через двадцать имеем все целые кости, как я. А некоторые так совсем мумиями становятся. Это пиши пропало, точно на реинкарнацию не попадёшь. А мы все этим грезим.
Но кладбище быстро заполнилось. Люди, наконец, поняли, что здесь почва непригодна для погребения: земля используется нерентабельно, если через двенадцать-пятнадцать лет максимум нельзя на одном месте захоронить нового усопшего. И забросили нашу Любовную рощу. Теперь похороны здесь – великая невидаль. Время идёт, а мы всё в вечной очереди на реинкарнацию. Ну прям районная поликлиника на выезде. Да, помню я ещё такое учреждение, захочешь – не забудешь.
Стала мне Любовная роща домом родным. И из Анны Франковны Штейн для жителей нашего кладбища я стала просто Франковной, а для самых близких весёлых подружек вообще – Франкинштейновной. Вот идиотки дряхлые: одна мумия беззаботная, от другой один череп беззубый, но до безобразия улыбчивый.
Время шло, посещения нашего кладбища случались всё реже. Теперь мы и редкому яичку на Пасху рады. Те, кого еще есть кому вспоминать, делятся впечатлениями, собирая всю Рощу вместе. Рассказывают, что почувствовали, что вспомнили, когда к ним приходили гости. Хоть какое-то развлечение.
Тот день был солнечный и тёплый. Уже сошел снег, прогрелась земля, распустились листья. И новый покойник свалился, как снег на голову. Причём в мае. И конкретно на мою голову.
Представляете, отдыхаете вы себе спокойно в своём доме. И тут к вам врываются, выгребают все ваши пожитки и выбрасывают вас на улицу. Вот такие беспардонные товарищи. Сказать, что я была возмущена, - ничего не сказать! Шок!
Этот покойник ещё ни бе, ни ме. Понятно: отходит после смерти. Тут и ругаться-то грешно. Ещё как живой совсем. А дальше он утонет в депрессии. И вообще-то не только в депрессии. Но не будем об этом.
В общем, ещё долго ничего у него не выспросишь, с чего вдруг он на наше кладбище попал. Да и что тут говорить, если уже выселили меня. Ладно хоть сложили мои кости в коробку, а не бросили тут же, под елью. Есть слабая надежда, что перезахоронят. Хотя…кому я нужна?! Все мои родственники уже, наверно, давным-давно разъехались или умерли. Что-то совсем я растеряла свой боевой дух.
Решила ночью пойти к Гелычу. Он у нас из Крылатых. Попал, бедный, по молодости по распределению, не знал, куда посылают. Думал, первую сотню отправит на реинкарнацию – и свободен. Повысят, может, с Земли заберут. Ага! Как же! Знали, куда посылают мальчишку, только что оперившегося. Теперь он уже мужик с седой бородой, и перья его уже изрядно потрепались.
Конечно, потреплешь тут крылья. Сколько наших бежать пыталось, когда поняли, что вечность им здесь куковать! И до сих пор пытаются, да только Гелыч своё дело знает. В руках только палка сучковатая и сам – сморчок, но может этой палкой любую мумию в пыль растереть. Без права пересдачи. То есть без реинкарнации. И поминай как звали.
Раньше он судить пытался, оправдывал, давал ещё шанс. Шанс обычно оборачивался пылью. Теперь Гелыч не прощает. Ошибиться можно только раз. Так и живём. В вечном ожидании, под надзором сбрендившего Архангела.
Так как я была на взводе, то ворвалась в его дом без стука, не думая о последствиях.
- Гелыч, выручай! Меня выселили, представляешь?! Из родного дома! – здесь я бы всхлипнула, если б могла.
Архангел от неожиданности вскинул крылья, задев какие-то склянки. Они разметались по стенам каменного сооружения, когда-то бывшим церквушкой, и одним мощным взмахом поднялся под потолок.
- Франковна, тебе что, жить надоело?! – его голос громом разнёсся под сводами покосившегося купола.
- Так – да! – я взглянула прямо на него, нервно поправив на черепе русый бант, хотя прыти у меня в разы поубавилось.
- Слушай, Франкинштейновна, - он спустился и вновь сел на деревянный стул, с которого только что взлетел, – как вы все мне надоели! – он устало вздохнул и налил себе из бутылки какой-то гадости. – Будешь? – оглядел мой голый скелет, махнул рукой. – А! – и опрокинул стопку в рот.
- Знаю, что надоели. Но у меня ЧП! Мне срочно нужна реинкарнация…
Он, словно не слышал меня, вновь налил и выпил. Я подошла ближе. Гелыч поднял глаза, весело усмехнулся в бороду и покачал головой.
- Франковна, ты что, с дуба рухнула?!
- Нет. С сосны только, которая над моей могилой… - я сказала абсолютно серьёзно.
- Что? С сосны? – Крылатый заржал. – Хотела с собой покончить что ли? – и ржать ещё громче. - Не, ну ты чумовая баба!
Я молча наблюдала за ним.
- Слушай, ну что ты от меня хочешь? – перестал смеяться. – Думаешь, я не хочу выпустить вас сотню и свалить отсюда?! Да только вы, черти, даже сгнить, как следует, не можете!
- Но я осталась без дома… - жалобно пискнула я, ещё на что-то надеясь. – Ну Гелыч, миленький…
Он смотрел тяжело.
- Живи на сосне, - как приговор. И встал, отвернувшись, ставя этим точку в разговоре.
- Ну Гелыч… - я коснулась его опаленного крыла. Он вздрогнул – и вот уже его сучковатая палка упирается мне в череп.
- Архангел я, Франковна. Не беси меня. Могу предложить только жить дружно с новым соседом. Может, мужик ничего, присмотрись, - он уже по-доброму подмигнул, опустив оружие. - Иди с миром и смотри не чуди.
Я чувствовала: он смотрит мне вслед. Долго и задумчиво. Мы оба в ловушке. Я это знаю. Я не первая. Помню, раньше, когда люди ещё не поняли, где образовали кладбище, уже выкапывали кости усопших. Там же и бросали. Или – того хуже – выкидывали за пределы кладбища. Как собак. Ни имени, ни памяти, ни возможности переродиться. Ужасно!
И Архангел не мог ничего сделать. Пытался пробираться к людям в сны, взывать к совести. Бесполезно. Мы жестоки, когда ни во что не веруем. Хорошо, что перестали нас выкапывать да бросать. Так и лежим, потихоньку тлея.
Под сосной пахло ужасно. Мы уже здесь успели забыть эти запахи. Из могилы доносились стоны моего соседа.
- Эй, как Вы там? Всё в порядке?
В ответ то ли стон, то ли плач. Ладно, пусть лежит, приходит в себя. Ему в ближайшее время лучше не покидать свой новый дом. Мой дом.
Сложила свои кости обратно в коробку под с сосной и попыталась забыться. К сожалению, мы не можем спать и видеть сны. В отличии от живых.
Ко мне кто-то подходил, жалел, что-то советовал. Подружки сидели рядом. Лильке и вовсе не светила реинкарнация – она мумия, Ирка - почти там, в новой жизни, от неё лишь череп остался. Но сейчас я не могла ни жалеть, ни радоваться за других. Глухая мертвячья депрессия.
Не знаю, сколько я провела в таком бестолковом состоянии. Просто лежала, ничего не делая, почти не двигаясь. Зловоние, разносившееся по округе, не давало мне забыть, из-за чего я здесь. Меня лишили земли, которая помогала мне тлеть. Теперь перерождение отодвинется на неизвестные сроки. Можно сойти с ума и, как делают некоторые мумии, бродить по кладбищу, показываясь редким людям, пугать их. Пока не попадешь под карающую палку Гелыча.
Я очнулась от того, что меня в моём последнем пристанище-коробке подняли и понесли. Я чуть было не выскочила от испуга из неё, но вовремя услышала незнакомую речь, живую.
- Хочешь посмотреть на неё? – тихо произнес мужчина.
- Зачем? Что я, костей не видел? – другой мужской голос.
Молчание. Они остановились.
- А что, видел? – удивился первый.
- Вообще-то нет. Мне просто страшно! Приснится же такое.
- Так тебе ж вроде Архангел какой-то снился с крыльями, а не скелет старухи?
- …а такое ощущение, что я слышал её вой, - тихий задумчивый голос. – И это страшное хлопанье огромных крыльев! И его горящие глаза…
О, да, узнаю Гелыча! Он может напугать до бряцанья костями от испуга.
- Так что делать будешь? Хоронить неизвестную старуху?
- Почему неизвестную? Вон её памятник: Штейн Анна Франковна. И годы жизни. Я узнавал о ней: мать русская, отец немец.
- Хех… Франковна Штейн. Франкинштейновна! – прыснул дружок. Вот ж гадёныш!
- Ну хорош! Грешно ржать на кладбище. Пошли, сейчас уже из ритуального агентства подъедут.
Они снова понесли коробку с моими останками. Шум дороги – я за пределами кладбища. Вдруг такая эйфория накрыла меня: и счастье, и надежда, и печаль, и благодарность. К двум голосам присоединились ещё. Я уже не слышала, о чем они говорят. Что-то про детали захоронения.
Коробку открыли. На улице яркое солнце, и его загораживает от меня лишь размах огромных крыльев. Архангел. Его не видят люди, только я. Он словно повис в воздухе надо мной. Улыбается.
- Удачи, Франковна! Переродись красивой. Только не сосной на этом кладбище…
- Спасибо, Архангел… - больше и сказать ничего не могу - счастлива.
- Для тебя – Гелыч.
Улыбаюсь во все свои зубы и коронки. Хотя мой череп всегда улыбается, сейчас просто по особенному случаю.
Меня увозят. А на утро у меня второй день захоронения. И на этот раз я просто счастлива. Чувствую, устрою ночью праздник на новом месте, всё кладбище будет стоять на черепах.
А сейчас оно встречает меня мирным безмолвием в объятия земли. И запахом гнили и газов. Но на это раз я рада этим запахам – значит, кладбище живое, действующее. Я скоро обращусь в прах. И, наконец, перевоплощусь.
*
…Я открыла глаза: надо мной склонился мой муж, уже очень старенький, но это точно он. Гладит меня и смотрит с любовью.
Сзади к нему подходит дочь. Она давным давно переехала жить на другой конец света и, видимо, когда меня не стало, перевезла отца к себе.
- Смотри, дочь, какое чудо расцвело. Словно глаза моей Анютки смотрят на меня…
- Пап, ну так это и есть анютины глазки, - смеётся дочка, обнимая Диму. – Рада, что тебе нравятся мои цветы, - целует его в щеку. – А цветы и правда похожи на мамины глаза.
- Знаешь что, милая… Когда я умру, посади мне их на могилу.
- Да ну тебя, пап! – дочка хмурится и отходит.
- Посадит, посадит, - улыбается Дима, глядя на меня и поглаживая нежные лепестки. – Я же знаю, что это ты ко мне вернулась, - и подмигивает так заговорщически.
И, несмотря на то, что переродилась цветком, я переливаюсь от счастья всеми своими цветами, привычно поправляя красоту на своей голове.