следователя полиции, государственного советника, композитора, художника и писателя
Пущино-2009
УДК 882-32 ISBN 978-5-903789-15-3 ББК 84Р7
Ветчинов К.М. Похождения Гофмана - следователя полиции, государственного советника, композитора, художника и писателя. - Пущино, ООО 'Фотон-век', 2009, 288 с.
Эта иронично-феерическая книга представляет собой капитальное романтическое исследование жизни великого немецкого писателя Гофмана, полной приключениями и разнообразными занятиями.
Электронный адрес автора valentia56@hotmail.com
Издательство ООО 'Фотон-век' ИНН 5039008988
г. Пущино, Московская область Тел. (4967) 73-94-32
beornot@rambler.ru
Подписано в печать 2.11.2008.
Формат 60 х 90 / 16. Бумага офсетная.
Тираж 2000 экз. Заказ 5396.
Отпечатано в ОАО 'Можайский полиграфический комбинат'.
143200, г. Можайск, ул.Мира, 93.
No ООО 'Фотон-век'
No Ветчинов К.М., текст
No Змеевская О.В., обложка
Глава первая
18 век
Открылась бездна, звезд полна.
Звездам числа нет, бездне дна.
Михаил Ломоносов
Век разума. Век крылатых белых парусов. Открывающихся далей. Век авторитета знания. Ясной мысли. В нем закладывались основы цивилизации.
Гофман принадлежал этому времени.
Он родился в Германии, изобретшей книгопечатанье, славной издательским делом, в год провозглашения независимости Североамериканских штатов, далеких заокеанских республик.
Европейские государства тогда представляли собой сословные абсолютистские монархии. В них привилегированным закрытым сословием была феодальная аристократия, наследовавшая политические права и земельную собственность, основу экономики.
Общество сохраняло феодальную форму, но его внутреннее содержание сильно изменилось. Государственный абсолютизма, и неразделимая с ним церковь в виде духовной полиции, не способны было задержать направление времени. Все более влияло просвещение, успехи естествознания, распространение грамотности, расширение книгопечатанья.
Науки получили признание, вытесняли невежество.
В отличие от средневековья, религиозная распущенность, исступления темной веры осуждались.
Нравы заметно смягчились. 18 столетие придерживалось разумной умеренности, скептического здравомыслия, в нем ценились изящество, вкус, логика, остроумие.
Средневековье стало историей даже в Испании, где нашли приют иезуиты, изгнанные отовсюду; даже в Испании было не средневековье, а позднее барокко.
Наиболее передовой страной была Англия. Здесь происходил промышленный переворот. Появились паровые машины - мельницы, молоты.
В Испании разложение феодальных форм приняло затяжной характер.
Но парадокс времени, ставшая оплотом католической реакции Испания явилась родиной классического романа Нового времени.
'Похождения славного Дон Кихота, идальго из Ламанчи' были гениальным художественным изобретением, прорывом в новые измерения реальности. Дон Мигель Сервантес де Сааведра проложил новые пути европейской прозе. Почти одновременно Дон Хуан вступил на романтическую сцену.
Хромой Бес из плутовского романа, выскочив из склянки, поскакал по черепичным крышам, чтобы показать ночной мир тайн и причудливостей человеческой природы, тысячу и одну ночь Европы.
Повсюду инерция сохраняла традиции. Но европеец изменился.
Транспорт примитивен, путешествия длительны, тяжелы и опасны. Но мир открыт пытливому уму и свободному непредвзятому взгляду.
Европеец не прикован к своему клочку земли, он может перебраться в город, наняться в солдаты, плыть за океан, получить хорошее образование в университете, писать книги, издавать газету, стать актером, композитором, журналистом, инженером, человеком свободной профессии: вне сословий, вне средневековых корпораций.
Стало общепризнанным: не одни заслуги предков, но и собственные способности, достижения дают право на положение в обществе, на признание, славу. Ренессанс выдвинул тому множество примеров. Эразм Роттердамский и Лютер были из мужицкого сословия. Король французский снимал шляпу перед великим Леонардо да Винчи, 'незаконнорожденным' крестьянином. Художники не приравнивались более к ремесленникам. Глюк и Гендель, создававшие божественную музыку, были властителями созвучий, повелителями особого, запредельного, неземного мира, они сами были как боги.
Но понять это способны были не грубые, неграмотные и немытые разбойники в рыцарских доспехах, а благородные люди всех званий и сословий, наделенные вкусом и способностью суждений.
Печатный станок придал значимости и весомости литературному слову; множительные возможности печатной машины наделили мысль невиданным доселе влиянием. Смелые научные открытия, свободное литературное слово изменяли миропонимание.
Принципы естественного права доказывали серьезность и основательность доводов против наследственных привилегий. Набирала силу мысль о необходимости их отмены, разрушения сословных преград, равенства всех перед законом, честного соревнования способностей.
Логические элементы не соединились прочно в общественном мнении, не сплавились в четкую формулу внятного социального движения, своей монолитностью способную сокрушить старую государственную машину, однако исторический процесс неуклонно вел к тому результату, который определяется реальностью и внутренней логикой.
Особая роль в логической завершенности новой формы общества принадлежала Франции. В качестве великой военной державы страна доминировала на Европейском континенте, начиная с середины 17-го века. А ее мировое влияние распространялось гораздо далее военной сферы. Французский язык был международным, заменил латинский в сфере дипломатии и культурного общения, что знаменовало переход от средневековья к новому времени ранее всех политических переворотов.
Помимо моды и оружия побеждала французская мысль. Принципы здравого смысла и естественного права, начатые в Англии, благодаря французскому складу ума приобрели теоретическую последовательность, логическую четкость, литературный блеск.
В аналитическом логическом строе французского языка рационализм нашел наиболее прочную опору. Мужественный стиль отточенной филигранной энергично выраженной мысли освобождал мышление в Европе скорее, чем общие рассуждения о пользе научных знаний и логики. Литература остроумия прокладывала дорогу математике и естествознанию.
Наука в этот исторический период достигла степени самосознания, самоопределения. Была сформулирована программа единства научного знания.
Единство науки необходимо было для фундаментального и систематического переустройства действительности на разумных началах.
В 18-м веке был сформулирован классический подход к этой задаче. Обществоведение и политика должны быть построены на принципах естествознания, поскольку человек, общество, история являются продолжением связей природы и вселенной. Сочинение Поля Гольбаха называлось 'Естественная политика'. Он был систематизатором политической мысли Просвещения и принципы природы и разума проводил наиболее глубоко и последовательно в применении к общественному управлению и политике.
Пожалуй, чтобы достигнуть подобной глубины понимания ключевых структурных проблем политики, современным теоретикам пришлось бы вернуться к тому состоянию абсолютной независимости и полной свободы в логическом исследовании, которая позволяет не бояться собственных выводов. Для чего нужно было бы писать книги так, как писали их политические писатели 18 века: без оглядки на позволение печатать то что пишется: на ограничения государства, условия рынка (кто хозяин издания), без скованности ложной вежливостью, когда стесняются высказаться по существу из опасения обидеть недомыслие и задеть авторитеты.
Логика и существо предмета. Более никаких авторитетов.
Выдающиеся умы века, в особенности такие, как Гольбах и Томас Джефферсон, додумывали мысли до конца, до самых непреложных выводов.
Но распространяясь, популяризируясь, теоретическая мысль испытывала упрощение.
Общепризнанным в просветительской политике было следующее. Достоинство человека должно определяться его способностями, опытным путем. Благородство, достоинства предков не должны автоматически создавать привилегированные права в виде наследования, человек должен проявить себя сам.
Из этого возникло широкое, но не вполне определенное стремление к свободе, направленное на разрушение феодальных сословных разграничений.
Какое общество получится, никто внятно не представлял.
Средневековый дух нашел свою опору в книге книг - Библии. Век разума и просвещения совершил грандиозное дело написания собственной Книги: 'Энциклопедия или Толковый словарь наук, искусств и ремесел', в нескольких десятках томов, которые издавались философом Дидро и математиком д'Аламбером в 1752 - 1780 годах. Свод знаний, который по количеству и по качеству намного превосходил схоластические 'Суммы'.
Из печати выходили последние тома 'Энциклопедии', а уже новым теориям и новейшему миропониманию находилось приложение в политике.
Началось за океаном, в Северной Америке, борьбой за независимость британских колоний. В 1776 году на континентальном конгрессе колоний было объявлено о создании конфедерации и выходе из подчинения британской короне.
'Декларация прав', написанная Джефферсоном, провозгласила республиканские принципы. Американские революционеры проводили смелую аналогию между новой республикой и республиканским величием Рима.
Предпосылкой событий было развитие политической свободы и гарантий прав личности в Англии. Переселенцы в Америке были носителями того же британского духа свободы, пользовались теми же правами.
Повод для мятежа был незначительный. Сказалась значительная удаленность колоний. Чтобы пересечь океан на парусном бриге или шхуне нужно было не менее месяца.
Американцами управляли цивилизованно, а не с помощью насилия и принуждения, не как дикарями. И достаточно было появиться небольшому поводу для недовольства, как началось движение к формированию собственного государства, с патетическими возгласами о 'нестерпимой тирании'.
Дело шло о незначительных налогах и пошлинах. На Британских островах платили налоги больше, чем в Америке; здесь было вольнее, к чему привыкли как к должному, и не желали терпеть никаких, даже самых небольших притеснений; колонистам не было дела до сравнений.
Английский флот патрулировал восточное побережье. Контроль за контрабандной торговлей стал очень жестким, благодаря тому, что теперь таможенникам доставалась половина задержанной контрабанды.
Прежняя дружба таможенников с контрабандистами весьма омрачилась этим обстоятельством.
Лондон предписал местным властям разыскивать склады запретных товаров. И дал им право входить куда угодно, обыскивая любые помещения. Были задеты интересы многих.
Колониям запретили печатать собственные деньги. Платить за все надлежало звонкой монетой, серебром, которого здесь всегда не хватало.
Прошел слух о гербовом сборе - на юридические документы, печатную продукцию; даже на игральные карты.
В Америке это вызвало большое раздражение.
Текст закона печатали с черепом вместо короны, колокола разносили погребальный звон, на виселицах раскачивались чучела королевских министров. В Массачусетсе разгромили дом губернатора.
Купцы сговаривались не покупать английских товаров.
В Англии забеспокоились и в 1766 году закон отменили.
Но вводились новые пошлины. Правительство потребовало, чтобы колонии оплачивали содержание королевских войск, которые защищают их от индейцев.
Бойкот товаров принял систематический характер.
И большинство налогов были отменены.
За исключением пошлины на чай, чисто символической, введенной в 1770 году. Но теперь уже дело шло о принципе.
Среди колонистов развернулась пропаганда против 'этой отравы, преподносимой Америке, этого вредного для здоровья чая'. Отношение к чаю стало пробой на патриотизм. На складах скопились огромные запасы чая. Ост-Индская компания оказалась на грани разорения. В 1773 году были доставлены крупные партии чая в Бостон, Нью-Йорк, Чарлстон, Филадельфию. Сбыть их не удалось.
В Бостоне переодетые индейцами мятежники захватили груз на кораблях, выбросили в море 342 ящика 'вредного для здоровья чая'.
Славное деяние североамериканской свободы получило название Бостонского чаепития. Некто из Адамсов со всей возможной серьезностью и напыщенностью заметил, что событие 'отмечено печатью достоинства, возвышенности и величия' и, без всякого сомнения, знаменует собой 'новую эпоху во всемирной истории'.
Если позже французская революция из далека Америки казалась нереальной, то хулиганство и маскарад и подавно не открывали нового времени. 'Парламент имеет не больше права запустить руку в мой карман, чем я в его', вот и все, как заметил Вашингтон.
Постепенно конфронтация втягивала стороны в войну. Была создана континентальная наемная армия. Генерал Вашингтон партизанские действия против англичан пресекал. Среди американских поселенцев было много противников независимости; хуже всего была бы гражданская война.
Даже вооруженное сопротивление английскому правительству должно было происходить в цивилизованных пределах. Это дело армий, а не граждан. Ограниченная регулярная война была в стиле аристократических армий 18 века.
Генерал, будущий глава американской республики, не любил грубых толп и был невысокого мнения о нравственности народа. 'Такое отсутствие общественного долга и добродетелей, такое низкое торгашество и изобретательность по части подлых штучек, лишь бы что-нибудь урвать... такой грязный дух наемничества пронизывают всех, что меня не удивит никакая катастрофа', - делился он своими горькими размышлениями в начале великого предприятия. Когда напившиеся виски ополченцы под градусом забористого фермерского самогона изъявили решительное намерение 'задать жару войскам министерства' (по делам колоний), он раздраженно написал: 'Это не выдающаяся удаль, а скорее следствие необъяснимой глупости низших классов'.
Отважный и мужественный человек, он понимал, что ему не хватает военных знаний и опыта; и того, что могло бы возместить их отсутствие; он не был гениальным военачальником.
Великобритания была великой державой, морской империей, флоты которой покрывали океаны. Военное состояние американских колоний политически было фактором более символическим, продолжением упрямства, знаком для Европы: мы полны решимости, мы упорны, помогите нам.
Североамериканская свобода могла стать реальностью лишь как политический зигзаг, проскочив между внутренними и внешними противоречиями английской политики.
В Англии колониальная война против своих была непопулярна.
Но начались военные действия.
И командовать таким сборищем, каким была американская армия, для кого угодно было бы сущим наказанием. Абсолютно не выдерживала натиска профессиональных войск. Американцы полагали, что их армия не разбита потому, что английский генерал Хоу сочувствовал колонистам.
Во время одного из отступающих 'маневров' без приказа, Вашингтон хотел стрелять в бегущих солдат, выхватив два пистолета, но даже разъяренный передумал и набросился с плеткой на двух полковников; избил бригадного генерала.
Покуда герои из Конгресса грели зады возле камина, рассуждая о правовых принципах власти, на него взвали самое трудное. Как человек долга и чести он не мог выбирать. Джентльмен сохранял выдержку. Он деликатно разъяснял Конгрессу: из-за низких боевых качеств армии нельзя вступать в решительные сражения с врагом даже в укреплениях, ибо во вверенных войсках, 'признаюсь, я не обнаружил готовности защищать их любой ценой'.
Из Европы приплывали добровольцы помогать американцам, в основном французские дворяне. Особенно отличился немецкий капитан фон Штебен, произведенный здесь в генералы; руганью на немецком, французском и английском он научил войска согласованному маневрированию в строю.
Историки назвали события Американской революцией, некоторые находили в ней величие. Но война за независимость по многим важным признакам не дотягивала до революции. Революционны были лишь теории. В действительности все было гораздо прозаичней. Слишком буржуазный, расчетливый дух заправлял этой революционностью.
Армия тяжело зимовала в 1777 - 1778 годах; 2,5 тысячи солдат умерли от болезней и голодного истощения. А вокруг было изобилие. Население предпочитало продавать продукты питания англичанам, которые платили дороже, а не армии свободы. Позже, когда прибыли французские войска, союзников снабжали по немыслимым ценам. '...Нас обдирают беспощадно, все безумно дорого, во всех сделках они относятся к нам скорее как к врагам, а не как к друзьям. Их жадность невероятна, их бог - деньги'. Американский обыватель не находил противоречия, что право собственности для него важнее самого дела свободы. Европа, симпатизировавшая американским колонистам издалека, познакомившись поближе, разочаровалась. Французский посол в США писал министру иностранных дел: 'Личное бескорыстие и неподкупность отсутствуют в картине рождения Американской республики... Дух торгашеской алчности составляет, пожалуй, одну из отличительных черт американцев'. Подмеченная аристократом особенность плебейской массы.
Пожалеть пришлось и фон Штебену, который считается одним из основателей американской армии: 'Я всегда буду сожалеть, что обстоятельства заставили меня принять защиту страны, где Ганнибал и Цезарь загубили бы свою репутацию, и где каждый фермер - генерал, но никто не хочет быть солдатом'. В завершении войны он получил лишь часть денег в твердой валюте. На значительную сумму с ним расплатились местными бумажными сертификатами, которые он с трудом сбыл в Америке за гроши.
Некоторые успехи были: генерал Вашингтон заставил говорить о себе в Европе в 1777 году, а осенью того же года генерал Грин окружил и заставил сдаться дивизию генерала Бергойна в крепости Саратога.
Франция решила вступить в войну. Как только генерал Хоу узнал об этом, он сразу попросил кабинет министров уволить его от 'очень тягостной службы' и отплыл в Англию.
На стороне Франции выступили Испания и Голландия. В Вест-Индию направился французский флот.
Но стало намного труднее добиваться денег от Конгресса на армию. Ведь законодательные ассамблеи штатов неохотно выделяли средства. Распространилось настроение переложить тяготы войны на союзников. Армия сократилась в несколько раз.
Стратегические планы разрабатывали французы. Было принято решение осадить Йорктаун.
В гавани Йорктауна на флагманском стодесятипушечном корабле Джордж Вашингтон встретился с командиром французской эскадры де Грассом. Громадного роста толстяк адмирал схватил в объятия немаленького американского генерала: 'Вот и ты, мой дорогой крошка генерал!', - радостно захохотал француз, он был навеселе и в добродушном настроении. Джентльмен сильно побледнел: какая бестактность, легкомысленные французы!
Осада продолжалась недолго, на девятый день крепость сдалась. Война фактически закончилась. Ситуация была неясной, но английское правительство заранее смирилось с мыслью, что если колонисты проявят упорство, их придется отпустить.
Американцы тоже не чувствовали себя уверенно. Свобода оказалась делом гораздо более трудным, чем предполагали. Затянувшаяся война вызывала ропот и недовольство: бытовые тяготы, непредвиденные убытки. Появились признаки неверной уклончивости, похожей на измену. Американские политики поговаривали о необходимости уступок Англии.
Но Британский парламент в ноябре 1781 года постановил прекратить финансирование войны. В Америке возникла республика, наподобие той, что была в Риме, знаменитом гордой свободой и доблестью своих воинов. События в Америке, новости откуда попадали скорее в портовые таверны, чем в газеты, будоражили умы. Америка была хорошим поводом поразмыслить о собственных европейских делах.
В это время Гофман пошел в школу в Кенигсберге.
Когда же поступил в университет, на Рейне начиналась неограниченная революционная война.
Революция выдвинула немало способных военачальников; на порядок способней их всех оказался Бонапарт. Легионы французской Республики стальными лавинами прошли по Европе.
Глава вторая
Кенигсберг
Гофман не ходил на лекции Канта.
Он признался, что ничего в них не
понимает.
Теодор фон Хиппель
Герой нашего повествования происходил из прибалтийских немцев, в роду его были также венгры и поляки. Родился он в Кенигсберге 24 января 1776 года. Полное имя великого романтика Эрнст-Теодор-Вильгельм Амадеус, вместо Вильгельм, появилось позже, в двадцать девять лет.
Был старший брат Ганс (1768), которого он почти не знал. Когда Эрни исполнилось три года, родители развелись. В 1797 году братья встретились по поводу наследства и познакомились. Спустя много лет, набрасывая план автобиографического романа, Гофман записал: 'Необычным характером мог бы быть брат' - по воспоминаниям -переписки не было.
Кристоф-Людвиг Гофман, папа писателя, служил в прусском верховном суде Кенигсберга. Был необычайно способным адвокатом, с художественными наклонностями, но подверженный перепадам настроения. Незаметно, как водится, он пристрастился к спиртным напиткам, чтобы прогонять плохое настроение. По немецким меркам он был 'горьким пьяницей'.
Сказалось несходство характеров с женой Альбертиной; она была робкой, печальной, ей нужен был прочный семейный очаг; Кристоф был сама ненадежность. Альбертина возвратилась в родительский дом с младшим ребенком. Господин Гофман уехал в Инстербург, вблизи Кенигсберга, с подрастающим и не нуждающимся в особой заботе Гансом.
Кенигсберг, столица Восточной Пруссии, находился далеко от главных событий конца 18-го века, на границах Восточной Европы; соседями были Польша, Россия, Скандинавия.
Немцы появились в Прибалтике в XIII веке. Вели завоевателей Ливонский и Тевтонский рыцарские ордена. В результате ряда войн им удалось утвердиться здесь.
Кенигсберг был построен в 1255 году. Рыцарская крепость на землях истребленного литовского племени пруссов. Исчезнув, они дали название немецкому герцогству. Великий курфюрст Бранденбургский стал в силу обстоятельств и герцогом Прусским.
Бранденбург входил в состав Германской империи, политически бесформенной конфедерации.
Курфюрсты, владетельные князья, светские и духовные феодалы, избирали императора, или кайзера.
Императорами были австрийские Габсбурги. Бранденбургские Гогенцоллерны стремились к полной независимости.
Феодальная политика была сложной и запутанной. Поляки, которые столетиями воевали с немецкими рыцарскими орденами, не смогли взять крепости в Пруссии, но заставили немцев признать зависимость от Польского королевства. В 1660 году Бранденбургу, однако, удалось по мирному договору в Оливе добиться для балтийского герцогства освобождения от нее. Спустя сорок лет Фридрих III Бранденбургский провел давно задуманную феодальную махинацию. В начале 1701 года он короновался в Кенигсберге королем Пруссии, и в качестве такового назвался Фридрихом I.
Фокус был в том, что балтийское герцогство не входило в состав Германской империи. Кайзер не мог запретить господину сих владений повысить государственный статус. Но Фридрих I распространил новый статус на свои Бранденбургские владения.
Короля Фридриха подданные прозвали Фельдфебелем.
Более всего он занимался армией. Военным строем и железной дисциплиной.
Был сверхметодической энергичной посредственностью, полной неимоверного честолюбия и алчности.
Фельдфебель полагался на то, что абсолютное подчинение и жестокость превращают солдат в послушные механизмы. Ничего более не нужно. Согласованное действие послушных механизмов производит маневр военной машины. Давите на рычаг - и машина пойдет напролом. Для большей силы удара - больше солдат. Вот и вся военная наука.
Фридрих мыслил механически-поступательно, в духе времени. 18 век был веком механических наук и рассудочности. При подобном устройстве головы он в любое историческое время мыслил бы механически и проявлял бы прямолинейную алчность крокодила, инстинкты которого тоже довольно механичны. У рептилий никудышный головной мозг. Вся 'духовность' сосредоточена в спинном мозге.
Надо воздать ему должное, его государство было наиболее сильным из 38 германских государств; не уступало Австрии.
Его наследник Фридрих-Вильгельм I упрочил достигнутое состояние. Король понял силу знания. Создал много новых школ; государству нужны были грамотные подданные. Экономические нововведения были несколько странны. Чтобы из страны не уходило золото, он запретил внешнюю торговлю (насчет чего Гофман сатирически писал в 'Эликсирах сатаны').
Гофман застал правление великого короля Фридриха II (1712 - 1786).
Славный король в самом деле был незаурядной личностью, умен, хорошо образован, прослыл философом. Он тянулся к французской культуре, приглашал в гости мыслителей, но однажды дал пинка Вольтеру: дотянулся...
Абсолютная, ничем не ограниченная власть, портит характер. К тому же он был прямым потомком Фельдфебеля.
Один способ, каким он дотянулся до Вольтера, мог бы обеспечить ему место в истории. Но Фридрих II, как философ, помимо того, отменил пытки в судебном делопроизводстве. А в качестве военачальника захватил горную Силезию у Австрии.
В деле величия главное вера в себя. А также передаточные рычаги власти, многократно увеличивающие впечатление, производимое личностью, в особенности незаурядной.
Вера короля в себя была подвергнута серьезному испытанию в ходе Семилетней войны 1756 -1763, когда русские войска взяли Берлин. Король был на грани самоубийства. Но произошло невероятное.
Когда военная кампания казалась совсем проигранной, в России скончалась государыня Елизавета I. Императором стал ее немецкий племянник Питер, который восхищался прусским военным духом и Фридрихом II. В его петербургском кабинете был огромный портрет короля, перед коим он в буквальном смысле преклонялся. Племянник, который заставлял свою жену Екатерину до изнеможения стоять на часах с ружьем или вытягиваться перед ним во фрунт, руки по бедрам, не мигая смотреть ему прямо в глаза, еще обожал смотреть на пожары.
Государь Питер немедленно произвел распоряжение: все отдать, словно не Россия победила Бранденбургское королевство, а наоборот.
Русские подданные так опешили, что не сразу своего государя удавили за это. Но было поздно.
Войска отовсюду были выведены. В том числе из Кенигсберга, где четыре года стоял русский гарнизон.
В середине столетия население Кенигсберга составляло 60 тысяч. Это был важный порт. Процветала торговля с Россией и транзитная с Южной Европой.
В порту высился лес мачт, слышалась иностранная речь; его продували сырые морские ветры; северное небо лило дожди и засыпало мокрым снегом.
Немцы, однако, всегда умели устроить быт. Бюргерская жизнь проходила размеренно и упорядоченно. В Кенигсберге был театр, университет, издавалось несколько журналов, известных в Германии. Соблюдался европейский политес: балы-маскарады, чаепития, концерты.
Здесь почти весь век жил знаменитый Иммануил Кант.
Философ никогда не покидал родного города. Не стоило совершать небезопасные далекие путешествия, чтобы убедиться в том, что и так хорошо известно: человеческая природа везде одинакова.
Кант вел размеренный образ жизни, соблюдал строгий распорядок, чтобы поддерживать внутренний механизм здоровья в исправном состоянии.
Каждое доброе утро, с точностью, по которой бюргеры сверяли часы, ровно в 6 господин Кант выходил на прогулку. Никогда не брал с собой никого, кроме слуги: чтобы держать зонтик во время дождя. Со слугой можно не разговаривать. С образованным же спутником из вежливости нужно вести беседу, что не очень удобно в сыром климате. Разговаривая, приходится раскрывать рот, из-за чего можно застудить горло. Совершенно ни к чему.
Неподалеку жил известный сатирический писатель, директор полиции, тайный советник фон Хиппель. Племянник влиятельного советника Теодор Хиппель был другом Гофмана. Наследник дядюшкиного титула и поместий, он неизменно приходил на выручку беспокойному порывистому неосмотрительному Гофману, художнику-романтику.
В доме бабушки воспитанием Гофмана занимался дядя Отто-Вильгельм, отставной советник юстиции. Отто смотрел на это просто: мальчишка под надежным кровом, обут, одет, накормлен. Проверить его уроки и заняться садом и грядками овощей на огороде. Агрономическое увлечение составляло основное содержание его жизни; чтение, вкусно поесть и музицирование. В ненастное холодное время он бренчал на старом клавесине.
Дядя устраивал дома концерты, приглашал друзей и знакомых. Гофман, которому некуда было деться, скучал на этих вечерах, на которых собирались исполнять или репетировать 'все, кто только мог гудеть и пилить', где звучали 'гениальные произведения Эммануила Баха, Вольфа, Бенды'. Время тянулось невыносимо медленно. Развлечение он находил, наблюдая странные гримасы и смешные движения музыкантов. 'Такие концерты были смехотворны и нелепы, это уж я понял позднее. ...Акцизный чиновник играл на флейте, дыша так свирепо, что обе свечи на его пульте то и дело гасли и их приходилось снова и снова зажигать'. Особенно обращал на себя внимание старый адвокат, который играл на скрипке и сидел всегда рядом с дядей. '...Говорили, что он необычайный энтузиаст; что музыка доводит его до умопомешательства; что гениальные произведения... (помянутых Баха, Вольфа, Бенды) вызывают у него безумную экзальтацию и потому он не попадает в тон и не держит такта. Он носил сюртук цвета сливы с золочеными пуговицами, маленькую серебряную шпагу и рыжеватый, слегка напудренный парик, на конце которого болтался маленький кошелек. Адвокат все делал с неописуемой комической серьезностью. Ad opus! (за дело! - лат.), любил он восклицать, когда расставлялись на пюпитре ноты. Потом брал скрипку правой рукой, левой снимал парик и вешал его на гвоздь. Играя, он все ниже и ниже склонялся к нотам; красные глаза его сверкали и выкатывались из орбит, на лбу выступали капли пота. Случалось, что он заканчивал играть раньше остальных, чему крайне удивлялся и очень злобно на всех поглядывал. ... Однажды он произвел настоящий переполох. Все бросились к нему, дядя выскочил из-за рояля; думали, что с адвокатом страшный припадок; дело в том, что он сначала стал слегка трясти головой, потом в нарастающем crescendo (возрастая. - итал.) продолжал дергать ею все сильнее и сильнее, и при этом, водя смычком по струнам, производил неприятнейшие звуки, щелкал языком и топал ногами. Оказалось, что виною была маленькая назойливая муха: жужжа и кружась на одном месте с невозмутимой настойчивостью, она садилась на нос адвокату, хотя он и отгонял ее тысячу раз. Это и привело его в дикое бешенство'.
Но как ни были несовершенны любительские концерты, Гофман открыл мир звуков и созвучий. Предоставленный себе, в одиночестве, не замечая времени, подбирал он благозвучные аккорды. Нажимая обеими руками несколько клавиш сразу, клал голову на крышку рояля, закрывал глаза и с наслаждением предавался слуху. Тайна звучаний завораживала его. Незаметно подкрадывался он на музыкальных вечерах и наблюдал, как быстро опускались, поднимались молоточки, ударяя по струнам рояля, как пробегал по ним резвый огонь.
'Что я теперь разделался со всем, все забросил и занялся одной лишь музыкой, искусством благородным... этому пусть никто не удивляется, - писал он в 'Фермате', - я ведь и ребенком ничем другим не желал заниматься; только день и ночь стучал по клавишам дядиного клавира, совсем древнего, скрипучего, гудящего'.
Фортепьяно его обучал Христиан Подбельский. '...Был один старик-органист, упрямый чудак, словно совсем неживой, музыкальный бухгалтер, он долго мучил меня мрачными токкатами и фугами, которые звучали преотвратительно'.
Фортепьянную технику Гофман освоил великолепно. Занятия фугами продолжались и в университете, но музыкальное содружество с соборным органистом прервалось однажды после того, как Гофман услышал итальянское пение... 'Вернувшись домой, я в ярости собрал все свои токкаты и фуги, которые изготовлялись мною с такой терпеливостью, не пощадил и чистой копии посвященных мне органистом сорока пяти вариаций на каноническую тему и нагло хохотал, слыша, как трещит и дымит двойной контрапункт'. Потом он пытался спеть сам слышанное на итальянском. 'Наконец, в полночь дядя не выдержал и крикнул мне: 'Не визжать так страшно! И пора уже в постель, чин по чину', - потом затушил обе мои свечи и вернулся в спальню, из которой ради этого выбрался. Не оставалось ничего иного, как послушаться его'.
Незаурядные дарования Гофмана были замечены ректором школы Стефаном Ванновским, '...который нередко, - вспоминал Хиппель, - полусерьезно, полушутя советовался с ним по вопросам искусства. Одноклассники не любили его, поскольку нередко попадались ему на острый язык'.
Едва научившись читать, Гофман повадился вытаскивать из дядиного шкафа взрослые книги. 'Исповедь' Руссо, 'Жизнь и мнения Шенди, джентльмена' Стерна. Чего стоила хотя бы история с горячим каштаном, скатившимся в расстегнутые штаны с обеденного стола или осада вдовы Вудмен..!
Подобное чтение весьма обогащает и необычайно полезно для пытливого ума. Словарный запас его быстро расширялся. И вот уже дядюшка Отто стал 'пошлый педант и прозаический тип'.
Отто не хватал звезд с неба и не надеялся, что золотые звезды посыпятся ему на огород; он выращивал всякие полезные овощи и ухаживал за растениями; ему нравилось наблюдать, как пробиваются ростки, как все цветет и зеленеет; в этом душа обретала равновесие, а вселенная порядок.
Племянник слыхал историю отставки дяди. Бабушка называла его Отхен. Несколько поколений Дерферов были юристами. Отто-Вильгельму тоже предназначалось последовать по этому пути. Но на первом судебном заседании в прениях сторон румяного увальня постигла конфузия. Отто совершенно не ожидал, что более опытный коллега поведет себя с надменным коварством, станет задавать провокационные вопросы, как змея подстерегать его простоватые ответы, чтобы с каким-то торжествующим ядовитым ехидством издеваться над ним, выставляя Отто неумехой, недотепой, недоучкой, болваном. Коллега ошельмовал, сокрушил 'советника Дерфера', который пребывал в искреннем недоумении, чего плохого сделал он коллеге; он был растерян, подавлен. Все произвело на него такое тягостное впечатление, что он малодушно отказался от карьеры. Отто был расстроен, в глазах у него стояли слезы, он не мог внятно объяснить, почему не способен заниматься хлебной профессией юриста. Но интуитивно постиг: ему не хватает страсти и казуистической изобретательности, чтобы схватываться, гремя доспехами, с такими вот 'коллегами'. Бабушка пожалела Отхен. У них были средства.
Отто-Вильгельм благополучно вышел в отставку, чтобы по примеру философа Эпикура возделывать свой сад. 'Предаться диетически размеренному прозябанию', прокомментировал деятельный Хиппель. Гофман рано понял, что дядя, напускавший на себя педантическую строгость, простодушен и доверчив. Пользуясь этим, он разыгрывал его, нередко вводил в заблуждение.
Гофман отставал по классическим языкам, латинскому и греческому. Хиппель же успевал по ним. Ректор Ванновский посоветовал дядя Отто-Вильгельму предложить племяннику приглашать друга в дом в качестве репетитора и наставника, если тот согласится помогать. 'То, о чем давно уже условились оба подростка, было теперь торжественно решено семейным советом. Днем занятий была определена среда, когда дядя делал визиты'. Занятия происходили в послеобеденное время; сигналом их окончания было появление тети Софи с чашками ароматного горячего чая и печеньем. После начиналась буйная музыка, переодевания, беготня. Гофман показывал всякие интересные места в книгах, которые прочитал тайком. Апулей, чем не замечательная книга? ...
Настало лето, в глухих местах сада приятели вели рыцарские сражения; добыть копье было нетрудно, достаточно выдернуть из грядки подпорку для фасоли; боевые щиты заимствовали у деревянных истуканов Марса и Минервы.
Рыцарь невозможен без любви. Приятелям пришла в голову мысль прорыть подземный ход под стеной сада, там находилась женская реформатская школа. Хиппель: '...чтобы незаметно наблюдать за прелестными девушками... Зоркость дяди Отто, который много гулял и работал в саду, чтобы улучшить пищеварение, положила конец гигантскому предприятию. Гофман сумел убедить его, будто вырытая яма предназначена для неведомого американского растения, и добрый старик заплатил двум работникам, чтобы те ее закопали. От великолепного плана, ради которого было пролито столько пота, друзьям пришлось отказаться'.
Хиппель и Гофман решили улететь на воздушном шаре. Вероятно, в Америку. Пробная модель, сшитая Софи, когда напускали дыма, сдулась под общий хохот с шипением и свистом.
Наверху дерферовского дома жил Цахес (Захария), никому неведомым способом, но связанный невидимыми нитями с Гофмановой сказкой, министром Циннобером, словно в театре теней или марионеток...
Хиппель писал: 'Повод для развлечений друзьям нередко давала несчастная мать З.Вернера; безумная до самой смерти верила, что произвела на свет мессию. Часто слышались жалобы этой несчастной... Поэт, ее сын, был старше обоих друзей лет на пять. Его странности вызывали у них удивление и насмешку, но поэт даже не подозревал об этом, вечно витая в облаках'.
Позднее Вернер прославился романтическими драмами рока, ныне совершенно забытыми. В критических обстоятельствах он высказался в адрес Гофмана довольно подло. И потому вполне заслужил, чтобы сказочный паукообразный министр получил его имя в гофманической фантастической повести.
Немного повзрослев, Гофман влюбился в девушку из французской реформатской школы. Когда-то он хотел прорыть туда подземный ход; возможно, уже тогда из-за нее подбил он на это Хиппеля.
Погруженный в себя и печальный, он тянул Хиппеля на прогулку, и верный друг, понимая, что ему нужна поддержка, дотемна бродил с ним по городу. 'Вечерами он украдкой бродил возле ее дома, часами простаивал в мрачной тени старой ратуши, чтобы только узнать ее среди силуэтов, двигавшихся в освещенном окне'. Расположение дома означает, что она принадлежала к патрицианской семье потомков французских протестантов. Пытаться преодолеть сословные преграды значило бы держать наготове заряженный пистолет, как гетевский Вертер. Вот тогда Гофман высказал мысль, которая поразила Хиппеля и заставила задуматься: 'Уж если я не смог заинтересовать ее своим внешним видом, пусть я буду самым безобразным (ему нравилось рисовать в своем воображении такой образ), лишь бы она заметила меня, лишь бы удостоила хоть единым взглядом'.
Гофманическая фраза могла дать импульс замысла роману Виктора Хьюго 'Нотр Дам'. Мемуары Хиппеля были напечатаны прежде, чем появился роман. 'Безобразный Гофман' слишком напоминает готического паука горбуна Квазимодо. Быть может, Хьюго видел, как Гофман отбрасывал паучью тень, как она ползла за ним по кенигсбергской мостовой, выползала из тени ратуши...
Влюбленность сказочно преобразилась в дрезденской повести 'Золотой горшок'. Вероника, 'хорошенькая цветущая девушка 16-ти лет', хочет заворожить Ансельма и соединиться с ним, но непременно, чтобы он был надворным советником. За помощью прелестная храбрая девушка отправляется к старой ведьме, бывшей няне, которая ей рассказывает: 'Я, бывало, пугала тебя букой, чтобы ты поскорее засыпала, а ты только пуще раскрывала глаза, чтобы увидеть, где бука'. Бука - 'безобразный Гофман'.
Студент Ансельм стеснительный и неловкий молодой человек. Вот он является к некоему тайному советнику. Внезапно из чернильницы выпрыгнул черный кот, брызжа огнем, чернильница, песочница, чашки, тарелки со звоном попадали на столе, за которым он завтракал, и поток шоколада и чернил вылился на только что оконченное донесение. 'Вы, сударь, взбесились!', - зарычал (на меня!) тайный советник, хватая за шиворот и выталкивая за дверь'.
Это не тайный советник выталкивал некоего студента; поздний Гофман хватал за шиворот Гофмана раннего. Самоопределение художника выразилось в формах грубых в отношении ближнего нехудожника, толстого сэра, горе-дяди, прозаического обывателя. Вот что запечатлелось в письме Хиппелю. '...Поскольку благочестие и набожность всегда царили в нашей семье, где полагалось сожалеть о содеянных грехах и ходить к причастию, вот почему толстый сэр, желая появиться в церкви в пристойном виде, накануне, в пятницу, весьма тщательно смыл пятна помета бесстыжей ласточки и следы жирного соуса от вкусного рагу со своих черных брюк, развесил их на солнышке под окном и потащился к другу, такому же ипохондрику'. Разразился ливень. Огромные необъятные черные парадные штаны, как шкура бегемота в потоках дождя, были полны болотно-африканского величия, разбирал смех. Бюргерские нелепые штаны напоминали ШТАНДАРТ ПОШЛОСТИ; в одну минуту превратились в тоскливо свисавшую тряпку. Ненастье прошло, но Гофману показалось этого мало: обильно полил их из лейки; все же он испытывал некоторую неудовлетворенность; интуиция художника подсказывала, здесь чего-то не хватает для завершенности замысла... некоей детали... эдакой маленькой изящной черты... гениальной изобретательности... завершенной простоты... того смелого штриха, который великолепный замысел осеняет печатью двусмысленности и мелкую бесовскую пакость превращает в шедевр дьявольского злодейства..! ЭВРИКА! Гофман принес из дома три полных ночных горшка!!!.. ВСЕ ЭТО ПРЕКРАСНО ВПИТАЛОСЬ!!! Бюргерское знамя сделалось таким тяжелым, что его едва могла выдержать веревка. Вот теперь, наконец, романтическое презрение к пошлой штандартности штанов было исчерпано... Ночными горшками!!! 'Как только сэр Отт вернулся домой, он немедленно направился за брюками'. Бегемот такого не ожидал. Чего угодно, но не такой вони... 'Правда, прозрачные слезы не потекли тут же по красно-коричневым щекам, однако, жалобные вздохи выдавали смятение, охватившее его душу, а капли пота, выступившие, словно жемчужины, на багровом лбу, свидетельствовали о раздиравших его душу сомнениях'. Потрясенный, сокрушенный, поверженный в полное недоумение, вытирал он носовым платком выступившие на лбу крупные капли пота, по-бегемотски вздыхая: 'Майн гот!', в глубоком душевном смятении... ТРИ ЧАСА ОТЖИМАЛ ОН СВОИ ПАРАДНЫЕ БРЮКИ!!! ...Вечером за ужином он поведал семейству о бедствии, '...заметив... что ливень содержал какие-то отвратительные примеси и вредные испарения, что неизбежно скажется на урожае, ведь целое ведро воды, выжатое из брюк, имело совершенно скотский запах. По поводу столь ужасающего бедствия скорбело все семейство, за исключением разве тетушки, которая расхохоталась и тихонько заметила, что вонь, по всей видимости, происходила от растворения в воде вышеупомянутых примесей...'. Гофман горячо разделял версию насчет катаклизма и подтвердил: такое всегда бывает, когда грозовые облака на небе зеленоватого оттенка. 'Дядя с жаром защищал чистоту своих брюк, заявив, что они столь же непорочны, как его вера в святого духа'.