Стук четвёртый. Яблоки, морковные феи и дурацкие Мишки
~
Мне казалось, я помню тот день наизусть. Вот правда-правда.
Мне двенадцать, надо мной яблоня и строптивый летний зной. Всё просто. Так выглядит мой любимый сон. Но то - был настоящий день, вполне реальный. Я даже могу припомнить сероватые листы старенького журнала, который мы с Лидкой отрыли в местном магазинчике: где-то за газетами "Вести" и "Коммерсантъ" недельной давности, выгоревшими буклетами о даче и тоненькими журнальчиками о садоводстве, которые кроме баб Кати никто не покупал. Но этот журнал казался нам просто находкой! Все книги были давно перечитаны, а события в летнюю пору все были связаны с речкой да работой над грядками. А тут - новые рассказы в литературном журнале! Ещё и из столицы! Лидка лежала рядом: головой к корням почти, спиной к траве, журнал прямо над лицом, читает вслух. Я дышу шумно и постоянно утираю мокрое лицо футболкой.
- Когда-нибудь, - заявила Лидка, обмахиваясь журналом как веером, - я сама сяду за книгу. Вот правда-правда. А то читать совсем нечего, беда!
"Беда" - так всегда говорила лидкина бабуля, золотой души человек. Дамские пальчики пекла знатные, нигде таких не сыщешь!
- Так вон же пишут: писатели голодают, в стране кризис. Сама же только что читала! Сразу после "Лозы безвременья".
- Ничего ты, Шурка, не понимаешь, - сказала она мне. - Я ради искусства хочу, к чему мне деньги!
Я расхохоталась, ведь как забавно она говорила: будто взрослая! Ради искусства... Лидка стукнула меня свёрнутым журналом и, прислонившись спиной к дереву, продолжила читать.
Я наблюдала, как двигаются её губы, все покусанные; как она часто сглатывает, потому что так торопится, читает с упоением. У Лидки оба запястья в браслетах из ниток. Самые простые нитки: лимонные, небесно-синие, ядрёно-оранжевые и простые белые, совсем немного пыльно-коричневых - такими наши отцы грузки привязывают к удочкам; остальные же отыскались на чердаке, в оплетённом паутиной сундуке-шкатулке. У меня браслет был только один: полностью оранжевый, - от него каждое лето оставалась белая полоса на загорелой руке.
На нас стекало небо. Сквозь просветы в яблоневых листьях сочилась голубая краска. Я представляла, она вот-вот капнет. Кляксой растечётся по лбу. А ещё хорошо, если затечёт в глаза и окрасит ненавистный карий в лазурь. Лидка повторяла, что мои глаза напоминают ей кофейные зёрна, какие она видела на плакате в городе, когда однажды выезжала туда. Мне и хотелось ей верить, правда-правда, вот только я не знала, чего такого хорошего в кофейных зёрнах.
Иногда падали яблоки. Вдруг шуршала ветка и в траву падал ароматный комочек. Оставалось только протянуть руку и чуть кисловатый сок уже обволакивал детские рты.
Я ткнула Лидке яблоко под самый нос, прерывая поток новой истории, которую она с жадностью зачитывала.
- А о чём писать-то, Лидка?
- Как о чём? - она смачно укусила плод, оставляя вокруг рта мокрый след. - Да обо всём! Ты вокруг-то глянь!
- О Мишке своём, да? - улыбка вышла игривой. - Мишка твой вечно рядом крутится.
- Хоть и о нём, Шурка, что такого-то? И вот яблоня у тебя пахучая какая, а ещё можно о речке писать... и о великах. Можно, про фей. Какая-нибудь "Морковная пыльца".
- Из морковки что ли она?
- Всё ты буквально, Шурка, понимаешь! - Лида вздохнула тяжко, запрокидывая русую голову и щурясь на солнце.
- А из чего же тогда?
- Да обычная пыльца... из чего там она обычно.
- И зачем морковка тогда?
- Ну живут феечки там, пускай. В ботве моркови, и с жуками дружат навсегда-навсегда, и на мизинчиках клянутся.
Лидка жевала яблоко, не обращая внимания на застрявшую между зубами зелёную кожурку, но говорила с упоением. Лидка говорит, как читает.
- О чём клянутся?
Я пыталась сорвать яблоко покраснее, но все они висели повыше, так что я прыгала и прыгала. Взяв журнал с лидкиных коленей, пыталась сбить цель им. В конце концов красный кружок добычи упал к ногам в примятую траву. Тёплый от солнца. Будто рождённый только.
Журнал упал обратно ей на колени.
- Пока не придумала. Я же ещё не настоящий писатель, - она разглаживала странички и расправляла надорванные уголки.
- Про феечек я бы почитала, - мне не терпелось, вот правда-правда. Я была даже готова спрятать все книги (если бы они, конечно, нашлись) и сжечь все журналы, только бы Лидка стала писать про морковных фей. - Но про Мишку своего не пиши.
- Он смешной. И велик у него классный, Шур. А помнишь, как он пузыри из жвачки дует? Никто так не может!
- А я видела, как он котов палкой гоняет. Дурацкий Мишка.
Я посильнее вгрызлась в сорванное яблоко, почти отрывая кусок, а не откусывая.
- Не пиши про Мишку.
Про Мишку она не писала.
Мы дышали горячим воздухом, что пропитан был яблоневым соком. Муравьи бегали по коре вверх-вниз, по плечам расхаживали, но быстро оказывались в траве. Лидка хохотала и скакала с предложения на предложение. Я рассказала ей про стекающее небо, и она была в восторге. А потом я уснула, убаюканная жужжанием насекомых и отдалённым лаем собак. Когда проснулась, на лице у меня лежал журнал, а Лидка уже притащила свои нитки (мотки на свёрнутой картонной бумаге) и плела очередной браслет. Усевшись поудобнее, я стала читать оттуда, где перестала слушать, а подруга, хоть и ушла дальше, не возражала. В жаре нас обволакивала трава и мы постоянно крутились вокруг дерева, переползая на движущуюся тень и подставляя ладошки раскалённому светилу.
Мы читали вслух и ели яблоки.
Мы мечтали вслух и пили яблоки.
В стуке колёс тоже было что-то яблочное. Вот правда-правда.