Аннотация: Вторая тема повести "Божественный водевиль"
УЛЕТЕВШИЙ ЖУРАВЛЬ
1
Освободили Дениску по звонку. Добирался домой громыхающими товарными вагонами. Можно было бы и по-человечески, но очень уж провоняла его и одежда, и кожа, и все тело въедливыми тюремными ароматами. Не сидели рядом люди. Сойдя на станции, не пошел он пыльной проселочной дорогой, а свернул на с детства знакомую тропинку вдоль болот.
То озерцом, то болотом вода стояла рядом, засыпанная листьями, свежими неяркими цветками. Эти запахи у дорожки были сладки ему словно мамкины пирожки
Вот и деревня. Улочка под серыми березками вовсе не ихняя. Это его, Денискина, родная земелька исхоженная. Засыпанной буреломом крышей виднелся своими руками построенный сруб.
Дверь до сердца доставшим скрипом открылась. Он вошел внутрь. Никого нет. Во дворе разглядел баньку. Цела. И дрова вон лежат. Самым первым делом растопил парную. Содрав с себя всю одежду, сжег ее. Долго сидел, отдирая кожу. Хотелось спать, но неистово пытался отмыться и гнал от себя сон, боялся, что темного пахучего пара не хватит.
К усталому залезла к нему непостаревшая соседка Анфиска. Мочалку колючую с белым мылом, сплетни-новости какие-никакие принесла.
2
Посреди деревни стояла деревянная церквушка, заброшенная совсем. Удивился Дениска, разглядев дверь приоткрытую, мужика там возившегося.
-- Кузьма, володимирский богомаз, - насмешливо напевая букву "О", представился непохожий на местного чернявый. Улыбался он легко, дружелюбно.
-- По распределению сюда попал. Учился в Строгановском, в Москве. Реставрацию икон изучал.
Времена какие настали! На ремонт церквей деньги появились. Заколоченное снаружи деревянное строение совершенно не пострадало внутри. Окна только нужно заменить. Стройматериалы и краски разные Кузьма уже привез. Руки только надо приложить.
Дениска с рассветом приходил, трудился с чернявым на радость себе. Бабы носили им щи холодненькие на квашеной капусте. Объедение одно. Праздник у баб-то какой! Два мужика, молодые, работящие, до женских титек охочие. В город бежать не собираются. Невест в деревне на одного в меру пьющего десяток наберется. Испокон веков в одной деревне все родственники жили. То Иванычи, то Павловичи. К этой весне, считай, много Кузьмичей, да Денисовичей появится..
Приубравшись внутри, начал Кузьма, как Дениска это называл, иконописничать. Задумал он что-то новое изобразить, старое внутри очень уж потрепанное было, иконостас разбитый. Смотрел на него Дениска, удивлялся:
-- Как ты так верный глаз держишь! Умело, быстро.
-- Так я же еще в позапрошлом веке богомазом был, потом шкатулки в Палехе рисовал, потом в художественном заведении учился.
-- В позапрошлом веке? Красиво получается, ровно, только строго уж очень, неживое, без души...
-- Икона, она уважения требует, это не фривольная живопись. Канон нужен. Икона - техника исполнения, не сочинительства. А для души молиться полагается, когда ее пишешь.
Сызмальства к молитвам приучен был Дениска, запел:
-- Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; Да придет Царствие Твое;
-- Что ты как частушку поешь, вдумываться нужно в слова такие. С уважением, любовью. Почувствуй, проникнись.
Шептал медленнее Дениска: -- Да будет воля Твоя и на земле, как на небе; Хлеб наш насущный дай нам на сей день.
Вошел молящийся во вкус, да и книжек святых внутри много было. На третий день удивлялся Кузьма Дениске, сидел тот на коленях, редкое удовольствие получал, нараспев слова святые читая.
Сначала кофе, да чай пил. Держало питье голову покрепче, мозги посветлее, потом не стало напитков хватать.
-- Собраться нужно, забыть про все остальное, сжаться, улететь мечтой в облака, а то и выше, тогда получится, блаженство-то какое, уколоться бы чем... И ведь душу черту продашь за наслаждение такое.
-- Во-во, продай мне душу, - вдруг вымолвил Кузьма.
Снял он картуз, волосы разгладил. Под ними увидел Дениска красивые, как из темных ракушек сделанные, изогнутые рожки. Глаза черно-красными стали.
-- Вроде не пил я с утра, - подумал Дениска. -- И что, нравится тебе чертом быть?
-- Так не выбираешь же... Тебе, вон, дано было в человечьем обличье появиться. Заявление на рождение в сельсовет ты не подавал. Ну, а меня к чертям определили. На все она Божья воля. Такая же я Божья тварь, как облака, лягушки, звуки, литературные критики. Каждый роль свою в мироздании исполняет.
Кузьма достал потертый-перетертый медный пятак. Согнул его коряво.
-- Плачу сполна за погибшую, рожденную заново душу твою... И скажи "Аминь".
Подвыпившая пришла к ним Анфиска, на икону стала смотреть. Завороженная, уйти не смогла.
3
Росинками, капельками в ручеек, струйками в речку потекла-поехала, как песенка народная, молва чудная, что в деревушке у самой Оки появилась чудотворная икона. С какого угла ни смотри, встречают тебя глаза на иконе, успокаивают. От блуда и пьянства души людские избавляет, лечит. Крали ее несколько раз, но опять она возвращалась. Понаехали ученые церковные, увезли ее в известный монастырь. Не прижилась она там, не радовалась, глаза пустынными держала. Привезли назад - ожила, засветилась вся.
Отец Евсей школу завел. Приезжих пошел поток, не видали никогда здесь столько людей.
4
Ночевал Дениска в церквушке, поздно было уже, когда постучали в дверь.
--
С утра приходите, не велено в черном мраке о святости просить.
Дверь на задвижке как была, так и не дрогнула. Но окно со скрипом целиком, как игрушка, вперед выехало. Вошли с фонарями, в шлемах.
-- "Небольшая совсем хреновина, а стоить будет -- зеленый миллион." --
Потливая вонючая рука потянулась к иконе, но шустрее был Дениска. Схватил ее ловко, под себя спрятал, от первого удара уклонился. Думают некоторые, что верующий человек, который не обжора, силой слабоват. Не всегда. Дениска был не из пугливых, в зоне умел достойно за себя постоять. Как стали все руками махать, да пританцовывать, обоим неверующим не поздоровилось. Выскочил Дениска через окно, да схватили его другие, с улицы, повалили. Не мог он защищаться, потому, что икону в руках держал. Упал на нее, телом прикрыл, не отдавал. Били его ногами, железными цепями. Кузьма! Где ты? Где тебя черти носят? Притворился Дениска сознание потерявшим, а когда расступились те, дернул, что было сил, побежал. Эх, нога-то, похоже, сломана! Прямо перед ним, как спасение, появилась главная достопримечательность славянской деревни. В музей бы ее пора. Удобство на свежем воздухе с крышей.
-- Икону не отдам, - знал Дениска и точным движением забросил ее в открытое отверстие.
Первый удар - по голове, потом нож со спины прошел через его еще трепещущее тело. Дениску, дышавшего, головой вперед швырнули в зловонное отверстие.
5
Жлюев был потомственным правоохранительным органом. Отец его, орденоносец, всю душу и сердце Родине отдал, работая в НКВД. Дед и у белых и у красных порядок наводил. Даже прабабушка, по непроверенным данным, до революции служила в конной жандармерии. Так что следователем Жлюев стал по зову предков и дружескому расположению кадровых кадровиков.
Это дело ему положили на стол с грифом "Срочно". Высокие церковные чины звонили и Жлюев погрузился в чтение, отложив все остальное. Деревенский участковый, утонув в грамматике, сообщал о пропаже ценной иконы. Охранять диковину поручили, оказывается, местному уголовнику, который с товаром и слинял.
Только взглянул следователь на фамилию воришки, сразу трехгодичной давности свое дело вспомнил. Так вот почему именно ему сложное политическое дело доверили! Что же произошло тогда?
На пешеходном переходе сбила дорогая машина пожилую женщину. Еще до прибытия скорой помощи какой-то пьяный хулиган вытащил водителя, начал его бить, оскорблять. Люди там собрались, видели. Разговаривал Жлюев со свидетелями. Слушал, о чем начальство вслух думало. Настолько профессионально, умело следствие провел, что был отпуском награжден и премию получил. Водитель был признан невиновным, потерпевшая сама себя задавила, напавший преступник получил по заслугам. Сколько терпения проявил Жлюев, честности, принципиальности, благородства, мастерства. Ведь пришлось ему уничтожить столько показаний всяких незаслуживающих уважения лжесвидетелей! Они кричали, что водитель был вдребезги пьян, что машина была полна намалеванных молодых женщин. Врали, что скорость автомобиля была ужасной, что удрать-скрыться водитель хотел. Самым большой небылицей этих "очевидцев" стало то, что под белым, залитым вином, пиджаком была, якобы, поповская ряса. Мерзкий уголовник, без образования, из убогой деревушки матерился на уважаемого человека. Кричал: " Не место тебе, подлецу, в Божьем храме".
Нет, доказал дознаватель. Водитель, уважаемый священнослужитель, был трезв. Пешеход грубо нарушил правила передвижения по стране. А вот оскорблявший всех преступник, без определенных занятий, деревенский неуч, находился в состоянии недозволенного наркотического опьянения, сопротивлялся властям, при обыске обнаружили в его кармане кокаин и огнестрельное оружие.
Жлюев тонко чувствовал политическую ситуацию. Ушла в небытие воспитавшая его Совдепия, в которой религия числилась "опиумом для народа". Все поменялось. В настоящее время прикасаться нельзя к слугам Господа, как совсем недавно партийные лидеры были правы всегда и во всем.
Отец Евсей выглядел огорченным:
-- Возродила икона жизнь в селе. Божья благодать сошла на эту землю, к сентябрю в школу сколько детей записали, поток людей все растет, избы стали чинить-пристраивать... Счастлив я, что при жизни довелось мне такое Божье знамение своими глазами повидать. Перевернулось зрение в мозгу моем. Просветлело. Душу человека и сердцем и глазами могу распознать.
Как же, отец, вору доверили икону стеречь? Волка бы из леса позвали и то надежнее бы было? - сказал Жлюев
-- Дениска? Местный он рожак. Из этой, почитай, деревни. С детства сиротой остался. В церковной школе сызмальства еду и обучение получал. На плотника когда выучился, избы чинил бесплатно, за поесть. Потом оскудела наша деревня, разъехались все. Не мог Дениска икону унести... Чудной он, божий человек, может, пошел по деревням икону показывать?
-- Ты, бaтюшка, с двух шагов ни хрена не видишь, -- размышлял Жлюев. -- Украл ценность хитрый Денис, чтобы продать, а на вырученные деньги наркотиков накупить.
Анфиска за словом в карман не лазила:
-- Кузьма знает где иконка... Козырной червонец, на цыганенка похож, но сволочь. Почему сволочь? Не знаешь, что ль? Все-то тебе втолковывать нужно. Мужик бывает такой, что хочет, но не может. Старый, спившийся, значит, или больной. Прощаем таких. А попадаются - как их земля носит - такие, что могут, здорово могут. Но не хотят. Вот сволочи они все! Этот-то шептал, приходи затемно в баню, поговорить надо. Я флакон французских духов извела, прихожу, а там Зинка сидит, Кузьму ждет. Уснули мы обе, а он и не появился. Сволочь - хуже любого вора. Иконку-то он и намалевал. Не знаешь? Тоже мне следователь... Хэмингуэйя читал? Он внутри церквушки все расковырял, Дениска ему помогал. Где Кузьма? Где Дениска? Слушай, областной исследователь, не пора ли тебе магарыч ставить? Кучерявый художник рассказывал, что хочет в район уехать, воспитателем в детский дом устроиться. Где дети без родителей. Не вру. Говорил, там зарплату повысили. А Дениска мечтал по деревням с иконкой ходить, небось, покормят, плотницкую работу дадут.
В районном центре в детдоме энергичный сыщик нашел иконописца Кузьму почти сразу. Урок воспитателя за дверью послушал. Тот нараспев, наизусть читал детям стихотворную запрещенку.
-- "Жил был поп - толоконный лоб" --
-- Да за такие слова, -- мечталось следователю, -- тебя бы надо, как в Совдепии со злопыхателями. Сам, небось, и сочинил. Такого стихоплета ни в Самиздат, ни на бумагу за низкий литературный уровень близко не подпустят.
В конце произведения под веселый смех ребят Балда угрожающе щелкал священнослужителя по лбу.
-- Очень хотелось бы, -- мягенько вымолвил Жлюев, -- на паспорт ваш взглянуть.
-- Где-то я его забыл-потерял. Пойти заявить все некогда. - миролюбиво разговаривал Кузьма.
Затвердел голос следователя:
-- И не нужен документ. Я точно знаю, что личность ты темная, администрация художественного училища тебя не знает и в Палехе не упомнят такого богомаза. Кроме того, на нашем юридическом языке называешься ты лицом без определенного места жительства. Учительствовать права не имеешь. Над женщинами одинокими потешаещься, великие духовные ценности для тебя - ничто.
-- Так не совершил же я злого поступка...
В произношении дознавателя послышались низкие нотки певца Ивана Реброва:
-- Найду, такое раскопаю до конца жизни тебе расхлебывать придется... Где икона? -- Понимаю так, что продали вы уже товар. Где там, по заграницам, его искать?
Вид у напуганного Кузьмы был такой жалкий, что Жлюев сменил гнев на милость.
-- Люблю я, Кузькина твоя мать, по-человечески следствие вершить. Должен, обязан я тебя и подельника твоего Дениса упрятать в тюрьму на много лет, но повезло вам, что человек я душевный и добрый. Отпущу, помилую - отдайте икону.
-- Не ведаю, не вижу куда она подевалась.
Долго Жлюев стращал черта, уговаривал, потом начал шепчущим тенорком Лазаря петь:
-- Давай, Кузьма, поступим по совести, как и подобает честным людям. Нарисуй ты мне такую же точно штуку, чтоб от прежней не отличить. Сможешь! У меня вот и фотография имеется. А я вам обоим полную невиновность пришью, деньги, за товар полученные, искать не буду, прописку оформлю, жилье, зарплату в детдоме тебе прибавят...
Прищурился Кузьма:
-- Так ведь не получится чудодейственности, раз на тысячу такое знамение происходит, да и святого Дениса нет...
-- А мне за сказками, выдумками придурочными не гоняться, -- потирая руки, радостно выдохнул Жлюев, -- нашел, сдал, протокол подписал, довольны все... Начинай! Закуска, выпивка - за мной. Только слышишь, чернявый, дело между нами завязано в полный молчок. Слово ляпнешь - на себя пеняй!
Оcточертело Кузьме мерзкое человеческое обличие! К вечеру погода улучшилась, начался холодный осенний дождь, с поскрипывающим ветром. С разбегу черт прыгнул в целебную сладость промозглой воды Сукиного болота, погрузился на дно. Маленькой капельки своей Родины не променяет он на все дворцы Бурбонов. Неистово начал сбрасывать ненавистную одежду, сдирать вонючую кожу. Поднялись, расправились рога. Копыта радостно наслаждались свободой. Хвост закручивал Кузьму, танцуя восторженный вальс Черного Дьявола. Эйфория продолжалась бы без конца, когда резкий запах остановил его.
Русским духом запахло. К краю озера подошел старый человек, стал на колени у самой воды, уткнувши голову в землю.
-- Кузьма Варфоломеевич, услышь меня, раба Божьего, отзовись! - говорил отец Евсей.
Решил Кузьма проверить что там Жлюев делает. Торжественный порядок. Сдал скопированную икону, поздравления получил, повышение. В большой церкви рады были, но, когда на иконостас кузькино творение повесили, оказалось там изображение Жлюева в самом непристойном виде.
Все подробно разглядел Кузьма. Значит, работают глаза! Пошел, полетел он тогда на Сукино Болото. Покрутил прутиком по черной жиже, Дениску показать попросил, но замутилась вода. Ох, какие силы нехилинькие мешали ему! Рыдал, умолял Кузьма. Наконец, вдруг мелькнуло старое женское лицо, на мгновенье в младенца превратилось и исчезло. Пошел черт по компасу, к избушке разваленной пришел. Древняя старуха белье полоскала, не оставляло тени изможденное тело ее. Посреди поляны стоял молодой статный дуб. Обхватил он Кузьму свежими ветками, прижал к стволу.