Запах подпаленной шерсти. Приглушённое поскуливание. Остановиться, зализать раны. Снова в путь.
В воздухе ещё чувствуется гарь. Но не так, как вчера. Вчера едкий дым заполнял собой всё - впиваясь и снаружи, и изнутри. Мешал дышать, слепил глаза. Беспорядочные метания в поисках выхода лишь приводили к жаждущему пищи пламени. Как же хорошо жилось до него!
Вчера в балках было сожжено всё. То ли дело раньше! Иногда, крадучись, пробиралась я в красивые и новые дома из жёлтого камня, выискивая чем поживиться. Но каждый раз возвращалась в беспорядочно застроенные балки, где всегда - кров и еда...
Сейчас почти безлюдно. Несмотря на утреннюю, спасительную летом прохладу, молодой город упрямо прячет своих жителей за плотно закрытыми ставнями окон. Наступающий день не откроет рынки и торговые лавки. Вечер не зажжёт огнями театр.
Скрип. Телега. И не одна. Посторониться. Звон цепей. Всё ближе. Рядом с телегами идут закованные в цепи люди. Чёрные смолёные рубахи и обречённость в глазах. На возницах бесформенная одежда, а лица замотаны в тряпки. Можно различить и груз - сплетенье рук, ног... Подрагивают в такт движению телеги. За ними везут вещи, что так милы и нужны человеку - мебель, одежду. Хм... Зеваешь, на миг забывая про боль. Так каждый день. Всё свозят в глубокий овраг. Засыпают чем-то белым, а затем землёй... Было интересно понаблюдать пару раз.
А ещё... Часто люди рисуют красные кресты на домах. Заколачивают двери и окна. Едва успеваешь убежать, поджав хвост.
Есть один человек, к которому и подступиться страшно. Не такой как все? Быть может. И, кажется, он может быть во всех уголках города одновременно. Каждое утро на площади у красивого высокого здания с золотыми крестами собирается для встречи с ним группа людей, каждое утро он им что-то приказывает. И затем он и эти люди отправляются к горожанам...
***
Стук входной двери.
- Ну, вот и ты, - облегчённо вздохнула женщина. Засуетилась, вылила в подставленные ладони мужа ковш воды. Умывшись, тот вытер капли поданным женой рушником, уголками глаз напряжённо наблюдая за играющими детьми - подвижным светловолосым мальчиком лет пяти и стройной девушкой с уложенными в косу тёмными волосами.
Женщина расправила на столе скатерть, нарезала хлеб. Потом тяжело опустилась на стул и с тревогой поглядела на сына. Со вздохом на дочь.
- Осьмнадцатый идёт ужо. Кто замуж возьмёт-то?..
- Цыть, мать. Бабы всё за своё. Сейчас бы как не помереть...
- А правда, что ль, что герцог покойного чумного в лоб целовал? - перекрестилась женщина.
- Ото ж и герцог. В городе все только и молятся о здравии его. Везде поспевает, и словно сама чума его боится. А ты - замуж... Не прибрала бы лихая...
- Собачка! - девушка бросает тряпичную куклу и радостно хлопает в ладоши. Карие глаза восторженно искрятся, вглядываясь в пустоту перед собой. Братик заинтересованно проследил за её взглядом, но ничего не увидев, продолжил играть с деревянной лошадкой.
- Собачка! - повторила девушка и стала гладить воздух нежными тонкими пальцами.
Родители переглянулись. Наступила гнетущая тишина. Потом женщина всхлипнула.
- Ты это, мать... - попытался успокоить её муж. - Перестань, мать. Может, оно и к лучшему. Я что слышал? Говорят, вот, в чуму, блаженные не мрут. Вот только почему?.. И мальчонку, даст Бог, убережём.
Ух ты! Как приятно. И ещё... Да, тут, за ушком... От удовольствия виляешь хвостом, и пасть растягивается оскалом-улыбкой. Капает слюна. И уши прижимаются. Как хорошо! Когда хоть кто-то в этом городе не гонит прочь. Не проклинает...