В сутолоке утренних образов, среди набегающих друг на друга картин, нет-нет да и приснится: я иду по нашему городу и непременно, раз за разом прохожу мимо дома, неправдоподобно медленно, то останавливаясь, то двигаясь снова - щемящее, томительное чувство. Я не могу туда зайти, мне почему-то нужно идти дальше - от горького чувства сожаления и утраты я просыпаюсь.
Дом, обычная кирпичная трёхэтажка, стоявшая на возвышенности среди белых глиняных домиков, укрытых тенью сливовых деревьев, был необычен уже тем, что он был один.
В нашем воображении дом легко превращался в крепость или замок, обрастая зубцами и башенками, обзаводился рвом, гулкими, сводчатыми, сырыми подвалами, и люди, жившие там, само-собой, казались людьми необычными, хранителями тайн и секретов, недоступных нам, жителям маленьких куриных двориков с чахлыми георгинами и помидорами, дозревающими на подоконниках.
Сколько времени я скитался вокруг дома, избегая прохожих, украдкой взглядывая на окно третьего этажа, каждую минуту готовый бежать.
Я узнал ее уже по колебанию юбки, сколько же времени прошло - 10 или 15 лет.
- "Здравствуйте, Тома," - сказал я, чувствуя, как деревенеет во рту.
Ускорила шаг.
- "Вы-ты меня не помните, мы с Вами-тобой учились вместе...".
Искоса взглянула, волосы все те же прямые, с медным отливом.
Неловкое молчание.
- "А тут когда-то качели, помнишь - те лодочки такие".
Как вздымалсь юбка, как скрипели качели, как захватывало дух - страх и восторг одновременно. "Ну, куда ты смотришь," - ее забавляла моя недогадливость и смущение. Она любила рассказывать анекдоты, замолкая в самых скабрезных местах, искоса, лукаво подсматривая за мной. Она казалась намного взрослее и знала, кажется, слишком много.
- "Мужчина, идите своей дорогой, оставьте меня в покое".
- "Там еще лавка есть - была, наша, помнишь, - те, курили там..."
Мне очень хотелось восстановить в памяти то, как она появлялась в конце аллеи - страх и восторг одновременно, да платье, синее в маленьких букетиках из белых цветов.
В жутковатом сне, который нет-нет, да и снился мне среди набегающих утренних образов, она приближалась пустынной аллеей, всегда неожиданно и как бы скачками, и вдруг рядом оказывались ее глаза - светлые до того, что иногда казались прозрачными.
- "Бедненький, давно меня ждешь," - скользя рукой с розовыми коготками
вдоль шеи...
- "Что вы хотите? Меня дома ждут," - взгляд искоса, в нем мало кокетливого лукавства, зато что-то преступное, готовое на все.
- "А мне грустно," - на лавке она положила голову мне на колени, и я слушал ее, замерев, так как любое движение могло оскорбить ее грусть.
- "У тебя - Вас еще сережки были с такими камешками зелеными и платье синее в букетиках из белых цветов".
Резко остановилась: " Да, ну и что?".
- "Там еще кинотеатр был в клубе..."
- "Был, сгорел".
Кинотеатр: в чередовании темных и светлых полос я смотрел, как просвечивается блузка у нее на груди, борясь с соблазном приблизится.
Шепотом: "Ты куда, да ты с ума сошел..."
- "А помнишь, мы в киоске тетку заперли, не хотела нам сигареты продать," - осекся на полуслове...
- "Да я вас не знаю, мужчина, меня дома ждут и ,вообще, у меня муж..."
Слово "муж" прожужжало мимо, не тронув. И такой знакомый взгляд - взгляд презрительно-томный из под опущенных век.
- "Ну?" - сказала она, остановившись на пороге дома, - ты идешь?"
Через минуту она повернулась, оставив парадную дверь открытой, и я услышал ее смех, такой знакомый, будто вчерашний, словно стеклянные шарики рассыпались по лестницам странного дома.