Аннотация: о девяностых годах в провинции, о чертях, о любви, надежде и смерти
Все, о чем здесь рассказывается, происходило или вполне могло происходить в одном не то чтобы очень большом, но и не маленьком, провинциальном городе летом 199... года
Пролог первый, от Тамары
За оградой вашей
.
Говорили, они живут в пяти тенях: в тени одинокой пальмы, под ветвями канда, под колючими отростками каперса, в тени задрата, в тени ивы... И некоторые еще советовали избегать теней, отбрасываемых кораблями. Даже в тень старого прогулочного ялика лучше не входить, а полуденные сады, берега рек и порты - опаснейшие места для прогулок, не говоря уже о полях и лесах... Упреждали: не следует становиться на путях "этих", особенно - спать под одинокими деревьями в летний зной.
Однако книг, в которых такое говорилось, мы не читали, и рассказов стариков не слышали. А на томиках, в коих похожие истории пересказывались, всегда красовалась надпись: народные сказки.
К середине мая стало понятно, что надвигается необычное лето. С рассветом нависал над городом такой непроницаемый смог, перемешанный с приползшим из степи туманом, что водителям приходилось включать фары. Часам к восьми утра дым развеивался - и тут вступала в свои права жара. Невыносимая, одуряющая городская жара, размягчающая асфальт и кусающая прохожих за пятки сквозь хиленькие подошвы летних туфель. В четыре часа дня мухи ленились уже летать, и таксисты спали в машинах, прикрыв лица мгновенно желтеющими на яростном солнце газетами. Даже два неугомонных продуктовых базара,- восточный и западный,- притихали. Гвоздики сморщивались на солнце, в аромат роз вкрадывалась неприятная нотка разложения... а мертвые тюльпаны просто сваливали охапками у ворот рынка. Да, сирень в этом году отцвела мгновенно, и свечи каштанов стали осыпаться... Ночами всходила над новостройками и старыми кварталами ярчайшая красноватая луна. Люди, наделенные богатой фантазией, рассказывали, что на пустырях и в посадке у старого еврейского кладбища слышали волчий вой, уханье филинов и заливистый смех...
Мы жили в самом центре, напротив телевышки, и никакого воя, разумеется, слышать не могли. Но бабушка, приехав на пару дней из деревни, вытащила из баула старую бумажную иконку с обтрепанными краями и попыталась приладить ее у меня в комнате. Я сказала:
-Рационалистам иконы не помогают.
Мама говорила, что не стоит шляться ночами, потому что в атмосфере какие-то флюиды, магнитные бури, что ли, и шпана совсем распоясалась, а милиция даже хуже шпаны. Отец приходил из травмпункта усталый, выбрасывал на стиральную машинку в ванной пропахший лекарствами халат, и ворчал, шаря по чуланчику в поисках перцовки:
-Что-то странное творится, воля ваша. Каждый день - ножевые и пулевые, колотые и резаные; да еще размозженные в драках головы. Такое ощущение, что война идет.
-А ваша демократия хуже войны - отзывался из комнаты дед,- вот доиграетесь, скоро вообще синагогу в городе откроют, и Тамарка наша туда бегать будет, потому что на театры и кино денег нет...
_Рационалисты в молельные дома не ходят! - орала я.
Действительно тем летом я предпочитала открытые кафешки; они только что появились в городе - и зонтики над пластиковыми столами были ярко-полосатыми, не успевшими поблекнуть от дождей и солнца. Мы заказывали два мороженых на четверых...Да, и мороженое "Золушка" - шоколадная масса с орехами, залитая в сладкие трубочки, - тогда только появилось.
А город пребывал в странном состоянии. С одной стороны он замер, - заводские трубы почти не дымили и воздух стал заметно прозрачней, (поэтому всех особенно удивлял непроницаемый утренний туман) Шахты в поселках не работали. С другой стороны город ожил - его окружило плотное пестрое кольцо рынков, где торговали чем угодно по самым разнообразным ценам. На двух вокзалах появились челноки с сумками, а в аэропорту рекламировали чартерные рейсы в Турцию. Мы устали подсчитывать рестораны, открывающиеся в подвалах старых домов по центральной улице. А комки (коммерческие магазинчики) посчитать было просто невозможно. Дед говорил, что настал новый НЭП, а потом устаканится и воцарится прежний порядок.
Так вот в преддверии этого жаркого лета, в последних числах мая прибежал к нам Гоги, вызвал меня на площадку и прошипел страшным голосом:
-Ты знаешь, Тамарка, что в городе нечистая сила?
-Ага, Воланд прибыл и приземлился в балке у заброшенных прудов. У тебя, Гогочка, артистическое воображение на грани шизы. Впрочем, художникам полагается.
-Дура ты! И больше ничего. Тебя честно предупреждают.
-И где ты черта выкопал? - устало поинтересовалась я,- только давай рассказывай быстрее. Времени жалко.
-Значит слушай,- Гоги присел на ступеньки и вытянул из кармана смятую пачку сигарет,- пошел я сегодня по самой жаре в Балку, порисовать. Очень мне хотелось ухватить этот дымок, знаешь, когда все почти плавится, и контуры предметов начинают расползаться в воздухе. В общем сел я под старой ивой с этюдником, а за спиной что-то шуршит. Ну, я думаю, птицы какие-то возятся или твари мелкие. Уселся, значит, стал делать набросок. И тут меня сзади кто-то за ногу - цоп! Оборачиваюсь, на штанине репейник висит, откуда взялся - непонятно. Я его отцепил, конечно, и продолжаю рисовать. А за мной все явственней шуршит, и даже как будто голоса какие-то сквозь этот шорох проклевываются. Ну, ты филолог, ты там всякие "Вечера на хуторах" читала. Но день же вроде - солнце смолит во всю, а вот стало мне страшно. Не могу понять, от чего. Тут снова меня за ногу схватили сзади. Оборачиваюсь - ничего. И за брючину кто-то цепляется. Будто в самом деле пустое место тебя держит и пошевелиться не дает. Начал я дергаться, а оно не пускает, и даже будто земля меня засасывать начинает потихоньку, точно на болоте или в этих - зыбучих песках. И слышу за спиной мерзенькое хихиканье:
- Куда тебе, одному и неученому, против нас шестидесяти?
Ну все, думаю, приплыл - шизофрения. Пошевелиться однако не могу. А оно уже шарит мне по спине, щиплется, забирается под воротник, коготками по шее скребет, не больно пока - но чувствительно. И шепчут мне на ухо:
-Ты что не знал, неуч, что в тени деревьев наше место? К человеку ты просто так ввалишься в дом со своими вонючими тюбиками? А к нам, значит, можно... Ну. Теперь уж раз пришел в гости - пеняй на себя. Мы тебе такое устроим...
И тут же лапок, которые меня щиплют, будто втрое больше становится.
Тут смотрю: ковыляет по лужайке маленький косопузый старичок, по виду бомж. с И грязный рюкзак за собой волочит. Самое странное: неизвестно, откуда старик появился, будто выпрыгнул из воздуха. Посмотрел дедок на иву и говорит негромко:
-Отцепились бы вы от парня, он же вам на самом деле прохода не загораживает.
-А чего он под нашим деревом? - пищат голоски...
Но перестали мене щипать все-таки. Выбрался я из тени, подошел к деду:
-Спасибо, - говорю, - выручили. Только мне теперь не понятно, что это было?
-А это,- говорит старик,- обыкновенные садовые черти - шида. Их при этом дереве 60 штук живет. Теперь я тебе вот что скажу. Эти - не очень страшны, но у вас тут и кое-что похуже скоро вылезет. Город в запустенье приходит, а для чертей нет ничего слаще брошенных мест неподалеку от человеческого жилья. Теперь они рядышком поселятся, за оградой вашей. И покоя вам не будет. Так что сам запомни и другим скажи - веселенькое время начинается,- а не веришь, есть простая проверка. Черти сейчас ночами по домам шляются, так ты насыпь у кровати песок, утром непременно увидишь следы птичьих лап. А хочешь знать, кто тебе помог - разузнай, кто такой Кафцефони.
Тут старик повернулся, присел и прыгнул в кусты - и в кустах не шурхнуло, и за кустами его не оказалось. Пропал.
-Такая вот история... - Гоги забил окурок в дыру в перилах,- теперь вот не знаю или я с ума сошел, или правда черти бывают.
-Или ты солнечный удар получил, или заснул под деревом и тебе все привиделось. Ну, хочешь, для твоего успокоения, я тоже насыплю у кровати муки перед сном. Посмотрим, останутся ли на ней птичьи следы. Я рационалистка, поэтому эксперимент будет чистым.
Перед сном я откатила краешек ковра и рассыпала по полу немного муки. Честное слово, сама над собой смеялась. Нельзя же, в самом деле, верить в такие сказки.
Спала я, как всегда, хорошо - без снов. А утром увидела у кровати отчетливые птичьи следы. Точно гигантские петухи походили.
-Ну что, убедилась?! - прокричал в телефон Гоги,- а то солнечный удар, солнечный удар...
Так мы выяснили, что... А что мы выяснили? В существовании чертей я все равно не была уверена.
Но это только первая история. Позже выяснилось, что ходить в одиночку в жаркий полдень едва ли не опаснее, чем в полночь.
Пролог второй, от старого Ицхака
Шаврири-ри-ри
История моего рождения удивительна. Ее пересказывали многие люди в нашем городке, и каждый добавлял детальку или штришок - поэтому сейчас уже никто не знает, как случилось на самом деле. До меня этот рассказ дошел в таком виде.
Отец мой, портной, уже отчаялся завести когда-либо детей. В местечке о нем ходили странные слухи. Рассказывали, что его отец, мой дед, спутался в свое время с демоном-лилитой, а то прокляла потомство любовника от женщины, и таким образом прерван будет род и затеряется семя. Отец сперва посмеивался, грозился завести шестнадцать мальчишек и всех отправить бить соседские окна, чтоб неповадно было старухам глупости рассказывать. Однако время шло, а детей у них с матерью не было. И маму в этом никак нельзя было обвинить, потому что от прежнего мужа родила она тройню и еще двоих. Правда, из ее детей никто не выжил. И в этом суеверные соседи тоже видели знак проклятия. Им вообще повсюду мерещились шейдим, дибуки и прочая нечисть. И ребе Аарон неоднократно говорил в шуле, что тех, кто в них не верит, черти может и оставят в покое, а вот тех, кто о них денно и нощно размышляет, опасается их и всяческие небылицы про них рассказывает - точно не минуют. В тот год, когда отцу исполнилось 60, а матери 55, выдалась необычайно суровая и долгая зима. В апреле еще лежал снег, река была скована льдом, и поговаривали люди о грядущем голоде. И вот в безлунную студеную ночь довелось маме выскочить в нужник. Только прикрыла она за собой дверь этого заведения - раздался голосок, прямо из ямы:
-Что ж ты, тетка, среди ночи по такому холоду шастаешь? Поставила бы в доме ведро. А то смотри - упадешь в собственном дворе, в такую-то темнотищу, и ребеночка потеряешь.
Ну, мать сразу поняла, что это мелкий чертенок, насмешник лантух, с ней разговаривает...
-Совесть у тебя есть? - спросила она, - я уже старуха, - какие дети?!
-А спорим на рябую курицу, к осени родишь...- не унимается чертенок.
Ну, вот я здесь перед вами сижу, курицу ту зарезали, и возле нужника оставили,- а лантух целый месяц после моего рождения подкидывал родителям на кровать острые куриные кости - издевался...
Так что получается - с чертями я связан накрепко, еще с материнской утробы.
В местечке всегда говорили: их больше, чем нас. Идет человек, скажем, по улице, насвистывает, а вокруг него мильон чертей в воздухе вьется. И наше счастье, что мы чертей не видим; а если кто увидит - нельзя поручиться за его рассудок. Есть верный рецепт, как чертей разглядеть. Я вам его сейчас расскажу, как слышал от стариков на улице и от Меламеда (учителя) в хедере (в школе). Нужно взять околоплодную оболочку черного перворожденного котенка от черной кошки и сжечь. Пепел положить в уголок глаза - тут и увидишь чертей. А оставшийся пепел непременно ссыпать в металлическую трубочку и запечатать каббалистической печатью, секрет которой мне неизвестен. А не то - худо будет. Но повторяю - очень это опасно, очень. Великий рабби Биби бар Авайе как-то раз провел этот опыт, узрел великое множество чудищ вокруг себя - и упал без чувств. Праведники молились за него, и он выздоровел. Вы как хотите - а я бы не связывался... Нет у меня знакомых праведников, и думаю, у вас тоже вряд ли найдутся.
А с чертями я и без того встречался в юности. С меня хватило. Говорят: если идет ночью один человек, непременно черт к нему привяжется; идут двое - видит их черт, но вреда им сделать не может; а трое - и вовсе для чертей невидимы. Мы с Менаше не поэтому всегда бродили вдвоем. Просто на дорогах в то время становилось неспокойно - то белые налетали, то красные, то зеленые. Но вне зависимости от цвета формы, лент и кокард на папахах и наличия погон - нам могло не поздоровиться, застань они нас в пути. Вдвоем как-то спокойней, и с бандитом-одиночкой можно справиться... Если же нарвешься на армейских - и десятеро нас будет - скрутят. А бродили мы в то время много, в город на базар с товаром, из города с выручкой - домой.
Как-то застряли мы в дороге, отсиживались по кустам, пережидая, пока пройдет мимо длиннющая лента оборванных злых солдат, - и пришлось нам заночевать в степи у заброшенного колодца. Да будет вам известно, что именно в таких колодцах обычно водятся шаврири... Кто такие шаврири - спросите вы меня... Я так и знал, что придется останавливаться на этом месте и вам объяснять за породы чертей. Черти вообще часто у воды живут. А шаврири - водяной демон, невидимый, как и полагается черту. По ночам он выпускает в воды источника, где обитает, яд и выпившие отравленной воды слепнут. Поэтому если случится тебе ночью быть у источника в одиночестве - не пей ни в коем случае. А двоим нестрашно. Про то, что двоим черт навредить не может я уже тут говорил.
Расположились мы, стало быть, у колодца, и Менаше тут же захрапел. А мне не спалось. Какое-то время сидел я на срубе колодца и смотрел на звезды, я тогда был романтический юноша. А потом вдруг охватила меня жажда, и Менаше будить было жалко, а значит я считай один, потому что спящий человек - не совсем человек, часть души его где-то бродит. Решил я все-таки выпить воды, но прежде на всякий случай постучал по крышке колодца и произнес положенные в подобных случаях слова:
Шабрири, брири, рири, ири, ри
Этот заговор превращает имя злобного демона шабрири в имя ангел дождя Ри. Черт слышит, как имя его убывает, точно стареющая луна - пугается и прячется.
-Это где ж написано, чтоб среди ночи хозяина выгонять из дому? - раздался возмущенный голос,- в ваших законах такого не сказано!
Тут мне слегка не по себе стало. Но я все-таки набрался наглости и отвечаю:
-Мало ли, что где сказано! Ты разве, слеп, и не видишь, что люди, которые бродят здесь в эти годы, никаких законов не соблюдают?
-Ааа,- говорит черт,- раз вы не соблюдаете, то и нам ни к чему! Сейчас я тебе такое устрою!..
Тут отлетает крышка колодца и начинает плясать в воздухе, выделывая коленца, и все время меня норовит по голове стукнуть, а я не всегда уворачиваться успеваю. Дальше больше - тянутся из колодца узловатые руки, и не плотные, не человеческие, а точно из дыма или тумана сотканные. И бьют из этих рук горячие фонтанчики...
-Что ж ты,- говорит шаврири,- ты ж напиться моей воды хотел - вот, пей! Только уж извини - холодной у меня нет...
Тянутся руки, и не две их, а пять, а потом десять, а потом вовсе со счета сбиваешься - и каждая кипятком брызжет.
Я только знал, что молчать нельзя и страха своего показывать не следует, поэтому забрался на камень и вопил во все горло:
-Шаврири-брири-рири-ири-ри!!!
Больше всего я надеялся на то, что от моего крика проснется Менаше, а двоим черт уже не страшен.
А этот дундук все спал!!!
-Ты посмотри, на чем стоишь, парень! - окликнул меня шаврири.
Глянул я - а под ногами у меня змеи и пауки копошатся...
Тут я уже просто завопил, без всяких заклинаний, "Шма"
А Менаше глаза открыл и спокойно так спрашивает:
- Скажи, пожалуйста, почему ты орешь?
Он всегда очень вежливый был.
С тех пор долгие годы мне черти не встречались. До этого лета.
А сегодня ночью вышел на кухню воды попить, открываю кран,- а оттуда сизый пар идет, и голосок:
-Хорошая штука этот ваш водопровод. Можно в гости ходить...
Ну, я не растерялся, сказал, что положено. Этот и ушел себе. Но не все ведь знают, что сказать следует. И чувствую я, много беды принесет нам это лето.
Пролог третий, от Элушки
Сейчас зовите меня, как мама звала - Элушка.
Мама хлопотала по утрам на коммунальном пятачке, потом на кухне в отдельной квартире:
-Элушка, чаю...Элушка - бутерброд...Элушка, ну хоть за едой не читай свою "Правду"
А я недовольно шипел:
-Сколько раз тебе говорить, не называй меня Элушкой, особенно при людях. Ну, скажи, не знаю, Илюша там...- только не Элушка.
И жена туда же:
-Мама, вы своей местечкововстью компрометируете Илью Борисовича.
Не то чтобы мне совсем не нравилось имя Элиша, - Элиша, да, но не Элушка...
Элушка отбрасывал меня на грязную улицу, по которой бродила отощавшая скотина, к грузному некогда, а в те дни обвисающему тяжелыми складками, деду, который не расставался с молитвенником и заставлял меня говорить:
"Благословен плод земли" над миской супа из подорожников и лебеды.
Элушка был прозрачен от худобы и запуган... Мне совсем не хотелось снова примерять на себя ощущение этого имени, такого худосочного и жалкого.
И то, что дед умер от голода в киевской подворотне - во многом следствие таких бесхребетных имен... Хаечкам, и Фимочком, и Фрумочкам места в гудящем новом мире не было, как, впрочем, многим Ганнам и Фенечкам...
Я это быстро понял, и в первой же своей школе, куда я пришел в обмотках, все еще пошатывающийся от голода, на вопрос
-Тебя как зовут, заморыш?
Отчеканил:
-Илья...
Имя, конечно, не избавило меня от жестоких драк, но оно и не было отметкой паршивого козлищи, изгоем я не стал.
Каждый раз, когда мама произносила "Элушка", меня отбрасывало в слабость, ничтожность и нищету ненавистного детства. А она этого не понимала.
Пока я был Ильей, Ильей Борисовичем, я жил, как достойный человек, - учился, рос по службе...Но как только звучало Элушка - становился тем забитым пацаном, которым мне быть и стыдно, и неприлично. Борьба с этим проклятым именем, по сути, определила мою жизнь. Я стал комсомольцем, а потом коммунистом вопреки Элушке, и школа НКВД - назло Элушке...И войну прошел не Элушка, а Илья Борисович, Элушки в это время брели на убой под дулами немецких автоматов, как безмолвная скотина, тупые и покорные. Они не могли сопротивляться, они же Элушки - мальчики с тонкими шеями, с молитвенниками в руках.
В общем, я был вполне счастлив и благополучен как Илья Борисович, потому что мне посчастливилось вытравить из себя Элушку, а вот мама, моя добрая мама так и осталась Нехамой, и звучит-то по-русски неуклюже, неопрятно, сразу отдает сбежавшим молоком и спущенными чулками... Мама была, кстати, патологически аккуратна, тоже, наверное, из непонятого ей самой противоречия имени... А может потому, что она воспринимала имя свое не по-русски, а Нехама значит душенька...
Знаете, что самое странное в моей жизни? Я никогда внутренне не сомневался в существовании Его, - понимаете, о чем я... Он существовал между страниц молитвенника, и молитвенник этот я запрятал на верхнюю полку, отгородившись от него собранием сочинений Ленина.
Но Он просвечивал через все правильные слова. Нет-нет, да и вспоминалось не к месту:
Благословен ты, всемогущий царь Вселенной...
В хорошие времена в праздничные дни дед стучал по столу кружкой, расплескивая сливовицу, и голосил фальшиво, от души:
Авину, малкейну... йоцрейну...
(отец наш, царь наш, создатель наш)
Я гнал эти воспоминания, они явно принадлежали Элушке, но не Илье Борисовичу.
Мама прожила долго, и когда она в последние дни называла меня Элушкой, я уже ее не поправлял, это неисправимо.
Со временем я понял, что Элушка воистину неисправим и непобедим в душе. Я был крепким отставником, слегка только пришибленным откровениями Двадцатого Съезда.
И каждый день, в хорошую погоду, сидел я с газетой вот на этой самой лавочке, под кустами сирени, слева от фонтанчика. Тогда Элушка еще не отваживался появляться. Он начал входить в силу, когда мне случилось заболеть, и домашние старательно врали, отводя глаза. Но я-то знал, что поселившаяся под печенью грызущая боль - проявление годами забиваемого и утрамбовываемого в самые глубинные слои сознания Элушки.
Илья слабел, а Элушка креп, и возвышал голос.
-Помрем ведь скоро...- говорил он мне, и что дальше?
-Дальше - ничего,- отвечал я ему, и сам себе не верил.
Но то, что случится вот в этом самом парке, в изрезанной перочинным ножиком некрашеной лавочке поселиться после всего мне и в голову прийти не могло.
Хотя, как выяснилось, сердцем Элушка понимал больше, чем я головой.
Сюда часто прибегает мой младший внук, и мне совсем не нравится, что пацан курит, да еще такие крепкие сигареты...
А в последнее время началось какое-то неясное движение, невидимое человеческому глазу - тут и раньше хватало духов, но этой весной, к маю, просто какое-то нашествие началось - лезут из-под каждой коряги, копошатся в каждом сучке, оккупировали фонтаны и будки мороженого, скачут по крышам, хлопают крышками канализационных люков, качаются на проводах... Ничего не боятся, в общем, и доведут город до большой беды.
А я ничего поделать не могу, я уж и не я - домем, немое вместилище души.
Часть Первая Каштаны опадают
1
Как любой уважающий себя провинциальный город этот хотел казаться средоточием культуры и интеллигентности. Он тянулся изо всех сил к тому, что ему казалось высоким искусством, и плавными разноцветными реками тек на гастроли столичных артистов, когда таковые случались. Как в любом городе в этом существовали театры; пустеющие помещения заводских клубов, монстры с ложноклассическими колоннами; библиотеки; филармония; здание цирка и стадион. Основные события происходили в цирке и на футбольном поле - там больше народу можно было собрать, и громче получалось, и веселее. Любители камерных развлечений ходили в драматический театр, русский или украинский, - две труппы посменно играли в одном здании. И уж совсем тонкие интеллектуалы собирались в зале филармонии. Правда, и в театр и в филармонию иногда загоняли школьников, но в последние годы это случалось все реже...
Женька в детстве терпеть не могла музыку, но когда ей предлагали выбор между уроком алгебры и органным концертом, без колебаний выбирала концерт. Так ей случилось услышать Баха. Орган с тех пор всегда казался Женьке черной космической дырой, всасывающей эмоции и силы, звук его пробуждал образы чудовищ, величественных, скорее, чем страшных. Как-то Женька записала в дневнике: " Органная музыка - самое сильное ощущение. Сильнее оргазма. Никогда не пробовала наркотиков - но думаю, что и сильнее дурмана". У Женьки, впрочем, странные представления о чувствах и мире, свойственные человеку, с детства погруженному в книги - а потом резко вышедшему на улицы, лет в шестнадцать...
Женька
Главная фраза в моей жизни "Я сама". Вторые слова; первым стало "дай!". Первое "я сама" относилось к попытке покрепче ухватить ложку, мне не хотелось, чтоб меня кормили. Дальше "сама" стало моим домашним именем.
-Я сама! - визжала я по нескольку раз в день, застегивая платье, завязывая шнурки, запихивая в детсадовский пакет сменную обувь.
С возрастом я поняла, что совсем "самой" жить не получается. Лет в пять это стало для меня почти трагедией - бездна вещей, над которыми я была не властна, окружала меня. Но в любом случае детское убеждение: все, что можно сделать самостоятельно, нужно делать самому - осталось при мне. Я не одержима независимостью, и не играю в мизантропию, честное слово... Просто пытаюсь быть самодостаточной. Свободной, если сказать точнее.
Но я не о себе хотела сказать, а о нашем клубе. Клуб появился пару лет назад. Мы собираемся по вторникам в пустующем здании молодежной библиотеки. Есть в этом какая-то романтика - гулкие коридоры, проходы между книжными стеллажами, куда порой забиваются парочки, скороговорки, доносящиеся со второго этажа, где занимается театральная студия. Многим из наших доставляет особенное удовольствие целоваться в пыльном углу, подпирая спиной Гегеля, издание незапамятных лет, под аккомпанемент: "Пришел Прокоп - кипел Укроп" и отчетливый, пробивающийся сквозь перекрытия, голос режиссера:
-Тянем губки, тянем, не лениться!
Вообще-то у нас клуб личностного совершенствования. Я, например, уверяю, что мне необходимо разрабатывать "недоразвитую сексуальность". Впрочем, это у нас говорят все девицы - и Золушка, и Люлю, и Мириам. Хотя Люлю точно уже ничего развивать не надо, кроме мозгов. А о себе не скажу - это не исповедь, правда. Но главная беда моя в том, что я моментально вижу главные недостатки человека и не понимаю, как это упускают другие. На морде ведь у каждого написано аршинными буквами: "Пьяница", "Бабник", "Тряпка", "Трудоголик". Просто большинство окружающих читать не умеет. И всем от этого только лучше.
Итак, по вторникам в огромной комнате без окон собираются колоритнейшие личности. Некоторые портретики я сейчас набросаю.
Идолище. На самом деле его зовут то ли Петя то ли Женя, никто не помнит... Коронная фраза Идолища: "Я их трахал, их дочек трахать буду, а если повезет - еще и внучек прихвачу..." Каждый вторник Идолище находит повод эту фразу произнести - и все благодушно улыбаются, а Мастер, проводящий занятие, притворно хмурится, и напоминает:
-Идолище, у нас сегодня тема самооценка, а не сексуальность
-А куда вы без сексуальности?- басит Идолище,- ее, родимую, в ведерко не выкинешь...
Идолище поглаживает окладистую бороду и весело оглядывает рассевшуюся кругом компанию. Идолище - бабник, безответственный тип, и симпатичен именно потому, что никем другим не пытается притвориться. Как есть - за сорок, пузико, дешевые очки, пробивающаяся лысина, плоские шутки и дешевое обаяние провинциального ловеласа.
Базя, напротив, изо всех сил притворяется. Гением, поэтом, полуаскетом, психологом. На самом деле он - скатывающийся в яму наркоман. Пописывает, конечно, стишки, и грозится создать роман, который перевернет русскую литературу.
Как-то я сказала ему:
-А что ж ты теряешь время - садись дома, закупайся гречкой, вари каши и твори шедевр. Так нет - болтаешься и пьешь на халяву, и городишь чушь... И носки у тебя плесенью воняют!
Базя поморгал мутными глазками и плаксивым голосом обвинил меня в жестокости.
Наверное, про носки я зря ввернула. С другой стороны, почему все думают, что дураки и тряпки достойны жалости? По-моему, как раз наоборот. Сочувствия стоит тот, кто работает и не сдается, рискует, и, главное - действует, а не сотрясает воздух. Или хотя бы не притворяется. Нет хуже типа, чем непризнанные гении с сальными волосами и возвышенные барышни с немытыми ушами. Нет, я не жестока. Я откровенна перед собой и честна с другими. Базя со мной разговаривает сквозь зубы. Да пусть хоть совсем не говорит. Если преодолеет когда-нибудь свою лень и безалаберность, скажет мне спасибо за проявленную вовремя жесткость. Если не преодолеет - пусть катится под горку, таких не жалко.
Шурави - из бывших афганцев. Происхождение своей клички он объясняет с гордостью:
-Шурави - так называли духи в Афгане русских.
-И они боялись нас!- добавляет он, выпячивая худую грудь...
Шурави надсадно кашляет, потихоньку курит анашу, и вздрагивает от резких звуков за спиной. Как-то он обронил:
-Смерть всегда подходит сзади. Она мне ниточку на одежду привязала, еще в Афгане, теперь я ее повсюду слышу.
Шурави всегда садится почти за кругом, неловко задвигает под стул пакет со стершейся физиономией Пугачевой. Еще он стесняется подавать руку и сует ее неловко, лопаткой, как это делают иногда сельские жители. Если кто и относится к нашим сборищам серьезно, как к занятиям "по развитию",- то это Шурави. У меня впечатление, что он изо всех сил тянется, пытаясь наверстать то, чего недополучил в школе и то, что у него украдено годами, проведенными в Афгане. Самый типичный для Шурави вопрос:
_А что мне почитать, серьезного и полезного?
Все ему советуют разное. Он читает, делает пометки в книгах, кажется, даже конспектирует. И создается у него в голове дикий коктейль из Ницше, Эрика Берна, Кастанеды и латиноамериканской прозы.
Лучше б ему Толстого посоветовали.
Дровосек - нормален. И всегда старается это подчеркнуть.
-Я - нормальный пацан, курю "Мальборо" и пью обыкновенную водку по праздникам. Боевики смотрю. В качалку иногда хожу.
Дровосеком его прозвали за железную фиксу на месте третьего зуба.
-Денег пока нет на нормальную,- смущенно объясняет Дровосек.
Он объясняет, хотя никто его не спрашивает. И вообще торопится расставлять точки над "i".
-Я хочу, чтоб все было нормально, без дураков, - твердит дровосек.
И не понимает, что обычно, нормально - значит никак, на среднем уровне паршивости.
Впрочем, ему этого и не нужно понимать. У него в голове уже составлена программа "нормальной жизни" - и ей он собирается следовать, пока не умрет "нормально" лет в 75, в окружении семейства. И читает он, как нормальный парень, - детективы в мягких обложках, иногда "СпидИнфо". Плоский тип, конечно. Но не могу сказать, что он мне неприятен. Он хотя бы не строит из себя значительной личности.
Чебурашку прозвали Чебурашкой не только за оттопыренные уши. Скорее за "мультяшный" характер. Он - воплощенное дружелюбие, доброта и понимание. Он старательно в себе эти качества культивирует. Чебурашке очень важно, чтоб его любили и держали за своего. Восхищение ему не нужно, влияние - тем более, ему главное, чтоб он входил в комнату - и все улыбались ему навстречу. А без этого Чебурашка зачахнет. Чебурашка для "мастеров" - пример и модель идеального человека. Он не напрягается, не впадает в тягостные депрессии, не фонит негативом на окружающих. Таких людей в клубе называют "Солнечными" - и это комплимент. А с другой стороны - забери у Чебурашки всеобщую приязнь, которую он так старательно зарабатывает, и что останется? Не нуль случайно?
Это так - зарисовки, чтоб было более менее понятно, из кого состоит компания и насколько она разношерстна. Объединяет нас одно: мы все не "конченые" в наше сумасшедшее времечко. К числу делающих деньги нас отнести нельзя, к числу бандитов - тем более. И отчаявшимися люмпенами нас никак не назовешь. Мы просто выживаем, - и пытаемся себе это выживание скрасить.
В этот вторник играли в "Подводную лодку". Садистская игрушка, честно говоря. По-другому ее у нас называют "Титаник".Каждый имеет в своем распоряжении определенное количество спасательных жилетов, которыми сам воспользоваться не может. Его задача - "спасти" достойных. Спасаются те, кто в итоге набрал больше всего "очков", ограниченное количество людей. Я вижу, что меня никто не торопится вытягивать, очень много претензий к моему сложному характеру. Впрочем, это только подтверждает правило: если не ты сам - то никто за тебя. Чебурашка, солнечно сияя, объяснил мне, что я недостаточно "теплая и открытая", чтобы мне подавать жилетики (жилетиками у нас были спички). А Базя прошествовал мимо меня, торжествующе улыбаясь, и вручил все, что успел собрать, Люлю ( я о ней позже расскажу).
-Потому что о слабых и нежных никто не заботится,- громогласно возгласил Базя.
-Нормальные люди способны о себе сами позаботиться,- ехидно заметила я...
Я проверила, достаточны ли крепки ножки ближайшего стула, после чего, собственно взобралась на стул и заорала:
-Тут принято спасать исключительно несчастненьких, юродивых и ненормальных! Обычная такая политкорректность - выживают только духовные инвалиды. На хрен мне не нужно такое общество и чхать я хотела на его оценку!
Я размахнулась - три спички неэффектно, без звука, упали на ковровое покрытие.
На минуту все замолчали. Я была почти уверена, что сейчас меня выгонят на пару недель. Такие у нас штрафные санкции к тем, кто теряет контроль и грубит окружающим.
Но тут наш мастер воскликнул:
-Великолепный ход! Просто-таки браво! Кто-то должен был расшевелить это болото.
Теперь, если позволите, немного о пустых зданиях. Афоризмы и скетчи мне всегда удавались лучше, чем гладкие описания. Но это не пейзаж, это - необходимая наметка декораций. В последние годы в нашем городе много пустых зданий. Некоторые уже разваливаются, некоторые держатся, ожидают покупателя, некоторые находятся в состоянии перманентного ремонта...Большинство этих зданий - клубы. А клуб, отгроханный в эпоху социализма, непременно блещет тяжелыми ложноклассическими колонами, разбегается на три этажа гулкими коридорами и лестницами с широкими ступенями, с прохудившимися немного перилами, в которые посетители забивают окурки.
Не замки, конечно, но есть что-то таинственное в таких заброшенных монстрах соцстроительства. В бытность детьми мы играли в Пиковую даму и в привидения на лестницах Дома Пионеров, пока нас не выгоняла уборщица. Чуть повзрослев, парочками забивались в темные пыльные углы пустых зданий. Например, между стеллажами в фонде Молодежной библиотеки. Там впору было снимать эротический ужастик о сладострастных вампирах. Но мне не нравится участвовать в этом шоу, я предпочитаю наблюдать за развитием событий со стороны, это и интересней и безопасней, и, кстати, много полезного можно узнать об истинных отношениях в нашей компании.
2
Итак, они собирались в глухие ночи на среду. Часто приходилось сидеть при свечах, потому что в городе практиковалось веерное отключение электричества. Они вели долгие и в общем бесполезные беседы о том, что счастье категория субъективная - встал, почистил зубы и порадовался. Больше всего они напоминали сбившихся в кучу травоядных, которые пытаются согреть друг друга в холодную беспросветную пору.
Золушка
А я не стесняюсь признаться в том, что это до сих пор мой любимый персонаж. Потому что в отличие от всяческих "селф мейд" она только женщина. И все. Большего не надо.
А то ведь у нас как? Раньше бабы шпалы клали и мешки тягали, потому что был совок. А теперь они либо челночят, чтобы семью прокормить, либо делают карьеру, разворачивают собственный бизнес,- и тогда им вообще на всех, простите за грубость, накакать. Потому что - феминизм. А я не хочу ни равноправного женского труда на благо социалистического общества, ни собственного бизнеса. И в фотомодели не хочу. Серьезно. Во-первых, я по их стандартам не пройду, рост подкачал, а во-вторых, там та еще банка с ядовитыми пауками. Зашла я один раз из любопытства в местное агентство "по красавицам", так видели бы вы, как на меня их секретарша посмотрела. У меня от одного этого взгляда колени задрожали... А там ведь все друг на друга так смотрят. Не подойдет это мне. И актриса из меня тоже не выйдет, хотя тут бы я и не прочь попробовать. Но один знакомый режиссер говорит, что на сцене все мое очарование сходит на нет. Так часто бывает: в жизни почти красавица, а выпустишь под софиты - бревно бревном.
Поэтому никакой карьеры я не хочу. И мечта у меня одна: нормальный муж, который бы деньги в дом приносил. А я бы стала просто хозяйкой своего дома. Честное слово, большего мне не нужно. Честолюбивые женщины, по-моему, вообще мутанты. А над домохозяйками издеваются, потому что завидуют устроенной спокойной жизни. А еще потому, что им простые радости недоступны, на экстрим тянет. А мне экстрима не надо. Я даже изменять мужу не буду. Ну, нет ничего романтичного в том, чтоб завести любовника. Одна грязь.
Вот у нас в клубе говорят:
-Главное, осознать, что ты за птица и быть готовым это изменить.
Осознаю. Я - канарейка. Мне необходимы теплое жилье и забота, тогда я стану петь. А изменять я, честно говоря, ничего не хочу.
Когда-нибудь, может, совсем скоро, мне повезет и я понадоблюсь этой удаче именно канарейкой, а не хваткой вороной.
Чебурашка
Наши сегодня почти все припозднились из-за того, что свет отключили, наверное. А я пришел пораньше, расставил стулья, зажег свечи на подставках, расставил гардеробные диваны за занавеской ( гардеробными эти диваны называют потому, что туда скидывают одежду и сумки). Когда делать было больше нечего, я достал "читательский" мощный фонарик, и погрузился в Ричарда Баха. "Чайка по имени Джонатан Ливингстон" - книга, которую я всегда ношу с собой в сумке. И только я начал вчитываться в первые абзацы, как вдруг страшно захотелось курить. А сигареты я оставил в куртке, потому что в помещении у нас курить не принято. Пришлось подниматься, идти за курткой. Шарю по карманам - сигарет нет. А я точно помню, что брал с собой нераспечатанную пачку. Должно быть, где-то выронил. Думаю: дождусь, когда кто-нибудь из мужиков появится, стрельну сигаретку. Возвращаюсь к стулу - и вижу, стул перевернут, книжки нет, а на полу валяется моя пачка сигарет. И остальные стулья в кругу тоже как-то странно перекошены и друг на друга повалены. Но я же не сумасшедший! Я точно знаю, что никого, кроме меня, в зале не было. Нет, скорее всего прокрался тихонько, какой-нибудь шутник, пока я отошел в гардеробную. Но странно, с другой стороны, что я ничего не слышал. Я успокоил себя на том, что это, видимо, чья-то дурацкая выходка, поправил стулья и собрался было идти на крыльцо курить. Но тут под ноги мне подкатилось что-то непонятное, колючее и слабо мерцающее, больше всего похожее на мячик, из тех, что продают в магазинах сюрпризов.
-Ну, кто там балуется? - спросил я уже раздраженно и огляделся.
Никого.
Зашел в гардеробную - никого.
Пока я крутился в гардеробной, в зале зашуршали, заговорили, включился свет, кто-то поставил музыку.
-Чебурашка, ты там? - крикнул мастер,- а чего стулья не поставил, если раньше пришел?
Я выглянул. Свечи не горели, стулья были составлены один на другой в уголке, а главное - весь ковер был усыпан скорлупками орехов и лушпайками.
-Ты когда пришел, так и было? - недоуменно почесал в затылке мастер,- странно, обычно они убирают...
Я машинально кивнул. Доберусь я до этих шутников.
Тут в проход между диванами вбежала Люлю, схватила меня за локоть и зашептала в самое ухо, щекоча пушистыми волосами:
-Ушастый, я что спросить хочу, ты только не смейся.... Ты в привидений веришь?
-Нет,- рассмеялся я,- а что?
-Я, кажется, одно тут видела в коридоре,- наморщила носик Люлю,- даже испугалась.
-Балуется кто-то.
Вот теперь я твердо решил подстеречь озорника. Хотя бы из любопытства.
Люлю
Всякий раз, когда я вхожу в библиотеку, темнота обхватывает меня холодными лапами и ластится ко мне. Тишина этого здания не похожа не на гепарда, как тишина в стихотворении Пастернака, помните:
Представьте дом, где пятен лишена
И только шагом сходная с гепардом
В одной из дальних комнат тишина,
Облапив шар, ложится под биллиардом...
Так вот тишина этой библиотеки сходна походкой не с гепардом, а с крокодилом. Она переваливается, ей с трудом дается каждый шаг вне ее обычной стихии. Она страдает одышкой, у нее прохладная чешуйчатая кожа. И пахнет она подвальной сыростью.
Страшноватая тишина, которую хочется поскорее разрушить. Поэтому все, кто занимается в этом здании по ночам, - и театральный кружок, и наш клуб,- стараются произвести как можно больше шума. Мы включаем музыку, танцуем, играем в кричалки, пыхтелки и тарахтелки. И земноводная тишина, лениво скалясь, отползает в подвалы.
Но у меня такое чувство, что когда-нибудь она выплеснется наружу сотнями немыслимых тварей. И тогда - горе нашему городу! У меня вообще острое ощущение опасности и хрупкости жизни. Парадоксальным образом - вся ее прелесть связана с опасными и неверными вещами. Секс - первейшая из них. Я не понимаю, почему многие презирают красоту базисных инстинктов. Страх, насыщение и наслаждение хороши сами по себе, в чистом виде, а не в эрзацах цивилизации. А они не понимают ничего. Что аллегория полета - прыжок с моста на слегка подгнившем страховочном тросе. Что заниматься любовью ночью между старыми книгами или в парке на колесе обозрения - просто кайф. Они скучно живут и хотят меня причесать, приспособить под эту скуку.
Сегодня, впрочем, случилось кое-что необычное. Когда я входила в библиотеку, как раз не было электричества - в очередной раз отключили по графику. И в холле я увидела привидение. По крайней мере, мне так показалось. Оно вынырнуло из-за вешалки и направилось в мою сторону, мерно покачиваясь в воздухе. У призрака был удивительно явственный облик - маленькая фигурка, завернутая в серый грубый балахон. Под балахоном даже угадывались очертания пухлых ручек и округлого пузика.
Ушастый уверяет меня, что это ерунда, чьи-то шутки и оптические эффекты и обещает подловить озорников.
А мне кажется, что это дают о себе знать таящиеся в подвалах и чуланах, что вот-вот нахлынет на город настоящий кошмар. И это предчувствие одновременно ужасает меня и сладко щекочет.
После занятия Чебурашка решил все-таки подловить неведомых хулиганов. Он забрался в чуланчик, где обычно держали швабры, метлы и старый пылесос, и притаился в углу, за картонными коробками. Как он и думал, совсем скоро что-то явственно зашуршало снаружи. Одновременно раздался шорох у него за спиной.
-Мыши, должно быть,- решил рассудительный Чебурашка,- а снаружи точно, они, озорники.
Чебурашка покрепче сжал старую ручку от швабры, которой намеревался чувствительно приложить шутника по голове - чтоб в следующий раз неповадно было.
Дверь в чуланчик приоткрылась - и тут же захлопнулась с треском. Зашуршало сильнее.
-Окружай его, окружай, слева заходи,- послышалось Чебурашке.
В следующий момент кто-то накинул ему на горло мягкую петлю и стал потихоньку затягивать.
Чебурашка рванулся к двери, опрокидывая по пути ведра, картонки и прочий хлам...
-В следующий раз, дядька, не следи за нами,- пропищали ему в спину.
Остаток вечера Чебурашка был против обыкновения сумрачен и задумчив. Впервые ему довелось столкнуться с чем-то, чего он не мог объяснить логическим путем.
Высыпали из библиотеки как обычно толпой человек в двадцать и до первого перекрестка, до Драмтеатра, шли вместе, горланя песенку из "Бременских музыкантов".
-Нам с тобою дороги дороги,- фальшиво надрывался Дровосек, который стеснялся петь в одиночку, но прекрасно чувствовал себя в хоре.