За околицей, сразу направо, тянулись веревочки. Сплели их, как полагается, из васильков и лопухов с оранжевыми прожилками, еще в незапамятные времена, и каждый год, в августе, меняли травы, навешивали новые листы лопухов, огромные, овальные, с трепещущими, сочащимися еще живительным соком оранжевыми жилами, новые гроздья васильков, синих, фиолетовых, желтых, малиновых чашечек... И все затем, чтобы знали: за веревочки заходить не следует. Там начинается дикотравье, дикое поле. Там ползает, таясь меж огромными, в человеческий рост, маками, страшная шипун-трава. Там растет, прячется под бурьянами, волшебная лунная дорожка. Стоит сунуть за пазуху или обмотать вокруг запястья лунную дорожку - и пройдешь по воде, точно посуху. Мила не очень и рвалась за ограду. Зачем ходить направо, когда можно пойти налево, к ставку, где плавают желтые гуси с мохнатыми кольцами на лапах? А можно пойти прямо, и выйти на пастбище, и взобраться на холм, с которого далеко все видно вокруг: видно, как висят точками в небе белые беркуты, как далеко-далеко возвышаются курганы, как бушует, цветет, переливается радугами, щелкает птичьими голосами дикотравье. Спуск с холма крутой, и протоптаны на этом спуске в желто-салатной траве, дорожки, по которым уходят в дикое поле охотники. Уходят, взваливши мешки на плечи, посасывая свои короткие трубочки, набитые натолченным из яблоневых семечек и сливовых лепестков порошком; уходят в дурной рассветный час, когда во всех домах закрыты ставни; уходят к восходу - и всякий раз могут не вернуться.
Самый богатый двор в их селе - медоваров. И это понятно. Кто как не медовар готовит меды и наливки, из скупленных у охотников диких трав? Кто, как не медовар, знает секреты целебных чаев и заживляющих зелей? Поэтому сад медовара обнесен каменным забором, единственным каменным забром в округе, и гуси, гогучущие сыто на ставке, - его гуси. И половина коров в стаде, которое выгоняют в поля сразу после рассветного часа, - его коровы. И в саду у медовара шепчутся, клонясь к земле под тяжестью налитых плодов, яблони и сливы. Как-то медовар купил лозу, хотел вырастить лиловые хмельные ягоды, полупрозрачные, со сладкими мелкими косточками. Но теплолюбивая лоза не прижилась в его саду. Первый же град побил завязи, потом пришли дни снега. И как ни прятал медовар лозу, как ни кутал - не получилось хмельных ягод. Зато в обрубках шипун-травы никакого недостатка он не испытывал, и всякий год, с осени, стояли во дворе чаны, в которых отмокала синеватая трава с раздвоенными длинными отростками, мертвая трава, сохранившая, однако, пленительный аромат дикого поля, маковой пыльцы, легкого солнечного света... Ко дню первого снега шипучее вино было готово. Его разливали по тяжелым непрозрачным бутылям, и медовар отправлялся по первопутку, десятью санями, с охраной, в город, на базар. А когда у кого-то в селе не доставало денег, чтобы купить зерна для посева, шли к медовару. И Миха-медовар, кусая длинный седой ус, слюнявил карандаш, определяя под какие проценты, он готов, ссудить семян или денег нищему соседу.
Сама Мила на дворе у медовара никогда не была, только подсматривала в крохотное отверстие между непрочно прилегающими камнями забора, как бродит, переваливаясь, по саду толстый хозяин, как мечутся туда-сюда его расторопные работники: кто чан тащит, кто охапку травы несет, кто вытягивает из погреба корзину золотистых слив, кто на столе под навесом крошит алые яблоки. Мила жила на краю села с братом пастухом. Жили не так и бедно, жаловаться было не на что. Покупали в деревенской лавочке принадлежащей тому же медовару, баночки дешевого коричневого меда, добавляли его для сладости в мягкий ромашковый чай, рассказывали друг другу по вечерам страшные сказки, услышанные от стариков. В основном сказки эти были об охотниках, бродящих бесстрашно в дикотравье, отыскивающих там иногда красный тюльпан, разрывающий, по преданию, любые запоры, открывающий их упругим бутоном, будто ключом; иногда лунную дорожку; а иногда, говорят, огромный пушистый цветок, у которого не лепестки на стебельке, и белоснежные тончайшие пушинки. Дунешь - пушинки разлетаются в разные стороны...И сколько умчалось пушинок, стлолько желаний ты можешь загадать, все исполнятся непременно.
-А сам ты почему охотником не стал? - спрашивала Мила брата.
-А вот стал бы, задушила бы меня шипун-трава, что бы ты тогда стала делать, одна? - рассудительно отвечал брат, и зачерпывал кружкой из закопченного котелка еще чаю. Мила знала, что на самом деле брат боязлив, и всякий раз, перед выходом на пастбище, прячет в голенище сапога заговоренный нож, будто нож поможет, если действительно нападет медведь или подкрадется со стороны дикого поля шипун-трава.
Апрель пришел со свои цветением, как ему и положено, в срок. Задрожали в небе полупрозрачные радуги, ярче стали зори, из-за каменной ограды медоваровой, долетал пьянящий запах. И в полях, у ставка, на пастбище,все ожило и засверкало. Трепетали в стеблях свежей травы фиолетовые с желтыми, задорно высунутыми язычками, башмачки, прятались под темными сырыми корягами нежные, кажется тронешь - и осыпятся,- фиалки, дрожали на промытых ливнем коричневых ветках цветы дикой абрикосы.
Мила гремела горшками, готовя обед, в приоткрытую дверь просачивался солнечный свет, свеже-золотистый, каким он бывает только весной. И тут на улице закричали в несколько голосов. Крик приближался, катясь волной по колдобинами, задерживаясь ненадолго у домов, разрастаясь, будто снежный ком, и неуклонно приближался к Милиному двору. Вскоре она начала различать слова: что-то о шипун-траве, о коровах, о пастухе-недоумке, которому бы только на дудке играть... Брат! Мила выскочила из дому как была, простоволосая, в платье с подоткнутым подолом. Соседи, добежавшие уже до их чахлого плетня, завидев ее, сразу замолчали.
Вперед вытолкнули старосту. Тот сосредоточенно поковырял в носу, подвигал кустистыми бровями и пробасил:
-Тут такое дело, в общем... Шипун-трава на пастбище прокралась. Не заметили ее вовремя... Вот...
Его принесли через час охотники, распухшего и посиневшего, искусанного травой. За ним гнали коров.
"Вот нападет шипун-трава" - говорил он. И вправду,- напала. И нож не помог. Он ему и нужен был затем, чтобы вырезать дудочки и проделывать в них дырочки. Братик, Мил, все больше сидел на холме и наигрывал старые песенки. И вот - лежит на столе в избе, вспухший, похожий на утопленника. И соседи грудятся у дверей, шепчутся тревожно..Что-то говорят о потерянной скотине, будто то ли пять то ли шесть коров пропало. Какая разница сейчас, в самом деле, пропали эти коровы или не пропали, задери их медведь!
На следующий день похоронили Мила, посадив на свежем холмике, как принято, яблоню-дичок. Теперь Мила будет приходить время от времени в яблоневый сад, где каждое дерево - память об умершем. И деревья давно ушедших родителей тоже там, папина яблоня с корявыми толстыми ветвями, и мамина, с розоватыми сладкими плодами, увешивающими ветки по осени.
Так Мила и в самом деле осталась одна. И тут выяснилось, что очень важны были эти пропавшие коровы, потому что принадлежали они медовару. А медовар никому никогда долгов не прощал.
-Как-нибудь расплатишься,- сказал Миха, накручивая ус на палец, - в городе в прислуги наймешься, дом продашь, хотя сколько он там стоит, ваш дом... В общем,- расплатишься - и он пошел прочь из кладбищенского сада, чавкая сапожищами по рыжей грязи.
Она пришла к Миле на следующий день. Вошла без стука в открытую дверь, пнула валяющийся на полу чайный котелок. Котелок растерянно зазвенел. Мила, сидевшая на полу, в углу, даже не обернулась, не подняла головы. Тогда она села рядом, и стала шепотом рассказывать ей о рассвете, о дороге на восток, в дикотравье, о том, как сладок аромат промытой дождями земли, как высоко небо с застывшими в нем штрихами белых беркутов... Имя у нее было обманчивое, мягкое, стелющееся, как шипун-трава под валунами, таящееся - Та-я. Откуда пришла она в село никто не знал. Только каждый раз, в новольунье, видели, как уходила она, в предрассветный час, с криком оголтелых кочетов, взвалив на тощую спину мешок, уходила одна в сторону дикого поля, и по спадающей луне возвращалась с добычей. Охотники ее уважали. Не раз звали они ее с собой, позабыв о том, что бабм на охоте делать нечего. А Та-я только прищуривала узкие угольные глаза и качала блестящей черной головой, похожей на голову ласточки. Даже медовар побаивался одинокой охотницу и не решался обсчитывать ее, когда она приносила ему травы.
-Завтра утром и выйдем, как раз в новолуние,- говорила Та-я, заплетая длинные льняные волосы Милы в тугую косу, - и пусть он подавится своими коровьими деньгами! А там, глядишь, заработаешь и на новый дом... Завидной невестой станешь.
-Зачем я тебе? - удивлялась Мила,- я ничего не знаю, ничего не умею.
-Ты, видно решила, что я тебя жалею,- сощурилась Та-я,- очень мне нужно кого-то жалеть! Будто меня сильно жалели в свое время. Просто есть в тебе что-то... - она замялась...- природное. А теперь давай спи, завтра до свету вставать...
Рассветный час издавна считался недобрым. Часом смерти называли его люди. Говорили, что дни человека, увидевшего восходящее светило, сочтены. Или медведь его задерет, или шипун-трава ужалит, или просто по пьяной лавочке в ставке утонет, или в снежный день сосулька на голову свалится с крыши... В этот час сидели по домам, за закрытыми ставнями, пили чай, готовились к долгому дню.
Мила стояла на знакомом холме и смотрела, как зачарованная вдаль, туда, где над курганами разгоралось малиновым, золотым и пурпурным небо, точно узоры выводили по синему фону, и где-то недалеко взмыл в небо, захлебываясь песней, жаворонок. И вот - выплывает из алого и золотого ослепительное, почти страшное в красоте своей, солнце...
-Мы умрем,- прошептала Мила.
И тут же получила крепкую затрещину.
-Больше сказок слушай,- зло проговорила Та-я,- как ты думаешь. сколько рассветов я повидала на своем веку? И подыхать пока не собираюсь.
Дикотравье обхватило ее сразу душистыми щекочущими лапами, ударило в нос арматом полыни, медуницы, полоснуло по глазам цветением земли и синевой неба. Перепела перекликались в ковылях, посвистывали застывшие на холмиках суслики, мелькнул невдалеке пестрый фазаний хвост... Но главное - запах, от которого кружилась голова и закрывались глаза, главное - летящая по солнцу пыльца, жужжание пчел...
-Ты под ноги смотреть не забывай,- ворчала Та-я,- шипун - трава даже тогда ядовита, когда только народилась. Наступишь на нее ненароком - и все.
Вот, смотри,- она резко сделала шаг в сторону, и придавила длинным дорожным посохом трепещущий ярко-синий росток.
Раздалось легкое шипение, конец посоха потемнел от выступившего из травы яда.
Шипун-трава оказалась очень красивой, синей, с тонкими заостренными, тянущимися вверх листиками, с гибким, вьющимся стеблем, чтобы удобнее было стелиться и прятаться за камнями. К вечеру они подошли к ограде, такой высокой, что заглянуть за не было невозможно, сложенной из серых степных валунов.
-Здесь медовар живет? - спросила Мила.
-Нет,- усмехнулась Та-я,- здесь живет Айгла, прекрасная и пугливая. Когда-то она сторожила золотые яблоки, только яблоки давно перевелись, семена новых яблонь склевали птицы, последние плоды унесли в свои гнезда беркуты и там ими забавляются белые птенцы. В общем, нет больше на свете золотых яблок, а хранительница их осталась.
Та-я толкнула неприметную калитку - и они вошли в огромный сад.
-Айгла,- позвала охотница,- Айгла...
Ответа не было.
-Вот она,- прошептала Та-я, указывая на прижавшуюся к ограде тоненькую яблоньку с удивтельно нежными резными листьями, совсем непохожими на обычные листья яблонь,- не подходи к ней, спугнешь - превратится в птицу, и улетит.
Они уселись на траву, как ни в чем не бывало, и Та-я достала из мешка баночку темного липового меда, душистого и горьковатого.
-И мне меду,- прозвучал через некоторое время скрипучий голос.
Мила обернулась: крохотная сгорбленная старушка с молодыми лазоревыми глазами, сияющими на морщинистом личике, с длинными золотыми волосами, стелящимися за ней по траве, повторила
-И мне меду...
-Присаживайся к нам, Айгла, - пригласила Та-я, у нас есть не только мед, но и твое любимое миндальное печенье.
Всю ночь они просидели у костра в темном саду, слушая сверчков и сов. Айгла и Та-я говорили о каких-то совсем непонятных Миле вещах: об охотниках, который в незапамятные времена приходили из-за морей, об охотниках с блестящими, отражающими весь мир щитами, с тяжелыми мечами, об охотниках, которым не нужны были травы... им нужны были подвиги. Мила не знала, что такое подвиг. На прощание старая Айгла дала им по тоненькой сине-оранжевой веревочке, которую следовало надевать на запястье.
-_Зачем? - удивилась Мила,- это же веревочка из ограды?
-А почему ограду сплетают именно из таких "веревочек" ты не задумывалась?- усмехнулась Та-я
Просто зопухи и васильки отпугивают шипун-траву. Говорят, ей неприятен их запах. Хотя я совсем не уверена в том, что она способна чувствовать запахи.
Они бродили по дикотравью много дней
-Что мы ищем-то? - спросила Мила как-то ночью, разглядывая в зыбких отблесках костра свои побитые ноги.
-Лунную дорожку,- коротко ответила Та-я,- немного лунной дорожки, и еще всякую ерунду. Впрочем ерунды, требующейся вашему медовару, мы уже достаточно набрали,- она погладила мешок, набитый ковылями, маками и отростками молодой шипун-травы.
А в одну ночь на их стоянку напала шипун-трава, гибкая, сильная и наглая. Та-я рубила ее ножом, уворачиваясь от гибких длинных светящихся во мраке синих жал, Мила добивала палкой то, что осталось. Вокруг стоял зловещий шип приближающихся стеблей.
Насилу с травой справились.
-Она видно гнездо защищала,- задумчиво сказала Та-я,- я тебе уже рассказывала как-то, шипун- трава вьет гнезда, почти как птицы, у камней, и в гнездах прячет свои неокрепшие ростки. Как бы теперь на нас еще другая трава не напала. Обычно у гнезд по два, по три корневища держатся.
И действительно, на рассвете сползшаяся невесть откуда шипун-трава окружила их стоянку и замерла, ожидая подходящего момента для нападения.
Отступать было некуда. перед ними неслась вздутая половодем черная река, а с трех сторон подступали шипуны.
-Не знаю, справимся ли мы в этот раз,- пробурчала себе под нос Та-я.
Мила же, впавшая в подобие столбняка, как это часто бывало с ней в минуты отчаяния, сидела на земле, тупо глядя перед собой. Перед глазами у нее колебался крохотный неприметный цветок, белый, с оранжевой сердцевинкой.
-Может быть, это и есть последний цветок в моей жизни,- громко сказал Мила,- раз, два, три, пять лепестков и оранжевое сердечко. Ничем не пахнет.
-Дура! - вскричала охотница,- это же лунная дорожка!
По воде они прошли, будто... нет не посуху, Миле все казалось, что идут они по воздуху, и под ногами стелятся не вздыбленные волны, а грозовые тучи, несущие степям ласковые и буйные весенние ливни.
И не называй меня охотницей,- попросила Та-я,- охотники - вот эти, которые только и знают, что обрывать стебли и обрезать ветки, а я - травница.
День первого снега настал, как ему и положено, в половинную луну. Хлопья кружились за окном, сладко пахли на стенах пучки травы и блестело в темных кружках искристое вино из молодого шипуна. Теперь Мила точно знала разницу между охотниками и травниками. Разница - в любви без страха, и в бьющем в нос веселом вине, которое делают из страшного ползучего шипуна...