Деятельность, направленная против Колонии, результатом которой явилась гибель хотя бы одного гражданина и (или) большие народнохозяйственные потери, карается высшей мерой наказания (ликвидация на месте) сразу же после ознакомления с текстом седьмой директивы настоящего кодекса."
* * *
Наша машина медленно остановилась, не доезжая ста метров до места. Шедшие за ней армейские грузовики также завизжали тормозами, и из их кунгов в спешке, не дожидаясь полной остановки, уже выпрыгивали, роняя на асфальт то каски, то винтовки, солдаты.
Водитель вышел и открыл дверь моему соседу по заднему ряду. Мне такие почести не полагались. Кесарь - а именно так его звали -, дождавшись, пока дверь не откроется полностью, покинул салон автомобиля. Я последовала его примеру.
Стоял ноябрь, и было уже достаточно холодно. Еще нетронутые яростью ветра золотые кроны на глазах осыпались, теряя с каждым новым шелестом драгоценные динары, которыми с ними так щедро расплатилось это лето. Обвалившиеся стены многоэтажных зданий, покосившиеся и упавшие маты освещения, колотый в мозаику асфальт, да и весь этот некогда, наверное, живой, пульсирующий венозной кровью людских потоков, проспект, был просто серым фоном, для сего буйства мертвых красок.
Солдаты рассредоточивались по предписанным позициям. Один из этой массы копошащихся, снующих в известном только им порядке, бойцов подлетел к Кесарю, подняв в воздух целый ворох разноцветных листьев:
- Протектор, войска на позициях.
- Опишите ситуацию. - произнес свои первые за всю дорогу слова Кесарь.
- Враг занимает бывшее промышленное строение. Численность, по данным тепловизорного сканирования, от тридцати пяти до пятидесяти человек. Вооружение среднее.
Я словно была во сне. Слова Кесаря звучали как-то неестественно мягко, спокойно. Только его слова и шелест мертвых листьев. Моё первое задание, моя первая директива. Это не крещение кровью, нет. Это крещение страхом.
Я очнулась оттого, что почувствовала его взгляд. Он стоял по одну, а я по другую сторону крыши автомобиля, усеянного опавшим золотом, держась за раму приоткрытой двери. Ноги меня не слушались.
- Вексус? Вексус, вы слышите меня?
Я кивнула, как мне показалось, очень медленно. Время, словно, сбавило темп, растягивая каждое действие, каждый звук, каждое слово.
- Приступайте. - словно громом среди этого затишья, прозвучали его слова. Мы двинулись к зданию.
Это было довольно обычное строение серого цвета с плоской крышей и редкими черными от грязи и копоти окнами, временами напрочь лишенными стекол. Это был обычный промышленный склеп, в котором когда-то давно могли, например, делать мебель или шить одежду.
Солдаты обгоняли нас, прижимаясь к самой земле настолько, насколько это было возможно. Кесарь шел спокойным ровным неспешным шагом. Зазвучали первые выстрелы. Некоторые бойцы, подошедшие вплотную к открытым дверям строения, рухнули один за другим, один за другим поднимая всполохи кленовых листьев.
Удивительно... Я шла рядом с ним, так же как и он широко расправив плечи, к этой зловеще чернеющей пустоте дверного проема, в жизни не чувствуя себя более безопасно, более уверенно.
Туда, в эту бездну, от которой нас отделяли тридцать неспешных шагов, влетела вторая группа солдат. Раздалось клокотание автоматных очередей, крики и одиночные негромкие хлопки пистолетов.
Шаг за шагом. Я закрываю глаза. Лишь хруст покрывала опавших листьев под ногами. Лишь редкие выстрелы где-то впереди.
Вдруг меняется воздух. Место прохладного и живого, занимает затхлый тяжеловесный смрад. Мы внутри...
Я открываю глаза. В полутьме закопченных окон и смога видны следы расправы над несколькими солдатами из второй группы. Помимо наших, на бетонном полу в собственной крови застыли в неестественных позах несколько оборонявшихся. В дальних комнатах цикадами трещат автоматические винтовки, слышатся выкрики "огонь на поражение".
- Это стандартная процедура. - видя мое замешательство, говорит Кесарь, - Она долго не продлится.
Как можно быть настолько спокойным, настолько безразличным к происходящему? Ведь каждый выстрел может означать чью-то смерть. В том числе его или... мою.
- Мелкие сошки. - говорит он, гладя на одного из охранников, спецовка которого медленно темнеет от крови.
Кесарь подносит ко рту запястье, чуть ниже которого закреплен положенный нам по штату электронный браслет.
- Компьютер, определить наличие идентификационных чипов.
- Да, Протектор. - отвечает ломано-синтезированным и, кажется, уставшим женским голосом браслет, - Всего обнаружено шестьдесят два чипа. Из них в розыске двенадцать.
- Их так мало? - спрашиваю я.
- Их больше. - отвечает протектор, - Эти налетчики часто вырезают идентификаторы из под кожи. Вам про это в учебном отделении разве не рассказывали?
Мне вообще мало про что рассказывали. Мне не рассказывали про кровь и про страх. Точнее рассказывали, но другими, совершенно обезличенными словами. "Морально-психологическое состояние" и "огневая поддержка" сейчас превратились в дикую, непонятную смесь чувств, звуков, ощущений. Всё словно клокотало.
Я стою в лужи парной крови, я дышу порохом. Где всё это, такое простое и понятное, законспектированное по пунктам? Так мало видно в этом дрожащем свете флуоресцентных ламп. Там мало и достаточно.
- Вексус! Идемте. У нас еще два десятка директив к выполнению.
Как можно быть таким спокойным, таким расслабленным? Ведь это не нормально! Человек не должен вот так, совершенно обыденно, прогулочным шагом, ступать по залитому багровой теплой кровью бетонному полу, словно по ковру осенних листьев.
Мы вошли в другое помещение. Грязь и нестерпимая вонь. В то время как мы в колонии пропагандируем культ гигиены, здесь превосходно обходятся без этого. Тот же бетонный пол, те же черные от копоти и жира (здесь явно готовили на открытом огне) стены. Выбитые окна под самым потолком и гора желтых ватных матрасов в углу.
Он остановился. Что-то не так.
Металлическая дверь щитовой в другом конце помещения распахнулась, и из нее выбежали люди; куча матрасов, гнивших в углу, посыпалась на пол - там явно кто-то так же терпеливо выжидал этого момента.
Перед глазами не пронеслась вся жизнь - это, как выяснилось, говорят так, для красного словца, штампом. Просто как факт, сознание ударило электрическим импульсом - засада! Время остановилось. Казалось, что всё происходит как-то неестественно долго, тягуче.
Кесарь медленно повернулся ко мне. Левой рукой он медленно ударил меня в грудь. Я попятилась, оступилась о дверной порог, и начала падать, назад спиной, в ту комнату полную крови и тел. Кесарь, словно пользуясь случаем, схватился за мой пистолет, и он покорно остался в его руке. А я продолжала падать... Даже не пытаясь как-то подставить руки или приготовится... В правой руке Кесаря возник второй пистолет.
Мои пальцы первыми коснулись дна этого багрового моря. Кесарь повернулся к врагам. Грянули первые, слившиеся в один, выстрелы. В этот момент я закрыла глаза, и, наконец, рухнула на пол.
Возможно, стреляли еще несколько раз. Я не знаю. В голове моей звенело, а способность слышать вернулась не сразу. Открыв глаза, я увидела, что Кесарь подает мне руку.
- Вы в порядке? - спокойным, уверенным голосом спросил меня напарник.
В порядке ли я? Откуда же эта чертова непоколебимость?
Я встала с мокрого пола. Чужая кровь лилась ручьями с моего кителя. Только сейчас чувство времени и реальности вернулось ко мне, вытеснив из головы звон первых выстрелов. Не знаю, о чем я думала в тот момент, но первым четким желанием было надеть на свои липкие темно-алые руки кожаные перчатки.
- Ваша фуражка.
Она упала на сухое. Опять же не знаю почему, но я так в душе обрадовалась этому чудесному спасению хотя бы чего-то из своего обмундирования, что довольно глупо заулыбалась. Конечно, это был шок, контузия или как там это называется.
Мы снова вошли. Сложно сказать, сколько трупов было в комнате. Двое лежали у распахнутой двери, чья-то рука виднелась на полу щитовой, матрацы были взъерошены выстрелами и, кажется, забрызганы черным. Возможно, скорее всего, там тоже кто-то был.
В помещение вошел офицер:
- Протектор, здание зачищено.
- Выжившие?
- Всего один.
Мы пошли куда-то наверх. Это был длинный путь через грязные коридоры, заваленные каким-то тряпьем, ящиками, пустыми бутылками и объедками. То тут, то там попадались наши солдаты. Живые и мертвые. То тут, то там валялись, раскиданные в странных позах враги. Кровь, грязь и нестерпимая вонь. Какой поэтической была смерть снаружи, и какой мерзкой она стала здесь, внутри.
Видимо это был их командный центр, штаб или ставка. В общем, то самое место, где эта кучка оборванцев решала свои особо важные дела, планировала набеги на нашу колонию, делила добытое и добытых. К слову, пленных не было. Это было странно, так как у бандитов всегда есть пленные, захваченные во время набегов или грабежей. Женщины должны быть обязательно.
- А что с пленными? - осмеливаюсь спросить я.
Мне никто не отвечает, потому, что вопрос я задала в пустоту. Солдаты молча переглядываются.
- Убиты. - спокойно говорит Кесарь: - А если нет - будут убиты.
- Я не понимаю...
- Новое распоряжение президента Кластэра. Лица, попавшие в плен, с полудня сегодняшнего дня считаются предателями. На них распространяется действие седьмой директивы.
Как всё просто... "Вступает в силу с полудня". Как часто говорили по радиосети эти простые слова, вечные спутники нового распоряжения президента или верховного совета. Но, что они значали я поняла только сейчас... Минута ценою в жизнь.
- Но еще нет двенадцати... - тихо говорю я.
- Совершенно верно, сейчас без десяти двенадцать.
- Пустой бюрократизм!
- Приказы не обсуждают. А это был приказ.
- Но не для них...
- "Они" - мертвы, Вексус. Так или иначе.
Ввели какого-то парня. Судя по тому, как он волочил ногу, оставляя за собой красную линию - он был ранен.
- Вам лучше сделать это, Вексус. - мертвецки спокойно сказал Кесарь.
- Сделать что?
- Исполнить директиву. Или вы забыли, зачем мы здесь?
Я помнила, но стояла как вкопанная. Парня отпустили, и он тут же рухнул на колени, вскрикнув от боли.
- Подсунут зеленую... - впервые зло буркнул Кесарь, и поднес браслет ко рту: - Компьютер!
- Да, Протектор.
- Идентифицируйте объект.
- Идентификационных чипов не обнаружено.
Это значило, что, либо перед нами налетчик, вырезавший у себя из руки эту самую капсулу с чипом, или, просто, либо просто обитатель городских руин, никогда не проходивший регистрации. Но, и это можно было проверить.
- На меня смотреть. - тихо сказал Кесарь.
Парня как-то передернуло, но он повиновался. Изнемогая от боли, он выпрямился как мог, и поднял голову. Кесарь включил лазерный прицел, располагающийся под ствольной частью пистолета, и направил тонкий луч лазера сначала в один, потом в другой глаз пленного. Браслет на его руке пискнул, и снова ожил:
- Идентифицирована сетчатка. Регистрационный номер триста один восемьсот сорок два Имя Александр Краммер. Действенные директивы: седьмая.
Пленный молча закрыл глаза. Ему, кажется, было всё понятно. Кесарь продолжал стоять перед ним, держа в вытянутой руке пистолет. И почему мы всегда так пассивны, почему мы не боремся до самого последнего конца, когда это действительно нужно? Это только красивые слова - "бороться за свою жизнь". На практике, стоя с широко раскрытыми глазами в луже собственной крови, вместо этой "борьбы" наступает абсолютнейшая апатия. Самая великая сила - уметь достойно проиграть.
Левой рукой Кесарь достал из внутреннего кармана кителя стопку бумаги. Это директивы. Один документ - одна жизнь. Всё по-честному.
Краммер... Я не знаю тебя, но не хочу твоей смерти. Не понимаю, почему... Почему ты не подымишься с колен, не выбьешь пистолет из вытянутой руки? Почему, не попытаешься защитить самое дорогое? Где этот инстинкт. Он уже читает...
- Александр Краммер. Вы признаетесь виновным в деятельности, направленной против Колонии, результатом которой...
Кесарь знает этот текст уже наизусть. Но, всё же, он читает документ так, как это положено. Не знаю - зачем. Это же, действительно, просто формальность, от которой не становится легче. Хотя, нет. Для Кесаря это священный обряд, последняя дань хоть какому, но человеку.
- ...и присуждаетесь к высшей мере наказания - ликвидации на месте - сразу же после ознакомления с текстом седьмой директивы настоящего кодекса.
Когда мы вышли на улицу, у меня всё еще звенело в ушах. Александр Краммер, как оказалось, был не единственным выжившим из тех, на кого имелись директивы. Остальных, а их было шестеро, солдаты выстроили у входа. К ним еще добавили двух женщин и молодую смуглую девушку со спутавшимися волосами. Лица её я так и не увидела потому, что она непрерывно рыдала, уткнувшись в плечо одной из этих самых женщин.
Кесарь дождался, пока напротив них выстроятся солдаты, и приступил к зачтению приговоров. Последним было распоряжение президента касательно пленных, из которого следовало, что таковые всё-таки были.
Когда Кесарь закончил читать, он спокойно скомандовал "огонь". Собственно, его приказа ждали, и потому вторая часть слова исчезла в грохоте штурмовых винтовок и автоматического оружия.
Наверное, смуглянка вскрикнула перед смертью. Она как-то странно дернулась, когда первые пули начали впиваться в её тело. Как-то странно, словно птица, попавшая в силки, пытается вырваться.
Уже в машине, по дороге назад, в Колонию, я думаю о том, как мы до этого всего докатились. Как этот некогда цветущий, бурлящий красками жизни мир вдруг превратился в выезженные развалины. Как некогда терпимые люди превратились в бездушных животных, от которых их отличало только наличие автоматического оружия.
За окном мелькали городские руины. Покосившиеся высотные дома зияли темнотой пустых оконных проемов. Мир не кончился в одну минуту. Я читала много книг, авторы которых верили, что мировая цивилизация захлебнется в атомной войне. Реже шла речь о мировых катастрофах, эпидемиях, стихийных бедствиях. Ничего этого так и не произошло. Боеголовки сгнили в своих шахтах. Враг цивилизованного общества был гораздо ближе, гораздо проще и, одновременно, сложнее, чем атомная бомба.
Агрессия.
Её нельзя измерить в килотоннах. Она самое страшное и непонятное оружие, она и есть тот самый неизлечимый недуг, охватывающий разом целые народы.
Никто не помнит, как это было точно. Просто, в один прекрасный момент мировая система рухнула, похоронив под собой всё экономику, деньги, золото, государственные границы, армии и политиков. Чем было вызвано подобное? Мало кто может точно сказать. Самой популярной версией давно стал глобальный экономический кризис. Прошло уже двести лет страшной смуты, и потому осталось мало достоверных фактов, и много противоречивых легенд.
Одна из них гласит, что некая страна была гегемоном мира, и держала на себе всё. Но в один прекрасный момент её деньги обратились в бумагу, а её золото в песок. И многовековой механизм человеческой цивилизации дал свой первый роковой сбой.
За какую-то четверть века было забыто всё, чем так гордился старый мир. Природа снова победила. Посреди широких городских проспектов за эти годы пробились деревья, из небытия древних времен вернулись страшные болезни, выкашивающие целые селения. Н не это главное.
Человек.
Достигнув своего эволюционного пика, он словно рухнул с него. Как будто обломки цивилизации тянули его за собой на самое дно человеческой сущности, назад в первобытную тьму.
Вот он ад, вот он апокалипсис. Природа победила во всём. Эта хрупкая экология, эта нежная окружающая среда, за которую так боялись, оказалась сильнее всего: заводов, машин, атомных бомб, и, заодно, во много крат сильнее человеческой сущности.
Сейчас окружающим миром правят такие, как Кесарь. И, в меньшей степени, такие, как бедняга Краммер. Убить или быть убитым. Это первобытный суп.
Машина сильно подпрыгнула на кочке. Мы выехали из города. Впереди был лес, старая асфальтовая дорога и то, за что мы сражаемся. Колония.
Говорят, раньше это была военная часть или какой-то промышленный объект. Так или иначе, когда всё началось, это место послужило прибежищем для многих. Высокие пятиметровые стены пришлись тогда очень кстати. И тогда как в городе выживал сильнейший, здесь выживал наиболее полезный.
Это рай. Во всяком случае, мне так говорили родители и учителя. И как за всякий рай, за этот нужно периодически проливать кровь. Помните, говорили мне, если от вас потребуется отдать жизнь ради Колонии - отдайте её не задумываясь. Как всё просто. Соответственно, надо понимать, что если ради Колонии потребуется забрать чужую жизнь, мыслей не должно быть вовсе. Только рефлексия.
Я вспомнила про Кесаря, и украдкой посмотрела на него. Он сидел ровно, широко расправив плечи и закрыв глаза. И о чем он думает?
Не знаю почему, но как только машина остановилась, меня вытащили и поволокли к врачу. Кесарь спокойно вышел из машины и отправился докладывать заместителю командующего. Сначала я думала, что причина в моей форме просто-таки черной от крови. Но, когда меня затащили не во флигель лазарета, как это полагалось, а в само здание медицинского училища, я поняла, что что-то не так.
Меня буквально волокли. Только сейчас я заметила, что это были две молодые девушки в белых халатах. Только сейчас я почувствовала укол. В голове всё замелькало, а перед глазами поплыли стены училища. Я услышала голос одной и девушек:
- Куда будем класть? - он отражался эхом, и звучал как-то необычно звонко.
Больше я не слышала ничего.
Когда я открыла глаза, был уже поздний вечер. За окном огромной комнаты, в которую меня принесли, было темно, и тихо шел дождь.
- Вы очнулись? Ну слава-таки богу! Как ваше "ничего"? - спросила фигура в белом халате, склонившаяся над металлическим столиком с какими-то пузырьками, баночками и эмалированными ванночками. Глаза еще плохо различали детали.
- Что мне вкололи? - спросила я.
- Да какие мои дела. Какую-то гадость. Что вы не знаете этих первокурсниц? Сначала колют, потом разбираются. - ответила спина.
- Но... зачем?
- Это же ваше какое задание? Я-таки не первый год врач, что я не видел вашего брата? Вы же привыкли на всём, да на готовом. А тут такая ситуация экстремальная. Успокаивающее надо колоть, а то сердечко - ёк! И всё. - доктор повернулся.
Это был довольно неказистый облысевший невысокого роста человек, который мог по праву гордиться своим носом.
- Я могу идти? - спросила я, сев на край кушетки.
- Ну-ну-ну! Осталось последнее и самое важное дело - таинственно сказал доктор.
- Что еще?
- Ну... небольшая операция.
- Операция?! Зачем? Я что, больна?
Доктор сел на край кушетки.
- Ну, вот всегда вы так! "Боже мой, боже мой". Дело-то на пять копеек, а разведете на рубль! Операция наипростейшая. На повышение моторных навыков.
- Навыков.
- Ну, или не "навыков". Короче, раньше мы делали лоботомию. Вскрывали коробку черепную. И делали три насечки скальпелем в разных зонах головного мозга.
- Зачем? - удивилась я.
- Да по сей день никто не знает, как работает этот Ящик Пандоры. Но один товарищ выяснил, что если сделать насечку в одной части мозга - повысится уровень... короче, реакция возрастет, в другой - увеличится выработка тестостерона, что скажется на мускульной силе. Ну а третья - для совести.
- Совести?
- Ну да. Для чистоты совести. Чтобы не мучила.
И в этот момент я всё поняла. Вот он весь Кесарь. Вот всё его спокойствие. Он не испытывает угрызений совести, не испытывает жалости просто потому, что не может её испытать. И скоро я стану такой.
- Но... Лоботомия...- мямлю я, ведь, меня пугает одно это слово.
- Да вы слушаете или нет совсем? Раньше мы делали лоботомию. Теперь выкатываем один ваш глазик на ложечку, и делаем всё через глазницу, вот. - рассердился доктор.
- А последствия? Ведь должны же быть последствия?
- Ну... Конечно, и не без такого. Вот это надрез последний - по совести - говорят, что он лишает человека творческих способностей. И привязанности. - неуверенно добавил доктор.
- "Привязанности"?
- Ну, или "любви". Но это ничего. Мы вам пару определим селекционно.
- Что за бред... Я отказываюсь!
Доктор тяжело вздохнул, встал и подошел к окну.
- Вы хотите служить в протекторате? - спросил он, глядя в окно, за которым монотонно шел дождь.
- Я уже и не знаю... - четно призналась я.
- Понимаете, лапонька, у вас уже пути нет. Либо вы делаете операцию, либо - страшно представить... Мы же не афишируем все тонкости работы протектората. А вы уже слишком много что видели. Простым гражданам об этих делах незачем знать.
- Я не скажу...
- Ну да конечно! Решайтесь! И я вам как друг советую это уже сделать - констатировал доктор.
Как оказалось глаз довольно просто можно извлечь из глазницы. И пока я держала его на ложке, доктор ковырялся длинным скальпелем где-то внутри моей черепной коробки.
Я почувствовала первый надрез. Нет не сам надрез, скорее какой-то еле слышный хруст. Буквально тут же я почувствовала перемены. Зрение словно стало острее - на щеке доктора, которая мелькала перед моим нетронутым глазом, проявилась мелкая сетка морщин. Капли дождя, его дыхание, чьи-то шаги в коридоре - всё это стало необыкновенно чистым. От неожиданности я дернулась.
- Что вы-таки хотите, чтоб я вам тут всё, к чертям, располосовал! Сидите тихонько! - мгновенно отреагировал доктор.
Второй надрез я почувствовала уже совершенно четко. Мои ослабшие после неизвестных успокаивающих ноги снова обрели уверенность.
И вдруг меня обуял дикий страх. Я поняла, что не хочу, не могу пойти на то последнее, что лишит меня всякой жалости, сострадания и любви. Я не хочу так жить. Не хочу сражаться за этот прогнивший рай, не хочу быть его тупым оружием, доставлять эти директивы. Но ведь если я скажу "нет" - меня просто убьют, дабы верящие в рай, не узнали всей его сути.
![[]](/img/w/wiktor_bellou/7directive/kopija_23595678.jpg)