День у Романа Харченко не задался с самого утра. Несмотря на воскресенье и честно заработанный выходной, шеф вызвал на работу. Авария видите ли! Машина не завелась, пришлось переться на электричку, по-иному с дачи хрен уедешь! Хорошо хоть, что народу в вагоне мало, только вот сосед - старый хрен с никому не нужными планками на пиджаке - всё что-то трындит под ухо. Задолбал! О, приехали!
- Да уйди ты с дороги, дай пройти, старый пердун! Да по хрену, что ты воевал! Может не ты, так пил бы сейчас не нашу блевотину, а нормальное пиво! - оттолкнув в сторону что-то говорящего деда, Рома шагнул из вагона...
Неизвестно где и когда.
Где я? Как я? Где всё?
Рома стоял посреди лесной полянки и не мог поверить в случившееся. Он делал шаг из вагона, всё было нормально и вдруг... Раз. И он не на перроне, а на лесной поляне. Нет. Рома много читал о попаданцах, иногда примерял и к себе. Но так, блин, банально. Даже обидно, право слово!
Успокоившись, Рома определился с направлением и пошёл на запад, в сторону склоняющегося к земле Солнца.
Спустя несколько часов.
Уже начало смеркаться, когда Рома увидел опушку леса и услышал какие-то голоса и шум автомобильных моторов. Спрятав в кустах барсетку с вещами, он огляделся, запоминая место, и направился к опушке.
"Сейчас всё станет ясно и понятно" - с этой мыслью Харченко вышел из леса к небольшой деревушке, домов на пятнадцать. От неё шел многоголосый гул, и шум работающего автомобильного двигателя. Не заметив ничего опасного, Рома направился к деревне. Уже подходя к крайнему домишке, он услышал шорох сзади, попытался оглянуться, но получил удар по голове и потерял сознание.
Там же, ночью.
- Харэ валяться! - именно эти слова, вернее, холодная вода, хлынувшая в лицо, привели его в сознание. Очухался, комиссарская рожа? - к ошеломлённо моргающему Харченко приблизилось чьё-то небритое лицо. - Очухался, спрашиваю, или тебе отвечать партия не велит?
- Очнулся я, очнулся, - зачастил Рома, боясь, что его прямо сейчас бить начнут, - только я никой не комиссар!
- А кто же ты? - небритый усмехнулся. - На крестьянина ты не похож, ручки больно гладенькие да одёжка справная. Местные тебя не знают, из лесу вышел. Комиссар и есть! Верно, мужиги?
- Верно! Точно! В цель, Фёдор Кузьмич, - забасило несколько голосов поблизости.
Только тут Рома рассмотрел, кто его спрашивает. Это был крепкий мужик лет пятидесяти. Одетый в белую, домотканую рубаху, поверх рубахи у мужика был накинут чёрный пиджак. А на левом рукаве пиджака - белая повязка, с надписью на двух языках, немецком и русском. Полиция.
П...ц! Попал. Мелькнуло в голове у Ромы. Грохнут. Идти к ним? Так немцы проиграют, не хочу в петле болтаться. О! Попрошусь к ним и сбегу к нашим. А там... От возможных преференций, которые он мог получить от Сталина, Рома аж зажмурился. К реальности его вернул удар по щеке и вопрос.
- Что, комиссарик, страшно?
- Да не комиссар я, господин полицейский! Не комиссар! Я наоборот... Я против советов! Я бухгалтером был! Сбежал от чекистов!
- Наш значит, - усмехнулся Фёдор Кузьмич. - Ну, давай, посмотрим, какой ты наш. Мужики, поднимайте его и за мной!
Через несколько минут обалдевший Рома, почти висящий между двух дюжих мужиков с карабинами и такими же, как у Кузьмича, повязками, увидел перед собой большой сарай с закрытыми на большущий замок дверями. У сарая, на сломанном тележном колесе, прислонённом к стене, сидел ещё один полицай.
- Митяй! Выведи мне председателя! Никола, помоги!
Из-за спин держащих Харченко мужиков вышел ещё один полицай. Он и Митяй минуту повозились с замком, приоткрыли дверь и скрылись внутри. Из сарая послышался шум: женский и детский плач, звуки ударов. Через минуту из сарая вылетело мужское тело и упало на землю. Следом вышли полицаи, прикрыли дверь и стали деловито запирать замок. Мужчина, лежащий на земле, стал слабо шевелиться, пытаясь повернуться на бок, но подошедший Фёдор Кузьмич изо-всех сил пнул его в бок.
- Лежи, тварь! Тебе не разрешали вставать? Помнишь, с...а, как отбирал добро у меня? Как наганом в лицо тыкал? По-о-мнишь! - почти пропел он в конце. - Говорил я тебе, что поквитаюсь? Видишь, не соврал!
Митяй! Никола! Поднимите паскуду! А ты, - он повернулся к Роме, - Иди сюда!
Держащие его мужики разжали тиски и трясущийся Харченко на подгибающихся ногах подошёл к Фёдору Кузьмичу. За это время полицаи уже подняли председателя. Им оказался плотный мужик лет шестидесяти с сильно избитым окровавленным лицом. Покачиваясь, он стоял поддерживаемый полицаями, и с презрением смотрел на всё происходящее.
Кузьмич шлёпнул подошедшего Рому по плечу.
- Не комиссар, говоришь? Докажи! Вот коммуняка стоит, председатель раисполкома. Вот револьвер, - он ткнул в руки обалдевшего Харченко наган. - Докажи, что наш! Пристрели его и дело с концом!
Он приблизил бешено оскаленное лицо к лицу бледного Ромы.
- Или с ним ляжешь, а?
Рома взял револьвер поудобнее и краем глаза заметил, как другие полицейские взяли его на прицел.
- Убьют! Точно убьют!- бухали камнями в голове судорожные мысли. - Что делать? Убить? Наши не простят. А кто узнает-то? Он же никому не расскажет, а потом уйду к нашим, пользу принесу! Знаний-то много в голове! Миллионы спасу! А потом...
Не успев додумать все мысли до конца, он вытянул руку с револьвером в сторону человека и нажал на курок...
Январь 1946 года.
... С центральной площади небольшого Белорусского райцентра расходились люди. Только что по приговору верховного суда была произведена казнь предателей и изменников Родины. Шестым висело тело Романа Харченко...