Да. Такие и именно такие чувства охватили меня по приходу в поганый дом посла Тилории. Перебирая мозги членов семьи, у меня возникло именно такое чувство. По крайней мере, в головах взрослых... Но, в прочем не об этом я. Надо порешать кое-что.
Мне нужно взять от посла, как отца Ёрочки, разрешение на обучение в Схоле и на операцию. Посему... Безвольная тушка папашки в одной длинной рубахе на голое тело выдернута из под бока его советника, отлевитирована в кабинет и усажена за стол - пиши!
Плотный лист пергаментной бумаги подсунут под подрагивающие пальцы с пером... Пиши, говорю!
Нет... Полубессознательное тело не хочет повиноваться.
Да что ж ты за урод-то такой?! Надо будить.
Глаза посла приняли осмысленное выражение.
- Давай пиши!
- В-вы кто?
Тычок пальцем в висок и ненужные вопросы отпали.
Под диктовку посол выводит на бумаге нужный текст - разрешение на учёбу. Витиевато расписывается. Присыпает чернила мелким песком. Зависает над написанным. Так, одна бумажка есть!
Теперь следующую. Новый лист заполняется прихотливым почерком. Отец разрешает лечить своего сына. Разрешение целителю. Неважно какому, имени нет. Теперь подпись. Вот так. Молодец. Песочек.
А! Ещё одно! Посольские печати на оба письма.
Безвольный посол встаёт из-за стола. Сдвинув в сторону картину в богатой золочёной раме, открывает стеновой сейф (проверил я его, ещё в прошлый раз проверил, нет там ничего для меня интересного). Вынимает печать, прикладывает к документам.
Так. Теперь я.
Приложив пальцы к вискам безвольного тела, я загоняю в память посла его распоряжения относительно Ёрочки - на обучение в Схоле. Это, чтобы никто в семье не дёргался по поводу отсутствия сына.
А теперь пошёл вон!
Посол телепортирован в кровать к любовнику. Свитки писем тут же отправляются ко мне в кабинет. От греха подальше.
А я продолжу.
Кошка, притащив Ёрочку в наш дом, фактически поставила меня перед выбором - брать или не брать малолетнего альфу, по сути, чужого нам человека, к себе или нет.
Покопавшись в его голове, я понял, что выбора у меня, по большому счёту, и не было. Тем более, что у Ёрочки обнаружился потенциал к менталистике. Берём, но ненадолго. По крайней мере, я планирую так. А какие планы на всё это у Великой Силы - знает только она сама. Или нет?
Ну, а раз я его взял, то и ответственность за него на мне. Это мой человек. И мне, как эмпату, очень важно, чтобы те, кто рядом со мной, всегда (именно всегда!) были в хорошем настроении и расположении духа. Иначе, очень тяжело существовать рядом с ними. Прямо смерть, как тяжело... А закрываться от эмоций окружающих меня людей круглосуточно просто невозможно - чревато психическим расстройством. Оно, конечно, скорее всего, справиться с ним у меня получится, но зачем провоцировать? Голова - предмет тёмный... Обследовать-то я её смогу, но... Лучше не надо.
Поэтому-то я и навожу шороху в посольстве Тилории. Глаз за глаз, так сказать...
Ещё до посещения этого, безусловно, одного из "лучших" домов Лирнесса, я заскочил в никогда не спящий городской порт и умыкнул там небольшую, метров двадцати, бухточку смоляного, в палец толщиной, жёсткого, как проволока, каната. Так называемый линёк.
И вот сейчас мы развлечёмся.
В квартире, после каллиграфических изысков посла, усыплены все, кроме Дагмара и Шуонхилда спавших вместе. Дверь их спальни от сильного удара телекинезом, с грохотом распахивается, ударяясь в стену, так, что в месте удара осыпалась штукатурка. Оба омеги, разлохмаченные спросонья, подскочили, испуганно оглядываясь.
Посреди спальни стояло роскошное, даже на вид, комфортное кресло. В нём, подперев смуглой рукой голову с густыми смоляными кудрями, сидел полуобнажённый человек (?) в одних только ярко синих просторных штанах, переливавшихся муаровым узором.
- Кто вы? - испуганно произнёс Дагмар, затем немного придя в себя, продолжил:
- Уходите немедленно! Я... мы кричать будем.
Человек молчал. Затем, отняв от лица руку с длинными пальцами, увенчанными острыми чёрными когтями, опёрся левым локтем в подлокотник и чуть шевельнул пальцами правой руки.
Дагмар попытался пошевелиться и не смог. Горло его, перехваченное невидимой рукой, вместо крика смогло издать только едва слышный сип. Шуонхилд, блестевший любопытными глазами из-за плеча старшего супруга, тоже не мог издать ни звука.
По едва заметному знаку пальцев незнакомца, Шуонхилда, мгновенно побледневшего от страха, выдернуло из кровати, следом на пёстрый оспанский ковёр, покрывавший пол спальни, на колени опустился Дагмар. Длинная сорочка омеги с визгом разрываемой шёлковой ткани (но не бодоанский шёлк) от кружевных пол внизу расползается до самого ворота, взметнув волосы, сдёргивается с тела и Дагмар оказывается обнажённым.
А он неплох, следит за фигурой, но возраст и неоднократные роды всё равно оставили след - чуть обвисшая кожа живота, на которой заметны растяжки, нет той подростковой угловатости, таз заметно шире плеч, пухловатая от неоднократных кормлений грудь. Глаза наполнены ужасом.
Шуонхилд подрагивает от избытка адреналина - широко распахнутыми глазами он смотрит на происходящее и дикий первобытный страх захлёстывает его так, что в промежности нестерпимо давит - мочевой пузырь готов выпустить своё содержимое.
Но нет... наверное не получится...
Ха! Конечно, не получится. Управляемый мной телекинез железными пальцами сжимает сфинктер бунтующего органа, так, что тело младшего омеги продёрнуло острым дискомфортом.
Откуда-то на ковёр брякнулась бухта чёрного остро воняющего смолой тонкого каната. Оба омеги чуть скосили глаза на него и неуловимо быстро Шуонхилд тоже оказался обнажённым - его сорочка, на этот раз тонкого полотна - младшему шёлк не положен и Дагмар бдительно следил за этим, бесформенным комом упала на кровать.
Шуонхилд не успел заалеть щеками - ещё бы он, обнажён перед незнакомым мужчиной, - как его руки, действуя помимо воли, ухватили конец каната (фу, гадость какая! Ещё и ручки все перепачкает смолой! Не отмоешь потом!) и, накинув на шею безмолвного Дагмара, выплетая базовый нагрудный узел из жёсткой словно, стальной верёвки (ну, то, что плёл Шуонхилд он не знает - знаю я), безжалостно растирая до крови нежную кожу старшего омеги.
Дагмар, полосуемый канатом, сначала был возмущён таким к нему отношением Шуонхилда, а потом, когда дело дошло до перевязывания рук, заведённых за спину, попытался безмолвно просить младшего омегу смилостивиться. Но...
Шуонхилд же не сам по себе решил так развлечься... Жёсткий линёк оборачивался вокруг плеч, оставляя кровавые ссадины на коже, протягивался в петли, прихотливо выплетая узоры узлов и перетяжек, пережимая синеющую кожу рук. От самых запястий и до плеч руки Дагмара, сведённые за спиной оказались стянуты жёсткой чёрной веревкой. Он сжал пальцы в кулачки, оберегая маникюр и хрустя суставами - больно! Глаза от избытка чувств, боли и дискомфорта стояния на коленях затягивало слезами. Безвольный Шуонхилд, как сомнамбула, ходил перед Дагмаром, наклонялся, касаясь длинными распущенными волосами, о чём-то вздыхал...
Тело старшего омеги было вздёрнуто на ноги. И Шуонхилд, медленно двигаясь под пристальным взглядом сидевшего в кресле, продолжил, неторопливо и тщательно, как паук, плести смоляной канат на покорном теле Дагмара.
Стянув петлёй тонкую щиколотку левой ноги и перевязав два свободных конца каната на внешней стороне голени, он обвязал колено и подколенную впадину и, перейдя на бёдра начал оплетать их, закидывая свободные петли между ног и закрепляя их узлами на внешней стороне бедра, дошёл до промежности.
Чуткий нос Дагмара уловил знакомый запах - запах феромонов Шуонхилда. Омега, выплетая узор на теле любовника, возбудился. Щёки его покраснели, шея и грудь тоже покрылись красными пятнами. Соски затвердели. Крохотный член, давно забывший об эрекции, напрячься не смог, но кровью налился, немного увеличился и из-под чуть отступившей крайней плоти, открывшей узкую щель уретры, показалась прозрачная капелька.
Сжав зубы от боли и невыносимой ярости, вызванной прилюдным унижением, Дагмар попытался пошевелиться, толкнуть бестолкового, тащащегося от связывания любовника, Шуонхилда, свободной правой ногой, но ничего не вышло. Тело, будто сжатое каменными тисками воли пришельца, не повиновалось. Мало того, попытка дёрнуться, вызвала дополнительный прилив боли стянутой и содранной кожи. И было в этой боли что-то такое... Какая-то сладостная мука... Ошеломлённый новым для себя ощущением, Дагмар снова попытался дёрнуться, шевельнуть плечом... обнажённое, беспомощное в своём бессилии тело, бесстыдно выставленное напоказ таинственному незнакомцу, ответило неожиданно - где-то в голове, родился небольшой импульс, продёрнув морозом кожу между вывороченных внутрь лопаток, промчался к копчику, зацепил повлажневший анус и потянул, заныл в промежности, которую прямо сейчас Шуонхилд, почувствовавший запах Дагмара, опутывал чёрным линьком.
Канат, будучи протянутым через пах, оставил свободными и член и ягодицы Дагмара, Шуонхилд, зайдя за спину связанного омеги, выбирая слабину, потянул смоляные пряди на себя, ссадины под ними заныли и волна бешенства, смешанного с возбуждением, захлестнула Дагмара.
Шуонхилд, рисуясь перед незнакомцем, кокетливо присел к правой ноге Дагмара и снова начал плести канат, стягивая ногу омеги как колбасу, чёрной смоляной сеткой. Дагмар свирепо вытаращил глаза на темя безвольного омеги, возившегося с непослушным канатом у его бедра. Вот Шуонхилд закончил, разогнулся и Дагмар с ужасом увидел бессмысленный взгляд любовника.
Чему-то улыбаясь, тот, проведя, пахнущей смолой рукой по шее Дагмара, запустил руку в его волосы на затылке (светлые, чуть рыжеватые пряди - старший подкрашивал седину, липли к перепачканным смолой пальцам омеги), сжал их и, чуть задрав лицо Дагмара вверх, поцеловал его в полуоткрывшиеся губы. Дагмар, веря и не веря происходящему, повинуясь возбуждению, бушевавшему в его теле, ответил на поцелуй, а затем, когда их губы уже были готовы расстаться, прикусил зубами нижнюю губу Шуонхилда. Сильно прикусил. До крови. Так он пытался единственно доступным сейчас способом достучаться до сознания омеги. Дагмар ощутил привкус крови Шуонхилда, тот вздрогнул от боли, ещё чуть-чуть он и он бы смог сбросить наваждение пришельца, но...
У нас всё под контролем!
Кольца каната оплели таз Дагмара, поднялись выше и, заставив его выпустить воздух из лёгких, туго стянули талию омеги сумевшего сохранить после четырёх родов её стройность. Большие причудливые узлы упёрлись в кожу живота выше и ниже пупка, причём нижний расположился чуть выше лобковой кости. Продавив кожу внутрь, этот коварный узел заставил на годы уснувший член чуть приподняться. Шуонхилд, видя происходящее, на мгновение пришёл в себя, глаза его удивлённо распахнулись, а затем снова заволоклись пеленой, он, стоя рядом со связанным по рукам и ногам Дагмаром, вдруг упёрся пальцами в его плечо и толкнул омегу назад. Дагмар не смог удержать равновесия, мысленно ахнул и, как был, бревном повалился на пол...
Удара не было - я ж не зверь...
Мягко упав, омега попытался пошевелиться - ему показалось, что оцепенение тела спало, но нет. Не вышло.
Шуонхилд, аккуратно присев рядом в ним, убрал прядь своих длинных волос от лица, стрельнул глазками в пришельца, так и сидевшего без движения в кресле (хе, хе - он ведь на самом деле кокетничает передо мной), невесомо выдохнул и, повинуясь какому-то наитию, перевернул старшего омегу на живот. Нос связанного уткнулся в ковёр.
Хм, пылью пахнет, - не ко времени промелькнула странная для ситуации мысль в голове Дагмара.
А Шуонхилд продолжал действовать. Щиколотки Дагмара были стянуты вместе, его колени под рукой младшего согнулись и ступни ног были притянуты к рукам.
Ох-х... Тяжко. Дагмар даже задыхаться начал. Выпятившийся живот упёрся в пол и дышать стало тяжело. По мановению пришельца колени были разведены в стороны и стало чуть легче. Шуонхилд же между тем, сел на пол перед лицом Дагмара. Развёл ноги в стороны и, придвинув промежность вплотную к лицу старшего омеги, приподняв за волосы, положил его голову себе на лобок. Дагмар, прикрыв глаза от снова охватившей его ярости, повернул голову в сторону и щекой улёгся на живот любовника. В их взаимоотношениях он никогда не позволял себе оральных ласк по отношению к младшему. А сейчас деваться некуда... И это тоже, как его беспомощность, как и полная власть над ним со стороны пришельца и Шуонхилда всколыхнули в тёмных глубинах личности Дагмара что-то, что вызвало в нём дикое, животное возбуждение.
Шуонхилд же перебирая волосы на виске Дагмара перемазанными смолой пальцами глупо улыбался. Сегодня ночью он, что-то делал такое... чего никогда не делал в жизни. И это... оно нравилось ему, возбуждало...
Шуонхилд вздохнул и его член, шевельнувшийся где-то под скулой лежащего головой на его лобке Дагмара, выдавил из себя ещё одну каплю прозрачного преякулята.
Тогда младший омега приподнял голову Дагмара выше, бережно уместив его лицо в ладонях. Голова старшего закинулась к самым плечам, Шуонхилд склонился, разведя ноги ещё шире, вытянул губы, сивые волосы его свалились с головы, закрывая обоих и они слились в долгом чувственном поцелуе. Ярость и злоба Дагмара отступили куда-то и только возбуждение от близости любовника и собственной беспомощности, вносили в ситуацию режущую остроту чувств, всколыхнувших давно уснувший внутренний мир омеги. Он опустил лицо в промежность Шуонхилда так, что крохотный член младшего оказался где-то у гортани. Тяжело выдохнул.
Любил ли он Шуонхилда? Нет, конечно. Эммерих был его истинным. Давно, лет двадцать назад они поженились. Тогда же его супруг стал его истинным. И они любили друг друга. Любили так, как могут и должны любить истинные. Как это и бывает в этом мире. И Дагмар продолжал любить Эммериха и сейчас. Но... Омега родил четверых. Трое выжили. Последний... Новорождённый мальчик-омежка умер через две недели.
Дагмар закаменел в своём горе. Смерть новорождённых была сравнительной редкостью в среде дворян. Он попытался поделиться своей скорбью с супругом. Тот горевал вместе с ним - сказывались эмоции, приходившие по связи истинных. Целители сказали, что Дагмару очень нежелательно иметь детей. И супруг через некоторое время женился снова - в Тилории в очередной раз изменилась политическая ситуация, со сменой короля начали складываться новые политические блоки и придворные партии и барон фон Краутхайм искал союзников. В семье появился Кирс. Женитьба Эммериха произошла с ведома Дагмара. Более того, кандидатура Кирса появилась с согласия старшего супруга. Но... Кирс в сознании Дагмара навсегда стал ассоциироваться со смертью сына. И он возненавидел ни в чём неповинного омегу. Синхронизации между ними не возникло. Дагмар всячески этому противился. А когда Кирс родил Ёрочку и Кларамонда, ненависть Дагмара перешла и на них. Кроме того, Ёрочка был альфой, а, следовательно, конкурентом Лиутберта. Кирс замкнулся в себе, оставшись один. Эммерих любил Кирса - по другому и быть не могло. Но Дагмар постепенно подминал под себя все домашние дела - Эммерих был очень сильно загружен по службе - в министерстве иностранных дел Тилории и делами дома занимался мало. Там слово, здесь многозначительный взгляд или молчание, деланное безразличие в постели или, наоборот, нарочито страстное соитие, после которого в расслабленный сексом мозг альфы вкладывались нужные мысли. И вот уже дети Кирса почему-то оказались под пристальным взором отца, придирчиво выискивавшего в них мнимые недостатки. К Кирсу Эммерих тоже охладел, чем несказанно ранил чувствительное сердце любящего супруга. А Дагмар шептал и шептал. И если бы всё так и оставалось как есть, то у Эммериха так бы осталось два супруга. Но...
В результате интриг партии брата короля герцога Джанаса Торпатинна, Эммерих фон Краутайм лишился поста заместителя министра и только своевременный брак с одним из многочисленных сыновей-омег Адальберта фон Штекборна, фаворита короля, позволил барону фон Краутхайму благополучно соскочить на должность посла Тилории в Лирнессе. В семье Эммериха появился третий супруг, а само семейство выехало в Лирнесс, что, с учётом произошедшего позднее, оказалось только к лучшему. Барон воспылал к новому супругу любовью, от щедрот отца семейства перепало и Дагмару и Кирсу. На некоторое время в семье посла (уже посла) воцарилось спокойствие. В последствии Кирс с грустной улыбкой вспоминал эти недолгие месяцы. А затем Дагмар снова начал свои интриги, перетащив Шуонхилда на свою сторону. Между омегами установилась синхронизация и Дагмар во многом стал для Шуонхилда авторитетом...
Сейчас Дагмар, возбуждённый грубым связыванием и негодующий по поводу действий Шуонхилда, по уши залитый адреналином, тяжело дышал в промежность младшего омеги и чувствовал, что неукротимая злоба по какой-то причине переходит в такую же неукротимую, ненасытную похоть.
Вдыхая запахи возбудившегося члена Шуонхилда и его промокшего ануса он вытянул губы и осторожно прихватил ими нежную тёплую плоть. Солоноватая капля преякулята растворилась на языке и Дагмар, чувствуя, как его опухшие губы зудят от желания, втянул безвольную тряпочку члена Шуонхилда в горячую глубину своего рта.
Шуонхилд вздрогнул, подался вперёд, проталкивая нерабочее орудие любви глубже в рот Дагмара. А тот, захватив бледный член, работал языком, прижимая его к нёбу и стараясь не цеплять зубами. Шуонхилд, смелея, надавил на затылок старшего омеги, плотнее прижимая его к лобку.
Пришелец, всё также недвижимый, безучастно смотрен на происходящее перед его глазами действо. Никто из омег не отвлекался на него и не заметил, как палец сидящего едва заметно дрогнул и материализовавшийся из воздуха хлыст с кожаным шлепком на конце, со свистом рассекая воздух, обрушился на белую ягодицу Дагмара. Багровая полоса вспухла на нежной коже. Омега дёрнулся от боли, с шипением втянул воздух через нос - рот был занят. Попытка рефлекторного сжатия челюстей и, как следствие, прикуса члена Шуонхилда была пресечена на корню.
Шуонхилд во все глаза, впрочем, не убирая руки с затылка Дагмара, следил, как в полумраке спальни в воздухе медленно вращается поблёскивающая в слабом свете Лалин чёрная лакировання трость хлыста. Вот она приблизилась в другой ягодице и впечатлительный Шуонхилд крепко зажмурился, ожидая удара по Дагмару. Щёлк! И снова Дагмар сотрясся от боли. И на второй ягодице вспыхнула красная полоса ссадины. А Шуонхилд с раскрасневшимися щеками, с торчащими вперёд острыми сосками плоской груди, трясущейся рукой придерживал затылок задыхающегося Дагмара и чувствовал, что из него вот-вот потечёт. Потечёт из неожиданно напрягшегося члена, который, приводя его в замешательство, неожиданно вспомнил золотые подростковые годы и сейчас омега испытывал эрекцию! Настоящую! Дагмар тоже вроде бы среагировал на произошедшее с Шуонхилдом, но понял это не до конца - задница болела от ударов. Измученное связанное тело болело и ныло. Рот, заполненный неожиданно воспрявшим членом младшего омеги не позволял нормально дышать. Возбуждение схлынуло - осталась только боль.
Ну, а как ты хотел? Не всё коту масленица...
Дагмар попытался расслабить тело и получить для него, таким образом, хоть малую толику свободы, но пришелец, а теперь уже было понятно, что он каким-то образом влияет на происходящее, не дал ему такой возможности. Полуоткрытый рот омеги застыл в одном положении и Шуонхилд, находясь на грани оргазма и не контролируя себя, вколачивал свой эрегированный член во влажную глубину, упираясь в корень языка.
Что-то упёрлось в простату младшего омеги, зажало её и он, сдавленно всхлипнув и скрючиваясь в конвульсиях оргазма, изливался прямо в рот Дагмара. Тот, чувствуя, что происходит с его любовником, зажмурился и не дышал, принимая густые белёсые капли. Дёрнувшись в последний раз, младший омега, весь мокрый от пота, с усилием втянул воздух и, не понимая, что произошло, с удивлением смотрел на лежащего лицом в его промежности Дагмара.
Пришелец вздохнул и Шуонхилда с так и не опавшим членом, отпущенным наполненным спермой ртом Дагмара, подволокло к креслу на котором тот сидел. Повернув голову набок, щекой к ковру, Дагмар видел, как смуглый человек накрыл растопыренной ладонью лицо блаженно улыбавшегося Шуонхилда.
Вот так, мой золотой... Теперь у тебя член стоять будет. Но только на связанного Дагмара. И ещё на запах корабельной смолы (Ха!). А уж как вы с ним о связывании договариваться будете - не моя забота.
Глаза обоих омег закрылись. Сон... благословенный сон опустился на их головы.
Оба были отлевитированы в кровать - Дагмар, естественно, был освобождён от верёвок, ну, а его ссадины - тоже не моя забота.
Идём дальше. Сегодня все сёстры получат свои серьги.
И следующая сестра - Лиутберт.
Альфа лежал на спине и, раскинув руки, храпел в кровати под балдахином. Вроде и не толстый. Что ж ты так храпишь-то?
Ну, спи, спи... Мне надо, чтоб ты спал.
Дополнительно придавив функции мозга и вызвав более глубокий сон у Лиутберта, я левитацией развернул его головой к себе. Осторожно ощупал голову и лоб спящего. Так... помнится, лоботомия заключается в пересечении белого вещества под полем 10 коры головного мозга. Трансорбитальная лейкотомия... Хм... Орбитокласта у меня нет. И не будет...
Н-да...
Я повернул голову Лиутберта вбок, всматриваясь в его висок.
Ну, что, Палач? Что скажешь?
Алый шаперон с безднами провалов чёрных глазниц возник перед моим внутренним взором - тебе решать...
Решать-то мне - это понятно. Только вот, казнить меня за это решение будешь ты. Будешь ведь?
Буду.
И тебе не важно, какое это будет решение?
Молчит.
Ему действительно всё равно. Уйду я сейчас из спальни Лиутберта, он будет грызть за то, что мог и не сделал. А сделаю... Будет грызть за то, что сделал.
Накрыл лицо спящего ладонью - так проще воздействовать, осторожно тянусь к синеющим спокойным сном структурам мозга альфы. Вот... телекинетический нож отсекает участки префронтальной коры от белого вещества. Кровотечения нет. Хорошо.
Спи, мой маленький друг. Спи.
Теперь ты, Лиутбертушка, будешь всегда в хорошем настроении, спокоен, ласков и послушен. Будешь хорошо кушать - радовать папу. Что ещё? Уплощённый аффект будет точно - к бабке не ходи. Отупеет наш старшенький. Ну, это не страшно. Возможно, лет через 5-15 связи с полем 10 восстановятся. Ну, а нам этого срока хватит выше головы...
Пора домой...
Хотя, нет. Ещё одно.
Отыскав спальню младших омег, присаживаюсь перед кроватью спящего Кларамонда. Ребёнок разметался по подушке. Лоб покрыт испариной. Испереживался за братика, вот и приболел.
Спи - кладу руку на горячий лоб. И тебе приснится хороший сон. И сон снится. И Клар видит во сне Ёрочку. И Ёрочка протягивает к нему руки и обнимает братика, гладит длинные волосы и шепчет на ушко, что у него всё хорошо и он будет учиться в Схоле (настоящий Ёрочка ещё не знает, что будет учиться в Схоле), потому что он стал искусником. А потом он обязательно встретится с ним и позовёт его в гости в Схолу и познакомит его со своими друзьями и новыми учителями. Кларамонд плачет во сне и не хочет отпускать братика, но тот целует его в лобик, в глазки, снова шепчет, что у него всё хорошо и пусть он, Кларамонд скажет об этом папе, которого Ёрочка очень любит. И Кларамонд, даже стонавший во сне, успокаивается и засыпает спокойно. А утром он расскажет папе о своём сне и успокоит его...
Ну, а мне пора...
* * *
Есть у меня ещё пара пациентов. Вот рассветёт и займусь ими - размышлял я, сидя в кабинете и заново просматривая письма посла Тилории. Веник спал, раскинувшись в кроватке. Пора и мне прилечь.
Проснулся от возни мелкого у меня под боком. Пора уже? А, точно. Вон Аделька утопал в школу - в открытое окно кабинета, совмещённого широкой аркой со спальней, было слышно, как мальчик осторожно прикрыл входную дверь, что-то негромко сказал Машке и, спрыгивая по ступенькам длинного спуска к улице, заторопился на первый урок.
Охо-хо-хо, вставать надо. А неохота... Всю ночь где-то колобродил... Да...
Кто там у нас сегодня завтрак готовит?
Как-то так сложилось, и я эту ситуацию поддерживал сознательно, что готовили мы по очереди (вот вам и маркиз!). На кухне на стене висел график на месяц и там ступеньками из квадратиков было отмечено, чья очередь кашеварить - я, Аделька, Эльфи и Сиджи с Ютом (они варили в паре). И надо сказать, что все с нетерпением ждали моей очереди. Ещё бы! Оме обязательно что-нибудь придумает необычное, мало того, напитает своё варево Силой, так, что за уши не оттащишь. А мне действительно нравилось готовить. А сварить что-то раз в четыре дня не так уж и напряжно. Кроме того, поваренная книга Хени и Дибо, привезённая нами из Майнау, как-то легла на душу и я с удовольствием извлекал из неё изыски высокой кухни, чем и баловал подопечных.
Дымком тянет - значит, либо Эльфи, либо Аделька сегодня нас кормят (я, Сиджи и Ют готовили с помощью пирокинеза).
Зевая и почёсываясь, поволокся в туалет. Потащил с собой и горшок мелкого.
Затем, накинув халат, умыв голозадого Веника и подхватив его на руки, спустился в кухню. Эльфи, что-то напевая и слегка покачиваясь из стороны в сторону стоял у плиты, помешивая что-то в кастрюльке. Неслышно подошёл к нему сзади, чмокнул губами за ушко.
- Ой..., - выдохнул омежка, увлечённый помешиванием каши, - оме..., - повернулся он ко мне и, закинув руки мне на шею, прильнул к груди, вдыхая мой запах. Удерживая Веника на руках, тут же запустившего ручки в чёрные волосы Эльфи, я с удивлением почувствовал шевеление в просторных труселях, которых много нашил себе в порядке тренировки к шитью костюма на бал. Эльфи у нас уже с заметным животом и сейчас прижав его ко мне, наверняка чувствует мою реакцию, вон сморщил нос в улыбке, да и в эмпатии что-то такое проскользнуло.
Я повёл носом. Горит. Горит же!
- Эльфи! Горит! - толкнул я омегу грудью.
Тот спохватился, отодвинул кастрюлю с кашей - была рисовая на молоке, в сторону от конфорки и принялся за яичницу с беконом.
- Что тут у вас горит, оме? - это Ют по дороге в туалет просунул белую головку в дверь кухни и Сиджи тут же воспользовавшийся заминкой товарища, дразнясь, высунул язык, проскользнул в туалет и запер за собой дверь.
- Сиджич! Какой ты противный! Я первый был! - дёрнул дверную ручку Ют.
Веник, повернувшись у меня на руках, сквозь пряди моих нечёсаных с ночи волос сверкал любопытным глазом на омежку.
- Юточка, сходи наверх, - предложил я, - заодно гостя нашего проверь.
- Ой, точно, - подхватился мальчик и, осторожно топая протезами по ступенькам, пошёл на второй этаж.
Вот такое вот утро. Одно из многих, здесь в Лирнессе.
Расстелив специальную, только для него, тонкую подушечку на высоком стульчике, я посадил Веника за просторный стол, стоявший у нас на кухне - как-то так сложилось, что завтракали мы на кухне, сел на табурет позади дожаривавшего яичницу Эльфи, прихватил его за теперь уже с трудом нащупывавшиеся косточки таза и, развернув к себе, потребовал:
- Чеши.
Привилегия причёсывания моих волос принадлежала только Личному Слуге.
Большая сковорода с яичницей с беконом сразу на четверых была отлевитирована с горячей плиты на стол, на подставку из душистого сандалового дерева.
- Ох, господин мой, я как-то и не знаю даже..., - носик Эльфи сморщился в улыбке, - мне подготовиться нужно, вы такой нетерпеливый...
Шутит он. Шутник.
- Давай-давай, - я легонько щёлкнул омегу в выпяченный на животе пупок, заметный сквозь рубашку тонкого полотна, - действуй...
Ах, оме - Эльфи в притворном возмущении вскинул глаза наверх, что же с вами сделать! выбрался из моих объятий и вышел из кухни за расчёской и зеркальцем (вот оно-то мне особо и не нужно, но...).
В это время Ют спустился сверху и, зайдя в кухню, шепнул:
- Проснулся уже, но притворяется, что спит...
- Ю..., Ю! - высказался Веник, маня к себе Юта - у них с ним большая дружба сложилась.
- О! Привет, мелкий, - Ют протянул руку и пошебуршил светлые волосёнки на голове Веника.
На лице ребёнка прямо отразилось - сам ты мелкий! А я большой уже! Вот!
Не дожидаясь Эльфи, я поднялся наверх. Зашёл в спальню Веника, где в эту ночь ночевал Ёрочка.
Мальчик лежал на животе головой к стене. Не спит. Прав был Ют. Мочевой пузырь полный - вон светится желтизной.
Я сел рядом с кроватью на поддёрнутый стул. Помолчал, просматривая энергетическим зрением тщедушное тело. В голове смесь синего, зелёного и жёлтого. Поверхность спины тоже желтовата, видимо спина вызывает дискомфорт. Ну, промежность - понятно, утренний моцион необходим всем.
- Ну... как ты тут? Выспался?
Ёрочка, не поворачивая головы, молча кивнул.
- Оденься, я выйду. Туалет помнишь где?
Ёрочка снова кивнул. В этот раз уже повернув исхудалое лицо ко мне.
Дотронувшись до головы ребёнка и протранслировав ему спокойствие и ласку я вышел из комнаты. Пусть одевается сам. Когда я вытащил его из ванны он ведь совсем голый был. И спал долго - с полудня и до самого утра следующего дня - ослабленный абсцессом организм брал своё.
Сейчас покушаем и к Лисбету - тянуть с операцией не нужно.
Я снова зашёл в комнату. Ёрочка, уже одетый в своё - в чём ушёл из дома, стоял рядом с кроватью и смотрел на меня.
- Давай в туалет - вижу же, что еле терпишь, - распорядился я.
Мальчишка пулей проскочил мимо меня. Вернулся. Дискомфорт в промежности стал меньше.
Я подошёл к нему, положил руку на плечо. Потом погладил по голове и чуть задержал руку на бледной щёчке. Мальчик прикрыл глаза от удовольствия, веря и не веря в происходящее. То, что вчера произошло - это когда он покинул опостылевший дом и ведомый кошкой оказался внизу, у моря, в Синем крейсе, а потом плакал на груди у незнакомого оме, казалось сном. А сейчас... Вот он, тот оме. Стоит и смотрит на него, Йорга. Гладит по голове. И так, вдруг, стало хорошо. Даже с папой так не было... Только бы потом... не стало хуже...
Ёрочка несмело подошёл ко мне ближе, вопросительно вскинул повлажневшие от эмоций глаза, как бы спрашивая - можно? Можно-можно. Подошёл ещё ближе и ткнулся головой мне в грудь. Жарко выдохнул и, медленно подняв руки, обнял меня. Шмыгнул носом. Ещё.
По тонкой ткани халата растеклось горячее мокрое пятно.
Ну. Ну. Что ты? Всё хорошо будет. Я обхватил руками тощее тельце. Плотнее прижал его голову к себе, гладя короткие мягкие волосы. Говорят, что по структуре волос можно характер определить. Мол, если жёсткие, то и характер такой, а если мягкие, то наоборот... У Ёрочки волосы мягкие...
- Отец твой, - начал я и тут же почувствовал как ребёнок напрягся в моих руках, - разрешение дал... На лечение твоё...
- Я... я не болен..., - выдавил он из себя.
Я молча вздохнул. Лисбет мне вчера рассказал, что тазово-прямокишечный абсцесс часто бывает бессимптомным, просто с некоторого времени человек чувствует слабость, бывают тупые боли в животе, впрочем, быстро проходящие, дискомфорт в области ануса, иногда выделения из прямой кишки, но с той жизнью, которую вёл Ёрочка, дискомфорт в области ануса ему был обеспечен постоянно и на этом фоне заметить, что с ним что-то не так, было сложно.
Ёрочка молча кивнул, так и не выпуская меня из объятий.
Эдак он и правда влюбится.
Когда мы спустились в кухню, Эльфи сморщился:
- Оме, ну, где вы ходите! Я только вас причёсывать собрался...
- Эльфи, наш гость хочет есть! А ты с причёсками пристаёшь, - сказал я, подталкивая к столу Ёрочку во все глаза таращившегося на покрытые мрамором стены кухни, начищенную латунную и медную посуду, висевшую по стенам и до блеска полированный стол, собранный из толстых деревянных плах. Это вот так знатные оме в Синем крейсе живут?
Вкуснейшая рисовая каша (Эльфи, смирившись с беременностью, с жаром неофита смог достичь небывалых высот в приготовлении каш) с подтаявшим кусочком сливочного масла в лунке в самой середине порции оказалась перед его носом. Следом, тарелка с яичницей и парой кусков жареного бекона, завлекательно запарила перед ним. Бутербродики с сыром и кружка какао дополнили картину простого, но сытного завтрака.
Оме сидел во главе стола, с аппетитом поглощал кашу, нахваливая сидевшего (!) по правую руку от него, черноволосого, короткостриженого беременного, но даже несмотря на это очень красивого омегу. И как это возможно - простолюдин за одним столом с дворянами!?
Напротив Ёрочки сидели двое детей-омег младше его. Судя по причёскам, тоже знатные. Один с диковинными бордовыми волосами, а второй блондин. Глядя на мальчика, перешёптывались, хихикали. Тот, что с бордовыми волосами завтракал, не снимая чёрных кожаных перчаток.
Оме, ловко орудуя ножом и вилкой, расправлялся с беконом, деланно сурово взглянув на шепчущихся вместо завтрака омежек, спросил:
- Аделька вчера из школы какие задания принёс?
Бордововолосый мальчик тут же затих и, глядя в тарелку с недоеденной кашей, сказал:
- Они диктант писали. А по арифметике - сложение простых дробей было.
- Диктант - это хорошо, - задумчиво произнёс оме ни к кому не обращаясь, - очень хорошо.
Тень тут же пробежала по лицу беременного омеги. Он негромко закашлялся, будто бы подавившись куском бутербродика.
Наконец, завтрак кончился. Ёрочка поднялся из-за стола с потяжелевшим животом. Оме, промокнув льняной салфеткой губы, сказал:
- Сиджи, Ют, помогите Эльфи прибраться тут... Я..., мы с Ёрочкой к оме Лисбету сейчас пойдём... По дому пробегитесь, посмотрите, где прибраться надо...
- Хорошо, оме..., - хором ответили дети.
- Эльфичка, солнце, отдыхай пока, - оме дотронулся до руки омеги-простолюдина, - Я вернусь - диктантом позанимаемся. Всех касается, - закончил оме.
Это... Тут, что, дворяне убираются? Странно.
После того как омега-простолюдин Эльфи причесал странного оме, причём, оме требовал, чтобы Эльфи "Вавилонов у него на голове не городил" они с оме-искусником странным образом скакнули куда-то вверх, к Серебряному крейсу, недалеко от дома отца - Ёрочка даже подумал, что его хотят вернуть родителям и всё сжалось у него внутри. Но нет.
Они оказались у чудесного двухэтажного дома, увитого цветущими буйным цветом лианами. Недлинная мощёная камнем дорожка вела от калитки. На пороге дома показался невысокий оме с пепельными волосами до лопаток. Ласково улыбаясь и щуря золотисто-ореховые глаза, пригласил их в дом. Как выяснилось это и был оме Лисбет - целитель о котором говорил оме.
- А вас ждал, оме Ульрих. Проходите, ваша светлость...
От улыбки оме Лисбета становилось легко-легко, так светло на душе. Ёрочка, не отрывая взгляда, смотрел на целителя и против его воли на его губах появилась улыбка. Дурацкая, наверное. Но сейчас он об этом не думал.
Н-но... Он сказал "ваша светлость"?
Это получается, оме у которого он завтракал, кто?
Одно из многого, что учат дети дворян - это как раз вот эти вот самые сословные границы. Кто кому сколько раз делает "ку". Кто "светлость", кто "сиятельство", кто "благородие". И это на самом деле важно - ошибки частенько смываются только кровью.
Ёрочка, как сын барона, имел право титуловаться "благородием". Он это помнил твёрдо.
"Светлости" - это герцоги. Владетельные государи. И ещё маркизы, те, кто на ступень ниже герцогов. В Лирнессе герцогов нет. Давненько никто из них сюда не заезжал.
Остаётся маркиз.
Помнится, однажды, отец за обедом рассказывал, что в Лирнесс прибыл маркиз Аранда - супруг покойного брата короля Тилории. Так это получается, что оме у которого, он, Ёрочка, сегодня ночевал и есть тот самый маркиз Аранда!
И родом этот маркиз из Великого герцогства Лоос-Корсварм. И это Великое герцогство давно захвачено Тилорией и поделено между преданными королю людьми - отец об этом долго тогда рассуждал. В своё время ему было завидно, что ему ничего не досталось от земель Великого герцогства. Но с учётом того, что произошло в Тилории, теперь это даже к лучшему. Так тогда говорил отец.
Так вот я у кого оказался! Ну, кошка! Ну, зараза такая! А ведь ещё и шёл за ней как дурак, слушался. Хотя, попробуй не послушаться. Заехала пару раз когтищами своими. Где-то на заднице даже царапины остались! Мол, глупый я, счастья своего не понимаю... Ага... Теперь вот у маркиза этого торчу... Сменял шило на мыло... Бежать надо! Вот оме отвернётся и смоюсь!
Эт-то что такое? Я повернулся, почувствовав бурю мыслей разразившуюся рядом со мной. О как! Ёрочка в очередной раз в раздрае! Я привлёк к себе голову мальчишки. Ткнувшись носом в макушку, вдохнул запах трав от мыла которым сам вчера мыл его голову. Ну, что такое? Ты чего?
Лисбет с улыбкой наблюдал за нами.
Я за руку потащил Ёрочку в смотровую. Усадил его на стул перед собой - давай рассказывай. Под моим воздействием он вывалил мне всё, до чего он догадался, всё, что его тяготило...
Вот так вот... Не оправдываю я свой титул в глазах сторонних наблюдателей. Не оправдываю.
- Скажи мне, друг ситный - кто я такой? - начал я выворачивать мозг ребёнку.
- Вы - маркиз Аранда, оме, - твёрдо ответил Ёрочка, сидя передо мной на стуле и скромно сложив ручки на коленях.
- А ещё кто?
Тот недоумённо пожал плечами, дескать, не знаю.
- А ещё я, друг мой, искусник...
- О!
- Да, искусник. И я тебе скажу, какого направления. Я менталист. Не слышал о таких?
Ёрочка отрицательно помотал головой. Он о таких искусниках не слышал никогда.
- Так вот, - продолжал я, - я, как менталист, очень тонко чувствую эмоции окружающих меня людей... И, видишь ли какое дело, мне очень неприятно, когда эти люди - те, что вокруг меня, испытывают негативные эмоции. Особенно, если эти эмоции направлены на меня. Я понятно говорю?
Ёрочка, как заворожённый, не отрывая от меня широко раскрытых глаз, кивнул головой.
- И поэтому, - говорил я, - мне приходится... общаться с близкими мне людьми так, чтобы они испытывали ко мне только положительные чувства. Скажи, тебе приходилось видеть, как прислуга в доме отца, ну... как бы это назвать? Не любит своего господина...
Ёрочка снова кивнул - конечно, он видел отношение прислуги к своему господину. Когда они думали, что их никто не видит... О! Там такое было... Отец был прижимист и частенько несправедлив к прислужникам... Ну, вот и...
- А в нашем доме мы все любим друг друга, - закончил я, - И именно потому, что я так отношусь к тем, кто рядом. Теперь тебе понятно? И доброе отношение к людям я всегда предпочту любому титулу... Со временем ты поймёшь, - я потрепал мальчика по голове.
Вот как? Оказывается титул не главное в жизни дворянина? Ёрочка застыл, размышляя. Но... с другой стороны. Вот отец. Он - дворянин, барон. И все в доме об этом знают. И относятся к нему соответственно. Но легче ли жить от этого в моей семье? Братец этот... папа Дагмар... отец... Ёрочку передёрнуло от воспоминаний.
- А теперь пойдём... Оме Лисбет посмотрит тебя. И всё расскажет, - я взял задумчивого мальчика за руку и повёл навстречу Лисбету, входившему в смотровую.
Ёрочка спит. Ему сделано промывание кишечника и желудка - зря я его завтраком кормил - это мне Лисбет высказал.
Лизелот уже давно приготовил стерильный стол и собрался ассистировать Лисбету на операции.
- Оме Лисбет, скажите, что вы собираетесь делать? - начал допытываться я у целителя.
- Вот смотрите, оме, - начал он пояснять план операции, - аноскопом расширяем анус, затем здесь и вот здесь, - Лисбет поводил пальцами над кожей живота Ёрочки, показывая, где именно, - вводим специальный краситель в полость абсцесса, смотрим, насколько он велик и куда тянется, потом иссекаем стенку кишки с внутренним отверстием и санируем полость абсцесса. После санации ушиваем слизистую кишки, а снаружи устанавливаем дренаж. В общих чертах так.
Сложно. Я бы не смог. А Лисбет может. Ну, что ж. Как говорили немцы - каждому своё. А тут тоже немцы. Правда, здесь они не осознают свою немецкость. Наверное, к лучшему.
- Хорошо, оме Лисбет, разрешение отца у вас есть, но... Я хотел бы попросить вас как можно подробнее зафиксировать состояние пациента на момент поступления к вам на лечение. Может быть, даже имеет смысл собрать консилиум для большей объективности. Это чтобы в будущем избежать обвинений... разных...
- Я постараюсь, оме Ульрих. А сейчас я прошу вас покинуть операционную, - Лисбет, одетый к операции, превратился в жёсткого профессионала.
Я оставил Ёрочку с целителем и его помощником.
Пойду я.
К Вивиану пойду. Гляну как он. Мы ведь его тогда так в лечебнице и оставили. Правда, его в процедурную перевели, как выздоравливающего. Вот и проверю, как он поправляется.
Вивиан разулыбался, узнав меня. Я присел на кушетку рядом с ним и он вцепился в меня, прильнул щекой к плечу, не желая отпускать. Санитары пояснили мне, что он начал хорошо есть. Ходит на прогулки по территории лечебницы, внимательно слушает, что ему говорят, но сам почему-то не говорит:
- Так это, ваша милость, всё понимает, даже книжка тут есть, читает, а говорить, не говорит.
- Ну, Виви, и почему же ты не говоришь? - задал я вопрос глядя в широко раскрытые голубые глаза омеги, - горлышко-то у нас в порядке. Ну-ка, дай-ка я гляну...
Вивиан поднял подбородок вверх, показывая нежную кожу шеи и горлышка. Вот сглотнул и горловой хрящик перекатился под нежной кожей. Я едва смог себя остановить, от того, чтобы не провести пальцами по шее омеги. Всё-таки красив, зараза такая.
Погоди, я сейчас...
Скакнув телепортом к двери смотровой, не входя, негромко стукнул, привлекая внимание оперирующего целителя:
- Оме Лисбет, Вивиан пошёл на поправку, но я хочу его понаблюдать. Вы позволите воспользоваться вашей палатой?
- Да-да, оме Ульрих. Пользуйтесь по своему усмотрению. Только одно место для нашего пациента оставьте..., - откликнулся из-за двери целитель и по чашке звякнул металл хирургического инструмента.
Я вернулся. Вивиан снова вцепился в меня и приник щекой к моему плечу.
- Любезный, - окликнул я санитара, - я забираю его...
- Так это, оме, распоряжение бы надо, - откликнулся крепкий альфа в годах в рубашке с подсученными рукавами и плотном фартуке.
- А сегодня чья курация?
- Оме Мици Лункона...
- Посиди, Вивочка, я сейчас, - встал я и вышел из процедурной искать Мици Лункона. Целители все друг друга знают и сослаться в разговоре на Лисбета, признавшего Вивиана выздоравливающим - раз плюнуть. А там, притащу его в палату к Лисбету и покопаюсь в голове омеги ещё раз. Всё-таки, что-то я сделал не так. Надо исправлять.
Оме Мици только, что завершил обход и перекладывал папки с делами пациентов лечебницы, делая в них какие-то пометки.
- Оме Мици Лункон?
Омега средних лет, старше Лисбета, вскинул голову от бумаг на столе:
- С кем имею честь, оме...
- Ульрих, оме Ульрих, - ответил я на его невысказанный вопрос, - мы с оме Лисбетом Бастхаймом недавно пробовали новую методику на здешнем пациенте. Вивиан Рупрехт его зовут...
- Сейчас посмотрю..., - целитель взялся перебирать папки пациентов, - вот есть..., - он раскрыл картонную обложку с веревочными завязками, - хм, оме Лисбет смотрел... потом... хм, интересно... Да, оме вам удалось совершить невероятное... Скажите как? - целитель вскинул на меня лицо.
- Ну, оме, - я развёл руки от неожиданности, - я... менталист...
Почему-то я не счёл для себя возможным скрывать свою специализацию искусника.
- А... Но как же...
- Да, оме, так бывает. Я искусник-менталист...
Целитель, наконец, смог сдержать своё удивление.
- Так вы, оме, говорите Виван Рупрехт? - Мици вернулся к документам.
- Да...
- Ну, признаки ремиссии у него есть...
- Именно. И мы с оме Лисбетом Бастхаймом решили, что в случае господина Рупрехта возможно амбулаторное лечение...
-Как вы сказали? Амбулаторное? Ходить, значит...
- Да, больной сможет приходить к оме Лисбету или ко мне. Навыки самообслуживания у него восстановились, так, что...
- Да-да, оме, я понял... И всё же это удивительно... Отсюда с самого создания лечебницы был только один путь... И вот... Да, я выпишу Вивиана. Но, оме, я буду вынужден указать, что выписка произошла под ответственность Лисбета Бастхайма и вашу. Кстати, как вас указать в выписном эпикризе?
Я назвался и по мере перечисления имён и титула глаза оме Мици становились больше и больше.
- Но, оме... зачем вам всё это? - не понял он меня.
- Что именно, оме?
- Психически больные люди... и вот это всё...
- А вам, оме, зачем? Вы же тоже здесь находитесь?
- Я - другое дело. Я - целитель и обязан тут быть, оме.
- А вы представьте, оме, что я тоже целитель. Только специализированный. Вот как раз по таким больным. Нет?
- Специализированный? Хм... Ну, может быть... Но вы ведь не учились на целителя, оме.
- И что? Вот вы, оме, учились. И? Скольким здешним обитателям вы можете помочь?