- Вы ищите моё сердце, дорогая? Что - не стучит? Чёрт возьми, где же я его позабыл? У Кара-Дага, ласковых синих волн? Смеётесь, я так давно уже там не был. Значит, это было у большого сибирского озера. Там такие места, что только и гляди, чтобы не потерять своё сердце. А оно такое домашнее и городское... Ну-ка, приложите ваше ушко. Опять не стучит? Может быть, испугалось чего-нибудь? Оно такое... Послушайте ещё повнимательней... Опять нет? Вот ведь оно какое... О, бросьте! Я вспомнил: моё сердце в дюнах. В дюнах у северного моря... Как я его там оставил? Думаете, всё было так просто... Оно там разлеглось, хотя било трудно понять, что оно в дюнах нашло. Ну, невозможно было вытащить его из этих груд песка и зарослей губой. Губоя? Трава, которая служит для укрепления дюн, песчаная осока. Будто жалко, если этот песок, сгодившийся бы на прекрасный цемент, вдруг разнесло бы ветром... Так вот, оно лежало на песке и, по-моему, напялило на себя какой-то свитер. Ветер свистел, явно целясь своими ледяными струями по моему сердцу, да ещё стал накрапывать отвратительный дождик. Я побежал в ближайшее кафе - за дюнами их настроили порядочно, - чтобы согреться... О, вы такая догадливая... У меня в кармане был билет на поезд, вложенный в паспорт, и бумажник, так что я считал, что всё мне необходимое - при мне. Но уж вы мне поверьте: я постоянно помнил и моём сердце, что осталось в дюнах. И что оно там нашло? Выглянешь из-за этих дюн - море серое, грозное... угрожающее, я бы сказал, всё в водяной пыли; волны не ласкают - жалят! Какой там загар - одна синева от холода... Так что ж вы думаете? Выхожу снова на дюны, ищу, беспокоюсь, а оно ещё ближе к морю перебралось, свитером укрылось и - лежит! Прилёг и я, покрутился, отлежал один бок, застудил другой, гляжу на сердце выжидательно: когда же ему надоест? А оно - сердце - в воду смотрит, в холод этот, будто увидело там сказочную страну. Волны хмурые, хлёсткие, как я вам уже и описал; небо с морем, вроде бы, заодно - не любят таких, что плавки надели, а сердце в дюнах оставили. А что вы хотите: как говорят, сердцу не прикажешь. Ты там, а оно здесь, ты ему пригрозишь, а оно смеётся: знает, животворящий кусок мяса, что без него не обойтись, хотя многие пытаются...
Вы не поверите, все говорят: дюны, дюны... Песок да песок, и еще с колючими ветками от сосен, что мрачно стоят стеною за этими дюнами. Мхи, лишайники - странный, я бы сказал, уют. Это вам не пальмы, не гостеприимный крымский кустарничек, в котором так приятно прижаться друг к другу разогретыми пышущим южным светилом телами, не галька, отшлифованная ласковыми синими волнами и впитавшая тепло крымского солнышка...
Так что было дальше? Оно лежит себе, а я думаю, что и я - парень что надо. Хоть и без сердца. Набрал в грудь побольше воздуху, заполнил пустоту слева, иду в море с весельем и отвагой, залезаю в эти волны. Они меня, словно собаки, чуют, скалятся на меня белыми гребнями, исходят бешеной пеною, цапают за ноги, толкают в грудь обратно. Я с песней - вперёд. Они со свистом - назад. Меня - назад. Сами-то плещутся, шумят, резвятся, но - в компанию не берут. И вдруг чувствую - моё сердце со мной! Сзади, видимо, подобралось. Ныряю - ничего. На спину лёг - прекрасно. Держит меня сердце на море как спасательный жилет или пузырь какой. Вот ведь как полезно иногда сердце иметь. Это я так, к слову... Что же я - бессердечный? У меня!.. А, чёрт, моё сердце пока ещё в дюнах. Но, милая, ей-Богу, найду, запрос пошлю. Формальности всякие, конечно досадно. В конце концов, ведь сердце - не паспорт, это с тем одни неприятности при утере... Так продолжаю. Вылезаю из моря довольный собой и примирением с беспокойным моим сердцем. Я? Нет, я вполне спокойный... Опять ветер на меня набросился, но, думаю, с сердцем не пропадешь - поддержит, заступится, раз у него со стихиями отношения лучше. А ветер наяривает - мочи нет. Где же оно, сердце это, почему не со мной, почему, видимо, сзади еле тащится? Щупаю грудь, оглядываюсь: пропала... пропало... пропал!
Сердце моё в море уплыло. Гуляет там по волнам, а они - ох, холодющие. Но сердцу, по всему видно, нравится. Ну, говорю себе, чёрт с тобой. Хватит с этими сердечным? капризами возиться, а то так и пожить, как люди, не успеешь. Паспорт и билет со мной бумажник тоже. Не будь их - вот бы была пропажа, каждый бы заметил. Но нет - они ее мной, у сердца их держу, грею, ощупываю, чтоб не потерять. То есть, не у сердца, сердце в море, а там, где его место, на его месте. А что ещё серьёзному человеку теперь нужно? А сердце... что же тут поделаешь, если сердце моё такое бестолковое.
Обсох я, оделся, с пляжа - долой, а сердце мне вдогонку что-то кричит жалостное и призывное. Естественно, я - парень гордый, внимания на сердце - нуль, направляюсь в кафе, которых, как я сказал, много за дюнами понастроили. Ликёр, кофеёк... Господь с тобой, дорогая, какое пьянство! По чуть-чуть, после купания. Что - вчера?! Так то вчера... Виноват и каюсь. Сердце не выдержит? Так его же нет - оно в дюнах! В дюнах...
Так и уехал я тогда без сердца... Я бездушный? Да я вечность ждал его в вокзальном буфете. Да, честное тебе слово, глядел во все глаза: где моё сердце, наконец? Никакой от него пунктуальности не дождался, а поезд по расписанию уходил. Я, кстати, люблю, чтобы - порядок и по расписанию... А из-за сердца чуть было не опоздал. Кто тебе сказал, что я там сердцем прирос? Да я весь с тобою - здесь! Правда, за исключением сердца. Ну, на что оно тебе? Пусть пока там отдыхает...
Сердце лежало в дюнах, и ветер свистел, и волны сердито шумели. Неужто не любят они меня, подумало сердце. А ведь я так люблю их... Но ветер, повозившись в ветвях сосен и поворошив песок, приблизился снова к сердцу и дыхнул на него хвойным теплом, которое редко кто в нём почувствует, да и не каждому далеко он его отдаёт. И сердце медленно двинулось с дюн к границе моря, которую ветер перелетал так легко, и волны пригласили сердце поиграть с ними. Оно было одно - без плоти, ей надоевшей, капризной, порочной, скучной, нервной и пьяной, тянувшей сердце туда, где ему не находилось места, пытавшейся липким и сладким говорком склонить сердце на то, что всегда было ему противно и заставляло его лгать.
Впереди было - море! Столько претерпевшее от людей и от их злой плоти и деяний, оно, как и много тысяч лет назад, деловито набегало на берег, породивший мелкий мусор и мысли, и с достоинством отступало, равнодушно оставляя сухопутному миру не нужную великим водам добычу. Море могло стать и стало союзником сердца. Оно приняло его, чистое и бесплотное, и утопило в себе без всякого опасения, так как дышало холодом, солью и уверенностью, пережив взрывы и падения страстей и оставшись могильщиком тех, кто вышел из моря, и теперь боится его гнева, придумывая множество бесполезных спасательных средств. А море умело гневаться, море копило свой гнев, хотя выражало его всё реже, всё яснее видя, что человеческому мусору суждено быть поглощенным совсем другим морем - морем грехов людских. Но сердце чувствовало, что великая стихия должна простить его и принять. Поэтому оно ушло в море, где долго блуждало среди тёмно-синей тьмы и туманных загадочных огней, а к вечеру снова вернулось в дюны, чтобы не обагрить себя вечной кровью заката. И, подперев подбородок воображаемой плоти призрачной ладонью, стало глядеть в темнеющую даль, пытаясь разглядеть там то, что ждёт любое сердце, в любом уголке земли, но особенно - в дюнах, в виду моря.
На покрытом тьмою горизонте мелькали голубые зарницы, предвещая приход того, чего так ждало сердце. И вдруг белое сияние встало из моря, полностью затмив прожектора берега, суетливо шарившие по дерзкой и непокорной глади уставших волн в поисках мелких, человеческих угроз, которые люди любят создавать друг другу. И усталые, но не надломившиеся волны методично прорезали пучки человеческого света, ликуя перед дивным сиянием света мира.
Оно росло, оттесняя тьму, идущую с востока, - и ослепительная звезда вознеслась над затаившим дыхание миром. Стало легко и тихо; легкость и тишина придавили бестолковые шумы суши, испустила дух назойливая сутолока побережий, огни их потускнели или совсем исчезли с приходом сна - какое им дело до звезды. И в этой идеальной тишине зазвенел голос с моря:
"Salve maris Stella..."*
Звезда колыхалась над дюнами, посылая им вниз свои серебряные лучи. Серебром покрылись стебли губой, мхи и лишайники превратились в серебряную чеканку, заискрились драгоценной белизной пучки аммодении, цветы качима брызнули во все стороны фонтанчиками из снежного металла, и зажегся сапфиром приморский синеголовник, царственно оделяя своим волшебным светом скромную овсяницу и песколюб. Ползучая ива настойчиво протягивалась к великой звезде, чтобы тоже получить хоть частицу этого сверкающего великолепия, и была щедро полита снежной белизной, которая побежала по песку к дюнам огненными ручьями.
И сердце веселилось, праздновало сердце. Оно тоже покрылось серебряной кольчугой, которая звенела при столкновении с сосновыми ветками или губоей. Налетевший взволнованный ветер вдохновенно пробежал молоточком по звонким стебелькам дюнных трав, и это были первые аккорды ночного хорала. Ветер еще раз взмахнул своими крылами - великий дирижёр, - и дюны запели. И вместе с ними пело сердце.
Так и прожило сердце в дюнах всю ветреную и штормовую осень; стебли губой укрывали его от изменчивых в своих настроениях ветров, мхи по ту сторону дюн служили ему тёплой постелью. Пришла ясная и тихая зима с бездонно-синими днями и ярким солнцем, безмятежным, улыбчивым морем, положившим свою уставшую за прошедший год голову на ладони мелкой ряби волн и дремлющим в солнечных лучах.
Спрятавшись за дюной, сердце смотрела, как Неринга насыпала песчаную тропинку, чтобы добраться до прекрасного Наглиса, грезившего битвами. И, наконец, разразились кровавые сечи, которых жаждал герой, презревший тихие радости любви, и уже Брукшва воздвигает ему могильник, а вслед за ней по сыпучему склону ползёт губоя, торопясь украсить новую великую дюну. Другая же жена рыцаря, тайком от первой, сажает на вершине погребальной дюны семь сосен.
Сердце наполняется теплотой, пунцовеет на желтизне песка и зелени трав, которые в этом году не удушил в сладких объятьях снег. Лишь изредка выпадает легкий снежный пух и укрывает сердце тонким несмертельным покровом.
А в один из погожих дней ранней весною солнце ударило в холодную синь моря сверкающим копьем, и на горизонте всплыл остров с золотым замком. Чистый звук клавесина наполнил голубой мир и заставил затрепетать сердце. Оно долго лежало на самой высокой дюне и смотрело на замок, пока он не растаял, оставив после себя легкое золотое облачко.
Ленивый запрос о пропавшем сердце наконец приполз на побережье из необъятных просторов раскинувшейся на востоке суши. Но спасательные станции побоялись ответственности и столь странных обстоятельств утраты важной части человеческого тела и не подтвердили уход в море и исчезновение там какого-либо живого элемента. Жизнь продолжалась и продолжалась, если не судить строго, пока недурно. Поэтому на запрос о пропаже даже не ответили, решив считать его послеотпускной шуткой сомнительного вкуса.
- Бумага с ответом куда-то пропала, дорогая. Или её вообще не было... Ты права, это было не лучшей и, к тому же, компрометирующей выходкой. Чёрт с ним, с этим сердцем, только зря привлекли внимание. Впрочем, скорее всего не заметят. Сердце - да ещё внутри. У нас есть всё, чтобы обойтись без него. Вот моя диссертация, а вот мой паспорт, где нужная тебе страничка - идеальной чистоты и совершенной пустоты. Ах, ты говоришь, что, всё-таки, надо было бы... Люди скажут, времена меняются. Ох, эти люди, эти перемены... Наверное, сердце из моря снова вернулось в дюны. Ведь ему так там понравилось. Кроме того, снова в море можно уйти только из дюн. Мы побродим вместе по их застывшим волнам, вверху - струи ветров, внизу - голос моря... поищем. Только не споткнись о прутья плетеных квадратов, вцепившихся в песок и отстаивающих его у ветра и вод - очевидно, он им дорог... Я чувствую сердцем, да, да - сердцем, что моё сердце - там, и мы его отыщем. И, может быть, сердце и плоть воссоединятся.
- Ты говоришь, что я плачу? Ещё чего! Не надо зажигать свет, мы должны доверять друг другу. Я не хочу поверить тебе свои мысли и чувства? А ведь верно... Милая, здесь бы надо спросить сердце, но оно всё ещё не здесь, а в дюнах. А иногда мне кажется, что оно похоронено в мёрзлом песке, ибо так часто слева, в груди, холодно, холодно, холодно...
Да, видно, я нечаянно всплакнул, рассентиментальничавшись, но ведь, если разобраться, я остался совсем один. Я один потому, что моё сердце в дюнах.