Аннотация: То, с чего Абсолютная Судьба начиналась. Не окочено, ничего практически нет от сегодняшнего текста, очень сыро, но ностальгия...
Взмах клинка, сверкание лезвия в свете яркого осеннего солнца. Легкая тень сомнения на лице противника. Катана рассекает воздух, точно и легко распарывая рукав его рубашки и слегка царапая кожу его руки. Победоносные искорки в темных глазах.
- Я побил тебя, Синомия-сан, - сказал парень строго, но с непреложной насмешкой, кланяясь и убирая катану в ножны. - Я лучше, чем ты.
- Temee... - сквозь зубы прорычал побежденный, даже не стараясь соблюсти вежливость, которую прививали всем ученикам лучшей школы боевых искусств в Токио.
Вокруг него собрались другие ученики, вместе с которыми Синомия спешил домой, когда на их пути встал этот известный во всей округе отморозок с катаной... Не ответить на вызов было невозможно - это противоречило и знаменитой самурайской чести и нраву самого лучшего ученика. Он много слышал об этом парне - все говорили, что он хорошо владеет мечом, но никто никогда не упоминал, что настолько.
Синомия невольно восхитился - такой грации и точности движений он не видел порой даже у своего сэнсэя. Парень, что бросил ему вызов был молод и очень отчаян. В бою он полностью отдавал свое тело на милость клинка, даже не задумываясь о том, зачем он это делает.
Парень закурил. Синомия еще раз невольно удивился - какой мечник будет курить?.. Ах да, он много слышал об этом парне: он был тем, кто нарушал вообще все возможные правила и своим курением, и тем, что не пренебрегал алкоголем и случайными связями... Отрывался по полной программе, не запрещая себе ничего, как всегда приходилось делать Синомии, чтобы достичь того, чего он достиг.
Разве же звание лучшего ученика во всем Токио можно променять на свободную жизнь, полную условностей?
Синомия не променял, но сейчас немного завидовал своему победителю.
Длинные волосы того свободно трепал ветер, и в лучах этого солнца они были того необычного очень неяпонского оттенка: коричневые, темные, с отливом темного рубина. Он надел темные очки, выкидывая окурок в ближайшую мусорку, показывая, что он более не намерен терять время на примолкшую толпу учеников.
Внешне он был гораздо старше Синомии, но все прекрасно знали, что он все еще учится в старших классах, где, кстати говоря, является чуть ли не лучшим учеником. Синомия невесело подумал, что парень, ведущий настолько двойную жизнь наверняка является довольно счастливым.
- Эй, Усудзуми-сенпай! - В конце аллеи, где и произошла вся стычка стоял мальчишка лет пятнадцати, интенсивно махавший рукой. Парень, побивший Синомию, едва видимо вздохнул и вытащил из кармана тонкую резинку для волос, тут же собрав их в хвост, доходивший почти до лопаток.
- Чего тебе, Такамура? - Грубо поинтересовался он, одновременно смотря на Синомию с выражением "А не пойти бы тебе подальше", потом обратился ко всей компании учеников, уже откровенно мявшихся на своих местах. - Ja ne.
И он спокойной и мрачной фигурой стал удаляться по направлению к подошедшему мальчику, которого сам назвал Такамурой. Но, достигнув мальчика, даже не взглянул на него, просто сразу прошел мимо, сворачивая из поля зрения Синомии со товарищи. Последний вздохнул, расправляя спину и аккуратно осматривая царапину. Края филигранно вычерченной линии стали расходиться, кровь пропитала рукав.
- Ну, ты у меня еще получишь! - Пообещал гневным шепотом Синомия, гордо поднимая голову и устремляясь в противоположную сторону.
- Усудзуми-сенпай! - Такамура едва поспевал за своим кумиром, который, казалось бы, даже не замечал мальчишку, только шел вперед, сбивая с ног нерасторопных прохожих, спеша куда-то, только к себе известной цели.
- Чего тебе, Такамура?! - Полувопросительно спросил Усудзуми, резко остановившись и повернувшись на каблуках так, что Такамура чуть было не врезался в него. - Я, кажется, уже сказал, что слушаю тебя.
Такамура смутился. Он никогда не думал, что Усудзуми может так резко менять свои настроения по отношению к младшему ученику. Но он уже почти перестал удивляться резким переменам в настроении сенпая, это как раз и было его отличительной чертой: он был то самым лучшим и дисциплинированным, то был замечен в разных подозрительных мероприятиях, в которые лучше было никогда не влезать.
Но Такамура уже давно понял, что Усудзуми ничего не боялся. Сенпай был настолько непонятным и загадочным, что мальчишку магнитом своего любопытства тянуло к нему. Не потому, что у Усудзуми была такая интересная жизнь, нет. Просто он казался младшему таким великолепным! Он видел уверенность сенпая, его непосредственность и независимость, и Такамура сам хотел стать таким.
У Такамуры была неинтересная жизнь. Обычный отец, обычная мать, обычный младший брат, которому фактически и уделялось все внимание в семье, повторяющиеся дни - как будто под копирку проходящие чередой мимо. А у сенпая была другая жизнь. Интересная и насыщенная. Даже то мастерство, с которым сенпай обращался с катаной, поражало всех.
- Я... я просто хотел передать, что Хотару-сан просил меня найти вас и передать, что он хотел бы с вами поговорить, - немного смущенно, но быстро проговорил Такамура, ожидая реакции Усудзуми.
Парень вместо ответа процедил на выдохе уже традиционное "Chi!", после чего, молча поспешил в сторону школы. Такамура поспешил следом, стараясь не отставать. Ему и самому было интересно, почему это директор школы решил вызвать сенпая - учился тот превосходно, а последние контрольные написал лучше всех. Это не могло быть что-то простое, как показалось младшему ученику.
Быстрым темпом оба преодолели пять кварталов, оказавшись у ограды школы - самой обычной японской общеобразовательной школы, трехэтажное несколько корпусное здание из белого камня. Около ворот Усудзуми раздраженно сплюнул, выразительно посмотрев на катану в своих руках. Директор прекрасно знал, что его ученик не занимается в школе боевых искусств, поэтому он не поймет явления своего лучше-худшего ученика в таком виде...
И впрямь, Такамура заметил, что короткая кожаная куртка, надетая поверх выправленной из брюк сорочки на Усудзуми, была не только в пыли, но еще и разрезана некоторых местах - точно как разрезы от меча. На руках сенпая, помимо обычных продолговатых, но почти незаметных шрамов, были еще и совершенно свежие царапины. Брюки тоже были в пыли, на манжете шелковой сорочки явно виднелась прожженная дырочка.
Эта небрежность тоже была фирменной для Усудзуми. Он никогда не стремился быть как все, но никогда и не стремился быть вне общего круга. Он стремился к свободе и получать то, что он хотел. А как это выглядело со стороны, его мало волновало на самом деле. Такамуре эта черта сенпая тоже нравилась.
И, стоило признать, что Усудзуми с легкостью получал все, чего он хотел, хотя, наверное, так только было со стороны - Такамура точно не знал. Он мог судить только по тому, что он видел. На Усудзуми всегда вешались девчонки - начиная с учениц четырнадцатилетнего возраста и заканчивая выпускницами. Впрочем, вполне возможно, что и более старшие девушки обращали на него внимание: выглядел он потрясающе и гораздо старше своих лет.
Усудзуми почти всегда добивался блестящих результатов в учебе - не только потому, что действительно все знал, но и потому что умел расположить к себе учителя, не прибегая ни к каким особым мерам. Просто потому, что сенпай был таким. А еще, Усудзуми редко уступал перед трудностями. Ему было гораздо легче пойти напролом, чем отступить. Это было, наверное, такой же частью его натуры, как и его непременная ухмылка.
Такамура почти никогда не задумывался, почему сенпай так легко преображался. В пределах школы он всегда выглядел строго и собранно, волосы никогда не распущены, очки прикрывают скучающий взгляд. А когда Такамура видел Усудзуми на улице, то иногда даже не узнавал: распущенные локоны очень необычного, неяпонского оттенка, некая развязность в жестах и словах.
Сенпай направился вглубь школы, по лестнице поднимаясь к кабинету директора. Такамура смотрел ему вслед.
Директор Хотару Самедзима был неприветливым седым человеком лет пятидесяти, всегда застегнутым на все пуговицы. Он не был строг с преподавательским составом или учениками, но его все негласно побаивались. Все, кроме этого наглеца Усудзуми! - подумал Хотару.
Усудзуми Кагецуя был общественной головной болью. И это было всем известно. Он превосходно учился, когда не грубил учителям. Хотя нет, даже когда грубил - у него всегда были превосходные баллы. Но Хотару раздражало то, что Усудзуми так откровенно пользуется своим то ли природным обаянием, что было весьма сомнительно, учитывая то, насколько мрачной личностью на самом деле был этот парень, то ли элементарными знаниями добиваясь расположения учителей.
Во второе Хотару тоже почти не верил, прекрасно зная то, какой второй образ жизни есть у Усудзуми. Директор видел, как он пил вермут прямо из горлышка, видел, какие отношения он водит с девушками и с разными подозрительными личностями, возможно, он даже принимает наркотики, как считал Хотару. Во многом он ошибался, но сам этого не знал.
И вот сейчас, когда его ученик в не самом лучшем своем виде появился на пороге его кабинета, с каким-то чуть похабным скрипом захлопывая за собой дверь и возвещая своим не по возрасту глубоким голосом, что "Усудзуми Кагецуя по вашему распоряжению прибыл". В его голосе издевки и уважения было поровну. Хотару чуть было не накричал на нерадивого ученика, но тут же одернул себя, вспомнив повод, по которому ему пришлось вызвать Усудзуми.
- Усудзуми, я хотел с вами поговорить. Это очень важно. Это касается вашей матери, - с тяжелым вздохом начал директор, стараясь не смотреть на холод, застывший в глазах ученика, который к тому времени уже снял темные очки.
- O-Kaasan ga? - Переспросил Усудзуми. Каким бы бессердечным он не казался, его мать была для него дорога.
- Hai. Я хотел сказать... мне недавно позвонили. Усудзуми! Ты меня слушаешь? - Не выдержал блуждающего взгляда своего ученика, в чьих руках скромно примостилась катана. На нее директор Хотару даже не сразу обратил внимание.
- Слушаю.
- Мне недавно позвонили. Твоя мать умерла. O-kyami moshiagemasu, - почтительно склонил голову Хотару, понимая, что Усудзуми, сколь бы непробиваемым он не был, не мог не отреагировать на подобную весть.
- Nani? O-Kaasan... - Протянул Усудзуми, уставившись в одну точку. - Arigato gozaimasu, мне нужно идти.
- Подожди... ты не хочешь узнать, почему это произошло? Или хотя бы... где она? - Попытался корректно остановить его директор.
- А... да, наверное. Я зайду завтра, - отсутствующе произнес Усудзуми, тенью выскользнув из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.
Хотару сочувственно посмотрел вслед парню. Он никогда не ожидал увидеть Усудзуми столь растерянным. Никогда не ожидал и никогда не видел. Директор опустился в кресло, стараясь выкинуть из головы мысли о бедном ученике и его дальнейшей судьбе.
Он прекрасно знал, что Усудзуми всю свою жизнь ни разу не видел отца, даже не спрашивал никогда о нем, об этом рассказывала директору еще его мать, потрясающей красоты женщина, долго воспитывавшая сына в одиночестве, но совершенно по этому поводу вроде и не переживавшая. В конце концов, ее сын был воспитан самым настоящим мужчиной.
Когда Такамура шел обратно домой из школы, так и не дождавшись сенпая, а, вернее, и не ждав его, мальчишку чуть не сбил черный угаран, в котором он узнал Усудзуми. Тот был черен, как сама смерть, на лице не читалась ни одна эмоция, он не обращал внимания ни на что. Такамура удивился, однако не мог выдавить под грозным и ненавидящим взором сенпая и слова.
Усудзуми резко содрал с волос резинку, распуская их на волю, вновь надевая очки и перехватывая катану другой рукой, чуть меняя выражение лица. Такамура удивленно посмотрел сенпаю вслед, но так ничего и не спросив, пошел домой, где его ждали горы невымытой посуды, такие же горы невыполненного домашнего задания и вообще все то, что повторялось в его жизни изо дня в день.
Удаляющаяся фигура Усудзуми лишь усиливала в Такамуре ощущение собственной неполноценности.
В ту ночь Усудзуми лежал на диване в гостиной и пил любимый вермут из горла, выкуривая одну за одной, даже не удосужившись при входе снять обувь и куртку. Он смотрел в потолок, изредка потягиваясь за зажигалкой к столику.
Дом был пуст, это нервировало его. Конечно же, он часто грубил матери, заявляя, что это место не является его домом, что он волен делать все, что захочет, но все же она была единственным человеком на свете, которому Усудзуми был не безразличен. Который заботился об Усудзуми несмотря на то, что парень был далеко не образцом.
Все последние лет пять он пил, курил, матерился, дрался, спал с кем попало, достигал недостижимых высот в учебе и занятиях с катаной, но она не переставала любить его. Он редко даже ночевал дома в последнее время. Все таскался по разным сомнительным местам, даже удивительно, что не подхватил никакой болезни.
В любом случае, он был уверен, что он бы не прожил столько, чтобы подохнуть от чего-то подобного.
Он смотрел на себя в зеркало часто, но все чаще он не узнавал себя в этой зеркальной поверхности. На него смотрел чертовски привлекательный парень, с прекрасной фигурой, слишком длинными для парня волосами, красивыми глазами и с потрясающим характером - упорным, но неприступным.
А теперь его покинула мать. Наверное, если бы он не любил ее в ответ, то первым его чувством стало бы облегчение. Но он любил. Даже не так - его чувство было где-то на уровне подсознания, даже не пробивавшееся обычно.
В конце концов, она была той, кто его воспитала. Усудзуми не знал своего отца и, откровенно говоря, даже не хотел знать. Ему и так не пыльно было, он вполне научился жить самостоятельно. Он ведь даже фамилию носил своей матери. Ее звали Усудзуми Минако.
Он повернулся на диване на бок, свесив руку так, чтобы кончиками пальцев касаться ковра. Ворс покрытия был реален, и это потрясающе успокаивало его. Он пил, но не пьянел. Это была именно та особенность его организма, которую он то благодарил, то ненавидел. Сейчас - ненавидел. Сейчас ему хотелось забыться.
Уснул он только за несколько минут до рассвета, когда бутыль опустела, а воздух был настолько сгущен сигаретным дымом, что дышать было просто нечем. Впервые ему вообще не хотелось просыпаться.
Но когда часы в гостиной послушно отбили девять утра, его глаза все равно открылись и уставились в потолок. Предстояло улаживать все официальные дела, связанные с погребением... завещанием.
Усудзуми встал с дивана, чуть пошатываясь, перебрался в ванную, чтобы посмотреть, во что он превратился всего за одну ночь бессовестного пьянства. В зеркале на него посмотрел некто с красными глазами, растрепанными сальными волосами и неаккуратной щетиной - он сам не заметил, как в его привычку вошло ежедневное бритье так рано. Почти все списывали это на слишком раннее развитие организма.
Да уж, - только и усмехался Усудзуми.
Приведя себя в порядок, сменив одежду, он открыл все окна в доме, чтобы немного выветрить следы вчерашнего срыва, одновременно с тем собирая все документы, которые могли бы потребоваться для процедур у нотариуса. Усудзуми прекрасно знал, что его мать написала завещание, правда условий его он никогда в глаза не видел.
Первым делом Усудзуми позвонил директору Хотару и извинился за вчерашнее не очень тактичное поведение. На это Хотару тут же оборвал ученика, сказав, что все это вполне понятно и простительно. Затем он сказал, в каком морге Усудзуми может забрать тело для погребения. Также директор сделал небывалую милость: он разрешил Усудзуми в течение недели не посещать занятия, чтобы он смог спокойно уладить все дела.
Про себя на последнее предложение Кагецуя усмехнулся, потому что точно знал, что уладив все дела за один или два дня, все остальное время он будет топить свои чувства в алкоголе, драках, которые вполне могут закончится арестом - не понятно, как его до сих пор не ловили с катаной на месте, - и вообще неизвестно чем он будет это время заниматься.
Поблагодарив директора за заботу и повесив трубку, Усудзуми прихватил с вешалки в коридоре куртку, на полочке ключи и вышел из дома, направляясь к нотариусу.
Господин Морияма работал нотариусом вот уже восемнадцать лет. Его контора была довольно известной и многопрофильной: одни специалисты трудились над решением имущественных споров, другие разбирали дела, попахивавшие криминалом, а сам Морияма специализировался на завещаниях. Не то, чтобы ему нравилось все это, но именно это он умел лучше всего.
Когда прошлым вечером ему позвонили из одного из городских моргов, он был настолько рассеян, что даже сразу не понял, о какой такой Усудзуми Минако идет речь. Но потом, он был поражен. Усудзуми Минако была его самой любимой клиенткой скорее даже потому, что всегда эта женщина была очень вежлива и красива, у нее была настоящая внутренняя сила, которой могли похвастаться очень немногие японки.
Усудзуми-сан приходилось доказывать свою силу все время. Во-первых, она была очень молода, когда родила сына. Во-вторых, она была не замужем, что, конечно же, не было веским поводом для современного общества не принимать ее, но она сталкивалась или с излишней жалостью, или с излишним презрением. В-третьих, отец ее ребенка не был японцем, или, только наполовину - Морияма этого точно не знал, в любом случае, учитывая то, что Япония национально не любит иностранцев...
Короче говоря, жизнь у нее была не самая легкая. Не смотря на это, она имела деньги. Часть досталась ей в наследство от собственных родителей, часть она заработала, играя через подставное лицо на бирже. Собственный дом был не таким уж и большим, но был собственным - это тоже о многом говорило.
В остальном Усудзуми-сан была весьма строгой, а что касалось воспитания сына - тем более. Но, насколько знал Морияма, ее сын, кажется, его имя было Кагецуя, вырос, мягко говоря, проблемным парнем. Он почти не поддавался воспитанию, жаловалась когда-то Усудзуми-сан.
Однако, это не помешало ей написать завещание полностью в пользу сына. Впрочем, в пользу кого было ей еще писать эту бумагу? Других родственников у нее не наблюдалось.
В кабинет Мориямы постучала секретарша, тоненьким голоском возвестившая, что прибыл Усудзуми Кагецуя, по вопросам завещания. Морияма скривил лицо, глянул на часы и попросил того войти.
Первый же взгляд, брошенный по парню вскользь, заставил Морияму не поверить своим глазам. Стоящему у двери никак не могло быть только семнадцать с половиной: выглядел он на все двадцать, если не больше, а серьезно-скорбное выражение на его лице делало его внешность более... умудренной жизненным опытом, наверное, так правильней.
- Усудзуми-сан, присаживайтесь. Примите мои соболезнования, - начал Морияма так, как обычно начинал любой разговор с теми, кто приходил по вопросам наследства.
- Ближе к делу, - грубо оборвал его Усудзуми. - Я пришел сюда уладить все формальности, а не выслушивать ваше фальшивое сочувствие.
- Если вы настаиваете... - Морияма порылся в ящике стола, куда еще утром переложил завещание. - Вот, вы можете ознакомиться. Если хотите, я вам расскажу.
Усудзуми кивнул.
- Итак, если опустить формальности, то ваша мать завещала свою кремацию, после чего вам следует развеять пепел над водой. В остальном, вам завещано все ее имущество: дом, счет в банке... Есть только одно но.
- Какое же?
- Прежде чем вы вступите в права наследства, то есть достигнете восемнадцатилетнего возраста, ваша мать пожелала... чтобы вы познакомились с вашим отцом.
После этих слов Мориямы в кабинете как будто бы стало темнее и холоднее. Усудзуми нахмурился, перебирая в руках резинку для волос. Настолько естественен был этот его жест, что нотариус было подумал, что все в порядке.
- И... кто же мой отец? - Спросил после долгого молчания Усудзуми.
- Простите? А... Мне бы не очень хотелось вас разочаровывать, но вчера я позвонил ему... он умер три года назад от раковой опухоли, - Морияма вздохнул. Парень пробежал по кабинету равнодушным взглядом, после чего нотариус продолжил. - Его семья сейчас живет в Иокогаме.
- Семья? - Выгнул бровь Усудзуми. Морияма мог представить, как парень относится к биологическому родителю.
- Я связался с ними вчерашним вечером, - сказал нотариус, тут же вспомнив еще одну подробность вчерашнего разговора с господином Мураками. - Его сын попросил у меня ваш номер телефона, он хотел выразить вам соболезнования.
- Надеюсь, вам хватила ума не делать этого? - Поинтересовался Усудзуми.
- Простите, Усудзуми-сан, я подумал, что так будет лучше... - Попытался оправдаться вежливый Морияма, который так и не мог расслабиться с того самого момента, как Усудзуми появился на пороге его кабинета. - В любом случае, теперь появляется другая проблема. Кто-то должен стать вашим опекуном до того момента, как вы вступите в права наследования.
- Я полагаю, это все. Это ведь все? - Спросил парень, поднимаясь со стула, показывая, что это действительно все.
- Sou desu. Sayonara, Go-jiai kudasai, - пожелал Морияма.
- O-tsukare sama desu, - совсем не к случаю попрощался Усудзуми, уже выходя за дверь.
Морияма откинулся на спинку кресла, расслабляя мышцы. Он никогда раньше не видел Усудзуми Кагецую таким. Впрочем, он вообще его никогда раньше не видел. Но теперь он понимал, почему его мать отзывалась о сыне с такой гордостью. Усудзуми был серьезен, он не давал воли своим чувствам, хотя всего парой фраз показал, что он на самом деле думает об этой затее своей матери.
Наверное, ему было трудновато жить таким молодым.
Усудзуми ехал домой в автобусе, когда ему вдруг взбрела в голову идея прогуляться пешком хотя бы до того клуба, где он обычно проводил свои вечера. Вообще-то, клубом в полном смысле это место не было: просто ночное кафе, где можно спокойно выпить, потанцевать и потрепаться. Там его знали очень хорошо, так что для него не составляло никакого труда занять любимый столик.
Это было место в самом углу, откуда прекрасно был виден весь зал кафе, включая вход и барную стойку. Сейчас было мало посетителей, так что к Усудзуми сразу же подсела одна из официанток, которая испытывала к нему вполне определенные романтические чувства. Он же это прекрасно видел, но отвечать не хотел.
- Как дела, красавчик? Что сегодня такой грустный? - Потянула девушка, на что Усудзуми чуть было не рассмеялся, настолько было нецелесообразно заявление: он и так никогда не был особо радостным внешне.
- Не твое дело, лучше принеси мне кофе, - отрезал Усудзуми, демонстративно уставившись в окно. Он уже порядком устал от приставаний тех, к кому он ровным счетом ничего не испытывал. Правда те, кто были ему небезразличны обычно не обращали на него никакого внимания.
Девушка надулась, тут же отправившись выполнять заказ. Сам же Кагецуя достал из внутреннего кармана куртки пачку сигарет и закурил, откинувшись на спинку стула. В его голове роем витали мысли: о том, что ему предстоит делать в ближайшее время; о том, что, скорее всего, придется в самый короткий срок менять номер телефона, чтобы только не столкнуться с "братом"; кстати о последнем, с ним вообще лучше никак не встречаться.
Усудзуми не любил своего отца не только потому, что он его не знал, больше потому, что тот не был рядом с Кагецуей и его матерью все эти годы. За то, что когда все дети шли в первый класс с папами и мамами, с Усудзуми шла только мать. За то, что отец никогда не интересовался жизнью Кагецуи и его матери. За то, что никогда не дарил подарков на день рождения. За то, что у него теперь другая семья.
Усудзуми извлек из другого кармана карточку, полученную от Мориямы. Белый прямоугольник плотной бумаги, на одной стороне строгим черным цветом написано имя: "Moriyama Takumi", на другой стороне - строгий номер телефона. Это было на всякий случай, чтобы Усудзуми мог возвестить нотариуса о каких-либо новостях об опекунстве.
Потом, немного порывшись в других карманах, он выудил сложенный листочек с именем законного сына его отца и его же номером телефона. Усудзуми небрежно поднес зажигалку к краю бумажки, и язычок пламени, облизав записку, заплясал по ней. В пепельнице бумага быстро догорела.
Так вот, значит, как. Его отец был наполовину японцем, жил в Иокогаме, у него было еще двое детей. В детстве, лет до восьми-девяти, Кагецуя представлял себе, каким мог быть его отец. Каким замечательным и неповторимым. С возрастом, он понял, что это догадки ни к чему не приведут, поэтому он просто принимал свою жизнь такой, какой она была. Но все же он не думал, что его отец окажется самым обычным, ничем не примечательным гражданином.
Жгучая ненависть к отцу стала отпускать в сердце Усудзуми; он великолепно владел собой, мог заставить себя забыть о каком-то раздражающем его существование факторе.
Отвергнутая им официантка с грохотом, чуть было не расплескав кофе по всему столу, поставила чашку перед Усудзуми. Рядом было приземлено пирожное со сливками, которое он не заказывал.
- Что это? - Тихо спросил Усудзуми, имея в виду не только пирожное, но и показную грубость девушки. Она не снизошла до ответа, просто передернув плечами и удалившись.
Усудзуми затушил докуренную до фильтра сигарету, поколебавшись, вытащил еще одну и просто начал вертеть ее в руке, другой поднимая чашку к губам. Кофе он пил, как и всегда, без сахара и сливок, очень крепкий и горячий. Такое времяпрепровождение немного отвлекало его от невеселых мыслей о том, что следует сделать еще, связанное с похоронами.
Наверное, нужно известить всех знакомых матери, - подумал он, праведно отмечая этот пункт про себя. Пункт номер два: снять копию с некоторых документов. Пункт номер три: найти себе опекуна на ближайшие пять месяцев...
О, черт. Это должно быть Самым Первым Пунктом. Но к опекуну должны прилагаться следующие качества. Первое. Он не должен лезть в жизнь Усудзуми. Второе. Он должен жить где-то отдельно от Усудзуми. На самом деле, чем дальше - тем лучше. Третье. Опекун должен быть родственником, чтобы можно было оформить все бумаги при минимальном вмешательстве социальных служб.
Усудзуми нахмурился. Ему все это очень не нравилось. Допив кофе, бросив на столик несколько бумажек, вышел на улицу. Ветер был уже совсем осенним, холодным, так что ему пришлось поднять воротник куртки, предварительно заправив внутрь волосы, чтобы не развевались на ветру.
Дойдя до дома, он почувствовал жуткую усталость внутри, так что сразу же завалился спать, решив отложить решение важных проблем на потом.
Тем же вечером в кафе было многолюдно. Столики были чуть переставлены, так что в середине образовывалась просторная площадка, тут же оккупированная молодежью под танцпол. Кадзе Садако танцевала, как и всегда, в самом центре.
Она была красивой девушкой и умела красиво танцевать. Она привлекала всеобщее внимание; она просто не могла без него жить. У нее была классическая женственная внешность: длинные волосы, не по-японски пышные формы, а кокетливые манеры вообще делали из нее этакую куклу Барби.
На нее много обращали внимание молодые люди, и она любила отвечать им взаимностью. Со многими она знакомилась прямо здесь, на танцполе, - в тот момент, когда танец уже переставал быть танцем и начиналось сексуальное заигрывание. Садако могла за вечер познакомиться с десятком парней, если бы не одна особенность любимого полу-клуба: там редко бывали новые люди. Вся аудитория менялась крайне редко, поэтому посещения за четыре можно было выучить всех по именам.
Одной из причин, по которой Садако не меняла это место, был ее любимый кавалер: Усудзуми Кагецуя. Они познакомились в один из вечеров, когда тот лениво отмахивался от приставаний какой-то маловразумительной девушки и, видимо только из-за разнообразия, обратил внимание на Садако. В ту же ночь они переспали, однако рассчитывавшая на продолжение постоянных отношений девушка была разочарована: Усудзуми не то, чтобы не любил стабильность, она была ему не свойственна.
Он привык получать то, чего он хотел сиюминутно, - и получал это.
Садако пыталась обижаться, а потом поняла, что это бесполезно: они встречались тогда, когда у них обоих было на это желание. В остальном девушка считала их отношения "знакомственными": они могли выпить вместе, поболтать о ничего не значащих мелочах.
Гораздо лучшие в этом плане отношения с Усудзуми складывались у сводной сестры Садако - Кейко.
Они не просто были сводными сестрами, они были полными противоположностями. Если Садако - этакая принцесса на горошине, то Кейко - обычная девушка, разве что чуть серьезней положенного. Внешне они тоже были абсолютно разными. Миниатюрная Садако и почти фотомодель Кейко.
Усудзуми общался с Кейко именно как с другом, если, конечно, у такого парня могли быть какие-то друзья. Его полигамность Кейко за завтраком с умным видом объясняла Садако тем, что он по натуре волк-одиночка. Ему не нужно постоянство, оно может его пугать и сковывать его самоощущение.
В обычные вечера вроде этого Садако проводила в клубе, ее сестра - как придется. Либо дома с книгой и очередным домашним заданием, либо здесь же - в каком-нибудь уголке потемней, отхлебывая из бокала белое вино. Иногда Садако даже не знала, здесь ли ее сестра, или же нет. В такой же вечер она ждала увидеть и Усудзуми - в таком же темном углу с сигаретой и вермутом. Или без вермута - это зависит от настроения.
Но когда в танце на ее талию кто-то очередной положил руки, она даже не могла представить, что это окажется Усудзуми, который редко танцевал, хотя и был неестественно пластичным. Но это был он. Темные глаза поблескивали из-под челки, тело двигалось в ритме музыки.
Садако обернулась, обхватив его шею одной рукой и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала. Усудзуми почти не отреагировал на это приветствие, однако танцевать не перестал.
- Как дела? - Сквозь музыку спросила Садако, когда динамичная мелодия сменилась более медленной.
- В норме, - не глядя ей в глаза, ответил Усудзуми, как и всегда отвечал - своим неповторимым чарующим и очень сексуальным голосом, который всегда отдавал той хрипотцой, что заставляла всех девушек терять голову. - А ты?
- Ты здесь, поэтому все отлично, - кокетливо поправив прическу, сказала Садако, вполне определенно намекая на то, чтобы она хотела получить в продолжение вечера.
- Прости, сладкая, сегодня у меня другие планы, - усмехнулся Усудзуми, как и всегда делал, когда хотел корректно показать девушке, что она его не интересует. Садако знала об этой фразочке не понаслышке, поэтому предпочла лишнего не говорить, просто отстранившись в танец от Усудзуми, подарив тому на прощание воздушный поцелуй.
Краем глаза она еще немного понаблюдала за ним - просто из спортивного интереса. Она видела, как он заказал выпить у бармена, но потом его скрыла толпа.
Усудзуми, распрощавшись с излишне назойливой Садако, которая и хороша-то была по его мнению только в постели, он заказал себе выпить, после чего, прихватив коктейль со стойки, пошел искать свободное место в дальнем углу. Его любимый столик был занят, правда, всего одно персоной.
- Можно присесть? - Со смешком поинтересовался он, глядя на знакомую макушку, выглядывавшую из-за книги.
- Отвали, - услышал он равнодушный ответ, после чего воспользовался возможностью отвлечь Кадзе Кейко от ее чтения. Это был рискованный поступок, но Усудзуми любил риск.
- Но я все же присяду, - проговорил он, глядя девушке в глаза и ставя на столик свой коктейль.
- А, Усудзуми, - отмахнулась она, вернувшись к чтению. Она всегда удивляла Усудзуми - ну кто ходит ночью в клуб, чтобы читать?
Парень сел, закинув ногу на ногу и закурив. Это было его любимое место и способ время препровождения - если, конечно, к нему никто не приставал и он не видел достойных его внимания кандидаток. Хотя, именно сегодня ему хотелось забыться в сексе, впрочем, как и всегда в его тяжелые периоды.
- С похорон или на похороны? - Поинтересовалась Кейко, так и не отрываясь от чтения. Усудзуми ухмыльнулся, дотронувшись кончиками пальцев до ее руки.
- Ты как всегда все знаешь, - тихо проговорил он, тут же отвлекаясь на призывные улыбки во-о-он той девушки, которая явно была не прочь разделить с ним сегодня постель.
Усудзуми был совершенно не в настроении отказывать...
...Часа через три, выйдя на свежий воздух из дома Кадзумы - так звали ту девушку, он с досадой обнаружил, что автобусы уже не ходят, а он достаточно далеко от дома. Усудзуми никогда не спал с девушками у себя дома. Он не терпел этого, считал, что таким образом дает какие-то ложные надежды на что-то большее. Он не также и не любил быть постоянным с девушками: лишняя привязанность, которую он ненавидел.
Наверное поэтому, почти со всеми своими любовницами он вообще больше никогда не встречался. Исключения были, - да что далеко ходить! Взять хоть ту же Кадзе Садако. Хотя, она скорее сама нарвалась на то, что они стали часто видеться - и спать вместе. Но это тоже не было вариантом романтических отношений.
Медленным неспешным шагом к трем утра Усудзуми добрел до дома. Метро он пользоваться не любил, лучше была прогулка. К тому же выветривалось все ненужное из головы. Около дома он первым делом выкинул пустую пачку из-под сигарет, некстати вспомнив, что его мать всегда недовольно морщила носик, когда от Усудзуми ощутимо тянуло табаком.
Дома он первым делом принял душ, только после этого подумав, что спать, наверное, уже поздно, поэтому он сел в гостиной перед небольшим столиком и решил отполировать катану, которая итак всегда блестела. К четырем с выше прописанными процедурами было покончено, и Усудзуми отправился готовить завтрак.
Он умел готовить, даже несмотря на то, что ему, в общем-то, негде было учиться. Завтрак был соображен самый простой: чашка крепчайшего кофе и омлет с помидорами и колбасой. Все было съедено, а на часах даже не пробило пять. Вот это уже было утро, и Усудзуми можно было начинать тренировку.
Вообще-то, он редко тренировался, где-то раз в неделю вместо положенных ежедневных занятий, но Усудзуми сам успокаивался, пока достигал точности и грациозности в движениях с катаной. Это было чем-то похоже на медитацию, процесс единения с самим собой. Каждое движение можно тренировать до бесконечности, с каждым разом лишь отмечая все большие недостатки в собственных умениях и возможностях.
Но это успокаивало. Успокаивало, когда меч становился продолжением Усудзуми, или он - продолжением меча. Забывались проблемы, отпадали заботы. Приходило какое-то подобие покоя. Это тоже было неплохо. Даже нет, это было еще лучше. Запредельное ощущения покоя и свободы - того, что, как правило, рука об руку не держалось.
Часам к семи с тренингом было покончено, и Усудзуми решительно приступил к своему основному занятию: ничегонеделанью. Специально ради этого богоугодного дела из шкафа была извлечена наполовину прочитанная книга Рюичи Ёкомидзо "Белое и черное" или просто японская версия классического детектива в стиле Агаты Кристи. На фоне играло какое-то маловразумительное радио, так что часа два были проведены с относительной пользой.
Относительной - это потому что Усудзуми прекрасно знал, что нужно решать вопросы с погребением и опекунством, но ему отчаянно не хотелось этим заниматься, потому что это значило необходимость еще раз прикоснуться к своей матери - почти что во всех смыслах, но больше потеребить память о ней. Усудзуми хотелось запомнить мать такой, какой она была: красивой, занятой и очень любящей. А не бездыханным трупом на столе в морге.
Часов в девять, может полдесятого, в дверь дома позвонили. Усудзуми чертыхнулся сквозь зубы, после чего поплелся открывать. Как был - в одних домашних брюках и распущенными волосами. Ну, стеснительным он никогда не был.
- Кто там? - Грозно поинтересовался он, разглядывая в дверной глазок стоящую на пороге незнакомую женщину лет тридцати с небольшим, невысокую и в общем невзрачную, нервно теребящую в руках ремешок своей сумки.
- Я бы хотела поговорить с Усудзуми Кагецуя-сан, - проговорила она, озираясь по сторонам, словно боясь, что ее кто-то увидит.
- Я - Усудзуми Кагецуя, но я вас не знаю, - твердо произнес парень, пытаясь все-таки припомнить, а не знал ли он когда-то эту женщину. Но вспоминать ему не пришлось, она сама все рассказала.
- Дело в том, что я знала вашу мать...
Кураями Дзюнко, в девичестве Усудзуми Дзюнко, была женщиной, абсолютно непохожей на свою старшую сестру. Впрочем, свою старшую сестру Минако она практически не знала - только по рассказам отца и по детским фотографиям. Судя по тому, что Дзюнко слышала от людей, знавших ее сестру, они были очень непохожи.
Дзюнко, в отличие от сестры не была такой красавицей, даже была невзрачной и неприметной, но зато у нее был гораздо более сильный характер - как она сама полагала. На самом деле характеры обеим достались непростые, только вот больно зеркальные: Минако была строгой снаружи и очень доброй внутри, да и Дзюнко была такой же, разве что силой воли обладала куда меньшей, однако ее житейской мудрости хватало на то, чтобы иногда влиять на решения мужа.
Почему же она не была знакома с Минако? Все очень просто. Даже слишком, с точки зрения общепринятой морали: родители их развелись через несколько месяцев после появления Дзюнко на свет, - Минако тогда было всего лишь три с небольшим, - по решению суда старшая дочь осталась с матерью, младшая - с отцом. О том, какие отношения у ее отца сложились с ее сестрой Дзюнко ничего не знала.
Она рано вышла замуж - за приятного молодого мужчину Кураями Катая, который смог обеспечить молодую жену всем, чего только можно было пожелать. Он был родом из богатой семьи, так что жили они в достатке, а уж их единственный сын - тем более.
Каё был великолепным ребенком - очень способным и усидчивым, вместо дворовых игр его больше интересовали боевые искусства, так что еще в детстве он стал учеником самой лучшей школы боевых искусств в Токио. Он унаследовал непонятно чью красоту, хотя Дзюнко считала, что мальчик пошел в деда - те же темные волосы, те же чуть затуманенные глаза, та же грациозная осанка.
Очень быстро Каё стал лучшим учеником, и им безумно гордились оба родителя - впрочем, родители всегда безумно гордятся своими детьми. Но когда Каё исчез... это стало ударом для всей семьи, но, как часто бывает, не стало причиной ее распада - Катай и Дзюнко даже стали ближе друг к другу, потеряв сына.
Но это была совсем другая история, и Дзюнко старалась о ней не вспоминать. Впрочем, она, наверное, так и не вспоминала бы о ней, если бы только не стоящий перед ней на пороге молодой человек, скрестивший руки на обнаженной груди и строго, чуть недовольно смотрящий в упор на нее - именно так, как всегда смотрел на нее Каё, если был чем-то недоволен или просто был зол.
Стоящий на пороге Усудзуми Кагецуя, точная копия как своей матери, так и сына Дзюнко, выглядел гораздо старше своих лет, во многом благодаря развитому телу, длинным волосам и чему-то такому во взгляде... невыразимо взрослому, показывающему, что этот человек многое знает о жизни. Впрочем, о том же говорили и нити шрамов на его руках.
- Кто вы такая, если говорите, что знали мою мать? - Спросил он, а Дзюнко в очередной раз удивилась тому, какой странный голос у него был: опять-таки не в меру взрослый, отдававший порой томной хрипотцой, что, похоже, было уже неподвластно контролю обладателя. Дзюнко подумала, что Усудзуми наверняка неплохо мог бы соблазнять девушек. Она почему-то была уверена, что он был невинен как мать Христа.
- Ну, я не могу сказать, что знала ее лично... Меня зовут Кураями Дзюнко, hajimimashite, - представилась она, церемонно поклонившись. - Вообще-то говоря, я была сестрой Минако.
Невозможно было не заметить недовольную морщинку, которая пролегла меж бровей молодого человека, который, судя по всему, не очень-то и поверил. На этот случай у Дзюнко была припасена фотография из отцовского архива.
- Вот, взгляните. Здесь ваша мать, ваш дедушка и бабушка и я, - она протянула чуть помятую, потемневшую от времени карточку. Усудзуми несколько мгновений всматривался в нее, потом протянул обратно.
- Откуда мне знать, что на этой фотографии действительно изображены вы? - Вежливо поинтересовался он. Дзюнко обрадовалась: он не сказал, что эта фотография - фикция, значит, узнал мать.
- Вот... - она порылась в сумочке, извлекая из нее карточку свидетельства о рождении, - здесь все написано. Такого доказательства достаточно?
- Ладно, заходите, - кивнул Усудзуми. - В доме и поговорим.
Дверь распахнулась перед Дзюнко шире, и она увидела небольшой коридорчик, темный, в конце которого виднелась комната гостиной. Усудзуми отошел внутрь, пропуская женщину перед собой. Она прошла, оглядываясь по сторонам. Был относительный порядок, но все равно слегка пахло табаком, что несколько удивило Дзюнко.
В гостиной стоял диван, около него небольшой столик, на котором стояла чашка с кофе и лежала раскрытая книга, у противоположной стены - телевизор и буфет. Все крайне по-европейски, с легким намеком на полное отсутствие японских корней в обитателях дома. Даже традиционные внутренние перегородки сёдзи были выполнены под стены - просто в тонкую полоску, как и обои. Все вполне светлое и приятное.
- Присаживайтесь, - Усудзуми указал на диван, сам прошел к окну, встав около него и скрестив руки на груди. Похоже, его вовсе не смущало то, как он выглядит. - Итак, чего вы хотите?
От последовавшего за вопросом взгляда Дзюнко захотелось сжаться так, чтобы он не мог ее видеть, чтобы его проницательные глаза не жгли ее насквозь, будто бы говоря "зачем ты здесь? Тебя никто не ждал". Несмотря на то, что Усудзуми все делал вполне соответствующе общепринятым понятиям этикета, Кураями-сан видела в нем некую небрежность, это давало ей повод думать, что Усудзуми совсем не похож на ее сына, как ей сначала показалось.
- Полагаю, что тебе потребуется помощь - организация похорон, кремации, опекунство... - начала Дзюнко, искренне желая, чтобы парень внял ее рассуждениям.
- Простите, но я не нуждаюсь в благотворительности. Я со всем справлюсь сам, - в его глазах не промелькнуло ни одна искорка - они так и остались равнодушно-холодными, скучающими.
- Это не благотворительность, я хочу тебе помочь! - Вспылила Дзюнко. - Я почти не знала свою сестру, но я очень хочу узнать хотя бы тебя!
- Не перекидывайте свои личные проблемы на меня, - ответил Усудзуми, чуть повернув голову так, что по его волосам прошел лучик солнца, отливая рубином.
Дзюнко вздрогунла. Он был таким же дьяволом, как и ее сын. Он говорил, как будто говорит не о себе и своей матери, а о Дзюнко и ее сыне. Женщина в очередной раз вспомнила Каё. Она вспомнила его и вновь сравнила с Усудзуми.
Каё был будто зеркальным отражением Кагецуи.
- Меня устроит ваше опекунство только в том случае, если вы не будете трогать мою жизнь. Не заставите меня жить с вами и отказаться от моего образа жизни, - сказал вдруг Усудзуми, все это время не проронивший ни слова.
Дзюнко обрадовано подняла голову и кивнула.
Господин Морияма был удивлен в тот вечер, когда его секретарша сообщила ему, что Усудзуми-сан просит назначить ему время в связи с вопросом о назначении опекуна. Старый нотариус был удивлен, поскольку все его мнение, что он успел сформировать о молодом человеке за те несколько минут разговора, что у них было, отчаянно протестовало против мысли о том, что Усудзуми нашел себе опекуна. Казалось, он вообще ни в ком не нуждался.
Но господин Морияма справедливо решил, что он не должен выказывать своего удивления, поэтому назначил время на десять утра. Он все равно не знал, чего ждать, но по своей натуре он был скорее фаталистом, поэтому привычно решил положиться на судьбу.
По этой же самой причине, очевидно, он почти не удивился, когда в назначенный час на пороге его кабинета появился одетый в непривычный костюм Усудзми и какая-то женщина, миловидная, лет тридцати на вид, но чем-то неуловимо напоминавшая Усудзуми Минако. Морияма приподнялся в кресле в знак приветствия, после чего указал на диван напротив своего стола, приглашая посетителей сесть.
Женщина присела на краешек дивана, сложив на коленях руки, а Усудзуми сначала протянул нотариусу непрозрачную папку с бумагами. Морияма удивленно приподнял бровь, после чего опустил глаза на документы. На некоторое время в кабинете повисла тишина.
- Это возможно? - Спросил Усудзуми своим обычным странно-взрослым голосом у нотариуса. - Думаю, вы вполне понимаете, что я хотел бы...
Морияма устало покачал головой. Прошло примерно полтора часа с того момента, как в его кабинет этим утром вошел Усудзуми с той женщиной, которая оказалось сестрой его матери. Это было решение зрелое, решение молодого человека, но нотариусу было сложно понять, почему именно таким образом произошло все.