Боже! Как это было давно...В другом веке, в другой стране. И, как будто с другим человеком.
Семидесятый год - СССР, Москва. Мне четырнадцать лет. Как сейчас помню свою школу. Торжественная "пионерская линейка" по праздникам в актовом зале. Мы, мальчишки "пацаны", в белых рубашках с алыми галстуками, девчонки в кокетливых кружевных фартучках из под которых выпирают, нарушая наш покой, уже вполне округлые дамские формы. Под барабанный бой вносят несколько пыльное, бархатное знамя с вытканным портретом Ильича. Кульминация праздника. И вдруг, неожиданно сухой стук упавшего без чувств тела. Ага! Опять стало плохо нашему однокласснику с боевой фамилией Казаков. Ну что ты будешь делать. Веселый, живой, здоровый парень, а тут - обморок. И так каждый раз. Белого как мел его выносят. А праздник продолжается, как ни в чем не бывало. "Отряд не заметил потери бойца, и яблочко песню допел до конца" - это про нас.
Закрываю глаза - и вот, мы в туристическом походе. Все как один в линялых "спортивных костюмах", кедах и с рюкзаками. Жутко счастливые. Не надо идти в постылую школу, где душно и страшно, что вызовут к доске, отвечать урок, который, конечно, не выучен. А здесь раздолье, птицы поют, молодая листва шумит. Вечером пионерский костер, с песнями, с искрами, тающими в ночном небе. И, конечно, первые "Любови", первые "романы". Платонические. Перешептывания, переглядывания, интриги и сплетни. Хорошо... Тогда в СССР секса не было. Долг был, семья, дети. А уж в школе не то, что секса и любви не было. От греха... Только дружба пионерская. На бумаге. А в жизни. Все было. Куда там. Правда, не у нас "ботаников", у хулиганов. Мы стойко держались, вернее воздерживались. Эх "Где мои семнадцать лет?
И вот я, выросший в этой пуританской атмосфере, половозрелый и праведный пионер - девственник оказываюсь в эпицентре мировой сексуальной революции, в Париже семидесятых годов.
"Шок - это по-нашему"!!! Как же такое случилось? Бывают же чудеса такие! СССР это вам не страна буржуазной демократии какой-то, отсюда так просто не выпустят! Да еще в Париж. Однако, случилось. Есть на свете чудеса! Есть!
Сборы.
Мой папа - испанец, из республиканцев, попавших после гражданской войны в СССР. И вот, в семидесятом году его реабилитируют в Испании. Наконец, через тридцать лет он может поехать на Родину, повидать мать, брата, племянников, двоюродных, троюродных и остальных родичей. Целый клан, человек сто, а то и больше. Да... "Не было ни гроша и вдруг алтын"!
Ну, сказано, сделано, как говорится "пацан решил - пацан сделал"! Надо было знать моего папаню. Уж если решит что - умрет, но выполнит. Другой бы поехал один, в разведку. Все бы разузнал, проверил, рассчитал. А потом и семью повез. Но не отец. Горец, ветеран двух войн, узник фашистских лагерей смерти. Выпускник ОМСБОНа, легендарного советского спецназа. Такого не напугаешь! "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью..." - это о нем.
Первое - совет с друзьями-испанцами. Помню, как они пришли к нам домой. "Дым - коромыслом"! В прямом смысле слова. Все курят, пьют кофе, шум несусветный. Кто-то уже побывал там. Им первое слово. Первая рюмка. И не водки, нет, а, что при нашей бедности роскошь - коньяку! Да, плакали наши трудовые сбережения по чулкам попрятанные! Гулять, так гулять! Как говаривал папин приятель по даче дядя Жора "Все пропьем, но флот не опозорим"! Конечно споров и советов много. Как ни как страна у нас такая "Советов". Сидели бойцы, сидели и высидели. Ехать папе с детьми. Показать "товар лицом". Ну и помочь нам, конечно, всем миром. Кто, что может достать. Кто банку икры, кто копченой колбаски "палочку", кто набор конфет шоколадных "Красный большевик". И здесь взоры борцов с мировым капиталом обратились к дяде Сальвадору. Бедный, бедный дядя Сальвадор. Сколько же он выполнил таких "заданий партии". Ведь его жена - Буфетчица Кремлевской Столовой! Как эти слова произносились! С раздуванием ноздрей, закатыванием глаз, с мечтательно-романтическим выражением на мужественных лицах. Да... Сейчас, думаю, ни один олигарх не имеет того могущества, уважения, как эта простая, добрая и милая русская женщина. Как же, нельзя ударить в грязь лицом перед "Западом". Покажем "кузькину мать" буржуям, как живет простой советский человек. Второй вопрос. Как ехать? То есть: где купить билеты, сколько это стоит, где пересадки. Ведь СССР не имеет дипломатических отношений с Испанией. Значит, едем на поезде через Польшу, ГДР, ФРГ, Бельгию и Францию. Пересадка в Париже, ( тут я, подслушивающий у двери так и сел на "пятую точку"! Ура! Ура! Ура!!! Я ведь дальше Подмосковья нигде не был. Третий вопрос - подарки родным. Ну, это проще. ГУМ, ЦУМ, Детский Мир - три кита советского мироустройства. Как в комедии знаменитой "Бабе - цветы, детям - мороженное". Четвертое - как себя держать, что можно говорить, чего ну никак нельзя, как одеваться. Вызвали нас, детей ( нестойких морально). Одеваться нам скромно, но со вкусом. Интересно, подумал я, у меня кроме школьной формы, пары рубашек и семейных трусов нет ничего. Куда уж скромней! А вкус дело тонкое, нам не до него. Затем - не поддаваться на провокации. Ха, для меня это дело плевое. Язык я знаю "через пень колоду", а говорить стесняюсь. Опозорюсь. Под занавес - плохая новость - мама остается дома. Иначе не отпустят. Как же это без мамы? Она у нас замечательная - добрая, ласковая, заботливая, не привык я без нее. Отец то не человек - скала. К нему с нытьем не сунешься, мало не покажется. Ну, что же делать, придется привыкать, "раз пошла такая пьянка", как говорили у нас во дворе. Зато сестры едут. Их у меня целых две. Старшая - Лаура - студентка филфака МГУ. Вся в любви, романах, своих бабьих заботах (как красиво одеваться в стране, где ничего нет для этого) Тоже проблема - считал я, ерунда и глупости. А вторая сестра - близняшка - Анита. Сколько себя помню, всегда мы вдвоем. И в коляске, и во дворе, и на даче. Даже в школу, в первом классе, так за ручку и ходили. Да, совсем забыл представиться. Меня Володя зовут, как вождя мирового пролетариата, в честь него и назвали. Дочек папа испанскими именами назвал, а сынка как то несуразно. Имя русское, отчества в паспорте не записано, а фамилия двойная испанская. Учудил родной. Так я и стал Вовчиком, Вованом, Вовиком, Вовсиком. Папа иногда даже Вовенькой называет. Так, что поедем "всем калганом", скучно не будет!
И не было... Особенно отцу. Крут то он, крут. Но.. Во первых надо пройти несколько посольств, визы получить. Ну, это полбеды. Хотя бы бесплатно. Но, очень нервно, а нам и просто страшно. Входишь в посольство ФРГ или Франции. "Мама дорогая"! Что же это они все такие важные, строгие, нарядные и красивые. А благоухание, какое от дамочек здешних исходит, не оторваться, так бы и обнюхал всю, да и лизнул бы в придачу. Ну, а ног таких у женщин я и вовсе не видел. Просто глаз не оторвать! В мини-юбках и черных чулках, туфлях элегантных. А походки - вот уж точно "У ней походочка, что в море лодочка". Да... А тут анкеты заполняй. Конечно, ошибок наделал, обгадился, можно сказать в полный рост. Раза три переписывал. Срам и стыд.
Потом пошли по "инстанциям". Доказывать, что "не верблюд". Сначала - бюро в классе. Ну, это так, больше потрепались. Затем уж комсомольское бюро школы. Это посущественней. Спрашивают, строго так: "Кто ваши родственники? Где и как живут? А не жирно ли будет ехать к ним, может, недостойны они встречи с советскими пионерами, не заслужили. Тут, конечно, "сироту казанскую" изображаешь. "Мол, сами мы не местные, родственники наши голь перекатная, с хлеба на квас перебиваются. Спят и видят, как бы им тоже в пионеры заделаться, да проклятые буржуи не дают. Сам себя жалеть начинаешь. В какую глушь ехать придется, в какой отстой: Париж и Барселона. Ладно, говорят, езжайте, и скажите всем, как радостно пионеры в СССР живут. Пусть там скорей каудильо своего свергают, кровососа. А последняя инстанция - райком. Комиссия. Это уж "жесть". Страхи про него рассказывают, ужасы, вопросы, будто каверзные задают, с ехидцей, с подвохом. Идем, ног не чуем. Жутко. Вызывают. Кабинет большой, на стене портрет Ленина, стол длинный, сидят все как на суде. Лица мрачные, неприветливые. Что мол, допрыгался, докотовался, сейчас мы тебя "Как Тузик грелку рвать будем". Да, думаю "Вот тебе бабушка и Юрьев день". В голове все смешалось, что две недели долбил. Генсеки братских партий, вожди, даты революций и другой хлам идеологический. Ох, не позабыть бы коммуниста, какого ни будь вьетнамского, или дату переворота, где то в тропиках латинской Америки. И будет мне не Париж и не Барселона, а станция Барыбино, деревня Глотаево.
Слава богу. Прошли! Как, не помню. Хорошо не обмочился от страха. Аж взмок весь, голова раскалывается, руки трясутся. Но счастлив. Ох, как счастлив. И люди оказались как люди, даже симпатичные, вопросы не страшные. Показалось, им просто любопытно. Что за зверушки такие в Испанию намылились. Дома им не сидится.
И тут перед папой встал вопрос главный. Где денег взять? Работает он один, трое детей, бабушка с минимальной пенсией и мама-домохозяйка. В общем, куда не кинь, везде клин. Тут бы ножки не протянуть, а он такое удумал. Одно слово - герой. Ну, а у героев денег нет. Как то не идут они к героям. Вот у торгашей есть, у проходимцев, у ловкачей. А у преподавателя университета, откуда деньги? И заделался папа писателем. Пишет, строчит во все инстанции, пороги обивает, материальную помощь просит. Прочитал я тогда тайком несколько писем. Уморительное чтение. Не знаю, почему, но испанцам туго давался русский язык. Говорили они с акцентом, писали с чудовищными ошибками. Письма получались просто шедевральными. То есть начинались они все с риторического вопроса: "Где денег взять?". Вот так ортодоксально и сформулированного. Далее, на плохом русском языке шло описания наших смешных доходов со смешными подробностями. Но, самое смешное - это сработало и денег дали!
Через границы.
Белорусский вокзал. Доехали мы на такси. Нет, не из понтов каких то, иначе не дотащить багаж. Все, что добыто "непосильным трудом", всеми правдами и неправдами. Несколько чемоданов с матрешками, колбасой, икрой, водкой, конфетами и почему-то льняными простынями и скатертями. Ну, да "Чем богаты, тем и рады". А чемоданы у нас - просто на загляденье. Прямо из кинофильмов об эвакуации времен гражданской войны.
Дерматиновые гиганты, с металлическими уголками и запорами, чуть не с замками амбарными. Настоящий реквизит. Да мы и сами, конечно, с оттенком ретро. Густым таким оттенком. Папа в шляпе, костюме и плаще. Все строго по моде конца сороковых. Мы, как бы модней. Я в сшитой бабушкой рубашке из цветного сатина "Ивановской мануфактуры". Ни дать, ни взять казачок. Сестры так просто "от кутюр" собственного пошива по выкройкам журнала "Силуэт". Круто, жестко, по нашенски. Сели мы в вагон, расположились, чемоданы пудовые аж втроем на полку верхнюю затянули, упрели все, измаялись. Курицу тут же слопали, еще поехать не успели. Сидим потные, руки в сале курином, красота. Вот и тронулись. С богом. Едем, за окном "родные просторы" потянулись. Как у нас хулиганы во дворе поют: " Я иду, а мне навстречу трактора, да трактора. Почему меня не лечат никакие доктора". Так и мы, болезные. Кстати, перед самым отъездом произошла у меня встреча с докторами. "Бегунок" нам дали для проверки нашего здоровья. Ну, это-то запросто, легкомысленно подумалось мне. Не тут-то было. Это не в школе, кал свой в коробочке спичечном сдавать, не баночки с мочей из портфеля однокашникам демонстрировать. Нет. Здесь все "по взрослому". По диспансерам замотались. Причем последний - кожно-венерический. Причем я и слова этого не знал - венерический, думал что-то художественное, богемное. Как же. Похабель, прости господи. Ну, да в знании - сила. Или как в плакате про шахтеров было написано "Наша сила - в наших плавках"! Пришел я в это лечебное заведение с иллюзиями, мечтами, а покинул его в глубокой задумчивости. Унизили, растоптали идеалы, надругались над девственником. Для начала цинично, на виду у всех трусы заставили снять, осмотрели нагло, бесцеремонно хватали за гордость мужскую, наклонили еще, рожи бесстыжие. Срамотища! Так мало им, паскудникам показалось. Расспрашивать меня с пристрастием стали о связях половых. А я, как на грех в них замешан не был. Стыда натерпелся, позору. Там же медсестры были, да и врачихи не старые еще. И ехал я теперь по родной стране, опустошенный и потрясенный от этого нового знания. Оказывается и секс есть, и болезни всякие от него случаются. Да страшные какие, насмотрелся на картинки пакостные, теперь вот, все кажется, что болен. То там кольнет, то здесь, то прыщик, какой выскочит. Жуть. Как после этого на путь любви вставать - уму непостижимо. Ну да ладно. Скоро это позабылось. Ехать становилось все интересней и интересней. Начать с того, что поезд международный и купе в нем трехместные. Мы, папа я и Анита оказались в одном купе, а Лауру проводник расположил отдельно. И едет она в шикарном купе одна, одинешенька, прямо "Королева Шантеклер", фу ты, ну ты. К нам он и не подходит, а у нее так и вьется, как муха навозная. "Не угодно ли чайку, девушка, не надо ли чего"? Тоже мне Дон Жуан паровозный, думаю. Сейчас батя наш закипит, узнаешь, где раки зимуют. И точно, смотрю, папаня заводится, аж глаза чернеют. Но... На счастье ловеласа этого железнодорожного начинается в вагоне свистопляска под названием " Анфан-терибиле". В соседнем купе едет молодая семья французов: мама, папа и дитя, лет пяти. Просто идиллическое семейство, ну картинка, да и только. Запах от их купе парфюма по всему коридору. Лаура втягивает ноздрями воздух, глаза закатывает " Ах, Шанэль, ах Париж"! Ну, думаю, причем здесь шинель, я тогда из духов, только "Шипр" и "Красную Москву" знал, мне и этого за глаза. А вот, что действительно интересно, это пацан этот ангелоподобный. Кличку я ему сразу приклеил "французик". Вот уж действительно "шило в заднице"! И маневры начинает проводить любопытные, то одного пассажира пнет, как бы ненароком, то другому из-под тишка головой в живот влепит. Ха, думаю, этот освоится, мало не покажется. И точно... Прошел час, другой, а коридор опустел. Кому охота пинки, да тычки получать от бэби этого шустрого. Да хитрющий бестия, с виду прямо сама невинность, белокурый, голубоглазый, в костюмчике матросском. Ну, хоть на открытку рождественскую помещай. Вот и африканцы, что галдели, недалеко от нас скрылись, и чехов не видать, и даже немцы поутихли. Эра террора началась в вагоне у нас. Папа на беду свою не сразу осознал опасность, поиграть вздумал с малышом. Ну и поиграл... Тот, ловко прячась за дверью, или выскакивая из-за занавески мастерски раздает пинки отцу, вроде в шутку. А картина потешная, прямо для комедии. Отец в костюме выходном, в галстуке, со значком университетским, прямо хоть на партсобрание. Человек солидный, добротный, с пузцом, все как надо. А тут, не минуты покоя. Стоит повернуться, маленькая нога в начищенном ботиночке точно летит в цель. Отец багровеет, но терпит. Проходит полчаса, вроде поутихло все, не видно "Гавроша" этого. Папа встает размяться, выходит в коридор, бац, ловкий, звонкий пинок под зад. Возвращается из туалета папаня наш, оп-ля, головой в живот, да с разбега. Выбрал бесенок жертву. Ветерана войны и труда, представителя передовой интеллигенции советской не пожалел. Да не учел, ох не учел, не с ботаником связался буржуазным, изнеженным. Нет. Вконец изведенный, белый от бешенства, отец придумал план "вендетты"! Поступил " по понятиям" без международного скандала, без привлечения родителей, проводника. Зачем? К вечеру попросил Аниту выйти из купе, а меня, как только "французик" в купе влетит дверь на замок защелкнуть. Так и сделали. Папа нарочно встал задом к двери, просто идеальная мишень получилась, малыш радостно ворвался. Мышеловка захлопнулась. В секунду хулиган оказался в воздухе напротив глаз разъяренной жертвы и сотрясаемый в железных объятиях, услышал тихую, но оттого еще более страшную терраду ругательств на всех возможных языках. Мгновенно оценив ситуацию, террорист сник и безвольно повис в воздухе. Да, победа нокаутом, констатировал я. Все, беда миновала, наше дело правое. Путь к сортиру свободен! Легли с чувством глубокого удовлетворения, и заснули тут же под стук колес.
Ночное происшествие.
А ночь обещала быть томной... Забылся как то в пылу борьбы проводник наш любвеобильный. "Казанова" вагонный, Дон Жуан от железных дорог, а попросту бабник, каких у нас на Автозаводской хоть пруд пруди. Лаура у нас девушка "фигуристая", с формами, в самом соку. Так, что от историй всяких с такими вот козлами, мы уж устали. То, какой-то клоп малолетний в сквере пристанет с объяснением "Не смотри, что маленький, зато сильно развитой", то в лифте харя пьяная полезет, то в подъезде. Но тут... В международном вагоне ордена Ленина железной дороге, не ожидали. А зря. Всюду жизнь, и как классик говорил "Ничто человеческое мне не чуждо". Если уж ему не чуждо, то проводнику и подавно. Только мы заснули - бешенный стук в дверь. Открываем. Лаура, вся красная, в гневе страшном, на нерве. Кот это облезлый ночью дверь ее купе запасным ключом открыл и с любовью сунулся. Сестра хоть и интеллигентка, студентка, а школа у нее автозаводская, постоять за себя может. Ну, схлопотал Ромео местный, тоже мне герой-любовник. Но отец... Итак уже взвинченный, только заснувший, он просто вылетел из купе на "разборку"! Вдали раздались легкие шлепки, приглушенная яростная возня, затем зловещие молчание. Через минуту в проеме двери, весь в сиянии мерцающих ночных огней за окнами, нарисовался дон Клаудио. Победоносно вступил в купе, в одних трусах, с торжественным видом изрек: " Все, можно спать спокойно, инцидент улажен мирно, проводник осознал свои ошибки, прощения просит.
Граница.
Итак. Утро туманное... Хмуро как то, невесело. Тощие нивы, редкие деревни. Скучно. И в вагоне все притихло, угомонилось. Ажиотаж спал, притерлись все, чаек по купе пьют. Проводник любезен до холуйства. Аж лимон принес. На Лауру и смотреть боится, куда вся любовь подевалась. Зато перед отцом по стойке смирно стоит, уважает. Ну, ехали, ехали и приехали. Брест. Граница. Как-то стремно, душа в пятки уходит. Вроде я то что, беден как мышь церковная, политически грамотен, морально чист. Просто образец советского человека. Пионер, всем пример. А вот будто все равно виноват в чем то, какой то, сам себе подозрительный. По путям военные мужчины ходят с собаками. Взгляды строгие, хмурые, да граница на замке, большом таком, прямо амбарном. Наконец заходят в вагон. Приказ " Занять свои места и не высовываться". Тут, правда, и так уж все по норам засели, тихо, как в лесу стало. Только шаг чеканный да скрип дверей. Вот и к нам пришли... Мы аж заперлись от греха, сидим, трясемся. Стук в дверь. Один заходит, двое в коридоре остались. "Здравствуйте товарищи". Здравия желаем, товарищ пограничник, отвечаем. Почему то по- военному заговорили. Предъявите паспорта - предъявляем. Смотрит внимательно, исподлобья. А вдруг под видом пионера шпион, какой, или диверсант. Да, думаю, что-то может не так, что это он так долго паспорт мой изучает. "Почему отчества нет?". И правда, папа есть, вот он, а отчества нет. Тут отец вступает "Не положено". Испанцам не вписывают. Хорошо, ответил, по военному, не придерешься. Как говорится богу богово, а кесарю кесарево. Козыряет нам офицер. До свиданья товарищи. Попозже таможенники пришли. Эти веселей, как то, чемоданы наши как увидели, ахнули. Один открыли, там водка, простыни и игрушки. Еще открытки с Москвой. Патриотично, нечего сказать. Куда это, спрашивают, вы везете. В Испанию, родным, отвечаем. Да, нелегко пролетарии в Испании живут, раз им из России белье постельное возят. Это похлеще наших подмосковных поездов колбасных. Что же. Для того и едем, товарищи дорогие преимущества социализма вживую показать. Ну, после такого совсем уж развеселились государевы люди и к африканцам ушли. Все. Шлагбаум открыт.
Заграница.
"Курица не птица, Польша не заграница", или это про Болгарию говорилось. Ну, не суть важно, просто Польша как-то не крутой считалась, так, что-то среднее такое, не то не се. Ан нет. Все таки сразу все другое. Даже погранцы у них пижоны. Кепи такие нарядные, сами паны игривые, с шутками да с комплиментами к пани Лауре подкатываются. Только она их и интересует. А мы просто совсем им без надобности. Ну, едет папаша какой то с детворой куда та, ну и пусть едет. Таможенники их, просто джаз-банда, шустрые, сами на фарцовщиков похожи. Спрашивают, икру не продаете? Да, думаю, хромает дисциплина у союзников, ох хромает. И поехали мы по Польше. За окном прямо иллюстрации к Некрасову - "Только не сжата полоска одна, грустную думу наводит она". Чересполосица какая-то, крестьяне допотопные на лошадках пашут, хутора одинокие. Прямо царская Россия, а не страна социализма. Чудно. А в вагоне оживление. Немцы подсели. Большие такие, сытые черти, одно слово бюргеры. Одеты они с иголочки, пахнет от них табаком хорошим, пивом, сосисками. Все добротное, качественное, от подметок до галстука. Хозяева, ни дать, ни взять. Господа. Как то сразу они "жизненное пространство" заняли, в туалет не прорвешься. Все приуныли, даже хулиган местный "французик" поутих, скис окончательно, носу не кажет. Отец, тот даже духом пал, вспомнил бедолага, где речь эту слышал. А тут и сама Германия, правда, пока восточная. На границе совсем как в кино про войну - патрули с овчарками. А зашли, зашпрейхали, ну просто хоть в партизаны иди. Но ничего, обошлось без эксцессов, в духе мира и дружбы. Пока ГДР была, это еще туда, сюда, хоть изредка, а помойку какую ни будь, да проедем. Как-то знакомо это, близко нам, можно сказать родное. Мой друг шутил "Живу в помойке, с видом на свалку". А вот как в ФРГ въехали, все окончательно западное стало. К вокзалу подкатываем, мама дорогая! Это, что трава, кусты, деревья? Все идеально ровное, зеленое, подстриженное. Просто по макету едешь, да и только. И сами под стать, ухоженные, чистые до безобразия, здоровые. Даже джинсы, вроде потерты по моде, а все равно аккуратные, и фрау местные, что булочки румяные, одна к одной. Эх, с формами бабочки, есть что ущипнуть, погладить. Про таких пупсиков на Автозаводской, частушки похабные пели от избытка чувств, можно сказать, серенады. Рисовали формы роскошные на заборах, скамьях, лифтах. Искусство в массы и масса искусства. Вот где истинные народные художники работали, вот где неофициальная культура себя проявляла. А вы говорите бульдозерная выставка, андеграунд придумали. Такое никаким бульдозером не закопаешь! Просто не знаешь, куда головой вертеть. На все вкусы дамочки, и в мини, и в шортах, и с разрезами "до пупа". Арсенал секс бомб, всех калибров. Смертельное оружие... На отца, и то накатило: "После войны, говорит, остались приятели мои, испанцы, в Германии социализм строить. Писали, от немок отбоя не было, так и ковали кадры для будущего, себя не жалели. Долг интернациональный исполняли из последних сил, он тоже разный бывает". Ну, думаю, пошло, поехало, на старые дрожжи как развезло ветерана. Хотя понять можно, ведь и у Салтыкова-Щедрина при появлении немки Штокфиш народ восторгался: "Ишь, толстомясая, пупки то нагуляла"!
Париж.
Вот и Германия Западная позади. Бельгию с утра проскакиваем. Пограничные кордоны, чем дальше, тем слабее. "Жизнь все хуже, юбки уже"! Въезжаем во Францию! Удивительно мир устроен. Вот кажется и климат тот же, и флора - фауна. А все другое. Даже небо цвет меняет. Загадка, да и только. Километр нейтральной полосы с проволокой колючей, столбами полосатыми, мужчинами с собаками. И, на тебе - новый мир. Уму непостижимо. Ну, Францию то мы знаем, видели по телику звезд их. Бриджит Бордо - пятый номер лифчика, пардон, бюстгальтера. Ален Де Лон - не пьет одеколон. Ив Монтан, что песни душевные поет, а потом женщин наших позорит, выставки советского нижнего белья в Париже устраивает. Нашел, чем удивить. У нас в каждом дворе такая выставка круглый год на веревках сушится. Да не его жалкие экспонаты, а настоящее, ношенное, переношенное. Да, что на веревке, на даче летом на пруду бабочки наши вместо купальников в таком экзотичном дезабилье купаются, стон мужской по всей округе! Конечно, Фанфан-Тюльпан, это да, это святое. Жерар Филип, Джина Лолабриджида. Но, главное, все таки, Фантомас. Эх, вот вещь! Кто же из нас в те годы не писал самозабвенно " Ха, ха, ха! Я Фантомас. Мне нужен труп. Я выбрал вас"!!! А потом не наблюдал, тайком, как подброшенное в почтовый ящик послание читает соседка тетя Маша, или дядя Петя. Скандал, проклятия на весь подъезд. Смеху то, радости. Да, широко влияние культуры! А в вагоне нашем изменения. Немцы поутихли. Зато оживились французы. Засобирались "лягушатники". И маленький террорист обозначился, ожил, в коридор выскочил. Напоследок покуражится решил. Ходит гоголем, с победоносным видом, как Наполеон при Аустрелице. Ни дать, ни взять - триумфатор. Только мимо нашего купе пулей проскакивает, помнит пакостник уроки истории. Однако облом у безобразника, жертв в коридоре нет, все в купе шмотки собирают.
Лаура к зеркалу, личность подмазать, чтобы уж с блеском, с шиком в мировую столицу моды въехать, как Клеопатра в Рим. Мы к чемоданам, стягиваем вниз, чуть пупки не надорвали. Чудом Аниту не задавили, упал-таки, один, самый здоровый. Папа галстук нацепил, красавец. Готовы мы к встрече с мечтой, ведь не в колхоз "Заветы Ильича" и даже не в совхоз "Заря коммунизма" приехали. Вот и пригороды потянулись. Северный вокзал. Мы в Париже!!!
Шок.
Выходим. После двух дней пути. Увешаны чемоданами с ног до головы. Зрелище не для слабонервных. Сказать провинциалы - ничего не сказать. Просто, с другой планеты, здесь таких не видели со времен первой мировой войны. Сразу можно в музей заносить. Так и вижу эту сцену. Перрон и посреди нарядной, благоухающей публики, ошарашенное семейство не то переселенцев, не то беженцев. Немая сцена. Скоро волна схлынула, а мы остались маячить в центре платформы. Как шутили во дворе " Наш Вова сидит на краю унитаза, как горный орел, на вершине Кавказа". Бедные, но гордые, стоим минут десять, думаем к нам носильщики подойдут. Держи карман шире. Как же, спешат и падают! Это же не носильщики - водители тележек, наглые, ловкие. Нужна им эта голь-моль заморская с пудовыми баулами. Ищи дурака. Миль пардон! Ах, так, гады. Ладно, сами понесем, не впервой! Мы осенью с дачи яблоки в рюкзаках в неописуемом количестве возили, да в автобусах, электричках переполненных. Так, что мы и сами с усами. И денежки целей. Кстати, денежки, валюта. Мало ее, ох мало, почти нет. Менять надо на франки. Двигаемся мелкими перебежками к вокзалу, груз бесценный волочим. Отец пошел банк искать, мы сторожим добро. Папа сказал "Здесь жулик на жулике сидит". Осматриваюсь. Рот открыл. Так, наверно, и не закрывал! Ошарашило - парнуха вокруг. Эх, ну и ну! И на больших рекламах, и на маленьких, и в киосках, в журналах, в газетах. За всю свою жизнь пионерскую и сотой доли такого не видел. Да, если честно, то вообще не видел. Ну, разок, в школьном туалете, через головы страждущих школяров урывками, фрагментами, какую-то сомнительную перепечатку жуткого качества. Жалкое подобие порнографического журнала. А разговоров потом было, обсуждений, на полгода хватило. А тут... Да, живут же люди! Глаз не оторвать. Залюбовался я как папуас на цветное стеклышко, не зря поехал, елки зеленые!
В поисках.
Тут, наконец и папа нарисовался. Сразу видно - облом. Идет мрачный и озабоченный. Не меняют на вокзале "золотые рубли" на франки. Доллары - пожалуйста, фунты, даже песеты, а наш родимый, золотой ни в какую! Обменяют только в центральном банке Франции. А как туда добираться с вокзала, с кучей детей и горой чемоданов. Погоревали и решили поискать поблизости от вокзала отель дешевенький и оставить там и чемоданы и меня с Анитой в заложники. А папа и Лаура, хоть немного знающая французский язык пойдут банк искать. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Пошли мы по площади привокзальной. "Картина маслом" бурлаки на Волге. А самое гадкое - все для нас дорого. Бедные мы, да нет - нищие. Месье от нас нос воротят, морщатся, что за чудо в перьях к ним залетело. Таскались мы, таскались и нашли по карману. Такое нашли, ни в сказке сказать, ни пером описать. В самом страшном переулке, где отбросы общества ошиваются. Хозяин наш вылитый персонаж Гюго из романа "Отверженные". Может уголовник, а может каторжник какой беглый, то ли еще хуже. Как-то отец с ним договорился на тарабарщине какой то (смеси испанского, французского и языков жестов). Затащили мы, по какой-то скрипучей лесенке багаж свой неподъемный. Открыли дверь, а там. Круто там, так круто, круче всякой крутизны! Логово порока и разврата в классическом варианте. Весь "нумер" красный, и стены, и на полу ковер, и покрывало на гигантской постели в центре, и шторы. И явно не из симпатий к нашему флагу это сделано, ох по другим причинам. Для любви - доехал я, запретной, продажной и преступной. Вот она жизнь, вчера ты пионер, отличник, всем пример. А сегодня в борделе дешевом, без денег, голодный, оставлен отцом родным в заложники. Вот они - джунгли капитализма. Вот оно истинное лицо, оскал, можно сказать, общества чистогана и наживы.
В нумерах.
И остались мы с Анитой вдвоем. Заперлись на все засовы, замки и сидим, горюем. Есть хочется, пить хочется, страшно. В окно выглянули, там по улице биндюжники слоняются местные. Стали свое жилье изучать. Что поразило, отдельного туалета нет, он прямо в углу комнаты за перегородочкой вшивой приютился. Да чудной такой, умора. Почему то два унитаза, причем второй без бачка. Ну, дают. Предположим, сортирами нас не удивишь, кто на Комсомольском вокзале в уборную ходил, подтвердит. Запах за километр и идешь, чуть не по щиколотку. Да и на даче у нас "удобства" на улице, то есть ведро в сарае. Вообще с туалетами беда у нас, мало их и такие, что страшно заходить. Как в анекдоте: " Извините, где здесь туалет? Для вас везде, товарищ". Не это удивило. А, унитаз второй подозрителен. Не спускает нормально и какая - то струйка из него сбоку течет, чудеса. Думали, думали, что за ерунда, ничего не придумали. Ладно, нам и одного хватит, он, слава богу, в порядке. Дальше осматриваемся. Ну и жилье у нас, белье постельное и то красное, и вторая комнатенка не лучше, на стенках картинки дешевые из ночной парижской жизни. Да, влипли, вляпались с размаху "по самое не балуй". Веселая у нас гостиница, нечего сказать, притон натуральный.
За "культурой".
Прилегли с горя и голодухи. Ждем. С каждым часом все тревожней и страшней. А вдруг папа с Лаурой нас потеряли или арестовали их, сатрапы местные, как подозрительных, до выяснения. Может мировой капитал провокацию подготовил против коммуниста испанского и детей его пионеров. По телику страстей много показывали "про их нравы". Знаем, что за витриной "Западного мира" скрывается. Что делать? Куда бежать? Жуть. И заснули с перепугу. Проснулись от стука в дверь. Папа!!! Спасены, ура, ура, ура! Оказалось, что центральный банк в нескольких кварталах отсюда. Ну, теперь то, мы люди, как люди. При франках. Не хуже других лягушек. Правда, мало их у нас, франков этих, говорит папа. Надо ведь и кушать, и город осмотреть. У нас билеты на поезд до Испании через два дня. Это здорово. Все обежим, ничего не упустим. Отдохнули немного, и на экскурсию. Папа диверсант бывший где-то карту раздобыл, маршрут наметил. Деньги, что были попрятали по тайным местечкам, трусам да лифчикам, так надежней. И вперед, к мировой культуре прикоснуться. Вышли на улицу и к центру города направились. Но прошли недалеко, до первой витрины. "Ешкин кот", это не витрина, музей. Чего там только нет! То есть как раз есть, это у нас нет. Даже про голод забыли. Не думали, не гадали, что такое может быть. Вспомнился наш универмаг. Как же это? На себя посмотрел, ахнул! Чучело, просто ворон пугать. Ботинки мои фабрики "Скороход", чего стоят. Как будто первый раз себя увидел. Оглянулся, слава богу, никому до меня дела нет, все бегут куда то, спешат. И какие бегут. Прямо с обложек глянцевых, развратных. Дух захватывает. Да, где уж нам, куда уж нам! Посмотрел на отца, на сестер. Остолбенели, бедняги. Потихоньку ожили, и пошли перебежками от витрины к витрине, от магазина к магазину. Как же все ярко, красиво. А продавщицы то, какие - прямо картина маслом. Только пообвыклись, и лицом в грязь. От души так, ниже пояса, супермаркет. Еда. Навалом... Итак под ложечкой сосет, а тут. Колбасы такие, хоть караул кричи, а сыр, а сладости, а мясо, а рыба... Тут и отец слабину дал. В кафе нас повел. Обедать.
Кафе.
До этого я и в Москве в ресторане один раз случайно был. И в кафе раза два, мороженное ел на трудовые сбережения. То есть на сэкономленные путем езды "зайцем" и на школьных завтраках. Был и у нас на Автозаводской в соседнем подъезде ресторан "Огонек". Ну и зажигали в этом "Огоньке", мама не горюй! Что ни вечер, шум, драка, крики, свистки заливаются милицейские. И снова бой, покой нам только снится. Рубахи рваные, зубы выбитые, все как у людей. Гулять, так гулять. Знай наших! В кафе конечно поскучней, нет того романтизма. С вина да кофе разве проявишь себя. Это так, для хлюпиков и ботаников. А здесь ресторанчики, бистро, кафе на каждом шагу. Запахи отовсюду такие, идешь, как собака Павлова слюной капаешь. Стали искать, куда бы приткнуться. Куда ни зайдем, все для нас дорого. Денег мало, а ртов много. Так и дефилируем: зайдем - выйдем, зайдем - выйдем. Сраму натерпелись. Наконец на задворках нашли себе приют отдохновения. Крошечная кафешечка, столика на четыре. Уселись, ждем. Официант подруливает, папа угрюмо меню читает, вздыхает. Наконец заказывает что-то. Ждем, в животе урчит, революция там, наверно уж и Бастилию взяли, звуки такие жуткие. Приносят на подносе, раскладывают. Аппетит такой, стол бы съел, и не подавился. Эх, вкусно как, но мало. Запиваем водой из кувшина, на напитках экономим. Как говорится "Жить хорошо, а хорошо жить еще лучше".
Метро.
Выходим на улицу. Красиво в Париже, город весь серовато коричневый, чуть с лиловым оттенком. Дома - загляденье, стройные, изящные, с элегантными балконами увитыми плющом, розами, диким виноградом. А мансарды парижские, сразу в них влюбился, за каждым окном своя жизнь, художники знаменитые мерещатся. А подъезды, а двери, а витрины... Зелени много, скверы, бульвары, парки. Начинаю присматриваться. Ужас как хорошо. Ну да нам в метро, в центр надо, а подустали уже, ноженьки не идут. Думаю, уж если в городе чистота и красота, в метро наверно ослепну от шика и блеска. У нас в Москве привык к дворцам подземным. Что-то вход не впечатлил, я конечно обожаю модерн, решетка павильона, вывеска, фонарики, Гимар, как ни как, учили в "художке", знаем, не лыком шиты. Все это замечательно, только маленькое уж очень, почти и незаметное. Ну, думаю, зато дальше как попрет роскошь, закачаешься. Опускаемся по лесенке, мама дорогая, нора, да и только. Грязная такая, вонючая, загаженная, записанная. Ну, прямо подъездом родным дохнуло, автозаводским. Конечно, нам не привыкать, у самих такого хоть отбавляй, исписано - записано все от лифта до двери. И чего только не прочтешь в стране всеобщей грамотности, на заборах, стенах, мостовых, скамейках. И банальные композиции из трех букв, и изыски матерные, с вывертами, с подробностями интимных отношений между близкими родственниками, пожеланиями и наставлениями. Можно даже сказать, что фольклор это наш, неотъемлемая часть ландшафта и жизни. Но... Здесь, в центре культурной Европы. Уму непостижимо! Вакханалия, да и только. Причем тематика поразила, от Мао и Троцкого, Че Гевары и Маркса, до свастики, звезд, фаллосов многообразных, серпов и молотов, всех видов и форм половой жизни. Энциклопедия современного мира, со своими легендами и мифами. И так практически все стены от пола до потолка. И запах, конечно, характерный, писательский, писают и писают кто куда. На полу грязища непролазная, уроды какие- то лохматые, страшные ползают, спят, едят, живут. Да... Вот тебе и цивилизация, и культура. Тоннели длинные, почти не освещенные, страшные до невозможности. Караул! Покупаем билетики. Выходим на перрон. Наконец поезд подкатил, архаичный такой, прямо как на дачу к нам едешь, на паровозе времен "гражданки", кукушкой названным. Да такому рад до слез, а то публика жутковатая, бомжи всех мастей. Что удивляет, вагоны разного цвета. Краски что ли не хватило, прямо как у нас в садовом товариществе домики разноцветные, половинка желтая, другая зелененькая. И не из эстетики так затейливо, а по жизни. Где кто, что спер, тем и покрасил. Впрочем, нам это не важно, бог с ним, вез бы только. Странно другое, что это все рванули в переполненные вагоны, нравится им, что ли в давке ездить, чудакам. Мы, конечно туда где народу поменьше, знай наших. И вдруг, только тронулись, подходит к нам "месье" в кепке контролера и с ехидной рожей, билет спрашивает. Думаем, не на тех напал, дядя, утрем нос прихвостню буржуазии. На тебе билеты, выкушай, подлая душа. Кого заподозрил, гад, в зайцы записал. Советских людей, самых передовых в мире, пионеров, и папку нашего, ветерана войны и труда не пожалел, паскудник. Ан, нет, не действуют билеты. Наоборот, рожа засияла как блин на сковородке. И началось... Длиннейший гневный монолог, вылитый Чацкий. Слов не знаем, но явно позорит он нас, оскорбляет достоинство, унижает, паразит. За что, не поймем. Оказывается у них классы в метро. Первый и второй. И билеты у нас конечно второго класса, а сели мы в первый. Елки - палки, облом какой. Ох, недаром дорогой наш товарищ Маркс с классами боролся, ох недаром. Под насмешливыми взглядами буржуев, на следующей станции в вагон к люмпенам перебираемся. А месье не унимается, комментирует нашу оплошность, прямо из штанов выскакивает. Как же "Понаехали тут"! Ладно, брань на вороте не виснет. Выходим на нужной остановке, встаю на перрон, и глазам не верю. Там где у нас в метро мозаики с передовыми тружениками, скульптуры рабочих и солдат, пафос и героика, здесь попка громадная женская на ночном горшке! Ну, дожились, ничего святого. Все на продажу. О ля, ля! Не соскучишься. Реклама туалетной бумаги, газета им не по душе, неженкам. Тут, на перрон напротив хулиганье местное выкатывается, под кайфом. Подходят к автомату со жвачкой и, бац со всей дури, по стеклу рукой. Кровища, осколки кругом, а Гаврош этот жвачку выгребает, братву угощает. Это по- нашему, это от души. А нам на пересадку. Прощай, Гаврош.
Елисейские поля.
Итак, выходим на поверхность. Мы у арки, той самой, что по телеку иногда показывают, когда о Париже наши говоруны-агитаторы вещали. То трудящиеся бастуют, то студенты бунтуют. Место знакомое каждому политически грамотному пионеру, кто ящик смотрит, боевое, можно сказать место. Только ни трудящихся, ни бунтарей и борцов с мировым капитализмом, ни разгона демонстрации мы не обнаружили. Совсем другую картину увидели. Можно сказать "Картину маслом". Во первых море машин, и каких. Я- то только Волги да Москвичи, ну Победы, Зимы да еще конечно ЗИЛы родные видел. А тут... Что только не ездит и кто только не ездит. Даже лимузины роскошные. Вон один остановился у "Лидо" какого то. Хороша тачка, громадная, сверкает вся, из нее водитель выходит, красавец в форме, дверь отворяет. А оттуда, мама дорогая, небожительница вся в сиянии, прямо чудо в перьях. Сначала ножка в элегантной туфельке показалась, потом уж вся "фря" нарисовалась. В длинном платье, декольте до пупка, мех на плечах наброшен. На шее, что-то переливается, руки в перчатках длинных. А разрезы аж до бедер, из под них красота такая - дух захватывает. Вспомнилась наше пацанское "Разрез спереди - все для тебя, сзади - иди за мной, ну а сбоку - ни себе, ни людям". К ней как раз люди и подскочили, франты местные, "лидошные", в бабочках, фраках, напомаженные да расфуфыренные. И в двери роскошные, зеркальные увели кралю, " как мимолетное видение...". Стою я на тротуаре в рубашонке своей "самострогом" а ля рюс, в брючках подольской фабрики, ботиночках "скороход", ошеломленный. Столбиком стою, как суслики в барханах. Ну и ну... Опять же вокруг толпа движется. Кого только не увидишь. И белые и черные, и желтые и красные, и богатые и бедные, и старые и молодые, как на первомайской демонстрации. "Все флаги в гости к нам" это про Елисейские поля. "Каждой твари по паре"! Наших, правда не видать, одни мы общество будущего представляем. Как у Зощенко "волочимся ровно щуки, панель шлифуем". По сторонам все столиками уставлено, под зонтиками, кресла такие красивые. У нас на "Бродвее" автозаводском, на бульваре, только скамейки расставлены жирно масляной краской выкрашенные и хулиганами расписанные, изрезанные вдоль и поперек. Вся жизнь там половая отражена, и так хлестко, лаконично. Талант не пропьешь! Здесь не то, цивильно, буржуазно, без изюминки. Одно слово "кафешантан"! Официанты с подносами снуют, запахи умопомрачительные. Опять ужас как есть захотелось, жрать, можно сказать. А из дверей музыка доносится, да какая, сплошь запретная, дефицитная. И Битлы, и Пресли и джаз, и рок, на "костях" которые у нас крутятся, пластинках таких эксклюзивных, ручной работы, на рентгеновских пленках. А в конце бульваров, совсем уж совесть, потерявши, рояль белый поставлен, и в белом фраке местный "лабух" с сединой элегантной джазовую композицию бацает, рядом фея в черном платье на скрипке наяривает. Сказка, ну сказка и все тут. И не то, что я не видел музыкантов уличных. Видел неоднократно, на демонстрациях, на похоронах, в электричках и в подъездах конечно. Еще бывало, выкатит энтузиаст с гармошкой, распаренный с гулянки, растянет ее родимую от уха до уха, и заголосят частушки тетеньки ядреные, с "халами". Эх, гуляй Вася! Лихо, конечно, ничего не скажешь, без затей, зато душевно. Но, вот так, чтобы на рояле и с красоткой со скрипкой... Это конечно не наше, тлетворное это, развратное... Буржуазное все. Посмотрели, послушали и пошли дальше полями этими "Елисеевскими", как бабуля одна их называла. Да, жизнь прожить, не поле перейти.
Площадь Конкорд и Тюильри.
Открылась панорама, не забыть мне ее. Громадная площадь, а вокруг архитектура, красоты неописуемой. Прекрасен город-герой Париж. Но, что еще больше "вставило", живое все, радостное. Карнавал настоящий, с шутами, масками, жонглерами, певцами и музыкантами. И ни кто его не устраивал, не гнал народ на мероприятие, не расписывал номера концертные. Просто пришли и представляют, кто на, что горазд. Индейцы американские, гитаристы испанские, фокусники и факиры со змеями из Индии, шотландцы в юбках и с волынками, кого только не увидишь. Здесь же и "жесть", рокнрольщики, битники, джазмены. Кто лохматый до пояса, у кого борода как у Барабасы, кто полуголый. Покрашен народ, шевелюры от красных до зеленых, татуированы, в фенечках по уши. Круто! Пляшет публика, пританцовывает. Праздник жизни, который всегда со мной, пардон, с ними. Завелись все, подвывают "Гелз, гелз", кто-то задом вертит, крутит, бюстами шарообразными вращают, целуются. Непривычно как то, чудно. Ни чего себе, думаю, что творят, мурашки по телу. Вот и благонадежного вида месье "лялечку" свою за зад пухлый ухватил. У нас бы за такое в милицию. Не нарушай спокойствие граждан, не распускай лапы на людях, всем охота. Дома, за стеночкой, за ширмочкой, чтобы соседи не слышали, да дети родные не подглядывали, да теща не застукала. Но так. Это, не в какие ворота. Срам! Вдруг кто - то за руку меня дергает. Папа. " Ты деньги куда положил? Хорошо спрятал"? Я глазами на живот показываю. Вот они родимые где, в трусах семейных на булавке английской заколоты. Это хорошо, молодец, одобряет отец. А то ведь здесь жулик на жулике сидит и жуликом погоняет. Ворья видимо, невидимо. Очнулся я от такой прозы, огляделся. Ага. Вот и Анита с Лаурой. Раскраснелись, глаза блестят, такими я их и не видел. Пора покидать эту вакханалию, решает папа, а то где я вас искать буду. Сбились в кучку, пошли к Лувру. Тут и без карты видно, куда идти, да и толпа туда валит. Вышли на Тюильри. Красиво все - сказка. Нет, роман "Три мушкетера". Фонтаны замечательные, чайки и голуби по дорожкам важно вышагивают, жирные, наглые. Кормят их не бубликами, не батончиком, круасаны едят, аристократы. Завидую, сам бы эти крошки так бы и подъел, после переживаний да впечатлений аппетит волчий разыгрался. Ну, да ладно, в руки себя возьму, не для того приехал, не за тем пожаловал. К культуре приобщаюсь, к истокам припал, а брюхо дома набьем. Культура дело хорошее, кто бы спорил, да трудно в четырнадцать лет поглощать ее, родимую, когда вокруг столько всего. И такого всего, что оторви и брось. Все газоны, все лужайки, все скамейки, все вокруг усеяно телами, лежащими как после битвы Бородинской. Только не павшими, а живыми. Такими живыми, дальше некуда! Во всех стадиях любовных игр и утех. Я, конечно, был уже вполне созревшим плодом советской системы полового воспитания. Так, что все волнующие меня знания получал из жизни. Ни в школе, ни папа с мамой об этом со мной не говорили, говорили и рассказывали совсем другие люди. И, как говорили, соловьями пели. С загадочными намеками, циничными выражениями, жестами окрашивая наиболее волнующие подробности. Помню, только в нежном еще возрасте вышел во двор погулять, сразу увидел на земле изображения интимных органов и мужских и женских. Надписи, чуть позже, как в школу пошел, вместе с азбукой впитывал. А как не читать, когда они везде: на асфальте, заборе, лифте, стенах, в школьных туалетах, скамейках. Так, что, худо-бедно, о любовных утехах теоретические знания имелись. На даче в деревню ходили, всей компанией за собачками, лошадками, коровками наблюдали. "Ой, мама, что это собачки делают. Играют сынок". Нет, шила в мешке не утаишь. Ребята объяснили, что за игры такие. И все-таки. Одно дело животинка разная резвится. А тут... Средь бела дня, у всех на виду, в массовом порядке, можно сказать, в культурном центре Европы. Шок. Как на Марс слетал. Из пионерского отряда, с барабаном, с песнями про орленка, в Содом и Гомору угодил, в столицу мировой сексуальной революции. Как отбуянили студенты в шестидесятые годы, так и бросились во все тяжкие революцию по всему фронту двигать. Особенно успешно с сексом пошло, штурмом взяли, как Зимний. Как сейчас вижу наше семейство благородное в этом вертепе, с ртами разинутыми, ошалевшие, растерянные. Забавно, внизу, на лужайках, в объятиях парочки разлеглись, повыше скульптурные группы тем же заняты, искусство в массы, можно сказать. Что же, жизнь театр и люди в нем актеры. Эротическое шоу - тоже театр, и в нем свои солисты, свои заслуженные и народные артисты, и свои зрители. Вокруг люди ходят чинно, с детьми гуляют, туристы в музей бегут, на лавочках бабушки с дедушками газетки почитывают, а внизу жизнь кипит, сексуальный разбой. Так и бредем, как в тумане, среди звона поцелуев.
Лувр.
Миновали мы эту арену любви плотской. Цветы жизни - хиппи, что с них взять. Нет, чтобы Карла Маркса почитать, или политэкономию позубрить. Нет, ведь. Секс им подавай. Да еще с вызовом, публично! Мы, строители новой жизни, борцы за свободу тащимся, упрямо и мрачно в светлое будущее. Только где оно? Ау, отзовись! Молчит , прекрасное далеко. А этим прожигателям жизни сейчас хорошо, ох как хорошо! Прошли, наконец, этот Содом, не дай бог оглянутся. К Лувру, к очереди подошли, вьется себе между двумя крыльями дворца, часа на два. Ах ты, родная моя, так отечеством и повеяло. "И дым отечества нам сладок и приятен". Как же, сколько я их отстоял уже, и в магазине за колбаской, святое дело. И на электричку, и на автобус, и в поликлинике, и даже в Мавзолей! Как мы без нее, вот это наше, родное, привычное. Встали, как часовые на посту, хорошо. Стройными рядами к знаниям и культуре движемся. Любо, дорого смотреть. Отстояли, еле живы, и к вершинам искусства, в святая святых вошли, в Лувр. Первым делом, что в музее смотрят? Правильно, туалет. Опрометью! Потом уж на диванчике посидеть, а то ножки не идут, умаялись. В городе особо не посидишь, везде дядечки подходят и аренду за стульчик собирают. А у нас копеечка, к копеечке посчитана, экономия. Ходим по залам. Ошеломляет. Час, два, три, четыре. Благо и посидишь иногда. Жить можно. Впечатления и описывать не буду. Что говорить. Уже и голова раскалывается, и спина отваливается, ноги гудят, а все бродим, впечатлений набираемся. Закрывают Лувр, вытурили нас на улицу. Сели на парапет у Сены. Карту изучаем. Куда дальше идти? Можно налево, к Пале Рояль, можно вперед, к собору Парижской богоматери, если правей и через мост, то в Латинский квартал. Задачка! И все-таки, к собору!
Сена.
А время бежит, вечер уже. Огоньки зажигаются, по реке теплоходы с туристами плывут, музыка с них доносится, прохладно стало. И силы наши тают. Хоть и закалка у нас железная. Мы же грибники заядлые, по десять часов по родному Подмосковью топаем, да с корзинками, в телогрейках, сапожищах тяжеленных. Так, что держимся. Беда, обувь у нас советская, убить ей можно. Тяжелая, жесткая, хоть гвозди забивай, все ноги сбили, мозоли такие натерли, что смотреть страшно. Ковыляем, как инвалидная команда, кто на правую сторону припадает, кто левую ножку волочит, скоро, думаю, нам уж подавать начнут, болезным. Впереди сам отец семейства, у него ботинки самые впечатляющие, как у Чарли Чаплина, большущие, бегемотообразные "гавнодавы". У нас чуть поскромней, но тоже больше на ортопедическую обувь смахивает. Дома, в Москве, все в такой шастают. А тут... Смотришь на них, буржуев, легко живут, ботиночки мягкие, кожа натуральная, замша. Что-то не одного пролетария не видать, ни крестьянина в онучах или керзачах. Так некоторым и это тяжко, босиком шуруют, хиппи волосатые. Подошли к Сене. Дохромали! Ох, и классно же тут. Уютно, весело, непринужденно. Тиной пахнет, каштанами жаренными, дымок вьется. Рыбачков, видимо - невидимо, как летом у нас в деревне Глотаево на пруду. Тоже часами дрянь всякую ловят, сердечные, улов этот срамной и кошки не едят. Они, кстати, тут как тут, мяукают на все лады, и песики местные хвостиками виляют, и воробьи, голуби, чайки на парапетах набережной стайками дежурят. А по аллее лавочек букинистических целые городки. Класс. Чего только в них не увидишь, карты старинные, фолианты древние, открытки и гравюры разных эпох. И сами букинисты больше на реликты из других веков похожи, симпатяги такие, чудо. У нас, изредка, тоже встречаются этакие "бывшие". Помню в детстве врачиху нашу пакостную, злющую, как-то доктор старый замещал. Боже. Как же я его потом все детство, отрочество вспоминал. Пришел дедушка милый, добрый, руки вымыл, а я ангиной болел. Ложечку нагрел и так нежно горло осмотрел, я и не заметил. С теткой той хабалкой, вечно тошнит, страху, позору натерпишься. А старичок волшебник, что-то выписал, пошутил, поболтал, и прошла ангина. Так и местные, парижские антиквары, как на подбор, седые, с бородками " эспаньолками", в беретах, куртках богемных, бархотных. Говоруны, шутники, приветливые и любезные. Стоят их ларечки среди платанов столетних, картинками все завешано, как бельем, а на набережной баржи, лодки, катера снуют. Так хорошо, хоть оставайся и живи. Что сразило, влюбленных тут море. Но именно влюбленных, целуются, и то, как-то иначе. Не сексуальных активистов, не революционеров эротических, ни хиппи в стаях, на песиков весенних похожих, никого. Как то даже романтично, набережные и мосты плющом увиты, камни древние с патиной, фонари очаровательные старинные. И художники для полноты счастья с этюдниками стоят, красотищу эту пишут. "Живописцы, окуните свои кисти"... Смеркается, туман поплыл над рекой, над набережными, совсем уютно стало. Сидеть везде можно, папа каштанов нам купил жаренных, грызем их счастливые, правда, картошечка из костра, с угольком, подсоленная лучше. Вечер дивный, вот где шармом парижским нас накрыло. И целуются здесь вовсю, и обнимаются, а не шокирует, наоборот только колорита добавляет.
Собор.
Да, догулялся, пионер. Слава богу, к собору вышли. И не до любви стало. Сумерки сгустились. Фонари зажглись. И так сказочно стало, будто не явь это вовсе, а сон. Собор подсвечен и оттого нереально прекрасен. Витражи мерцают, еще выше, аж в небе туманном химеры выплывают. Башни, шпили в сумеречной мгле теряются. Заходим через портал величественный в храм, музыка небесная, орган, под сводами звучит. Присаживаемся на скамьи. В боковых нефах свечи окрашивают нервюры неровным, колеблющимся светом, над алтарем в розе готической всеми цветами закат догорает, звуки божественные плывут и окутывают покоем нас, грешных. Закрываю глаза: "Слава тебе господи, ведь это я, это не сон, я в Париже!!! Честно пионерское!"
Эйфелева башня.
Утро. Открываю глаза, и не сразу понял, где я. Очнулся от сна. Да я же в Париже! Пытаюсь встать, господи, болит все, будто по мне телега проехала. И ноги, и спина, и даже руки. Ну и намотались мы вчера. Так намаялись, даже не снилось ничего, хотя дома сны эротические замучили. Возраст такой. А тут казалось бы, такого насмотрелся, во всю свою пионерскую жизнь ничего подобного не видел. А ничего, не прелестниц во сне не было, не эротики, ни секса. Правильно говорят "Не до кур петуху, когда за ним барин с топором бежит". Осматриваюсь. Все в полуобмороке лежат, кряхтят, ойкают. И сестры, и даже несгибаемый борец с мировым капиталом товарищ - Клаудио, папа мой. Раскачиваемся потихоньку, мы же советские люди. Встаем, запасы свои последние доедаем, московские еще. Кружку с кипятильником ставим, чаек заварили, колбаски одесской нашинковали, хлебца родного, черненького, консервы рыбные и пошла, писать губерния. Как вождь говорил "Жить стало лучше, жить стало веселее". Спускаемся вниз, в холле хозяин с такой рожей уголовной, хоть сейчас на стенд фотку вывешивай "Их ищет милиция". На улице папа карту разворачивает, решаем сначала к Эйфелевой башне рвануть. Метро утром так набито, даже не страшно в нем и не так тошно. Выходим на Трокадеро. Все террасы, все ступени, площадки, все напоминает гигантский муравейник. Вся громадная площадка кишит разномастной толпой. Но преобладает индиго, джинса заветная, хиппи оккупировали знаменитую площадь. Приглядываюсь, жуть как колоритно. Кто на, что горазд. У кого волосы до пят, есть явно под кайфом, глаза мутные, бродят как лунатики. Полуголые, грязные, босые, никого не замечающие. Интересная публика, на цветы как то совсем уж не похожа. Музыка со всех концов шпарит. Из магнитофонов с катушками битлы и роллинги, а на площади и здесь и там свои кумиры. Какофония стоит, мама не горюй, и раскачиваются мерно под нее и пританцовывают и подвывают. И башня, и Париж им до фени, своим люди живут ритмом, своей жизнью. Ощущение, ребята с мойдодыром не дружат, не фанатеют от мочалок и мыла, в простоте живут, как пещерные люди. Их бы в школу нашу, пролетарскую, где утром у дверей девочки с повязками красными уши проверяют и шею, а военрук наш за прическами следит, стилист от казармы. Порешал бы вопросы подпол наш с хиппи этими, оперативно и бескомпромиссно, под "ноль". Вспомнил, кого у нас за хиппи держали, бедняг. По здешним понятиям это же ботаники, ну штаны внизу распороли и молнии вшили, ну волосы подлинней нуля отрастили, цепи от унитазов на заводе отхромировали и понавешали себе на шею, рубашки нейлоновые ушили. И уже враги общества, отщепенцы, хиппи и стиляги, хулиганы. А уж девчонок наших, если накрасится и в класс не пустят. В туалете умоют, помаду, пудру сотрут " утрись, дрянь такая, не позорь школу"! Так, что трудно у нас хиппи, не то, что здешним. Проскочили побыстрей толпу эту, и под башню встали, глянул наверх - прикол. Вставило. Так лихо закручено, класс, прямо в небо железяками ввинтились.
Пантеон и Наполеон.
Дальше Марсово поле, и затрусили мы к Наполеону в Пантеон, Мавзолею здешнему, где Великий вождь лежит. Как же без этого, вон и у нас на Красной площади иностранцы стоят часами, взглянуть на Ильича желают. Каков он, самый человечный человек. И анекдот припомнил; " у пьяницы рубль юбилейный в кармане, а на нем Ленин, ну и алкаш злорадно вынимает его и говорит " Что, лысый, у меня не мавзолей, не залежишься"! Любят люди тех, кто истреблял их миллионами. И кто больше погубил, того больше любят. После Наполеона во Франции треть мужчин осталась, всех в походах сгоношил. А вот, поди, какую ему могилу выстроили, расстарались. И любят его французы, чтят, поклоны земные бьют. Ну да не нам судить, у самих похлестче кумиры, поядреней. В гробу хрустальном, в пирамиде, как спящая красавица спит. Посреди столицы нашей, на главной площади, толпы к нему стоят, да, что там, сам стоял, когда в пионеры принимали. А Пантеон красавец, только обидно, что Бородино как победу Наполеону французы записали. Мы в школе проходили, Кутузов ему накостылял, а, что Москву отдал, это маневр. Разошлись мы во мнениях на историю с французами. Ну и ладушки!
Столица моды.
Мода. Не знаю, как у кого, а у нас во дворе модники были. И били их, нещадно. Не фасонь! На год раньше нас из нашего двора испанцы тоже на историческую родину махнули. Вернулись приодетые. Падсан, сынок их, кепку привез, яркую, в клеточку, пижонскую. А во дворе по понятиям все в серых картузах ходят, одного фасона, одной фабрики. Тут не в кепке дело, в том, как одета она. На лоб сдвинута - серьезный чувак, на глаза - хулиган, на макушке - рубаха парень, набок - на гулянку наярился. И вдруг - все под откос. Весь уклад жизни, все ценности оплеваны. Накидали бедняге, не осознал, опять напялил. Опять вздули. Ни в какую! Снова дефилирует по двору в кепи закордонном. Так месяц с фингалами и ходил, пока не потерял кепку свою в драке. Вот она мода, до чего доводит. Здесь не то. Мир чистогана. И бьют по слабому полу из всех калибров. И шубы фантастические, и манто, платья всех фасонов, обувь, шляпки, и прочее развратное барахло. Только мост Александра прошли, так сходу и вляпались. Квартал моды. Тьфу, ты господи! Думали с папаней, что и ночевать здесь придется. Наши-то бабенки так и впились глазами в гламур этот. Ах, Диор, ах, Шанэль, ах, Ив Сен Лоран. Я, если честно, тоже слюнки распустил. Пока сеструхи шмотками восторгались, я на женщин любовался. Красотки такие, глаза слепит, из машин шикарных выплывают и в ателье, в бутики с целыми свитами поклонников заходят. Публика, как в театре рты поразевала. А про нас, что и говорить. Остолбенели.
Гранд Опера и Галерея Лафайет.
А время идет, бежит даже. Взяли мы в охапку Аниту и Лауру и увели из мира грез. Грубо, можно сказать, вырвали, силой утащили. А, что поделаешь. Столько еще осмотреть надо. Что делать? Или кто виноват? Запутаешься в вопросах этих вечных. Ну, нет у нас в СССР моды, почти нет. Иногда что-то меняется, только модой это назвать, язык не поворачивается. Ну, да жили мы без нее и еще поживем, главное, чтобы войны не было. "Зато мы делаем ракеты, и перекрыли Енисей, и даже в области балета, мы впереди планеты всей". Вот так. Проскакали мы галопом до Гранд Опера, аж в мыле все к роскошному театру вывалились. Любопытно. Париж семидесятого года во власти хиппи, захвачен и повержен. Но как то не весь, местами и старый, так сказать, исторический быт проглядывает. Где-то хиппи все засеяли, как одуванчики весной, где-то и нет их, бог миловал. У театра их мало. Как то здесь тем еще Парижем отдает, довоенным, по фильмам, по книгам нам знакомым. Как мы его по живописи импрессионистов представляем. И до чего они дух этот, атмосферу эту уловили, удивительно. Почти век прошел, а будто вчера написаны полотна эти. Те же мостовые и кафе, платаны и плющ на стенах, толпа яркая, веселая разлилась по всем закоулкам, публика нарядная, розы и герань на балкончиках, дети, старички цивильные на бульварах играют. Прелесть, как хорошо. А запах стоит! Кофе и розы, сигареты и духи, корица и выпечка свежая. Решаем отдохнуть и в кафе непритязательное заходим. Маленькое такое, а уютное, обжитое. Тот же дух девятнадцатого века, ну Моне или Дега, все также, и зеркала, и буфетчица симпатичная, и завсегдатаи с газетами. Папа, после мучительных раздумий, заказывает чай и кекс. Дешевле и проще нет ничего. Ждем. Думаем, сейчас по стаканчику хлебнем, в туалет сбегаем, передохнем. Вдруг на подносе серебряном несут такой натюрморт! Думали, мутный напиток в граненом стакане, непромытом метнут на стол, и блюдце с помятыми хлебобулочными изделиями, не первой свежести. А тут. Чайник с заваркой, чайник с кипятком, кекс такой, я не знал, что бывают такие, лимончик порезан, сливки, сервировано все. Эх, кайф какой. Однако засиделись, бежать надо. Столько посмотреть надо, завтра ведь уезжать. Когда еще увидим. И решили галерею осмотреть знаменитую. Ох, лажанулись мы с отцом. Вроде рядом она, через квартал. Не рассчитали мы сил своих, быстро тающих. Думали, прошвырнемся по ней и дальше по намеченному папой, диверсантом бывшим, маршруту двинем, к Комеди Францез и Пале Роялю. Не тут-то было, будь она неладна, галерея эта. Да. Зашли в рай земной, если бы не ценники, настроение портившие - коммунизм, как есть коммунизм. Все по потребностям, все по способностям. Все есть, от бриллиантов до пуговиц. Вошли мы, а выйти не получается, как в сказках, дворец заколдованный. Часа два крутились, ошалели вконец. Не вышли, вывалились. Опустошенные, раздавленные, смятенные. ГУМ вспомнился, ЦУМ, и даже Детский Мир. Что же убого так у нас, все для человека, а нет ничего. Анекдот в памяти всплыл "Чукча на съезд КПСС поехал, рассказывает, "Все кричали: Все во имя человека, все на благо человека. И чукча видел этого Человека!"
Скандал.
Полдень. Отдохнуть надо. Да и притон наш родной по карте недалеко отсюда. Решили, зайдем в нумера, перекусим, полежим. В себя придем. А там уж до ночи, в омут наслаждений. На карте близко было, а по жизни тащились час, все прокляли, не дойдем, думали. Районы все круче и круче, все жестче. Хорошо день, а то и по башке схлопочешь. От изысканной публики в клоаку такую зашли, к люмпенам и бомжам в логово, напоследок уже арабские районы пошли. А наша улица - малина без подмеса. Жутко. Ну, вот и бордель наш родной, долгожданный. Заходим и в ступор. Чемоданы наши в холле валяются! Колоритно смотрятся, эпоха военного коммунизма в логове разврата. Рядом хозяин, наглый до безобразия. Сияет, как блин на сковородке. Отец к нему "Что это значит, товарищ дорогой?" А он ухмыляется, на дверь указывает, на часы, (полдень) и ножкой так чемоданы к выходу пихает. Отец ему доказывает, что до завтра оплатил. Тот, ничего не знаю, миль пардон, гражданин хороший. Сейчас начнется, думаю, не стерпит папаня, въедет гаду, и в полицию загремит. И точно, подскочил батя к паразиту этому и уже в ухо нацелился. А тут... Из-за двери три молодца дюжих "Что надо, хозяин?" Затосковал я, думаю, сейчас бить будут, я это состояние по Автозаводской жизни знаю, изучил, от хулиганов скрываясь. Деру надо давать, пока не отоварили. А то по Парижу с фонарями неловко дефилировать, да и в Испании оконфузимся. Не было тридцать лет и с побитыми личностями прикатили, родственнички. "Крути педали, пока не дали", как говорится. Ретируемся на улицу, чемоданы за нами вылетают. Облом полный! Оттаскиваем багаж, задумались, что дальше делать, как жить. Здесь наш папа, несгибаемый борец с мировым капиталом, ветеран двух войн говорит. Ладно, не хотел людей беспокоить, но придется. Идет к будке телефонной, звонит куда - то. Подходит к нам, " Что скисли, не пропадем, не бойтесь, у меня здесь знакомый испанец живет, еще с тридцать девятого года, поможет. Сейчас такси возьмем, и к нему, на Райскую улицу. Название обнадеживает, эх поживем еще, повиляем хвостиком! Вот горе, не сажают нас в такси, кто мимо пролетает, кто торгуется, увидев чемоданы наши. Наконец сжалился старикан какой то, на драндулете своем отвез нас, спасибо ему.
Испанец.
Приехали. Здорово прокатились. Особенно когда через Сену переезжали, или по кварталам старинным пробирались. Красота. Встречает нас знакомый испанец у дома своего на Райской улице. И дом и улица очаровательны, настоящий старый Париж. Симпатичный, невысокий, седой, смуглый. Похож он на многих друзей отца, что на Автозаводской живут. Здоровается приветливо, смеется. Что, надули французы, да жулики первостатейные, ничему верить нельзя. Приглашает в гости, только, говорит, чемоданы ваши у консьержа оставим. Заходим в подъезд. Какой он чистый, с ковром при входе, с пальмой, а красив, ухожен. Лестница, аж сияет, кованые решетки, окна огромные, двери в квартиры тоже старинные, филенчатые, с бронзовыми ручками. Ну и ну. Свой подъезд, вспомнил. Входишь в него всегда с опаской; первое, не вляпаться в экскременты, второе не испачкаться о надписи похабные, третье не нарваться на хулиганов. И запах, конечно, соответственный, кто-то рыбу варит, кто щи суточные греет, где то алкаши пописали. Ужас. А тут. Живет наш знакомый высоко, на пятом этаже, а потолки у них под четыре метра, так, что упарились подниматься. Он смеется. Да, высоко, и так каждый день, да с сумками. Наконец мы, наверху, двери открывает хозяйка дома. Маленькая, сухонькая, черноволосая. Типичная испанка. И дочка дома, вылетая мать. Приглашают в гостиную. Квартира старинная, с панелями на стенах, камином, витражами в окнах. Никогда таких квартир не видел. У нас ведь как, войдешь к кому, прихожая маленькая, завалена тазами, велосипедами, колясками, санками. Хозяин объясняет, что много лет уже снимает в этом доме квартиру, район хороший и привык уже. Только подниматься все труднее, жена уж не каждый день и выходит. Сажают нас кофе пить с круасанами. Е - мое, я такого кофе и не пил раньше, дома мы суррогат потребляем ячменный, а это настоящие. Хозяин говорит, что договорился насчет нас, в соседнем квартале его знакомая итальянка маленький пансион содержит, согласилась приютить нас на день. Сегодня переезжаем. Но, пока, вы мои гости. Будем обедать. Ура! Впервые за неделю поедим по-настоящему, как дома. Отдыхайте, а я на рынок, за мясом, сказал наш благодетель. Давно уж наверно нормально не ели? Лукаво спрашивает. В Париже разве покормят, как следует. Не Испания. И они с отцом мечтательно вздыхают, дочка, и жена тоже закатывают глаза, жмурятся все, как кот на сметану. Ну, уж дудки, дома сидеть, увязался за ним. И папа тоже пошел, очень ему поговорить хочется с испанцем, республиканцем, которого он еще там знал, в другой жизни. Идем мужской компанией на охоту, мясо добывать. Квартал до чего хороший, старый, не туристический, но и не захваченный эмигрантами из стран северной Африки, спокойный, уютный, зеленый. И женщины с колясками, и лавочки овощные, мясные, булочные. Все домашнее, простое. Здорово. Одно слово, Райская улица. Испанец смеется и объясняет, здесь издревле фарфор продавали, вот и назвали улицу так. Осматриваюсь, точно, магазинчики с товаром этим хрупким половину первых этажей занимают. Вазы, скульптурки, светильники, сервизы. Парадиз. И рынок под стать. Изящный павильон эпохи модерна. Зашли, и ахнули, вот где рай истинный. Фрукты и овощи, мясо и рыба, колбасы и сыры, пряности, и прочее изобилие земное, на прилавках выложено. Ну и ну, просто поражает эта благодать. Долго, со знанием дела выбираем вырезку, я такой у нас не видел. В гастрономе нашем кости в основном лежали, синеватого цвета. Наконец завершили ритуал этот и домой. Тут, кормилец наш мрачнеет, роется в карманах, плюет смачно. Черт бы побрал жулье это, опять кошелек свистнули. Это оттого, что я иностранец , вот и грабят! У своих, у французов, меньше тырят. Переглядываемся. Знакомо. Сколько отец и мама наслушались от пьяниц всякой, и черножопые, и чурки, и пархатые. Отец и в драку лез, и ругался, ничего не помогало. Ладно, проехали, как говорится. К тому же кошелек почти пустой был, так, что скоро мы уселись за гостеприимный стол. Наелись, напились, отдохнули, посмеялись над злоключениями нашими. Спасибо тебе, дорогой папин земляк. Думаю, нередко выручал он таких вот горемык, кого мошенники здешние обманывали. Оставили ему на память матрешку большую, водки бутылку, что у нас в стратегических запасах хранились. Засмеялся хозяин дома, поманил к себе в кабинет, там, на полке сестрички нашей красавицы стоят, о гостях из СССР напоминают. И показалось, что наша румяная блондинистая матрешка вдруг сменила обличье свое. Папино смуглое лицо проступило, а внутри Лаура, поменьше я, еще поменьше - Анита. Вот такой русский сувенир.
Монмарт и Плас Пигаль.
Итальянка нас встретила радушно. Видно знакомый рассказал ей историю нашу. А как узнала, что мама у нас итальянка, растаяла и к нам, как к своим. Макаронами нас угостила, и отправились мы город с этой стороны Сены осматривать. Решили с хозяйкой посоветоваться, она говорит "Кто Монмартр не видел, в Париже не был". И поехали. Для меня это подарок судьбы, я тогда импрессионистами увлекался, из Пушкинского не вылезал. Что в метро парижском хорошо, много его. Вот и на Монмартр быстро добрались. А там по горочкам крутым, по улочкам кривым. В небе, уже вечереющем, стрижи, ласточки кружат, домишки косонькие, нескладные, дворики с цветочками. Замоскворечье наше родненькое напоминает. Огоньки в окошках то здесь, то там загораются, дымком потянуло, даже травкой скошенной. А вот и художники. Живописные господа в блузах, в беретах, бороды лопатами, волосатые. Табаком, вином пахнут, красками масляными. Не нам чета, нас и узнать только по этюднику можно, а эти сами произведения искусства. В кафе публика винцо потягивает, с веселыми дамами, то ли натурщицами, то ли жрицами любви флиртует. Опять я в совсем другой Париж попал. Париж Модильяни и Тулуз-Лотрека, веселых танцовщиц и подружек художников. Пригорюнился, как живая картинка перед глазами встала. Я с друзьями своими, юными художниками на таком же холме высоком у стен Симонова монастыря стою, этюдники расставили, пишем дали замоскворецкие. Только к нам не туристы подходят, не почитатели таланта, а шпана подкатывает, целая стая, человек пятнадцать. Главарь их глумливо так, с сочувствием "Что, козлы, мажете?" Рисуем, отвечаем. А он краски из этюдника берет и под гогот всей кодлы, читает "акварель медовая". Прочел, взял и лижет краску. Потом смачно выругавшись, сплевывает ее, рожу скорчил "Дерьио какое! Вам тут кто стоять разрешал"! И по морде, от души, тут каждый пнуть норовит, скинули нас в овраг, за нами этюдники наши полетели. Кубарем под откос, в бурьян скатились. Да, искусство у нас народу принадлежит. Искусство, как известно жертв требует.
Вот мы их и приносим, как можем. А, так, похоже здесь на наши места любимые, московские. Любопытно, что и храм на Монмартре совсем не французский, то ли мечеть, то ли православная церковь. Помесь кошки с мышкой. Чудеса. Понравилось мне тут, хорошо местным собратьям живется, вольно. Побродили мы среди богемы, приобщились к прекрасному, и к Мулен Руж двинулись. А то совсем стемнеет, не успеем поглядеть на самую знаменитую мельницу в мире. Можно сказать, на аллюр перешли, благо под горочку, так и скатились, как колобки, в район этот лихой, приют порока. Трусим рысцой, а по тротуарам "бабочки ночные", как мотыльки на огонь слетелись. Эффектные дамы, только яркие очень, и разрезы такие, оторопь берет. Позы вызывающие, откровенные, а стоят с видом гордым, вроде неприступным даже, цену набивают. "Я шансонетка, я фея из бара, я черная моль, я летучая мышь. Вино и мужчины, моя атмосфера, приют эмигрантов, свободный Париж". Не зря я песенку эту у костра на даче с друзьями своими распевал нестройными голосами мартовских котов. Все в точку. Приеду, расскажу корешам, как тут все, может, и привру, не без того.
И пошли мы по улице этой знаменитой, даже мне, пионеру советскому, по фильмам, по книгам, известной. Туристов тьма. Не протолкнешься. Как на ВДНХ в выходной день. И то, чем не выставка народного хозяйства. Тоже людям, есть, что показать, чем гордится. Тут и негры почти голые, атлетичные черти, за себя стыдно, хиляка. И тетеньки в формах нацистских на голое тело, с плетками, с цепями, и гейши, и китаянок пучками. Дочерей Африки больше всего, с попками как мячики, но и испанки а ля Кармен, встречаются, и французский бренд представлен огненно рыжими дамами в чулках ажурных, и чопорные англичанки в строгих платьях, в очках, этакие падшие ученица Кембриджа. Ну, чем, скажите не выставка. А уж порно, точно как наша наглядная агитация, все прилавки, киоски, витрины, все заполонила. Как на первое мая у нас, на демонстрации, все в едином порыве. Иду, как в бреду и тумане, где ты, где детство мое пионерское, девственное. Где иллюзии, платонические мечты, устои моральные. Заплясало все, закружилось в вихре эротических впечатлений, сладких и манящих. Как дальше жить? Что с этим делать. Ох, не спать мне сегодня, ох не спать!
"Наш паровоз, вперед лети"
Утро. Так устал, ничего опять не приснилось. Как доплелся до койки вчера, плюхнулся и продрых до папиного голоса командного, бодрого как из радио " На зарядку, становись"! В Москве уж сны пойдут косяком. Эх, быстро как все пролетело. Сегодня вечером уезжаем. Жаль. Кончаются приключения мои в Париже. Дальше Испания. Но, сегодня еще день целый наш. Папа уже и маршрут наметил, сначала Сорбонна и Латинский квартал, затем через Сену и к центру, к Комеди Францез и Пале Рояль. Думал ли папа наш, всю жизнь университеты боготворившей, что такое Сорбонна семидесятого года. Нет, конечно. Все лужайки, дворики, переулки, все сплошь синее. Джинса всех фасонов и стадий потертости, вплоть до лохмотий. Хиппи. Студенты местные, явно науками не обремененные, подались в революцию, только не октябрьскую, а сексуальную. Протест выражают против общества буржуазного сплошной сексуальной свободой. Лихо придумано. Демократия, так демократия, чего уж там. Вот и ходят такие как мы недотепы, рты разевают. Профессора как партизаны дальними дорожками к аудиториям пробираются. Как там, главный революционер говаривал " Учится, учится и учится". И учатся, только другому. Хотя и отец идей наших, и вождь мирового пролетариата, Маркс и Ленин, ох и ходоками были. Марксизм-Ленинизм в действии. Понял папа, не туда привел нас, хотел в храм науки, а вышло как то в другое заведение. Что же, поехали в центр. Там и вправду пристойней. Бульвары, фонтаны, здания старинные. Даже птицы поют в скверике, где уселись багет лопать с колбасой. Аппетитный сэндвич, жуть. А укусили и чуть не заплакали. Вон, французы как лопают, только треск идет, черти зубастые. Оказалось, корочка жесткая у батончика, а у нас зубы дырявые. Вот ведь незадача, каждый год в школе сверлят их врачихи садистки, а пломбы выпадают и только хуже становится. Кое-как умяли обед наш, корочки голубям пожертвовали. И по бульварам, по скверам прошлись. Чисто, тихо, детки гуляют, старички ухоженные. Старушки, как только, что из парикмахерской. Вот он, настоящий Париж, не туристический. И сценки жизни парижской запали, вот играют, шар металлический бросают, на нашу лапту похоже, торгуются у прилавка, но так, не злобно, скорей для порядка, газеты почитывают. Хорошо. Пожить бы здесь. А время наше ушло. Надо в гостиницу и на вокзал. Милая хозяйка наша покормила нас от души, такси недорогое заказала, мы ей матрешку на память оставили и чуть не расцеловались.
Все, до свидания Париж. Билеты, Париж - Порт Боу у нас в кармане, в Москве куплены. Думаем, поспим ночь в поезде, отдохнем и в Испании уже окажемся. Разгрузились у вокзала и вперед и с песней. Чемоданы наперевес, и не видно нас под ними, к вагону своему. Сначала публика обычная была, а чем дальше, все хиппи больше и больше становится. Что им медом здесь намазано, непонятно. Прямо проводы поезда на БАМ, тоже сплошь молодежь прогрессивная. Там, правда, оркестры, речи, а здесь что-то невообразимое. Во всю ширину перрона хиппи расположились. Кто лежит, кто сидит, некоторые спят уже, до места еще не добравшись. Курят ерунду, какую то, сладкий дымок вьется. Ладно, может провожать пришли, вот сейчас в вагон войдем, и под перестук колес, тихо, мирно, к Пиренеям покатим. Ага, раскатали губы-то, в вагоне нашем первобытно - общинный строй победил. Коммуна настоящая, мы только, да две старушки залетные не вписались. А так и свобода у нас, и равенство, а уж братство такое, не приведи господи. Папа узнал, они все в Испанию намылились, целину пляжную поднимать едут, Коста-Браву осваивать. В коридоре уже тренировку устроили, кто и как лежать будет. Не пройти, не проехать. Так и идем по телам, с чемоданами своими пудовыми. Засели в купе с бабулями, те уже в предынфарктном состоянии. Забаррикадировались чемоданами, в углы забились и притихли. Час едим, два, три. Ни шагу из укрытия. Одно плохо, горшка у нас нет, а по нужде надо, туалет в самом конце вагона. Хочешь, не хочешь, идти надо. Папа меня взял, и на разведку боем. Открываем дверь, лежбище как у морских котиков. Все уже в тумане плавает от дыма, хиппи лежат, глаза закатили, кайф ловят. Странно, я в пролетарском районе вырос, пьянь знаю не понаслышке, но вот таких чудиков не видел. Вином не пахнет, да и другой кайф у них, как невменяемые, глаза пустые, явно не видят ничего. Цветы они конечно может и цветы, но мы их явно раздражаем, мешаем наверно. Подошли к уборной, а там заперто. Ждем минуту, пять, десять. Ни ответа, ни привета. Отец ручку дергает, стучит. Наконец дверь открывается, и парочка вываливается, аж в испарине. Расхлистанные, даже штаны не застегивают, с чувством глубокого удовлетворения. Да, думаю, вот куда свобода сексуальная дошла.
Так и кончилось мое детство пионерское, счастливое, в поезде этом. Прощайте иллюзии, идеалы, мечты.