По крутым склонам старых острых крыш на город медленно опускалась большая снежная туча. Набережная реки, и до того малолюдная, понемногу окончательно пустела, туристы теряли свежий утренний интерес к событиям прошлых веков и торопливо уходили с улиц, избегая возможно неприятного ненастья.
Мокрая серая брусчатка блестела следами последних дождей, в тесных пространствах между древними камнями тёмно зеленел шершавый мох.
Он неторопливо достал из кармана пальто рабочий нож, открыл тяжёлое лезвие.
- Ну что, сестрёнка, пожалуй, нужно соглашаться...
Не наклоняя широкого зонтика, Одда с любопытством слушала хриплый голос и смотрела на сильные движения хмурого, давно не брившегося человека.
- Только если ты уверен, что сможешь это сделать.
Он опустился перед ней на колено, достал из кармана смятую кепку, бросил рядом на простор мелкой лужи.
- Встань пока ногой сюда.
Лезвием аккуратно, в несколько движений, он вычистил землю из брусчатого промежутка, потом, нажимая и покачивая как рычагом, прочным ножом, со скрипом немного раздвинул рёбра двух гранитных камней.
- Держи, сестрёнка.
Отряхиваясь, мужчина смеялся глазами.
Без просьбы, на время, освобождая её руки, взял зонт, подставил для опоры плечо.
По-прежнему спокойно Одда провела носовым платком по высокому каблуку своей так удачно освобождённой из каменной ловушки дорогой туфли, надела её, улыбнулась.
- Спасибо.
Нож, обтёртый лезвием о рукав старого пальто, защёлкнулся.
- Это же ведь не для себя, правда? Такие каблуки неудобны.... Значит - это ложь.
И, не ожидая ответа, ссутулившись мокрой широкой спиной, мужчина медленно зашагал дальше по набережной.
Даже и после середины этот день был удивительно светел.
Неожиданно изобильный, по-осеннему короткий снегопад отодвинул ближе к вечеру уже привычные ранние сумерки.
На главной городской улице волглый снег завалил высокие ступеньки маленьких модных магазинчиков, и у дверей почти каждого из них юные продавщицы вынужденно убирали совками и щётками с пешеходных тропинок безобразные снежные комья. Сила обстоятельств и дисциплина выгодных рабочих мест выгнали их, таких красивых и стройных, в тоненьких одеждах, с тщательными причёсками, в курточках, в дорогих шубках, ковыряться в кучках неприятных сугробов, низко наклоняя головы, скрывая от прохожих свои приготовленные не для такого кукольные личики и стыд трудной работы.
Он шёл по улицам, невнимательно раздвигая ненадёжный снег тяжёлыми башмаками, и всё ещё продолжал улыбаться.
В конце прошлой недели пришлось привычно заняться заменой входного замка в своей квартире. Сосед, трудно прожёвывая что-то из позднего завтрака, спросил:
- Чего ж ты так? Ключи часто теряешь?
- Нет, я часто их отдаю...
Не решаясь на окончательный поступок, он после развода два или три месяца жёг на берегу свои рукописи и архивы, каждую субботу выбираясь из дома за город, на их заветное место, и час или немного дольше поддерживал когда-то важными бумагами огонь небольшого костра...
Он замечал, как быстро становится бедным.
Поначалу, чтобы не подводить людей, которые никак не желали понимать его поступков и мотивов, но, тем не менее, по старой памяти, давали ему иногда заработать, нужно было при встречах "выглядеть"....
Примерно через год в активе его гардероба остался последний прежний костюм и хорошие, но давно уже неисправные наручные часы. Перед каждой встречей с заказчиками проектов он ставил бесполезные стрелки примерно на то время, в которое ему предполагалось с людьми разговаривать и, беззаботно улыбаясь, точно в назначенные минуты ненароком демонстрировал господам свои дорогие часы.
Возвращаясь, он шёл долго.
На скромной окраинной улице незаметные люди собирали большими лопатами мусор и снег в кузов большой машины, медленно, с редкими остановками катившейся вдоль обочины. В освещённой кабине пожилой водитель увлечённо читал книгу.
"Какую?"
Привязанная к чугунной решётке ботанического сада скучала в вечернем холоде серая лошадь. Пьяный и давно уже насквозь мокрый от снежного дождя молодой офицер хлопал её по морде и уверял, что он сегодня в полном порядке. Красивая военная фуражка валялась рядом, на мёртвой жёлтой траве.
"Всё в порядке?"
Обдав брызгами, тяжело прогрохотал по вечерней улице на выезд из города грузовик, наполненный тонкими длинными досками, гибко свисавшими через его открытый задний борт. На конце сосновых досок дисциплинированно существовала прикреплённая тряпка - красные женские трусики, распяленные на жалобно тонкой и незначительной проволочной вешалке.
"Опасность?"
В чистом снегу под памятником философу с мировым именем гнусно и беспорядочно блестели пустые пивные бутылки.
"Уроды..."
Как часто и случалось в этих краях, утро следующего дня с рассвета уверенно наполнилось неожиданным солнцем.
Ровный асфальт дальних и новых городских набережных, по-свежему серый в низких стремительных лучах, блестел перламутром.
Он шёл, в ожидании привычных действий радостно размахивая длинными руками, приветливо здороваясь с незнакомыми вежливыми людьми, с тщанием порученной работы рассматривая другой берег реки, мощные причальные кольца и тумбы, узкий желтый кирпич облицовки откосов.
Под тюльпановым деревом возле музея он остановился, удобней устроив в ладони растрёпанный блокнот, сделал подробные рабочие записи.
Задумался о другом.
"Сильная и беспомощная..."
С лёгкостью позабыв на минуту о предстоящих дневных заботах, он вдруг вспомнил стройную женщину, растерянно застывшую на его привычном пути, на пустынной старинной набережной, вчера, за несколько мгновений до снегопада.
Блестящая красная туфля, хищное острие тонкого каблука, случайно и прочно застрявшего между камнями брусчатки, её растерянность...
"Упрямая.... И чего было ждать? Молча..."
Река сияла наступившим холодом и всё ещё сильным, горячим на безветрии, осенним солнцем.
Уже встречались на пешеходных тропинках первые, рано проснувшиеся туристы, обычные пожилые пары и отдельные медленные старики. На бетонных берегах одинаково удобно устраивались со своими незначительными снастями местные рыболовы, забавные персонажи с давно спрятанным ожиданием в глазах.
Один из них заметил его, взмахнул рукой, пригласил выпить кофе из большого термоса, завёл длинный разговор про политику и о налогах.
Звонко засмеялся где-то далеко ребёнок, смех разнёсся над пустой и ровной пока ещё рекой.
Приезжие люди фотографировали друг друга, небо над острыми шпилями собора и всё то, что им казалось в этом приморском городе красивым, а для него было всего лишь работой.
- Эй!
В спортивной куртке, в джинсах, маленькая, с дорогим фотоаппаратом.
- Не узнал?
В кроссовках - совсем другая.
- Привет, спаситель! Меня звать Одда.
Уютная, весёлые глаза.
- Чего молчишь?
Он вздохнул, помял блокнот в больших руках, переступил башмаками по краю лужи, разделявшей их.
- Удивительно встретить женщину, которая умела бы так правильно слушать...
- Про что это ты?
- Про твою обувь.
- А-а.... Да, согласна.
Он сделал шаг в одну сторону, следующий - в другую, но Одда каждый раз упрямо оказывалась на его пути.
- Почему-то мне кажется, что ты много знаешь про эту реку. Правда?
- Больше всех.
- Расскажешь, время найдётся?
Одда смеялась над неожиданно хмурым человеком и была уверена, что имеет на это полное право.
Он шёл рядом с ней и думал о счастье.
Сама не зная ещё почему, Одда хотела спросить его о многом.
- А почему ты сейчас не на службе? Не желаешь в такую погоду заниматься ничем обязательным, просто гуляешь?
- Половину своей работы я уже сделал. Потом появилась ты и принялась мне мешать
- Для бухгалтера у тебя слишком стоптанная обувь. Да и по возрасту...
- Смотритель городских набережных. Каждый день обхожу оба берега, составляю отчёт для мэрии. Если нужно - помогаю рабочим. За дополнительную плату. А про мои башмаки.... Когда не хочется объяснять их историю, говорю, что в далёком Париже каждый носит то, что у него есть.
- Здорово! Значит, я тоже парижанка!?
- Наверно.
Он долго молчал и много думал в последние месяцы.
Возникла потребность говорить с кем-то обо всём важном, спокойно произносить честные слова, непременно чувствуя при этом уважение к своим глубоким сомнениям.
Почему она?
Похоже, что приезжая. Да и смотрит прямо в глаза.
Зачем он сейчас рядом с ней?
Если возникнет хоть одна фальшивая нота - он попрощается и уйдёт.
Но ведь выглянуло же на последние мгновения горячее осеннее солнце, и нужно стараться хотя бы коротко согреться в его лучах!
- Про одежду и обувь я знаю достаточно...
Одда отступила на шаг и, присев с фотоаппаратом, сделала кадр. Ещё один.
- Хотя могла бы изучить их и получше.
- Торговля?
- Нет, другое.
- Есть какие-то откровения?
- Вроде того....
- Например?
Улыбнувшись упрямцу, Одда кивнула на его ноги.
- Обычно туфли на шпильках говорят о желании достичь какой-то цели. Грубые башмаки, как у тебя, - это желание достигать цели любой ценой.
- Почти правильно. Но не про меня.
- И не про меня.
Позабыв про назначение фотоаппарата, Одда, шагая, небрежно покачала им на ремне, потом и вообще повесила на плечо.
- Была манекенщицей...
- Моделью?
- Это разное.
- Не справилась? Выгнали?
Заметив улыбку, Одда показала ему язык.
- Было интересно, но слишком много лжи. Мне стало скучно. Моя бабушка сказала, что это произошло именно в то время, когда ушли с помоста манекенщицы, закончилась мода и началась одежда.
- Замужем? Откуда деньги на жизнь?
- Я выросла в богатой семье. У родителей никогда не было необходимости думать о деньгах. Они живут вон там, за рекой...
Одда махнула ладошкой в сторону чёрно-оранжевого кленового парка.
- А я вернулась к ним на прошлой неделе. И уже не замужем.
Он не задумывался над тем, как звучат его ответы. Она удивлялась простой силе и уверенности неожиданно услышанных и непридуманных слов. Как будто чистая вода...
С таким же наслаждением, как и слушала, говорила сама.
- Чем займусь? Не знаю. Одна моя знакомая, бывшая балерина, работает в конторе по аренде башенных кранов...
Он чувствовал, что это забавно, но - правда. Спешил сам.
- Однажды был в жизни случай - я проснулся утром в чужой кровати в деревянных башмаках.
Мгновение промедлив, Одда расхохоталась.
- Признавайся, это были излишества!?
- Да, мы проектировали в то время скандинавам причальные сооружения в одном их морском городке, славно сошлись там с местными ребятами характерами. Весь вечер танцевали что-то национальное, много пили. Вот.
- Послушай, а почему ты сейчас так...?
Одда нахмурила брови.
- Ты ведь образован, правильно? Почему сознательно небрит? Почему в рванье?
"Вот оно!"
Вдруг захотелось ответить, набрав полную грудь прозрачного воздуха.
- ...Посчитал, что жизнь закончилась. Зачем люди придумывают такую подробную ложь!? Я ведь делал всё возможное, чтобы наше счастье продолжалось совсем не так, но со мной поступили настолько грязно, что захотелось немедленно содрать собственную кожу...
Тронув за рукав, Одда тихим движением попросила его остановиться у парапета.
- Поначалу много занимался архитектурой прибрежных зон, реставрацией и проектированием набережных, мои мысли были интересны и поэтому стоили дорого, а потом, после всего.... Слишком многое напоминало, не мог ничего и никого видеть, делать такие же, как и тогда, движения.... Почти для всех стал чужим.
Оставил для себя простую работу, простые обязанности.
Денег хватает.
Квартиру сдаю, сейчас - голландским студентам, тоже будущим архитекторам, прежние коллеги им меня рекомендовали.
Сам живу на реке, на плавучем дебаркадере портовой администрации, там знакомый капитан.... Вот так.
С пристальным вниманием Одда отметила, как побелели костяшки его сильных пальцев, прочно держащие чугунный край парапета, но никак не могла видеть своё внезапно побледневшее лицо.
- И никого рядом?
- Если обезьяна протягивает тебе банан, то вариантов всего три. Ты некрасив, она умна, ты голоден. Кое-кто усмехался, предлагая мне мелкую помощь. Приходилось грубить.
- Хотелось выглядеть скромным?
- Многим скромность кажется чересчур вульгарным украшением.
- А компромисс? Пробовал?
- Компромисс, компромиссис, компромистер.... Ради чего?
- Ладно, извини.
Потом Одда, строго глядя ему в глаза, угостила его на причале кофе.
- И не спорь - это гонорар за экскурсию.
Что было непривычным для обоих - они много смеялись.
- Ты говорила, что вовремя бросила свои модельные дела. Почему? Причины?
- Почувствовала, что затягивает. Не захотела продолжать.
- Моряки говорят, что им знакомо такое...
Смеялись и не смущались быть откровенными.
- Счастлив тот, кто, услыхав вопрос "Когда вы последний раз занимались сексом?", смотрит на часы, а не на календарь.
- А куда смотришь ты?
Спрашивая, Одда тревожилась, оставаясь лукавой.
- На ту, которая задаёт мне такой вопрос.
Их день был долгим.
Когда уходящее солнце сделало реку красной, он заметил, что Одда устала.
- Всё, всё. Тебе необходим отдых. Я привык к таким прогулкам, а ты...
- Пока нет.
- Тогда прощай.
- До завтра? Соглашайся, смотритель! Сходим в кино. Во сколько?
Давно забытый запах утюга казался странным.
Линии тщательно отглаженного костюма поражали геометрией правильных линий, а с вечера ещё начищенная обувь - лёгкостью, сухим и твёрдым кожаным скрипом.
Первый раз за многие дни он так внимательно брился.
Где-то в углу одной из его больших походных сумок нашёлся почти пустой флакон когда-то волнующего одеколона.
Рубашку и галстук он купил, запросто попросив капитана дебаркадера о временном финансовом одолжении.
Фасон его почти позабытого белого плаща был вне времени.
Когда, полностью приготовившись, он выпрямился и встал перед высоким зеркалом в кают-компании - вздрогнул.
И это он был таким? Тогда, давно...?
К реке вышел заранее.
Ничего вокруг за прошедшие часы не изменилось: тот же самый бетон новой набережной, брусчатка древней мостовой, неясное намерение восходящего солнца; редкие, привычные по своим утренним поступкам люди.
Другим был он сам.
Каждый шаг - как полёт, стремительно и точно. Тугие манжеты звали делать только значительные по своим последствиям жесты.
Горько и гулко прозвенела где-то в далёком парке осенняя птица.
Он коротко и нетерпеливо шагал из одного конца набережной в другой; желая сохранить приготовленное впечатление, зашёл под открытый навес музейного крыльца только когда упали первые и, как ему хотелось, случайные, капли дождя.
Через минуту ливень уже ревел потоками из водосточных труб, грохотал совсем близким рассветным громом.
От воды, наверх, к лестницам, быстро собрав свои удочки и рюкзаки, пробежали два рыбака.
Знакомые, но вряд ли они обратили внимание на высокого, значительного в плаще и в строгом костюме молодого мужчину, что-то ожидающего у дверей музея.
Да и он просто отметил взглядом их бегство, с тревогой наблюдая за другими событиями, происходящими на дальнем повороте набережной.
Он знал этого старика, инвалида на скрипучей коляске.
Каждое утро, если бывала погода, рыбака-инвалида привозил к реке сын. Ровно в полдень он забирал отца, помогая тому сделать несколько трудных шагов от парапета к коляске.
Старик всегда всем улыбался, приветствуя проходивших мимо людей удачным количеством пойманных рыбок в прозрачном пластиковом пакете.
Сейчас старик молча кричал...
Холодный дождь хлестал по тонкой спине, быстро прибив к пронзительно маленькой голове редкие седые волосы.
Рыболов сначала скрючился в своей коляске, не ожидая никакой своевременной помощи, рассчитывая только на скорое окончание дождя; потом поприжимал крохотные озябшие кулачки ко рту, что-то надумал, резко привстал, перевалился и выпал с сиденья на асфальт.
На коленях, по лужам, старик сделал несколько движений-шагов, толкая перед собой дёргающуюся маленькими колёсами коляску и часто, с заботой, поправляя связку удилищ, неаккуратно пристроенных поперек подлокотников.
Миновав пространство ровных луж, у первых же высоких ступенек, ведущих от набережной на городской мостик, старик попробовал было поднять руками и грудью коляску на препятствие, но упал. Коляска опрокинулась.
Кому другому могло показаться, что насквозь промокший старик кричит что-то злому небу, но он-то видел, что это были слабые слёзы бессилия....
- Давай, давай, приятель! Вставай! Ничего страшного, справимся! Ты пока держись за перила, отдохни, а я сейчас заброшу твой транспорт на мост, потом вернусь за тобой!
Дождь сохранял прежнюю силу, пронзая струями немногую оставшуюся осеннюю зелень прибрежных деревьев и с угрозой шелестя по шершавой реке.
Подбадривая, он уверенно улыбнулся, накрыл старика враз намокшим белым плащом и взвалил скрипучую коляску себе на плечо.
- Удочки...
- Извини.
Пришлось спешно нагнуться с ношей, собрать рассыпавшиеся по лужам невесомые разноцветные удилища.
Он чувствовал, как грязь с поднятых высоко колёс стекает на его уже совсем не твёрдый воротник рубашки, попадает в рукава, как насквозь, после первого же невнимания к глубокой луже промокли ботинки.
Оставил на мосту коляску, бросился вниз, к человеку.
- Ты это..., ты иди, я теперь сам, справлюсь... парень, ты иди...
- Держи-ись, старик! Обними-ка меня за шею! Вот так, не смущайся!
Пожившее тело удивило лёгкостью.
В три прыжка он поднялся со стариком на мостик, опустил инвалида в коляску.
- Вот твои удочки, плащ оставь себе, накройся. Поехали!
- Нет, не надо...! Погоди. Спасибо...
Издалека по пузырящимся лужам к ним мчался сын старика.
- Спасибо... Ты добрый.
И то ли дождь струился с мокрых волос на морщинистое лицо, то ли действительно это были слёзы.
"Ну, вот и всё, сюжет не для кинематографа..."
Он был уверен, что навсегда приучил себя не огорчаться, но ошибался.
"Грязный, мокрый, а она..."
Пассажирам проезжавшего в эти мгновения по мосту трамвая повезло - они увидали то, о чём нужно рассказывать замечательным и умным детям.
Два человека под дождём шли навстречу друг другу, сияя глазами.
Он - высокий, смуглый, в мокром и грязном костюме. Строгий галстук, белая рубашка.