Dark Window : другие произведения.

Долина Кладов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Невероятное множество сокровищ скрывает легендарная Долина Кладов. Но любой, кто отважится шагнуть за ворота, в неё ведущие, может это сделать всего три раза. Кроме величайших сокровищ таятся там и опасности величайшие. С разных концов мира к Долине явились странник Зинзивер, кот Шустрик и знаток кладов Зоряна. Составив команду, им предстоит трижды войти за ворота, чтобы распутать несколько тайн Долины, скрывающей многие тысячи кладов.

   Dark Window

Долина Кладов

  

Глава 1

Первая песнь кладов

  
   - Поют пичугами райскими, - тихо-тихо, чуть громче шелеста травы, прошептала Зоряна.
   Зинзивер улыбнулся.
   Шустрик шумно втянул мокрым носом свежесть ночи и резко взмахнул лапой, прогнав с кисточек ушей стайку мелких блуждающих огоньков.
   Они держались втроём, явившись с краёв разных мира великого. Первым в глаза бросался парень - высокий, кудри тёмны, будто смоль, улыбчатый, с именем птичьим, какие детям дают в землях, поросших лесами тысячелетними. Рядом с ним даже странник из дальней империи котов наимудрейших на голову ниже казался. И девушка с ними. Из стран, видать, где льды и снега властвуют, лишь на короткое время лето из морозной темницы выпуская. Бледнолицы и светловолосы живущие там.
   Вот и сейчас они вместе. Упали на землю холма высокого, густо заросшего пахучими синими травами, что собирают ведьмы для зелий тайных. Нежились под бездонным колодцем неба, изборожденного серебряными тропами звёздными. За спиной шумел тревожными шорохами Чёрный Лес, а впереди, до горизонта, сочащегося лиловыми сполохами таинственных зарниц, раскинулась Долина Кладов.
   Её ближние земли скрывал высоченный частокол, толстые брёвна которого подогнали друг к другу без малейших щелей. Острые заточенные зубья царапали чернильное небо ночи. Над остриями безмятежно сияли звёзды. Подмигивали, переливались, пританцовывали. Далеко справа невысоко над горизонтом разгорался шар Алой Луны. Её вечная спутница - Луна травянистого цвета - сейчас приближалась к зениту, заливая округу светом мягких зелёных лучей. От сияния Травянистой Луны казалось, будто не грозный частокол преграждает путь к загадочным землям Долины, а неведомый малыш утыкал песок тысячами карандашей: все до единого - цвета зелёного.
   Оттуда к запорошенным сажей небесам взмывало чарующее многоголосье. Мелодии свивались торжественной симфонией. В нескончаемую музыку вплетались высокие голоса. Не человеческие, больше похожие на птичьи. Песнь восходила из Долины волнами, словно прибой, то сердящийся, то стихающий. Вот вроде и смолкло, вот вроде и стихло, ан нет, плеснёт следующая волна, и в душе снова грустно заноет нечто важное, зовущее бросить дела да заботы и бежать, бежать, бежать в заветную страну, чьи жители поют столь сладкоголосо. Закроешь глаза, и тёмный, могучий, заколдованный лес мигом встаёт пред тобой. Сумрачные его чащи, словно лунные лучи в ясные ночи, пронизывают волшебные трели. Громкие, ближе к земле. Тише - повыше, в кронах деревьев. И нежная, едва слышная за общей симфонией мелодия ласкает слух, струясь между небом и землёй, как жаворонок, устали не знающий.
   - Чудные голоса, - мотнул остроухой головой Шустрик, - но слушать приятственно.
   - Даже не верится, что это поют клады, - тихо подхватил Зинзивер. - Кажется, там кто-то, похожий на нас, и распевает о чём-то удивительном, видимом только ему.
   - И таких там сотни и тысячи, - фыркнул Шустрик. - Ристалище мейстерзингеров просто какое-то, а кладов-то словно и в помине нет.
   - Они там, - возразила Зоряна. - Сотни и тысячи кладов, зовущих к себе.
   - Но почему их песни просты и понятны? - удивился Зинзивер.
   - Когда хочешь поговорить с птицами, ты не смущаешься чирикать и свистеть, - удивилась в ответ Зоряна, - вот и клады зовут так, чтобы их поняли.
   Троица замолчала, вслушиваясь в песенные переливы, несущиеся с Долины Кладов. Каждый ушел в себя, и каждый по-своему. Но был общий стержень в их молчаливых раздумьях - легенда об этой долине...
  
   Когда год делает поворот, а холод стремительно отступает под напором тепла, струящегося от лучей Солнца, незримый и неслышимый выходит через врата долины Хранитель Кладов. Лишь тихий шелест сопровождает его ход: то волочится по народившейся траве кнут, свитый из жил незадачливых кладоискателей. Звонко щёлкнет кнут, и пойдет земля буграми и полосами. Сбегаются с ближних и дальних земель клады, следуют за Хранителем на его удивительную поляну. Оттого и выглядит Долина с высоты полета птах небесных солнышком земляным: огороженный частоколом громадный круг и, как лучи, борозды - пути притянутых в долину кладов.
   Представь себе все богатства мира. Все, какие принадлежат или принадлежали кому-то. Раздели их на двести частей. Знай, одна из этих двухсот - клады.
   Пересчитает Хранитель новые клады в свои владения собранные, да и заснет в неведомых местах, разморенный тёплой погодой. Тогда и запоют клады впервой, призывая в ночь Травянистой Луны самых смелых и удачливых. А когда в зенит поднимется Звезда Полуночника, запоют клады во второй раз, отмечая день, когда добывать их проще всего. Но отступит тепло, зато наберет силу Алая Луна, в ту пору заведут клады прощальную песнь, указывая последнюю неделю, годную для их добычи. Поутру, как Алая Луна сократится в половину, подуют холодные ветры. От холода снова проснется Хранитель и уж не заснёт. Словно башня колдуна злого взметнётся его фигура над лесом. Земля содрогнётся от его поступи. Услышишь дрожь земли, кидай всё и беги за ворота. Нет числа дурням, что надеются схорониться и пошариться по Долине в морозные дни, но Хранитель безжалостно истребит всех, не успевших покинуть его владения.
  
   Сегодня пели клады песнь первую, вещая, мол, распахнутся Врата завтра, к вечеру, и команда кладоискателей ступит на волшебные просторы Долины.
   - Завтра мой день, - хищно ощерился Шустрик. - Завтра начнётся мой путь к возвращению Великого Сокровища Рода Кошачьего.
   - Я тоже пойду завтра, - губы Зинзивера расползлись сладостной улыбкой. - Я удачлив, метка ведьмы мою ногу отметила!
   Зоряна промолчала.
   - Мне снился удивительный сон, - Зинзивер не дал тишине задержаться больше, чем на секунду. - Словно я уже там, в волшебной долине, бреду секретной тропой. Кончики длиннющих волшебных трав смыкаются над головой с хрустальным звоном, а по сторонам среди высоких стеблей светятся сундучки. Но я не сворачиваю. Знаю: клад, что мне нужен, прямо по курсу. С каждой секундой всё светлее мне и радостнее. С каждым шагом. Кажется, что там, впереди, травы расступаются сами, и сияние - ало-золотистое - словно вот-вот я упрусь в рассвет...
   - Ну, и какой ты нашел клад? - не утерпел Шустрик.
   - Я проснулся, - на мгновение улыбка Зинзивера стала виноватой, но после вернула сладкое очарование.
   - Так неинтересно, - из ноздрей Шустрика презрительно вырвались струйки теплого воздуха - Словно оторвал половину книгу, да начало прочитать дал. А что в конце прячется, оставил неведомым.
   - Зато я проснулся с уверенностью твёрдой, что ждёт меня удача, - отпарировал Зинзивер. - Скрытые Силы надежду мне подали! Разве этого мало?
   - Сны - зеркало души, - внезапно вмешалась Зоряна. - В них наши тревоги и страхи, мечты и ожидания. В них вплетены предчувствия, которые вытягивают какое-то из предначертанных нам будущее. И хорошо, что во сне твоем нет места страхам, но есть надежда. Скрытые Силы подсказывают, что сокровище ты отыщешь непременно.
   - Видал, - и Зинзивер пихнул локтем друга в пушистый бок под шёлковым камзолом. - Я обязательно найду сокровище.
   - Но пробуждение, - тревожно Зоряна добавила, - это явное предостережение. Найти-то клад многие сумеют, а вот удержать.
   - Удержу, - без малейшей искорки смеха заявил Зинзивер, предъявляя крепкие сильные руки. - Такие ничего ценное не упускают.
   Воздух невидимые полосы пронизывали. Вдруг прохлада налетит, от которой закутаться хочется. То вечер прогоняет день. А после тканью шёлковой тепло по тебе скользнёт. То камни, от солнца жар напитавшие, теперь нехотя с тобой делятся.
   За холмом заросли пустошника простирались. Когда ветер скользил меж той травы с мягкими венчиками, то прихватывал с собой и терпкий аромат, который, достигнув троицы, нежно щекотал ноздри. Пустошник не зря прозвали так. Растёт он в местах, где нет ничего ценного. Хитрецы многие, норовя судьбу обмануть, зарывали сокровища среди его зарослей, да только жульство коварное никогда не удавалось. Ночь пройдёт, глянь, пустошник уж поник, по земле стелится безвольно. Неделя минет, рассыплется трава соломой сухой. Здесь же пустошнику привольно расти. Всё схороненное в местах этих, недолго в земле задержится. Пустошнику и поплохеть не успеет, как сокровище колдовскими путями подземными в Долину просочится.
   - А где был твой клад? - поинтересовалась Зоряна. - В каком месте надлежало его искать? Быть может, если место вспомнишь, определим, какой именно клад тебя ожидает.
   - Что значит, какой именно? - лоб Зинзивера повели глубокие морщины раздумий.
   - В наших местах клады на категории делятся, - пояснил Шустрик, и было комично увидеть кошачью мордаху с выражением профессора наиумнейшего. - Ценностными их числят, бытовыми и реликвийными.
   - Ценностные - это я понимаю: денежки или там золотишко какое, - закивал Зинзивер.
   Слова его мелодия, струящаяся из Долины, оттеняла. Скакали нотки, будто денежки, из тугого купеческого кошеля ненароком просыпанные. И казалось, исчез и купец, и кошелёк его безразмерный, а денежки остались. Прыгают со звоном весёлым по ближним и дальним отрогам каменным.
   - Так, да не так, есть поправочка, - склонил голову остроухий. - Многие из подобных кладов ценность утратили. Скажем, скрывают пачки купюр дома старые. Вроде и клад, а на деле цветных бумаженций ворох. Ценность-то их уже историческая. Насобираешь денег, какими когда-то половину империи купить мог. Сейчас же они разве что для растопки костра сгодятся.
   - А бытовые клады? - торопливо спросил Зинзивер, - что-то о них я ничего и не слыхивал.
   - И по сей день популярны невероятно, - Шустрик сказал как отрезал. - К примеру, в лесу работёнку нашёл, да срочно вернуться тебе надобно. А с тобой и пила, и топор, да полон ящик инструмента прочего. Ведь не попрёшь ты его домой, а припрячешь тут же, в укромном месте. Вот и готов каноничный клад бытовой.
   - Один раз, было дело, припрятал, - помрачнел Зинзивер. - Да не свой ещё инвентарь, а хозяйский. Вертаюсь, а схрон разрыт. Вот ведь ворьё! Знал бы кто, уши с корнем повыдирал. Вроде и мелочь упёрли, а я весь сезон за бесплатно работал.
   - Воришки металлической мелочи часто видят себя настоящими охотниками за сокровищами, - мило улыбнулась Зоряна. - Кто-то из них нашёл возле леса того свою Долину Кладов.
   - Реликвийные клады - это что-то с заморочками, - тряхнул головой Зинзивер, отгоняя неприятные воспоминания, переходя к слову новому, трудному, непонятному.
   Реликвия - что-то не только ценное, но и таинственное. Ре-лик-ви-я. Уже по звучанию слово нравилось Зинзиверу, складывалось оно ступеньками лестницы, ведущей в доме старом, заброшенном к Тайной Комнате.
   - Я как раз за таким и иду, - загадочно промурлыкал Шустрик.
   И ведь не сказал ничего больше. Просто смолк, оборвав разговор.
   Переливы песни сокровищ потаённых внезапно усилились, истончились, резанули не по ушам даже, а прямо в сердце. Хоть сейчас беги к забору и Долину упрашивай, чтобы впустила она тебя немедленно.
   - У нас тоже клады любят по видам расписать, по типам, по группам всяческим, - сказал Зинзивер, чтобы прогнать молчание. - Я и о Долине узнал не по слухам или болтовне какой. Батрачил как-то в тёплых странах, определили меня спать на сеновал, гляжу, в углу книженция какая-то валяется. Думаю, заберу себе, а то народ мигом на цигарки растреплет.
   Рука Зинзивера скользнула во внутренний карман потрёпанной куртки из тёмно-рыжей кожи и извлекла небольшую книгу. Даже, можно сказать, несколько десятков затёртых до безобразия листков, стянутых по сгибу подгнившей и кое-где лопнувшей нитью.
   С первого взгляда казалось, что сухую виноградную кисть разломали мелкими частичками, просыпали на обложку, да выровняли строчкой. Но приглядись, и буквы узришь странным угловатым обрывчатым шрифтом.
   - Много чего тут складного за авторством Остапа Грицая, - палец черкнул по трудно различимому названию "Потаённые скарбы - що надо знати каждому". - Из неведомых мест занесло эту работу. Язык древний, но почти понятный.
   - И что важного там? - вытянул шею кот.
   - Да почти твоими словами писано, - закивал Зинзивер. - О кладах сберегательных калякают. Мол, каждый человек себе и банкир, и кассир. Прячь горшок с золотишком, и готов тебе вклад "до востребования". Но иногда востребовать не успеешь. И тогда посторонние люди, влекомые слухами, изо всех сил и своё имя в списки владельцев внести пытаются. Был вклад, стал клад.
   - Разве только золото кладом числится? - замотала головой Зоряна, словно и не ждала ответа, словно знала свой, верный.
   - Читал ещё о кладах ситуационных, - продолжил Зинзивер. - Если брать времена военные, вспомним, давай, архивы с документами. Найдут враги бумаги важные, где всё-всё о тебе расписано, и жизнь твоя в руках вражьих. Ещё вчера ты среди них гусём важным погуливал, своим прикидывался, планы диверсий складывал. А сегодня клад найден, прочитан, продуман, а тебя на виселицу ведут.
   - Ещё в войну много делают схронов с наградами, - добавил кот, - да вещами личными воинов, в разведку идущих.
   - Пиратские и разбойничьи клады тоже ситуационные, - кивнула девушка, - когда сокровища припрятывают ненадолго, надеясь подыскать потом место, более надёжное. Да не всегда судьба к кладу такому вернуться разрешает.
   - Мой клад - ситуационный, - муркнул Шустрик и снова умолк.
   - Ну и культовые клады, - закончил Зинзивер. - Это когда святыни зарывают. Или ещё реликвии какие. В общем, что у тебя реликвийные, то в книженции этой культовые.
   - Ни в коем разе! - мигом встрепенулся Шустрик. - Что я в Долине искать стану, реликвия наиважнейшая, но никогда не была предметом культа.
   - Мудрёно что-то, - и Зинзивер, не желая признавать ошибку, просто листнул страницы. - А вот, глянь, ещё определяют клады по месту нахождения. Поверхностные клады описаны первыми. Это тебе и дупло дерева древнего близ усадьбы почтенной, это и тайник на чердаке пропылённом, это и схрон под камнем приметным. Даже, пишут, если в землю зарыто, да неглубоко, тоже считай - поверхностный он. А подземный - тут глубина нужна.
   - В землях сопредельных ходит сказание о кладе разбойничьем, - задумчиво проронил остроухий. - Сокровищ там - не пересчитать. Да заговорённый он. Чем больше людей его выкапывать берётся, тем на большую глубину он уходит.
   - Глубина тут - главное, - согласился парень. - Подвал любого замка, себя уважающего, может похвастать кладом подземным.
   - И подводные клады ещё бывают, - тихо добавила девица. - Сокровища потопленных кораблей. Кто у моря живёт, знает: в ночи определённые флотилии погибшие на поверхность всплывают.
   - Но кладоискателям на их борт ходу нет, - выпалил парень. - Лишь тем, кого мертвяки в команде видеть желают. А уж если запишут в судовой журнал твоё имя, не сойти тебе больше на берег.
   - Все виды назвал? - поинтересовалась Зоряна. - Иных нет?
   - Все! - с готовностью отозвался Зинзивер. - Больше книге этой не ведомо.
   - По крайней мере, один не указан, - озорно подмигнула Зоряна.
   - Это ж какой-такой? - рассердился Зинзивер, словно сам писал книгу эту, словно не автору, а ему в душу плюнули, обозвав труд всей жизни брехнёй жалкой.
   - Догадайся, - невинно сказала Зоряна и в сторону Долины отвернулась.
   Шустрик и Зинзивер разгадками голову ломали да песнь кладов слушали. А песнь не заканчивалась, продолжала ласкать слух да звать на подвиги.
   Двумя точками яркими сверкали во тьме леса глаза филина. Не видели птицу ни Зинзивер, ни Зоряна, да зоркий взгляд Шустрика прибытие гостя ночного сразу ухватил. Ничего не сказал Шустрик спутникам, загадал только, если промолчит суровая птица, значит, сложится его дорога к сокровищу. Если же странно, резко, мучительно ухнет житель леса, пойдёт всё вкривь и вкось. И сколько ни вытащи кладов из Долины, до главного сокровища долгожданного не доведётся ему добраться. Сидел филин, глазами зыркал, башкой вращал, песнопения колдовские слушал внимательно. И видно, решил не подавать голос, симфонию волшебную портя, решил не кидать знаков злых перед дорогой дальней тем, кто на холме сидел и планами делился.
   Холодало. Тепло прошедшего дня уплывало, убегало тайными тропками. На его место спешили ветерки, прохладой дивного вечера пронизанные.
   - Скажи уже, - взмолился Зинзивер, коснувшись легонько девушки. - А то теперь ни о чём другом и не думается.
   - Воздушные клады, - девица ответила.
   - Да не бывает таких! - горячо Зинзивер заспорил.
   Даже невозмутимый Шустрик, услышав Зоряну, лишь фыркнул.
   - В воздухе ничего не спрячешь. Всё на виду, - не утихал Зинзивер. - Да и не удержит ничего воздух. Как высоко ни кидай, всё равно на землю вернётся.
   - Поверхностным кладом станет, - кивнул Шустрик. - А если с большой высоты сверзится, такую ямищу пробьёт, что и глубинным оказаться может.
   - Покажи мне, как сделать хоть один воздушный клад, и я выполню любое твоё желание! - пообещал Зинзивер.
   - Давай, - пожала плечами Зоряна. - Что кладовать будем?
   - Вот эту монетину, - Шустрик мигом оказался рядом с девушкой.
   На острых коготках чуть пританцовывал увесистый блестящий кружок. С одной стороны номинал отчеканили, будто когтями фигурно царапнули. С другой - голова круглая да остроухая. Над ней корона высокая выдавлена. Властителя мира кошачьего запечатлели. Зинзивер мельком видел такие денежки. Важные господа-коты и кошки-барыни на ярмарках монетами подобными расплачивались. И как только в поле зрения кружок этот увесистый появлялся, вдвое-втрое угодливее торговцы заприлавочные становились.
   Зоряна подхватила монету, подбросила её невысоко и, когда та переворачивалась в воздухе, сделала ловкое ввинчивающее движение.
   Монеты как не бывало.
   - Да она за твоими пальцами, - утвердил Зинзивер недоверчиво.
   Помахала руками девица. Перед самым лицом зрителя. Развернула красивые пальчики, помахала ещё секундочку. А лицо озарялось улыбкой светлой с хитринкой ясной и озорной.
   - Нет её у меня, - голосок звонкий, словно у кладов за изгородью. Да только клады зовут неведомыми словами, а тут каждая буковка на языке родном.
   - Здесь он, клад воздушный, - смеётся, будто шутит.
   А глаза серьёзные, словно шуток тут ни грамма. Пальчик стройный показывает направление. Да нет ничего по курсу намеченному. Только воздух чистый, прозрачный, ароматом синих трав напоенный, да пустошником малость приперченный.
   Зинзивер вскочил, руками машет, пробует найти точку сокровенную. Но пальцы лишь с тихим свистом воздух режут.
   - Не так, - смеётся Зоряна. - Ну, не так же. Гляди, как следует.
   И осторожно, мягко-мягко, взяла запястье юноши.
   - Крючком длань гни, - с таинственным шёпотом руку сама выгибает затейливо. - Пальцы ставь лесенкой и ковшиком их складывай.
   Вздрогнул Зинзивер. Нет ничего в воздухе, а пальцы монету чувствуют. Металла коснулись. То холодный он, а то уже теплеет от прикосновения. Зажал край сокровища и рванул на себя. Выскользнула монета, но не потерялась. Прыгнула в траву, а там её Шустрик коготками цап-царап.
   Зинзиверу настолько понравилось, с места вскочил, по траве туда-сюда шастает, успокоиться не может.
   - Ну-ка я сам теперь, - и с шеи нитку сдирает, на которой амулет висит.
   Голова на нитке чудной птицы, из металла сизого выточенная. Клюв суровый. Глаз сердитый. Подкинул амулет в воздух, да пальцами довернул.
   Исчезла голова птицы диковинной!
   - Вот тебе и клад воздушный, - смеётся Зоряна. - Сам его сотворил. Теперь не скажешь, что не бывает их.
   - Ну-ка подожди, - рука Зинзивера то рубит воздух, то шлёпает его в месте, где амулет исчез. Но никаких преград пальцам, дрожащим от волнения.
   - Так его не вызволишь, - подсказала Зоряна, а голос сразу холодный, серьёзный. - Хоть сквозь него пройди, ничего не почувствуешь. Но он есть, никуда не делся, спрятан в секретной воздушной пещерке. Да только вход в неё лишь с одной стороны, да ещё заковыристый.
   Зинзивера упрашивать не надо. И раз прошёл по тому месту, руками размахивая, и другой. И пальцы лесенкой складывал, и руку ковшиком. Даже Шустрик заинтересовался. Хвостом воздух бил, коготком царапал. Пусто.
   Сквозь переливы песен далёких сокровищ раздался звук новый, тревожный. Будто просвистело что-то, а потом грохнуло, будто хлыст щёлкнул.
   Смех Зоряны вмиг оборвало. Зинзивера отпихнула, пальцами в секретной пещерке шарит, да поздно. Потом и сам Зинзивер сумел пальцами в пещерку ввинтиться, только опустела она.
   - Понравился амулет твой Хранителю, - сказала Зоряна. - Вот и забрал его. Чует приметные клады и уносит, чтобы без дела не портились. А самые ценные в Хранилище прячет. Хранилище - клад само по себе. Где, на какой поляне или опушке спрятано, это лишь Хранителю ведомо.
   - Так ведь спит Хранитель, - напомнил Шустрик.
   - Хранитель спит, а кнут его ни на минуты глаз не смыкает.
   - Какие ж глаза у кнута?!
   - Потому и не смыкает. Как клад хороший близ Долины объявится, так забирает его для Хранителя.
   - Это ж жульство прямое, - возмутился парень. - Чем же Хранитель тогда лучше того ворья мелкого, что мой инструмент во времена давние подло упёрло?
   - Хранитель не ворует, - серьёзно возразила Зоряна. - Ни одной самой малой вещицы близ Долины от его рук не пропадало никогда, но лишь сотвори из вещицы клад и сам не знаешь: увидишь ли её вновь? Он собирает клады, как ты - ягоды лесные рвёшь. Увидишь спелую, сочную - ведь мимо не пройдёшь.
   Пальцы Зинзивера упрямо шарились, скребя по невидимым стенам воздушного тайника.
   - Фокусы проклятущие, - в сердцах сплюнул он. - Может, и нет никакого Хранителя и его кнута неусыпного. Может, дуришь ты меня. Был у меня амулет ценный, а теперь беззащитен я перед силами злыми.
   - Если связь с амулетом не утратишь, обретёшь его в Долине, - тихо сказала Зоряна. - А если не найдёшь его там, значит, не твой это амулет. Не нужны вы друг другу. Коротким было знакомство ваше.
   - Ещё скажи, что приснился он мне, - Зинзивер с обидой переживал утрату.
   - Может, и приснился. Как в том сне твоём. Рядом сокровище, близко, но не видишь его ты. Чувствуешь, есть оно, а взять не можешь.
   - А мы, кошаки, снами память не мараем, - хмыкнул Шустрик. - Видимо, Скрытые Силы намекают нам, что будущее лучше не знать и даже не предчувствовать. Зато я знаю, как выглядит моё сокровище, а ты идешь на удачу.
   - Удача - единственное, на что стоит идти, - обворожительно улыбнулся Зинзивер, поворачиваясь к девушке. - А ты, Зоряна? Что ты найти в Долине желаешь?
   Зоряна зябко повела плечами.
   - Холодно, - слово наполнил ветерок, просочившийся с севера, её голос мягкий. - Возвращаться пора.
   И, поднявшись, девушка легко скользнула к деревьям Черного Леса, из-за которых доносился веселый шум лагеря кладоискателей.
   Зинзивер вскочил следом. Двумя прыжками догнал девушку. Да она и сама остановилась вдруг.
   - Огоньки, - отрывистые звуки сложились в мягкий шёпоток единственного слова, сорвавшегося с алых губ девушки.
   В прогалинах Чёрного Леса виделись дальние селенья. Наползали сумерки. Зажигался в окнах свет. Но отсюда окна казались искорками. Или кругляшками живого золота.
   - Монетки рассыпались, - улыбнулся Зинзивер.
   И сердце захолонуло от грядущих приключений. Завтра. Уже завтра. Завтра откроются ему все тайны Долины. Завтра руки коснутся таких вот монеток. Только не призрачных, мерцающих у недоступного горизонта. Близких. Тяжёлых. Понятных. Пальцы погладят металл первой добычи да и швырнут её в карман. Ведь в чащах и курганах Долины богатые клады дремлют. Что там десяток монет? За высоким забором долгая счастливая жизнь прячется. Вся в богатстве да неге. Надо только не зевать и добыть своё сокровище главное.
   - Монетки, - раздался голос бесшумно приблизившегося Шустрика. - Так они сверкают в глубине, если солнце замрёт над омутом. Думаешь, только нырни, и твои они. Но глубина обманчива. И воздуха всегда не хватает. А когда в печали рвёшься вверх, кажется, что ещё чуть-чуть и цапанул бы их когтями. Но нет. Так и лежать им на глубине.
   - Покажи мне тот омут, уж я достану, - Зинзивер легонько хлопнул по плечу пушистого знакомца.
   - Вот он, омут, - проворчал Шустрик, пушистую голову к Долине развернув. - Прямо перед тобой. Завтра все разом нырнём. Посмотрим, кто с добычей вынырнет, а кто на дно уйдёт, к запретным сокровищам.
   - Ну, я-то там не остануся, - Зинзивер глубоко вдохнул и выдохнул счастливо и свободно, грядущую Удачу предчувствуя.
   Шустрик лишь остроухой головой покачал, но потом шутливо саданул приятеля нового в бок, да отскочить приноровился. Не успел. Зинзивер подставил подножку ему и сам отпрыгнул, но так неловко, что сбил Зоряну. И с весёлым смехом трое кладоискателей кубарем покатились с высоченного холма в чернильные сумерки, где прятались палатки лагеря кладоискателей.
  

Глава 2

Лагерь кладоискателей

  
   В ожидании время медленно тянется. Сутки всего меж Песнью Кладов Первой и минутой, когда суждено распахнуться Большим Вратам. Но каждый миг суток этих бескрайности равен.
   Вот и остаётся бездумно растрачивать времечко, бродя по лагерю. Знакомиться в эти часы не тянет. Не знаешь ведь, окажется новый знакомец за воротами попутчиком тебе приветливым или врагом лютым? Поэтому смотришь не на людей, а на вещи.
   А вещиц тут богато. Словно зная о тоске твоей, лотки торговцы развернули. На лотках и фонари тебе, и лопаты, и мешки из кожи нервущейся, и сапоги цельные, непромокаемые, и шляпы с полями, чтобы солнце в глаза не шибало, да затылок не пекло. Не хочешь одёжку мерить, покупай сладости. Их тут на любой вкус и живот припасено. И плоды сочные, и конфеты сладкие, и пряники с начинкой медовой.
   Пока выбираешь, нет-нет, да и глянешь на продавца. Тот улыбается приветливо, заискивающе. Мол, ты мне друг самый лучший, покупай только.
   На улыбку ответь. А в глаза не заглядывай. Живёт у торговцев по грустинке в каждом глазу. Любой заприлавочник хранит историю. Свою историю о днях минувших. Тех чудных днях, что тебе неведомы. Днях, прошедших за мрачными кольями забора, чешущего брюхо небес лазоревое. Каждый может поведать, какой клад видели глаза его зоркие. Взахлёб рассказывать, как добывал его через трудности неимоверные. Руками махать, что рыбак заправский, показывая размер богатств немерянных.
   Только сорвался тот клад богатый. Не вытянули руки, не удержали глаза. Исчез он или юркнул в руки посторонние. Иначе жил бы человек этот в далёких счастливых краях, а не отстёгивал подать Торговой Гильдии.
   Любой торговец здешний когда-то ступал за ворота. Любой торговец душу отдаст за шанс попробовать ещё раз. Только нет повторного хода через Врата Долины, как и не откроешь снова те двери, за которыми ждёт тебя давно минувшая юность.
   Скользни взором по лицу загорелому. Кожа грубая, морщинистая. Волосы растрёпанные, посыпанные мукой времени. В тёмных впадинах прячутся глаза. В них и живут грустинки.
   Поэтому щедро сыпь торговцам за снаряжение и сладости. Они живут в ином мире, в другой стране, куда можешь ступить и ты, если три раза вернёшься с Долины, не солоно хлебавши.
   Но об этом не думается. Занавес бродячего театра распахнулся. Представление начинается. Ты - главный герой на сцене. Все остальные - лишь статисты, которых и пустили сюда лишь для того, чтобы сказка, которая с тобой случится, получилась затейливой, завораживающей.
   Сказка, сюжет которой ещё только бежит по самым первым строкам.
   Что нам чужие, кем-то сложенные сказки? Их не изменишь, не перепишешь. Пусть убираются поскорее с пути твоего. Пусть помогают сказке, где ты - самый лучший. Ты и те, кого выберешь в попутчики, в друзья верные, в помощники сильномогучие, чтобы ни один клад большой или маленький не ускользнул, чтобы солнце светило ярче, а удача шире улыбалась.
   Не торгуйся, бери товар, проверяй качество, вымеряй размеры, пробуй на вкус. Всё это очень пригодится тебе за воротами. Они-то, кто товар приволок по твою душу, знают об этом лучше любого.
   Но глаза уже смотрят поверх забора. А уши слушают не слова мудрые, а вчерашнюю песнь кладов вспомнить хотят.
  
   - А вот лопату кому? Лопату! Лопату - к злату! - верещащий голос не даёт устоять на месте. - Лопата - чудо! Сама клад чует! Мелкие пропускает, к богатым увлекает.
   Многие, поддавшись зову, оглядывают свой инструмент, с которым к Долине прибыли. Кажется он сейчас увесистым, заношенным, неуклюжим. В отличие от предмета, который так ловко крутят пальцы торговца. И мысль просыпается - не сменить ли?
   - Легче не сыщешь. Острее не бывает, - уверяет продавец и клятвенно бьёт по впалой своей груди, взбивая редкие седые волосёнки в разрезе распахнувшейся лиловой рубахи. - Для себя брал! Сам бы рыл все эти клады проклятущие, да только ходу мне к ним больше нет. Потому и продаю.
   Вокруг торговца в лиловом уже не два-три изыскателя, а толпа целая. Торговец улыбается, исчезают из голоса нотки просящие, появляются покровительственные.
   - Берите, господа, берите! Ведь много не прошу! Но и задаром неча требовать. Товар хороший свою цену всегда наберёт.
   Да полно, лопата ли это? На вид просто палка длинная, толково обструганная, да терпеливо отполированная. Палку за инструмент не выдашь. Черенок по цене лопаты не продашь. Но не расходится народ. Чует, фокусы занимательные покажут. А лагерь кладоискателей на зрелища беден, тут любому фокуснику почёт да уважение. Только не ходят в места эти дальние настоящие фокусники. Да и по виду не артист цирковой перед палаткой выплясывает.
   Продавец паузу выжидает, зыркает в толпу, оценивает, где зеваки-пустокарманники землю топчут, а где люди солидные с кошелями набитыми. Увидали глаза юркие пару-тройку покупателей стОящих, пора и начинать представление.
   - Палка, думаешь? - в глаза заглядывает, взглядом цепляет, в душу поглубже забраться норовит. - А сам посмотри.
   Пальцы вращение остановили. Зависла над землёй палка. Щелчок чуть слышный, и удлинилась она. Будто ворох гвоздей по низу выполз. Будто веер остроконечными лезвиями развернулся. Встряхнул торговец палку ловко, и мигом лезвия друг к другу прильнули - полотно лопаты перед очами.
   - Смотрите, господа, ни щёлочки!
   Мужиков, с детства к инструменту приученных, словами не убедить. Согнулись, склонились, на колено опустились. Пальцы мозолистые полотно обшаривают: гладь да благодать. И впрямь - ни щёлочки. Так сжались части полотна, что меж ними шов видится тоньше волоса.
   Продавец лыбится. Знает, что в руках его товар ценный. Не боится, что кто-нибудь рукой немытой да неуклюжей инструмент дорогой поломает.
   Снова взметнул продавец лопату. Воткнул в землю с размаху. Легко вошло полотно, беззвучно. Обычной лопатой ткнёшь, прислушаешься: шипит земля, сопротивляется, толкает металл обратно. А тут мгновение - и словно всегда черенок здесь колонной античной высился.
   И последний щелчок. С ним на другой стороне черенка небольшая ручка объявилась. Дави на упор, силу прикладывай, копай землю, добычу доставай богатую и славную.
   Народ погудел, понял, что все секреты лопаты представлены, потоптался в надежде на диковинку новую, ещё неизведанную. Но увидел, что не достаёт ничего торговец ушлый, погрустнел, интерес утратил и разошёлся по лагерю - плевать в небо синее, ждать мига волшебного, когда ворота Долины раскроются. Остались лишь те, кому лопата требуется. Да не простая лопата, а именно эта, которая глянулась. Зацепила которая не только глаз внимательный, но и душу. Был инструмент, стал - желание. Мечта сладкая. Мечта близкая. Руку протяни - сбудется.
  
   Зинзивер и Шустрик в той же толпе, перетекающей от палатки к палатке, бродили. Видно, судьба такая, что познакомиться им у прилавка. Протянулась рука за чудо-лопатой, а на неё легла когтистая лапа. Коснулась и отдёрнулась. Да и рука назад подалась. А торговцу любо, что за его товар битва идёт. Одна у него лопата такая, да если борьба за неё случится, деньжищ накидают, что за дюжину.
   - Берите, господа, не прогадаете, - глазки бегают, прыгают, перескакивают с кудрявой головы на голову пушистую, остроухую.
   Кто завладеет лопатой чудесной? Кто заплатит сумму бОльшую?
   Но покупатели не спешат, лопата не денется никуда, не клад, чай, блуждающий. А вот друг друга рассмотреть не помешает.
  
   Тёмные потрёпанные штаны. Бахрома внизу - знак множества исхоженных дорог. Рубаха светлая. Когда-то была лазоревой, словно небо в самый пригожий день. Но вытерлась, исстиралась, под солнцем выгорела. Рубаху перехватывает пояс - прочный, кожаный. На поясе кошель висит, надёжно принайтовленный. Хитрая рука не сдерёт.
   С другой стороны в кожаном футляре, с плиткой шоколада цветом схожим, знатный нож прячется. Рукоятка хоть простая, из дерева, но по блеску на ней понятно - часто её хозяйские пальцы касаются.
   Над распахнутым воротом голова кудлатая. Под тёмными кудрями глаза в цвет одёжки. Только юные, живые, невыгоревшие.
   То Зинзивер - бродяга весёлый, неугомонный. Перекати-поле в обличии человеческом. Шнырял всюду, Настоящее Большое Счастье выискивая. Нигде подолгу не задерживался. Даже в уютном селении, где и бывалый путешественник осел бы с радостью, Зинзиверу не покоилось. Как только жизнь входила в колею, включалось тоскливое осознание, что Счастье не здесь, что оно, быть может, за тридевять земель, и нельзя терять времени, чтобы его поймать. А вдруг оно за ближайшим холмом? И можно ли... Разве можно останавливаться за пять шагов от счастья? Вечно улыбчивый и приветливый Зинзивер везде сразу становился своим и к месту. Он не чурался любой работы. Что умел, делал с толком. Чего ещё не знал, учился на ходу, и схватывал с первого раза. Везде, в любой деревне, селе или небольшом городке, истово желали, чтобы этот весёлый здоровяк остался. Но Зинзивер был из породы тех людей, которые не оглядываются на прошлое, настоящее чувствуют мимоходом, но живут где-то там, в будущем, в котором тепло, счастливо и до дрожи сердца привольно и завлекательно.
   Всегда разрывало его перспективами. То в моряки хотелось записаться и посмотреть острова, о которых в сказках говорят. То горы звали гулкими голосами, словно сам Горный Король в свиту свою приглашал. А когда устанет шибко, представлял ясно, как лавку откроет. На втором этаже горница у него с женой красавицей и полудюжиной ребятишек, а на первом торговля идёт. На полках крепких товары диковинные расставлены, любому купцу на зависть, любому глазу на заглядение.
  
   Пальцы парня по черенку гуляют. То обхватят, то отпустят. Пробуют, ладно ли?
   - Черенок дерева чёрного! - умасливает продавец. - Жаркими деньками тепло запасает, морозными отдаёт. Лютой зимой снег копать станешь, ни один палец не отморозишь. Нет у холода власти над чёрным деревом!
   Рядом с пальцами - лапа кошачья. Тоже примеряется. А то из лихости коготком царапнет. Но скользнёт коготь по дереву, а на дереве ни зазубринки.
   А народ рядом толпится. Всё прибывает. Шумит. Перешёптывается. Ждёт, подерутся или нет? А, может, ещё чего занимательное выйдет? Да дело, видно, к бою. Два молодца-удальца, а лопата одна всего. И не поделишь её ни по-братски, ни по-божески, ни по справедливости. Остаётся ждать, кто право сильного явит, да заберёт инструмент желанный.
   - Щас этот, вихрастый, котяре усищи пообстрижёт, - обещает худющий парень, что тростинка на болоте. Руками много не поднимет, ногами далеко не уйдёт, зато языком чесать уж как горазд.
   - У Котофея-то Иваныча, гляди, сабелька знатная имеется, - не верит болтуну мужик роста громаднющего. - Чикнет сабелькой, и у кудлатого твоего брюхо распорото.
   Такого бы в кузню. Или уголь таскать. А он клады искать намылился. Борода тёмна, как туча грозовая, но среди тьмы уже серебрушки светятся. Однако силой бородач не обижен. Сам бы лопату взял, да есть уже подходящая. То и скромничает. Лишь поглядывает. В чужую драку не лезет.
   - Будет тебе Кудряш этот столбом стоять, сабельки дожидаться, - третий в разговор добавляется. - Увёртливый больно паренёк. В сторону свинтится, а руки длинные. Проткнёт ножичком бочару Пушистому. Как пить дать, проткнёт.
   Этот тоже хиленький, но пронырливый. Видать, что торговец в прошлом. А, может, и в будущем, если с кладами не заладится.
   Шумит толпа. Крови хочет. Когда скука глаза застит, хочется чего-то страшного, мрачного, чтоб потом мыслей умных, да разговоров длинных на месяц хватило.
   Кто на парня смотрит, подбадривает. А кто кота изучает, молча, внимательно. А там есть посмотреть на что.
  
   Сапоги блескучие - загляденье одно. В сапоги заправлены штанины пышные - таким аж начальник дворцовой стражи обзавидуется. Над штанинами полы серого камзола - лишь воротник да рукавов оторочка белее снегов горных. На камзоле пояс широкий, чёрный, славный пряжкой увесистой из металла драгоценного. А кошеля на поясе нет. Кошелёк в кармане прячется, глаза нехорошие округлостями не притягивает.
   С пояса цепочка серебряная спадает - ножны изукрашенные держит. А из ножен рукоять шпаги выглядывает. По завитухам рукояти видать - ценное оружие, любит его хозяин.
   Над кружевами воротника голова круглая, чёрной шерстью поросшая. Тонкими струнами усы торчат. Глаза жёлтые с тёмными веретёнцами зрачков пытливо мир изучают, будто не в лицо тебе смотрят, а прямо в душу. Уши острые. На ушах кисточки пушистые - особенность рода славного, принадлежность семейства кошачьего, знатного да знаменитого.
   То Шустрик - кот боевой, тайнами наполненный. Слова лишнего не скажет, но обиду не спустит. Мерило справедливости.
   Шустрик серьёзным котярой выглядел. В отличие от меньших четвероногих, мяучащих неразумно на завалинках пригретых, племя котов-мудрецов во всём копировало остальные расы разумные. Коты эти на двух ногах шествуют и обижаются сильно, если кто-то зовёт их лапами. Впрочем, лапами и руки не назови. Руки, которые хоть и по-прежнему походили на лапы, но их пальцами коты-мудрецы чудеса творят, используя как наработанную гибкость суставов, так и остроту когтей от предков доставшихся. Выпуклые внимательные глаза, уставившиеся на новых знакомцев, накладывали печать на уста, уже готовившиеся извергнуть: "Ой, какая кисуля симпатичная!" Взглянешь в глаза и затрепещешь перед пещерой сказочного дракона, обещающей, как скрытые сокровища, так и опасность встречи с её обитателем. Коты - создания умные. Могут доверить тебе ценные знания эпох минувших. Могут и потерянные тайны раскрыть. Но их же знают, как тварей весьма коварных. Не понравишься им ты, не заслужишь доверия, беззастенчиво используют в свою выгоду.
  
   Продавец неустанно фигуры танца выделывает. То одному покупателю улыбнётся, мол, видно, лишь тебя лопата дожидается. То другому загадочно подмигнёт, мол, приятель, уж мы с тобой знаем, кому этим волшебным инструментом владеть.
   Толпа уж подвывает. Смотрит, как пальцы на рукояти кинжала пляшут. Наблюдают, как когти кошачьи по эфесу с чуть слышным скрипом скользят.
   А вокруг тишина мёртвая. Замерло всё. Только мошкара неразумная зудит. И в этот тишине замирают все чувства, ожиданием неминуемого прогнанные. Лишь чуешь, как на солнечной стороне светило лучами твою кожу жарко пощипывает, а по тенистой стороне мурашки тревожные под кожей ворочаются. Ещё секунда, и прыгнут клинки на свободу. Ещё немного, и упадёт жертва на потеху толпе.
   Только вот кому мир живых покидать сегодня: парню бесшабашному или котяре коварному?
   А никому!
   Внезапно сделал шаг назад Зинзивер, поклонившись учтиво:
   - Старше Вы. Уступаю!
   Кот посмотрел на парня внимательно, в глазах интереса искорки вспыхнули. Он шагнул, да не к Зинзиверу, а к прилавку, вход в палатку торговую преграждавшему. Бросил монет. Немного, да столь крупных, что тут же сгрёб их торговец без жалоб и возражений. Каждая монетина золотом блестит. На каждой корона выдавлена да голова кошачья. Нет в землях котов-мудрецов номинала крупнее, чем на монете этой отчеканен. Нет в землях иных таких торговцев, которым ценность монет этих неведома. Чует купчина, удачно день завершился. На душе радость разливается, будто побывал он снова в Долине, да не в пустую вернулся, с кладом ценным. От счастья купец уважение выказывает, чуть ли не носом землю роет в поклоне. Вот только кот не на него уже смотрит, не ему речи мягкие да обволакивающие говорит.
   - Посланец кошачьего государства Шустрик благодарствует и обещает любую посильную помощь.
   Дрогнули кошачьи усы от улыбки.
   - Вольный странник, коего Зинзивер кличут, не откажется принять помощь от рода кошачьего.
   Блеснула улыбка ответная.
   Солнце низкое закатное. Сверкает на крепких зубах огненными бликами. В сокровища превращает. И в глазах человеческих любопытных отражения солнышка, словно огонь души мятущийся, неугасимый.
   Торговец взглядами постреливает, ан может ещё чего купить надобно? Так я мигом!
   Но парочка уже уходила прочь. Уходила вместе.
   - Тебе не хуже лопату выберем, - слышится голос вкрадчивый, кошачий. - Для себя присмотрел. Не гоже ей без дела оставаться. Ступай ходчей, пока не увели инструмент посторонние руки.
   А голос человеческий отвечает ему. Но уж не слышится, затерявшись в гомоне меж палаток.
  
   Если взглянуть с высоты полёта птичьего, любопытное зрелище нарисуется.
   С одной стороны камень тёмный. Неспокойный камень. Всё шевелится, ворочается. То кроны шумят Чёрного Леса.
   С другой стороны таинственное государство Долины Кладов, на распластанное солнце похожее. Граница его, как ниточка. Но спустись с небес, поразишься мощи забора высокого.
   А меж ними рыба лежит. Удивительная рыба. Каждая чешуйка её цвета особого и размером на другие непохожая. То палатки лагеря кладоискателей. В одних живут, в других торгуют, в третьих еду варят на всю ораву и тут же кормят ей за денежку мелкую.
   Ушлые торговцы в былые времена стоили здесь дома основательные. Только на ветер деньги ушли. Лили дожди осенние, нескончаемые - гнили брёвна самых крепких деревьев. Вроде камни должны воспротивиться, но заливалась вода в щёлки малые, а в морозы льдом схватывалась, разрывала камень. Становились дома ломкими, ненадёжными. Руины и по сей день по краям поляны лагерной сыскать можно. Травой поросли, потемнели, с землёй почти сравнялись. Но ещё служат напоминанием чьих-то планов торговых - грандиозных, да не сбывшихся.
   Поэтому с приходом холодов вымирает поляна. Но нахлынет весна, вытолкнет земля траву и цветы, потеплеет, и то здесь, то там вырастают палатки охотников за удачей. Минует неделя-другая, и снова рыба красуется, если, конечно, глядеть на поляну с высоты, где птицы летают.
  
   Зинзивер втыкал в землю обновку. Пробовал лёгкость инструмента. Проверял полотно на прочность да изгибчивость. Уходя глубоко в твердь земную, пружинила лопата, славу свою оправдывая.
   - Лопаты добЫли, - Шустрик кивал довольно, будто обзавёлись они и не инструментом, а целыми поместьями. - Теперь совок на очереди.
   - Зачем же? - безмерно удивление Зинзивера. - Небось, и лопатой обойтись можно.
   - Поглядим, как ты лопатой пороешь в тесной комнатухе или подвале неглубоком, - огладил усы мудрый котище. - Совок - он малые просторы любит. Ты порой червём изогнёшься, а всё роешь. И совок в те минуты - тебе лучший друг.
   Пальцы подхватывают совки: из дерева, из металла, из сплавов таинственных, что легки и прочны настолько, будто предназначены не землю копать, а крошить камни гор древних. С рукояток сползают змеи смирные - петли кожаные.
   - И кирку берите, - продавец, пряча выручку за совок, чуть не упрашивал, чуть не совал в руки инструмент, не желая отпускать покупателей основательных и не прижимистых.
   - Не в горы идём, в Долину, - отказал кот. - Мягкая земля там, лопаты вполне достаточно, а лишний груз таскать несподручно.
   Уж было совсем к прилавку хвостом повернулся, да увидал прут с концом острым, заулыбался, будто замурчит сейчас на весь лагерь.
   Снова зазвенели монеты. Снова лучилось солнцем морщинистое лицо продавца.
   - Зачем он нам? - пожал плечами Зинзивер.
   - Пригодится. Много не весит, а польза есть. Ты лопатой целый час прокопаешь то, что я в пять минут истыкаю, ища, не припрятано ли под земелькой чего ценное.
   И тут платил котофей щедро. Не кроил из блохи голенище.
  
   От поварского навеса тянутся запахи манящие, вкусные. Где-то внутри урчит что-то неспокойно, сытной пищи требует. В ближних палатках уже не инструментом торгуют, а мелочью всякой: конфетами, приправами, спичками, кошельками. Богатеи покупают мелочи, радуются. Зимогоры лишь взглядами стреляют, завидуют.
   Остановился котяра. Подцепил коготком колесо из дерева, мелкой сетью обтянутое.
   - А сито куда? - встрепенулся парень, отрываясь взором от походной кухни. - Поварская приспособа. Кладоискателю не потребна. Вот хоть ей подарить...
   И головой кудрявой в сторону дивчины проходящей. А та услыхала, остановилась. Взглянула на Зинзивера, потом на Шустрика, но недолго, снова на парня взор перевела.
   - Сито не нужно, красавица? - расплылся в улыбке Зинзивер, словно и не покупателем здесь числился, а самым пронырливым торговцем. - В кухне, где ты обеды готовишь, знамо дело - пригодится. Все будут тебя нахваливать.
   И сразу тропочку знакомства прокладывает.
   - А в какой кухне обитает такая хозяюшка? В той длинной красной палатке? Или жёлтой, в белую полосу, что на другом краю раскинулась?
   Улыбнулась девушка - зубы кусочками сахара, кубиками мрамора белоснежного.
   - Поварих ищи в другом месте. Не из их числа я. Не приписывай меня в поварскую гильдию.
   - Если идёшь за кладами, - недоверчиво начал Зинзивер, - то нет на тебе поклажи походной. Узелок за спиной маленький. Лопаты не видать. С пустыми руками клады не сыщешь.
   - Всё, что нужно, при мне ношу, - загадочно ответила девушка.
   На вопрос не ответила. Так в тумане и осталось, за кладами ли явилась, за другими какими делами прибыла в лагерь кладоискательский? Быть может, оценщица это. Добудешь сокровище редкое, а цену его не ведаешь. Выпросят его у тебя за денежку малую люди ушлые, потом полголовы волос с досады выдерешь, да поздно. А лучше уплатить грошик-другой эксперту-оценщику. Он тебе примерную стоимость на бумаженции хрустящей пропишет, а рядом печать тиснет с подписью витиеватой. Ушлые люди всё равно вокруг вьются, но мелочь уже не предлагают, просто числа с бумаги сбавить норовят, клятвы рассыпая, что за такие цены, что обозначены, ни один дурень и раз в сто лет не купит.
   И как разговор продолжить, если за ответ не уцепишься? Да девица и сама не особо желает беседу продолжать. Лицо хмурит. Но не уходит. А не уходит если, тогда можно хотя бы именами перекинуться.
   - Меня Зинзивером кличут, - подмигнул парень и легонько хлопнул кота по плечу, поросшему чёрной шерстью. - Его вот - Шустриком. А нам как тебя звать, девица, красотой которой и солнышко залюбуется?
   - Зоряна - мне имя, - легонько улыбнулась девушка. - Легко запомнить.
   - Вовек не забыть! - заверил её Зинзивер.
   - Если не забыть, тогда будет повод позвать по имени, - развернулась девушка, прочь идти собираясь, но замерла, оглянулась. - Значит, встретимся ещё. Покупай сито. Может, на кухне и встретимся.
   Походка плавная. Шаг быстрый. Глаза два раза мигнуть не успели, а уж скрылась за палатками.
   - Покупай сито, - в замешательстве повторил Зинзивер.
   - Уже куплено, - степенно ответствовал Шустрик. - Полезный предмет. Пальцы смозолишь, каменья самоцветные или крохи золота из земли отковыривая. А тут милое дело - тряхнёшь ситом, песок сквозь ячеи попадает, земля крошками рассыплется, а ценное всё на виду останется. Тогда и выбирай его в кошелёчек.
   Слова мимо проносятся. Не смотрит на сито Зинзивер. Смотрит на палатку, за которой девушка исчезла. На ноге родимое пятно чешется - знак ведьмин. Чешется - сказать что-то хочет. Да только не обучен парень колдовству запретному, поэтому и говорят они с Зинзивером на языках разных, друг другу неведомых. Да, может, и почудилось. Может, муха какая укусила, а ему блазнится.
   Нету мух предвечерней порой. Зной вылетали, унесли с собой в тенистые сумерки Чёрного Леса.
   Не думается о мухах. О девушке думается. Всего парой слов перекинулись, а всё перед глазами стоит.
   Чешется метка ведьмина.
  
   Счастлив торговец, распродавший запасы. Идёт он прочь от колдовского забора, не оглядывается. В котомке медь да серебрушки позванивают. В кошеле, туго набитом, помалкивает золото, разве что дрогнет когда, да звякнет гулко, значительно. Слушает торговец песни монетные, улыбается. Просыпаются в памяти былые деньки. Те самые, когда он, покинув Долину, беспечно топал в родные страны. Душу грел тогда солидный груз - трофеи с Долины. Не хотела она расставаться с кладами, он заставил. Не хотела Долина выпускать его за ворота, он - сбежал, увернулся, выбрался. И вот идёт сейчас по дорожке из сладостных мечтаний счастливого будущего. Не может уныние овладеть тем, кто с добычей богатой. Не могут беды и несчастья забороть того, кому удача улыбается.
   Где те дни светлые? Где тот груз богатый?
   Сейчас уже и не вспомнить. То ли проигрался он с лихими попутчиками, то ли в кабаках богатство подрастерял, то ли дивчине какой улыбчивой подарков накупил, не думая. А та, словно птица перелётная, рассмеялась заливисто да упорхнула к другим кавалерам с кошельками нетронутыми.
   А родные края так и остались в далях недостижимых. Уходил нищетой, страшной клятвою богатеем вернуться клянясь. Теперь ноет душа, слово держать велит. Ноет и разрывается. Сначала в сторону дома позовёт. Потом шепчет к Долине Кладов вернуться. А ну как правила изменятся. А ну как снова раскроются ворота перед теми, кто зазря растратил все свои шансы.
   Да и жить надо на что-то. Ты уж пообтрепался, набрался опыта, знаешь, поди, о таинственном крае за колючим забором, откуда многим и вернуться не суждено. Помнишь, что жутко тебе надобилось в стародавних странствиях. Не забудешь никогда, чего именно не хватило, чтобы добыть себе клад самый важный. Умеешь на вид определять, какая лопата самая острая да лёгкая. Кажется, что сами Силы Скрытые тебя обратно толкают. Накупишь инструмента, еды, одежды крепкой, снаряжения, да и в лагерь. Сколько слухов о Долине ни пускай, всё равно явится орава новичков, не догадавшихся прихватить самое необходимое. Вот их и окучивай, продавай товар втридорога. А сам посматривай на ворота: не пустят ли ещё раз?
   Не пустят.
   Остаётся вздыхать да ожидать мелких кладов - барышей торговых. А как сладились дела, ступай себе обратно. Быть может, хоть в этот раз до родины доберёшься. Родина, глядишь, примет тебя и без кладов.
   Но лишь отойдёшь от Долины, и снова в душе вечный зов: не убегай, останься, вдруг следующим сезоном переменится всё. И мигом прямая дорога из-под скорых ног теряется. Остаётся по округе шастать, место хорошее выбрать, дабы морозы переждать. А как травка молодая проклюнется, скупить по деревням инвентарь старый, еду, одёжку какую тёплую. И к Долине!
   Несбывшаяся мечта, как заноза, что глубоко вошла. Уж и забыл о ней вроде, но нет. Одно движение неловкое, и снова саднит, снова болит, снова душу колет.
   Зачем же, Ворота Клятые, открываетесь вы перед нами лишь триединожды? Зачем не думаете, как жить потом, зная, что клады ваши чужие глаза зырят, чужие руки трогают, чужие мешки прячут?
   Круговорот в природе мешает тепло с холодом, выстраивает их парами, чередует.
   И только в жизни тепло лишь раз даётся. Промелькнёт и скроется безвозвратно. А остальные дни морозы знобить будут, искать дырки в душе, чтобы хлестать её ветрами лютыми, метелями студёными. Но никогда не думаешь о морозе, пока цветут для тебя дни, каким края не видится, наполненными теплом, какому конца не мыслишь.
   Пока ты ещё ни разу не шагнул за Большие Врата Долины Кладов.
  

Глава 3

Врата открыты

  
   Из тех, кто за ворота войдёт, немногие обратно воротятся. Клады сладкие песни поют, к себе зовут отчаянно, мечтами заветными манят. Да не стелятся к ним дорожки мягкие, не бросаются они в руки, не встречают хлебом-солью. А встречи с тобой ожидают существа непонятные: злобные и коварные, те, кого Хранитель Кладов собранные сокровища сторожить оставил.
   Может, не идти сегодня в Долину? Подождать? Повременить до дня того, когда воссияет в зените Звезда Полуночника, а клады Вторую Песнь запоют?
   Ведь в тот день, когда Звезда Полуночника полную силу обретёт, покидает Долину её Хозяин. И сторожа сокровищ слабеют тогда, лишаются злобности. Кто не боится, завсегда сразиться с ними может. И победить. Не любого, но многих и многих.
   Но сегодня, в лучах Луны Травянистой, путь откроется. Клады зовут: иди к нам, тебя заждались.
   Песнь кладов слушать слаще, чем голос внутри, который зовёт остаться.
   Остаться в живых или всё же шагнуть в пасть пугающей неизвестности?
   И на ворота один лишь взгляд. Как останешься? Ведь кажется, нет жизни тут: вся она за воротами. Верится, для тебя сейчас тот таинственный миг рождения, когда младенцем приходишь ты в мир новый да неизведанный.
  
   Издалека на ограду взглянешь, Долину опоясавшую, дива ни грамм: забор и забор себе - частокол, каких в любой деревне несчитано. Но приблизишься - душу холодок продерёт. Каждый кол, что во времена давние в землю вбили, - настоящая сосна корабельная. Только этим соснам не сложился путь по океанам да морям дальним. Здесь они пригодились.
   Прильни к брёвнам, и щёлки малой меж них не сыскать. Не желает хозяин, чтобы ротозеи на его земли поглядывали да слюни пускали. Если смелый, так не пробуй подцепить палками сокровище, что с той стороны забора валяется. Смелый если, за ним ступай. На то Врата три раза в год и открываются.
   Голову задери, чтобы острые края кольев великанских обозреть, шапка свалится. А в душе догадки нехорошие ходят: нечеловеческие силы ограду стоили. Богатыря сюда призови, не сможет он со всей молодецкой удали даже самое тонкое брёвнышко подбросить да вогнать в землю сырую. Прислонишься к любому бревну заборному, шире оно тебя. А уж в высь дюжину таких, как ты, друг на друга выстроить надо, чтобы верхний удалец острия коснулся.
   Как забор строили, о том легенд да мифов каждый народ напридумывал. Сказывают даже, сам Голохвостый ограду эту возводил. Заложил ему душу Хранитель, чтобы обитель свою в сохранности держать, да условие поставил важное, нерушимое. Мол, в срок если выстроишь, забирай душу, не жаль. Но хоть на минуточку опоздаешь, и душа, и забор остаются во владении Хранителя.
   Из земель дальних, заморских стремительно принялся таскать Голохвостый особое дерево. Мало того, что вышиной оно пуще других пород славится. Ещё и холод над ним не властен. Из обычного дерева вблизи Долины от сырости колдовской любая древесина сгниёт. Лишь материал Голохвостого не только выстоит, но с каждым годом прочнее становится, из дерева в камень превращается.
   Споро строительство движется. Торжествует Голохвостый, великой радостью наполняется: душой Хранителя завладеть всё равно, что получить все до единой души Империи, от океана до океана простирающейся. А только перехитрил его Хранитель. Сам он обозначил, где столб первый вбивать, в каком направлении забор выстраивать. Не покладая конечностей, трудится Голохвостый, подвоха не чувствуя. Только не кругом ровным на чертеже забор тянется, а линией странной, волнистой. Голохвостому разницы нет, какой фигурой брёвна вколачивать. Семь потов с него льёт, а забор каждый день прирастает.
   Но в один час урочный, то, что уже выстроилось, нарисовало на земле иероглиф волшебный, лишь тем понятный, кто с небес на землю взирает. Прочитали послание Силы Скрытые, просьбу Хранителя уважили. Завертелось время для Голохвостого вдвое быстрее, а потом и вчетверо. Всего пару кольев и вобьёт, а, глядишь, целый день на это истратил. Сколь ни спешил он, как ни старался, вышел срок обозначенный.
   Заспорил Голохвостый сердито, мол, уговора такого не было, мешать строительству. Удивился Хранитель, напомнил, что не мешал он, что и близко к стройке не подходил. А что Скрытые Силы подправили, так это с них и спрос. Если претензии имеются, напрямую им и предъявляй. С досады плюнул Голохвостый, прожёг плевком поганым колодец глубоченный, кислотой огненной заполненный, да и отправился другие души смущать. Обошёл границу Хранитель, доволен остался. А пустой промежуток сам застроил да и ворота туда же навесил. С тех пор они там и стоят, лишь три дня в год открываются.
  
   В сизой тени ворот, в переплетениях жёлтых цветов, стебли которых усеяны колючками малыми, да злобными, нашёл Зинзивер штуковину непонятную. Подковка небольшая, из синего стекла отлитая. По сини колдовской глаза разбросаны зелёные и карие. Не настоящая подковка, стеклом даже карликовую лошадку не подкуёшь. Да и не для того глаза на ней рисовали, чтобы по земле ими шаркать. И сказать "обронили" тоже нельзя. Кто-то вырыл неглубокую ямку, спрятал стекляшку, а потом комом земли и прикрыл. Так бы и хоронилось сокровище стеклянное, да Зинзивера сапог случайно ком этот зацепил, отбросил в сторону.
   Кто нещечко оставил? До каких времён схоронил?
   Возле ямки другой след. Да не рисуй огромную вмятину, что после топота мужицкого остаётся. Женская ножка тут земли коснулась, изящная обувка на пути траву приминала.
   Словно охотник лесной, припадая к земле, следы отыскивая, рванулся Зинзивер по маршруту, чужими ногами пройденному.
   И не зря!
   То тут, то там холмики земли свежие. Отбросишь землю сырую, пахучую, непросохшую - фигурку найдёшь. Где солнце выцепишь хмурое, неулыбчивое, на металле чеканенное, которому Зинзивер и названия не ведает. А то дюжину топориков найдёт, которых малых кольцом развернули, и в центре звезда прорезана на восемь лучей. В следующем тайнике змея кругом свернулась. Хвост спрятала, а голову в центр просунула. А далее снова сокровище, вот только цена ему неясная. Из кости зверя неведомого духа водяного вырезали. Смотрит чудо подводное рыбьими глазами - круглыми, злобными. Жабры выведены смолью старательно, только замерли, не колышутся. Волосы по телу склизкому струятся, чешую прикрывают.
   Кажется, взгляни вдаль, и увидишь, как до горизонта самого тянутся схроны малые, в тени забора прячущиеся. А глаза не далеко глядят. Глаза близко смотрят. Близко видят девицу, которой сито навяливал да понапрасну в гильдию поварскую записывал.
  
   Любо-дорого гладить взором Зоряну. Век бы смотреть, не отрываясь. Стройна, мила, волшебна. Брови углём провели, по губам ягоды спелые прокатились. Кожа бледная, с розовыми оттенками, словно заря нарождающаяся. Не зря Зоряной кличут. Волосы едва плеч касаются, но хороши. В тени соломой медовой кажутся, но лишь на солнце выйдет, словно золото по девахе струится. Глаза - чистый изумруд. Взгляд внимательный, пытливый, но добрый и ласковый. Как взглянет, будто одеялом пуховым укутает. Шею длинную ожерелье из колец обвивает. Кольца древние, зеленью подёрнутые. Сквозь зелень темнеют канавки забытых рун. Кожаная накидка по грудям холмами дыбится, а после плотно к телу липнет и на бёдрах обрывается, пробитая большими кольцами. Из-под неё платье блескучее переливается. Любой воин обзавидовался бы наколенникам. Кожаные ремни кольцуют ноги, а из их переплетенья купола зелёного металла поблёскивают. И сапожки - одно заглядение. Носки острые, к небу торчат. Голень шнуровка облегает. А кантует кожу пушистый мех зверя дивного, в этих местах невиданного.
   Но чуднее всего пояс, будто из золотых монет составленный. Монеты крупные, тяжёлые. За горсть таких богатое имение легко прикупить. Но лежат монеты на талии невесомые. Только взгляды притягивают да умы пытливые, что сразу пускаются в расчёты путаные, переводя металл монетный в капиталы фантастические. На правом боку к монетам кошель крепится. Что в кошеле - никому не ведомо. Как взор любопытный не изгибай, под клапан с монеткой-кнопочкой не заглянешь. По тонким ручонкам тоже шнуровка змеится. Ладони да запястья перчатки из мягкой кожи прячут. На обшлаге перчаток тот же мех дивный. А пальцы свободны. На виду пальцы: гибкие, длинные, прелестные. И цепкие: такие ухватят, век в плену тебе оставаться. Да только ты слюни-то уже распустил. Не побежишь из плена, наоборот ближе жаться станешь. Обнадёжишься, вдруг ненароком зацепятся за тебя коготки прелестницы этой да и утянут в райские страны на житьё постоянное: длинное да сладкое.
   Вот такая она - Зоряна. И смотрел бы на неё Зинзивер без отрыва, только душа дрожит, трясётся не от вида девичьего, а ожидания мига таинственного, когда Долина Кладов впервые за сезон распахнёт свои огромные ворота.
  
   Узкие гибкие пальцы стремительно накрывают комками земли спрятанное, а потом хлопками разглаживают холмик. Будто и не спрятано ничего, просто след чей-то.
   Зинзивер рядом присел, шутливо четырьмя лопатами вонзил пальцы в рыхлую, не успевшую слежаться землю. Палец средний коснулся прохладной глади - крышки сокровища малого, но дюже таинственного.
   Замотала головой Зоряна.
   - Чего молчишь? - строго спросила, будто власть какую над этими местами имела. - Или имя моё успел стереть из памяти?
   - Сказал же - вовек не забыть, - проворчал Зинзивер и мигом, не секунды в ожидании не тратя, выплеснул. - Зоряна.
   Пока имя девичье выговаривал, звуки плавные, звонкие ворчание далёко прогнали, губы успели улыбкой изогнуть. Руку протянул навстречу, а на ладони то, что с земли подобрал, из тайников повытаскивал. Фигурки странные. То ли игрушки, ребёнку подаренные, то ли из лавки талисманов товар.
   - Каждый клад - находка, но не каждая находка - клад, - смеётся девушка.
   А потом вдруг серьёзной стала, будто солнце летнее за грозовой тучей спряталось.
   - Не вороши сейчас мои схроны, открой, когда третий раз из Долины выйдешь, - в голосе приказ и просьба двумя потоками вьются, словно волосы в единую косу сплетаются. - В тот день останутся недОбытые клады Долины для тебя вовек неприступными, зато секреты мои - близкими да желанными.
   И смотрит, будто сама и есть клад наиглавнейший. Словно разум её и душа доверху россыпями сокровищ заполнены.
  
   Обратно к воротам вместе возвращаются. Ловко ступают. Ни Зоряна, ни Зинзивер и вперёд не забегают, и ни на шаг друг от друга не отстают. Солнце к закату падает, кровью траву красит. В глазах рябит зелень яркая. Цветы пуговицами с одёж богатеев по округе рассыпались. Но под ногами дорога сумрачная - тень. Идут, слова больше не молвят. А на душе у Зинзивера хорошо, славно там и привольно. Хочется совершить что-то великое или всласть подурачиться. Взять и подпрыгнуть. И кажется, что в прыжке этом аж над забором воспаришь, глянешь, что за земля там, тайнами покрытая, сокровищами на диво богатая. Будет тогда о чём девице рассказать. Будет тогда, чем её удивить. Зинзивер, конечно, не прыгает. Но душа у него мечется. Успокоиться не может.
   А что у Зоряны на душе, только она и знает.
  
   Ворота в Долину, что ныне искателям путь преграждают, мастера ладили иноземные. Заманил их Хранитель обещанием. Мол, надоели створки, из простых досок сколоченные, и ежели ворота сделаете, какие мне по нраву придутся, зима ваша. Ищите клады все холода - и пальцем не трону. Быстро мастера ворота изготовили. К самому дню, когда тепло к Долине подступило. Любо Хранителю было глядеть на створки Врат новых - величественных и великолепных.
   И слово сдержал, не хитрил, как с Голохвостым. Выпал первый снег, и тем годом распахнулись Врата в четвёртый раз. Вошла в них бригада мастеров. Войти-то вошла, да обратно воротиться не сумела. В ту зиму морозы, как никогда, свирепствовали. Земля камнем крепилась. Лазы в пещеры потайные лёд преградил. Снег покрывалом Долину укрыл, надёжно запорошил богатства мелкие, по тропинкам да полянам разбросанные. И огонь не грел. Позамерзали мастера, не сумели наградой воспользоваться.
  
   Если думаешь, что Хранитель и Голохвостый - одного поля ягоды, мысль эту тут же прочь гони. Голохвостый - охотник за душами и разумом. Обольстит, соблазнит, самое сокровенное выведает, самое заветное заберёт. Хранителю ты не нужен. Ты мелочь для него, что для тебя муравей лесной. Разные у вас судьбы да тропиночки. Не тяни только руки загребущие к его имуществу, никогда Хранитель тебе вреда не сделает.
   Кого в холода, во времена неурочные Хранитель Кладов в Долине выловит, жилы тех кнут волшебный обновят, а черепа колья забора украсят.
  
   Черепа изливались сумеречным сиреневым сиянием. Клювастые и рогатые. Угловатые и похожие на дырчатые шары. Меж ними неочиненными великанскими карандашами темнели пустые колья, ожидая черепа одного из тех, кто сегодня перешагнет порог Врат Долины.
   По створкам ворот два дерева вырезаны мастерски. Слева дуб могучий на холме корнями землю бугрит, вспучивает. Справа берёза белая. Корни её небеса цепляют, ветки землю метут. А на ветвях плоды удивительные да цветы, которых больше и не увидишь нигде.
   Если присмотреться, среди ветвей заметишь зверьё невиданное. Коня с рогом длинным и хвостом, что на полмира тянется. Скользит по ветвям лиса с девятью хвостами. А от неё убегает заяц синего цвета, родившийся в те времена, когда ни зимы, ни лета на свете не было.
   Створки пояс кантует. А на поясе этом деревянном монеты вырезаны. Кажется, нет страны такой, чтобы житель её пару-тройку монетин не опознал. Меж монетами каменья цветные. Вроде тоже из дерева вырезаны, а как настоящие. По арке, что створки охватывает, дракон распластался. Хвост в землю уходит, а голова к тебе повёрнута. Буравит тебя дракон взором злобным, нехорошим, от Долины отваживает. Да только кто слушает советы драконов из дерева?
  
   С небес падал свет застывшей в зените Травянистой Луны, окрашивая округу таинственными тонами тёмного изумруда. Луна Алая пряталась за деревьями, и поэтому казалось, что все тени на веки-вечные оставили хозяев. Блазнилось, за воротами они уже. Ищут свои клады, в которых богатые ткани сотканы из тьмы, а камни драгоценные из мрака отлиты.
   Взгляды изыскателей буравили высоченные створки, за которыми таились неизведанные земли Долины.
   - Верный час наступает, - изрёк Старый Бу. - Отворяется Долина.
   И шаг вперёд, к Воротам.
   А те, словно команду услышали, заскрипели, застонали, закручинились тоскливыми всхлипами. Но не подвели, качнулись чуть и медленно в Долину отворяться начали.
   За Старым Бу уже народ кучкуется. В спину дышит. Смелые самые рядом со стариком встали, на него сбоку посматривают: что скажет, какое повеление изречёт?
   Восхищается Зинзивер и чуть завидует. Что такого в Старом Бу? Ещё вчера... ещё утром сегодня, таким же искателем был, как и остальные все. Ничем особым и выделяться не думал. А сейчас два слова сказал, и словно его Силы Скрытые да Невидимые командиром отряда назначили.
   Одёжкой не затейлив. Рубаху с вышивкой перетягивает поясок тонкий. За спиной котомка большая, из неё углы выпирают: много туда чего упихано. Не сапоги щегольские на ногах - ботинки стоптанные. На синем море шаровар островки заплаток.
   Да и лопата у него не слабая, но из бывалых. Сразу видать, не один десяток раз точило по полотну гуливало. Полотно потрёпанное. Черенок мозолистыми руками отполирован. Боевая лопата, добавить нечего. Однако, за кладом сбираясь, лучше бы инструмент обновить.
   Быть может, вниманием пользуется, сам старый потому что? Много пережил, повидал многое? Но старичья вокруг, словно воронов стая. Кучкуются по окраинам. На молодёжь смотрят опасливо, чуют, что лучшие годы прошли, что силы былые источились. Чем от них Бу отличается? Почему так выглядит, будто совсем страх потерял. Будто не за кладами за Врата рвётся, а чтобы дать в морду крысиную самому Голохвостому.
   Хочется Зинзиверу таким же вот стать. Не старым, нет. Таким, чтобы слова твои на лету хватали. Таким, чтобы по зову твоему за тобой шли безропотно, но вперёд не лезли. Хочется таким стать, но что для этого надобно, то Зинзиверу неведомо.
  
   Приоткрылись Врата да замерли. Меж створок теперь щель тёмная, будто вход не в Долину, а в царство подземное, где скорбная юдоль мёртвых, обретающихся там на вечные времена.
   Вчера клады затейливо пели, к себе звали.
   Сегодня тьма пугает, прочь бежать велит.
   Вроде чего такого? Шагай себе вперёд... Да не шагается!
   Застыл Зинзивер столбом соляным. Да и не он один. Всё братство кладоискательское скульптурами каменными выстроилось.
   Один Старый Бу в кулак кашлянул, да бесстрашно шагнул навстречу мгле тёмной.
   Шагнул, но тут же остановился.
  
   Из тьмы нечто стремительное вырвалось. Лохматое, на клок запылённой паутины похожее. Две пары круглых глазищ яростью сверкнули. Наполнены они неукротимым пламенем магмы, рвущейся на поверхность. Вылетел плевок, шипя, на траву упавший да выжегший среди слабо светящейся зелени мглы островок. Кладоискатели поспешно разбежались в стороны от странного существа, а оно, завертевшись юлой, вдруг рухнуло за десять шагов от порога. Разом погасли злые глаза. Из всклокоченной седой шерсти вывалилась лапка хилая, разжалась, явила горсть каменьев невиданной красоты, сверкнувших в лучах Луны зовуще и сладко. Но чуть приблизились любопытные, потемнело сокровище и чёрной загогулиной вытянулось. А после соскочила с иссохшей лапы угольная многоножка и унеслась за порог, в Долину.
   - То обманка, - степенно пояснил Старый Бу, почесывая бороденку. - Набредет на кладоискателя, который уже не в себе, обернется сокровищем, что ждал он всю жизнь, да тянет из него соки жизненные, пока не помрет бедолага. А после затаится и ждет следующего, словно вдова, живущая лишь скандалами с очередным муженьком.
   - Однако ж долго держался братишка, - уважительно произнес кладоискатель, тень которого спугнула обманку. - Перетерпеть все холода и не попасться Хранителю...
   - Мечта грела, - пояснил Старый Бу.
   Все уважительно помолчали.
   - Отказники, вперед, - распорядился Старый Бу после минуты безмолвия.
   Из толпы вывинтились маловыразительные личности, глаза которых перебегали то на Врата, за которыми темнела мгла Долины, то на кладоискателей. Мелкими неуверенными шажками продвигались они к вратам, но у самого порога вдруг рухнули и забились в судорогах, роняя с синеющих губ хлопья густой пены.
   - Падучая, - зашептал Зинзивер в ухо жалостливо вздрогнувшей Зоряны. - Долина впускает к себе всего лишь один сезон. Не сумел найти клад, ступай прочь, и больше не суй нос во владения Хранителя. Неведомо, какую печать ставит Долина, но еще никто из входивших во Врата летом минувшим не сумел в годы последующие порог переступить.
   - То есть переступить порог можно лишь единожды? - недовольно ощерился Шустрик.
   - Можно хоть раз, а хоть и три, но летом одним, - поправил его Зинзивер. - В любую из трёх ночей, после песни кладов.
   - Почему их зовут отказниками? - Зоряна обхватила плечи руками, словно замерзла.
   - Зане покинули они Долину, не найдя клада. Отказались от судьбы: погибнуть или победить! - негодующе воскликнул Зинзивер, ловко укутав благодарно улыбнувшуюся Зоряну теплой курткой.
   - Нельзя наказывать за то, что хочешь изменить судьбу, - тихо возразила Зоряна, тихо трогая рукава куртки, словно пальцами разговаривая с тканью крепкой, словно наигрывала ей мелодию благодарности.
   - Долина наказывает не за попытку изменить судьбу, - Шустрик звонко щелкнул когтем по белеющему во тьме клыку. - Она отвергает тех, кто не находит в себе силы это сделать. Показывает: в жизни каждому делу важному лишь своё время предназначено.
   Отказники, извиваясь, отползали от ворот прочь.
   - Пора, - возвестил Старый Бу. - Тот, кто чует в себе смелость и удачу, пусть испытает их за порогом.
   Дул из ворот ветер холодный, неласковый. В дальних странах ему Аквилон имя дали. Глубоко пронзает. Не под одёжку, под кожу забирается. Травы гнёт длинные. Тянутся травы кончиками трепещущимися от Долины прочь. Указывали колеблющимся: "Ворочайся. Не твой тут путь. Не твоя дороженька тянется". Раздвинув ряды сомневающихся, вышли вперед смельчаки и удальцы. Средь них одним из первых был Шустрик. Зинзивер тут же шагнул за ним. Но оглянулся...
   Зоряна осталась на месте.
   - А ты? - удивился Зинзивер.
   Ни слова не сказала Зоряна.
   - Досадно, - помрачнел Шустрик. - Я-то думал: сложилась команда.
   - Жарко хотите, чтобы я с вами отправилась? - спросила Зоряна с напряженным отчаянием.
   - Жарче некуда, - и мига не медля, отозвался Зинзивер.
   - Идём-идём, - промурлыкал наполняющийся довольством Шустрик, - не прогадаешь. Моё дело верное. Даже если ничего стороннего не добудем, с моего барыша доход столь велик, что каждому почитай полцарства достанется.
   - Не делится царство на троих половинками, - рассмеялась Зоряна и шагнула к ним.
   Переступая порог, Зинзивер задрал голову. Арка черным мостом разрубала волны звездного моря. В груди разливалась волна сладостного восторга. Ведь рядом шагал недавний, но уже в доску друг верный. С другой стороны ступала девушка. Девица смелая да симпатичная. И влюбиться в неё не успел ещё, но уже по нраву которая. А впереди ждали покрытые ночной мглой мириады тайн загадочной Долины Кладов.
  
   Где-то во мраке ночном, далеко-далёко за спинами кладоискательскими скрипуче затворяются Врата Долины. Снова преграда неприступная отделяет ватагу тех, кто вызов Долине бросить рискнул, от тоскливо мнущихся, пред Долиной топчущихся. Тех, кто и в этот раз порог перемен переступить не решился. Ты идёшь во тьме и не ведаешь, какой из шагов твоих назовут последним.
   Ты мог бы остаться там, пред Долиной. Ждать восхода Звезды Полуночника. Чтобы поиски клада облегчить. Чтобы смерть затаившаяся не звалась неминучей, а всего лишь возможной.
   Но когда Звезда Полуночника Врата повторно откроет, быть может, снова останешься. Ведь впереди ещё третий раз - преддверие Осени.
   Но и в третий раз можно и не шагнуть. Не последний ведь год. Что мешает вернуться в Долину, когда её снова накроет купол тепла? Когда опять Травянистая Луна в зените красоваться станет, а Клады песнь запоют. Для кого-то первую, для твоих ушей уж четвёртую. Можно всю жизнь у забора стоять, песни кладов слушать, но за ними отправиться не рискнуть.
   Оставаясь, всегда точно знаешь, отказом жизнь себе сохранил. Уходя, не ведаешь, что будешь знать завтра. Да и наступит ли оно, завтра, для тех, кто отказался от сегодня спокойного да безмятежного?
   Но ты ведь уже не там, пред Вратами. Ты - за ними.
   Ты решился и прыгнул в пасть перемен.
   Пусть жизнь и обернётся теперь для тебя неласковой стороной. Зато все клады Долины теперь принадлежат тебе. Любой твоим станет.
   Только место правильно выбери.
   Только воткни в землю лопату.
   Только шагай вперёд, а не оставайся мечтать у Ворот, которые закрылись перед тобой уже в тысячу первый раз.
  

Глава 4

Тайна кошачьего клада

  
   Трудно передать все чувства, когда переходишь грань из обычного мира в мир, наполненный невидимым и непонятным волшебством. Что испытывает путешественник, исследующий окраины известного мира, когда из развалин, в песке утопающих, поднимается сизый, призрачный город, сотканный тенями древними? Что ощущает колдун, нарисовавший на стене затейливую фигуру и обнаруживший, что красуется она теперь на полотне двери, уводящей в неизведанное? Что видит малыш, год просидевший в тесной учебной комнате, которого выпустили в бескрайний и ранее неведомый остров страны Летних Каникул? Нет таких слов, чтобы описать точные впечатления. Каждый видит новую грань мира своей разноцветной фигурой в своём калейдоскопе жизни.
   В чувстве этом есть возбуждение, но нет спокойствия. Тревога имеется, но нет безмятежности. Пульсирует неизвестность, определённость былую перечёркивая.
   Мир прежний за Вратами остался. Это там тебе было ведомо, чем начнётся день и чем закончится. Здесь всё по-другому. Здесь каждый миг с тобой может случиться страшное. Но и приз тебе может достаться такой, что за всю жизнь не добудешь себе там, за кольями острыми, где живут люди простые и действуют законы точные, предсказуемые.
   Где-то внутри трепещет и зудит что-то необъяснимое. То сладкое, то колкое. Но глаза уже привыкают к обстановке, намечают ориентиры, шастают по округе, пытаясь нырнуть в придорожную тьму и выцепить что-нибудь определённое, знакомым кажущееся. А если вдруг к небу взметнутся, то обнаружат там звёзды, на привычных местах сверкающие, контуры знакомых созвездий образующие.
   И Алая Луна, и Травянистая любому светят одинаково. Даже тем, кто перешагнул порог обыденного и ступает сейчас по землям Долины, пропитанным волшебством и кладами.
  
   Переплетения ветвей образовывали арку, сквозь которую лунный свет почти не прорывался, лишь изредка ложась на землю яркими заплатами. Сумрак ночи обступал столь плотно, что толпа искателей кладов прочно жалась друг к дружке. Словно огромный зверь шёл по тропе широкой, предыдущими путниками натоптанной. Вроде вся Долина теперь тебе доступна. Беги своей дорогой, рви когти скоро, ищи сокровище, припрятанное лишь для тебя.
   Но тьма перебивает желания страхом.
   Нырнёшь во тьму, и ты один. Все зловещие тайны тебя окружают. Это для кладов ты охотник, а для загадочных духов Долины - слабая жертва, добыча лёгкая. Вот и не идут ноги прочь от толпы малознакомцев.
   А много их.
   - Почитай что три сотни ныне за кладами отправились, - прикинул Зинзивер, вертя головой своей да считая головы посторонние.
   - Больше, - Шустрик степенно пригладил усы, потом коснулся эфеса шпаги. - Думаю, вся половина тысячи вместе с нами подошвами траву Долины мнёт.
   То спереди, то сзади раздавались возгласы, наполненные радостью и удивлением. Все топали одной дорогой, но чьи-то зоркие глаза уже видели под ногами не только сумрачную истрескавшуюся землю, но и предметы, правильными контурами выдававшие искусственное происхождение. Чаще всего пальцы подхватывали с земли монету-другую. Но кое-кто обзавёлся уже вещицами побогаче. Какой-то толстяк опоясывал палец-сардельку тонкой линией цепочки, подобранной средь травы на обочине. Двое друзей успели найти по торчащему из комка глины углу затейливую резную шкатулку и теперь на ходу пытались разобраться в хитроумном механизме, её запирающем.
   Зинзивер руками в такт хода помахивал, клады приманивал. Шагнёт, чуть приостановится. Черенок лопаты на перевязи дрогнет, легонько стукнет по хребту, заплечным мешком прижатый. А пальцы рук крутят фонарики, словно в хороводе детском. Движение это из колдовства древнего пришло: сокровища припрятанные оно из земли выворачивает. Правда то или нет, только старухи и знают, которые Зинзиверу сказку эту поведали. Но почему не поверить сказке детской, если сам по волшебному миру идёшь. Если рядом с тобой кот говорящий. Мягко ступает. По спине, в камзол атласный затянутой, сполохи пробегают от фонарей чужих. Что дорожка лунная по реке. Только мостом через реку тянется полоса чёрная, непроглядная - лопаты котофея черенок да пятно тёмное, округлое, на остров похожее - походный мешок.
  
   Пройдя вытоптанной тропой до могучего дерева уховерток, кладоискатели остановились на первый привал и незамедлительно разожгли костёр. Конечно, столь огромная ватага вокруг одного костра не разместилась бы. Поэтому тут же стали возникать другие костры. Спонтанно выбранные костровые уже втыкали в землю рогульки и, выбрав перекладину покрепче, подвешивали на неё гирлянды небольших котелков. Кто-то успел заварить чай, и терпкий аромат заморских трав, дарящих бесподобный вкус, уже ласково пощипывал ноздри.
   Тишину, залитую мраком, прогоняли таинственные шорохи. Резкие вскрики и всхлипывания заставляли вздрогнуть. То подавали голоса ночные птицы Долины. Хотя никто не был уверен в этом. Быть может, неслись по округе вереницы призраков - туманных глазастых сгустков, живущих во тьме и гибнущих от лучей солнца. А может, поднимались из могил души искателей, оставшихся здесь в незапамятные времена. Бродят теперь во тьме, возгласами и бормотаниями о прячущихся в Долине опасностях предостерегают.
   От земли возносились к звёздам влажные и тёплые испарения, поэтому костер давал скорее не сугрев, а иллюзию спокойствия, будто по-прежнему сидят они в лагере, а не в таинственных владениях Хранителя. И все же чувство единения безвозвратно испарилось. Теперь кладоискатели сидели не шумной и дружной толпой, которая шагала по дороге: там и тут собирались они кучками малыми, тихо шепчущимися, а то и вовсе - грелись у огня угрюмыми одиночками Каждый жил в мечтах о своем кладе и вряд ли собирался делиться ими с остальными изыскателями.
  
   Неподалёку от тропы виднелась небольшая полянка. Желание поскорее отыскать клад настолько бурлило в Зинзивере, что не было никакой возможности просто сидеть на месте.
   Странно, что никто из попутчиков не выбрал поляну местом для костра. И теперь её скрывала мгла, словно укрыла тёплым и надёжным одеялом. Так иногда во время больших имперских войн меж ними оказываются княжества малые, нейтралитет принявшие. Везде шум боёв и сражений, всюду разруха и пожарища, а тут словно спокойствия островок.
   Или ловушка? Ловушка, приготовленная Долиной, не желавшей расставаться с сокровищами. Внутреннее чутьё удерживало ступать на поляну, заставляло держаться от неё в стороне.
   Любого, но только не парня по имени Зинзивер.
   Ноги сами привели его к поляне. Место было сурово вытоптано могучими лапами неведомой громадной животины. Сквозь редкие травы темнела земля.
   А что там сверкает? Как светлячок заблудившийся. Как звезда, с небес сорвавшаяся.
   Чему ж ещё сверкать на земле Долины, как не сокровищу?
   Монетка блестит. Невелика вроде, а всё тянет нагнуться и поднять.
   За ней ещё одна. И ещё. Будто ехал купец с дырявым кошелем, из которого нет-нет, да и выскочат монетки звонкие.
   И вот уже дорога позади. Ступают ноги по земле бугристой добыче первой навстречу. Вроде и близко она, да дюжину шагов к ней отмерь.
   Или ближе она, чем кажется?
   Пальцы Зинзивера подхватили монетку махонькую. Будто выросла она у подошвы. Миг назад не было, а вот явилась, от старого хозяина сбежала, нового ищет.
   В лучах Луны зеленью монетка отливает, будто патиной покрылась. На глади птица взлетает, крылья распахнула, клювом небо черкает, прокладывает путь меж мелкими звёздочками. Возле канта вьётся листочками то ли плющ, то ли вьюнок, то ли другое растение затейливое из тех, что древние стены себе облюбовывают да струятся по ним водопадами зелёными.
   А на душе радость. Птица - к удаче. Из птичьего рода Зинзивер, хоть ни крыльев у него, ни клюва. Но родичи древние когда-то были птицами, в небесах летали, перьями спин облака жёлтые гладили.
   Повернул монетку, поостыла радость. Нет здесь рисунков. Лишь торчит единица, на кол похожая. Будто опрокинули вороги-супостаты крепостной забор, а один кол оставили на веки-вечные в память о крепости, что здесь когда-то высилась. Под единицей буквы чужие, незнакомые, непонятные. Неведомо, в каких землях монетка эта деньгой считается.
   Но не утихла радость, ведь взор от ладони оторвался уже, по земле скользит. А там монетин видимо-невидимо. И малые, и большие красуются. Подставляют спины и личики Луне Травянистой, что в самом центре неба над головой зависла.
   Словно грибы после дождя, лезут из земли монетки, подобрать зовут, в кошель положить, унести с собой в страны дальние, снова в оборот отпустить, дабы каждая исполняла то предназначение, для которого и была отчеканена.
   Смело ступает Зинзивер по земле нетоптанной, шарит взглядом меж травами, не ленится наклониться. Всё больше у него монеток, легко добытых. Всё веселее на душе. Всё дальше он удаляется от привала кладоискательского.
  
   Огромные выпуклые глаза наблюдали за пришельцами из тьмы чащи. Ждал хозяин глаз терпеливо. Знал, ещё не было случая, чтобы не оторвался от общей массы кто-то пронырливый, не приблизился к засаде его тайной. А там скользнёт по траве тёмное влажное щупальце и утащит ротозея в пасть зубатую. И можно дальше спать. Пока топот следующей толпы не разбудит или холода в дрёму зимнюю, долгую не затянут.
   Не ошибся хозяин глаз, с куполами схожих. Вывернулся из толпы долговязик, руками смешно помахивающий. Ступил на пустошь. Нагнулся, мелочь какую-то подхватил. И ещё, и следующую. Ближе подходит. Ближе. Скоро исчезнет он, а толпа эта большая пропажи и не заметит. А если кто товарища хватится, то печаль будет недолгою. Знает Страж Темноты, чем меньше рук загребущих, тем пришельцам шумным и радостней. Кажется любому, что добыча, товарищу предназначавшаяся, теперь в его распоряжение достанется.
  
   - Дальше не ходи, - певучий голос заставил вздрогнуть. Не от страха. От нежданной радости.
   Обернулся. И правда - Зоряна рядом стоит.
   - Давай, - улыбнулся парень гостье нежданной, но значимой, - кто больше монет насобирает.
   Головой покачала Зоряна, отказавшись от поисков.
   - В сумрак не суйся, - словами добавила. - Если и таится там клад, не по зубам он тебе пока.
   Повернулась. Пошла обратно к лагерю. Все монетки мира стали Зинзиверу неинтересными. Побежал он вслед. Догнал девушку. Вместе ступают. Вместе возвращаются туда, где огонь. Туда, где нет опасностей, что тьма прячет.
   - Ну да ладно, будут ещё клады по мою душу, - тряхнул рукой Зинзивер.
   Зазвенела добыча первая.
   - Это медь, - усмехнулась Зоряна. - Наберёшь меди пуд, не останется места для золота. Силы на пустяки истратишь, настоящее сокровище не поднимешь. Мелких семиток ты быстро в Долине нахватаешь, а потом куда с ними? У ворот сидеть? Ждать, пока выпустят? А потом понять, что весь твой мешок, монетами набитый, стоит всего несколько золотых.
   Монетки на ладони перестали казаться сокровищем. Находка превращалась не в награду, а в обузу.
   Рука взметнулась, захотелось отбросить мелочь. Избавиться от неё.
   Мягкие пальцы ухватились за рукав.
   - Первую добычу не выкидывают, - серьёзно сказала девушка. - Храни её, не обижай клады. Просто далее думай всегда, что подбирать да с собой нести, а что пропускать без обиды и жалости.
   - А твоя первая добыча? - поинтересовался Зинзивер. - Ты что успела найти? Покажешь?
   - Гляди, вон Шустрик лапой машет, к себе зовёт, - вместо ответа сказала девица.
  
   Зинзивер, Шустрик и Зоряна устроились у могучего ствола с темной бугристой корой. Где-то в густой листве над их головами шуршали невидимые уховёртки. Неподалёку темнели заросли бодяка.
   Никто не соседился к ним вплотную. Это радовало Зинзивера. Ведь не знаешь, правильный попутчик к тебе подсел или варнак, что щечиться станет, как только ты отвернёшься. Богатств хоть ещё нет, но вороватые руки и съестным припасам обрадуются. Скрадут еду, а после во тьму шасть.
   Кот сидел горделиво, что царь, правящий над всеми тайнами да секретами земными. Слева от него Зинзивер спиной прижался к коре прохладной. Справа Зоряна присела. Фигурку прямо держит, будто тоже сидит на престоле с высокой спинкой, невидимой только.
   - Точно знаешь, какой клад добывать будешь? - тихо спросил кошак.
   И зыркнул. Сперва на парня. Потом на девушку. Вопрос на двоих пришёлся.
   Мотнул головой Зинзивер, взметнул кудри тёмные.
   - На удачу иду. Удача улыбнётся если, с добычей богатой вернусь.
   Большая часть кладоискателей переступала границу Долины с такими же мыслями. Авось что-нибудь да добудем. Нехай и не знаем ничего, но клад как-нибудь сыщем. В таком вместилище кладов без сокровища не останемся.
   - А я за вами отправилась, - улыбнулась девушка. - Сами позвали, теперь вместе держаться придётся.
   - Есть причины держаться вместе, - голос Шустрика теперь был не мурлычащим, а тревожным. - Хоть кладов в Долине и не сосчитать, многие ноги стопчут, руки смозолят, лопату изломают, а клад им в руки не дастся. Тогда злобятся они на тех, кто добычу себе справил. Вчера ещё кладоискатель истовый, а завтра разбойником безжалостным становится. Сбиваются такие в шайки и ищут удачливых. Нападут со спины - одиночку-то легко завалить - прирежут и добычу себе заберут. А за Воротами никому не ведомо: честно ты богатство себе добыл или руки кровью чужой измарал?
   - Пусть попробуют отобрать, - усмехнулся Зинзивер.
   Но усмехнулся невесело. Знал пословицу вредную: семеро одного забьют.
   А Зоряна ничего не ответила. Помолчала. Но на Шустрика неотрывно глядела, ждала продолжения.
   - Мне верные попутчики во как нужны, - кошачья лапа отмахнула по горлу, чёрной шерстью заросшему, опоясанному высоким воротом камзола богатого. - Никак нельзя, чтобы кошачье сокровище в неподходящих руках оказалось. Поэтому и позвал, чтоб было спину мою кому прикрывать. Конечно, не отдам я вам добычу, да - верьте!!! - она вам и не требуется. Но вознаградит за неё нас богато род кошачий. Тогда награду и разделим меж собой поровну.
   - Сам-то знаешь, куда путь держать? - Зинзивер отклеился от ствола и склонился к коту. А тот немедленно украсил морду улыбкой, в которой таилось сто тысяч загадок.
   Шустрик пристально осмотрел ближайшие группки кладоискателей - не подглядывает ли кто! - и осторожно достал из заплечной сумы истрепанный, вчетверо сложенный лист плотной бумаги, положив его на траву. Коготь кошачьей лапы ловко подцепил один из углов и развернул рисунок во всей красе.
   Края карты щедро заливала синева. В центре смесью коричневого и зеленого красовался остров, кое-где иссечённый голубыми прожилками ручьёв и рек.
   - Это море? - завистливо вздохнул Зинзивер, вся жизнь которого текла среди полян и чащ Густолесья.
   - Это озеро, - недовольно зыркнул на него Шустрик. - Находится почти в центре Долины. Видишь, тут главный остров. Проберёмся на него и клад выкопаем.
   - Такое впечатление, что карта не из первых рук, - недоверчиво покачал головой Зинзивер. - Что хоть там зарыто?
   - Символы нашего рода - Золотая Рыба и Бутыль лимонного молока.
   - Странные вещицы, - распахнулись глаза Зоряны. - Никогда о таких не слышала!
   - Длинная история, - недовольно покосился на нее Шустрик.
   - Расскажи, - попросила Зоряна.
   - Расскажи, - поддержал её Зинзивер.
   - Ладно, - решился Шустрик после молчания долгого. - Кошачьи не любят весьма, когда суются в их дела внутренние. Но вы - ребята вроде неплохие. От вас вреда не будет. Чего уж там... Расскажу... Всё равно ведь позвал уже в помощники.
   Острым обломком сухой ветви он ловко нарисовал на сырой земле портрет длинноносого зверька с хвостом, похожим на противно извивающегося червя. Во время рисования Шустрик напряженно помалкивал, будто спрашивал себя о чём-то запретном и самому себе разрешал, и, наконец-то получив разрешение, отважился и начал:
   - Во все времена мы воевали с бесовским родом - крысами. Когда-то сильнее были они, когда-то и наши одерживали грандиозные победы. Но в конце прошлой эпохи настали для нас времена тяжёлые. Оттяпывали крысы поганые кусок за куском наши лучшие земли. Оглянуться не успели, а их рать уже у порога правителя нашего. Скребут крысиные зубы по мраморным ступеням, грызут двери из вековечного дерева.
   Тени листвы поглаживали крысиный портрет, и от пляски теней казалось, ожила крыса, подёргивается её противный хвост, извивается длинный носяра, принюхиваясь к притихшим кладоискателям.
   - Душа ушла в кончики хвостов у самых отчаянных храбрецов кошачьего королевства, ведь войско крысиное от горизонта до горизонта раскинулось, - продолжил Шустрик. - И только намедни родился у правителя наследник. В былые-то годы рождалось их пяток сразу, а то и полдюжины. Белые, черные, пепельные, пёстрые - каких только не появлялось. А тут народился один-одинешенек да рыжий от кисточек ушей до самого хвостика. Известное дело: родился рыжий одиночка, значит, жди фею кошачью с подарками волшебными. И точно. Осветилась левая комната. Глянь, на столике тарелочка, а с тарелочки рыба сияет - словно из чистого золота. А тут и в правой от спальни комнатке посветлело. И там на столике подарок - бутылка фигурная, а в ней жидкость лимонная плещется.
   Зинзивер представил картину во всех подробностях. Огромные своды мрачного замка, где стены увешаны портретами именитых кошаков. Огоньки свечей и факелов. Маленькая кроватка. Столик с резной ножкой, на котором сияет, словно фонарь магический, колдовской, какими удивляют колдуны на ярмарках, стеклянная бутылочка. А рядом тарелка, и круглыми немигающими глазищами смотрит рыба, по чешуе которой плывут золотые переливы. И шорохи, шорохи, шорохи. Зловещие шорохи со всех сторон.
   - Дивятся кошаки да слышат: крысы уже по первому этажу замка хозяйничают, к центральной лестнице подбираются, - Шустрик словно видел картину, сложившуюся в мыслях Зинзивера. - Страх обуял всех, лишь наследничек спит да улыбается. Тут такая взяла досада смертная. Принесли дары наследнику, а пожрут их крысы поганые, - кошачий голос становился плавным, мягким, сказ всё больше напоминал песнь, какой бродячие музыканты развлекали древних владык на праздниках в хоромах богатых. - Не стерпел царь рода кошачьего, проглотил золотую рыбину. Прошёл он через спаленку, в два глотка выпил жидкость лимонную, что на вкус - молоко чистейшее. Глядь, а рыба цела-целёхонька. Обернулся - полна бутылочка. Вдруг почуял он силу сильную, всемогучую, некрушимую. Дал отведать он каждому воину рыбу-золото, млако лимонное. Возросли у котищ храбрость с силою. Как сбежала дружина по лестнице, опрокинула рать крысиную и гнала её день за днём по равнинам, полям да ущелиям. С той поры сильным символом рыба-золото у нас числится. Не слабей её млако лимонное. Сколь ни ешь, ни пей - не убавится. Сберегут котов дары феечьи...
   Шустрик примолк, вытянул из сумы флягу с водой и обильно промочил горло, пересохшее от долгих песен.
   - Цель ясна, - кивнул Зинзивер. - Одно не пойму: как достояние кошачьего рода оказалось в Долине? Или ты и тут нам песнь приготовил?
   - Об этом песнь не сложили, - нахмурился Шустрик. - Пока династия властителей жила в старом замке, молоко и рыба хранились в тех самых комнатках по сторонам от спальни. Но при переезде в новый дворец их не повезли, а соорудили избушку-кладовочку, где в левом подвале спрятали во льдах чудесную рыбу, а в правом молоко хранили в темноте и прохладе. Но крысы хитростью да внезапной атакой захватили те земли. Поэтому служки зарыли наши сокровища, а после прошёл мимо Хранитель, кнутом щёлкнул да утянул достояние кошачьего рода себе в Долину.
   - Еще больше непонятностей, - покачал головой Зинзивер, украдкой поглядывая в сторону Зоряны, которая молча внимала рассказу, подперев подбородок кулаком. - Кто же составил карту, указав место клада в Долине? Не Хранитель же?!
   - Не хранитель, - согласился Шустрик. - Мы нанимали старичка с кладоскопом. Слыхал, небось, про кладоскоп?
   - Прибор, которым следят за кладами блуждающими, если ведомо место, где их изначально припрятали, - мигом отрапортовал Зинзивер.
   - А если клады не хотят, чтобы их выслеживали? - спросила Зоряна.
   Шустрик и Зинзивер ошарашено уставились на неё. Но ответить ни тот, ни другой не успел.
   - Бойся, - завопили наполненные испугом голоса, и дальние группки кладоискателей повскакали и бросились от своих малых костерков поближе к безмятежно пылающему центральному костру.
   Из тьмы придорожных кустов, словно умирающие звёзды, высветились сотни глаз, наполненных стылым огнём.
  
   Блаженны мгновения жизни спокойной. Никогда их скукой и тоской не числишь, если были в твоей жизни мгновения особой опасности. Минуты, когда жизнь на кону стояла. Часы, в которые душа инеем и льдом застывала от ужаса и неопределённости. Хорошо рассказывать о подвигах, вытаскивая их по закоулкам прошлого. Но в миг, когда неведомо, что ждёт тебя: подвиг незабываемый или позор несмываемый - готов дать что угодно, лишь бы снова плескаться на волне спокойствия беспечного.
   Не подвига жаждет душа в те мгновения. Не подвига, но покоя.
   Только право на покой ещё заслужить надо. И не всем это удастся.
   Каждый миг, каждую секунду станешь ты выбирать. И выбор будет не из лёгких.
   Герой ли ты, когда взор твой упирается в холодные очи Смерти?
  

Глава 5

Лихорадка Мёртвого Солнца

  
   Мир ночи - тьмы океан! А в океане тьмы островки света малые - то костры горят. Велика тьма, как не подумать, что притаились в ней неведомые опасности, или люди лихие, или чудовища отвратные. Да кто бы ни притаился, тебе от того нет выгоды - одно разорение. Ещё не произошло ничего, а ты убытки подсчитываешь, рисуешь могильный холм, над холмом, где веха жизни, именем твоим подписанная, с вехой смерти повстречалася.
   Полна опасностей тьма. Но самая злостная, самая мозг терзающая - Неизвестность. Когда перед тобой враг, понятно всё. Ты или к битве готовишься, или сдался уже подчистую. Но страшно, когда не вышел ещё враг, когда не знаешь, что от него ожидать можно. Богатырь ли лицом злобный, колдун ли с глазами мёртвыми, драконище ли зубастое.
   Костёр весело потрескивает, тепло и свет даря. Глаза за танцами пламени следят, а мысли - во тьме кромешной. Мысли врага боятся. Пусть и нет его там.
   Самые страшные чудища те, в которых мы верим. Даже если наш взгляд способен разглядеть пустоту, фантазия нарисует любого врага и на пустом месте.
  
   Тишину ночи прорезали тонкие посвистывания. Десятки тёмных нитей вылетели из мглы окружавших поляну кустов, раскрылись хищными петлями, плотно ухватили нескольких кладоискателей и рывком утянули во мрак. И снова раздался свист, предвещая появление новых нитей. Одна из них больно чиркнула Зинзивера по щеке, но он тут же забыл о боли, услыхав крик Зоряны. Петля, соскользнув по роскошным волосам девушки, замерла на сгибе локтей и врезалась в нежную кожу. А нить уже натянулась, уволакивая девушку во тьму. В мгновение ока выхватил Зинзивер острый нож и ударил по нити. Но лезвие лишь скользнуло по ней. Теперь не растерялся и Шустрик: клыками и когтями вцепился в нить, желая оборвать ее как можно скорее. А Зинзивер пилил изо всех сил. Нить же, несмотря на то, что казалась тонкой, лишь лохматилась, но держалась. И тянула, тянула, тянула Зоряну во мрак, где сверкали злые жёлтые глаза.
   С тихим стоном, словно прощаясь с жизнью, нить лопнула, и Зоряна повалилась в холодные травы, начинавшие напитываться влагой ночи.
   Остальные кладоискатели уже отошли от ужаса перед внезапной атакой и давали суровый отпор нападавшим. В кусты летели камни и пылающие головни. Округа заволакивалась едким дымом. Жёлтые глаза терялись в сизом тумане. Хруст веток доказывал, что отряд неизвестных начал отступление, граничащее с паническим бегством. Дюжина крепких рук ухватилась за одну из веревок и ловко вытянула на поляну существо. Согбенное. Поросшее всклокоченной бурой шерстью. Вылупившее круглые выпуклые глазища, похожие на мутные желтки. Мутноглазого опутали его же веревкой и уложили под деревом.
   - Лихорадочный, - обозначил добычу Старый Бу и тут же вынес предупреждение. - Дистанцию держи. Заразу подцепить - раз плюнуть.
   - Какую заразу? - встрял кто-то из новичков. - Скажи, Бу, чего бояться?
   - Чует Долина, у кого гнильца в душе, - мрачно усмехнулся Старый Бу. - И тем подкидывает клады с гнилой начинкой. Вроде богатств немерено, а гнильца шепчет "Забирай себе всё, твоё оно". Тут при делёжке знатный мордобой начинается, а то и, не дай Голохвостый, смертоубийства. У тех, кто в кровавой делёжке поучаствовал, зажигаются глаза жёлтым светом, и на месте после сидеть немыслимо: всё время, минуту каждую начинает блазниться, будто другие удачу твою отбирают. Товарищу лучшему глотку готов перегрызть. Болезнь такая - Лихо радуется.
   - Сначала ее звали жёлтой лихорадкой, - вступил другой искатель с печальным взором и длинными обвисшими ушами, похожими на огромные сморщенные листья. - Но потом заметил кто-то: огонь в глазах зачумлённых на стылый свет Солнца похож в те печальные дни, когда оно светит, но не греет. Народы Скудных Земель зовут это время Днями Мёртвого Солнца, вот кто-то из них и приспособил название к лихорадке.
   - Их даже Хранитель за разумных не держит, - добавил третий кладодобытчик. - Зимой не трогает. Позволяет жить сколь угодно в своих-то владениях, словно зверюшкам каким. Страха-то не чуют, вот и разбойничают внаглую.
   - Эва! - вскричал кто-то. - Они ж Туманного Элина уволокли. И Николаса-Семиходца!
   - А у нас Просперо исчез, - загорюнился кто-то из дальних рядов.
   Организовавшись цепочкой, кладоискатели прочесали обгоревшие кусты, но кроме порванного ботинка ничего не нашли. Час спустя, хмурые и смертельно уставшие, они вернулись к дереву уховерток. Связанный продолжал пялиться и тихо нечленораздельно мычать.
   - Своих зовёть, - лысенький старичок, решивший попытать удачу на склоне лет, опасливо остановился поодаль. - Чаво делать будем, братья? Не дай нам Смотрители Небесные от этого уродища лихорадкою позаражаться.
   - Вздёрнуть! - нестройным хором воскликнули многочисленные друзья пропавшего Туманного Элина, а самый бойкий и вертлявый добавил. - И веревка уж есть, свою поганить не надо.
   - А я бы подпалил его! - радостно заявил краснобородый, буравя пленного взглядом разбойничьим. - Оно, конечно, вони будет на весь лес. Зато другим желтоглазым урок - лучше не выдумаешь.
   - Четвертовать, - мечтательная пелена затянула глаза пушистого кругляша с семью хвостами.
   Зинзивер почуял, как Зоряна, требовательно толкнув в бок, отодвинула его и решительно протиснулась сквозь толпу к Старому Бу, который, покряхтывая, обдумывал окончательное решение.
   - И вы называете себя разумными?! - громко выпалила она, и рядом стоящие даже отступили на шаг от такого напора. - Набросились на одного безглагольного.
   - Во дает деваха, - смачно крякнул кто-то. - Хочет, наверно, чтобы мы тут все позаражались.
   - Не существует вируса этой лихорадки, - гневно возразила Зоряна. - Сказано же, не болезнь это. Гнильца в душе растет. Не извне приходит, внутри рождается. Над теми, в ком нет гнильцы, не властна Лихорадка Мёртвого Солнца.
   - Да кто ж тут без гнильцы? - встрял рыжебородый. - В любом сидит она, верьте мне, братья!
   - Неужто богатое сокровище заставит тебя предать или даже убить всех, кто помог его отыскать и добыть? - на полном серьезе спросила Зоряна.
   - Н-е-е-е-е, - рассмеялся бородач. - Уж меня никакой вирус не толкнет на предательство.
   - Тогда покажи, кто из твоих напарников поддастся искушению? Кому ты не доверяешь?
   - Да всем доверяю! - взорвался бородач. - Не один год друг друга знаем.
   - Тогда чего вам бояться этого несчастного? - сурово продолжила девушка. - Пусть выйдет тот, кто слаб духом, и скажет честно: "Казним его, потому что я заражусь и зарежу ночью всех товарищей своих ради найденных сокровищ!" Но если каждый чувствует в себе силу противостоять позывам гнилым, как можно нам жизни лишить существо разумное?
   - Э, - крикнул кто-то. - Да вот такие же похитили друзей наших! Те церемониться не станут. Удушат, в овраге прикопают, и косточек потом не сыскать.
   - Разве "такие же" и "он" - одно и то же? - отрезала Зоряна.
   Кладоискатели угрюмо молчали, переводя тревожные взгляды с девушки на Старого Бу.
   - Слыхали притчу о Синем Кладе? - из толпы вывинтился горбун в серых лохмотьях. Глаза его утопали во тьме провалов. Руки безвольно свисали ниже колен. Истрескавшиеся, словно их неделю не касалась вода, губы мягко шевелились, выпуская всё новые слова. - Повесть о заклятом сокровище?
   - Ну, расскажи, - лениво заметил рыжебородый, не забыв легонько подопнуть пленника. - Этот никуда не сбегёт. Да и дружки его выручать не заявятся. Нет друзей у лихорадочных. Стая они. Нападают гурьбой, но после друг за дружку не держатся.
   - Синий Клад - колдовской, - продолжил горбун. - Зарочный он. В руки легко даётся, да после не знаешь, что с ним делать. Бродяге-одиночке ни в жисть с ним не повстречаться. Всегда на дороге попадается бригаде, в которой не менее пяти искателей, а то и вся дюжина. Шагают трудяги, да чья-то нога запнётся о неприметный бугорок. Соскребёт сапог слой земелюшки, а из дыры угол точит. Доски синие, металлом бирюзовым окованы. Вывернешь из земли клад да озадачишься. Нет ни щёлочки для ключа, ни загогулины какой, чтобы на секретный замок надавить. Проще всего в кусты находку эту забросить, да только редко так поступают. Когда в руках сундук колдовской, кажется, что смотришь ты в синие очи Удачи. Но заберёшь с собой сундук, беды и несчастья на тебя навалятся. Болезни, хвори, нападения ворогов. Но хуже, если команда меж собой перессорится. А у Синего Клада закон прост, ежели, пока крышка его закрыта, хоть с одним из членов команды смертушка приключится, исчезает он, будто не было. Прячется, другую компанию ждёт.
   - Зачем же берут его с собой? - поразился кто-то. - Это ж не сундук, а невзгод и опасностей притяжение.
   - Сказывают, как только Синий Клад понимает, что команде этой всё нипочём, хоть весь мир обрушь, а они друг друга выручат, тогда открывается сундук. И того, что там хранится, не только тебе, но и внукам твоим на безбедную жизнь хватит.
   - Я слышала о Синем Кладе, который дюжина меж собой поделила, - неожиданно хриплую речь горбуна перекрыл звонкий голос Зоряны.
   - Расскажи, - зашелестело, забурлило, загомонило со всех сторон. - Расскажи о команде этой.
   Всем любо слушать истории о кладах. Вроде и сам ты на той земле, откуда без добычи уйти сложно. Но знаешь, чтобы в выгоде остаться, широко Удача дожна улыбнуться. Поэтому милы сердцу истории, в которых Удача столь сладко улыбается, что Счастье людям всю дальнейшую жизнь осветило. Слушаешь да ненароком ставишь себя на место одного из героев. И кажется, что Счастье уже не ему - тебе в руки падает.
   А горбун улыбается. Кивает. Велит Зоряне историю продолжать.
   - До конца пути этой дюжине далеко. Но они радостью переполнены. Сундук несут по очереди. Даже мысли ни у кого нет, на привале ночном подхватить сокровище и дёру дать, - продолжила девушка певуче, словно былину сказывала. - В скором времени встречаться им начали цепочки с каменьями богатыми, браслеты тяжёлые, ожерелья, которым и царица обрадовалась бы. Расчёт был, подерутся искатели. Да сказал тот, кто был мудрее и осторожнее: "Обманки это нам глаза застить пытаются. Помните, несём мы сокровище самое ценное. В этом сундуке такое богатство прописано, что всё остальное в сравнении с ним - грош ломаный". Порешили не подбирать ничего из-под ног. Да и зачем? Ведь мелочь оно, по сравнению с тем, что являет собой Синий Клад, если увидать его получится. А обманки, словно уяснив, что тайну их раскрыли, перестали встречаться путникам.
   Замолкла девушка, стрельнула глазами на рассказчика прежнего, мол, не стой в стороне, днесь очередь твоя дальше сказывать.
   - Мор захватил край, по которому дорога столбовая шла, - принял эстафету горбун. - Решено было по горам обойти. А на перевале лавина коварная припасы их унесла. Голод и холод душу подтачивал. Ночами тёмными духи гор могучие шепотками коварными прямо в сердце проникали: "Сегодня замёрзнет один, завтра другой. Съешьте их. Двое-трое погибнут, зато остальные спасутся. Видишь, засыпают попутчики. Не буди, не надо. Смерть их - твоё спасение". Ни один из дюжины зловещих шепотков не послушался. Зорко следили, чтобы вечный сон их команду не убавил. Сухие ветки зубами в муку перемалывали, талым снегом запивали, лёд грызли, но выбрались из гор все двенадцать. Никого в жертву не принесли, и Синий Клад с ними. Но крепок сундучок, не открывается. Даже и это испытание не последнее.
   И замолчал. На Зоряну взглянул. Мол, теперь за тобой слово, девица. Теперь ты расскажешь яснее да красочней.
   - Утром одним, - продолжила Зоряна. - новое наваждение. Не все парни дюжину эту составляли. Была там и одна девушка - Хелен звать по имени. Как лучи солнца рассветного травы коснулись, выяснилось, что все одиннадцать влюблены в девушку эту. Да так, что любой готов под венец идти. А если кто ему дорогу перейти подумает, зубами победу выгрызет. Лишь только поняла Хелен, какая беда с попутчиками приключилась, волосы свои длинные мигом под корень обкромсала, лицо сажей измазала, балахоном рваным, истрёпанным одёжку скрыла. "Парень я теперь, - говорит изыскателям. - Такой же, как и любой из вас. Если кто мне в любви вечной решил изъясняться, то любовь меж парнями позорная. Недостойная. Нехорошая". Сполз морок, высветлились мысли одиннадцати голов, и дюжина дальше двинулась.
   - Дорога к концу движется, - подхватил горбун. - Но нет конца испытаниям. В чаще глухой разбойники засаду устроили. Жаркою битва была та. Ни один из разбойников не ушёл из леса тёмного, но и от дюжины лишь половина осталась. А Синий Клад никуда не девается. На бугорке лежит, будто шанс ещё есть. Лежит, но не открывается. Оглядывают уцелевшие друг друга непонимающе. Разве могут они товарищей убитых поднять? Разве могут мёртвое обратно живым сделать? Крякнул тогда старший расстроено. Волосы его уж мука выбелила. Достал он флягу малую, положил пальцы на фигурную крышечку. "Живая вода в ней, - трудно далось признание. - Тридцать лет для себя берёг. Знал, когда подкрадётся старость неминучая, лишь глотну, и снова колесо жизни завертится. Но не зря, видать, говорили мудрецы в поселении, что зазорно два раза жить. Надо ту единственную жизнь, что Небесами тебе вручена прожить достойно. А достойный выход тут только один..." Со словами этими по глотку влил чрез губы мёртвые. Поднялась половина дюжины. Снова душа проснулась. Снова глаза жизнью горят. До конца пути всего переход один, а смерть так никого из команды и не забрала.
   - Как? - нетерпеливо крикнули из задних рядов. - Как поделили сокровище? Что же было под крышкою?
   - Мне сказывали, всё же ушёл в землю Синий Клад, - печально сказал горбун. - Вышел на этих ребят сам Голохвостый.
   Догадки посыпались, как из мешка.
   - Договор лживый подписать заставил?
   - Прельстил иными сокровищами?
   - Соблазнами друг на друга натравил?
   Горбун выслушал варианты и вздохнул печально:
   - И делать ничего не стал. Просто сорвал завесу, которая мысли прикрывает. На словах-то мы и культурными можем быть, и вежливыми казаться. А мысли... Кто ж их контролировать может? Они, как стрелы, неверной рукой выпущенные, как пули шальные. И сделать такого никогда не намеревался, а мысль уж возникла. Сказывали, поубивали друг друга, черноте мыслей поразившись. А последний от ран кровью истёк.
   - А Синий Клад?
   - Сказано же, в землю ушёл. Как только душа первого убиенного вознеслась, разверзлась твердь земная, и провалилось сокровище во тьму вековечную - Голохвостому на радость.
   - Нет в земле Синего Клада, - спокойно сказала Зоряна.
   Сказала тихо, но твёрдо, так, что и спорить никому не захотелось.
   - Что ж не слышно, куда делось сокровище? - раздался вопрос вкрадчивый, осторожный.
   - Поделили его по справедливости. И разошлись по странам своим, о добыче не хвастая. Ты, мешок богатством набив, помалкивать станешь или хвастать начнёшь каждой компании? Любому ведомо: Счастье тишину любит.
   Тишина, словно придя на зов девушки, нависла над собранием. Каждый о своём думал. Зинзивер видел бескрайнюю снежную равнину, по которой медленно двигались чёрные фигурки. Поддерживая друг друга, подтаскивая тех, кто сил в переходе лишился. Ещё полчаса назад не знал он истории этой, а теперь почему-то непреложным фактом казалось, что есть на земле люди, которые не делают подлостей и в самые трудные минуты жизни. Которые не предадут. Которые в любых обстоятельствах людьми остаются. Даже если и не человек ты, а кот, восьминог розовый или шар вон пушистый с глазами чёрными. Выглядишь странно, а поступаешь как надо. Из любой беды так выходишь, что на дороге позади ни единого пятнышка, которого стыдится надлежит.
   И сразу дрожь, а сам-то ты такой ли?
   А после улыбка - пишите меня в эту команду! Не подведу!
   - Да сказки всё это, - гаркнул детина, которому обрадовались бы в любой кузне. - Ложь. Никогда такого не было.
   Искатели оглядели друг друга. Никто из них не рвался на роль сказочного героя. Тут и жадные были, и мелочные. И лихие забияки, и те, кто не прочь был руку в чужой карман запустить. У каждого были свои недостатки. Каждому не было места в той дюжине. Но пока лилось сказание, слушали все неотрывно.
   Почему? По каким причинам молчали, слова сказки ловя?
   - Но ведь хотелось тебе, чтобы было, - серьёзно заметила Зоряна. - Хотя бы один раз. Чтобы один-единственный раз никто никого не убил, какие бы беды и невзгоды их ни стравливали.
   Все посмотрели на пленника. Потом перевели взор друг на друга. Блики костра в глазах собравшихся перестали отсвечивать стылым огнём. Проснулись в них яркие искорки. Побежали в головах мысли иные. Те, что вселенское зло вековечное стороной обойти хотят. После в фокусе всеобщего внимания Старый Бу оказался.
   - Развязывай, - вдруг сказал предводитель отряда. - Отпустим. Чего там. Мы ж не звери какие-нибудь.
   - Добрая ты, - проворчал краснобородый, распутывая пленника. - Опасно это. Гляди, деваха, не довела бы доброта твоя до смертушки. Тут полно охотников чужой добротой пользоваться.
   Когда путы сползли с пленника, тот резво вскочил и, стрельнув глазами в сторону Зоряны, стремительно юркнул в полосу обгоревших кустов.
   Зинзивер смотрел ему вслед. Смотрел долго. Смотрел даже после того, как стих треск потревоженных веток.
  
   Трещит костёр, теплом одаряя. Светляками искры алые в тёмное небо уносятся. О невесёлом думать - себе дороже. Тревоги глаза заволакивать станут, взор замутят, клады застят. Убежит сокровище заветное. Да без дела сидеть тяжко. Безделье душу порой хуже каторги ломает.
   Рука в карман ползёт. В том кармане одна монетина. Первая. На тёмной поляне подобранная. Медная - невелико сокровище. Её ценность, что первая в руки пришла.
   Первой добычей не разбрасываются. Первая добыча - первый шаг в судьбе.
   Чем без дела маяться, на судьбу погадать можно.
   Вертят пальцы монетку: та ли она, не сменился ли рисунок ненароком?
   Не сменился. На одной стороне единичка, на кладбищенский кол похожая. На другой - птаха невеликая крылья раскрыла, к небесам летит. Плющ кольцом у канта вьётся. И звёзды малые по гладкому полю монеты, что по небу, разбросаны. Подкинул парень монетину. Какой стороной на ладонь вернётся?
   На радость или на печаль?
   На удачу великую или на беду неминучую?
   С богатой добычей вернёшься или в Долине останешься?
   Упала монета в ложбину ладони. Успокоилась. Что на ней?
   Зыркнули глаза, птаху выискивая. Но нет её на кружке, в зелёни лунных лучей блестящем.
   По центру лишь единицы скорбный кол.
   Смерть или Победа? Чёрное горе или счастье рассветное? Монетина вон чего говорит. Предупреждаю, мол, невесело должно всё обернуться.
   "А от меня зависит!" - горделиво улыбнулся Зинзивер, легенду о Синем Кладе вспомнив. Да и уснул сразу. Крепко в ту ночь спал. Даже снов никаких не видел. А если и видел, не запомнил из них ни мгновения.
  

Глава 6

Первый клад

  
   Взгляд по траве, по траве, да в лужу. Прозрачная вода. Дно неглубокое. На дне камешки лежат, трава водорослая зелёными и лиловыми нитями тянется. Меж камешков - монетки. Немного. С десяток всего. Потемнели уж, а пара и вовсе мхом водяным поросла. Лежат, бока солнцу подставили, в небеса глядят, что бирюзой в луже отражаются. Нагибайся и бери Долины подарочек.
   А средь монеток два круга голубые с точками чёрными. То синеглазик тебя углядел. Светлее небес его очи, ярче бирюзы. В глазах людских одна точка чёрная бродит, - четыре у синеглазика. Словно и не зыркалы у него, а пуговицы. Отверстия квадратом выстроились, будто и впрямь пуговица оторвавшаяся нитку ждёт. Но никому синеглазик не дозволит себя иголкой трогать.
   Вперился синеглазик взглядом, утягивает парня за собой. Вот-вот обернётся лужа омутом бездонным. Плеснет вода, и снова нет ничего. Ни синеглазика, ни Зинзивера. Только по дну неглубокому монетки разбросаны. Вроде и столько же, сколь и раньше виделось, да одна средь них новая. В небеса глядят, бока солнцу подставили, будто с изначалья тут полёживают.
   Сильный рывок. И перед глазами нет лужицы. Ветки перед глазами. Зелёными листьями покачивают, Зинзивера прочь гонят. Чуть голову повернёшь - лицо Зоряны.
   - Не лови взгляд синеглазика, - шёпот горячий, тревогой пропитанный. - Даже если и утянуть с собой не успеет, за тобой пойдёт. В любом ручье, в лужице любой глаза синие, приставучие станут видеться. В чаше любой, в любом ковшичке. Не испить тебе воды будет: из каждой капли голубые очи глядят пристально, пытливо, изучающее. Не сможешь и глотка сделать, покажется, будто оба глаза синие в горле твоём застряли. А как застрянут, тебе уж и не продохнуть. Выбирай тогда, от чего помирать легче: от жажды или от удушья?
   Встряхнул головой Зинзивер, наваждение сбросил, приставучий взгляд из памяти выбросил. Хотел спасибо сказать, да девушка уже прочь пошла. Ну и парень за ней. А напоследок всё же взором в лужу стрельнул. Нет там боле глаз голубых, словно разобиделся синеглазик на слова девичьи и спрятался на невидимой глубине омута. Только монетки лежат. Хотел их Зинзивер цапнуть, вдруг какая редкостью окажется, да поостерёгся. А ну как снова среди монет круги синие, точки тёмные.
   Позовут пуговицы колдовские за собой - не воротишься.
  
   После завтрака разом поднялись и двинулись. Но большая толпа недолго следовала единым курсом. То группка отколется, то одиночка в сторону юркнет. Каждый видит Долину по-своему, каждый тянется за своим, лишь одному ему зримым кладом. Постепенно отряд кладоискателей рассосался по маленьким тропочкам, пробитым в чащах теми, кто искал Счастье в прошлые годы. Мелькнула спина Старого Бу, исчезая в кустах, покрытых россыпями больших лиловых цветов, и Зинзивер обнаружил, что рядом с ним Шустрик и Зоряна.
   Обрадовался.
   А как не радоваться? Выбрал милых сердцу, да и им тоже люб оказался. Не спешат убегать, готовы идти дорогой общей. Да и есть цель в конце дороги этой - Кошачье Сокровище. Сначала Шустрику службу справим, потом и остальными сокровищами займёмся.
   Если только они сами не перебегут путь, решив повстречаться во времени самом наискорейшем.
  
   Сбился шаг. Ухватила за локоть лапа кошачья. Бросил Зинзивер взгляд на друга пушистого, а тот глазами жёлтыми, немигающими вперёд уставился. Вперёд, да чуть-чуть в сторону. Туда, где огибала тропа заросли.
   В лесном сумраке невиданным волшебным цветком сиял огонёк. То чуть поднимется, то к земле припадёт, за высокими травами прячась. Да не спрячется такой. Объяты травы дрожащим ореолом. Колышутся, шелестят, незваного гостя прочь гонят. Снова воспарит шарик призрачного неживого света над травами. Невысоко, словно нет сил оторваться и к небесам улететь. Словно удерживает его что-то крепко-накрепко.
   - Клад под ним, верно говорю, - шёпот Шустрика ласкал мечтами, в которых сверкали монеты и переливались в лучах солнца каменья драгоценные. - Клад его полонит, свободу не даёт. Добывать будем?
   Вздрогнул Зинзивер. Прошла в груди волна тёплая и сладостная, а по коже, напротив, мороз пробежал, чуть ли не каждую волосинку приподняв. Уже не просто первая монетина. Клад первый! Сто мечтаний сбудутся да забудутся, но первый клад навсегда останется вечной вехой в памяти. Вся жизнь разделится на ту, которая до клада тянулась, и на ту, что побежала, полетела, помчалась после его добычи.
   А огонёк сверкает, к себе манит. Скинул Зинзивер лопату с плеча, шагнул к огоньку. В мыслях уже прикидывает, с какой стороны копать сподручней будет.
   - Не спеши, парень, - осторожничает Шустрик. - Сила у клада большая, раз огонёк не выпускает. Соваться осторожно надо. Ловушек при таких кладах не счесть. И многие даже глазу не видны.
   - Ловушки - моё дело, - выбежала вперёд Зоряна, сбросила котомку, развязала, достала чашечку цветка с пятью лепестками длинными цвета светлого, лазоревого.
   - Звездой Стефании зовётся цветок этот, - сказала Зоряна. - Пять лепестков - пять женихов богатых. Порешили они меж собой, кто выставит во время сватовства самый тяжёлый мешок с золотом, тому девицу и звать невестой. Но как только выставил пятый жених мешок, как только появились весы точные, нахмурилась Стефания и отказала всем пятерым. Не было у богатства власти над этой девушкой. Удивились женихи, смирились и покинули селение. Долго им не пришлось горевать, мешкам толстым другие девицы обрадовались. Вот только их имена и не помнит никто, а в честь Стефании волшебный цветок назвали.
   Девушка быстро оборвала все лепестки. Четыре из них она раскидала по сторонам света, пятый подбросила на место, над которым дрожал колдовской огонёк.
   - Теперь и нам деньги глаза не застят. Ни с одной стороны света. Ни даже из-под земли, откуда сквозь монеты сам Голохвостый взором пронзить может.
   - Начинаем? - оживился Зинзивер, опрокинув с плеча лопату.
   - Сначала стража отогнать надобно, - замотала головой девушка. - Ведомо мне, не пустая каморка, сидит охранник в ней, не даст взять сокровище.
   - И на это трава имеется?
   - А как же, - девичье лицо озарилось такой улыбкой, будто подарил ей Зинзивер похвалу, слаще которой и выдумать немыслимо.
   Пальчики узкие уже тащат из котомки цветок новый. Лепестки у него тёмные, бордовые. И чем-то очень-очень знакомые.
   - Я ж видал его сотни раз! - воскликнул парень. - У берегов рек и озёр такие растут. Ух, высоченные. Я вот не мал, а они порой выше меня вытягиваются. Думал, пустоцвет какой красивый, а, гляди-ка, в волшебстве помогать способен.
   - Почти в каждой траве сила скрытая, - заметила девушка серьёзно, отбрасывая с глаз локоны, которыми ветер играл. - Но помогают травы лишь тайны их знающим. Да и заготавливать каждую травку надобно в урочное время, иначе сила так и останется спящей, нам неподвластной.
   Словно плотницкий складной метр, развернула Зоряна растение. Оно и в самом деле оказалось немалым. Осторожно, издалека, с хитростью рук и ловкостью непомерной, очертила Зоряна круг. В центре точка, над которой дрожал пленённый кладом огонёк. Не так-то просто рисовать стеблем, который уже сгибали несколько раз, но справилась девица. Как только невидимый круг замкнулся, потемнела трава. Хоть и так в тени была, а сейчас словно мраком ночным налилась. Еле-еле сквозь черноту разглядеть зелень можно.
   - Плакун-трава охрану собирает, да власть над ней являет нерушимую, колдовством неодолимую, - кивнула девушка, будто всё шло, как задумано, а потом отбросила стебель с бордовыми лепестками далеко-далеко.
   В тот же миг рванулись из круга пятна тёмные, непонятные. Заскользили стражи невиданные тенями по траве, убежали в овраги да в чащобы непролазные.
   - Ну, начнём? - Зинзиверу не терпелось пустить лопату в дело.
   - Огонёк не уходит, - тревожно заметила Зоряна. - Значит, и сам клад без сторожей всяких имеет силу, чтобы противиться.
   Замолчал Зинзивер. Ждал, какая теперь трава появится.
   Вытянула девушка пучок травы, огляделась. У пня замшелого лужу увидала, подбежала к ней, на пути травы разные с корнями вырывая, бросила всё собранное в воду, на колено одно опустилась, голову к воде самой пригнула, да подула. Взмутились волны, повлекли травы от девушки к корням пня мрачного. Да только щепотка, из котомки выдернутая, за другими не следует, против течения плывёт: от пня к девушке.
   - Разрыв-траве единственной течение не указ, - рассмеялась девица. - Всегда поперёк плывёт. Так её от других трав и отделяют.
   Подхватила щепотку проверенную, разорвала на частички малые. И посыпала травяной мукой место, где пятый лепесток лежал. Дёрнулся огонёк, воспарил на уровень головы Зоряны, а потом его словно ветром повело, и унёсся он в светлое небо летнего полудня.
   - Теперь клад нам засад ставить не будет, - кивнула Зоряна. - Начинайте.
   А место неудобное вдвоём копать. Зинзиверу уже невмочь без дела обретаться. Отодвинул Шустрика, вонзил лопату, откинул ком земли. Затем другой. Справно копает, да и котище не возражает. Кивает головой, улыбается. Не стал клад парня работой умучивать. На третьем заходе лопата стукнула звонко, словно с металлом каким познакомилась.
   Из лунки торчал верх котла. Чёрного, словно огнём тысячи костров закопчённого.
   Обрадовался Зинзивер лёгкости, с какой добыча досталась. Ловко подцепил черенком ручку тонкую, выволок сокровище, опрокинул котёл. Слетела крышка, откатилась в кусты. Звякнув, вывалился из котла ком увесистый. Из черноты монеты торчат. Блестят, манят, зовут забрать к себе.
   Потянул Зинзивер пальцы к находке ценной, а Шустрик его черенком по рукам, по рукам.
   - Не трожь, - шипит.
   - Это что ж, - в миг Зинзивер разобиделся. - На первом же добытом сокровище и передерёмся?
   - Взгляни на грязь, - мягко вступила Зоряна. - Земля вокруг - глина. Рыжая да бурая. А монеты в чёрном, как смоль, изваляны.
   - Верно деваха молвит, - улыбнулся Шустрик. - Ох, ты и северга! Зри, чернота по монетам слипшимся. Клад-то нашли мы, но ещё не добыли. Проклятый он.
   С досадой смотрел Зинзивер на монетины. Звали они его по-прежнему. Да не тянулись пальцы. Опасались. Колдовскую заразу подхватить - раз плюнуть. И такой сильномогучей она окажется, что даже метка ведьмина не спасёт.
  
   А Шустрик уже костёр разводит. Из рюкзака своего щипцы вытянул. Сучьями крепкими ручки длинные им организовал. Подхватывает монеты и в пламя. Прокаливает сокровище проклятое огнём очищающим. Трескается чернота колдовская, отпадывает. Подержит добычу кот в огне и на воздух вытянет, рассматривает пристально. Хоть и светлее монеты стали, да много ещё черноты на них.
   Как все прокалил, обратно в котёл, а сам головой вертит, глазами зыркает. Зачем, что ищет - не говорит. Да видно Зоряне понятны его поиски.
   - Слышишь, там, в чаще ручей шумит, - как сказала, так все втроём туда и потопали.
   Шлёпнулись монеты в воду. Зашипели, словно сердятся. Гладит их вода лесного ручья, уносит черноту. Слабеет проклятие, да целиком не смывается. Вокруг канта бороздами тьмы остаётся. За рельеф рисунка цепляется.
   - Твоя работа начинается, - сурово сказал Шустрик, когда последняя из монет была брошена на траву сушиться. - Сам бы взялся, да не придумали ещё таких перчаток, чтобы мои когти их не рвали.
   Из котомки подцепил пару перчаток. Швырнул на колени парню.
   - Одевай, а я инструмент тебе поищу.
   Извлёк камешек небольшой. Серый, как тучи грозовые. Один край острый, другой зубчатый. Но видно, что был камень этот когда-то частью чего-то круглого.
   - Обломок от Жёрнова Горя, - пояснил Шустрик. - Верь, ничем иным ты проклятие лучше не счистишь. Бери и скреби по монетам. Соскабливай черноту. Да старательно. Частички останутся ежели, большую беду принести нам могут.
   - Я работаю, а ты песню что ли спой, - попросил Зинзивер. - Под песню и работать веселей.
   - Лишь одну песню я славно пою, - нехорошо прищурил глазища Шустрик. - Той песне меня Кот-Баюн научил. Но не работается под песню такую. Быстро под неё засыпают, но не быстро просыпаются.
   - Ну, историю тогда занятную балакай, - покачивался Зинзивер, тёр камнем монеты, поглядывал на него, видел, как становится он блестящим, золотистым; мелкие крошки искорками застревали на пористой сизой поверхности, делали камень похожим на слиток золота. - О Жерновах Горя что ли сказывай.
   - Нет ничего занятного в этой истории, - ощерился Шустрик, потом присмирел всё же, продолжил разговор. - Слыхал, думаю, пословицу такую "Перемелется - мука будет"? Из пословицы той этот камешек.
  
   На острове небольшом в малом княжестве стоят мельницы. Высоченные есть средь них, чьи крылья чуть не облака на небе цепляют. И малые тоже имеются: на пеньках да холмиках ловят ветер низовой, крутят крыльями.
   Если несёшь в себе горе страшное, которое не избыть, не переждать, на тот остров тебе дорога. Сунешь медяк лодочнику хмурому. Из серебра монетку привратнику отдашь. А он проводит тебя к мельнице.
   Сядешь внутри, успокоишься. Горе из тебя сочится, падает в короб, а из короба на жернова. Ветер крылья мельницы закружит, и жернова заскрипят, заскрежещут, завертятся. Будут молоть твоё горе, будут перетирать его зёрна твёрдые, что тебе не по зубам. От тебя в тот миг ничего не зависит. Сидишь, смотришь на жернова, дышишь пылью страданий, что с жерновов улетучивается. А после замрёт мельница, остановится. Посыплется из короба мука белая. Удивишься: горе-то чёрным было, беспросветным. А мука белая, как снег. Выпал снег, запорошил землю чёрную, осеннюю. А весною земля уже новая, трава на ней свежая, прошлому горю там места нет.
   Но бывают случаи редкие. Когда не справляется волшебная мельница с горем великим. Скрежетнёт жёрнов, а потом с надсадным треском расколется. Не время, значит, печали твоей утихать. Но можешь взять с собой кусочек жёрнова и унести его с острова. Волшебство его всегда с тобой. Только уже мельница не поможет. Если встретишь в жизни нечто, вызывающее боль, печаль или горе непросветное, бери осколочек и соскребай его. Перемалывай в муку. Хоть и не испечёшь хлеба из той муки, зато и горе поубавится, и проклятие силу потеряет.
  
   - Если осколок с тобой, - медленно сказала Зоряна. - Значит, с твоим горем жёрнов не справился?
   - Не справился, значит, - кивнул Шустрик.
   И замолчал.
   Точило любопытство Зинзивера. Звало спросить, что за горе было такое безмерное, беспросветное, что даже волшебная мельница сбой дала? Но только взгляни на Шустрика, на его когти острые, на глаза злющие, на морду сердитую, шерстью взъерошенную, сразу вопросы с языка соскакивают. Да не на губы, чтобы во внешний мир выпрыгнуть. А в глотку, а потом в душу. Глубоко-глубоко засядут. И чуть слышно шебаршатся. Чтобы заглушить шебаршание каверзное, изо всех сил старается Зинзивер, скребёт монеты, проклятием запорченные, чистит их от колдовства древнего, чтобы вернуть добыче цену, а себе радость да спокойствие.
   Старался парень, камнем скрипел, монеты скрёб. Да утомился. С одной стороны все монеты вычистил, а с другой пропустил пару. Не глядя, уронил в мешок вместе с ободками чёрными. Невелика доля проклятия. Неведомо, упадёт его зерно в почву невидимую, прорастёт ли из него лихо да беда? Почитай что каждый из нас носит с собой частички такого проклятия по пришлым вещам разбросанного, но не каждый с него горе заимеет. Если душа сильная, никакое проклятие над ней не властно. Но если точит душу червь сомнения или жизни неправедной, овладеет ей проклятие, сделает жизнь чёрной, болью да горем наполненной.
  
   Вечерело. Сизые густые сумерки быстро затапливали долину. Большой кладоискательский отряд широко разбрёлся по долине. Воспари над ней, обрати взор к деревьям и травам. Огоньки меж них. Не те, мёртвые, что указателями кладов пристроены. Живые огоньки костров расплескались по долине, превратили её в зверя многоглазого. Струится тепло, сизым дымом вьётся над долиной. Много костров. Пока ещё много. Сегодня только начало дороги. Только первые клады в руки дались. Ещё радость в душе, ещё надежды переполняют её. Времена споров и драк, предательств и убийств ещё впереди. Так впереди, что думаешь, и не наступят они никогда.
   Где-то в неведомых местах дремлет до расцвета Звезды Полуночника Хранитель Кладов. Струйки дыма щекочут ноздри Хозяину Долины, но пробудить не в силах.
   У костра дремлют охотники за сокровищами. Лишь костровой ветки в огонь подкидывает, палкой шурудит, угли беспокоит. Кипит в котелках варево. Булькает, за борта плещется. Каплями горячими падает в огненное нутро костра. Шипит. Исчезает. А языки костра облизывают закопчённый котелок.
  
   На огонь вечно можно смотреть. Глаза легко проникают за пляшущее пламя. Хватает взгляд иссиня-чёрные угли, подёрнутые седой патиной. Зинзиверу в огне город рисуется. Большие дома, высокие. Много дверей в них, а окон и того больше. Жители удивительного города огня не боятся. Огонь им не страшен. Они и сами - живые искорки. Прыгают по улицам, заскакивают друг к другу в гости. Кажется, что у них там совсем иная жизнь. Верится, превратись ты в такую искорку, и не нужны тебе будут тяготы и радости жизни людской. Даже клады не нужны будут. Там, где тебе мгновение, для неё вечность, проходящая в танцах огненных. Но только не сменишь свою судьбу на жизнь вот такой прыгучей беспечной искорки. Сидишь у костра и нанизываешь минуты, где пляшут для тебя всё новые и новые танцовщицы огненные.
   Много лет пройдёт, но лишь прикроешь глаза, и снова костёр перед тобой. Проходит череда костров, перед которыми сидел в дальних походах. Беспечно проведённые дни, если на них оглянуться, слипаются в неразличимую серую массу. Лишь то ярко перед глазами горит, что обрёл в походах дальних. Лишь то из общей массы выделяется, что трудно досталось.
  
   Над лесом дальним большая звезда дрожит. Цветом словно морква спелая. Над континентами дальними звезда эта каждую ночь по небу бродит.
   Где в зените она сияет, далёко тянутся леса, в которых лисы-ворожеи живут. В их тайный мир нет хода чужакам. Если только понравишься ей, тогда и покажется. Может лисой рыжей перед тобой мелькнуть, а может девицей распрекрасной явиться. Понравится, замуж позовёшь - пойдёт. Но проснёшься, бывает, среди ночи, а рядом сиводушка спит. Вздрогнешь и что делать дальше не ведаешь. А она и не шевельнётся. А она и сонная всё о тебе знает. И о миге, когда с тобой встретится. И о грустном часе, в который с тобой распрощается. Зримо ей будущее. Да только не проси, вряд ли скажет. Разве что если беду большую отвратить надобно.
   Шумят ветви леса ворожей под напором ветров тёплых, южных. На полянах с высокими травами, с цветами диковинными, крутятся лисы в плясках колдовских. Поют песни, в которых свивается грядущее. Ни один глаз чужой эти танцы не видит. Ни одно ухо постороннее и слова песен их не проведает. Но возносятся песнопения к рыжей звезде, а та катится над миром, лучами постреливает, по ним тайны скользят, в которых грядущее прописано буквами скрытыми.
   Над Долиной звезда лишь раз в год появится, поднимется невысоко, будто сил ей недостаёт. Смотрит, будто глаз, огнём налитый. Но не злобным огнём, а тёплым, душу греющим. От звезды лучи невидимые падают, накрывают тебя куполом незримым. Говорит с тобой свет звезды. Сказывает о том, что случится. Как ведьма-оборотень колдовские слова плетёт. Как лиса-предсказательница обещаниями сладкими стелет.
   - Видишь Лисье Око? - спрашивает Зоряна, на звезду указывая.
   Зинзивер кивает, но взгляд не на небо, не на кромку леса дальнего. Мол, оно, конечно, звезду заметил, но и ты мне прекрасно видна, а на тебя мне смотреть интереснее.
   - Сегодня ночь, что дрёмами нашими управляет. Когда горит на небе Око Лисы Рыжей, видит оно, что тебя ожидает. Видит, да сказать не может. Во сне тайное знание передаёт.
   - Не всегда мне сны помнятся, - бурчит парень, но внимательно слушает.
   - Постарайся поймать сон за хвост, - смеётся девушка. - Ухватишь если, грядущее, как книгу прочитаешь. Вон, сколько о кладах узнал из малой книжечки. А тут не книга кладов, книга судьбы твоей откроется.
   Смеётся Зоряна. В чаще ночные птицы певуче перекликаются. От костра тепло струится. Ярко сверкает над миром притихшим Лисье Око. Далёко от него и Алая Луна, и Травянистая. Не застят своим светом, дозволяют во всей полноте власть проявить. А вместе с лучами звёздными и дрёма нисходит. Старается побыстрее накрыть тебя одеялом пуховым, в котором сны прячутся.
  
   Сон смутный, прерывистый, словно покрывало, из лоскутков разноцветных сшитое.
   Неведомые силы приподняли его и повлекли за собой, словно клочок бумаги, словно пушинку невесомую. В голове пустота. Только неопределённость дюже тревожная. И щемящее прекрасное чувство полёта. Ужас и Благодать, сцепившиеся воедино.
   Взгляд отсчитывает ступени лестницы. Истоптанные, исшорканные, по краям щепой пошедшие, краску изначальную давно утерявшие. Миг, и внизу остались. А перед ним окно - огромное, весь мир пролезет, да ещё для обеих Лун место останется. Кажется, прошибёт сейчас картину, из цветных осколков составленную. Ан нет, в миг последний перед столкновением неминучим развернули его силы неведомые, отвели удар страшный и повлекли дальше над площадкой малой, предоконной, а далее по следующему пролёту лестницы. Вернее, над ним, в том же неслышном, невесомом, стремительном и одновременно медленном скольжении, как это бывает во снах.
   Кто-то в мире далёком чихнул звонко. На мгновение проснулся Зинзивер, увидел небо звёздное, тепло костра ощутил и снова в дрёму провалился.
   Только поменялся сон. Нет прежней картины. Затерялся дом таинственный с лестницами да окнами цветными. Лес вокруг. Ночь вокруг. Над деревьями дальними сияние полыхает. Когда красный сполох к небу воспарит, когда зелёный, а то перемешаются они в общем свете. Из далёкого далёка, сквозь чащи чёрные, звуки рвутся. Сопение, пыхтение. Словно там бойцы сильномогучие не на жизнь, а на смерть сражаются.
   И боязно идти, и посмотреть охота, кого побоище великое вместе свело.
   Спишь когда, не надо идти путями длинными, дорогами долгими. Чуть подумать успел, а уже стоишь за лесом. Бежишь сквозь чащу редеющую в неизвестность. Стремишься успеть, ухватить, зацепиться.
   Но во сне всё по неведомым законам творится.
   Полыхнуло впереди. Ярко, что аж глаза на миг ослепли. Свет такой, будто бурдюк с вином распластали или кровью залили округу, только через красноту эту солнце колдовское полуночное лучи кидает. Полыхнуло и пропало.
   Нет света. Мгла вокруг. Мрак коварный. Тьма, в которую чудища прячутся.
   Во сне будучи, чудищ боишься сильнее, чем в жизни даже, если с ними нос к носу довелось встретиться.
   И всё равно любопытство вперёд толкает, а сознание хитрое мысли о чудищах скоро замазывает, чтобы не приманивать, чтобы избежать встречи опасной, ненужной.
   Пустота впереди. Исчезли деревья. Лишь поляна с палыми травами да холм.
   В двух шагах пень трухлявый, почти до земли сровненный. В стороне другой бугорок малый выпучился, а на нём лепестки зубчатые цветок-василёк раскинул.
   За василёк взгляд кинешь, в холм упираешься, а в холме ворота двустворчатые. Створки с резьбой золотой: зверями дивными да птицами огненными. И видно, приоткрыта дверца: меж створок щель тёмная. Что за дверцей той? Пещера? Если пещеру в Долине встретишь - с кладом она непременно. Беги, скачи, перебирай ногами, пока силы неведомые вход в пещеру тайную снова не прикрыли, не превратили холм сказочный в обычный бугор земляной.
   Меж травами свечи стоят. Высокие, тонкие. На свечах огоньки горят. Узкие, словно кинжалов лезвия. В небо остриями смотрят, не колышутся. Свечами дорога к холму обозначена. Пока горят свечи, не затворится дверца в пространства заветные, главные тайны Долины скрывающие.
   А ты уже не на полпути, а у порога. А взгляд и того дальше. Уже нырнул вглубь. Уже шарится по стенам, по потолку изукрашенному, по полу, коврами застланному.
   Не простые ковры на полу - колдовскими письменами вытканные. Если читаешь по-ведьмински да по-чародейски, откроются тебе знания великие. Только не хочется сейчас вчитываться, бежит дальше взгляд, не останавливается на узорах слов старинных.
   На коврах сундуки замерли, далее бочки выстроились, а из-за них короба высокие торчат. В щелях меж ними горшки, кувшины, корчаги, миски, блюда. Что ни посудина, усыпана она сокровищами. Но глаз не зрит ни монет, ни каменьев самоцветных. Взгляд ласкает предметы волшебные, каждого из которых во всём мире по одной штуке всего. Что ни взять, вещица уникальная, ни повторить её, ни подделать.
   Смутно всё во сне. Видишь многое, а описать не можешь.
   Только врезалось в память блюдо настенное. В самом центре его солнце - глазастое, улыбающееся. Улыбка странная, таинственная. Ни злобы в ней, ни радости. А от круга солнечного затейливыми спиралями лучи извиваются. Справа меж ними громадный изумруд притаился - Луна Травянистая. Слева рубин ещё больше, ещё драгоценнее - Алая Луна во всём великолепии. По другим местам искорки звёздами блестят - алмазы гранёные. В самом верху в глаза лучи колючие бросает, то сапфир небольшой - Звезда Полуночника.
   Лишь внизу чернота беспросветная. Будто не на блюдо уже глядишь, а в пещеру, изначальной тьмою наполненную. Таков закон сна, чуть упёрся взором во что-то конкретное, чуть оставил без внимания остальное всё, из точки той, куда взгляд утонул, вырастает сна продолжение.
   Падает Зинзивер во тьму. Руками машет, ногами дрыгает. Так дёрнулся, что выпал из сна стремительно, проснулся.
   Глаза таращит. Не верит возвращению.
   На месте всё. Вот костёр. Вот Шустрик смешным клубком свернулся. Вот Зоряна плащом с головой укрылась, греется дыханием собственным.
   Нету звёзд на небесах. А над лесом восход разгорается. Ползёт в небеса красный шар, с каждым мигом желтея, наливаясь светом нестерпимым, в привычное солнце превращаясь.
   Долина вокруг. Только Долина перед глазами.
   Белые языки тумана стелятся по оврагам. Но кончается их время. Постанывая неслышно, уползают от лучей солнечных в чащи тёмные. Дурманящий запах от трав свежих ноздри щекочет. Вот-вот чихнёшь.
   Глаза на Долину зрят, взор за туманами убегает. Зато в памяти продолжает светить другое солнце. Невиданное. На золотом блюде выдавленное. Сияют в его лучах бриллиантовые звёзды. Светят Алая Луна и Травянистая, в гранях камней искры света постреливают, бегают друг за другом, исчезают, снова появляются.
   Глаза одно солнце видит, а память другое требует.
   Нет покоя тому, кто увидел в дрёме сокровище великое. Кому душу озаряет золотое солнышко - Солнце Кладоискателей.
  

Глава 7

На острове

  
   Озеро издалека казалось пластиной густого сливового повидла. Волны без суводей лениво колыхались, и, казалось, что опрокинься, упади на эту неспешно покачивающуюся плоскость, она не раздвинется, не пустит тебя на глубину, а оставит наверху - в нескончаемом "вверх-вниз", продуваемом прохладными, но все же теплыми ветрами.
   С высоты птиц глянуть - не так уж и велика Долина Кладов. Но по земле идти, сапоги сотрёшь, пока пройдёшься от края до края. Озеро, коту желанное, близко от центра Долины, а шли к нему неделю целую. Никто на пути не встречался, но котище только радовался. Не нужны были ему попутчики незнакомые да ненадёжные. Впервые котяра здесь, а шастает как уверенно. И с дороги не сбился, и близ берега из кустов завозню схоронённую углядел. Выволок лодку скоренько, жмурится довольно. А Зинзивер пальцем воду трогает осторожно: ну, как и правда, повидло.
   На лодке впечатление лишь усилилось. Нос маленького суденышка даже не разрезал, а с почти неслышным плеском раздвигал тёмную гладь воды. Взмутнённая волна отбегала от прокаленной солнцем посудины и пыталась захлестнуть безмятежность, наполненную отражением небес, таких же беспечных и сонных. Извилистая граница между поднятой волной и гладью выглядела ребром удивительной геометрической фигуры, название которой еще не родилось ни в одной умной голове.
   И где-то в сиянии бликов Солнца по тихим волнам затерялся остров, на котором ждало искателей Сокровище Рода Кошачьего.
  
   С правого борта уже приближалось рыжее мелководье острова. С левой же стороны высился мрачный парусник. В странствиях своих никогда не достигал Зинзивер морских побережий, поэтому с любопытством оглядывал корпус, по тёмным доскам которого тянулись жёлто-бурые полосы засохших водорослей. Такому великану было бы тесно в реке, его строили для бескрайних просторов. И глубины ему явно не хватало: наклонился он печально бортом одним. В том борту, что над водами высоко вознёсся, глаз притягивала чёрная зубчатая звезда пробоины. Вблизи судно напоминало гигантский сплющенный бочонок, округлую боковину которого вверху проткнула троица мачт. Вернее, то, что когда-то было мачтами. Вместо длинных столбов сейчас виднелись жалкие обломки. Становилось понятно, что морской великан успел отметить собственную кончину и немало пролежал на дне, прежде чем Хранителю Кладов, проходившему мимо, удалось выцепить эту громадину и неведомым образом в Долину перетащить.
   Зачем же памятник кораблекрушению в Долине находится?
   Не за тем ли, что трюмы его доверху богатствами набиты?
   И не хотелось уже плыть на остров. Хотелось повернуть лодку и направить её к тёмному великану. Забросить верёвку, хватаясь за неё, ползти по борту, шлёпая подошвами по гулким доскам, выбраться на палубу и осторожно свесить кудлатую голову в тенистое нутро некогда величественного судна.
   И ведь можно же!
   Собственно, Зинзивер не подписывался добывать кошачье сокровище. Ну, согласился котяре помочь. Ну, передумал. Делов-то! Слово скажи, высадят тебя у корабля, может, верёвку даже закинуть помогут. А потом шарься хоть до Звезды Полуночника, ищи собственное сокровище, которое разделу ни с кем не подлежит.
   Промолчал парень.
   Чувствовал он: нечто общее образовывалось между ним, кошаком и девицей. Любо было именно с ними путь держать. За одну секунду можно распрощаться и стать одиночкой снова. Но голос внутренний звал не бросать команду, не разрывать начавшихся отношений. Быть может, сокровища десяти кораблей собери, а и то не дадут они тебе этого странного чувства общности, которое сейчас тебя сладко щекочет и волшебным теплом согревает. И от которого бежать почему-то не хочется.
   Ещё не сделали ничего вместе, а уже чуешь - свои они!
   Оставалось отвернуться от манящего силуэта корабля и взирать на приближающийся рыжий берег, вдалеке которого тёмной зеленью лес тянулся. А над лесом торчали горбы холмов, словно верблюд - зверь пустынь дальних - решил прилечь там да и заснул ненароком.
  
   Впереди высилась холмистая гряда. Справа лежало болото, с которого сочился неприятный затхлый запах, тревожная прохлада и стайки кусачей мошкары.
   Зинзивер зыркнул взглядом на поросшую ряской плоскость, и болото, словно в ответ, украсилось небольшими бугорками, с которых медленно сползала рыжая склизкая грязь. Из-под грязи светились гнилушки. Где одна, где две. Вдруг на одном бугорке исчезли они. Исчезли, а через мгновение появились. Тщательно тёр очи парень. Блазнилось, будто бугорок глазами мигнул. А через время короткое с другим бугорком та же оказия. И с третьим.
   - Болотники, - тихо сказала Зоряна.
   И позвала будто. А как не решить так, если бугорки с места стронулись и к берегу с чавканьем поплыли. Быстро плывут. Дюжины три, не менее. А после на сушу полезли. На столбы верстовые, грязью болотной заляпанные похожи. А глаза-гнилушки светятся недобро. И не трава пучками по бокам колышется. То щупальца противные качаются, изгибаются, силу пробуют. А как распробуют, хватать примутся.
   - То для нас не беда, не горе, - Шустрик отряхнул пенек от покрова слежавшихся листьев и водрузил на его середину круглую блямбу из рыже-красной меди.
   И все как один, столбы глазастые в болото опрокинулись.
   - А это что? - спросила Зоряна, указывая на ободок лазурного цвета с островками зелени. - Почему болотники попрятались?
   - То сила амулета, - пояснил Шустрик. - Отгоняет болотников. Пока плесень не покрыла медь, болотники не видят нас. Но как только медь скроется под плесенью, пелена невидимости спадет, и болотники безжалостно нападут на нас. Закончить раскопки надобно, пока амулет силу не потерял.
   Шустрик вытащил складную лопату, напоминавшую тубус калейдоскопа, раздвинул черенок, выпустил веер полотна. По его довольной морде было видно: он надеется вырыть клад еще до захода солнца. Зинзивер не спешил обнажить полотно лопаты. Он скептически осматривал бугристую местность перед холмами. Здесь были бугры старые и бугры недавние, бугры, накиданные торопливо, и бугры, собранные основательно - землей из нескольких ям. А уж ям - до вечера считай, и то не закончишь. Складывалось впечатление, что в месте этом трудолюбиво копалось не одно поколение кладоискателей.
   - Да тут и до нас рыли, - поделился опасениями Зинзивер. - Сто тысяч грабарей, почитай, на этом месте отметились.
   - Так и есть! - подтвердил его догадку Шустрик. - Сначала крысы вели раскопки. Потом, ничего не добившись, они продали карту нам. С тех пор каждый сезон отправляется в Долину самый достойнейший из кошачьего племени, чтобы добыть утерянные сокровища. На этот раз честь розысков выпала мне. И, уж поверьте, право это я добыл, пройдя через сложнейшие испытания.
   - И как ты собираешься найти сокровища на этой истерзанной земле? - усмехнулся Зинзивер.
   - А это на что? - Шустрик осторожно щелкнул по носу, различающему миллионы запахов. - Чутье - вот мой наиглавнейший успех. Ни у кого в нашем роду нет такого удивительного, не побоюсь сказать, волшебного чутья. Уж поверь, я унюхаю спрятанное на любой глубине.
   Поверхность болота вновь покрылась бугорками. Вновь холодные гнилушечные глаза взирали на кладоискателей.
   Зинзивер кинул беспокойный взгляд на амулет. Количество точек на нём возросло. Теперь он напоминал рыжий клочок земли, из которого весеннее тепло начало выгонять пока ещё осторожные пучки молодой травы.
   - Помогай, - рассердился Шустрик, вгрызающийся лопатой в податливую землю. - У нас не так много времени.
   Парень очнулся, схватил лопату и присоединился к другу, торопливо выбрасывая из ямы всё новые комья. У Зоряны лопаты не было, но и она не стояла без дела. Откидывала изъятую из недр землю подальше, чтобы не мешала она, не скатывалась обратно в яму.
   С всхлипами разодралась болотная гладь. Полезли болотники на берег. Вылезти-то они вылезли, да подходить ближе пока побаивались.
   Лишь на миг оторвались от работы искатели. И снова полетела земля. Продолжила яма расширяться и углубляться. А медальон всё зеленел и зеленел. Всё меньше рыжины оставалось на нём. Всё большее пространство захватывала зелень. Уже не островки, материки целые тянулись, отвоёвывая пространство у рыжего океана.
   Посматривал котяра на защитника тревожно, а лапы ходили туда-сюда, работали лопатой, выкидывая всё новые и новые пласты рыхлой, податливой глины.
  
   Густел синий цвет, наливался чернилами фиолетовыми. Наползал вечер на Долину, прогонял закат, раскатывал дорогу перед Лунами.
   Над краями ямы чёрными кольями высились болотники. И горели глаза их звёздами холодными, беспощадными.
   На зелёном круге амулета огненной точкой рыжел одинокий островок, словно осенний последний лист, с которым никак не может совладать злобный ветер.
   - Тикать надо! - прохрипел Зинзивер после очередного броска.
   - Не могу, - мявкнул котяра. - Не могу бросить. Чую, рядом сокровище наше. Запах аж в нос бьёт, ноздри щекочет. Хоть плач, хоть смейся.
   - Нет тут клада твоего, - взмолилась Зоряна. - Придумал ты запах, поверил в него. Пустая земля здесь. Уходить надо. Ещё чуток, и потеряют страх болотники. Повалятся в яму, тут нам и крышка. Будет могила безвестная.
   - Здесь клад, - не верил Шустрик. - Ещё два взмаха. Ещё чуть дорыть. Вот в этом углу.
   Злые колья наклонились над ямой.
   Посмотрел на них Зинзивер. Перевёл взгляд на Шустрика, остервенело копавшего, да и приложил ему лопатой прямиком по макушке. Не так, чтобы до смерти, но чтоб до помутнения сознания. После взвалил друга на плечи, да выпрыгнул из ямы пустой. И шагами широченными понёсся к лесу. Лесные запахи нестерпимы болотникам. Какую бы добычу ни чуяли, как бы полакомиться ни хотели, а в лес не сунутся.
  
   Ветви смыкались над ними, словно Зинзивер и Зоряна лежали в каменном тоннеле, в арке надёжных стен древнего, неподвластного времени замка. Неподалёку, на куче прошлогодней листвы сопел Шустрик, отдыхал от трудов праведных. Бродил по снам смутным, кошачьим, которые запомнить немыслимо. И где-то там, в лабиринтах сознания, сверкало сокровище рода кошачьего, манило Шустрика, звало. И в его мгновения подрагивали пальцы, а из чёрного меха лезли матовые полупрозрачные месяцы острых когтей.
   - Лопаты, - печалился Зинзивер. - Эх, не забрали. Я котофея нашего пёр, а ты...
   - Котомки ваши спасала, - отрезала Зоряна.
   Лопаты в яме остались. Вроде и никого нет на острове, а всё равно боязно. Пропадут если, что делать тогда? Без лопаты кладоискатель как без рук. И клад любой сразу, как локоть, становится: близок, да не укусишь.
   - И вроде беда невелика, да тревожно, - делился опасениями Зинзивер. - Инструмент знатный. Хотя кто сунется в яму с болотниками? Ладно, завтра подберём. Не станут же болотники вечно возле лопат обретаться.
   - Завтра подберёшь, - кивнула Зоряна. - Да только до рассвета болотники на лопаты заклятие нашлют. После сколько заклятым инструментом не копай, даже малой монетки не выроешь.
   Лучше бы промолчала девица, ибо закручинился Зинзивер пуще прежнего.
   Увидала грусть, улыбнулась Зоряна. В одном краешке улыбки искорка печали, в другом - блёстка надежды.
   - Не кручинься. Выручим лопаты. Есть средство против болотников. Только дюже опасное. Но ты, вижу, на любой подвиг готов, только бы лопаты вернуть.
   Кивнул Зинзивер, слов лишних не тратя.
   - Ничего болотники не страшатся так, как цветка таинственного, которого так и кличут "Голохвостово Пламя". Крепко он в земле спит. Лишь несколько дней в году вылезает наружу. Будят его летучие семена. От них запах столь силён, что даже земля не может Голохвостово Пламя удержать. Но помни, нет прожорливее цветка. Как проснётся, заглатывает всё, до чего его стебель дотянется.
   - Нам что с того? - хмуро спросил Зинзивер, оглядывая тёмное поле, во мгле которого затерялись болотники.
   - Есть у меня немного семян летучих, - сказала Зоряна. - Отпущу я их, разбужу Голохвостово Пламя. Тогда забьются болотники в обитель свою. А мы лопаты вернём. Только ползти придётся. Тихо, как мыши полевые. Если нас цветок голодный заметит, пожрёт вмиг.
   - Заметит? - тихонько хмыкнул Зинзивер. - Скажи ещё, что у цветов глаза имеются.
   - Нет глаз или есть они, мне неведомо, - холодно ответила Зоряна. - А только на любое шевеление он реагирует. И нет спасения.
   Помолчали. Подумали.
   - Или, может, пусть с лопатами ворожба творится?
   - Кто мы в Долине без лопат? - горестно вздохнул Зинзивер. - Зови цветы ужаса, гони болотников прочь. Выйди ко мне сам Голохвостый, я и то меж его ног проползу, лопату выручу.
   Затрещали ветки лесные, будто и впрямь кто выйти к полю тёмному хотел. Затрещали и утихли. Утихла и дрожь холодная, Зинзивера охватившая.
   А Зоряна уже коробочку из мешка тянет. В той коробочке ещё одна - поменьше, а в ней третья. Семь коробочек, друг в друга вложенные, семена летучие хранят. Семь коробочек мал мала меньше от мира запах ограждают. Его почувствовал парень, как крышка седьмой коробушки поднялась. Словно перец терпкий в ноздри бросили. Слёзы из глаз, а в горле першение такое, что расчихаешься сейчас. И так чихнёшь, что вся земля от края до края содрогнётся. Слёзы льют, а пальцы крепко подбородок обхватили, чтобы ни чиха на волю не вырвалось. Загребла Зоряна горсть семян и прикрыла коробочки. Сразу полегчало. И мир будто светлее стал, не смотри, что ночь над Долиной распростёрлась.
   Разжалась рука девичья. Подхватил ветер семена лёгкие, понёс над полем, аромат терпкий развеивая. Где болотники, словно стволы деревьев сухих темнели, сразу пустота обнаружилась. Да только радоваться рано было. В темноте зажглись огоньки яркие. Распускались цветы алые, колдовские, запахом волшебным из земли, где таились, вызванные. Взметнулись стебли крепкие, мясистые. Засверкали огни в вышине, словно фонари на шпилях башен, которые возводят для себя суровые волшебники.
   Но то один огонь нырнёт, то другой до земли сверзится. А через миг опять в вышину.
   - Зайцев ловят да сусликов. И болотников, которые сбежать не успели, - тихо пояснила Зоряна. - И нас также подхватят. Ползти надо. И меж цветов ровно держаться. Они в земле лежат, чтобы друг до друга нипочём не дотянуться. Природой задумано правильно, иначе передрались бы.
   Зинзивер времени зря не теряет - маршрут наметил уже: загогулину причудливую, такую, чтобы в стороне цветы остались. Не на ногах уже, присел, на четвереньки встал, а после и вовсе распластался. Земля сырая, холодная. Острые комки под рубаху лезут. И не откажешься. Лопаты жаль. Да и Зоряна уважение потеряет. А это дело худое, если славная девица уважения к тебе иметь не будет. Тогда вроде и жить незачем.
   Глядь в сторону: Зоряна тоже к траве пригнулась, на землю легла.
   - Ты куда? - удивлённо бросил парень. - Останься у леса. Котофея вон стереги, чтобы чудища какие из чащи не упёрли.
   Зыркнула недовольно Зоряна. И рядом ползёт. Не отстаёт ни чуточки.
   - Сама говорила, опасно, - напомнил Зинзивер. - Сгинуть проще простого. Что толку, если мы оба погибнем?
   А девушка лишь зубы сжала. И ползёт себе дальше. Вот-вот обгонит.
   Тут уже не до разговоров. Все силы в рывок уходят. Негоже, если девица тебя обгонит. Тут первым надо быть. Чтобы при невезении цветок проклятущий не её, тебя цапнул. Её-то вмиг проглотит. А у нас руки имеются. Посмотрим, нельзя ли стебель цветка волшебного захватом молодецким придушить?
   Высокие травы смыкались над ними мостами и арками, от взоров ненужных охраняли. Сверкали во тьме алые лепестки злых цветов. И чудится, что на ярмарочные фонари похожи, а знаешь, зубастый фонарик этот, и задача твоя: на зуб его не попасть.
   Запахи трав дурманили. По ноздрям катилась то терпкая волна, то сладкая, а то будто платком шёлковым легонько коснулись. Платком, удивительными духами пропитанными. То редкая травка росла поблизости. В дальних странах цены ей нет, но и в Долине добывать её бессмысленно: усохнет по пути к покупателям. И чуть покалывает ноздри перчинка малая - ускользающий запах летучих семян, что Пламя Голохвостого из земли вытянули.
   В одиночку ползёшь среди поля с ловушками, боишься немерено. А и вдвоём когда ползёшь, побаиваешься не меньше. С одной стороны греет тебя уверенность: не один ты ползёшь, рядом есть кто. Глаза добрые за тобой следят. Руки терпеливые, случись что с тобой, в безопасное место вытащат. А с другой стороны вдвое больше пужаешься. Только не за себя - за товарища. И глаза твои тоже за ним следят. И руки в любой момент подхватить готовы. Да только всё равно мысль страшная грызёт, обрушится на него беда страшная, а ты пусть и на миг, но не успеешь.
   Казалась дорога бескрайней, но вмиг оборвалась, когда осыпалась земля, и рухнул парень в тёмную ямищу. Но не ловушка это - раскопки. Лопаты вон рядом лежат: своя и шустрикова. А над ямой, как летучий звёздный огонь, пронёсся бутон алый. Углядел падение Зинзивера, да дотянуться уже не смог.
   Выкинул парень одну лопату, вторую, сам на кромку обрыва влез. Зоряну высматривает.
   А девушки и нет.
   Ухнуло сердце, сжалось больно-больно. Не за ним цветок колдовской бросился. За девицей, что рядом ползла, а в яму спрыгнуть и не успела.
   И ужас от одиночества скорбного.
   Не нужна теперь Долина. Весь мир не нужен. Жизнь заберите, только Зоряну обратно отдайте.
   Темнота. И чародейскими кострами страшные цветы в вышине сияют.
   Что делать теперь?
  
   Не чудище неведомое девушку похитило. Цветок. И не каждый сюда дотянется. Значит, с ближнего спрос. Пушинкой невесомой, лёгким пёрышком катился Зинзивер, кувыркался под травами высокими. Ужом одиноким скользил во тьме тягучей, пока не вырос перед ним столб могучий - стебель Голохвостова Пламени. Откинул свою лопату, черенок шустриковой пальцами сжал плотно-плотно. Не жить тебе, растение поганое. Если и не вернуть девушку, то и твой черёд, проглотово чудище, наступил. Тряхнул парень черенок, как купец в лагере показывал. С тихим шелестом вылезли лезвия тёмные. Воткнул их в стебель и раз, и второй, и сороковой, и тысячный. Бил до мига, пока фонарь колдовской не покачнулся и не обрушился.
   Покатился к нему, и лезвиями по лепесткам алым. Осторожно только. Режет тонко, будто кожуру с картошки снимает. В липкой жиже проявилось лицо Зорянино. Всё нектаром измазано. Глаза закрыты, будто жизнь из девицы напрочь ушла. Ходят лезвия по лепесткам, срезают один за другим, освобождают из бутона тело девичье.
   Много ли времени прошло, о том Зинзивера не спрашивайте. Не считал он времени, ждал единого мига, когда раскроются очи, когда ресницы пушистые взмахнут.
   Не зря надеялся, наступило мгновение долгожданное.
   Три секунды туманным был взор, потом прояснился.
   - Не съели, значит, меня, - дрогнули губы, слова еле слышатся.
   - Чуток не успели, - не громче Зинзивер ответствовал.
   Сияют во тьме злые фонари. И травы колышутся. Под ними парень с девушкой в обратный путь ползут. Зинзивер одной рукой лопаты подволакивает, а другой то волосы Зорянины погладит, то до плеча дотронется: всё поверить не может, что рядом она.
   Впереди во тьме, словно ярое око одноглазого чудища трепетал, подмигивал злой алый огонёк.
   - Когда ж закончатся-то они, - простонал Зинзивер, - цветы эти проклятущие?
   - Не цветок то, а пламя, - радостно выдохнула Зоряна. - Шустрик проснулся, костёр развёл. Был бы у тебя его нюх, уже чуял бы ты запахи варева кострового.
   Позади в глубь земную уходят бутоны алые. Истончился запах летучий, растения страшные будоражащий. Засыпает Голохвостово Пламя. Снова поле пустое, тёмное.
  
   Из тарелок пар идёт. Шустрик времени не терял, силок сплёл. Птицы лесные невелики, но с голодухи кажется, что нет пищи вкуснее.
   Зубы косточки птичьи дробят, перемалывают. Глаза на карту глядят.
   Размышляет троица кладоискателей.
   - Меня больше тревожат крысы, - высказал Зинзивер озабоченность глубокую. - Вот скажи мне, Шустрик, если сокровище твоего рода столь ценно, почему крысы отказались от его поисков?
   - Поняли, наверное, - пожал плечами Шустрик, - что крысам не дастся этот клад. Пусть лучше выручить малую денежку, чем годы потратить в бесплодных раскопках.
   - Но, смотри сам, - удивился Зинзивер. - Ты говоришь, пока нет с вами сокровища, слаб род кошачий. Безволен, ленив и не готов к подвигам славным да свершениям великим.
   - Истина то! - кивнул кот.
   - Тогда, какого, скажи мне, Голохвостого, вечным врагам вашего рода давать хоть малый шанс на возрождение кошачье? - сердито вскричал Зинзивер. - На их месте я бы не получал от котов денег за карту. Напротив, куда больше денежек я бы потратил на крепость, где хранилась бы эта карта. Я бы выставил на её стены несметные полчища, только бы карта эта держалась подальше от лап кошек и котов. Уверен, большие богатства крысы готовы легко отстегнуть, лишь бы род кошачьих и дальше жил в разброде и шатании.
   - Что хочешь ты сказать своим предположеньем? - ощерился Шустрик.
   - Да что угодно! - не утихал Зинзивер. - Скажем, что крысы сами намалевали карту. Да и продали вам фальшивку. А вы, дурни, роете тут послушно, на радость длиннохвостым.
   - Видишь ли, - промурлыкал кот, но в мурлыканье пульсировала ненависть. - Известно точно, что карта самая что ни на есть НАСТОЯЩАЯ. И рисовали её кошачьи. И нет тут поправок крысиных. А это означает, что показывает карта, где клад спрятан.
   - Но именно тут, - ткнул Зинзивер к земле пальцем. - Вот тут, на месте этом, нет никакого клада. Может, вырыли крысы сокровище ваше, да хранят его в своих подвалах. А вам пустышку продали.
   - В Долине клад, - фыркнул Шустрик. - Покинь сокровище наше Долину, усатые-хвостатые мигом бы его учуяли. Не можешь ты себе представить, сколько лазутчиков рода кошачьего по разным странам. От края мира и до другого его края.
   - Но тут его нет, - и палец Зинзивера в отчаянии тыкал крест.
   - Раз нарисован, должен быть, - злился Шустрик. - Уж мне поверь, точно ведомо: именно эта карта обозначает, где хранится наше сокровище.
   - Но нет уверенности, что крест обозначает клад, - к беседе внезапно присоединилась Зоряна. - Гляди, по карте значков рассыпано, что монеток в Долине. Быть может, крест тут для отвода глаз, а среди значков этих и прячется особенный какой, под собой клад скрывающий.
   Три пары глаз пристально оглядели карту, наполненную синими точками. Ровным счётом одиннадцать их поставили на карте. По три на каждой части острова. И две ещё на атолле, что слева от островка, заросшего густыми лесами.
   - Наверняка тоже клады, - буркнул Шустрик, не в силах оторваться от большого красного креста под холмами, в тени которых они сейчас отдыхали. - Сказано же, кладоскопом шарились. Попутно захватили ещё какие сокровища. Вот и наотмечали. Если время, скажем, останется, то после подъёма главного сокровища и эти богатства прихватить надобно.
   Зинзивер задумчиво потёр пальцем потемневший пергамент над одной из точек. Участок посветлел, стало видно, что над точкой тонким пёрышком знак нарисовали. И, если присмотреться хорошенько, над каждой точкой можно было обнаружить то ли рисунок из узких линий, то ли букву какую загадочную.
   - А что за символы? - не утерпел Зинзивер, который не мог мимо надписи пройти, чтобы не прочитать её. - Твоего алфавита буквицы?
   - Не-а, - мотнулась мохнатая голова. - То не наш язык. Иероглифы какие-то. Их с подачи старичка того, кладоскопа хозяина, намалевали.
   - Вот один из них и ОСОБЫЙ, - не унималась Зоряна.
   - Нет тут ОДНОГО, - оборвал её кот. - Приходила такая мыслишка мудрецам нашим. Гляньте, не алфавит тут. Всего-то три знака разных.
   Шустрик не наврал. Знаки над точками повторялись. Два похожих на тройку ящиков, взгромождённых друг на друга, нижний из которых ещё переполосовали верёвками. Четыре изогнутых, словно две сабли, прижатые друг к другу, и кинжал над ними. И пять чёрных загогулин - внизу толстых и пошедших пятнышками по верху.
   - На деваху похожа, - засмеялся парень, черноту разглядывая. - Вон юбка какая пышная. А вот и коромысла с вёдрами.
   - Эх, молодёжь, - проворчал Шустрик. - Что ни мысль, всё о девушках. Вряд ли девушку рисовали в этом... как его...
   - Иероглифе, - язычок Зоряны на удивление чётко и ясно произнёс слово заковыристое.
   - Надо было старичка-то и порасспросить, - заметил Зинзивер. - Чего ж не сказал он, не расшифровал написанное?
   - Сам не знал, - ответствовал Шустрик. - Говорил только, иероглифы эти из языка забытого, потерянного. Просто обычаи велят расставлять их над точками. Так их кладоскоп отмечает.
   - А над крестом нет символа, если что, - насторожился Зинзивер. - Почему твой старичок над крестом ничего не накалякал, а? Кладоскоп-то обозначил место, а иероглиф где?
   - Зачем над главным сокровищем обозначения лишние? - отрезал Шустрик.
   Но видно было, задумался котище, тревожит его мысль эта, попутчиком высказанная.
   - А искали кошачьи по точкам другим, на карте отмеченным? - спросила Зоряна.
   - Пара групп попутно туда ходила, - отмахнулся кот. - Да то ли не нашли ничего, то ли и вовсе без вести пропали.
   Три пары глаз рассматривали карту.
   - Такая мысль, - наконец разорвал молчание Зинзивер. - Времени у нас много. Давайте по точкам этим прошвырнёмся. Каждый иероглиф проверим. Под крестом, копай - не копай, толку мало. А тут, может, и найдём чего. Если и не рыбу волшебную с лимонным молоком, то всё не с пустыми руками уйдём.
   Кот лишь фыркнул. Не нравилась ему идея от креста уйти. Готов был копать снова и снова, не пугаясь ни болотников, ни самого Голохвостого, если явится тот от ямы гнать.
   - Или подсказку отыщем насчёт сокровища главного, - пришла в голову идея Зинзиверу. - Вдруг точное место этими иероглифами зашифровано. Как разгадаем смысл каждого, так и поймём, где сокровище рода твоего добыть.
   Котище ещё поваркивал, но, видно было, успокаивался. Думал, день-другой - потеря не велика. Как надоест друзьям время зазря терять, вернутся. А уж когда вернутся, такой котлован выкопают, что там и легендарное Хранилище поместится.
   - Слушай, - не утерпел Зинзивер. - Если добудем твоё сокровище, то, скажи скорее, большую ли награду коты положат? Я и раньше задумывался, да всё спросить недосуг было. А узнать жуть как охота.
   - Большую, - коротко кивнул кот.
   И вот думай теперь, что хочешь. Может, гору камней драгоценных отсыпят. А может, всего сундук с монетами дадут. Да ещё не из золота, а из серебра. С котов станется.
   - Не, а много ли на эту награду купить можно? - мысль тревожная грызёт, не отпускает.
   - Много, - кивает котище.
   Нет, так не пойдёт. Одному и целого мира мало, а другому и кафтана более чем достаточно. У каждого своё "много". И в "много" для одного уместится миллион миллионов "много" другого.
   - Лавку-то на выданное открыть хватит? - уточнил парень.
   И сразу увидел, как во сне знакомом, терем бревенчатый в два этажа. На верхнем, по балкону, красавица расхаживает. Если раньше черты её смутно виделись, то теперь с Зоряной чем-то схожа. И голоса детские из окон доносятся. А на первом этаже прохладно, и стены полками заставлены. На полках товары редкие, дорогие, заморские. И прилавок. Нет за прилавком никого. Зинзиверу там место. Никого туда и пускать не думает. А из покупцов зайдёт кто, сразу поймёт: не крамарь тут, не коробейник торгует. Знатного купчины территория.
   - Империей не завладеешь. Но если захочешь, княжество небольшое легко себе купишь, - Шустрик словно услышал, как мысли ворочаются в Зинзиверовой голове.
   Сказал, зевнул сладко да на бок повернулся.
   А Зинзивер заснуть не может. Дрожь по душе сладкая идёт. Надо же, князь будущий. Это ж такого наворотить можно. Да всё, что душа пожелает. Хоромы не в два - в три этажа выстроит. А то и в четыре. Настоящий замок возвысится. С большими залами. С длинными коридорами. С огромными библиотеками. С потайными комнатами. А утром на башню высокую поднимешься, и на душе хорошо. Справа горы к небесам тянутся - мои горы. Слева поля колосящиеся расстилаются - мои поля. Всё же князь именитый, а не бродяга в лохмотьях изодранных. И мысль сдадкая уже дальше скачет: сегодня князь ты, а завтра, гляди, и Белым Царём заделаешься.
   Ещё и клад не найден, а Зинзивер уже роду своему герб знатный придумывает. На щите рыцарском лента алая. Под ней - поле зелёное, и на нём колосок золотой. А над лентой небо чистое-чистое, синее-синее. По небу птица летит, слева направо, из непонятного прошлого, в блистательное будущее. И там, куда летит птаха, звезда сияет, словно капля чистого серебра.
   И неясно уже, то ли в мечтах Зинзивер звезду рисует, то ли сон видит, где все тревоги и невзгоды в прошлом, а в настоящем лишь большое и неизбывное Счастье.
  
   В Долине жизнь нервная, горячая, сознание будоражащая. Поэтому и сны видятся не как в жизни тихой, мирной. Снится что-то острое, рваное, кипящее. От чего ворочаешься во сне. Дёргаешься. С боку на бок переворачиваешься.
   А потом вдруг успокоишься, утихнешь, заулыбаешься.
   Это звезда твоя светит. Там, на небе, в серебряных россыпях. Не дотянуться никогда до неё, а, вишь ты, согревает, успокаивает.
   Много на небесах звёзд, но почему-то лишь одна глянется. И с мига того своей её числишь. Путеводной считаешь. Куда бы ни шёл порой ночной, глаз на неё косит: светит ли, следит ли за тобой?
   А она искрится, будто подмигивает. И ты невольно к ней сворачиваешь, словно к другу верному навстречу идёшь. Никому не ведомо, сколько опасностей ты миновал, сколько избежал горя и невзгод, если следовал за звездой своей. Если к ней тянулся, тёмных дорог избегая. Потому и идут в разных направлениях люди, ведь каждому путь мостит своя звезда.
   Звёздный луч - цепочка тонкая, с волосок, с шерстиночку - не в глаза ныряет, во тьму глубокую падает, куда даже ты сам заглянуть не решаешься. Упадёт в глубину, да не погибнет, закрепится, заживёт там, не давая темноте заснуть, в чёрный камень превратиться.
   И в глазах искорки - то свет звезды, с небес по цепочке скользнувший, а после обратно, через очи, к небесам рвущийся. За собой ведущий. Тянет тебя цепочка, хоть и разглядеть её почти невозможно. Разглядеть - не разглядишь, да порой застопоришься, норов суровый покажешь, в сторону скакнёшь, и порвётся.
   А если видишь у кого глаза тусклые, пустые, значит, оборвал он цепочку. Потерял связь со светилом небесным. Теперь все звёзды ему одинаково светят. И пусть он хоть их все по именам выучит, нет среди них особенной, единственной. Той, чей свет лишь для него.
   Под светом путеводной звезды оживает надежда, пробирается в сны твои, красит радугой, бодрит встречами желанными. Ребёнок малый во сне смеётся - это с ним ангелы играют. А если ты улыбаешься, когда спишь, значит, луч звёздный в эти минуты рядом. Вместе с тобой звезда путеводная. Тропами сна ведёт тебя к приключениям.
  

Глава 8

Дом Пустоты

  
   В картах древних своя магия. Вроде картинка смешная, запутанная, непонятная. А это книга на неведомом тебе языке. Пока язык нужный не выучишь, книгу не прочитать.
   Снова остров перед ними на карте. Вернее, как и прежде, три острова. Два дома темнеют. Да холмы с крестом, под которым не нашлось клада кошачьего. Под каждым из домов знак таинственный. Какой смысл в нём запрятали? Кто рисовал их, тот и расписал бы все скрытые значения иероглифов.
  
   Три головы склонились над картой. Одна остроухая, другая кудлатая, третья златовласая. Молчат пока. Рассматривают. К домам приглядываются. В который идти, выбирают.
   - Давайте начнём с нижнего, - предложил парень. - Мне он симпатичен поболее.
   - А верхний не угодил чем? - удивился кот.
   - Эвон высоченный какой, - пояснил Зинзивер. - Целая башня. Этажей шесть, а то и семь, если в крышу пару запрятали. Мы клад простенький поднимали, так с чисткой сколько намаялись. А тут нечисти на посёлок хватит. С простого надо пробовать.
   - Я вот люблю решать сначала задачки сложные, - недовольно сверкнули глаза Шустрика. - После них простые ерундой кажутся. А наоборот если, то силы на простые растратишь, а на сложные их может не хватить.
   Словно за поддержкой, повернулись они к Зоряне. Но промолчала девушка.
   - Мой клад - мой выбор, - утвердил Шустрик. - Чего ты мне камуфлет наводишь?
   - Нечестно это! - рассердился Зинзивер. - По справедливости давай.
   - А по справедливости - это по-твоему? Так? - нехорошо осклабился Шустрик.
   - Зачем по-моему? - удивился Зинзивер. - Жребий кинем.
   А пальцы уже в кармане. Пальцы монетку ищут - добычу первую.
   Подскочил кружок металлический, на ладонь легко опустился, без звуков лишних. А другая ладонь уже накрыла монету. Не видать, какой стороной та к солнцу глядит.
   - Я кидал, тебе сказывать, - напомнил Зинзивер.
   - Решка, - коротко отрапортовал кот.
   Не любил он птиц, не доверял им.
   Отвёл руку Зинзивер, показал монету. Птица на кружке. Летит безмятежно. Звёздочки пересчитывает. Помогли крылатые родичу, поддержали выбор бродяги кудлатого.
  
   - Вот странно, - пожал плечами Зинзивер. - У забора любой дом, хоть из камня, хоть из дерева, за два года становится развалиной. А тут стоит домина, выстроенный в невесть какой стародавности, но впечатление, будто жильцы недавно выехали.
   - Что в Долине не странное? - проворчал Шустрик.
   Но глаза кошака расширились, взор стал более внимательным.
   Дом напоминал жилище зажиточного крестьянина, у которого по плодородной земле нарезано немало пашен, из конюшни доносится ржание пары-тройки породистых лошадей, птичник размером с маленькую ферму, а в коровник по вечерам заводит стадо чуть ли не личный пастух. Не дом, а хуторок в степи целый. Только не слышно ни ржания, ни кудахтанья, ни мычания. Часы, отмерявшие жизнь этого дома, выброшены давно на помойку истории.
   Тем не менее, два этажа строения внушительно вздымались над землёй. Да и в чердаке было столько пространства, что его вполне можно зачесть третьим.
   - Приступим? - Зинзивер тут же вперёд шагнул, да когти Шустрика в рубаху его вцепились.
   Остановился. Не забоялся, нет. Одёжку рвать не хотелось. Голову развернул, мол, говори, мудрый котище об осторожностях своих.
   - Окна видишь? - спросил котяра.
   А шерсть его ерошилась. А усы подрагивали. Неспокойно стало коту мудрому. Осторожность его притормаживала.
   - Окна как окна, - пожал плечами парень. - Стёкла целые. Вон, на солнышке как блестят.
   - А ничего, что разноцветные блики по ним скачут? - задал Шустрик вопрос следующий. - Да и сильно ли похожи на стёклышки?
   Если приглядеться, действительно, то, что Зинзивер за стёкла посчитал, выглядело на диво странным. В любом из оконных проёмов стекло пучилось, выпирало наружу, будто на свободу силился вырваться громадный мыльный пузырище.
   - Места, что живоё покидает, мёртвым заселяются, - тихо утвердил Шустрик.
   Желание лезть напролом приутихло даже у Зинзивера. А Шустрика оно даже изначально не посещало. О Зоряне вообще никто ничего сказать не мог. Себе на уме девица. О чём думает - ей одной ведомо.
   А девушка словно учуяла, что мысли о ней. Глазами сверкнула, спросила торопливо:
   - Есть у кого монета из серебра?
   Зинзивер горсть из кармана выгреб, да на ладони медяки лишь поблёскивают. Шустрик же с серебром сразу угадал. Выцепил монетину, протянул девушке. Зоряна кружок серебряный платком белым обтёрла, волос выдернула из головы, пахучей мазью обмазала да обвернула по гурту монеты. Та покачалась в хомуте тонком да успокоилась скоренько. Зато девица то в одну сторону развернётся, то в другую. Если в сторону протоки, что остров озёрный на две части делит, смотрит Зоряна, монетка тихо себя ведёт. Но лишь в сторону дома рука с монеткой вытянется, приходит серебро в движение. И не как маятник ходиков махоньких покачивается, а вертится себе, да ещё как скоро!
   - Видал? - шепчет Шустрик в ухо товарища. - Ежели супротив дома какого вертится на нити монетка серебряная, в доме том нечисть прячется.
   Что тут ответить? Нечего отвечать Зинзиверу.
  
   С одного бока к дому примыкал сад. Когда-то он был ухоженным и продуманным. Даже сейчас можно линии разобрать, по которым плодоносные деревья высаживали. Но теперь пространство заполонили сорняки. Ноздри щекотал сладкий и чуть терпкий аромат. Цвели фруктовые деревья. За ними виднелась уже настоящая облога.
   - Время урожая придёт нескоро, но когда-то он тут был весьма богатым, - заметил Шустрик.
   - Не всякое сокровище Долины сравнится со стоимостью урожая, в этом саду собранного, - добавила Зоряна.
   - Мало кому охота спину горбить от рассвета до ночи поздней, - усмехнулся парень. - Зачем садовничать-огородничать, если в один заход на земли Долины обогатиться так можно, что царём станешь. А то, гляди, даже императором каким-нибудь.
   - Клад ненадёжен, - возразил Шустрик. - Сотни в Долину заходят, а сколь из неё возвращается? Да и добыча, какой богатой она ни случится, порой легко сквозь пальцы утечёт. Сад - верное дело.
   - Сам-то сады не взращиваешь, - стрельнула Зоряна в Шустрика пытливым взглядом. - Клады ищешь.
   - Не себе во благо, - отрезал Шустрик. - В пользу рода кошачьего тот клад. Была бы польза роду, такой бы сад вырастил, от края земли до другого его края о нём пошла бы слава.
   И на Зинзивера взглянул. А тому до садов дела нет. На лице написано, не для того его родила маманя, чтобы он жизнь на фрукты-овощи тратил. Рождён он, чтобы ухватить за хвост Золотую Удачу. Не станет он и слов лишних тратить. В Долине слова немногого стоят. Тут дела ценятся. А дела - это вот, скажем, среди зарослей лестницу приметить, да к дому её вытянуть. А попутно проверить, не сгнила ли? Можно ли доверять дереву, лежащему тут со времён доисторических, когда Долина обычными землями являлась, и никаких чудес в местах этих ещё не водилось?
  
   Дом выбран Зинзивером, ему и лезть первым. Да он и не отказывался. Любопытство толкало вперёд, словно ветер попутный в паруса дул. Рывком взметнул лестницу к чердачному окну. Руки ловко обхватывали её перекладины. Ноги весело топотали по дереву. Вот ты только что стоял на земле, а теперь она внизу. А с высоты мир иначе выглядит. Дух захватывает, когда с высоты глядишь, даром, что лестницу прошёл всего наполовину. А всё равно видать далеко. И залив. И чащу лесную. И озеро, по которому блики золотые, солнечные гуляют. Вон и корабль скособоченный темнеет таинственно. А за озером леса, леса, леса. Полтысячи кладоискателей через Врата в Долину вступили. Где-то они сейчас? Все по Долине затерялись. И неизвестно, сколько из них теперь живо.
   Всё новые и новые перекладины вниз уходят. Всё дальше и дальше убегают горизонты. Теперь уж чудится, что глаза цепляют острые колья забора. Велика Долина, а есть у неё край. И как ни завлекательно бродить по её просторам, когда-нибудь всё равно придётся выбираться обратно.
   Чердачное окошко уже с плечами вровень. Сунул Зинзивер голову кудлатую в сумрачную прохладу чердака. Красиво здесь. Сквозь дыры в крыше золотыми спицами пронзают темноту солнечные лучи. И, если присмотреться, танцуют в них миллионы пылинок. То вверх поднимутся, то вниз спланируют. А то, словно незваного гостя напугавшись, рванутся из луча и затеряются в темноте. А темнота тоже неоднородная. Где-то тень всего лишь на чердачных балках лежит. А есть места, полностью густым мраком залитые. И боязно, и хочется во тьму нырнуть, проведать мглистое нутро чердака на клады.
   Засмотрелся, о команде-то и позабыл совсем, опомнился, голову выдернул на волю, да вниз смотрит: до чего смешно, какими маленькими отсюда видятся и Шустрик, и Зоряна, на ободворке зова Зинзивера ожидающие. А ведь орёл да ястреб куда выше летают. Пожалуй, даже буйвол им букашкой покажется. Как видят в полях добычу? Как умудряются с такой высоты пропитание своё различать?
   Настроение хорошее у Зинзивера. Впереди неизвестность, враги, быть может, но и клады должны тут ховаться. Нет в Долине мест, где бы клад-другой тебе не попался: только зорче смотри, да руками не ленись шарить. Машет Зинзивер друзьям, поднимайтесь, мол, опасностей не видать, а наоборот, очень и очень завлекательно. Да друзей и уговаривать не надо. Шустрик чуть ли не молнией на лестницу вскочил, будто Зинзивер не на чердак его приглашал, а звал уже полюбоваться кошачьим сокровищем. Зоряна за Шустриком ползёт. Медленно. Осторожно. Пальцы хоть и узкие, да ухватистые. Такие не соскользнут. Добычу не выпустят. Задумался о Зоряне, замечтался, впустил в голову мысли затейливые, а голова Шустрика уже чуть ли не в сапоги тычется. Пора лестницу покидать: встречай Дом, Тайн Полный, дорогих гостей, выставляй им секреты потаённые, клады богатые, а на десерт Шустрика порадуй - поднеси ему Рыбу Золотую да Лимонное Молоко.
   Стоит троица на чердаке, головами вертит, к обстановке присматривается. А обстановка, прямо сказать, небогатая. Мешки прорванные, важи продавленные, рогожи прогнившие, обломки досок да пакеты бумажные, пожелтевшие. Тоже порванные, тоже ничего в них нет. На подволоке этой только пылью и богато.
   - Поискать бы хорошенько, - а руки Зинзивера уже мешки проверяют, ноги доски отбрасывают: нет ли под ними тайничка какого. - Много историй хороших слыхал я про клады чердачные.
   - Земля для урожая пользу великую даёт, а кладов она погубила немерено, - не спорит котище. - Чердаки же бережно к сокровищам спрятанным относятся.
   А парень уже рыскает по углам, в местах тенистых шарит.
   - Эх, чердачного бы повстречать, - вздыхает. - Чердачный вывел бы нас на путь верный, подбросил бы загадку. Если её разгадать, найдёшь сокровище.
   - Чердачный - это как Домовой из сказок ваших? - терпеливо уточнил кот.
   - Неее, - замотал лохматой головой Зинзивер. - Домовой, он внизу завсегда. При людях обретается, только на глаза казаться не спешит. Домовой, он за хозяйством следит, чтобы всё ладно было. Какие вещи в хозяйстве всего нужнее на данный момент, близ них Домового и шукай. Чердачный же не слазит с чердака и людей не жалует. Вещи, которые давно на свете, начинают своей жизнью жить, пытаться судьбы людей менять по усмотрению своему. Попытки эти немало силы магической в себе несут. Силушкой этой и кормится Чердачный. А люди ему только мешают. Залезут на чердак, и ну барахло вышвыривать под девизом "Дом чистоту любит". Чердачному потом годы на голодном пайке сидеть приходится, пока новое барахло силу не накопит.
   - Домовых я на картинке, бывало, видал, - промолвил Шустрик, медленно потирая прозрачные струны усов мягкими подушечками лап. - А Чердачный этот, он какой?
   - На клубок пыли похож, - пояснил Зинзивер. - В клубке том две чёрные блестящие бусины - глаза. Я Чердачных-то не меньше дюжины повидал. Если зимой к кому подработать устроишься, обычно на чердаке тебе стелют. Там и познакомился. Неужто на кошачьих чердаках не водятся такие создания?
   - У нас нет мелкоты, - пояснил кот. - Не верим мы в неё, не придаём значения. Если уж брать во внимание, то силы могучие, да невидимые. Вот как у вас Владыко Небесного Озера.
   - А интересно, - загорелся Зинзивер. - Почему в разговорах вы все не своих кошачьих богов поминаете, а нашего Владыку? Или Голохвостого, скажем.
   - Спроси сначала, - чему-то осердился Шустрик, - почему мы беседы на вашем языке ведём, а не вы мяукаете по-кошачьему?
   Вдоль стен комков из пыли немерено валялось. Да только не шевелились они. Не проглядывали сквозь пыльные волокна глаза, схожие с чёрными бусинами.
   - Нет тут ничего, - плечами пожала Зоряна, и на личике её прелестном мигом интерес потерялся. - Ни домовых, ни чердачных.
   - Тебе откель знать? - не согласился Шустрик.
   А Зинзивер и вообще промолчал, не до разговоров ему. В седьмой мешок заглядывает, десятый ящик отодвигает. Да только всё, как Зоряна сказывает: ни монетки медной, ни яблока подгнившего. Словно сокровища чердака собрались кучей и уплыли в дальние страны.
   - В мечтах-то уже, наверняка, - над парнем тихонько Зоряна подсмеивается, - один на четырёх каретах поехал?
   - Это Силы Небес нам знак подают, - степенно пояснил Шустрик. - Не тратьте на чердаке время. Сразу в подвал ступайте.
   Зинзивер и рад команде. Пылью-то он уже надышался по самое не хочу. Глаза зоркие мигом на цель наводятся, а цель их на этот раз - люк, что с подволоки в комнаты ведёт.
  
   И снова Зинзиверу путь прокладывать. А тут уже спешить не с руки. Как знать, быть может, сидит внизу стражник злой, тетиву лука натягивает, прямо в глаз целит тому, кто без спросу явился, без уговора сокровище забрать вознамерился.
   На самую малость Зинзивер крышку люка приподнял. На самую узкую щёлку приотворил дверь на второй этаж дома загадочного. А как щель нарисовалась, так парень к ней глазом и прильнул.
   - Шкафов, что в гардеробе царском, - хмыкнул Зинзивер, к друзьям поворачиваясь. - Или у королевны какой заморской. Тут каждый день можно одёжку новую напяливать. На всю жизнь обновок хватит.
   - Движения нет? - спросил Шустрик, а потом сам на чердачный пол бухнулся и ухо чуткое к щели прижал. Удивительным был слух котофея, но и он не уловил даже звука малого. Если и слышал чего, так только как воздух дрожит от пылинок, что вальсируют неустанно, да сквозняк на струнах паутины играет.
   - Чисто? - спросил Зинзивер.
   Вместо ответа котище распахнул крышку люка и спрыгнул вниз, мягко, почти бесшумно, приземлившись на дощатый пол. Лишь когти руки левой чуток по доскам стукнули. После Зинзивер осторожно спустился и на руки Зоряну подхватил.
   Повсюду властвовал удивительный аромат, которого никогда не нюхивал парень, хоть по белу свету исходил немало и с разными запахами сталкивался.
   Сильный запах исходил от пола, сложенного из деревянных досок, которым уже не один век минул. Старое дерево вкусно пахнет. Но не одно оно общий аромат создавало. Была тут какая-то ещё перчинка особенная, сладость необыкновенная, кислинка небольшая.
   Кошачий нос вибрировал, ходуном ходил.
   Ведомо было Зинзиверу, что Коты способны ощущать запах лучше людей раз в десять, а то и четырнадцать! А дело всё в устройстве носа. Один всего раз видел парень чертёж носа кошачьего в разрезе, а в память так впечаталось, что и на пороге смерти не забудешь.
   Вроде кажется, нос кошачий что точка. Но внутри головы остроухой целая система проходов и коридоров разворачивается. Ноздри котов постепенно переходят в носовые ходы и полости, где клетки расположены, что восприятие запахов обеспечивают. Лабиринт в носу кошачьем за счёт решётчатых "раковин" образуется. Свистит воздух по невидимым снаружи коридорам, запахи с собой несёт. Ты и не учуешь ничего, а для кота мир целый откроется.
   - Хм, да это книгой пахнет! - загорелись кошачьи глаза, запах необычный распознав. - Книгой, из древних времён сюда пришедшей.
   - Тю! - расстроился Зинзивер. - Я-то думал, может, кафтан какой прихвачу на погоду прохладную. Или штанами обзаведусь, какие герцоги да графы всякие нашивают. А тут...
   - В книгах порой такое запрятано, что тысячу кафтанов тебе обеспечит, - заметила Зоряна. - Да и штаны, что и короли никогда не одевали. Не зря же книги кладами становятся.
   И не поспоришь. Не сделали бы книгу кладом, не очутилась бы она в Долине.
   - Много библиотек в былые века попрятали, - согласился котяра. - Есть книги тайные, в одном экземпляре писанные. Всю сокровищу свою владыки наиважнейшие порой готовы за одну-единственную книгу отдать. Ведь знают, знания скрытые не только сокровищу снова помочь заполнят, а даже удесятерят богатства в ней.
   - Заценим знания тайные, - Зинзивер ещё никак не мог избавиться от глубокого разочарования.
   Вытянул он фолиант, на корешке которого золотые полосы поблёскивали, распахнул... а страниц-то и нет. Обложка одна бесстраничная на полке маялась. Но разве ж поймёшь по обложке, что страницы из книги уже девались куда-то безвозвратно.
   Ещё больше Зинзивер расстроился, с обиды зашвырнул обложку в угол и следующую книженцию с полки тянет. Тоже выглядит дюже богато, да только внутри та же пустота. И третья книга без страниц оказалась. И у четвёртой их позаимствовали да не вернули.
   - Обманка это, - нахмурился Шустрик. - Ненастоящие книги. Но запах... Запах тогда откуда? Не мог же я ошибиться.
   - На чердаке пусто было, да и здесь не лучше, - серьёзно заметила Зоряна. - Нехороший тут дом.
   - Кроме пыли, ни единой вещицы толковой, - огорчился Зинзивер. - Одна надежда на подвал. Надо бы...
   И осёкся. На пушистого друга уставился. А тот замер, лапу поднял, коготь крючком выставил, мол, не время сейчас словами бросаться, помолчать надобно.
   Кисточки на ушах Шустрика подрагивали, будто от чьей-то тяжёлой, но беззвучной поступи. Что-то слышали уши Шустрика, звуки вбирали. Нос стал холодным. И матово блестящим. Запахи втягивал. Узнавал их, знакомые откидывал, к незнакомым принюхивался тщательней.
   Голову развернул, а сказать и не успел ничего.
   По верхушкам шкафов лезло к ним существо вида ужасного. Шар тёмный и бугристый на восьми ногах, толстых, изгибистых, чёрной шерстью поросших.
   - Паучитель! - воскликнул Зинзивер, вспомнив страшилище, в детских книгах виденное.
  
   Если в школу тебя записали, баклуши бить прекращай, уроки учи. Не выучишь, забоишься на другой день в школу идти. Забоишься, не захочешь, да всё равно идёшь. Кто ж тебя от школы-то освободит? Идёшь, да страшишься. Вызовут к доске, поставят перед всеми, ну-ка, дружок, давай, задание отвечай. А ты мнёшься, с ноги на ногу переступаешь, задание-то не делал, положенное не выучил. Тебя по спине указкой берёзовой - раз, раз! А ты не плачь в минуту эту тоскливую. Не застилай слезинками глаза. Не тони в обиде, да на смешки товарищей внимание не трать. Зыркай по углам внимательней. В котором всего темнее - там паучитель сидит. Чует он твои страхи, плетёт из них паутину невидимую, в большой клубок сматывает. А потом шасть из класса и в места потусторонние. Близко убежище паучителя. Близко, да не добраться. Ведомо, что живёт он в комнате большой. Да не знает никто, где дверь в комнату эту. По всей комнате тянет паучитель паутину, из страхов сплетённую. Сначала невидима она, но пройдёт день-другой, и протянется по комнате нить молочного цвета.
   Когда вырастешь, обещанные дела не откладывай, в срок делай. Не сделаешь, забоишься отвечать, словно уроки невыученные. А как забоишься, стемнеет в углу одном, и паучитель проявится. И снова лапками помахивает, паутину невидимую в большой клубок сматывает. Без разницы ему - детские страхи или взрослые.
   Станешь сроки нарушать повсеместно, навсегда к тебе паучитель привяжется. Всюду ходить за тобой будет. Даже исправиться захочешь, не получится. С утра наметишь планов громадьё. Да паучитель тут, как тут. Станет он тебе на ухо слова паучительские нашёптывать, волю твою смущать. После глянешь с ужасом - уж вечер на дворе, а ничего не сделано.
   Лишь одним способом от паучителя избавиться можно. Делай всё вовремя, на потом не откладывай. Не из чего паутину плести станет чудищу. Сначала лапки отсохнут у него, потом совсем отвалятся. А как не сможет тело его двигаться, само невидимым станет и в прах невидимый рассыплется. Ходишь по дому, а под ногами тихо похрустывает. Ты взор в пол, а там и нет ничего. То косточки паучителя невидимые хрустят. Не говори слов, тихо радуйся - избавился ты от паучителя, изничтожил его бездействие волшебное, скинул власть паутины липкой, в пустоту время жизни твоей переводящей.
  
   Шустрику паучитель не страшен. Боевого Кота поедателем времени не запугать. Опрокинул шкаф котище, другой, третий. Дорогу чудовищу загораживает. Из шкафа обложки книжные сыплются, что кирпичи, со стуком на дощатый пол падают, раскрываются, нутро бесстраничное на погляд общий выставляя.
   - Отступаем, - командует котофей мудрый. - Не съест нас чудик этот, но время из нас повытаскивает. Здесь убежище его. Здесь ему власть полная. Юными в дом вошли, седыми старцами отсюда выберемся, если не поторопимся.
   Зинзивера упрашивать не надо. Да и Зоряна не отстаёт. Для девушки всего страшнее молодость потерять, вместо лица румяного да гладкого увидеть кожу вялую, морщинистую. Кот последним идёт, спины друзей прикрывает, шпагой помахивает. Паучителю не резон на острый пик накалываться, скорость поубавил, но от атаки не отказался. Надеется гостей незваных в тупик какой загнать или в углу тёмном припереть.
   Зинзивер назад не глядит. Некогда оборачиваться - дорогу прокладывает. Ноги через книжные холмы перепрыгивают. Взор бездумно по корешкам мятым скользит, не останавливается. И замер вдруг. Письмена увидал. Валяется книга, страницы распахнутые выставила. Настолько это Зинзивера удивило, что не поленился нагнуться он, книгу ухватить. Сжались пальцы цепкие на корешке кожаном, а ладонь бугорки чует. По корешку оклад из металлов драгоценных пустили, а по нему каменья большие, богатые красуются.
   Застыл. Забыл обо всём, добычей неожиданной любуясь.
   - Вниз, вниз беги, - Зоряна надрывно кричит.
   Тут уж поневоле ускоришься, дабы девушку такую не огорчать. Сбежал вниз, котофея дождался. А паучитель на первый этаж не ходок. Не его здесь территория. Не ему тут гостей обихаживать.
  
   Нахмурилась Зоряна, книгу увидав.
   - Чего личико морщишь? - не утерпел Зинзивер. - К знаниям тянусь. Поди, сама ведаешь, почётно это. А ты вместо похвалы физию мне кривую выставила.
   - Пустой дом, - качает головой девица. - Нет ничего в нём и быть не должно. Ни единого сокровища. Почто книга тут оказалась? Кто её в месте этом, пустотой полонённым, скрыть вознамерился? И почему пустота книгой не овладела, не выела страницы её исписанные?
   Не ответил Зинзивер. Засмотрелся. И не на девушку.
   Мостницы пола тусклые, не мытые давненько. Но по горнице большой, что весь первый этаж занимала, словно радуга расплескалась. Солнце лучи в окна просторные кидает. И сверкают в лучах солнечных блики разноцветные на шарах прозрачных, почти невидимых. Такими мыльные пузыри бывают, что для забавы дети выдувают сквозь соломинку.
   - Силы Небесные, как красиво-то! - не удержался Зинзивер от восклицания.
   А вот Зоряна промолчала. Да и Шустрик ничуть не обрадовался.
   И не с чего было радоваться. На радужных пузырях, то глаза проступят - круглые, злющие. То пасть нарисуется - отвратная, зубастая.
   Шустрик шпагой - вжик, вжик.
   Зинзивер тоже кинжалом машет, то отгонит пузыря приставучего, то бочину ему проткнёт.
   Лопнет пузырь какой - обожжёт кожу брызгами едкими.
   - Глаза береги, - мяучит кот.
   Сам левую лапу вскинул, словно козырьком глаза прикрывая, а правой не устаёт шпагой махать.
   Армада пузырей словно не замечала потерь. Новые и новые радужные шары шли в атаку. Странным был этот дом, его первый этаж, богатой мебелью заставленный, и пузыри, обстановку охранявшие. Странным и второй этаж был - паучителя убежище.
   - Справа лестница, - Зоряна вскрикнула. - В подвал которая.
   Тут уже пузыри бессильны были. Покинули гости незваные их территорию. Свалились во тьму, дверцу входа плотно-плотно прихлопнули. Столь стремительным отступление получилось, что ни один пузырь злой за ними проскочить не успел.
  
   Тьму наполнял холод. Холод, от которого бежали мурашки по коже. И запах, который тоже не радовал. Несло землёй разрытой, будто могилы тут выкопали.
   Котофей огниво достал, в искрах сориентировался, быстро на стенах факелы отыскал, запалил их три пары. Свет мутный, танцующий, но видно теперь неплохо.
   Обилие влаги пагубно сказалось на внешнем виде Шустрика. Промокший камзол висел тряпкой. А шерсть... Что о шерсти сказывать? Мокрого кота каждый видал.
   Зинзивер больше не о себе переживал, о добыче нечаянной. Книга разбухла от сырости.
   - Эх, поганцы мыльные, - расстроился парень. - Какую книгу испортили.
   Страницы коробились, что спереди книги, что сзади. Чернильные строчки от влаги расплылись, и теперь воспроизведённое древними писарями и самый знатный грамотей не прочитает. Буквы исчезли, лишь бесформенные лиловые кляксы красовались на местах, где ещё недавно тянулись ровные строчки. Даже хуже, под пальцами Зинзивера бумага расползалась. Книга представляла собой бумажное месиво.
   Пальцем по каменьям драгоценным провёл, стёрлась краска. В свете факельном не рубины блистают, не алмазы сверкают гранями - дешёвого стекла осколки. И здесь обманул дом, пустышку лживую подкинув.
   От обиды шмякнул Зинзивер книгу обманную оземь. Лопнула кожа гнилая. Масса мокрая расползлась, да выскользнул из неё предмет тёмный, словно кирпичик небольшой.
   Хоть и зол Зинзивер на книгу, а нагнуться не поленился. В Долине всё, что в руках оказывается, может сокровищем невиданным обернуться.
   Пальцы страницы сжимают. Не бумага, кожа тонкая. В свете факелов написанное не разобрать. Но видно, что покрыты страницы закорючками непонятными. Не рисунки, не иероглифы. Буквы вроде. Только для какого же языка такие причудливые буквы выдуманы? Да и друг на друга непохожи. Вроде одного размера, но одинаковых среди них нет.
   - Под титлами тут всё, - пожал парень плечами. - В дальних землях, видать, писано.
   Шустрик пригнулся, каракули посмотрел, промолчал.
   - Чародейский язык это, - сказала Зоряна. - Не прочесть нам ни слова, пока всю книгу воедино не сложим. Тогда волшебство буквы соберёт и нам явит. Тут же из неё фрагмент только.
   - Поди найди остальное, - проворчал Зинзивер. - Пустой груз.
   И снова оземь швырнуть хотел, но не смог. Не каша бумажная в его руках, страницы книги, хоть и прочесть её невозможно. А к книгам Зинзивер всегда уважение большое испытывал. Поэтому, хоть и не видел смысла большого, найдёныша всё же в мешок заплечный сунул.
   - Давайте, что ли сокровища рода кошачьего пошукаем, - предложил Шустрик.
   Но их ждала неудача. Ничего в подвале не обнаружилось. Стены из тёмной глины. Запах сырой земли. А за спиной лесенка хитрая ступеньки сложила и утянулась к порогу, что в далёком верху остался.
   - "Силы Небес знак подают", - разворчался Зинзивер, передразнивая голос Шустрика. - Вот и в подвале мы, как ты и толковал. Да только сдаётся мне, нет до нас Владыке Небесного Озера дела никакого.
   - Не нам судить о его помыслах, - сурово оборвал друга котище.
   Но словно кто успел услышать разговоры эти неприятные.
  
   Дрогнул дом, затрясся, как при землетрясении. А потом вовсе непотребности твориться начались. Стали стены сжиматься скоренько. Все меньше и меньше пространство оставалась. Сжала губы Зоряна, лишь глаза раскрыла широко-широко. Дивилась. Шустрик головой ворочал, когти выпускал, тоже не знал, что и делать. "Вот и пришла ты, смертушка моя", - подумал Зинзивер в секундочку самую последнюю, когда вдавило его в холодную сырую глину. Стены подвала с отвратительным чмоканьем сошлись, конвульсивно сжались и выплюнули посторонний комок из трёх тел кладоискательских в колючие кусты, что у крыльца топорщились.
   Лежал на спине Зинзивер, смотрел в небо лазурное и не верил, что глаза и небо опять видят, и облака, и ветки с колючками, что по рукам да лицу только что немилосердно прошлись.
   А дом снова засыпал.
   Где-то на втором этаже ворчал паучитель, двигал шкафы, порядок прежний наводя. Книги пустопорожние поднимал, засовывал их на полки по памяти. Кряхтел, постанывал. Ждал гостей следующих. Знал, придут они обязательно. Вот только когда, неведомо.
   На первом этаже вереницы злых пузырей, добычу упустивших, утихали, успокаивались, опускались на комод, на стол, на креслица детские. Терялись в тенях да сумраке.
   - Сразу могли дом обойти, сразу могли понять, что клады в нём не прятали, - голос Зоряны заставил Зинзивера сесть, а потом, держась за поваленный ствол, и приподняться на ногах подгибающихся.
   Девушка и кот на дом смотрели. Глянул туда и Зинзивер. Только теперь не на окна и не на крышу. Глянул туда, где начинали подниматься стены из земли тёмной. Дом окружали заросли пустошника. Трава знала, где искать себе обитель. Мягкие метёлки знакомых венчиков игриво ласкал вьющийся у земли бриз. Может, то было единственное место, пригодное в Долине для травы этой. Но что-то заставляло Зинзивера не соглашаться с Зоряной. Что-то приказывало оспаривать бесполезность их исканий.
   - А харатья? - он предъявил тяжёлую, пропитанную водой книгу.
   С тёмных страниц бесстрастно взирали на Зинзивера чёрные закорючки.
   - Да тут кавыки одни, - Шустрик скривился, будто ему показали трухлявую тряпку, слизь или тухлятину. - Где смысла нет, там то же, что и пустошь.
   Зинзивер покачал головой. Не хотелось верить в правоту кота.
   - Эта книга для пустошника, - Зоряна вгляделась в кривульки, усеявшие страницы, нахмурилась, будто вспоминала что-то, давно позабытое, - она словно есть. И её словно нет.
   Вечер синел над Долиной. Красил небо тонами закатными, а леса - сажей чёрной, беспросветной. И над горизонтом, как за и тысячи лет до этого вечера, поднимались два светила ночных - Луна Алая да Травянистая.
  

Глава 9

Загадочная лощина

  
   Ночь холодная выдалась. Пока переночевали - продрогли насквозь. На обратном пути к лагерю, где лопаты да провизия схоронены, молчали. Нечего обсуждать. Впустую сгоняли. Не приготовил им дом сюрпризов. Теперь отдышаться, костерок запались, в котелочке варево организовать. Одним словом - прогреться до самых косточек. Крюк большой не хотели делать. В желудках бурчало уж. Решили путь сократить, нырнуть в тенистую лощину.
   Над головой густая листва. Солнце едва-едва сюда продирается. По тёмным травам его следы разбросаны. Словно монетки. Но нет рук таких, кому подвластно денежки солнца с трав подобрать да в кошель кинуть. Лощина густо заросла чапыжником. Порой встречались дубы. Иногда белела береста с чёрными вкраплениями. Подрагивали осины. Но больше всего здесь было драгов.
   Драг - дерево не из простых. Сказывают, в честь дракона названо. Ствол внизу прямой, что тебе столб фонарный. Выше пузырями бугрится. Какие пузыри прорвутся, оттуда ветвям расти. Но самое удивительное в драгах - соки внутренние. Из берёзы, к примеру, сок сладкий ползёт, питательный. Если же кору драга надрезать, словно кровь сочиться станет. Густая, вязкая. Терпкий запах её тебе душу встревожит. А на вкус она мало кому ведома. Люди знающие говорят - чистая отрава. Кому проверить захочется?
   Лощина не спала. По земле и листве скользили причудливые тени зверей невиданных.
   - Гляньте, - Шустрик задрал голову и беспокойно подёргивал кисточками на концах ушей.
   Из листвы ближайшего драга выпирала странная верёвка с металлическим блеском, уносящаяся к другому драгу. Она была натянута, как тетива.
   - Провод? - хмыкнул Зинзивер, слышавший о больших городах и тамошних диковинах.
   - Что ему тут делать, проводу? - покачал головой Шустрик. - Скорее, сутуга. Или струна. На ней играют пальцы невидимые в три ночи, когда клады песни поют.
   Словно подтверждая слова котяры, удивительная нить едва слышно зазвенела под порывом ветра. Услышав звон, Зоряна нахмурилась.
   По щеке Зинзивера прокатилась тягучая густая капля янтарного цвета.
   Он вздрогнул и остановился. Шустрик чутким носом приник к щеке приятеля.
   - Масло, кажись, которым механику всякую мажут. Но могу ошибиться.
   Блестящее многоногое свалилось ему на голову, примяв тонкие уши. Зинзивер мощным ударом дубины сбросил неизвестную штуковину с головы друга. Улетев в кусты, оно сначала тревожно запищало, потом отчаянно запиликало.
   - Прилипала, - вмиг определил котище. - Тревоги знак. Такие возле кого-то крупного кормятся.
   Раздвигая пушистые лапы деревьев, из чащи выдвинулось нечто могучее, похожее на уродливый оживший камень, обросший мхом тёмным.
   - Лопарь! - воскликнул Зинзивер.
   Встреча с лопарём хорошего не сулит. Завидишь лопаря - поймёшь без промедлений. На трёх мощных невысоких ногах округлое тело покоится, грубой колючей шерстью покрытое. Шерсти цвет оливковый с отливом бурым. Там, где топтала землю одиночная передняя лапа, над мощной грудью вздымалась круглая большущая голова. Два глаза, каждый с тарелку, темнели чёрными дырами. Но ужас перед громадными глазами мерк, когда раскрывалась пасть, разламывая голову чуть ли не надвое. В пасти той не счесть было похожих на валуны зубов, что скрежетали друг о друга, как мельничные жернова. Что угодно в пасть отправит лопарь, что угодно слопает. Поэтому лопарём и прозвали. Пищу не различает. Пасть распахнёт, и ну жрать.
   Этот лопарь явно собирался позавтракать.
   Опёршись на задние лапы, он гулко топал передней. Ноздри, напоминавшие чёрные капли, расширялись кругами тьмы, а потом снова сжимались в щели. Видимо, запах путников злил его, тревожил, раздражал донельзя. И хриплое рычание рвалось из влажной глотки.
   "Такого гиганта, да в яму бы", - мелькнула суматошная мысль у Зинзивера.
   Только ямы поблизости не наблюдалось. Это огорчало безмерно. Но любые огорчения казались пустяками по сравнению с ужасом, который вселяла косматая громада.
   Звонко тренькнуло над головой. Таинственная струна. Сейчас она дёрнулась и начала выползать из листвы. И она не стала единственной. Такие же струны заскользили со всех сторон. Огромная сеть, собравшись внушительным куполом, рухнула на лопаря, сковав его движения.
   Но полностью удержать его сеть не сумела. Мечущиеся лапы, хоть и израненные режущими их струнами, прорвали в нескольких местах западню. Вот уже страшная голова, раздвинув разодранные ячеи, высунулась из сети. Но тут положение исправил Шустрик, ловко подскочив к ужасному зверю. Молнией сверкнул клинок, проехавшись по горлу. Хриплое всхлипывание и клокотание доказало, что остриё глубоко проникло в шею зверя, доставив тому немало проблем, с жизнью несовместимых. Поникла голова лопаря, судорогами пошло тело, успокоилось, обмякло.
   На толстых ветвях драга сидели металлические пауки-прилипалы. Ждали чего-то. Или, что прежний хозяин восстанет, и можно будет поживиться растерзанными телами охотников. Или что станется съесть его самого, а потом отправиться на поиски хозяина нового.
   - А сеть непросто так появилась, - хмуро заметил кот. - Кому-то понадобился лопарь этот. Охотился на него кто-то. Зачем? С какой-такой целью?
   - Пузырь поджелудочный хотели заполучить, - сказала девушка. - Ведомо, что с желудком рядом есть у лопаря пузырь, кислотой весьма едкой наполненный. Что желудок переварить не в состоянии, туда сбрасывается.
   - И находки там могут быть весьма ценные! - обрадовался котяра. - Сказывали мне, что случай был, будто у лопаря в пузыре таком разбойничью казну отыскали. Атаман шайки переварился, карета из дерева дорогого тоже в употребление пошла, одёжка, сапоги, это не уцелело. А вот монеты из металлов благородных кислота не взяла. И каменьям самоцветным вреда не сделалось.
   - Это сколько всего он в Долине, наверняка, сожрать успел, - поразился догадке Зинзивер. - Не легендарное Хранилище, понятное дело, но сейф ходячий. Где у него этот пузырь поджелудочный?
   - Вот здесь, - лёгкими шагами Зоряна подбежала к поверженному зверю. - И если сейчас...
   То ли судорога последняя, то ли движение предсмертное, в которое зверь оставшиеся силы вложил, но дёрнулась лапа толстая и впечаталась в тело гибкое, девичье. Удар отшвырнул девушку туда, где мрачно скалились острые засохшие обломки могучих корней. Они пронзили бы Зоряну насквозь, но...
   Что-то стремительно возникло на пути девушки, летящей к смерти. Ловкое, глазастое, обладающее вертлявыми и сильными руками. Руки подхватили девушку, изящно опустили её на сухую хвою и тут же взметнулись ввысь, успев выхватить блестящую острую шпагу. Руки, конечно же, существовали не сами по себе. Их хозяин - высокий тонкий юнец решительно заслонил Зоряну и ловко отбил лезвием атаку очередного железного паучишки-прилипалы, опрокинув его и заставив выставить мягкое подбрюшье, в которое тотчас вонзилась шпага и располосовала паучье тело, вывалив отвратительно воняющие внутренности. Фонтан желтушно-зеленоватой крови обильно забрызгал листву и бойца, но на прикрытую Зоряну не попало ни капли.
  
   На поляну к зверю поверженному выходила ватага ребят хмурых. Девять тёмных фигур. Да десятый тот, проворный, что девушку спас и отходить от неё не торопился. Взгляды сердитые, недовольные. Видно, что пришельцам здесь не обрадовались. И для гостей нежданных могли наступить неласковые времена. Собравшиеся были схожи друг с другом одеждою. На каждом будто форма военная: у кого сапоги высокие, кто в штаны бокастые одет, что в дальних странах "халифэ" прозываются, на третьем китель, ладно скроенный, широким ремнём перепоясанный. И пряга у ремня затейливая - со шпагами перекрещёнными. Будто отряд бойцов, с линии фронта прорвавшийся. Недавно из сражения, поэтому где-то испачканные, где-то обтрёпанные. Смотрят вояки сурово. Но задевать пришельцев пока не решаются. Обступила ватага спасителя Зоряны. По всему заметно было, что командир он здесь. Его слово главное.
   - Как добытое станем дуванить? - прохрипел тот, что стоял далее всех. Сутулый. Лицо смуглое. Глаза бегучие. Поверх формы ергак, несвзирая на погоду тёплую.
   - Чаво делать тапереча, мистер Фонбастер? - спросил малый, что стебелёк. Но волосы у малого этого уже седина припорошила.
   Как только прозвучало имя необычное, вытянулся предводитель по струночке. Теперь видно стало, что фигурой юнец, а на лице уже складки мрачные от носа к губам протянулись да морщины лоб бороздят.
   - Ну, судари мои, - улыбнулся Фонбастер, локтями пихнув в бок пару унылых спутников, однако обращаясь к пришельцам, пребывавшим в тревожном недоумении. - Сказать по правде, радости-то нам маловато. Если честно, то мы этого зверя выслеживали, ловушки волокли, планы продумывали. А вы упали на готовенькое. Но, - улыбка стала ещё более обворожительной. - За вас Матушка-Удача. Первое правило Кладоискателя - чти законы раздела. Поэтому половину вам, конечно, отвалим. Нам не жаль, если частичка богатств достанется столь очаровательной особе.
   Он повернулся к Зоряне, и девушка увидела, как стремительно увлажнились безмятежные глаза цвета летнего полдня, будто увидел Фонбастер великое и прекрасное чудо, равное которому и не сыскать не то что в Долине, а и на всей земле.
   Остальные девять, судя по хмурому виду, не разделяли щедрых намерений начальника.
   - Кхм, - привлёк к себе внимание Шустрик. - Лично я готов расстаться со своей долей. Не в моих правилах перебегать дорогу честным добытчикам.
   - Если так, - решительно махнул рукой Зинзивер, - то и я свою долю вертаю. Удача, верю, мне ещё улыбнётся. А такие ребята, как вы, богатую добычу заслужили.
   Хмурые ребята ощупывали взорами гигантскую тушу. В воздухе витало нетерпение. Ребятам хотелось побыстрее вспороть шкуру оливковую, вынуть пузырь поджелудочный, проверить, чего им на сегодня Удача припасла.
   - А ты, Зоряна? - спросил Шустрик.
   - Думаю, от нас не убудет, если шестая часть сокровищ останется у Прекрасной Принцессы, - подмигнул Фонбастер.
   - Но я не собиралась их забирать. Ни шестую часть, ни что-то ещё, - замотала головой девушка.
   - Что ж, - предводитель ватаги черкнул по земле изящную роспись кончиком великолепной шпаги. - Мне выпала честь встретиться не только с храбрыми бойцами, но и носителями высшей справедливости.
   - Издеваешься? - насторожился Зинзивер.
   - Ни в малой доле, - Фонбастер мотнул головой, а на губах его зазмеилась странная улыбка. - Мне выгодно повстречать таких, как вы. Поверьте, очень выгодно.
   - Да ладно, - встрял Шустрик. - Просто непривычны мы к словам столь изящным.
   - Уж я такой, - хмыкнул мистер Фонбастер. - В иных королевствах меня так и кличут "Вивёр", что по-нашему означает "Ваше Изящество".
  
   Зинзивер вроде как успокоился, только взгляды ему не нравятся, какие мистер Фонбастер на Зоряну кидает. Понятное дело, Зоряна - девушка видная. На такую каждому любо глядеть. А всё же как хорошо шли дела и без этого отряда. И ведь вроде как проблемы с разделом улажены. Теперь бы ноги в руки, и шагать каждый своею дороженькой. Но чего-то медлит котяра, чего-то замышляет остроухий. Лишь бы не перемудрил.
   - Форма на твоих ребятах знакомая, - покачал головой Шустрик, пристально оглядывая собравшихся.
   - Это где ты её видал? - внезапно обеспокоился Фонбастер.
   - На портретах свежих. Зимой этой рисованных, - пояснил котофей. - Видел я в галерее одной картин серию, где была расписана осада Дикого Поля. Армия чёрных нетопырей атаковала границы Королевства Дождей. Правящий двор успел выставить десять бригад.
   - Смылись бригады те, - сплюнул вдруг парень, стоявший по правую руку Фонбастера, а потом ухмыльнулся нехорошо.
   - Так и случилось, - кивнул котище. - Настолько ужасен был нетопырей вид, что побросала оружие армия. Кроме бригады за номером двадцать пять. Она одна удержала напор вражьей силы.
   - Не будь её, пал бы разграбленный город во тьму да в пламя. Стало бы Королевство Дождей Королевством Крови, - кивнул Фонбастер. - Но и бригаду потрепали изрядно. Половина легла в землю Дикого Поля. Другая во дворец королевский героями возвратилась.
   - Хочешь сказать, изнутри тронный зал легендарного дворца Королевства Дождей видеть доводилось? - уставил котище взор прямо в глаза командира.
   Команда то на Фонбастера смотрит, то на пришельцев зыркает.
   - Что описать тебе? - Фонбарстер не отводил взор. - Прозрачное яйцо на каминной полке, в котором сверкает изумруд в тысячу граней? Мантию владыки, подбитую алым шёлком, где на белом горностаевом меху чёрные точки разбросаны? Роспись потолка, где древние богатыри сбрасывают титанов чешуестых да крылатых в пропасть бездонную?
   - Неужто вижу я пред собой героев двадцать пятой бригады?
   - Не надо называть нас героями двадцать пятой бригады, - вкрадчиво ответил Ваше Изящество. - Королевство Дождей ныне в безопасности. Другие стражи теперь границу его охраняют. Солдат же, в битве уцелевших, наградили отпусками бессрочными.
   Они помолчали.
   - Что ж тебя мой вопрос о форме встревожил? - уточнил Шустрик
   - Я ж подумал, ты на той стороне, из нетопырских лагерей на нас пялился. То форму нашу и запомнил, - пояснил Фонбастер.
   - Нетопыри - те же мыши, - рассердился Шустрик. - Ни один порядочный кот не встанет в ряды мышиной армии или крысиной.
   - Да ты не серчай особо, - в улыбке Фонбастера проявилось явное извинение. - Вы нам прямо на голову свалились. Поди разбери, кого встретили. Порядочного кота от непорядочного с виду не отличить. Зато ведомо мне, что важные котофеи Долину не жалуют. Не ищут денежки, не выкапывают клады. У котов смысл жизни другой, людям его не понять. Однако отщепенцам кошачьего племени кормиться чем-то надо. Вот и идут к Долине. С виду коты ещё или кошечки, а внутри кошачьего уже нет ничего. Вычеркнуты из рядов тех, о ком котам да кошкам разговаривать приятно.
   Кот думал о чём-то напряжённо. Зинзивера вдруг окатило холодной волной, чуял он, что не при делах остаётся. Есть какие-то планы у котофея на встреченных героев. Зачем-то понадобились ему настоящие воины. Спецы, которые такое умеют, чему не обучен ещё Зинзивер. А, может, и никогда не обучится.
   - После Долины снова на службу, на должности важные? - внезапно спросил котяра мудреный.
   - Там поглядим, на какие должности, - не моргнув, ответил Фонбастер. - Возможно, и полный абшид возьмём. Обаче сдаётся мне, усатый, что хочешь и ты нам службу предложить?
   - Может, и хочу, - уклончиво ответил котище.
   - Служба верная предполагает награду хорошую, - с улыбкой продолжил Ваше Изящество.
   - Награда такая, что никто не обидится, - снова пошёл кот обходной дорогой, прощупывая новых знакомцев. Кошачьи реликвии абы с кем добывать не отправишься. Но герои, которых в королевском дворце чествовали, казались коту попутчиками подходящими.
   А у Зинзивера внутри холодок: "Не верит котяра, что я и Зоряна помочь ему сумеем. Скидывает нас. Сбрасывает с телеги, которая к сокровищу, планами задуманному, отправляется".
   Думал ли так Шустрик, прикидывал ли мысли такие, то нам неведомо. А что неведомо, о том и не говорить лучше.
  
   - Есть, судари мои, предложение дельное, - встрял Ваше Изящество. - Давайте-ка ловитву проверим. Если велика, то с сердцем весёлым и договоры легче подписываются.
   Режут палашами военными шкуру зверя убитого. Показалось осердье розовое, склизкое. А руки старательские уже трудолюбиво оттуда шар багровый изымают - пузырь поджелудочный. И видно, набит он больше чем наполовину. Всем взглянуть не терпится, что за время жизни своей угрюмой успел зверь поднабрать ценного. Такого, что и кислота не растворит.
   Подошёл Фонбастер к пузырю, на траву опрокинутому, саблей разрез косой сделал. Схлынула жидкость лимонно-жёлтая - кислота дюже едкая. Посыпались сокровища непереваренные - самородки металла драгоценного.
   Вот белое золото.
   Вот червонное золото.
   Вот алое золото. Это самое ценное, бо редко встретишь. Отдельно и не сыскать, сколь ни пытайся. Лишь когда солнышко по горизонту катится да скалит зубы, ими и кажет, где прячется то золото. Багряных тонов, если рассветное. Багровых теней, если закатное.
   Оценивал котище золото чужое уважительно. Острым когтем трогал. Подушечками пальцев гладил. Улыбался золоту Зинзивер, не огорчался, что отказался от него, чуял, увидит он его много-много. Поэтому не тянуло его к чужим богатствам. Зачем чужое, когда своё скоро в руки прыгнет. Вглядывалась в золото Зоряна. Не в белое, не в червонное. В алое глядела, словно знакомца старого встретила.
   А взгляд её со стороны трогал котище. Не острым коготком. Не ласковыми пальцами. Трогал мыслями мудрыми, никому не известными.
  
   После обеда сытного села вкруг ватага искателей. Развернулась перед Фонбастером карта сокровищ кошачьего рода. Полилась в уши история, кою Зинзивер с Зоряной уже слышали. Тринадцать голов над картой склонились. Разглядывают. Пальцами чертят пути невидимые, что остров средь озера то вдоль, то поперёк пересекут.
   - Лимонное молоко и золотая рыба, - Фонбастер зыркнул на спутников, те лишь хмуро позёвывали и протирали глаза, в которых плескалась вселенская скука. - Не клад, а чистая меледа. Сокровище, гляжу, ритуальное. Перекупщикам такое не надобно. Только кошакам. Хотя за ценные вещички кошаки денег всегда волшебно отваливают. Если только обхитрить не надумают.
   - Зачем же хитрить? - удивился Шустрик.
   - Да тут задачка просто решается, - пояснил Фонбастер. - Приволокёшь им добычу, а они нос воротят, мол, задорого не возьмём. Есть денежка малая, на неё и сменяем. По тебе холодок липкий идёт, трудов-то затрачено немерено, а сколько товарищей верных в землю легло. Но если коты цену не дадут, никто и не купит больше. Тогда не сокровище это, а пустяков пара, - на его губах появилась торопливая улыбка, прерывающая возможные возражения котофея. - Надеюсь, первым делом прошерстили домину?
   - Угу, - кивнул Шустрик. - Вот эту.
   - Уверен, ничего путнего вы там не сыскали, - подмигнул Фонбастер.
   - Точно, - кивнул Зинзивер. - Это на наших рожах написано?
   - На карте, - палец бригадного командира ласково коснулся разрисованного полотна. - Дом сопровождает значок. Правильно? Так знайте, друзья, что это известный с древних времён и дошедший до нас с востока Знак Пустоты. Шифровавший сокровище явно намекнул, что в местах, где стоят эти значки, счастья пытать не стоит. Искать надо в другом доме. Кстати, домина приметная, я на днях не раз мимо него уже хаживал. Но внутрь не совался. Там, на подступах, невесело. Поверьте, легче лопарю ловушку соорудить, чем без потерь жилище это обшарить.
   - Там тоже есть значок, - Шустрик провёл когтем по иероглифу возле картинки второго здания. - А он чего говорит? И, смотри, на карте он встречается неоднократно!
   - Тут главное - комбинация, - с видом знатока прищёлкнул пальцами Фонбастер. - Заметьте, рядом с остальными значками никаких строений не значится. А ведь разгадка проста. Что такое ваше лимонное молоко и золотая рыба?
   - Священные реликвии нашего рода! - встрепенулся Шустрик.
   - Верно, - кивнул вершитель. - Да только в первую очередь это - продукты!
   - И что? - ошарашено мявкнул котяра.
   - А то, что продукты прячут в домах, где созданы условия для их хранения. Смею заверить, что молоко и рыбу следует хранить в погребе. Уверен, что они там и лежат. Да-да, в погребе, за приметным камнем. На карте два дома. Один обозначен знаком пустоты. А значки, подобные тому, что красуется возле другого дома, теряют смысл сами по себе, в отсутствие строения. Я же говорю, тут главное - комбинация!
   - Но позвольте, - несмело вступила Зоряна. - Если они в погребе за приметным камнем, то их давным-давно нашли другие!
   - Верно, принцесса, - казалось сговорчивее Фонбастера в Долине существа не сыскать. - Ну, забрался в подвал какой-нибудь бедолага, ну сдвинул камень... А там вместо каменьев драгоценных - рыба и молоко. Да он сожрёт рыбу при первой возможности, да молочком запьёт для полного счастья. И эти волшебные предметы вновь объявятся за камнем в погребе. Я правильно понимаю, - небеса с тёмными точками зрачков развернулись в сторону кота, - что для извлечения их ритуал требуется особый. Без него твой клад забирать, что снег полоть.
   - Да ты, милейший, знаток, - улыбнулся котище вершителю.
   - Ещё ученик, - отвёрг похвалу Фонбастер. - Ещё только в самом начале пути. Но прогулочка обещает быть интересной. Мне уже хочется увидеть твои сокровища.
   - Так зачем дело стало? - оживился Шустрик.
   - Солнце к закату клонит, - Фонбастер огладил взором небеса. - Поверь, дружище, любой из моей бригады - парень не из бояк. Да только вечером туда идти, что добровольно Голохвостому в пасть кинуться. Я ж говорю, бывал уже близ домины этой, невесело там на подступах. С утра и отправимся. А теперь после обеда сытного положено вздремнуть. Как у нас на передовой говорили: "Война войной, а обед по расписанию". После обеда атаковать несподручно. В бой надо идти голодным и злым.
   - Кстати, на портретах галерейных вы на себя не похожи, - сказал Шустрик, прежде чем спать отправился.
   - Для портретов тех не мы позировали, - ответил ему Ваше Изящество.
  
   Слева храп удалой. Справа посапывание. А Зинзиверу не спится. Что если и вправду котяра с ним распрощаться возжелает. Вроде и не в тягость свобода. Вроде в Долине для каждого сто путей к сотне кладов, только отыщи ты эту дороженьку. А ведь уже мыслями прикипел, что они с Зоряной и Шустрик - одна команда. А если разобраться, зачем Шустрику Зинзивер? Зачем, когда бригада вояк уже землю носом роет, котофею помочь норовит.
   Не спится Зинзиверу, на какой бок ни повернись. Выбрался из-под накидки, выскользнул из пещеры, где убежище бригада воинская себе устроила. Сапоги топ-топ-топ. Ходит Зинзивер неприкаянным по округе. В былые дни, если горечь иль тоска душу ест, раскроет парень страницы книжные и с головой уйдёт в жизнь чужую, придуманную.
   А сейчас?
   И как громом громыхнуло - есть же в заплечном мешке книжица. Хоть и закорючки одни, ну а вдруг разберёт чего? Вдруг сложатся для него письмена колдовские в текст ясный?
   Порыскал близ пещеры, место посветлее выбрал. И удачное оно весьма - кустами плотно огорожено. Говорят, вояки лихие подсмеиваются над читателями. А тут и не увидит никто.
   Из мешка заплечного достал книгу, полистал. Глаза по закорючкам скользят.
   "Вроде и есть письмена, вроде и нет их", - думает парень.
   И заулыбался вдруг. Загадку решил. Ответ на вопрос непонятный отыскал.
   "Потому пустота с книгой и не справилась, что лишь часть написанного здесь. Остальное в ином месте, куда пустоте не дотянуться. А над частью нет ей власти, только целое уничтожить может. Объявись там книга целиком, вмиг бы её страницы пожраны были. А раз частички букв в дальних далях пребывают, то и страницы, ими исписанные, в безопасности, - вспыхнула догадка, словно пламя костровое, только греет костёр тот не тело, а душу; всегда тебя теплом обдаёт, когда радуешься, что поумнее многих оказался. - Мудрёная штука - чародейство. Знал бы, юнцом к колдунам отправился. А сейчас поздно уже. Не пацан уже. В мои годы учеников колдуны не жалуют".
  
   Пока уму своему радовался, не заметил, что не один уже. Зоряна здесь. И Фонбастер чуть в кусты не тычется, за которыми Зинзивер сховался.
   Близко стояли. Ближе всего к Зинзиверу рукав Фонбастера был. Ткань прочная, немаркая. На предплечье шеврон с эмблемой бригадной. От низа острого ствол Древа Мира тянется и там, в полукружье завершения, пышной кроной разрастается. По сторонам от Древа поле тёмно-синее. На поле звёзды золотые вышиты. Тринадцать с одной стороны сияют, тринадцать - с другой.
   А на душе нехорошо. Вроде как шпионом заделался. Если бы хотел Фонбастер Зоряне слова обычные сказать, разве ж уводил бы её от стоянки? В пещере бы при всех и сказал. А тайные речи подслушивать - это сразу в шпионскую гильдию вступаешь. Но что скажет Ваше Изящество девушке?
   Уйти тоже не получится. Вот и сиди, слушай беседы сокровенные. Может, уже через пять минут плакать станешь, что сам слова эти Зоряне сказать не догадался. Или на спокойное время отложил.
   - Я тебя ещё в начале пути приметил, у дерева уховёрток, где ты речь держала, - улыбнулся бригадный командир. - Наделила тебя природа говорливостью в избытке. Слова роняешь, что песни дивные поёшь. Нельзя не заслушаться. А я люблю такое в девицах.
   Напряг слух Зинзивер, ждёт, что Зоряна ответит на слова ласковые. А она молчит, будто воды в рот набрала.
   Выйти бы, встать рядом. Тоже помолчать, но сурово так, значимо. Да только кто Зинзивер девушке этой? Так, попутчик временный. Может, любо ей похвалу слушать. Да и балладу хвалебную воздаёт не босяк обтрёпанный, а вояка, почестями отмеченный. Падки девицы на форму военную.
   Молчит Зоряна.
   Зинзивер в лицо вглядывается, пробует прочесть чувства скрытые.
   Ничего не разглядишь за стеной молчания.
   - В далёком храме видел я триптих примечательный, - тихо, но отчётливо произнёс Ваше Изящество. - Великий фра Ардженто работу ту делал. Слева угрюмый Бог Земли, справа призрачный Бог Небес, а по центру Богиня Света И Тени. У Богини той лицо твоё.
   Молчит Зоряна.
   Тут шевельнулся парень неловко. Хрустнул веткой сухой. Громко, как выстрел пищальный. Зоряна и не пошевелилась. А вояка мигом голову вскинул, воткнул взор пытливый в тени сизые, где Зинзивер укрывался, а потом усмехнулся нехорошо, будто лазутчика разгадал, лихо развернулся да шагами вкрадчивыми к землянке утопал.
   Вот бы и вылезти из кустов. Да не решился. Смотрит, как тихонько Зоряна удаляется. Вот бы и догнать. И сказать чего-нибудь. Пусть даже и ерунду какую. Но только остался Зинзивер в зарослях, горькими думами измученный. Что он может сказать Зоряне? Кто он для неё? Так, попутчик случайный. Напарник, с которым Долину испытывает. Кем стать для неё может, когда, глядите, судари разлюбезные, внимания девичьего добивается вояка наихрабрейший, наградами отмеченный, в королевском дворце песнью славы увенчанный.
   Пусто на душе. Одиноко.
   Вроде ты в месте, самом чудесном, которое только и есть в мире нашем. Долина Кладов вокруг. Сокровища в Долине спят, ждут, когда именно ты их разбудишь да на хребте своём в земли обитаемые вынесешь.
   Кругом чудеса. И рвался ты к чудесам этим всю жизнь свою. Шёл за кладами. Готовился говорить с Удачей самой.
   А в эту минуту не нужны ни клады, ни сокровища.
   Готовится тот, что в друзья ты себе числил, отказаться от персоны твоей, других в напарники выбрать.
   А ты ступай себе своей дороженькой.
   Готовится та, что нравится тебе, сердце другому открыть, взглянуть ласково, по-особенному.
   А ты сиди себе в сторонушке.
   Завтра переменится настроение. Завтра снова почуешь силу зова сокровищ. Но именно сегодня, сейчас вот, в мгновение это, не нужны тебе клады всего мира. Потому что на душе пусто отчего-то. Пусто там теперь, и во тьме одиночества ветер недобрый гуляет, развеивает гарь чёрную от дотлевающих стремлений былых и симпатий.
  

Глава 10

Тайна второго иероглифа

  
   Издалека дом и в самом деле казался башней. Ещё пару-тройку этажей, и иллюзия стала бы полной. Впечатление усиливалось крышей с крутыми скатами, под которую вполне можно запихать избушку не сильно больших размеров.
   Фонбастер возглавлял строй, в середине которого молчаливо вышагивала Зоряна. Шустрик с Зинзивером охраняли тыл, но настроение в арьергарде трудно было назвать приподнятым.
   - Себе, что ли, на рубаху эмблему какую присобачить, - проворчал Зинзивер. - Везёт этим воякам с эмблемами. Эх, и красотища! Древо жизни и звёзды по сторонам.
   - Звёзды? - переспросил Шустрик.
   - Ага, - подтвердил Зинзивер. - Пара созвездий, по тринадцать светил в каждом.
   Дёрнул ушами Шустрик. Смолк Зинзивер, истолковал жест друга, как наказ помолчать. Слушать Фонбастера, что расстановку сил производит.
   - Первый рубеж достаточно прост, - изрёк бригадный командир, оторвав от глаз окуляры потрёпанного полевого бинокля. - Никаких в нём нет непоняточек. Страшил неведомых не наблюдается. Лишь слепошары по двору бродят. То есть до самого здания мы добираемся без особых проблем. Особенно котище повезло.
   - Чего это? - нахмурился Шустрик.
   - Любой из котов бесшумно ступать обучен, - пояснил Ваше Изящество. - Тебе всех легче. Остальные-то кто шаркнет, кто топнет, кто споткнётся. А это - смерть верная.
   - Смерть верная, - чуть шевельнулись губы Зоряны.
   - А то, - холодно подмигнул ей командир бригады. - Они не зря слепошарами зовутся. Глаз тебе не увидать - шерсть всю рожу заполонила. В упор не заметят, хоть в двух шагах от них стой. Нюх тоже слабоват. Зато слух - на все сто! И кожа чувствительная - рукой перед лицом слепошара махни, порыв ветра для него, что тебе - наждачка по пальцу.
   Словно напугавшись, путники зашагали помедленней.
   - Далее молчать треба, - напомнил Фонбастер. - Далёко слепошары звуки ловят. Тут много думать не надо. Скользи меж ними, да к дому пробирайся. Не шуми только, и жив останешься.
   У забора строй смешался в общую кучу. Место, где изгородь повалилась, нашли быстро. Теперь ничто не мешало проникнуть в загадочную высотку. Фонбастер плавно вскинул руку в предупредительном жесте. Бригада замерла, как вкопанная. Зинзивер мигом притормозил. И почувствовал мягкое касание ткнувшейся в него Зоряны. Улыбнулся. Почаще бы неожиданности такие. Шустрик тоже чёрным столбом стоял, лишь кисточки подрагивали. То ли слух котяра напрягал, то ли ветер играл затейливо.
   По двору слонялись фигуры, с человеческими схожи. Только скрывал всё мех бледно-серый. Спину, бока, руки. Даже там, где лицо быть должно, те же серо-белые меховые заросли. И в самом деле, нечем глядеть слепошарам. Только слушать. Земля была ровной, гладко утоптанной. По краям двора, вдоль забора, рос нечуйвитер, с ромашками перемешанный.
   Бесшумно, на цыпочках, ступали кладоискатели. Полдвора уже пройдено. Полпути уже за спинами.
   "Здесь даже мошкара не попискивает, - с удивлением подумал Зинзивер, вслушиваясь в странную тишину, невидимым облаком окутавшую округу. - И птицы...".
   Треск прозвучал, как выстрел из пищали. Зинзивер развернулся в стремительном зигзаге и увидел бледное от испуга лицо Зоряны. Это она наступила на сухую ветку, разорвав мёртвое безмолвие.
   Тела, поросшие шерстью, прекратили беспорядочные движения и дружно развернулись к точке, где замерла девушка. Зинзивер, как в кошмарном сне, впал в оцепенение, наблюдая за стражем двора, стоявшим к нему всех ближе. Из пальцев слепошара медленно выползали прямые и плоские когти матово-жёлтого оттенка. Такими бывают ножи из слоновьей кости, которыми пользуются для разрезки страниц. Правда, сейчас любому они показались бы далеко не маленькими кинжалами.
   Что делать? К Зоряне кинешься, на топот слепошары сбегутся, дорогу перегородят, когтями в клочья раздерут, как кот перину старую.
   Правда, если самому громко затопать... Забудут о девушке слепошары.
   Но сам тогда не спасёшься.
   В мгновение ока бесшумной поступью Шустрик оказался возле девушки. Он подхватил лёгкое тело. Он размахнулся. И лапы, поросшие чёрной шерстью, швырнули девушку ввысь. И наискосок.
   А сам в невероятном прыжке котище вознёсся над стволом сухого дерева и, выпустив когти, вжался в него, удержался, притих.
   Описав дугу, Зоряна летела в неприветливые, потемневшие от времени бревенчатые стены. Но изогнулась, сгруппировалась, перекувырнулась... и ловко приземлилась на площадку балкона второго этажа, огороженную резными бочоночками перил.
   Все, как один, слепошары повернулись на грохот, ознаменовавший приземление девушки. Но скоро вновь утратили интерес к творящемуся на высоте и принялись бесцельно шататься по двору. Время, остававшееся до того, как кто-то из них наткнётся на чужака, затаившегося в охраняемой ими обители, неуклонно таяло.
   Но Зинзивер отчего-то уже не боялся. Он никак не мог забыть этот странный, единый порыв слепошаров. Казалось, чем громче звук, издаваемый близ дома, тем пристальней внимание ему безглазые уделяют.
   Идея терзала мозг. Идея рвалась на свободу. Идея таила спасение.
   И завертелся Зинзивер в бесшумном танце. И поглядывал умоляющим взором на девушку. Изображал он неуклюжего медведя. Показывал слона в посудной лавке. И всё время неотрывно впивался взором в Зоряну, словно призывал и её присоединиться к сумасшедшему танцу в двух шагах от смерти. Станцевать точно так же. Но с небольшим дополнением.
   Зоряна вдруг просветлела, заулыбалась. Поняла, что хочет от неё спутник по кладопоиску. И превратилась в медведицу, давящую ягоды на поляне, в слониху, от поступи которой падают с полок фарфоровые чашки и блюда. Но если Зинзивер вытанцовывал, не издавая и звука, то девушка всю силу вложила в громкость. Ноги топтались, гулко барабаня дерево, руки грохнули по раме. Волосы взметнулись, и украшения из металла, вплетённые туда, ударили по брёвнам древней стены.
   Слепошары на секунду превратились в соляные фигуры, а потом затопали к дому, натыкаясь друг на друга. Сжавшись оборванной гурьбой под навесом резным, они тянули узкие длинные иссохшие руки к балкону, где в яростном танце изгибалась девичья фигура.
   Фонбастер качнул головой и рванулся к тёмному проёму входа без всяких предосторожностей. Теперь пружинящие шаги не таили в себе опасности. Их звук надежно терялся в какофонии звуков, низвергавшейся с балкона. За командиром, умело огибая толпу негодующих слепошаров, тут же последовала вся его бравая девятка.
  
   Ваше Изящество ловко крутанулся и взором пересчитал отряд, когда дверь захлопнулась за последним его бойцом, который не поленился и заложил крючья толстенным засовом. Теперь не слепошар, дракон долбись ужасной мордой о дверное полотно, и он бы не сумел прорваться в жилище древнее.
   - Дельно, - восхищённо присвистнул Фонбастер, - без единой потери. Удача вступила в наши ряды, милорды и дамы прелестные. Если так дело и дальше пойдёт, легко клад добудем и смоемся без встречи со смертью. Ну, - он на миг смешался и кашлянул в кулак. - Наверное.
   Затем Ваше Изящество подскочил к Зинзиверу и дружески шибанул его плечо:
   - Варит котелок твой славно. Не утрибка там, мозги дельные. Гляди, в бригаду зачислю да и фендрика сразу пожалую.
   Кто заулыбался, кто хохотнул, а кто кашлем смешливым отозвался. Они стояли в огромном зале. Массивная лестница начиналась в центре его, деля пространство по бокам на две комнатушки.
   Вздрогнул Зинзивер, словно видел её уже. А ведь и видел! Знакомые ступени - истоптанные, исшорканные, уставшие, ощерившиеся щепой на краях. В смутном сне предсказательном являлись они парню. И силы неведомые поднимали его тогда и влекли на верхние этажи. А чтобы сомнений и вовсе не оставалось, окно по центру. Большое окно. И снова кажется, что весь мир туда упихать можно с обеими Лунами в придачу. В окне цветные стёкла горят, картину складывают. Зверь на картине удивительный: сам олень, а глаза человечьи.
   Фонбастер в танце затейливом кружится, половицы топчет, звонко притоптывает.
   - Подвал нам нужен, - страдает Ваше Изящество. - Всё путёвое в таких домах по подвалам захоронено. А люка как не бывало. И пустоты не простукиваются.
   - Камина нет, - заметил Шустрик. - Такой дом огромный, а без камина.
   - Зорки твои глаза, дружище, - обрадовался Ваше Изящество. - Глянь, выступ мощный от пола до потолка из стены выпирает. То труба дымовая, не иначе. Есть камин в этом доме. Топка в подвале могучая. От неё труба греется, да по всем помещениям тепло несёт.
   - А что нам с того? - удивился котяра.
   - По дымоходу в подвал и спустимся, - пояснил Фонбастер. - Отсюда в подвал хода не видать. А искать его - только на опасности скрытые натыкаться. Мы же выберемся на крышу и проникнем по трубе в топку, а там и весь подвал наш.
   - Зоряна, - напомнил кот, дёргая Зинзивера за рукав.
   Следовало подниматься на второй этаж, выручать девушку с балкона. А выбраться она, видимо, не могла. Иначе уже давно бы по ступеням сбежала, встречая гостей долгожданных.
   Смотрел Фонбастер на Зинзивера, сам не спешил, ждал, когда парень первым пойдёт. А ребята его поперёд командира тоже не рвались. Толпились меж командиром да дверью запертой.
  
   Ступал по лестнице парень осторожно. Первым шёл. И словно был уже здесь когда-то. Пусть и во сне, но видели глаза ступеньки эти. Следовало поднапрячься, залезть в сон поглубже.
   Вспоминал Зинзивер сон дней прошлых минута за минуточкой. Теперь казалось ему, успел он пролететь дальше. Ухватил взором этаж следующий. А в сумраке стылом фигуры бледные покачивались. Так это было иль нет, никто не подскажет. Штурмуй лестницу и смотри сам. Потом ощущение как молнией пришло. Потяжелели монеты в карманах, а потом обожгли больно-больно. Может, не от чихания чужого, а от жжения этого нестерпимого и пробудился парень, чтобы после в другой сон провалиться?
   - Притормози, золотая рота, - вдруг скомандовал сзади Фонбастер. - Обитателям здешним сокровища противопоказаны. Если добыча какая на руках есть, тут, на ступеньках и складывайте. Никто не заберёт, бояться не надо. Тут, кроме нас, никого. Бойтесь, если ненароком чего в карманах оставите. Хоть брошку малую или монету мелкую в складках упустите - с жизнью распрощаетесь.
   Совпадение или нет? Разговор о монетах зашёл, когда вспомнились они во сне вещем.
   - Вас, дамы и милорды, тоже касается, - словно тень, Ваше Изящество мелькнул мимо замершей троицы и возглавил процессию. - Тем, кто с собой богатство таскает, многое подвластно, кроме двух вещей: искупаться в Небесном Озере и мимо скрадов пройти.
   Воины без лишних проблем бухнули тяжеленные кошели на истёртые ступени. Туда же саквы заштопанные поскидывали. Котище тоже достал припрятанное. Много его было. Несколько кисетов, золотом обшитых. Кошель объёмистый с вышивкой золотой, пара кошельков и несколько кошелёчков. А ещё мешочки различных размеров и непонятного предназначения.
   Зинзивер тяжко расставался с находками. Вроде бы и сбрасывать немного, ведь клад, так тяжело очищенный от проклятия, остался в их первом лагере, организованном ещё до встречи с прославленными бойцами, оборонявшими Королевство Дождей. А всё же душа не лежала вот так, запросто, раскладывать по ступенькам содержимое карманов. Хотел было монетку, первой подобранную, при себе оставить. Но не рискнул. Серьёзный тон звучал в голосе Вашего Изящества. Да и сон вспомнился, где монетины обжигали безжалостно.
   Пока Шустрик и Зинзивер выгребали карманы, на просторы второго этажа проскользнули один за другим пять бойцов Фонбастера.
   Второй этаж был схож шириной да длиной с этажом первым, а вот высотой не потрясал. Просмотреть его было затруднительно. Вроде и свет из окон заливался, а мгла властвовала. Может, мрачности добавляла шестёрка массивных квадратных колонн, поддерживающих тяжёлые брусья потолка. А может, впечатление темноты усиливали закутки, куда свет не добирался. Там было неспокойно, словно ворочался чёрный туман.
   Вперил Зинзивер взор пытливый в один из островков мглы. Тут же из беспросветного сумрака выпрыгнуло странное существо, похожее на угольно-чёрного зайца с блестящим никелированным носом и парой белоснежных верхних зубов, выпирающих из алой пасти. Много было тёмных закутков на втором этаже. И из каждого длинноухий житель пожаловал.
   - То оконце видишь, - спросил Фонбастер.
   Словно на другом краю мира светлел яркий квадрат.
   - За ним лестница невеликая к стене приплюснута, по которой в случае пожаров с верхних этажей спускаются, - добавил Ваше Изящество.
   - Какая-такая лестница? - удивился Зинзивер. - Со двора и не видать её.
   - Ты глазами хлопал, а я приметил, - усмехнулся воин. - Пробежимся, и путь на крышу у нас в руках. Только бы скрады не воспротивились. Но они своими записями заняты, ежели кладов поднятых не чуют. А мы по этому делу чистые, как небо в полдень.
   - Зоряна, - напомнил кот, и Зинзивер мигом голову развернул.
   Где-то в недостижимой дали светлело узкое оконце двери балконной. Но ближе куда, чем оконце с лесенкой. Прав котище, первым делом девицу выручать надо. Но между темницей Зоряны и кладоискателями, словно деревья мёртвого леса, темнели скрады. Каждый сотканный тьмой заяц стоял на задних лапах, а передними книжечку придерживал и черкался по страницам её старательно.
   Зинзивер хотел проскользнуть вдоль стены, но клубящийся мрак в закутках обзавёлся щупальцами, будто в каждой выемке притаился восьминог злоглазый. Непонятные зайцы выглядели куда безопаснее. Но очень скоро выяснилось, что их нельзя недооценивать.
   - К балкону, - чуть слышно скомандовал Ваше Изящество.
   Пятёрка авангарда мелкими перебежками следовала к дверце, за которой ждала Зоряна. Немного погодя начала движение и основная группа.
   Как вдруг один из скрадов словно очнулся, ушами повёл, языком цокнул, а потом - раз! - и пером острым, коим книжицу свою заполнял, ткнул первого воина прямо в сердце. Замаранное перо брезгливо отбросил, невесть откуда другим обзавёлся, и снова давай строчить письмена непонятные. Пишет себе, а на тело осевшее даже не глянул.
   А с телом не всё так просто было. Распластался боец, но пока смерть его забирала, метнулся разок-другой, с бока на бок перевернулся. Из-за пазухи мешочек шасть! Ткань кисейная, прозрачная. Сквозь неё самоцветы бока гладкие кажут.
   - Моё ведь! - простонал бородатый воин, коего Фонбастер кликал Зосимой. - Недавно я пропажи хватился. Думал, во дворе обронил. А это он увёл, вражина позорная! У меня увёл, а припрятать не успел.
   - И скинуть забоялся, увидеть могли. За то и поплатился, - прошипел Ваше Изящество. - Подбирать не вздумай. За ним на тот свет мигом отправишься.
   А чтоб соблазна не возникало, саданул по кошелю из ткани прозрачной сапогом увесисто, запнул его в угол дальний, паутиной обмотанный.
  
   Пока разговоры шли, к балкону Зинзивер подобрался.
   Из-за стекла Зоряна смотрит. Словно не живая девица, а портрет в рамке. Портрет царевны, краше которой и не найти. Только портретные красавицы не сойдут с картины, а тут чудо чудное, диво дивное только и ждёт, чтобы с Зинзивером рядом оказаться. А и делов-то картинку оживить, пальцами шевельни да засов сдвинь.
   Как Зоряна в комнату шагнула, словно солнце для Зинзивера из-за туч выбралось.
   - Ну, милорды да леди высокородные, - торжественно возвестил Ваше изящество, - шуруйте к лестнице, что за оконцем тем. Но чего эти черноухие так на нас вылупились?
   И в самом деле, скрады перестали черкать страницы книжонок и разом повернулись к компании кладоискателей. Тёмный заяц, что ближе всех стоял, зыркнул на молчаливую компанию, а потом странно гукнул. Такие же звуки тотчас издали и остальные порождения мрака.
   - Кошелёк, - визгливо проверещал кто-то из войска, Фонбастера, на сумку Зоряны указывая, к поясу притороченному.
   - Позвольте, барышня, позаимстовать, - пальцы Фонбастера ловко, в секунду одну, отстегнули сумочку с ремня и бросили далеко-далеко, на ступени лестницы, что на третий этаж уводила.
   Но скрады не бросились за сумочкой. Не успокоились даже. Медленно придвигались к ватаге взволнованной. Шевелятся уши, как чёрный камыш. Блестят глаза и зубы. А в лапах пёрышки острые, прямо в сердца горячие нацеленные.
   - Вот же ж три дюжины Голохвостых, - ругнулся Фонбастер. - Опять тамашиться надлежит. Неправильным они считают чьё-то здесь нахождение. Как будто ещё кто добычу с собой пронёс, но запрятал так хитро, что даже они определить не могут, в чьих она руках или карманах.
   - Не нравится им кто-то, - прогудел воин, сжимая зазубренный тесак.
   - Нас-то в прошлый раз не тронули, - сдавленно простонал кто-то из войска Фонбастера, торопливо сдвигаясь назад.
   - В прошлый раз? - развернулась остроухая голова кошачья к вздрогнувшему предводителю.
   - Шшшшш, - покачал головой Фонбастер. - Меньше шума, больше дела. Не пробраться нам к лестнице пожарной. Придётся на третий этаж идти. А что там прячется, верьте мне, судари и дамы благородные, никому из нас не ведомо.
   Лестница в два пролёта смотрелась на диво скромно по сравнению со своей сестрой, которая вела с первого этажа на второй. В межэтажье было спокойно и уютно. Зинзиверу показалось, что он тут на всю жизнь готов задержаться. Только кормил бы кто. Так он уже успел утомиться от трудностей дня сегодняшнего.
   - Третий этаж, - шепнул Фонбастер Зинзиверу. - Его бы пройти, и баста! С четвёртого уже скат крыши начинается. А если на крышу выберемся, там силы внутридомовые над нами не властны.
   После он повернулся к своим бойцам.
   - Здесь оставайтесь, - и, пресекая недовольный гул, добавил не грозно, но мягко. - Ждите чуток. Всё будет, как в прошлые разы оговорено!
   И гул утих, как утихает песнь встревоженного леса, когда исчезает ветер.
   Проём без двери. За ним - ещё один. И в тот, другой, уже видна лестница, что выше уводит. Только комнату перейти надо. Ну, комнату перейти - не поле вспахивать.
   Зинзивер ногу через порог, а там - дракон спиной горбатой потолок подпирает. На куче злата разлёгся. Лапами то себя почешет, то золотишко под брюхо подгребёт. Чешуёй одет дракон красной. Словно каждая чешуйка - монетка медная, новенькая, блескучая, по которой только штемпель оттанцевал.
   Зинзивер по доскам давно не чищенным топ-топ-топ.
   Из ноздрей дракона вырвался дым чёрный. Пасть развёрзлась, показав зубы жёлтые и язык розовый, раздвоенный. Не хотело пропускать чудище путников.
   - Обонпол не пройти, - повернулся Фонбастер к Шустрику. - Не будет нам Лимонного Молока. Знать, Удача хвостом к тебе повернулась.
   - Щас, - фыркнул котяра. - Мигом её обратно развернём.
   Шпагу вынул и к дракону шагнул. Чудище не пужается. Кот перед ним, что перед слоном блоха.
   - Погодь, - Зоряна сказала. - Не любо ему, что на сокровища пялимся. Думает, за ними мы пришли. А это дракон, словно Долины дух, словно образ её Хозяина. Такой не ленится и полмира пролететь, только бы вещицу ценную себе заполучить.
   - Ест он их что ли, - проворчал Зинзивер, страдая от безделья, - сокровища эти?
   - Коллекционирует, - кот остановился и не спешил атаковать гиганта в красной чешуе. - Золото и украшения - труд людской. Когда жители мира нашего на сущности делились, после деления на людей и драконов, первым досталось право созидания и право обладания. Драконы, напротив, чужды собирательства, и предметы ручного труда должны их отталкивать. Но...
   - Но? - переспросили в один голос Зинзивер и Фонбастер.
   - Всегда есть какое-то "но", - улыбнулся Шустрик. - Как среди людей личности есть, над которыми культ вещей не властен, так и среди драконов "коллекционеры" появляются. Зажигается в них потребность обладания вещами. Не смогут они найти им применения, но жажда "Хочу!" пересиливает здравый смысл. И ведь не к металлу драконы тянутся, - кошак ткнул лапой в сторону кучи, на которой возлегло чешуйчатое создание. - Гляньте сами. Нет здесь золота самородного. Зато латы торчат, посуда блестящая. А вон и каменюка отполированная.
   Глаза команды скользнули по куче. Всё, как и говорил котище: блюда, кубки, кинжалы в узорчатых ножнах, шлем с пером неизвестной птицы.
   - Драконы-коллекционеры - отражение сущности людской, - закончил Шустрик. - Те, кому надлежало родиться человеком, но Силы Небес дали им путь дракона.
   - Ты бы нам пояснил, как к лестнице пройти, - фыркнул Фонбастер. - А то я прямо не в Долину, а в лекционный зал попал.
   - Сейчас и пройдёте, - с этими словами Зоряна смело зашагала к ящеру.
   Девушка просто села на груду, сложившуюся из монет, украшений, предметов из благородных металлов. Дракон не встретил девушку, как нарушителя. Напротив, даже не взглянул особо. Так себя повёл, будто в кучу его сверзилось новое прибавление. Ещё одна диковинка. Не особо такая ценная, но и не пустячок. Хвост дракона дёрнулся, обвил бёдра девушки и устроился стреловидным окончанием на её коленях. После этого глаза дракона закрылись.
   Тихонько качнула головой Зоряна. Качнула в сторону прохода к лестнице, что на верхние этажи уводила. Мол, теперь путь свободен. Рыбой-карасём скользнул по залу драконьему Фонбастер. Птичкой-невеличкой перемахнул зал Зинзивер. И Шустрик не отстал, пантерою на охоте в доски пола вжался и прокрался мимо ящера чещуестого.
   Под сапогами Фонбастера уж ступени скрипят, а Шустрик с Зинзивером не торопятся. На пороге замерли, на Зоряну глядят. Смело девушка хвост драконий сбросила. Тут тварь чешуйчатая пробудилась, морду скривила, глазами захлопала. Не боится Зоряна. К голове дракона склонилась, меж ноздрей ласково погладила и что-то шепнула в ухо его тёмное. А после поднялась, и лебедью белой важно к порогу прошествовала.
   - Как он тебя отпустил? - поразился котище.
   - Сказала ему, быть может, встретимся ещё. Подождать надобно. Он поймёт, когда на встречу в другой раз приходить.
  
   Выбраться из окна в скошенной стене на скат крыши, покрытой бурой черепицей, было несложно. После сумрака дома ясное небо с огненным шаром на нём казалось волшебной страной, где счастье греет тебя каждый миг. Чуть не соскальзывая с крутой поверхности, искатели добрались до трубы на краю.
   - Путь открыт, судари и сударыни, - палец Фонбастера указал в тёмное жерло. - Боязно?
   - Как без лестницы туда спустимся? - осторожно заметил кот, видя, что даже цепкие когти положение дел не исправят.
   - Да легко! - Фонбастер перелез через кирпичный обод, упёрся спиной в одну стенку трубы, ногами - в противоположную и, как заправский трубочист, перебирая ногами и выгибая спину, начал движение вниз.
   - Перемажемся, - сказала Зоряна.
   - Не извольте беспокоиться, мадемуазель, - заверил её Фонбастер в лучших намереньях. - Дом древний. Камин не топили с времён незапамятных. Дожди и снега давно всю сажу с копотью счистили. Да сами посмотрите.
   Он согнулся, как перочинный нож, явив спину. Военная куртка на спине выглядела потёртой. Однако и сажи, и копоти на ней ни пятнышка.
   Заметив взгляд Зоряны, устремлённый на храбреца, Зинзивер тоже не стал медлить. Дело опасное, но мудреным его не назвать. Только ловкость применяй, да об осторожности помни. Ноги да спина своё дело знают. Упирайся крепче - удержат без проблем.
  
   Котельная предстала нешироким, но длинным помещением в два яруса. Неведомо как, Фонбастер оказался на втором и теперь прохаживался там, лязгая расшатанными перилами. Света почти не было, поэтому разглядеть что-то во тьме возможности не представлялось. Для всех, кроме Шустрика. Его глазам мрак не являлся большой помехой. Немного рассеянного света, нисходившего из неприметных щелей, котофею вполне хватало для должной ориентации.
   Под ногами что-то жалобно хрустело, словно десятки тысяч жуков скинули здесь панцири и уползли налегке.
   Парень, шедший впереди, больно ударился лбом. Протянув руку, он ощупал дрогнувшее препятствие. Им оказалась лучина, вставленная в гнездо факела неведомо кем. А если у Зинзивера лучина, то Шустрик не медлит, огниво достаёт.
   Пятно света озарило неприглядную обстановку первого яруса. Везде торчали части ржавых механизмов. Веткой дерева великанской страны покачивалась рейка, утыканная редкими гвоздями, словно шипами. Вдоль стен громоздились мешки. Один был порванным, и из него кусками высыпался уголь.
   Где-то на втором ярусе, невидимый во тьме, расхаживал Фонбастер.
   В середине дальней стены темнел выступ - приметный камень, остававшийся чёрным на фоне других глыб, казавшихся серыми в дрожащем свете лучины.
   Зинзивер поднёс лучину к камню. Игра света и теней выткала на нём тот самый знак, который сопровождал дом и на карте. Лучина отодвинулась, но иероглиф остался виден, мерцая неверным гнилушечным светом.
   - Похоже, друг, мы нашли то, что надо, - сверху раздался ободрительный голос Фонбастера. - Не факт, что за этим камнем вас поджидает молоко и рыба. Но что-то ведь там кроется?
   Кто-то мягко тронул предплечье. Зинзивер повернулся. Зоряне что-то надобно? Нет, рядом стоял Шустрик.
   - Сколько звёзд на его шевроне вчера насчитал? - внезапно спросил котейко.
   - Двадцать шесть, - оторопело ответил парень.
   И Шустрик тут же погасил лучину.
   - Ты чего? - прошептал Зинзивер. Наступившая тьма словно обязывала разговаривать в полголоса.
   - Двигай сюда три мешка, - приказал кот холодно и непреклонно.
   Когда мешки оказались близ камня, кот, не говоря ни слова, потянул парня и девушку обратно, заставив влезть в камин, откуда они пришли. По пути он подцепил рейку.
   - Какие-то проблемы, милейшие? - тревожно осведомился Фонбастер.
   - Добрались до камня, - мявкнул котяра так громко, что эхо разметало его голос по всему подвалу.
   - Так не медлите, друзья, - ободрил их командир славной бригады. - Я прикрываю вас сверху, если что.
   Не вылезая из камина, кот принялся шурудить длиннющей рейкой. Не так-то просто было править её движения, но, вскоре, её конец коснулся таинственного знака. Камень дрогнул, заскрежетал и начал стремительно уходить внутрь. И тут пол первого яруса исчез.
   - Вопите, что есть силы, - локти кота ткнулись в бока друзей.
   Три мешка гулко шлёпнулись вниз. Три глотки издали испуганный вопль, который эхо постаралось отразить несчётное количество раз. И там, наверху, казалось, что с воплем Зинзивер обрушился в прохладную тьму, врезавшись в сырую глину. Что, мявкнув, рядом отозвался приземлившийся Шустрик. Что, с глухим шлепком упала неподалёку Зоряна, коротко всхлипнув от неожиданности.
  
   На втором ярусе зажёгся факел, озарив тёмный силуэт Фонбастера. Ваше Изящество перегнулся через перила и долго всматривался в три тёмных тела, едва различимых в сумраке под камнем с иероглифом, продолжавшим лучиться мёртвым сиянием. Воздев руки к невидимому потолку, Фонбастер торжественно прочитал:
  
   Отдай, Хранитель, что берёг.
   Исполнив заданный урок,
   Собрал я главами зарок.
   Теперь наполни кошелёк...
  
   Со скрежетом дрогнули стены за перилами, поползли в них центральные доски.
   Сияли сокровища над головами в ловушку угодивших, словно подсмеивались над неудачниками.
   - Милейшие судари, - прокричал Фонбастер. - Знак Пустоты вы изучили сами, ну а теперь можете считать, что я познакомил вас с Иероглифом Смерти.
   - Вввввв, - и Зоряна указала на светлые островки, куда добирался свет факела. Он озарял густо усеявший пол слой раскрошившихся черепов и костей.
   - Тут много зарочных голов требовалась, - усмехнулся Ваше Изящество. - Двух не хватало, днесь одна лишняя. Да, вижу, охранщик не обиделся на дополнительную порцию, выдал мне положенное.
   Он двигался по второму ярусу, сбрасывая в огромный мешок золотые кубки, блюда, короны, жезлы, статуэтки. Кошак аж на цыпочки приподнялся, всё высматривал из камина, нет ли среди сокровищ освобождённых Лимонного Молока да Рыбы из золота.
   - Не зырь, - расстроено зашептал парень. - Этот проходимец знал изначально, что в доме твоего сокровища нет. Лишь клад зарочный. Увидел нас, подумал, вот и нехватка закрыта. Дурни эти своими ногами на жертвенный алтарь взойдут. Подгоняй их только чуток надеждой на сокровище желанное.
   Постепенно мешок наполнился. Фонбастер уже не тащил его, а волочил по полу.
   - Э-ге-гей, братва! - проорал он в рупор, сделанный из кубка с пробитым дном.
   В невыносимой высоте скрипуче распахнулся люк. Из светлого квадрата упала змея верёвки. Ваше Изящество тщательно привязал добычу, уселся на мешок и, прокричав "Вира!", вознёсся к свету. Когда захлопнулся люк, погас свет и в опустевших нишах, скрежет дерева оповестил, что тайники вновь заперты, хотя им и больше нечего хранить.
   С тяжёлым вздохом кот снова запалил лучину.
   Они сидели в молчании. Растрёпанные, перепачканные углём.
   - Не смотри на меня, отвернись, - суматошно замахала руками Зоряна. - Я сейчас некрасивая.
   - Но миленькая, - подмигнул Шустрик.
   - Пятнистость тебе очень идёт, - заверил Зинзивер.
   - А повышенная взлохмаченность добавляет привлекательности, - добавил Шустрик. - С такой гривой я начинаю чуять рядом не девушку, но львицу.
   - Ладно вам, - засмущалась Зоряна.
   Они снова помолчали. Безмолвие затягивалось. Если ничего не предпринимать, то они скоро станут зарочными головами.
   - Если есть дом, - сказал Зинзивер, - в нём должен быть домовой.
   - Детские побасёнки, - фыркнул Шустрик.
   - В дальних краях и Долина эта побасёнками числится, - рассердился Зинзивер, - а мы в ней.
   - Домовой неподалёку, - сказала Зоряна. - Но всё эти битвы и сражения могли его напугать.
   - Как узнать его? - спросил Зинзивер. - Кого он напоминает?
   - Никто не знает истинного обличия ни ведьм, ни домовых, - ответила девушка. - Кем ему удобнее, тем он и прикинется.
   - В моих краях ищи домового за печью, - вспомнил парень. - Но печи тут нет.
   - Зато есть камин, - не то, чтобы Шустрик поверил в домового, но когда положение безвыходно, хватаешься за любую соломинку.
   - Хлеб да соль, - произнёс Зинзивер. - Бабушка моя сказывала, что любого домового можно приманить горбушкой, хорошо просоленной.
   - Хочешь сказать, что есть у тебя такая горбушка? - оживился кот.
   - Привычка, - смущённо сказал парень. - Не считайте меня нехватчиком, но голодные времена заставляют на всякий случай кроме припасов в мешке таскать ещё и горбушку в кармане.
   Руки Зоряны бережно положили засохший густо просоленный хлеб туда, где камин и стена сходились, оставив узкий угол, куда и не всякая мышь поместилась бы. Оставалось ждать. Подвал окутала тишина. Только трещала догорающая лучина.
   Невидимые мелкие зубы быстро-быстро обгрызли горбушку, оставив лишь корочку малую. И сразу вспыхнули факела, заставив тьму скукожиться и отступить. Не сиял больше иероглиф смерти светом мертвенным. Просто камень. Просто выбоина на нём тёмная да фигуристая.
   - Угощение принял, - обрадовалась Зоряна. - Теперь его надо задобрить подарочком. Домовым годны блестяшки всякие.
   - Всё, что блестит? Пуговица подойдёт? - котофей уже не рассуждал, бывают ли домовые.
   Он ловко отогнул полу камзола и оторвал пришитую там запасную пуговицу. А пуговица знатная была - большая, круглая, цвета звёздного серебра и с гербом выдавленным. Такую с монетой перепутать легко, да только стоит это сокровище не одну монетку. Почитай горсть серебрушек уйдёт, чтобы купец заезжий расщедрился, выдал из-под прилавка эту красавицу.
   Зинзивер мудрствовать не стал. Руку сунул в карман за монеткой, а монеток и нет. Перед вторым этажом оставил. Тогда ножик крохотный извлёк и к остаткам горбушки подбросил. А после уж котяра пуговицу рядом положил.
   Девушка же покопалась в сумочке, достала ленту шёлковую цвета алого. Подбросила, и одеяльцем шёлк пуговицу с ножиком укрыл.
   В свете факелов меж костей блеснуло что-то.
   - Глянь-ка, шило! - блеснули глаза Зинзивера от находки неожиданной.
   - Не шило, - строго оборвала его девушка. - Какое же это шило. ОН это и есть. Тот, о ком говорили. Тот, чью помощь ждали.
   Словно услышав девушку, шило заворочалось, а потом снова притихло.
   - Остриё путь к спасению кажет, - предположил Шустрик.
   Никто не спорил. В безвыходном положении любому указателю рад. К стене подошли. Зинзивер устало облокотиться хотел, а стены-то и нет! Тьма узкий проход скрывает. Ступай вперёд, кладоискатель. Да под ноги зорче поглядывай. Проход этот ступенями заполнен.
   По пути тайному, открытому домовым, выбрались аккурат на площадку между вторым и первым этажами. За спиной механизм лязгнул, и нет прохода. Стена, как и прежде стоит. Зинзивер её и толкал, и пихал, но камень уже не двигался. Кота же стена не интересовала. Он скорее по ступеням вверх заскакал. К месту, где все сокровища свои оставил. Да только ждало его там жуткое расстройство.
   - Вот уродище, - рассержено мявкнул кот. - Богатую добычу унёс, нашими головами заплатив, а и сокровища малые, по пути нами найденные, забрать не погнушался.
   Смотрели на котофея чёрные зайцы, ни звука не издавали, в книжицах таинственных черкались.
   - Однако осторожнее, - встревожился Шустрик, когда горе от потери богатства поутихло немного. - Из дома мы пока не выбрались. Значит, опасность может поджидать нас в любой комнате и за любым поворотом.
   Двор заполняли слепошары. На середине пути валялся истерзанный Зосима. Чуть поодаль юнец худосочный, кому по волосам седина прошла. Как ни был осторожен Фонбастер, а без потерь его отряд не выбрался.
   Упавшие тела словно волновали слепошаров. Поросшие бледно-серой шерстью существа передвигались по двору ускоренно, затейливыми зигзагами. Некоторые описывали восьмёрки, виляя вокруг поверженных.
   Зоряна взглянула на Зинзивера. У того уже рождалась мысль дельная, да котофей опередил.
   - Сейчас они ко мне сбегутся, а вы сигайте до лесу, - по-деловому наметил действия Шустрик. - Обо мне не беспокойтесь. Догоню.
   Он положил передние лапы на стекло. Оно звякнуло, когда его коснулись когти.
   Слепошары вздрогнули. Котяра улыбнулся, будто нашёл в Долине клад самый наиглавнейший.
   А потом подушечки пальцев вжались в стекло и вместе с кончиками когтей поехали по прозрачной преграде с мерзким скрипом, рвущим уши у всех, собравшихся во дворе.
   Толпились слепошары у окна, лезли по головам, царапал стекло кошак умный. Визг и скрипение скрывали от ушей слепошарьих шаги Зоряны и Зинзивера, что к лесу мчались.
   А когда увидел Шустрик, что товарищи в безопасности, шасть на порог. После размялся секундочку и на знакомое дерево. С него на другое перепрыгнул, потом на третье. А там соскочил с грохотом на забор поваленный и ринулся друзей догонять.
  

Глава 11

Скользящие

  
   Душу грело одно. Лопаты на месте. Повезло, что в пустой дом без них отправились. Иначе в Долине и рыскать нечего. Без лопаты ни одно сокровища не извлечь. Конечно, совком попробовать можно, да только копать им клад самый простейший до морковкина заговения.
   А в остальном здесь властвовало уныние.
   - Плохо, - сказал Шустрик, похлопывая по опустевшим карманам.
   - Чего ж хорошего, - кивнул Зинзивер. - Едва-едва смерти избежали.
   - Плохо то, что сам загадку со звёздами не разгадал. Эмблема - это символ. Там любая частичка смыслом наполнена. Где-то и номер бригадный завсегда шифруется. Тогда удивился бы, зачем двадцать шесть звёзд выткали, а не четверть сотни? Куда деть лишнюю? Спросил бы себя, может, и догадался бы, что приятели наши новые - не герои, а дезертиры. На воинской службе им больше искать нечего, вот и решили счастье в Долине пытать.
   - Эх, - скривился Зинзивер. - Часто со мной такое. Вижу многое, а правильно истолковать не способен.
   - Но всё равно хвалы достоин, - оборвал страдания Зинзивера мудрый кот. - Ведь догадался счесть звёзды. А я вот даже на эмблему и не глянул.
   - Ты бы и не увидел, - сказал Зинзивер. - Когда разговор длинный шёл, он без куртки сидел. А на китель не шьют эмблемы в той армии.
   - Да меня не только одёжка насторожить долженствовала, - добавил Шустрик. - Когда я их на дело звал, Фонбастер этот наградой особо и не интересовался. Даже тебя взять. Не сказать, что деньги тебе глаза застят, а ведь всё равно спросил, не удержался, мол, скажи конкретно, что за награду мою прикупить можно. А те и не спрашивали почти. Теперь понятно, не нужна была им награда моя, свои планы имели, головами нашими охранщику проклятому заплатить готовились.
   Зинзивер помолчал, внутренне содрогаясь, как близко прошла от него смерть. От всех прошла близко из кладоискательской троицы. Спасение казалось ему настоящим чудом. Значит, решили Силы Скрытые оставить его в мире этом. Значит, ещё не всё сделал он для себя и для друзей, что мог.
   - И ведь опытный пройдоха, - продолжал сокрушаться котофей. - Знал, коты враньё легко чуют. Не соврал ни разу.
   - Как же не соврал? - удивился парень. - И что командовал бригадой славной, и что во дворце его награждали.
   - Не говорил он того! - оспорил кот. - Не утверждал, что бывал во дворце. Спросил просто, описание чего я хочу услышать. А про бригаду за номером двадцать пять прямо ответил, что его и товарищей называть бойцами бригады той не следует. И про лиц несоответствие чистую правду завернул. Мол, не с них рисовали. Быстро он скумекал, где зарочные головы задарма набрать можно. Видать, от распахнутых Врат сразу шёл к домине, где Иероглиф Смерти клад охранял. Видать, ещё до встречи с нами скормить успел бедолаг каких-то иероглифу этому. Ни слова лжи, а правду мы сами додумали. Уж очень хотелось мне, чтобы героями они оказались, чтобы добыть помогли сокровище.
   - Ловко ты кренделя адвокатские вырисовывать обучен, - Зинзивера злило, что столько внимания уделялось никчёмному предателю. - Давай, решать лучше, к какому из двух незнакомых иероглифов двинемся.
   - К ближнему, - изрёк котяра. - Отвратно, что карта наша теперь людишкам недостойным известна. Поторапливаться надо. Я бы на месте переветников этих быстрее нас к местам, что третьей парой обозначены, прошвырнулся.
   Не тратя лишних слов, они позавтракали и быстрым шагом вышли к району, где река изгибалась затейливой округлой "W".
   На карте кошачьей левое полушарие буквы точкой синей и Знаком Смерти отметили. Правое точкой тоже украсили. Над этой точкой знак незнакомый тонкими чёрточками вырисован. Какое значение тому иероглифу сегодня изведаем.
  
   Место оказалось на удивление светлым и привольным. Река в изгибах сужалась. На другой берег можно было перейти вброд. Неустанное течение толкало вперёд всё новые и новые волны. Под водяной рябью пестрели разноцветные камешки, меж которых вились длинные ленты водорослей: зелёные, ярко-синие, бурые, лиловые. Словно девушки неведомых земель праздновали здесь День Великого Солнца и в танцах побросали разноцветные ленты в волны реки, как дар Светилу, а те не захотели уплывать. Здесь же рос шильник. Зоркий взгляд Шустрика углядел меж камней затейливый витой браслет, где змейка с хрустальными глазами наворачивала кольца из серебра, и через минуту изящная вещица уже спряталась в кармане кошачьего камзола. Зинзивер тут же заскочил в ледяные волны и, фыркая от холода, прошёлся вдоль берега, но кроме мелкой потёртой золотой монетки в наилке ничего не выискал.
   Радовало то, что территория выглядела абсолютно нетронутой, в отличие от предгорий, где значился крест. Но где именно рыть?
   Точка с иероглифом на карте занимала немного места. Здесь же, учитывая масштаб, она накрыла бы далеко не маленькую местность, захватив большую часть прибрежной поляны, тёмную рощицу скученных осин, ряд ив, полощущих косы в воде, и часть неглубокого оврага.
  
   Рощица вдруг показалась Зинзиверу знакомой. Словно он уже был здесь. Не то, что ходил, а видел. Но видел как-то странно. Может, в том ускользающем сне. Ведь во сне появился дом, лестница которого впечаталась в память до мельчащих подробностей.
   - Дом, где зарочный клад ховался, - Зинзиверу захотелось рассказать друзьям, посоветоваться с ними. - Лестницу его, что на второй этаж вела, я во сне видел, - и он тут же уточнил, к Зоряне повернувшись. - В ту ночь, когда ты мне велела сон за хвост ухватить. Лестницу. Этаж второй и скрадов немного. Их я лишь чуток углядел. Потом чихнул из вас кто-то, а я в другой сон провалился.
   - Упредить тебя Долина хотела насчёт дома, - серьёзно сказала девушка.
   - Так оно, - кивнул Зинзивер. - Видать, хотела сказать, не ступай на этаж второй с сокровищами. Погубят они. А я не дотумкал. Если б не Изящества Нашего упреждение, сложили бы головы.
   - Может, ведала Долина и о встрече с Фонбастером, - согласилась Зоряна. - Поэтому о чём-то, более важном, решила напомнить. Что видел во сне, какой после случился?
   Нырнул Зинзивер в глубины памяти, как в воды тёмные. Тащит из них картинки. Но не всплывает ничего, с поляной этой схожее. О чём тогда говорить следует? О сокровищах, что глаза зацепили? О сиянии над лесом ночным?
   - Эгей, - голос заставил вздрогнуть и замереть, - друзья мои.
   Уж слишком он был знаком. И дюже нежеланен.
   Колыхнулись листья, затрещали поломанные ветки, холодные капли невысохшей росы шрапнелью ринулись в траву. Шурша, как сто тысяч шершней, вывалился из густых зарослей на поляну муравчатую мистер Фонбастер.
   По его красивому лицу шла красная линия. Кто-то неласково царапнул чем-то острым ухоженную кожу.
   В мгновение ока Шустрик выхватил клинок. Остриё невидимой линией продолжалось до белой рубахи Фонбастера, упиралось в место, под которым часто-часто стучало дезертирское сердце.
   - Раз уж речь зашла обо мне, - обворожительно улыбнулся Ваше Изящество. - То лучше будет, если моя персона присоединится к беседе.
  
   - Тебя чего сюда принесло? - неласково вопросил котище. - Зачем явился? В чужой армии ты бьёшься. За чужое дело сражаешься.
   - В одном старинном свитке читано мною: не сражайся за Добро, и за Зло не сражайся, сражайся за тех, с кем твоё сердце, кого любишь единственной любовью, - последние слова Фонбастер проговорил, развернувшись к Зоряне и ощупывая её пытливым взглядом.
   Но не Зоряна ответила ему, а Шустрик:
   - Если тот, кого ты любишь, сволочью оказался, любовь - ещё не повод, чтобы в его рядах биться.
   - Не раскидывайся ярлыками нелестными, - нахмурился Фонбастер. - Думай, если бы хотел, в кустах отсиделся. Потом собрал бы по вашим косточкам всё, что перепродать можно. Впрочем, и собирать нечего. Лопаты лишь дельные, а так, - и Ваше Изящество лениво отмахнулся рукой.
   Зинзивера трясла дрожь лёгкая. По всем правилам кладоискательским стоило судить злодея лютого, да казнить сурово, чтобы другим неповадно было головы чужие в зарок клада заклятого складывать.
   - Ведёшь себя, - сердито заметила Зоряна, - будто не ты наши жизни сгубить собирался, а мы чем-то перед тобой виноваты.
   - Кончай хайлать, - рявкнул Ваше Изящество. - Вашими головами за клад уплачено. А вы помирать отказались. Не вовремя я охранщику призыв кинул, не вовремя испросил позволения сокровища забрать. Ежели кто до зарока клад захапает, богатство вскоре в черепки глиняные превратится. Так и случилось. Хотели озолотиться, а вместо этого бобра убили. И вот скажите мне, судари и дамы прелестные, если у отряда, которым вам командовать, вся добыча богатая в глину превратится, кого винить станут? Не того ли, кто вёл их к добыче, обманкой обернувшейся?
   - И ты решил перехватить кошачье сокровище? - нахмурился Зинзивер.
   - А почему нет? По твоим рассказам ждут его коты очень сильно. Большую деньгу заплатить готовы, ежели кто им молоко и рыбу в сохранности доставит. А выкуп, глядишь, с лихвой покроет должок мой перед ребятами. Только кто ж знал, что и вы сюда столь скоренько припрётесь?
   Котище то на Фонбастера посмотрит, то шею вытянет и шарит по кустам взглядом.
   - Чего выглядываешь, хвостатый? - поинтересовался Ваше Изящество, тоже оглядев алас пристально да пытливо.
   - Ребят твоих тёплых высматриваю, - ответил Шустрик.
   - Гляделки протрёшь, - зло рассмеялся дезертир. - Нет их. Один я здесь. Остальная братва к кресту ломанулась, что на карте твоей намалёван.
   - Это зачем? - кот не мог скрыть удивления.
   - Да любой счёл, что я иероглифы так толковал, чтоб вашу троицу в дом заманить, зарочными головами сделать. Вот и подумали ребята, что я нарочно думы ваши запутал. А клад там, где и положено ему по карте находиться - под крестом.
   - Ты же мог их разубедить! - воскликнула Зоряна.
   - Оно мне надо? - фыркнул Ваше Изящество. - Меня солдаты мои бывшие сразу к смертушке приговорили, как только золото черепками глиняными обернулось. Приговорить-то приговорили, да сбёг я. Кто от нетопырей удрать сумел, тому полудюжине уродов следы запутать проще простого.
   - Вот и ступай далее, мил человек, - ответствовал Шустрик. - А не захочешь, мы тебя ускорим.
   - Прочь гоните? - усмехнулся Ваше Изящество. - А я ведь вам ещё пригодиться могу.
   - Рисуется важно, разводит выкомуры, будто знает что-то дельное, от нас скрытое, - усмехнулся Шустрик в сторону Зинзивера. - Иначе не могу объяснить наглость столь дикую.
   - Не проведёшь тебя, котяра, - подмигнул Фонбастер и, хоть глазищи кота злобно блеснули за столь нелицеприятное обращение, ничуть не испугался. - Не даст здесь никто раскопки вести. Дорога Скользящих тут пролегает, - увидев, что вся троица лишь смотрит на него с немым вопросом, Ваше Изящество презрительно добавил. - Вижу, о них вы и ведать не ведали.
   - Ты амикошонство своё завязывай, целее будешь, - посоветовал кот. - Поведай-ка нам. В подробностях расскажи. Может, зачтётся оно тебе.
   - Это особая порода разумных созданий, - холодно начал командир двадцать шестой бригады. - То ли выведена она кем-то из древних мудрецов. То ли пришли они с земель настолько чужих и дальних, что обратно им хода нет.
   - И чего они потеряли в Долине? - не утерпел Зинзивер.
   - Погоди, торопыга, доберёмся и до Долины, - неодобрительно покачал головой Ваше Изящество. - В летописи веков средних сказано, как Владыка Жёлтой Страны тёмным чародейством призвал их племя в своё войско. Они заметно расширили с юга его империю.
   - Почему их Скользящими кличут? - поинтересовался Шустрик.
   - Увидишь их, Остроухий, без лишних слов поймёшь! - сердито сказал Фонбастер. - Ты досказать дай! Хотела Жёлтая Страна потом продвинуться на северо-восток, да забоялася. С той стороны орды ходили мохнатых диких воинов. Хоть и не ведали они особого толка в сражениях, но столь много их было, что смяли бы Жёлтую армию. Вот Владыко и призадумался. А чудо-воины по-прежнему на довольствии. В мирный период кормить-поить прожорливых чужаков особых причин нет. Вогнал их владыка в сон, да и запечатал в подземном погребе. Никто из советников дворцовых и подумать не мог, что в скором времени пройдёт по Жёлтой Стране Хранитель Кладов да заберёт вместе с сокровищами, по округе прикопанными, и воинов уснувших.
   - Но они же - существа живые! - не поверил Зинзивер.
   - Что с того? - Ваше Изящество улыбался белозубо, открыто, уверенно. - Формально они - клад.
   - Верно, - промурлыкал Шустрик. - Канонический подземный клад. Сокровище, припрятанное до лучших времён.
   - Вот и я том же, - взвихрив смоляную шевелюру, кивнул командир гореславной бригады. - Тут им, кстати, выгода одна обретаться. Пока они в статусе сокровища пребывают, на них старательские законы не действуют. Не страшна им холодная пора. Не гоняет их Хозяин Долины кнутом, не переводит из живых в мёртвые.
   - Так тёплынью ж Врата отворяются, - пожал плечами Зинзивер. - Иди к ним да беги из Долины хоть на край света. Заодно зимой тут славно пошариться можно. Понятное дело, Долину снегом завалит. Зато по пещерам потайным целую экспедицию снарядить можно. А летом, с богатой добычей...
   - Клад они, - невесело усмехнулась Зоряна. - Слыхал когда-нибудь, чтобы клад клады добывал?
  
   Пока разговоры шли, гость на поляну явился. Вылетел из рощицы кабан. Секач матёрый. Из клыка, на солнце блеснувшего, не стопку, кубок сделать можно. Жёсткая шерсть в засохшей глине измазана, щетинится, будто дикобразовы иглы.
   - Его нам и не хватало, - хищно осклабился Фонбастер.
   - Для чего? - удивился Шустрик.
   - Для представления, - ответил Ваше Изящество. - Да зверька не спугни. Поубавь голосище мявливое.
   - Апарансы соблюдай, - дёрнулся котофей, но после смолчал, решив разбирательства оставить на потом. Четыре пар глаз зорко следили за кабаном. А тот чувствовал себя более чем уверенно. Сомнений не оставалось - вот царь истинный земель здешних. Конечно, явись сюда рыжий полосатик или воющий гривастик, местный владыка был бы низвержен с трона. Но в отсутствие знаменитых хищников на главенство кабана никто не покушался. Правда, очень быстро выяснилось, что это лишь казалось.
  
   Странное зрелище вскоре глазам представилось. Сгустился воздух, будто комком. Вроде такой же прозрачный, а темнее. После вытянулось мглистое веретено и с всхлипом округлой щелью раздвинулось. В щели плясало пламя белое. А справа, слева уже другие дыры раззявились. Чпокнуло звонко, и развернулась щель хоботом длинным. Убегал хобот полупрозрачный коридором магическим из кустов дальних за горб холма с палыми травами. А по коридору с ужасающим свистом летели фигуры, в плащи цвета молочного укутанные. Ворочались головы длинные, узкие, тряпками замотанные. Перекрикивались уханьем да воплями, от которых в ушах нехорошо давило да болью адской свербело. Меж тряпок, скрывавших лицо, виднелась щель, залитая мраком. Из тьмы, как три огненных звезды, сияли три глаза, наполненные багровым переливчатым пламенем. Как по неслышимой команде выскочили из-под плащей клинки длинные. И каждый из летящих, скользя мимо кабана, наносил сильный и точный удар. После третьего секач, хрипя, завалился, обильно обрызгав траву алой кровью. Падение не изменило планы незнакомцев. Чуть снизившись, бойцы белой армии продолжали разделывать тушу, пока бурая гора не развалилась ошмётками. А после воздух снова сгустился, и призрачный отряд исчез в Запределье.
   Кладоискатели смотрели на груду кровавого мяса. Теперь летопись Жёлтой Страны получила неоспоримое подтверждение. Мало какая армия смогла бы сдержать столь сильный напор, столь стремительную атаку, столь безжалостную сечу.
   - Оттуда пришли, - Шустрик когтем почесал пушистую щёку, - где Иероглиф Смерти пропечатан. Там ихнее стойбище.
   - Говорю ж, - хмуро добавил Фонбастер, - особо не покопаешь. Стойбище, может, и на том полуострове, а зона влияния далёко для Скользящих простирается. Как движение чужое почуют, мигом в том месте объявятся, да на фарш разделают в две секунды. Сам не ведаю, что супротив этой армии предпринять надлежит.
   - Если спинами друг к другу прислониться, - задумался Шустрик. - Крестом встать. Закроем мы все стороны света. Тогда и сразиться можно, хоть со Скользящими, хоть с драконом, хоть с самим Голохвостым.
   - Силой не взять Скользящих, - тяжко вздохнула Зоряна, но потом хитро подмигнула Зинзиверу. - Но на их волшбу местную магию натравить можно.
   Шустрик как не услышал, томясь в печали, что сокровище столь его роду желанное, близко где-то да недоступно. Фонбастер скептически усмехался, но взора не отводил от девушки.
   - Говори, Зоряна, - быстро сказал Зинзивер, не желая, чтобы встретились взгляды дезертира и девицы. - Что надобно, мигом сделаю.
  
   - Видишь цветы, что бутоном с шапочкой схожи, а в них искра, будто звезда с небес от солнца прячется, ночь ожидает?
   Вдвоём, они стояли на самом краю поляны. По густым травам ветер гнал волны. На зелени шли сражения царства света и королевства тьмы. Сизые силуэты деревьев отпечатались по земле, но сквозь листву их легко пробивалось неукротимое солнце. В его лучах цветы, на которые указывала девушка, не казались удивительными. Но лишь набегала на них тень, в бутоне загорался огонёк. И исчезал, как только цветок снова оказывался на островке солнечного света.
   - Слеза Феи зовётся растение, - сказала Зоряна. - По легендам не плачут феи. Но если сильное горе их прослезиться заставило, катятся у них из глаз капли огненные.
   - Чем поможет нам цветок этот? - нетерпеливо оборвал Зинзивер.
   Он словно чувствовал себя ответственным за печаль Шустрика. А ещё донельзя хотелось сорвать улыбку всезнайки с физиономии Фонбастера.
   - Сам он особой силы не имеет, - улыбнулась Зоряна. - Но пока горят огоньки, феи танцуют.
   - Феи? - удивился парень. - Разве это не сказки?
   Крохотные создания в виде симпатичных девушек в длинных платьях были героями легенд в местах, по которым хаживал Зинзивер. Вечерами, у костра, белобородые сказители часто заводили разговоры о феях, что на прозрачных крыльях летают над долинами, где растут цветы, имеющие силу магическую. Если сумеешь разгадать язык феечек, если заговорить с ними способен, уведут они тебя на танцы, на бал полуночный, в королевство таинственное. Но не влюбляйся в них и ни за какие сокровища целовать себя не дозволяй. Получишь поцелуй феи - навек покой потеряешь. До самой смерти не будет тебе люб мир людской.
   - Здесь, в Долине, многое найдёшь, о чём раньше только в сказках и слышал, - только и ответила девушка.
   - Пока фей не видать, - хмыкнул парень.
   - Ищи тень густую, куда солнце не светит, - посоветовала Зоряна. - Там огоньки не гаснут.
  
   Везде солнца власть, а в овраге нет его царства. Одну боковину светило ухватит, вторая в тени прячется. Исхитрится, перебежит по небу, чтобы кинуть лучи на неохваченный склон, а его собрат в сумрак уйдёт. Лишь время малое, когда ровно над дном оврага солнце зависнет, подвластны ему оба склона. Да только времечко это на сегодня уж минуло. Зоряна ровным шагом к оврагу двигается. Уже видит, густо там Феины Слёзки проросли. За ней Зинзивер поспешает, хоть и не чует, в чём роль его, каким волшебством феи явятся.
   Пока шёл, монету увидал. Подхватил, конечно. По Долине идёшь, привычка уже добычу мелкую поднимать и, не сбавляя хода, оттирать пальцами. Неведомо, что Долина тебе подбросила. Быть может, медяшку пустую, временем изъеденную. Быть может, сквозь черноту металл драгоценный проглянет. А то вдруг кругляшёк этот медалью редкой окажется, неведомым воином в битве забытых времён заслуженной.
   В сизой тени гирлянда огней. Пламенеют жемчужины света в бутонах цветов колдовских. Присела девушка, пальцами у бутона щёлкнула. Вздрогнул цветок, выскочил огонёк из бутона. И к небу, будто шарик воздушный.
   - Не стой даром, - сердится девушка. - Поднимай огоньки! Пусть летят высоко! Пусть феи тайной рощи их увидят. Если им огоньки на глаза попадутся, не удержатся, сюда явятся. Танцевать станут. Хороводы волшебные крутить.
   - Не видать феечек, - пожал плечами Зинзивер. - Зато Шустрик с Фонбастером сюда выдвигаются.
   - Это ладно, - внезапно обрадовалась девушка. - Больше огоньков поднимем, быстрее феи сюда явятся.
   Все щёлкать принялись. Самые звонкие щелчки у Шустрика, и не понять, как щёлкать так наловчился. Ваше Изящество не отстаёт, только его щелчки гулкие, низкие. А у Зоряны с Зинзивером схожие - сбивчивые да торопливые. Взвиваются огоньки, улетают в небеса искрами. И миг тот не углядеть, когда из чащи тёмной феи вылетели.
   Дивится Зинзивер. Всё, как сказители и говорили. Крылья прозрачные, словно стрекозы отдали во временное пользование. Платьица длинные, как из цветочных лепестков пошитые. Ветер волосёнки развевает чуть не метёлками. Большинство фей светленькие, с волосами цвета соломы. Но и темноволосых немало. А среди них, как частички пламени, как искорки колдовские, рыжие феечки мельтешат.
   Одна из фей на цветок приземлилась, возле которого парень коленом на землю опёрся. Из-под подола платья тонюсенькие ножки торчат. Только нет на них ни ступней, ни пальчиков. Ноги ногами, а заканчиваются остриём. И этой точкой махонькой фея от цветка отталкивается - танцует. А как много фей собралось, колесом закружились, с цветка на цветок перескакивая.
   В душе чувство странное, неизведанное, непонятное. Словно рябь по воде. И такая же рябь перед взором. Мутится всё причудливо. И весь мир побоку где-то. Есть лишь ты, и колесо фей крутящееся, в воздух вздымающееся, на травы опадающее. Блестят платья фей, сверкают огни в бутонах. Близко-близко.
   И вдруг далёко!
   И от этого далёко страх в душе, мороз по коже. Укатится колесо, а ты здесь останешься.
   И от этого далёко тяга жгучая, не упустить, подбежать, снова сделать так, чтобы близко, чтобы рядом, чтобы навсегда.
   - Кто за хороводом уйдёт, назад не воротится, - отчеканила девушка.
   С этими словами с плеча мешок сбросила. Выхватила что-то лёгкое, невесомое. Развернулось оно платком кисейным. То ли цвета сирени распустившейся, то ли чернил выцветших.
   - Глаза обвяжи, - приказывает Зоряна. - Сквозь ткань эту волшебство фей не проходит.
   А сама уже Шустрику такой же платок отдаёт. И Фонбастер руку тянет.
   Хотел было Зинзивер его прочь отогнать: не из нашей команды ты, не полагается тебе чудесного. Не успел только. Нырнула рука девушки в мешок распахнутый. Вытянула полоску кисеи. Тёмная, как варенье сливовое. Но прозрачная. Хоть и в лиловых цветах, а мир виден.
   Крутится хоровод. Прячутся в тени искатели, смотрят на дивный танец.
   - А толку от танцев этих? - чуть слышно спросил Зинзивер. - Где Скользящие, а где хоровод феечкин?
   - Облако, - шепнула Зоряна.
   И верно, набежало на солнце облако. Накрыла тень всю поляну. Вспыхнули огоньки в бутонах везде и всюду. Дрогнул феечкин хоровод, сдвинулся, завертелся не у оврага, а на просторах. Вьются феечки. Сверкают огоньки. Крутится хоровода волшебного колесо.
   Задрожал воздух. Учуяли феечек охранщики невидимые. Выдавила пустота коридор бледный, отряд Скользящих, пощады не знающий.
   - Движение чувствуют, а феечек разглядеть не могут, - вместе со словами коснулось уха Зоряны дыхание тёплое. - Мелки феи для глаз огненных. Не видят, но службу строго несут.
   Озарились кроны леса близкого. Убегает облако. Куда солнца лучи падают, гаснут Слёзы Фей, прячут волшебство своё огненное. Но под тенью огоньки продолжают сверкать. А пока горят огоньки, танцуют феи. Скользит по небу облако, бежит по травам тень, а вслед за ней, за огоньками волшебными, и феечкин хоровод кружится. За ним Скользящие неотступно следуют. Цель захвачена, истреблению подлежит. Жаль невидима, но Скользящим торопиться некуда, готовы хоть на край света за целью идти, пока клинками мёртвое из живого не нашинкуют.
   Это они так думают.
   Те, кто глядит за скольжением их, знают, не их воля, но магия фей движение пробуждает.
   Попал в феечкин хоровод если, бежать тебе за колесом этим до самого края света. А, может, и за край.
  
   Шорох позади.
   Обернулся Зинзивер, а там Фонбастер подкрадывается. Улыбается хищно. Со шпагой возиться не стал. Кинжал в руке. Отблески блуждающих огоньков по трёхгранному лезвию скользят.
   Рука к поясу, а не успеть уже. Поздно. Клинок с тремя гранями на исходе пути.
   Как молния сверкнула шпага Шустрика. В секунду сорвала с глаз повязку кисейную.
   Как лиловая полоса очи покинула, споткнулся Ваше Изящество, будто колода под ноги угодила. Сбился клинок трёхгранный с пути кровавого, на траву упал.
   - Ах, ты, акциденция ушастая, - в сторону кота Фонбастер ругнулся. Рука махнула отчаянно, норовя кисею ухватить. Да ветер нежданно помог: подкинул кусок ткани невесомый, унёс за верхушки деревьев тёмных, а, может, даже за облако, что прочь ускользало, уводя за собой тень, феечек и Скользящих.
   Затуманились глаза союзника неверного. Заплясали ноги. Задёргались руки, пальцы сжимая и разжимая, а после причудливо скрещивая.
   Катилось колесо феечек по травам сочным, прельщая глаза незащищённые. За ними реял строй Скользящих, не смевших пляске противиться, увлекаемых танцем феечек в чащу мглистую, страшную. В неизвестность холодную, по дороге, на которой обратного хода нет. И за строем парящих фигур, спотыкаясь, вихляясь, пританцовывая, уходил командир бригады, что славу воина дезертирством позорным замарала.
  
   Троица медленно шла по курсу, где так недавно ещё тоннель призрачный колыхался. А сейчас тишина, не пучится воздух, не свистят клинки. Увела магия фей сторожей поляны.
   - Гляди-ка, кошель, - кот подцепил находку носком сапога и подбросил.
   Лапа ловко перехватила кошель в полёте. Цепкий коготь шнурок ослабил. Высыпались на пень широченный сокровища. Прежде всего взор каменья драгоценные ухватил. Цвета разные: есть и сапфиры синие, и изумруды зелёные, и рубины красные, и аметисты лиловые. И даже парочка камней прозрачных цвета алого, каких имя Зинзивер и не слыхивал. Камешки в карманы попрятали: тяжесть приятная. Драгоценный камень и за пазухой любо таскать.
   После уж другие богатства углядели. Да все знакомые. Те, что пришлось на втором этаже дома выложить, который иероглиф смерти в себе таил. Вот и монетки Зинзивера - его добыча первая.
   - Это знак хороший, - улыбнулась Зоряна. - Если потерю Долина возвращает, значит, любо ей наше присутствие. Значит, важные тайны готовится открыть.
   - Копать-то где? - проворчал кот, рассовывая по карманам кисеты, кошелёчки и мешочечки.
   На траве остались украшения золотые, женские. Только цепочки рваными были, а крючки серег гнутые, будто не сняли их, а сдёрнули жестоко. Не приносят счастья такие сокровища.
   - А тут и копай, - рассмеялась девица. - Закон Долины такой: деньги к деньгам. Верь, не даст Долина указания более явного.
   Первым делом подцепил лопатой котофей бранзулетки, что от Фонбастера остались, да закинул их в тень кустов. Ни Зоряна, ни Зинзивер не смотрели, куда улетело чужое имущество.
   После вонзил штык лопаты в землю, да надавил подошвой сапога. Проверим Долины подсказочку. Дело резво шло. Комья земли летели прочь. Росла глубина ямы.
   Новое облако над поляной распростёрлось. Снова ветер травы гнёт. Снова в цветах колдовских огоньки сияют, что феям милы. Но теперь не их свету царствовать. Новое светило тут объявилось. В лунке вырытой, словно звезда павшая, словно светляк из Страны Великанов, сияла бутыль. Наполняла её жидкость, будто выжатая из полуденных лучей солнечных. Только не тёплого полудня, а того, в которого уже холода полновластно забрались.
   - Лимонное молоко, - ахнул Шустрик.
   Зинзивер только улыбался. Беспечно. Безумно. Не знал он истинной цены молока лимонного, да радостно на душе было, что друг отыскал заветное своё сокровище, забрался так далеко, куда ещё ни один кот не хаживал.
   И Зорянино лицо улыбка красила. Только что в той улыбке крылось, никто сказать не мог.
   А котище серьёзным стал, собрался. Вокруг лунки землю совком бороздит, квадратом канавку неглубокую роет. После вытянул из мешка шнурок, из трёх полос свитый. Одна полоса - серебром глаза слепит. Другая - душу золотом обжигает. Третье же вервие цвета удивительного. Нет названия ему, нет определения. Видится, что красный ему родственный, но столь отдалённо, что нелепо его к красному приписывать.
   Выстлал кот канаву цветным шнурком. Ходит по периметру. Не глядит на друзей. И под ноги не глядит. Куда-то вглубь себя смотрит, а что видит - неведомо. И спрашивать нельзя. Без слов понятно, важным делом котище занят. А тот, шагов не останавливая, голову к небу задрал и выдавил из себя мяучащие звуки - хриплые, пронзительные, наглые, требующие.
   Мяв кошачий в пение превращается. В голосистое, в пронизывающее. Уши твои дребезжат, мяуканье в них застряло, ворочается, побренькивает. И слышно как с тихим звоном осыпаются стены невидимые. Те, что хранили сокровище рода кошачьего, только копии и выпуская. А как последняя преграда исчезла, протянулась лапа кошачья, когтями по стеклу цвиркнула, подцепила вещь волшебную с зельем, славу кошкам да котам дарующую.
   И улыбнулся Шустрик. Широко. Как никогда в жизни не улыбался. И, быть может, как не улыбался ещё ни один кот в мире.
  
   У вечернего костра разговоры тихие. В сумраке лопаты спят. Заслужили отдых. На рогулинах крепких вертел притулился. На нём мясо шкворчит - кабан, которого Скользящие мимоходом нафаршировали. Много мяса. Надолго хватит. На поход дальний. Кажется, всю Долину обойти можно с такими запасами - не проголодаешься. Да и, выйдя за Врата, останется, чем поужинать.
   Возле огня искатели. Развалились привольно. Беды не ждут. Сегодня у горестей и несчастья выходной. Сегодня Удача праздник празднует, гулянку щедрую гуляет. От пламени тепло струится, и кажется, нет в мире огромном места лучше и краше, чем то, где костёр, за которым троица собралась, пылает.
   И ничего делать не надо. Смотри на переливы огня, да неспешно словами перекидывайся.
   - Знак Пустоты мы изведали по полной программе, - тихо сказала Зоряна.
   - Знака Смерти едва избежали, - продолжил Зинзивер, повернувшись к Шустрику являвшему высшую степень довольства. - Как же звать третий иероглиф, последний с твоей карты?
   - Каким именем его бы древние мудрецы не нарекли, богами данное там нас поджидает, - важно сказал Шустрик. - Лично я отныне и во веки веков стану звать его Знаком Богатства.
  

Глава 12

Знак Богатства

  
   В ночи тёмные, особенные, когда ни Алая Луна ни Травянистая на небеса не лезут, появляется порой средь звёзд третья Луна - Синяя, колдовская. В ту ночь даже время по-особому течёт. Найдёшь его ручеек, а оно из будущего к тебе возвращается, несёт вести о том, что с тобой случится.
   Всего четыре ночи в жизни твоей Синяя Луна видится. Всего четыре раза свою Судьбу изведать можешь, ещё не прожив её.
   Да только будет ли радость, если узнаешь всё, как есть, а изменить не сможешь?
   Но всегда веришь - впереди оно, лучшее. Только увидеть бы его, увериться в счастье грядущих дней.
   Поэтому во мраке безлунных ночей взгляд по небу ненароком скользит: а ну как Синяя Луна покажется. Тогда беги в лучах её, ищи тех, кто плывёт к тебе по обратному течению времени. А найдёшь, не молчи, а спрашивай.
  
   Не спится Зинзиверу. Синий свет душу холодит, разум тревожит.
   По тропочке кусты обошёл, а там хижина. Возле хижины старушонка сидит, скрючилась.
   - Дай монетку, - смеётся. - Дай ту, что первая досталась. Не поскупишься, важную вещь скажу. Всё, как будет, поведаю.
   А голос звонкий, молодой, будто за морщинами девчонка прячется.
   Пальцы уже в кармане шарят, ищут монетину. Ту, где птица крыльями всплеснула, а над ней три звезды. Кинул монетку в ладошку лодочкой. Исчез кругляшёк в тени, скрылся навсегда. Нет его. А старухины пальцы крючковатые уже вывернулись, уже шуршат картонками. На картонках картинки диковинные нарисованы. Художников тех давно Голохвостый по Ущелью Теней гоняет, а картинки до сих пор по миру ходят. Судьбу вещают, о далёких временах рассказывают.
   Только правду ли говорят?
   Но не думается об этом в миг гадания.
   Светит Синяя Луна в глаза старушечьи. Сияют они лазурью молодой, наливаются бирюзой, сапфирами становятся.
   - Знай, паренёк, не доберётся команда твоя до осени. Кто-то сгинет навеки, кто-то предателем окажется. Говорю тебе это, чтобы клюв по ветру держал. Нет ничего простого в Долине, нет в этих местах ясного да постоянного. Всё течёт, всё меняется. То, что ложью считал, побасёнкой детской, правдой для тебя окажется. Да только не всем от правды той добро будет.
   И сразу грустно на душе. Может, сон это? Может, проснёшься, и грусть развеется под лучами солнышка утреннего. Забудутся слова старухины, когда откроются глаза, а рядом, как и прежде, друзья верные, надёжные, внимательные.
   - Тринадцатое слово у большого котла глаза тебе распахнёт, - усмехнулась старушонка с очами молодыми да голосом звонким. - Да только не услышишь ты его. А если услышишь, поймёшь неверно.
   Веки хлопают. Где старушонка? Где Синяя Луна в небесах? Нет их. А были ли?
   Да полно мутными думами душу смущать.
   Пальцы выгребли мелочь из кармана, по ладони монеты рассыпаны. Всё на месте. Только та, с птицей, первой подобранная, затерялась.
   Ну так ведь никто думать не мешает, что выпала она днём прошедшим. Благо случаев из кармана вывалиться было у неё сорок сороков.
  
   Котелок на костре бока весело коптит. В котелке бурлит, пузырями стреляется. И запах бульона мясного. Кажется, вся Долина им наслаждается. На завтрак лёгкое потребно, но питательное. С набитыми желудками много не походишь, но и сил на путь дальний немало запасти надо.
   Три тарелки из металла серого, царапанного. В каждой по ложке. Тяжёлая, из дерева выточена - эту Зинзивер с собой носит. Небольшая, из металла лёгкого - это хозяйство Зоряны. И третья - длинная, с ручкой толстой, затейливой, чтобы нечеловеческим пальцам удобно было. На ручке герб выдавлен. Его голова остроухая венчает. Знаменитые господа когда-то этой ложкой ели, а сейчас Шустрик ей наворачивает так проворно, что не угонишься.
   А мысли не о еде - о дороге дальней.
   - Теперь всё просто. Теперь один знак остался. Теперь дорогу не перепутаем. Путями ложными не двинемся.
   И глаза на всей карте лишь один фрагмент пытают. Рядом с большим островом - малый. Да полно, островок ли это вообще? Там от берега всего ничего не осталось - кромка узкая. Снаружи озеро его омывает, да и внутри водица плещется. Поэтому назовём клочок суши не островком, а атоллом. Больше всего чудо это на букву "D" похоже. С двумя наплывами, словно заплатками мелкими на синем атласе воды. На каждом плато по точке. Знак Пустоты и Знак Богатства. Теперь нет в них тайны. Теперь сразу ясно, куда идти надлежит.
   Атолл близ острова, его быстро достичь можно.
  
   Лодка тихо приткнулась к берегу. Небольшая полоска суши состояла из породы красного цвета, на которую клочками нанесло островки земли. Там, где это произошло, уже вовсю пробивались травы. Шустрик деловито царапнул красноту.
   - Кораллы, - утвердил он. - Классический атолл. Только форма диковинная.
   - Кораллы? - удивился Зинзивер. - Это же в морях да океанах только! Откуда им взяться в озере?
   - Давным-давно вместо озера здесь могло плескаться море, - вместо Шустрика ответила Зоряна.
   - Море, - кивнул котофей. - И гора огнедышащая. К её бокам липли кораллы, кольцо образовывали. А потом разрушилась гора. Камни её вода смыла. А кораллы остались, как плита её надгробная.
   Две точки на карте. Но та, что на плато большом, неинтересна уже. Знак Пустоты над ней. Хоть всё плато до основания срой, не найдёшь сокровища желанного. Знак Богатства над точкой, что на малом участке, на карте нарисованном. Да только нет его, под воду ушло сокровище желанное.
   Они смотрели на огромную чашу воды.
   - Выше, чем уровень озера, - заметил Зинзивер.
   - Значит, берега герметичные, - пояснил Котофей. - Иначе принцип сообщающихся сосудов заставил бы выровняться. Но если дыр нет, а дождей до Первой Песни Кладов лилось, как из ведра, и удивляться нечего, что тут запас такой скопился.
   - Рыть-то как будем, - покачал головой парень. - Подводных лопат Владыко Небесного Озера нам не припас.
   - Может, и не придётся рыть, - возразил Шустрик. - Рыба волшебная. Вполне может себе плавать. Чем она хуже остальных рыб?
   Зинзивер не ответил. С тоской глядел он на воду. Поди поймай тут нужную рыбину? Как ещё отыскать её?
  
   В глубине тень тёмная, огромная. Словно туча грозовая с неба соскользнула, да в лагуне искупаться решила. Не спит, двигается. Вот увеличилась, ещё больше потемнела. А вот голову отвратную из воды высунула. На голове той рога да шипов немерено. Глаза круглые, жёлтые. Словно купола опрокинутых храмов.
   - Вот не было печали, - нахмурился Шустрик, - да послал Голохвостый чудище морское.
   - Как попало сюда? - удивился Зинзивер.
   - Что такому стоит коралловый риф перелезть? - хмыкнул котище. - А тут он словно в лодке у Владыки Небесного Озера. Вода солнышком прогревается. От теплыни рыба плодится щедро, так что с голоду великан этот не помрёт. Напротив, что ни пищи приём - одни деликатесы.
   - Как бы он рыбу твою не сожрал, - обеспокоился парень.
   - Нет Золотой Рыбе вреда от поедания, - напомнил Шустрик. - Хоть сто раз её проглоти, глянь, а она на прежнем месте чешуёй поблёскивает.
   Положение дел снова не радовало. Громадина водоплавающая - это, конечно, не Скользящие, а всё равно в её присутствии поиски вести невозможно. Сунешься в воду, она пасть откроет, глотнёт, и вот ты желудок её изнутри изучаешь.
  
   - Эх, сеть бы, - Зинзивер с расстройства пробовал лопатой коралл, полотно тупил почём зря. - Забросили бы чуток, вытянули. Может, среди прочих и твоя рыба обнаружится.
   - Есть у меня, - муркнул Шустрик. - Тонка только. Не знаю, сгодится ли.
   А мешок его уже на кораллах. И лапа в мешке уже. Тянет шар бурый. Шлёпнулся шар оземь. Лепёшкой беззвучно расплылся. Только не из теста лепёшка эта. Сплетена она из волос дев морских. Крепче, говорят, не делают сети. Да только даже такой сетью не ловят в местах, где чудовища морские обретаются. Такое хвостом вильнёт, любую сеть распластает на две половинки.
   - Откуда сеть такая? - дивится парень. - Зачем она тебе?
   - И это спрашивает тот, чьи предки пословицу придумали, - хитро улыбается котище. - Если хочешь накормить кота, дай ему не рыбу, а удочку.
   - Тут не на кота, - уважительно оценила размеры сети Зоряна. - Тут всё семейство кошачьих одним уловом накормить можно. Даже полосатику рыжему, да гривастику саванному хватит, ежели они решат рыбой не брезговать.
   - Закинем что ли, - предложил Зинзивер, которого безделье всегда томило, да скуку смертную нагоняло, и взялся за край сети. Пальцы коснулись чего-то лёгкого, мягкого, шелковистого.
   - Пока не кидай, - говорит котище. - Жди, пока я на ту сторону отойду.
   И двинулся себе, а сеть тянется да растягивается. Громада тёмная близ изыскателей плавает, чует, что владениями её интересуются. Зинзивер в напряжении весь: уже мысли переменились, уже тревожится, что нельзя кидать сеть, порвёт её чудище. Что Шустрик себе удумал? Не понять. А кот не отвечает, идёт себе прочь, в такт шагов хвостом помахивая.
   Только далеко уйти не успел. Потемнело вдруг. По щеке Зинзивера капли хлестнули. Переменилась погода. Налетела гроза сильнейшая. В две минуты насквозь вымокла троица.
   Зато чудовище подводное притихло, на дно опустилось, к стенке коралловой прильнув. Но тут беда иная пожаловала.
   Откуда ни возьмись, шар огненный объявился. Не было его, и вдруг над самым центром атолла засверкал, заискрился, словно солнце ведьмино - голодное и злое.
   - Шшшш, - увидал его Шустрик и Зинзиверу мяучит предупредительно. - Двигаться даже не думай. То молонья шаровая. Опасное чудо природы.
   Замер Зинзивер, на шар поглядывает. Что за чудо, наслышан уже. Может убить тебя в одну секунду, а может лишь одежду пожечь. Или вовсе причуду отколет: пройдёт сквозь мешок старательский, и все сокровища найденные в один ком бесформенный переплавит - не разобрать, где серебро, где золото, где прочие металлы редкие, что больших денег стоили, пока молния с ними познакомиться близко не удумала.
   Обернуться хочется, как Зоряна там, за спиной? Да боязно. Но не утерпел всё же, повернулся. На месте Зоряна - лицо встревоженное, губы белые плотно сжаты. Волосы сырые по плечам расплескались. А двинулся зря - сеть шевельнулась, и на это движение шар злой мигом среагировал. Разогнался, подлетел близёхонько. Чуть ли не по волосам Зинзиверовым прокатился. А волосы чуют силу неведомую, потрескивают, дыбом встают. Всё вокруг озарено светом неживым, тусклым, мертвенным. Солнце злое уже возле Шустрика круги выписывает. У кота шерсть взъерошилась, словно иголки ежиные. Усы вытянулись. Кисточки ушей растопырились. Хоть смейся, хоть хохочи, такой нелепый Шустрик пред шаровой молнией, да только страх душу ест, не даёт смеяться. Хоть и выглядит потешно котище, а весёлого в том нет ничего.
   Ладно, хоть монстр водяной пока беспокойства не проявляет.
   Троица кладоискателей застыла, опасаясь привлечь внимание смерти. Без разницы, откуда её глаза таращатся. Из воды ли, с небес ли. Сеть не распущена, натянута, словно струна. Ливень хлещет, будто туча второе озеро в себе принесла.
   И реет над головами в грозовой тьме маленькое злое солнце.
   - Сейчас, - прошипел кот, осторожно шарясь в кармане свободной лапой. - Сейчас всё будет, как надо!
   Зоряна с Зинзивером лишь взирали на него непонимающе.
   А кот достал монету размера среднего. Не из золота монетина, не серебряная даже. В стране, где клад с ней зарыли, не шли на чеканку металлы благородные. Поверхность у монеты мутная, гурт ржа поела. Зинзивер о такую бы и руки марать не стал, а котяре вон понадобилась зачем-то. Шустрик повертел кругляшёк, ржой подпорченный, изловчился и запустил его в бортик коралловой чаши. Не рядом. В тот участок, который аккурат меж ним и Зинзивером посерёдке.
   Словно собачка на поводке, шаровая молния рванулась вслед улетающему диску из металла.
   Сначала бортика коснулась монета. Цокнула звонко о коралловую твердь, а после шлёпнулась в воду, уходя на глубину.
   И через мгновенье кораллов огненный шар коснулся. С оглушительным взрывом содрогнулся мир, сбив всю троицу с ног. Атолл треснул. Из его стены вывалился внушительный кусок. Преграда, удерживавшая внутренние воды, исчезла. Шумный поток ринулся на свободу, увлекая за собой ошеломлённое чудище.
   - Сеть! - рявкнул Шустрик.
   Зинзивер вздрогнул от крика, приподнялся на одно колено, судорожно разжав пальцы и распуская шелковистую нить в полотно с мелкими ячеями. И вовремя. Ускользающая вода уносила с собой и обитателей водоёма. Но на пути встала ячеистая стена, быстро выгнувшаяся под напором живой, трепещущей массы.
  
   Грозный водопад быстро иссяк. Теперь всего несколько струек неохотно стекали в озеро. Точно так же стремительно изменилось положение на небесах. Грозовые тучи, словно летучие крепости, уже реяли над дальним берегом. А по волнам плескалась дорожка жидкого огня - отблески вновь объявившегося солнца.
   И если лагуна, несколько обмелев от выравнивания с уровнем основного водоёма, теперь игриво расплескала по себе солнечную дорожку, то от озерца, которое подводное плато покрывало, почти ничего не осталось. Холм сырой земли, а между ним и коралловым окружением плеяда луж больших и малых. В лужах рыба хвостами бьёт. Хоть руками сбирай - столько нагребёшь, что селу большому на всю зиму хватит. Только не до рыбы сейчас. Шлёпают сапоги к точке, что на карте обозначена, да ранее от глаз пряталась. С каждым шагом всё ближе место заветное. С каждым шагом сильнее в груди волнение. Отыщем ли? Быть может, сами себя перехитрили, атолл проломив. Быть может, уплыла рыба волшебная путями скрытыми, неприметными, сеть искательскую обойдя?
   Но если рыба - клад? Значит, заклятие велит ей места оговоренного не покидать. Вот только имеют ли древнее заклятие силу прежнюю?
   Больше всех, понятное дело, котофей торопится. Полдела сделано уже, осталось довершить. Не поймаешь золотую рыбу, и молоко лимонное стыдно предъявить будет. Не бывает половинчатых побед. Не принесёт счастье роду кошачьему половина сокровища.
   Спешил, спешил котище, да остановился вдруг.
   Зинзивер от неожиданности чуть в друга не врезался. Даже учуял кончиками пальцев шёлковую гладь ткани камзольной. Тоже замер, из-за плеча Шустрика вперёд заглянул.
   В заводи небольшой ворочает боками рыба диковинная.
   Сама круглая, да плоская, будто и не рыба, а тоже монета из клада какого заковыристого. По бокам волна чешуи золотой. Жабры чуть колышутся. Глазёнки чёрные, словно точки чернил, золотой каймой обведённые. На острие мордахи третья точка чернеет - живая, не с золотой каймой, а с алою. То исчезнет, то снова появится. Рот это рыбий, словно глотает рыба воду тоннами, да всё напиться не может. Но самое в рыбе прелестное - хвост её золотой. Длинный, широкий, извилистый. Словно и не хвост это, а у Зоряны платок алый выпал да к рыбе приклеился. Струится течение подводное, а по нему ткань тонкая плещется. Прозрачная. Кисейная. Ало-золотистая.
  
   Вытащил котофей цепочку, из трёх рядов свитую. Первый ряд - серебро снежное. Второй ряд - золото поблёскивает: дорогое, червонное. А третья - металл неизвестный. Цвет неведомый, невиданный. Слова не подберёшь, чтобы его правильно обозначить. И видишь, где-то далеко он фиолетовому родственник. Но такой, что седьмая вода на киселе.
   Опустилась цепочка на дно, квадратом строгим легла. Пофырчал, пофырчал котище недовольно, но, штаны богатые старательно подвернув, залез всё же в водицу. По периметру ходит. Головой кивает, будто кто незримый с ним речь неслышимую ведёт, а Шустрик всё соглашается и соглашается.
   Зинзивер думал, сейчас опять мяуканье уши терзать начнёт, но нет, иные звуки ушей коснулись. Будто волны морские шумно, но мягко о берег песчаный бьются. Часто-часто-часто. Да то не волны, то мурлыканье сквозь пушистые бока сочится, слух ласкает. И неведомо, чем приятен ушам этот звук рокочущий, но любо его слушать, словно весть о мире, словно счастья обещанье, словно луч надежды среди грозовых туч жизни.
   Зинзивер песни кошачьей внимает, а Зоряна яблочко беспечно грызёт. Откуда достала, где сорвала, её и спрашивайте.
   И снова хруст звонкий, снова дребезжание. То заклятие рушится, сокровище на свободу выпускает. Тут же нагнулся Шустрик, рыбину удивительную ловко подцепил, подбросил да на рукав камзола положил.
   Три пары глаз рассматривают вторую часть клада кошачьего, а рыба диковинная на ловцов ноль внимания, веки медленно опустила, прикрыв кругляшки глаз.
   - Уснула, - улыбается котяра.
   - Помрёт ведь без воды-то, - беспокоится друг его кудлатый.
   - Такие рыбы смерти не ведают. Либо спят, либо бодрствуют. А как иначе, когда ты, словно птица Феникс из пепла, из небытия появляешься, когда тебя съели только что.
   Кот от второй половины Сокровища взор оторвать не может. А Зинзивер заскучал уже. И чтобы в тоскливом ожидании не тонуть, приноровился рыбу из сети Шустрика выбирать. Мелюзгу всякую за бортик атолла швыряет: живи, костлявая! А годную рыбу в сторону кладёт. Дорога обратно неблизкая. Неплохо будет выпотрошить рыбёх дюжину да закоптить. Споро работа делается, вот уже и сеть пуста. Под лучами солнца сохнет стремительно, скукоживается, в размере уменьшается. И странно видеть это. Только что чуть ли не половина обитателей в ней помещалась, а сейчас диво как махонька, на ладонь положить можно. Повернулся парень у Шустрику - сеть отдать. Не видит его котофей, мурчит над добычей. Не стал Зинзивер счастье кошачье словами ненужными вспугивать. Сунул мягкую сеть пока в свой мешок. Время придёт - отдаст.
  
   Остров сейчас вдали темнеет. Не верится даже. Ещё час хаживали по нему. Ещё пару дней назад землёй незнакомой казался он. А теперь и дома проверены, и тайные знаки расшифрованы, и сокровище для кота главное найдено и вынесено.
   И почему-то печально.
   Быть может, печально потому, что прямо сейчас решать надо, что дальше делать.
   - Вы оставайтесь, - предложил Шустрик, усердно работая вёслами; энергия бурлила в нём, звала к действиям, вёсла ему не отдашь, он Землю перевернёт. - Я же покину Долину. Как можно скорее требуется сокровища роду нашему передать. Ведаю тайной силой, что кошаки учуяли, как поднялось из земли Лимонное Молоко, а воду Рыба Золотая покинула.
   Вроде дело говорил котофей. Никто не мешал остаться. Припасов в мешке достаточно. А если в еде недобор случится, богата дичью Долина. Силки поставь, и не умрёшь с голода.
   В Долину бывало искатели сразу до осени заходили. А как выбирались, спросите? Как Долину покинуть, особенно если ты порог её переступил в ночь Алой Луны, когда Врата последний раз в год открываются?
  
   Были в Долине ходы секретные, что в одну сторону ведут. Такие ходы, что готовы тебя из Долины выпустить, но обратно уже не впустят. Думаешь, под землёй их сыскать, а они в брёвнах ограды спрятаны.
   Когда строил Голохвостый забор для Хранителя, употел сильно, так старался к сроку успеть. Не знал, не ведал, что не получится у него. И мощь магическая не помогла. Во времена строительства так усердно Голохвостый работал, что капли пота срывались с него да в стороны летели. Что стало с каплями, которые земля впитала, то нам неведомо. Знают искатели лишь о тех, которым на брёвна заборные довелось упасть. Наделил пот Голохвостого дерево свойством волшебным. Если со стороны мира внешнего подойдёшь, бревно самое обычное встретишь. Совсем не то, если придёшь к забору долинными тропами. Если отыщешь среди прочих бревно особенное, дверцей оно обернётся. Только ты за округлый бок пали заборной держался, и вдруг под пальцами плоскость полотна дверного. А глаза уже причудливый изгиб ручки видят, а пальцы уже к ней тянутся. Но не откроется дверца волшебная. Лишь коснёшься ты холодного железа, сразу вне Долины окажешься. Перед тобой или лес, или поле, или луг, за которым речка синеет. Мир внешний.
   А за спиной бревно. Как тысячи таких же. Самое обычное. И не стучи по нему, не проси, не требуй. В эту сторону никакая сила не заставит дверцу открыться.
   Да и была ли та дверца? В тот миг этого не знаешь даже ты сам.
   Как волшебные проходы нашли? Жизнь заставила.
   В Долине кто-то сгинет бесследно, кто-то счастье поймает, а кто-то останется горемыкой-неудачником. Вдруг лопата твоя сломается. Или болезнь внезапно привяжется. Можешь сапоги стоптать, Долину исхаживая, а на пути лишь мелочёвка встречаться станет. Словно не прошёл ты испытание невидимое, словно не пожелала Долина поделиться с тобой сокровищами.
   Чтобы полечиться, а не загнуться на тропах тайных, не будешь ждать Звезду Полуночника, которая Врата повторно открывает. Чтобы инвентарь новый раздобыть, не станешь тратить дни в ожидании. Всё равно к забору придёшь, всё равно идти станешь, колья его проверяя: а ну как Судьба тебе лично лазеечку из Долины припасла? Теперь и не скажет никто, кому первому довелось волшебство особых кольев изведать. Только на радостях протрепался он в лагере кладоискателей, каким образом чудесным довелось из Долины выбраться. Его на смех, мол, где доказательства. А он сердится, сам я - вот доказательство, лучше не придумаешь. Если Врата закрыты, а я здесь, снова с вами, то зачем словам моим веры нет?
  
   Покинутый остров уже казался полузабытой сказкой. Вспоминать минувшее не хочется. Все мысли будущим заняты. Да и как иначе, когда через неделю-другую князем пресветлым заделаться можешь: гордым, важным и богатым. И о настоящем не думается. Хватает лишь внимания, чтобы взглядом дорогу выверять да об корень какой коварный не споткнуться. А мысли всё волнуются, как море неспокойное, убегают в грядущие сладостные деньки.
   Нет их ещё! А фантазия уже все подробности в лучшем виде нарисовала.
   Снова шумели леса тёмные, снова ветвились меж стволов вековых тропочки малые, в былые годы искателями проложенные. По такой тропе наша троица на поляну большую выбралась. Здесь и солнце после лесного полумрака ярче сияет, и обзор хороший, чтобы сидеть привольно да беспечно: никто со стороны не подкрадётся и мешки не уворует.
   - Оставайтесь, - повторил мудрый котище.
   - С тобой пойдём, - Зинзивер ответствовал.
   Побаивался он.
   О котах многое сказывали. Сказывали и то, что любое слово, клятву любую, им данные, в свою пользу могут так извернуть, что и не подкопаешься. Останешься здесь, а потом выйдешь с холодами. Где он, Шустрик? Куда делся? Кто такого кота вообще знает? Это здесь они товарищи верные, а за пределами Долины свои законы. У КАЖДОГО свои. Одни котам, другие людям. И очень они порой не пересекаются.
   Побаивался. Но и другие мысли покалывали. Те самые, которые вперёд убегали. О княжестве собственном. И странные дела: вокруг попрятано сокровищ немерено. Столько, что больше в другом месте мира и не сыскать, а желание приутихло. Не нужна больше Долина. Не хочется здесь задерживаться. Тянет скорее награду получить и княжество какое-нибудь выкупить в своё пользование. Стать хоть на малом клочке земли господарём полновластным.
   - А ты? - спросил котофей девушку.
   - Одна команда - одна дорога, - сказала Зоряна.
   Обрадовался тут Зинзивер. Не хотел такую девицу одиночкой в Долине оставлять. Беспокоился. Мало ли что. Сгинет бесследно, потом Зинзиверу всю жизнь покоя не будет. Но нет, вместе обратно пойдём. Вместе и награду от кошачьих получать будем.
   А Шустрику вдруг видение короткое было, будто не сокровище рода кошачьего он с Зинзивером и Зоряной несёт к выходу, а легендарный клад синий.
  
   Близ забора леса тёмные, вековечные. Царство теней. Идёшь в сумраке по прелой упругой листве, руками ветки отводишь. Полутьма эта на пользу тебе. Пройдёшь вдоль забора, заметишь колья особенные, что синим или серебряным светом сияют. Капли мутного холодного пота Голохвостого на них падали, наделили силой волшебною.
   - Зачем волшебные двери шукать? - ленится Зинзивер.
   Ноги гудят, ноют, дорогами дальними измученные. Хочется если и делать чего, то не сходя с места, усевшись на травы мягкие, да спину к чему-нибудь привалить.
   - А ты что предлагаешь? - удивляется котище.
   - Лестницу, - позёвывает Зинзивер. - Глянь, осинки дельные. Их срубить больших трудов не будет. Пару на боковины. Из остальных перекладины напилим. Гвоздей, понятное дело, с собой нет, но верёвкой закрепить сможем.
   - Умных таких до тебя много было, - мявкнул котище укоризненно. - Ведомо ли тебе, почему возле Врат черепов на кольях больше, чем где-нибудь?
   - Понятия не имею, - пожал плечами парень.
   - Это головы сложили все, кто хитростью хотел из Долины выбраться. А хитрости и хватало всего на то, чтобы лестницу соорудить. Не любит волшба Долины таких хитрованов. Хочешь попробовать? Строгай тогда лестницу. Приваливай к забору. Лезь. Но я за тобой и шага не сделаю.
   Зинзиверу обидно, что идею его с ходу заломали. И возразить было что. Не успел только.
   - Вот он, - Зоряна остановилась, руку отвела, дорогу преградила.
   Присмотрелся Зинзивер, и точно - дерево лёгким, почти не заметным сиянием объято. На соседних кольях такого не наблюдается.
   - Зорки очи твои, девица, - сказал Шустрик со значением. - Даже я и то проглядел бы, мимо прошёл.
   - Оба заметили бы, - лёгкая тень улыбки чуть согрела холодное лицо девушки - Просто беседой отвлеклись.
   А пальчики уже по дереву шустро бегают. То ли поглаживают его. То ли дверцу нащупывают.
   А её и щупать не надо. Сама рисуется нитями из серебра. Где нити, а где уже чёткий контур темнеет. И ручка из кола торчит.
   - За руки беритесь, - то ли сердится Зоряна, то ли подсмеивается над спутниками своими, от магии оторопевшими. - Иначе меня пропустит, а вам тут куковать. Ищи вас потом под Звездой Полуночника.
   Зинзивер второй в сцепке оказался. Правая рука чует Зорянины пальчики: узкие, нежные, горячие. Левая лапу Шустрика сжимает. Где шерсть кожу гладит, когти острые пряча, а где подушечки пальцев тёплые. У котов, известное дело, тоже пальцы имеются.
   Не видели глаза ничьи, как дверца раскрылась, как после захлопнулась. Миг один, и нет никого у забора с этой стороны. Будто и не было. А что по ту сторону забора происходит, то Долине неинтересно. Ей и с этой стороны дел хватает. Много кладоискателей ещё по её территории бродит. Монеты поднимают, схроны раскапывают, курганы тревожат. Бывает, что и сами в курганы эти ложатся.
   Много чудес в Долине. Сто томов на полку книжную ставь, а и половины не опишешь. Тут бы хотя бы те дороги описать, что Зинзивером, Шустриком да Зоряной пройдены.
   И те, что пройдутся ещё.
   Скоро, весьма скоро поднимется в неба зенит Звезда Полуночника. Поймают её глаза кошачьи, которым награду увидеть не довелось. Вперится взором и тот, кому не суждено княжество. Тогда и продолжится дорога троицы кладоискателей, что в сезон этот одну команду составили.
  

Глава 13

Трое кошачьих - горе не моё

  
   Палаточный лагерь тот же самый, но напряги взгляд, и мигом перемены заметишь. Какие-то палатки стенки гордо топорщат, видно, что жизнь в них кипит. Вернулись туда кладоискатели - Вторую Песнь теперь ожидают. Другие палатки сдулись, обвисли бессильно. Их хозяева сейчас ногами травы Долины мнут. И никому не ведомо, вернутся ли обратно. Третьи поисчезали. Хватанул старатель добычу богатую, выбрался через столбы Голохвостого из Долины, свернул палатку и в земли родные, дабы удачей своей других не смущать и богатством, у Хранителя Кладов отобранном, людишек недостойных не приманивать. Но лишь исчезнет какая-то из палаток, недолго её место пустует. Глянь, а кто-то уже колышки вбивает, и новое убежище становится яркой заплаткой на пёстром одеяле лагеря кладоискательского.
   Новые палатки глаз прежде всего и цепляет. Кто в них? Люди ли? Существа какие волшебные, что из своих чародейских королевств за кладом пожаловали? Тут, говорят, можно встретить кого угодно. Прошлым летом три грифона в лагере жили, чего-то на карте чертили, шушукались, планы строили, да сгинули в Долине, когда Луна Алая ворота распахнула.
   Этим годом грифоны пожаловать не захотели. Но не менее загадочными выглядели лошадеголовые. Кентавров-то на картинках Зинзиверу часто доводилось видеть. А тут наоборот всё. Руки, ноги, тулово с человеческими схожи на все сто! Но ворот обычной рубахи широченная шея раздвигает, и на шее той - голова конская. Была бы бычья башка, не так дивно. Минотавра из легенд Зинзивер тоже в книгах углядел. А тут от лошади голова. Не писали о таких созданиях книги. А вот нате же: допустил Владыко Небесного Озера в мир наш племя столь чудное.
   А то ещё трёхногие приходили. Говорили, живут на самом краю земли. Первое время Зинзивер на них неотрывно пялился. Всё, как у людей, только нога лишняя. И портки их тремя штанинами пошиты. Без штанов бы посмотреть, что да как у них устроено. Но не довелось.
   Самыми диковинными казались блемии. Первым делом ужас они вызывают. Увидишь, кажется, пред тобой покойник, которого отсечением головы жизни лишили. Но чародейством чёрным выбрался он из могилы и бродит по свету. А всё потому, что Владыко головой эти создания не наделил. Вместо шеи холмик невысокий. Зато рубаха у них вечно нараспашку. А почему? А потому что и глаза, и нос, и рот, все они на груди находятся.
   Вроде тоже люди, а внутри что-то поднимается, протестует, не даёт безголового нормальным человеком счесть. Вроде и рядом с ними Зинзивер вертелся, а дружбу ни с одним так и не свёл.
  
   С краю лагеря необыкновенная палатка теперь стоит. На цирк бродячий чем-то смахивает. Но мигом понимаешь - не цирк это. Фиолетового баснословно дорогого атласного шёлка бока её. А купол над остальными палатками взметнулся, как дуб над порослью молодой. Видно сразу, не люди там обитают. Эти создания привыкли над собой чуять иную высоту потолка.
   Чтоб у зрителя постороннего совсем сомнения пропали, над палаткой три шара реют, с кошачьими головами схожие. Тёмные, остроухие. Глазищ лишь не хватает для полного сходства. Да усов ещё. Но, может, и тянутся усищи от выпуклостей чёрных, только кто разглядит их с такой-то дали.
   Шустрик палатку заприметил, вздрогнул, остановился.
   А полог палатки откинулся, и на волю три котофея выдвинулись. Камзолы лиловые. Сапоги блестящие. С плеч плащи струятся цвета летней ночи. А подкладка алая, как свежая кровь из раны глубокой.
   Тянет шею Шустрик, словно за полог желает заглянуть. То кинет на котофеев богатых взор смурной, то снова на палатку таращится. По всему видно, расстроился котяра.
   - Думал, может, их ветром сорвало, - шипит едва слышно.
   - Родичей твоих? - ткнул парень рукой туда, где важные коты степенно шествовали.
   - Шары сигнальные, - голос кота тонул в печали. - Но нет. Изначально три вывесили. И прибыло, выходит, три кота.
   - Чем три кота тебя не устраивают? - пожал плечами Зинзивер.
   - Каждому котёнку сказку читают, - певуче ответил Шустрик, а глаза зрили на остроухую троицу, вдоль палаток идущую. - О Братстве Пяти Котов, что странствовало в поисках цветка чудесного, чей бутон пятью лепестками раскрывался. Неведомая магия связывала каждого кота с одним из пяти лепестков. И когда двум котам погибнуть довелось, усохла и пара лепестков цветка волшебного, отпав безвольно. С тех пор пять котов если в делегации заметишь, знай, несут они радостные вести. А три кота с разорванным цветком схожи. Такими приходят вестники беды кошачьей.
   - Что-то не понял я, - раздумья о награде сбивали стройность мыслей, ведь та троица, если не врал Шустрик, должна за сокровище добытое большое богатство выдать. - Почему беда? Ведь Молоко Лимонное да Рыба Золотая почти в когтях твоих сородичей. Тут радоваться надо. Тут не пять, а двадцать пять котов присылать надо, чтобы тебя со всеми почестями встретить.
   - Трое прибыли, - нахмурился Шустрик. - Значит, тому причины есть.
   Кошачья делегация как-то умудрилась заметить Шустрика даже на столь немалом расстоянии. Остроухие головы разом повернулись к герою-добытчику. И три глотки нервно и коротко мявкнули.
   - Зовут, - смутился Шустрик. - Мне одному подойти дозволено. Ждать вам придётся. Вернусь, доложу дел состояние.
   - Тогда и награду поделим, - торопливо напомнил Зинзивер про обещания кошачьи.
   - Трое котов прибыло, не пятеро, - покачал головой Шустрик.
   Но не верилось, что остроухая троица награду не выдаст. Конечно, впятером кошачья делегация больше всяческих богатств бы приволокла. Но и эти трое мощно выглядели. Каждого хоть сейчас вместо лошадёнки рахиточной в плуг запрягай.
   А Шустрик удалялся торопливо. И голова кошачья склонённой была.
  
   Издали не слышно, о чём договаривающиеся беседуют. А в стане ожидающих тишь да спокойствие.
   - Князем заделаюсь когда, как народ обращаться ко мне станет? - мечтательно парень интересуется. - Ваше величество? Ваше сиятельство? Или вовсе - Владыко Верховный.
   Улыбается, а краем глаза-то на небо косит. Знает ведь, есть над ним настоящий Владыко, чья лодка по Верхнему Озеру ходит. Всё видит, всё слышит, всё ведает. И неизвестно ещё, понравятся ли ему горделивые речи Зинзиверовы.
   Ну, кроме званий много ещё о чём поговорить можно.
   - А ты княгиней будешь, Зорянушка, - и руку к ней потянул.
   Вспыхнула девчонка, резко отодвинулась, так, что рукой не достать, хоть весь изогнись.
   - На золотую цепь посадить хочешь? Красивым титулом заманиваешь? - огрызается, да так громко, что ворона, на ветке сидевшая, переволновалась вся, вспорхнула и унеслась в чащу лесную, противно каркая.
   - Да ты чего... - и замолк Зинзивер, не ведая, что дальше и сказать на речи такие.
   - Ты ведь из птичьих, да? Предки твои птахами в небе носились? - торопливо уточнила Зоряна и, когда кивнул Зинзивер, продолжила голосом ледяным. - Значит, волю пуще всего любишь. Поймать тебя намеришься - улетишь. В клетку золотую посадишь - возненавидишь того, кто посадить удумал.
   - Верно то, - выдавил парень и замолк снова.
   Ведь в деревнях и сёлах, что ни сулили, чем ни приманивали, ничто не могло заставить Зинзивера навек там поселиться. Чуть задержись, и мигом тоска просыпается. Откажешься от дороги, никогда не узнаешь, что за холмом у леса прячется, какое счастье ждёт за горизонтами дальними. Даже мечты о лавке собственной, набитой товарами диковинными, казались днями календаря даже не послезавтрашнего, а через долгие-долгие годы.
   - А если верно, - голос Зоряны наполняла метель, что убаюкивает путников в середине холодной половины года, - почему другим ты в воле отказываешь, зачем пытаешься их в клетку посадить?
   - Да кто пытался-то?! - вскочил Зинзивер, но не к девице кинулся, а гневно от неё отступил. - Княгиней стать предложил. Я - князь. Ты - княгиня светлая. Чем плохо?
   - Тем, что не спросил, хочу ли я княгиней становиться. Разве знаешь, может, княгини звание для меня хуже смертушки.
   Хотел Зинзивер девушку успокоить, присмирить, да не успел. Тоже вскочила Зоряна, но не осталась на месте, а к лесу решительно зашагала. И скоро так - не на всякой лошади и догонишь.
  
   Развернулся к Шустрику, а того и нет. И котов троица к палатке возвернулась. Полог снимают, опоры развинчивают. Видать, незачем им более тут задерживаться.
   А награда где?
   Где Шустрик, ласково мяучащий да сладко мурчащий?
   Где богатства немереные, кои на княжество обменять надлежит?
   Шустрик - не Зоряна. Так просто не потеряется. Однако, удивительно, но факт: от леса окраины идёт, как раз с той стороны, куда девица убежала.
   И голова всё так же опущена.
   Подошёл - молчит. Будто и не хотел подходить, да выпала ему тяжкая обязанность.
   Зинзивер голову вскинул. "Ну, как? - читается во взгляде его. - Ну что там?"
   - Плохие вести принесли. Не только коты о кладах ведают, - начал мудрый котище. - Крысы о нашем счастье тоже прознали. И решили удар упреждающий нанести. Половину земель атакой стремительной крысиная армия под себя подмяла.
   - А сокровище?
   - Отдал, - мявкнул и замолк; стоит себе, словно памятник.
   "А награда?" - вопрос так и вертится на языке, но столь невесело котофей выглядит, что не спрашивается о хорошем.
   - А ты чего с ними не отправился? - неловко так задался вопрос скользкий, промежуточный, разведывающий обстановку.
   Почему прямо не спросить? Сам себе Зинзивер дивится, но поделать ничего не может.
   - Нет им до меня теперь интереса, - медленно, словно нехотя, выдавил Шустрик. - Ты вот можешь компанию им составить в пути дальнем.
   - Зачем мне идти с котами?
   - За твоей частью сокровищ, - коротко ответил кот.
   - О, это славно! - Зинзивер ощутил неимоверный прилив сил и воодушевления. - Сейчас Зоряну найду, и бегом за котярами.
   - Не пойдёт Зоряна.
   - Это ещё почему?
   - Отказалась она от своей доли.
   - Зачем же? - удивился Зинзивер.
   Неужто настолько девица на него осерчала за предложение несвоевременное, что и награду с ним разделить не захотела?
   - Те земли, что ещё под нашей властью остались, отрезаны ныне от сытных районов, - ещё замедленнее пояснил Шустрик. - Запасы денежные сейчас направлены, чтобы обозов с продовольствием закупить да в те места доставить, пока там голодный мор не начался.
   - Печально, - кивнул парень, но, если честно, проблемы далёких котов волновали его незначительно.
   Кошаки - племя неистребимое. Из любой напасти дорожку к счастью отыщут. Не зря говорят, что каждую кошку Владыко Небесного Озера двенадцатью жизнями наделил.
   - Сказала Зоряна, мол, изначально на долю претендовать не хотела, а днесь ей и вовсе ничего не нужно. Пусть всё, что ей надлежит выдать, на спасение котов пойдёт.
   - А я могу получить долю свою? - не утерпел парень.
   Ведь в голове звенело, не утихая: "Княжество, княжество, княжество..."
   - Ты можешь, - кивнул Шустрик и добавил чуть слышно. - Если хочешь. Законы кладоискательские и коты свято чтут. Положена тебе треть королевской сокровищницы, выдадут без слов лишних. Твоё счастье, ровно треть от сокровищницы и спасли.
   Оставалось догнать котов и заявить право на долю свою. Шустрик подтвердит.
   Но перед тем, как рвануть за наградой, спросил парень. Спросил чисто из вежливости, что порой не вовремя из него пёрла:
   - А туда, ну, в районы эти голодающие, чего собрали?
   - Её и собрали, - тихо сказал кот.
   И всё.
   И не бежится.
   И никакие слова на язык не ложатся, чтобы потребовать заработанное.
   То, за что жизнью рисковал. То, за что полз под цветами Голохвостого. То, за что чуть головой зарочной не заделался.
   Не бежится.
   Не помнил детство своё Зинзивер, но теперь казалось, всплывают из памяти воспоминания, как маленький он по хате топает. А куча больших незнакомых людей на платок белый в чёрную крапинку складывают монеты большие да украшения. А ухо слышит вроде, что тоже на помощь роду какому-то сбирают.
   И он маленький по хате. И вдруг спросилось: "А я что дам?"
   "Нет у тебя ничего нам в помощь, - голос зычный сверху падает. - Вырастешь, тогда и внесёшь, тогда и поможешь".
   Какие слова он тогда сказал?
   Обещал ли чего? Клялся ли клятвой детскою чистою?
   Вот бы вспомнить.
   Какие слова сейчас с языка вспорхнули? И эти уже не припоминаются, хотя мгновения прошли.
   Вычеркнула их сразу память. Стёрла, вычистила, выдернула с корнем.
   Но, понятное дело, отказался.
   Потому что остался он близ лагеря, а кот за сородичами побежал. Известить их потребно, что все сокровища в распоряжении котов остаются. Что каждый из троицы, что славу себе добычей кошачьего клада снискала, награду не станет требовать.
   Отказался. А как долю забирать, когда за каждой монетой, что тебе выдать положено, жизнь чья-то кошачья?
   "Вырастешь, тогда и внесёшь, тогда и поможешь".
   Да и помог бы!
   Своим помог бы!
   Но кошаки никогда не были у него в родичах.
   И в друзьях тоже.
   Разве что Шустрик.
   Помог бы Шустрику, если бы он в беде оказался.
   Но тут всё так хитро обставлено, что помогать надо невесть кому.
   Поэтому и червь сомнения точит. Поэтому и не верится словам кошачьим.
   Сулили княжество, а кинули горсть песка речного. Вернее, всё сделали, чтобы сам ты песок этот вместо княжества желанного попросил.
  
   В душе тоска, словно отобрали у тебя самое важное. Без чего и жизнь не мила. В минуты такие одному сидеть невыносимо. Вот и ведут тебя ноги к костру общему. В большой компании свои беды не так остро чувствуются. Речи чужие, что бальзам успокоительный, на душу льются, горе убаюкивают.
   Пекари о муке говорят. Пахари о плуге речи ведут да о лошадёнках. О чём ещё у кладоискательского костра балакают, как не о сокровищах. Сиди, слушай, дивись тому, чего с другими приключиться успело. Умей чужому счастью порадоваться. Умей из чужих ошибок свою мудрость соткать.
   Зоряна тоже у костра. Сидит. Локти в колени упёрла. Подбородок на скрещенные пальчики уложила. Внимает разговорам. Решил парень рядом не садиться. Пусть не думает, что её компании ищет. Пусть не считает, что жить без неё немыслимо. Приземлился Зинзивер напротив Зоряны, чтобы девицу из вида всё же не упускать, к теплу ноги вытянул, уши навострил, в чужие беседы проникая. Но трудно смысл ухватить, если влез в разговор на середине.
   - Ценнейшими из кладов бродячие считаются. Неведомо как, но свободу от земли да от хранителей своих они обрели. Бывает даже, из государства в государство странствуют. С ними каждый повстречаться может, да не каждый сквозь обличие клад разглядеть сумеет - тихо сказал Старый Бу. - Каменья драгоценные, к примеру, зверьём прикидываться любят. Видишь, кошка за тобой следует. Взгляни в глаза её - найдёшь вместо них изумрудины. А чудные самые из всех сокровищ - блуждающие. На них заклятие такое, что не могут они на месте одном ждать. Эти на край земли не бегают. Недалече от места схрона то проявятся, то исчезнут.
   - Эвон куда загнул, - усмехнулся старатель, имени которого никто ещё не ведал, ибо прибыл он к Вратам только вчерашним вечером. - То побасёнки одни. Никто не ловил клада блуждающего. Никто не видел, как блуждает он.
   - Почему никто не видел? Я вот видел! - вперёд прополз вертлявый мужичонка со шрамом, молнией левую щеку темнящим. - Рылся в доме заброшенном приятель мой, сундук нашёл здоровенный. Одному не вытянуть. Прикопал, чтобы не увидать глазёнкам посторонним, а сам за дружками поскакал. Втроём вертаются - нет скрыни на прежнем месте. Те-то двое рассерчали, надумали, что приятель мой шутковать решил. Побили его маленько, толкнули напоследок. Он в стенку подвала ткнулся, шибко заверещал. Оказалось, локтем пребольно во что-то жёсткое ткнулся. Замельку чуток разрыл - сундучина знакомый. Обрадовались немерено! Перед приятелем тыщу извинений кинули, сундук выволокли из земли, но что-то такое тяжёлое в нём, и втроём не поднять.
   - Крышку, крышку сдёрнуть не догадались? - раздавались разгорячённые чужой историей голоса.
   - Бочину сундучаре проломить не додумались? - вторили им с другой стороны кострового круга.
   - Не стали ломать, крепко древо было, что на сундук мастера строгали, - покачал головой шрамоносец. - Приятель мой за подмогой отправился. Ещё трёх прихватил.
   - Ты-то откуда всё так складно знаешь? Почему балакаешь, что сам видел.
   - В троице второй и меня позвали, - пояснил мужичонка. - Спустились в подвал. Обоих сторожей дрёма свалила, а сундука нет. Приятелю до слёз обидно. Да и мы тоже, получается, подошвы зря о землю тёрли.
   - И сторожей побили? - со смешком уточнил кто-то вихрастый, по лицу которого танцевали огненные блики.
   - Было дело, - мрачно кивнул шрамоносец. - А что ж? Не щами же их угощать. Батогов отведали. Только не закончилась ещё история сундука блуждающего. По двору идём. Вдруг замер приятель мой. От крыльца проломленного к воротам сорванным дорожка вела из плит растрескавшихся. "Вспучились плиты, - пальцем тычет. - Ровнёхонько лежали, а теперь вспучились!" Мы плиту-другую сорвали, а под ними крышка того сундука и торчит. Целый час его окапывали, из земли тянули.
   - Вытянули? - хор разноголосья показывал, как сковала слушателей цепочка истории.
   - А то! - кивнул рассказчик. - Вшестером-то мы его и на подводу закинули. Да только увезли недалеко. Видим, впереди пыль столбом. Конники скачут. Форма яркая, издали приметная. Свита воеводы мест здешних. Впереди сам воевода в шапке высокой. Ему какая ценность на глаз попадёт, себе тотчас забирает в подвалы хором каменных. Никак нельзя, чтобы сундучишко наш углядел. Не наше ведь достояние, а в земле найден. А что в земле здешней хоронится, воеводе по праву принадлежит. Таков порядок. Мы рывком сокровище за камень. Другим привалили. Третьим подперли. Сами, понятное дело, кланяемся, шапки ломаем. Зыркнул воевода злым глазом на подводу пустую, ус подкрутил да поскакал дальше.
   - А клад-то? Клад? - не утихал народ.
   - Что клад, - растроенно махнул рукой мужичок. - Камни откинули, нет ничего. Сбежало сокровище. Думали, недалеко убёгло. Почитай, три дня то тут, то там раскопки мелкие вели. Но больше сундук тот не встречали.
   Народ выдохнул расстроено, будто каждому тут чего из скрыни той обломиться могло. Да затих постепенно.
   Хорошо у костра. И тепло. И светло. И запахи нос ласкают. Кто картоху в углях печёт, кто на сетку длинную нанизал колбаски и поджаривает. Языки огня затейливо пляшут. И дрова потрескивают тихо, но значительно. Будто ведут с тобой беседу на языке тайном.
   - А огоньки? - встрял кто-то молодой и недовольный. - Огоньки, кои по болотам бегают? Светляки Голохвостого скачут, а под ними, знамо, клады двигаются, перебираются с места на место.
   - Долина Кладов Голохвостому не подвластна, - кашлянул старатель, вынесший богатую добычу из-под лучей Травянистой Луны. - Огоньки бегают, да не факт, что под ними клады есть. Кто ловил такой огонёк?
   Все помолчали. Ходили истории, как непоседливые и бесстрашные кладоискатели уходили вслед за болотными огоньками по тайным тропкам, ветвящимся среди Ржавой Трясины. Вот только никто обратно не возвращался.
   - А почему они самые ценные? - спросил тот, недовольный, верящий в клады под огоньками. - Ну эти, не блуждающие, а бродячие которые?
   - Они с другими кладами встречаются, - пояснил Старый Бу. - С теми, что прочно в земле засели. С теми, которые добыть никто не сможет. Грустно таким кладам. Отдают они бродячим самое ценное, что в них есть. Поэтому клад бродячий чем дольше по землям разным шастает, тем больше в нём диковинок невиданных.
   Старатели снова помолчали.
   - Можэ и брехня то, - покачал головой седоусый старатель, снежную шапку волос которого прикрывала потрёпанная соломенная шляпа.
   - Правда это, - звонким голосом вступила Зоряна.
   Нахмурились старатели. Не дело бабе встревать, когда мужики разговоры ведут. Нахмурились, да только сказать ничего не успели.
   - На себя посмотрите, - продолжила Зоряна, и в голосе её чувствовалась твёрдая уверенность. - Каждый из вас по земле бродит. С другими людьми встречается. А каждая встреча - это разговор. Если разговор не пустой, в нём знания. И после разговора такого уходишь дальше богаче, чем был. Так и клады бродячие. Каждой встречей сокровищами прирастают.
  
   Прогорел костёр. Разошлись старатели. А всё так же смутно на сердце. Всё так же горько на душе. В голове мысль одна-одинёшенька крутится. И сил таких нет, чтобы выгнали мысль эту, разум разъедающую. Ведь как ни крути, что ни прикидывай - одно выходит: обманул котище. Весь первый поход ловко на свои интересы завернул, наобещал не то что с три короба, а до вершин гор наивысочайших. И клад ему добыли в лучшем виде, а отдачи - ноль. Убывает сокровище рода кошачьего в земли, где хвостатые да остроухие проживают, а с ним и награда великая.
   А ну, как наврал котофей? Ведь героем на Родину отправился!
   А денежек нет.
   Пригасили надежду. Отобрали хитростью веру в справедливость высшую.
   Вдруг, да и насчёт мора голодного слова лживые?
   Что если разыграли перед ним цирковое представление? Не зря же шатёр этот проклятый пристанищем бродячих циркачей ему показался.
   Шорох шагов перекрыл шум ветра ночного. Обернулся, Зоряна рядом. Лицо бледное, но спокойное. Будто одна из Лун, только цвет потерявшая.
   - Ну, что, Зорянчик, обмануты мы Котофеем? - Зинзиверова улыбка горькая, полынью обсыпанная. - Говорили мне, не веди дел с кошачьими! При любом раскладе вывернут ситуацию в пользу свою, а ты с пустыми руками останешься. Так и вышло оно!
   Был бы собакой Зинзивер, псом бездомным, выл бы сейчас на Луну. И на Алую, и на Травянистую. Покажись на небесах Луна Синяя, выл бы на неё ещё отчаянней. Ведь всё же старушонка предсказала, как по-писанному. А он значения не придал, не сумел разглядеть предначертанное.
   Но если бы разглядел, что изменилось бы?
   Отвернулся бы он от Шустрика? Бросил бы всё да уехал с Озера счастье старательское в одиночку пытать? Или с Зоряной?
   Но почему-то думалось, что Зоряна не отправилась бы с ним. Что помогать осталась бы клада поискам. Того клада, что так Долину отдать Шустрик молил.
   - Он в гости нас пригласил, на лучшие места усадить хотел, да хата сгорела, - неожиданно сказала девушка. - Нам ли его винить?
   И вдруг почуял Зинзивер, ничуть не злится Зоряна, что с руками пустыми они из Долины выбрались. Не обижается ни капельки на Шустрика, что не смог тот обещание своё выполнить.
   И на него, Зинзивера, тоже не обижается.
   Призрачным княжество грядущее оказалось. Вот и обида вывернулась в нечто призрачное, несущественное, ускользающее. И он не князь. И она не княгиня. И в гриднице пусто. И обижаться больше не на что.
   Хотел сказать девушке что-то тёплое, но она уже исчезла во тьме. Где палатка её стоит? Выяснить так и не успел. Но где-то есть она. В лагере. Не исчезла ещё, не покинула. Значит, будет шанс сказать эти слова хоть завтра.
   Но почему-то очень горько, что не сейчас.
   Сил хватило только, чтобы на подгибающихся ногах добраться до своей палатки и рухнуть на мятую куртку.
   Голову от жара раскалывает. Болезнь хитрая подобралась да телом овладела. То сон снится, то бред складывается. А в бреду том снова Долина. И снова клады. Какого клада Зинзивер пальцами ни коснётся, тот, словно костра угли, обожжёт немилосердно. А самый главный клад в голове. Ворочается. Бурлит. Закипает. И мозг выжигает до основания. Того и гляди, череп давлением разорвёт.
   Не противится Зинзивер. Настолько всё кажется мерзким да ненужным, что прямо сию секунду готов он в Ущелье Теней уйти.
   Только среди ночи лба коснулось что-то лёгкое, прохладное, почти невесомое. С большим трудом веки разлепил: ничего не видать в сумраке ночном. И не слыхать. Лишь мошкара зудит. Да комар попискивает.
   Но всё же есть сияние малое. И вроде как над глазами его, там, где среди жара Обители Голохвостого, струйка прохлады чувствуется.
   Руку поднял тяжело, будто мельничный жёрнов на неё навесили, да на лоб безвольно опрокинул. А там платок Зоряны.
   А вот и она сама. В странном свете, лучащимся с платка её диковинного, видать, что у изголовья присела. Хотел улыбнуться ей, не шевельнулись губы. Все силы в рывок руки ушли, ныне медленно на место своё сползающей. Улыбнуться не получилось. Зато веки обратно сомкнулись. И вроде стало чуток полегче.
  
   Мир обволакивает тебя тоскливым одеялом грусти по несвершившемуся. В князи рвался, да в грязи остался. Вокруг пустота. Ты один. Нет до тебя никому дела. Никто горестей и печалей твоих не поймёт.
   Но если есть рядом кто-то, пустота исчезает. Дул внутри тебя аквилон жесточайший, да тёплым южным ветерком вдруг повеяло.
   Тебя не вытащили из ямы, в которую сбросила Судьба. И сладким обещанием не нарисовали в небе Солнце. И не сказали слово, которое могло перевернуть мир.
   Но мир изменился. Мир уже совсем не тот, когда в миг бескрайней тоски близ тебя кто-то.
   Как Зоряна сейчас.
   Просто сидит рядом. Уйти бы могла запросто. Середина ночи. Спать бы могла лечь, вон, лицо какое усталое. Нет же, сидит.
   И боишься словом неловким её задеть. И боишься движением резким спугнуть. Всегда себя записывал Зинзивер в ряды птичьи, а нынешней ночью Зоряна ему птахой кажется.
   Не было бы палатки над головой, они в ночное небо смотрели бы. Две пары глаз. Звёзды считают. Каждый - свои. И каждый себе желания неслышно загадывает.
   В мгновенья подобные каким бы плотным ни было одеяло грусти, чуешь, прохудилось оно. Сквозняк чудной уносит по капелькам скорбь, которой, казалось, конца и края не будет. Вместо грусти уже пустота. Такая, непривычная. Будто зуб вырванный. Ещё недавно его боль тебя заставляла по росе кататься и Владыку Небесного Озера о милости просить. А вот он и вырван руками опытными. Валяется, будто камешек малый, и даже не верится, что столь неимоверные страдания тебе причинял. Язык же твой пустоту ощупывает.
   Так и с грустью ускользающей. Ещё час назад вся жизнь во тьму рушилась, тонул ты в её одиночестве и бессмысленности. Но сел кто-то рядом, и переменилось что-то. На месте катастрофы пустота.
   Не язык её на ощупь проверяет, а мысли новорожденные. Знают они, не вечно пустоте здесь властвовать. Переменится всё. И быстро переменится.
   Ведь скоро запоют клады во второй раз.
  

Глава 14

Звезда Полуночника

  
   На западе среди привычных мерцающих созвездий разгоралась холодным голубым светом яркая лучистая звезда.
   И пели клады Вторую свою Песнь.
   Волшебный лес рисовался их прежними перепевами. Сейчас голоса свивали иную картину. Торжественные, наполненные строгостью и прохладой, они несли в себе неизбывное ликование, будто гимн создателю мира сего, будто хорал в главной из его церквей.
   И в самом деле, те, чей слух ласкали голоса затаившихся сокровищ, сейчас ощущали себя в храме. Причём, не толпой, собравшейся на общий молебен. Вокруг каждого словно вырастал свой храм, видимый лишь ему. Каждый из слушателей был единственным посетителем храма, воздвигнутого из мелодий. Был неповторимым гостем. И гостем желанным.
   Не было в храме том священников. Мелодии низких тонов струились по земле меж невидимыми скамейками, звавшими присесть, освободить сознание, скованное ежедневными, ежечасными, ежеминутными мелочами, и вознести безмолвную хвалу силам, в честь которых и возвели здание, кирпичиками которого служили ноты.
   А повыше, на сумеречных анфиладах, синицами и соловьями, заливались высокие голоса. Лёгкие. Воздушные. Притяжение не имело над ними власти. По ступеням прозрачных лестниц возносились они к небесам. А небеса накрыли весь мир тёмным куполом. Тёмным, но не страшным. Сморишь в черноту ночи и чувствуешь себя под защитой, словно забрался под тёплое и мягкое одеяло. А тысячи звёзд подмигивают тебе: не бойся, иди за Врата. Если и не дался клад наибогатейший тебе в руки прошлым разом, сейчас ждёт тебя добыча твоя.
   В белом мраморе колонн мелодий, на которых покоился величественный храм Второй Песни кладов, чернели узенькие извилистые прожилки. То в главную тему торжества вплеталась другая мелодия. Песня скорби по тем, кто не вышел в прошлый раз из ворот. Кто остался навечно в Долине. И звёзды, стряхивая холодные слёзы мигающими очами, плакали по невернувшимся.
   Но с небес, где властвовали странные неземные звуки, нисходила третья партия торжественного хорала. Будто Звезда Полуночника вела с тобой разговор. Будто, надев свадебный наряд, звала тебя под венец. Удивительный, необоримый зов. И тот, кто слышал его, уже знал, что не сможет остаться на месте, когда снова распахнутся Врата. Верил точно, переступит за порог, а там будь что будет.
   Пели клады Вторую Песнь. Звали к себе. Слышавший мелодию эту, никогда её не забудет. И многие вернутся на следующий год к Долине лишь затем, чтобы снова услышать голоса сокровищ. Стоять, дрожать от страсти и торжества и бессильно плакать, что за Врата путь закрыт.
   Но те не плачут, в ком живёт надежда. В ком властвует любовь. В ком пульсирует вера, что им положено войти в Долину и на этот раз. И уж на этот раз ни в чём не ошибиться.
  
   После того, как песнь утихнет, покрывало умиротворения лагерь кладоискателей тихо укроет. Если днём скандалы из-за ерунды вспыхивали, либо кто волком на тебя косился, теперь все друзьями кажутся. Ты ходишь, миром наполненный. Глаза блестят, в голове шум странный, а душа зовёт сделать непременно что-нибудь доброе.
   Ещё сутки целые до минуты, когда медленно поползут друг от друга створки ворот Долины. Сейчас бы отдохнуть перед дорогой дальней, выспаться бы хорошенько.
   Да только не спится.
   Кто по лесу бродит, слушает его шорохи. Кто добычу перебирает, в первый заход полученную. Кто лишний раз точилом по полотну лопаты проедет. Но большинство собираются у главного костра. Рассядутся кругом широким, чтобы послушать смешные побасёнки или рассказы затейливые о землях дальних. Видя сборище весёлое, даже одиночки угрюмые к общему костру жмутся. Высмотрят прогалину, пихнут кого помельче, мол, сдвинь-ка афедрон свой, тоже присесть охота. И ну слушать.
   В эту ночь Зинзивер блистал. Читал строчки пламенные, как распускаются по глади Небесного Озера цветы золотые, волшебные, что отсюда нам звёздами кажутся. Столь ярок свет их, что из самых дальних далей сквозь тьму небес ночных пробьётся.
   - Лепестки светом звёздным в глаза бьют без пощады. Взглянешь - слепнешь в один миг, - расписывает парень страшную красоту цветов небесных. - Но если захватил стекло закопчённое, сквозь него смотри. Только тогда глаза спасёшь. Зри и миг ожидай, когда распустится бутон. Тогда сладкий запах учуешь. То нектар цветка звёздного. Выпьешь пусть даже глоток малый, смерти никогда не изведаешь.
   - Кто сказывал это?
   - Кто пил с тех цветов, - усмехается Зинзивер.
   А в глазах искорки хитрые, будто и ему доводилось нектара звёздного пробовать. Будто его красота да молодость никогда старостью и немощью не сменятся.
   Даже и старики головой качают: вот ведь бахарь выискался, балагурит так, что поневоле заслушаешься.
   - А это видите? - палец Зинзивера по воздуху чертит, а над пальцем в небе далёком звёзд так густо, что чуть ли они ленту широкую не складывают.
   - Да не ленту, - спорит кто-то, в азям истрёпанный плотнее кутаясь от подступающей к костру прохлады ночной. - Дорогу извилистую, на повороты богатую. Через всё небо дорога тянется. Кому по ней идти назначено?
   - Любому из нас путь тот открыт, - заверяет парень. - Если сумеешь пройти мимо Ущелья Теней, то Высшие Силы в начало пути звёздного поставят. Беги тогда на звук, где вёсла по воде бьют. Потому что с этой стороны дорога для нас, а со стороны той - след от лодки Владыки Небесного Озера. И если сумеешь с этой стороны на ту перебраться, то в Озере и окажешься. А лодка рядом!
   - Откель ты всё знаешь-то? - усмехнулся слушатель неспокойный. - Скажи ещё, будто академию сморгонскую окончил.
   - Книги, - улыбнулся Зинзивер. - Восточные пустыни хранят немало затерянных городов. Я бродил по одному такому. Нашёл библиотеку, где лежали древние фолианты. Знаете, такие громаднющие. С застёжками. Металлы драгоценные с них ободрали ещё до меня. А книги кинули, как что-то негодное. Вот я и зачитался. Солнце припекает. Я уже изнутри изжарился. Вода на исходе, а я от чтения оторваться не могу. Через пустыню такую тяжесть не унести. Да и вернуться туда затруднительно. Барханы, что волны морские, бегут под дуновением ветра. По ним маршрут не наметишь.
   Кладоискатели уважительно промолчали. Не все из них умели читать.
   Неграмотные относились к книгам с мистическим уважением, считая, что каждая из них таила в себе душу древнего колдуна. Какие мысли бродили в его голове, те и отпечатались тёмными закорючками, похожими на засохших червяков. Но чуть зазеваешься, оживёт червяк, скользнёт в твой рот да и будет до смерти пить из тебя соки внутренние. А смерть-то и ждать тогда долго не придётся.
   Для грамотных книга порой была важнее благородных металлов и камней драгоценных. Хорошая книга открывала перед её хозяином удивительный мир, наполненный мудрыми мыслями или тайными знаниями.
   - А ещё читал я книгу чудную, - продолжил Зинзивер, - что любая из звёзд и не цветок небесный вовсе, а на Солнце наше похожа - такой же шар огненный.
   - Ээээ, враньё! - отмахнулся пришелец из дальних земель, чьё лицо прокоптила угольная пыль, а морщины на лбу лежали глубокими горными ущельями. - От же отлил ты пулю!
   - Чего ж враньё? - обиделся Зинзивер. - Вот запали костёр. Если стоишь рядом, то выше деревьев его языки улетают. А посмотри на него вон с того холма! Что увидишь? Лишь искорку малую.
   - Эва, сравнил, - усмехнулся беглец с угольных рудников. - То костёр, а то - Солнце.
   Народ встретил слова угольщика одобрительным гулом.
   - Кончай о звёздах спорить, - встрял кто-то из толпы. - Лучше расскажи нам про Полуночника.
   - Написано в одной из книг, мол, Звезда Полуночника на небе всегда, - тут же подхватил парень тему новую.
   - Говорю ж, враньё злостное, - сплюнул угольщик. - Почему ж тогда глаза наши её не видят?
   - Всегда, - твёрдо повторил Зинзивер. - Только так далеко она, что и не разглядеть и самым острым глазом. И лишь на короткое время приближается она к нашему Солнцу столь близко, что сияние её ни с какой другой звездой не спутаешь. В это время Полуночник сходит со звезды своей на нашу землю.
   - Какой он, Полуночник-то? - спросил хриплый, почти что мальчишеский голос.
   - Высоченный, я на картинке видал. Горы ему по колено, ну а леса, что трава для нас.
   - А зачем он приходит?
   - Не написали в книге той, - тяжко вздохнул Зинзивер от желания жаркого самому придумать причины, да осторожность мешала, вдруг Полуночник ложь его услышит и отомстит сурово. - Но есть легенды в наших краях, что в эту ночь забирает он с собой летучие, как у предков моих - птиц, неспокойные души. Но попутно поднимает из мглы миров души мёртвые, неупокоенные. Их с собой не берёт. Ему они без надобности. Но именно после восхода Звезды Полуночника работы у охотников за нежитью прибавляется.
   - Куда живые души забирает-то?
   - Кто бы рассказал! Хочется верить, что на звезду свою. Хочется думать, что растут там голубые леса, да высятся синие города из мраморных дворцов да башен. Но обратного пути оттуда нет ни для кого.
   - Я бы пошёл с Полуночником, - сверкнули близко чьи-то глаза, быстро наполняющиеся бешеным весельем.
   - Любому из нас дорога туда затворена, - пояснил Старый Бу, присаживаясь на камень вблизи Зинзивера. - У каждого, кто перед воротами в Долину топчется, душа успокоилась мыслями о кладах да богатстве. Полуночнику требуются свободные души. Такие, кого не заманишь лживыми огоньками сокровищ. Да только в наших землях душ таких не найти.
   - Нам-то какая выгода от того, что Полуночник с небес на землю ступит? - просипел лесоруб с лицом испитым до последней степени.
   - А то и выгода, что Полуночник, являясь сюда, завсегда с Хранителем желает встретиться.
   - Друзья они что ли, или как?
   - Друзья или нет, мне оно не ведомо. Но на время встречи Хранитель покидает долину. И клады остаются без присмотра.
   - Так уж и без присмотра? - хмыкнул угольщик. - Да мне ещё давным-давно балакали, что на эту ночь спускает он с цепи Адских Гончих.
   - То верно, - не стал спорить Зинзивер. - А только не хватает их на всю долину. Есть возможность просочиться к кладам Запретных Участков.
   Народ примолк. Кто ушёл в смелые мечты, кто прикусил язык из опасений.
  
   "Запретные Участки" являлось сладостным словосочетанием для ушей любого кладоискателя. Но оно пробуждало и тревогу, как оружие в руках незнакомца, что повстречался тебе на тёмной лесной тропе. Ведомо было, что россыпи богатейших кладов водились в трёх местах долины. Первая россыпь - в горном ущелье на Севере. Вторая, чуть победнее - в мёртвом лесу к западу от центрального озера. А третья сложилась вывернутым полумесяцем, огибая заброшенное кладбище. Кладоскопы зашкаливало при наведении на эти места. Но легенды неукоснительно предупреждали, что клады эти чем-то дороги Хранителю, и расставаться с ними он не желает. "Запретные Участки" прозвали их после того, как ряд хорошо оснащённых экспедиций бесследно исчез, отправившись за сокровищами, которые, казалось, и добывать не надо особого труда. Спасательные экспедиции вернулись не все. Все вернувшиеся видели вдалеке силуэт Хранителя. По следу его прочертили границу опасных мест. Цепочку следов переступать не решились. Быть может, и выбрались из Долины лишь по этой причине.
   Но в одну из ночей, когда расцветала Звезда Полуночника, группа храбрецов пробралась в одно из запретных мест - вымерший лес. В свете факелов представилась им завораживающая картина. Меж пожухлой травы сияли монеты ближайших стран и неведомых континентов. Там же блестела посуда, изукрашенная каменьями, за каждый из которых можно прикупить деревеньку, а то и десяток. Удивительное оружие приминало высохшие стебли. А ещё ловил взор диковинки, которые описывать и слов-то не найти. Кураж вымел из отчаянных голов остатки осторожности, а руки уже хватали богатство и щедро набивали им распахнувшиеся зевы мешков.
   Тоскливый вой заставил кладоискателей оторваться от завораживающего промысла. Меж мёртвых стволов лесных великанов чернели громадные силуэты. Огненные глаза сверкали на мохнатых головах. У кого-то три. У кого-то четыре. Чудовища медленно сужали круг. Сколько их было? Десяток? Дюжина? Две? Никто не считал. Кладоискатели врассыпную бросились из мёртвого леса. Но чёрные твари немедленно ринулись в погоню. Пришлось побросать находки и улепётывать со всех сил. В ночи раздавались ужасающие крики, говорящие, что твари настигли очередную жертву. Улизнуть удалось лишь двоим. Один выбрался из Долины пустой и поседевший. Другой вышел из ворот с отгрызенной рукой. Но именно он предъявил искателям несколько удивительнейших монет. Несмотря на то, что каждая из них сейчас стоит баснословное состояние, ему они счастья не принесли. Чьи-то нечестные, но безжалостные руки придушили калеку. Говорили, что Адским Гончим нельзя покидать Долину, но дух одной из них вселился в слабого разумом и превратил его в орудие мести.
  
   Глаза устремлялись вдаль. Туда, где за горизонтом чёрным должны встретиться Хранитель Кладов земных с другом своим небесным - Полуночником. Убегали взгляды летучие за верхушки деревьев Чёрного Леса.
   А вдоль кромки лесной разбивали бивак гости краткосрочные - травники, сюда со всех краёв земли собравшиеся. Они ждали лишь второго открытия Врат. Им нужна была лишь ночь расцвета Звезды Полуночника.
   - Почто они странные такие? - спрашивали искатели. - Почто не покупают они инструмент старательский? Где лопаты их? Чем добывать станут сокровища?
   - На поверхности их сокровища, - смеётся Зинзивер над недотёпами неграмотными. - Звёзды хитрыми путями по небесам ходят. Замирают порой на координатах особенных. Травники давно выучили, в каких местах какие звёзды ожидать надобно. Целебные свойства почти каждой травки они сбором в надлежащее время усиливают. А время то считают, когда звезда приметная в месте определённом светит.
   - Разве может трава какая кладом стать? - хмыкают неверующие. - Разве интересуется Хранитель Кладов травами?
   - Травы, что силу в себе самую могучую порождают, у волшебников в садах тайных цветут. Скрыты сады те, от глаз посторонних. А что скрыто, Хранитель Кладов имуществом своим числит. Заметит где сад потаённый, кнутом щёлкнет, и вот уже травы да цветы в Долину перебрались. Ну а в Долине их любой травник отыскать сумеет, если разбирается он в ремесле своём.
   - Почему же Звезду Полуночника лишь в зените они ожидают?
   - Был бы травником, всю правду рассказал бы, - напустил на себя Зинзивер вид таинственный, многозначительный, будто мудрец, кто за книгами полсотни лет безвылазно провёл. - Звезда Полуночника и так на небесах гостья редкая. Думается мне, очень сильно с ней травы связаны. И особенно, когда один раз в году в зените она стоит.
   - Над нами, - уважительно отметил кто-то, когда старатели почтительно рассматривали небо, где переливались алмазами звёзды.
   И самым крупным, красивым алмазом искрилась во тьме небесной Звезда Полуночника, мерцая синевой таинственной..
   - Над нами, да в стороне чуток, - усмехнулся Зинзивер, и в тоне его пряталось знание тайное.
   А знание тайное любые уши притянет. Потому-то и повернулись к нему все головы.
   - Если Звезда Полуночника над тобой окажется, момент этот ты без сомнения от других отличить сможешь, - изрекает мысль Зинзивер твёрдо, так что и спорить никому не хочется.
   Спорить не хочется, а спросить тянет.
   - Это как?
   - Зане в яму провалишься, - смеётся парень.
   - Зачем же в яму?
   - Яма та - особенная. Как колодец. Только наполнен колодец тот не водой, а звёздами павшими.
   "Звёздами павшими", - словно заклинание, чуть слышно рядом сидящие повторили.
   - Как звёзды в Долине оказались? - спросил паренёк суматошный, въерошенный, будто с урока торопливо сбежавший.
   - Как и все прочие клады, - пожал плечами Зинзивер. - Упадёт звезда с небес с такой страшенной силой, что поверхность земную пробьёт без труда и лишь на глубине успокоится. То есть станет она кладом самым настоящим. Только клады звёздные больше всего Хранителю по сердцу. Не просто мимоходом их забирает, специально выискивает, никогда в земле не оставит. Кнутом звезду выщелкнет, в Долину закинет, а там уж она сама в яму к остальным скатится. Но до ямы той не добирался никто. В самом охраняемом районе Долины та яма. От глаз скрыта почти завсегда. Ориентир - Звезда Полуночника, которая над ямой этой зависнет. Словно разговаривает она с теми, кто небеса покинул. Словно новости передаёт да послания словесные от тех, кто за небеса ещё держится.
   - А если кто ямы той достигнет, что будет?
   - Дозволяется звезду одну поднять, - тихо молвил парень. - Ведь в яме звезда перестаёт звездой зваться. Так, камень сияющий. Звезда, она в небе когда, а не в яме. И если ты сумеешь её обратно на небо запустить, твоей она становится. Ведомо ведь вам, сколько сказок о том, как блистательна жизнь, если тебе одному какая-то из звёзд светить начинает.
   Всем было ведомо. И на поляне вокруг костра воцарилось торжественное молчание.
   Смотрели глаза искателей кладов на небеса, ждали звезду падающую, чтобы желание заветное загадать. А в душе каждого мечта искрилась: отыскать яму звёздную, вытащить оттуда звезду павшую, вознести её, снова светилом сделать. Пусть тебе одному до самой смерти сияет, озаряет путь твой земной.
  
   С рассветом вышел из палатки Зинзивер, сладко выспавшийся. Полог откинул, порог переступил, потянулся с хрустом...
   Первое, на что взор наткнулся, не Солнце раннее, глаза жёлтые. Два шарика янтаря искрящиеся. И в каждом по веретену чёрному. Такие знакомые глаза. Глаза кошачьи. Глаза Шустрика.
   В душе водоворот. Вертится там обида за княжество несостоявшееся. Да перемешивается с удивлением искренним.
   - Ты-то как здесь? Думал я, уже атаки крысиные отбиваешь во главе войска кошачьего!
   Звенит удивлением голос.
   И чуть радостно.
   Вернулся котяра.
   Странно так, но ведь хорошо с ним было.
   Уютно так. Надёжно. И знаешь, случись чего, шпага Шустрика поперёд кинжала твоего на твою же защиту и бросится.
   И надежда ещё пульсирует.
   Если здесь, значит, не было обмана.
   Но, как ветер злой облака с неба гонит, так мыслишка предательская пригасила надежду светлую: а ну котище хитроумный ещё чего себе с помощью моей добыть норовит? Ведь так ловко сумел денежкам глаза протереть.
   - Нельзя мне биться в отрядах кошачьих, - внезапно Шустрик ответствовал. - Указом нашего короля лишён я родовых привилегий.
   - Но такого и быть не может! - воскликнул парень. - Пусть даже и провинился ты чем-то, а сокровище кошачье во всех привилегиях тебя восстановить должно! Да и накинуть всяческих званий да почестей.
   - Время военное, - сурово проронил котофей. - Сейчас за приказа неисполнение кому казнь смертная, а кому - изгнание. Не время героев чествовать. А я приказ важный не исполнил.
   - Что за приказание столь суровое нарушить тебе довелось?
   - Отправился на поиски клада вместо того, чтобы в сторожевом гарнизоне за границей бдить.
   - Постой-ка, Шустрик, - не понял Зинзивер. - Сам ведь говорил, что на поиски лучших отправляют. Сам ведь пел, мол, суровые испытания прошёл, чтобы именно тебе честь вернуть достояние кошачье предоставили!!!
   - Так и было, - кивнул кот. - Только слишком много экспедиций кошачьих в Долину уходило. И слишком мало возвращалось нас. Король решил не губить лучших из лучших. Отменил он поиски. Указ строгий издал: не ходить больше в Долину.
   - А ты пошёл?
   Кот кивнул:
   - Верил я в себя сильно. Чуял каждой клеточкой, добуду сокровище древнее. Верну век золотой кошачьему племени.
   - Но ведь вернул же! - утвердил парень. - Изгнание-то за что?
   - Сообщили мне посланники весть горькую. Силы крысиные границу прорвали ровно в том месте, где гарнизон мой охрану держал, - ответил котофей тихо и очень грустно. - Кто знает, если бы я в гарнизоне остался, может, выстоял бы он. Может, сохранили бы земли наши. Война - такое дело, что даже один боец в нужное время в нужном месте весь ход военной кампании повернуть может.
   - То есть, - холодея, догадался Зинзивер. - Ты для своих сейчас, словно мистер Фонбастер?
   - Хуже, - ответил кот. - Гарнизон вырезали подчистую. Никто из наших не уцелел. Кроме меня, потому что я к Долине спешил, греясь Удачей грядущей и Беды не чуя. И кто-то при дворе короля нашего гипотезу кинул грязную, мол, Шустрик хитрованом всегда числился, наверное, и сдал гарнизон. А в награду за то крысы ему сокровище подсобили добыть.
   - Вот это поворот, - судорожная дрожь пробежала по Зинзиверу от макушки до пяток, в сапоги упрятанных. - То есть ты даже не дезертир, а предатель?
   - Так видимо, - кивнул кот. - Молоко да Рыбу у меня приняли, конечно, но показали, что обратный путь мне закрыт.
   - Погодь! - просиял Зинзивер. - Да ведь не потеряно ещё ничего! Бери меня! Зоряну хватай! С тобой пойдём! Скажем слово свидетельское, весомое!
   - Разве кошак ты? - нахмурился Шустрик. - Человеческое слово против кошачьего, как пёрышко против гири пудовой. К тому же министрам и придворным откуда знать: может, пришли со мной крысы-оборотни в обличии человеческом?
   - Но справедливо разве героя гнать, который мечту давнюю исполнил?
   - Без сокровища мы землями обширными владели, - едва слышно сказал кот. - Теперь же половина земель под крысами, а другая в голодных муках корчится. Вот и кажется всем, что времена, когда сокровища утерянным числилось, чуть ли не веком золотым и были. Сейчас сокровище нам вернулось, а Счастья нет.
   Внутри Зинзивера клубилось неприятное облако. Было стыдно за сомнения свои, что кот лишь для того возвратился, чтобы ещё раз парня надуть.
   - И куда ты теперь?
   - С тобой пойду, - отрезал кот. - Тебе должок верну. Что добуду под Звездой Полуночника, всё твоё. Без остатка. Без каких-то там условий. Берёшь снова в команду свою?
   - Почту за честь! - Зинзивер воскликнул, наполняясь радостью буйной, от которой скакать хочется выше крон деревьев самых длинных. - Здорово, если со мной отправишься. А насчёт сокровищ, если поднимем их...
   - Твои будут, - твёрдо повторил кот. - Мне богатство не надобно более. Как выйдем обратно, распрощаемся. Я к себе подамся. Не примут в войско, партизанить начну. Хоть каплей малою, а вину искупить попробую.
  
   Чёрные колья рвано резали багровеющее небо заката. Проклюнулись первые звёзды. Поднялись над горизонтом две Луны, невысоко: не их время. Сияла над центром Долины Кладов во всей красе таинственная Звезда Полуночника. Лила сине-серебристый свет на окрестности, боролась с лучами лунными. Считанные часы оставались до того, как второй раз Врата распахнутся.
   Русые волосы Зоряны и её светлое платье казались калиткой в неприступной чёрной стене. Девушка прильнула к ограде. Что видела она в узкую щель? Какие тайны и загадки представали перед её ясными очами?
   Хотелось подойти и мягко обнять. Сначала она вздрогнет от неожиданности, а потом обрадуется. Наверное, обрадуется. Или нет, обрадуется несомненно.
   - Слышь, ребя, - Зинзивера оторвал от раздумий писклявый голосок. - Не желаете сеанс, а?
   Остроухая голова Шустрика мигом развернулась на голос. Тогда и Зинзивер сменил направление взгляда.
   Возле кустов топтался согбенный карлик. Его словно сплющило и раскорячило. Фигура, обтянутая истрёпанным серым балахоном, напоминала извилистый корень могучего дерева, вырванный из земли и бесхозно воткнутый неподалёку от лагеря. Не человек, а корешок мандрагоры оживший.
   - Блишшше, ребя, блишшше, - карлик перешёл на шепелявый шёпот, подзывая к себе.
   Когда Зинзивер и Шустрик подошли к нему вплотную, карлик извлёк из балахона небольшой ящик, чьи стенки отливали металлическим блеском, а одна была тусклой, жёлто-матовой, как соты испорченного мёда.
   - Кладоско... - в один голос воскликнули искатели.
   - Тишшшше, ребя, - оборвал их карлик. - Он сссамый. Только не надо шшшуметь.
   Металлическим ящиком был самый настоящий кладоскоп.
   - Эгей, - обрадовался Шустрик. - Чего желаешь, уважаемый, чтобы включить твою штукенцию?
   - Да уж немало, - сразу приободрился и карлик, и его голос. - Камешки самоцветные. Каждого по паре. Парочку синих, парочку алых, парочку кровавых, парочку зелёных, парочку голубых, парочку лиловых. Итого, ребя, дюжина.
   - Дороговато, - скривился Шустрик. - Мы тебе что, Королевская Сокровищница?
   - Так ведь на какой риск иду, - понизил голос карлик. - Известно же, хоть луч кладоскопа невидим, но осязаем. И если Хранитель поймает его, то выдернет меня отсюда, как рыбку из пруда.
   - Рискнём, - решился Зинзивер, извлекая кисет с камешками.
   - Однако ж, - пробурчал Шустрик, - рискованно. Камешки-то, вот они, - он раскрыл свою шкатулку с секретом, - а кладоскоп, может, и дельного ничего не покажет. Модель-то старенькая.
   - Рискнём, - повторил Зинзивер, отсыпая шесть разноцветных драгоценностей, что в наследство от мистера Фонбастера, за Скользящими ушедшего, остались. Камни дивно смотрелись на сморщенной бурой от грязи ладони уродливого недорослика. Шустрик вздохнул тяжко-тяжко, но тоже расстался с назначенной долей.
   Спрятав сокровища, карлик оживился. Он щёлкнул по ребру ящика и развернул металлический кубик матовой стороной к себе. На противоположной грани выдавился конус, напоминающий узкую и длинную воронку. Остриё воронки он направил на колья, ограждающие Долину. Жёлто-матовая сторона вмиг потемнела, а потом на ней проклюнулись мерцающие искры, словно редкие звёзды на небе.
   - Клады, - удовлетворённо проурчал карлик.
   - Далёкие да малые, - недовольно прокомментировал Шустрик. - Ты россыпи ищи. Отрабатывай камешки.
   Карлик завозился, отклонив аппарат. Редкие искры исчезли. Экран заливала сплошная чернота.
   - Поломал, - ахнул Шустрик. - Дай-ка мне.
   - Э, нет, - карлик отскочил и направил остриё прямо в спину Зоряне. В тот же миг экран затопили радужные сполохи.
   - Вот оно, сокровище, - вспыхнули жёлтым светом очи Шустрика, а Зинзивер вздрогнул. - На него и глядит наша дивчина. Словно чует богатства великие и без хитроумных приспособлений.
   И тут кладоскоп внезапно вывернулся из махоньких ручонок. Но не упал. Словно небольшой снаряд, он обернулся два раза вокруг шеи карлика, а тот вдруг захрипел, ухватился за горло, словно желая оторвать нечто невидимое. Ноги его подогнулись, и недорослик повалился на траву.
   - Хозяин Кладов, - ахнул Шустрик. - Поймал луч кладоскопа и теперь его, как удавкой...
   Зинзивер нагнулся к незадачливому воришке, но не успел и притронуться. Неведомая сила поволокла лёгенькое тельце по траве, а потом вдруг подбросила и зашвырнула за острые колья ограды.
   - Эвон его как, - только покачал головой котище.
   А Зоряна как и не заметила. Стояла, прильнув к забору. Смотрела в щёлку неразличимую, будто силилась разглядеть что-то, одно ей видимое.
   - Огроменный клад, да и лежит недалече, - ухмыльнулся Шустрик. - Не зря с камешками расстались.
   - А, по-моему, впустую, - махнул рукой Зинзивер. - Кладоскоп аж зашкалило. Ведомо наткнулся луч на Запретный Участок. Сокровищ не перечесть, а нам с того пользы мало. И так их обитель на карты нанесена.
   - Не-а, - Шустрик довольно улыбнулся и когтем продавил по карте направление, в котором указывал луч. - Глянь сам. Вот Запретный Участок, а вот Кладбище. Запретный-то на само Кладбище не залазит, дугой обходит, справа остаётся. А луч Кладбище словно на половинки делил. Да и по народным приметам клад близко.
   - По каким ещё приметам? - удивился Зинзивер.
   - На деваху глянь, - кивнул котище в сторону Зоряны. - Как прилипла к забору. Не оторвать. Знамо, чует клад. Я тебе всю дорогу твержу, не простая это деваха. Монетками-камешками не интересуется. Её носик на что-то иное направлен. Большущее, грандиозное. Сама боится туда идти. Помнишь, при Травянистой Луне не хотела? Но манит её, манит сокровище. Так что, браток, вперёд! Уговаривай её с нами идти под Звездой Полуночника. Чую, эта деваха нас напрямую к кладу и выведет.
  

Глава 15

Кладбище

  
   Налево ложились длинные тени, окрашенные багровыми тонами Алой Луны. Направо падали тени чуть покороче, чью тьму разбавляла мутная зелень Луны Травянистой. Сами ночные светила - и алое, и зелёное - висели невысоко над горизонтом, окаймленным чёрными верхушками деревьев. А в зените небесного купола застыла яркая Звезда Полуночника, изливавшаяся холодным серебристо-голубым сиянием.
   Кладбище изыскателей занимало обширное пространство, тянувшееся вдоль чахлой оградки, отделявшей небольшой клочок земли, где к небесам тянулась ритуальная башенка в три этажа. То ли церквушка, то ли часовенка для отпевания тех, кому это положено по родовым обрядам. Но башня казалась неказистым столбиком на фоне поля, взметнувшего над палыми травами шесты, надгробия, пирамиды, мавзолеи. Даже беглого взгляда достаточно, чтобы ужаснуться, как много изыскателей сложило головы в поисках сокровищ. И тут находились могилы лишь тех, кто имел друзей, способных дотащить сюда погибших. Куда большее количество покоилось под неприметными холмиками, разбросанными по всей долине. А кости большинства без вести пропавших желтели где-нибудь в кустах, а то и на берегу ручьев, населённых неприметными хищниками, талантливо умеющими нападать из засады.
   Надгробия блистали не изыском, а разнообразием, ибо тут наблюдалось полное смешение похоронных традиций.
   - Сам Голохвостый в месте этом ногу сломит, - проворчал Шустрик, продираясь через заросли колючек, окружавших большую группу холмиков, утыканных кольями. - В упор не пойму, чего нас сюда занесло? То ругаетесь, мол, роешь там, где даже самый ленивый успел копнуть. То завели туда, где любой порядочный кладоискатель побывал.
   - Только порядочные кладоискатели здесь закапывают друзей, а не раскапывают сокровища, - печально добавила Зоряна, и Шустрик смолк. Но вид его насупленной мордахи говорил: "Да делайте, делайте, что хотите. Только помните, я вас предупреждал".
   Даже здесь, меж могил, поблёскивали монеты. Но никто из троицы их не поднимал.
   Котяра задумался о чём-то крепко и на блестящие кругляши внимание не тратил.
   Зинзивера пугало: а ну как вместе с денежкой и мертвяка с собой утянешь, ведь не зря сказывают, что в виде монеток разбрасывает Голохвостый ловушки в местах, что ему подвластны, а именно от кладбищ дорога в Ущелье Теней начинается.
   А Зоряна никогда к монетам лежащим склонности не испытывала.
   - Место хоть и пугающее, да слыхал я давече, скрыт тут клад, весьма немалый, - подал голос парень, когда они по неширокой тропинке, виляющей меж скученных надгробий, миновали ещё один поворот. - Глубина закладки невелика. Более того, веха памятная о нём торчит, чтобы сомнений не оставалось. Да и недорослика с кладоскопом если вспомнить. Его ж аппарат чуть ли не зашкалило! Стрелка, что мощь клада кажет, едва боковину прибора хитрого не проломила.
   - Те же сведения краем уха слышал, - проворчал котяра. - Да и читать доводилось дневники искательские. Есть существа такие, снарками их кличут, писали они... те, кто из Долины выбраться сумели... что добыча тут знатная прячется. Только лично им она не нужна была. Их экспедиция нечто особенное искала.
   - Как ты Молоко да Рыбу? - спросила Зоряна.
   - Да, - кивнул кот. - Для других цель снарков ценности особой не представляла, а вот им лично требовалось то невероятно. Они немало в Долине товарищей положили. Другим от экспедиции их та польза была, что поисками своими снарки много кладов зацепили, вот только не тронули. Указателей они оставили толковых десятка два. Ориентиры заметные обозначили. Да вот даже гробницы, что перед нами, они первыми описали. До этого разговоры одни, мол, есть в Долине место такое, где положено товарищей своих хоронить. Но лишь снаркова экспедиция обозначила координаты кладбища.
   - И я ту книгу читал снарковскую, - признался Зинзивер. - Буквы и сейчас перед глазами словно пропечатаны: "К могиле той мы добавили пять своих". А на последней строчке той главы добавление: "и оглядывались мы, пока колючки злых кустов не скрыли от нас шесть надгробий". Только, скажу честно, в одиночку я - по кладбищам не ходок. Другое дело, если компания хорошая подберётся. Кроме того, ты, Шустрик, из котофеев мудрых. А ведь мне в любой деревне, если о вас сказывали, то прибавить не забывали, что ни один из котов и в нечисть не верит, и во вред, ей причиняемый.
   Ничего не ответил кот, лишь улыбался загадочно. Блестели Луны в его глазах. В одном - Луна Алая. В другом - Травянистая.
  
   Первым на явление странное Зинзивер внимание обратил. И неудивительно, вечно он головой по сторонам вертит, ничего от взора его не скроется.
   Над могилой, что холмом впереди горбилась, облачко зависло. Уже то необычно, что не спускаются облака к земле столь близко. Ещё пуще странным казалось, что ветер дует сильный, а облако на месте стоит. Когда стоит, а когда чуть двинется. Но двинется против ветра.
   Глянь, а облачков этих уже и не пара, и даже не дюжина. Стайка целая близ кладоискателей собралась.
   - Призраки, - потрясённо Зинзивер прошептал. - Души мёртвые.
   - Не мертвечина то, живые они - возразила девушка. - В местах, откуда приходят орды жестоких воинов, чья кожа цвета жёлтого, а вместо глаз - щёлочки узенькие, царство созданий этих. Там их кличут "О-ба-кэ".
   - В наших-то местах они откуда взялись? - недоумевал Зинзивер.
   - Видать, отряд жёлтокожих воинов тоже за сокровищами во времена стародавние подался, - пояснил Шустрик. - Вдруг командир их богатым был и вёз с собой обоз имущества, в имуществе том несколько Обакэ вполне прятаться могло. Если полегли в Долине все воины, то и обоз тут где-то застрял. Вот и поселились Обакэ в обители этой скорбной. А после расплодились и организовали ещё одно королевство, только уже не в землях дальних, а на долинном кладбище.
   Странные облака подтягивались к пришельцам, образуя широкую дугу. А новые сгустки всё прибывали и прибывали. Уже не рой реял среди могил - армада целая.
   - Тепло наше чуют, - покачал кот головой тревожно. - Выпить хотят. А если высосут они тепло из нас, телами хладными здесь упокоимся.
   - Как биться с ними? - тревожился Зинзивер. - Может, хоть ты, Зоряна, знаешь супротив них слова волшебные? Может, теургию какую дальнеземельную ведаешь?
   - Они не враги мне, - в голосе девушки не чувствовалось эмоций, словно она бесстрастно читала надпись на указателе. - И я им не враг тоже. Но место это - вотчина их, а мы здесь - гости незваные. Потому откланяться нам надо вежливо и прочь ступать, пока хозяева не будут возражать, чтобы пришлые тут бродили, да землю ворошили в поисках давно скрытого.
   - Ну, прочь ступать, то нам невыгодно, - вывернул котофей мысль Зоряны на пользу общую. - А вот в башне на время схорониться можно. Ежели тут отпевали кого, то слова ритуальные в щелях позастревали. Их звон ограду невидимую создаёт. За ограду такую облакам этим призрачным хода нет.
   - А если не позастревали слова ритуальные? - забеспокоился Зинзивер.
   - А вот и проверим, - разгладил усы котяра. - За кладом явились, так не стоит сразу отступать, не испробовав взять его в руки.
   Медленно пятясь, они достигли порога. Дверь отсутствовала. Дверной проём порядком обкрошился. Чудом уцелевший обломок дверной петли покрывала пушистая ржавчина. В сумраке виднелись две лестницы. Одна убегала наверх. Ступени другой показывали дорогу вниз и исчезали в кромешной тьме.
   - По какой идём? - тихо спросил парень, указывая на лестницы.
   - Давайте, в подвал спустимся, - предложила Зоряна.
   - Дельно, - не стал спорить кот. - Если и впрямь слова отпевальные силу утратили, тогда полезут облака во все окна. В подвале же окон нет, а уж одну дверь мы завсегда оборонить сумеем.
   - Сумеем, - согласилась Зоряна. - Призраков руками не поймаешь, но в пространстве междверном запереть можно. О том они знают, и пространств этих избегать стараются.
  
   Подвал утопал во тьме. Лишь в одном углу завис над прогнившим полом бледный блуждающий огонёк.
   - Клад кажет! - обрадовался Зинзивер и смело шагнул к колдовской искре, сияющей во мраке безмолвия, охватившего кладбищенскую башню.
   Огонёк будто испугался. Дрогнул, скакнул повыше и мигом исчез в какой-то потаённой щели. Тут же мглу отогнал пляшущий багряный свет.
   - Этот вернее будет, - тихо сказал Шустрик, чьи когти сжимали лучину, которую медленно пожирало пламя.
   Зинзивер упомнил место, которое облюбовал до бегства магический указатель. Быстро и аккуратно разрыл совком прелую гниль, копнул глубже, потревожив землю, чей запах мигом защекотал чуткие ноздри. Отбросил землю раз, отбросил другой, а на третий стукнуло железо о дерево. Пальцы, отбрасывая земляные комья, проворно нырнули во тьму и вытянули небольшую шкатулку, стенки которой заметно изъела сырость и плесень. Под крышкой хранилища тускло сверкнула в отблесках пламени лучины россыпь металла. Но не было в ней чёткости круглых монет. Сначала показалось, что заполнена шкатулка бесформенными комками. Ан нет, склонилось пламя пониже, и взору предстали фигурки удивительных созданий, словно сбежавших из древних сказок или легенд народов, заселяющих самые дальние земли.
   - Обереги, - просиял Зинзивер. - Помощь древних богов нам как раз кстати.
   - Повремени, - требовательно предупредил Шустрик. - Поставь шкатулку.
   И когда Зинзивер нехотя опустил маленький сундучок на бугристый пол, склонился над хранилищем и начал гладить пламенем его содержимое. Влажные стенки шипели недовольно, сохли, обугливались, лопались с треском. Фигурки же, напротив, не темнели от копоти, а светлели. Пробуждалась в них сила, заложенная в стародавние времена неведомыми колдунами ныне забытых стран. Сила, призванная защитить от непрошенного зла и нежданной опасности. Сила, способная уберечь: когда от врагов лютых, когда от себя самого.
   - Возьмите по фигурке, остальное обратно укроем, - приказала Зоряна. - Не любят древние боги жадности, наказывают за неё. Каждому из вас будет сила в обереге выбранном, если не позаримся на остальные и оставим их тем, кто позже сюда придёт.
   Шустрик выбирал первым. И не задумывался долго. Цапнул топорик крохотный, обоюдоострый. По левой стороне лезвие махонькое, да ровное. По правой - большое, дугой скругленное. А в рукоятке литой колечко - суй цепочку и на шею себе накидывай.
   Зинзивер после подошёл. Долго рылся, отгоняя тени, скачущие от неверного пламени лучины. Выбрал на острой булавке птицу, крылья раскинувшую. Да прилаживал потом старательно на уголок ворота рубахи.
   Потом в четыре глаза на Зоряну взглянули. А та лишь улыбается. В глазах огоньки весёлые скачут. Мол, не надобна ей защита волшебная. Сама себя всегда обережёт.
   - Всё равно возьми, - упрашивал Зинзивер. - Так, на всякий случай.
   - Бери, - вторил ему Шустрик. - Три оберега надёжнее, чем пара.
   Дёрнулся уголок губ Зоряны, нахмурилась девушка, но перечить не стала.
   Пальцы нырнули в шкатулку, сжались, словно рыбку вытащили колокольчик махонький. Зазвенел он тихо, жалобно, но словно прогнал хмурое настроение. Солнцем выглянула улыбка, лицо расцветила. Теперь уже Шустрик хмурился, качал головой неодобрительно.
   - Звякнет в момент неподходящий. Всех нас выдаст.
   - Не выдаст, - возразила Зоряна. - Это же оберег.
   И нечем было крыть пушистому и усатому. Не сказал ни слова, лишь царапнул по стене когтем острым, оставил зазубрину.
   - Теперь защищены мы, - сказала девушка. - Теперь О-ба-кэ если и захотят, не смогут атаковать нас.
   - Давайте что ли, башню осмотрим, - предложил Зинзивер. - Вдруг ещё чего дельное сыщем?
   И затопотал по лестнице. Потом по другой, что к вершине башни уводила. Кот и возразить не успел. Лишь хвостом себя по бокам пару раз стукнул, недоволен, мол.
   На этажах башни ветры властвовали. Пустые пространства. Ничего башня им не припасла. Кот стены лениво разглядывает, пробует рассмотреть на них картины древние, временем яркости лишённые, дождями потёртые. А Зинзиверу интересно на мир с высоты поглядеть. К окну подскочил, высунулся наружу чуть ли не по пояс.
   - Гляньте, сияние какое, - кричит в восхищение. - Будто солнце из серебра в небеса рвётся. Эх, верхушки деревьев горизонт прячут, а так полюбовались бы.
   - Если выше подняться, думаю, виден горизонт станет, - предложил котофей. - Давайте, на самую маковку. Там на диковинку дальнюю и посмотрим.
   Тут же парень из оконного проёма выскользнул, и вот уже подошвы его по ступеням гремят.
   - Чисто котёнок, - по-доброму улыбнулся Шустрик. - Всюду нос сунуть надо.
   А Зоряна и тут молчанием отделалась. Но не отставала. Словно тень за котом следовала.
  
   Листы кровли давно сорвали буйные ветры. От башенного купола уцелели только толстые, выгнутые дугами, брусья остова, будто рёбра причудливого зверя, жившего в такие времена, когда разумные существа ещё в мир не явились. Отсюда, с верхней площадки, открывалась великолепная панорама. Кладбище скрылось во мгле, и местность потеряла зловещий окрас. Но взор теперь не прельщали чёрные силуэты верхушек вековечного леса. Он ловко перескакивал за частокол и убегал вдаль, в края, неподвластные Долине. Там, у гряды серых холмов холодным голубым светом сверкало нечто невообразимое.
   - Корабль Полуночника, - выдохнула Зоряна.
   Пятно голубого сияния, действительно, казалось ей кораблём. Таинственной громадой под парусами, что изредка швартуется у причалов маленьких городков. И тогда все жители сбегаются поглядеть на чудо. С высоты борта усмехаются бородатые моряки, которые кажутся небожителями. Ведь им посчастливилось увидеть острова, заполненные диковинками, людей с лиловой кожей, страну лемуров и государство ведьм. А сейчас они пополнят запасы воды и провианта и уплывут за горизонт, в далёкий и огромный порт.
   - Какой же корабль? - усмехнулся Шустрик. - Больше похоже на гигантского полысевшего ежа. Такие водятся на Юге. Только, понятное дело, в ночи не светятся.
   Кошачьи не любят воду и не пересекают моря на кораблях. Поэтому корабли для большинства из них - небывальщина. А вот громадные ежи - другое дело. И глаза Шустрика осматривали огромное тело, утыканное иголками. Острия, наливающиеся голубизной, торчали в разные стороны, словно частокол, разрушенный землетрясением.
   Зинзивер промолчал. Чудо на горизонте виделось ему голубой каплей. А то, что Зоряна принимала за мачты, а Шустрик за иглы, Зинзиверу почему-то казалось длинными и толстыми волосинками. И охватывало странное возбуждение, навеваемое двойственностью, ибо от самой капли исходил мёртвый холод, а волосинки, напротив, казались живыми, только замершими в колдовском сне. Будто и не корабль это был, и не ёж, а сам загадочный Полуночник.
   К сиянию на горизонте уходил высоченный чёрный силуэт. Ночной ветер играл полами длинного плаща. Изящная длиннополая шляпа в темноте ночи обернула фигуру Хозяина Долины уродливым грибом. На фоне голубого сияния порой извивалась тонкая чёрная нить, и слышался звонкий щелчок, а башня ощутимо подрагивала. Ударами кнута Хранитель Кладов приветствовал Полуночника и спешил на встречу с давним приятелем.
   - Посмотрели, и будет, - разорвал котофей молчание торжественное. - Ночь к середине близится. Думать надо, где клад, за которым явились, прячется.
  
   Вниз шли торопливо. Да тут Зоряна остановилась. Теперь ей окно понадобилось. Только дела в далях дальних девицу не интересовали ничуть. Взор её травка притянула. Вроде и земли никакой, а всё же зёрнышко когда-то в щель малую вонзилось и травинками проросло.
   - Трава Путешественников, - ответила Зоряна на безмолвные вопросы спутников. - Только в окнах да стенах близ них можно её сыскать. А сегодня ночь особенная, когда Звезда Полуночника силой тайной её поит. Если собрать Траву Полуночника в ночь эту, можно отвары целебные сварить. Да и в путешествиях дальних поможет варево. Силу придаст, когда ноги слабеть станут. Скорость хода увеличить сумеет. Что раньше в пять суток проходил, за один день преодолеть сумеешь. Подождите меня, я скоренько.
   И давай пальчиками травку выдирать, а после - к другому окну. И к следующему.
   - Ну, дело важное, - не стал спорить кот. - Травинка волшебная порой целой сокровищницы стоит.
   Медленно опустился на пол котофей мудрый, спину по стене вытянул. Зинзивер мигом рядом плюхнулся. Чего даром ноги томить - нет в них правды. Из кармана гречневик достал и грызть принялся. Всё дело толковое.
   Лёгкие шаги Зоряны то с одной, то с другой стороны доносятся. Привольно тут ветрам - много окон в башне. И Траве Путешественников много где есть угнездиться.
   А Шустрик да Зинзивер примолкли, глаза прикрыли, думу думают.
   - Спасибо Небесам, что Долину для нас сотворили, - жарко воскликнул Зинзивер, пихнув Шустрика, который уж задремал почти. - Не будь Долины, было бы в мире справедливости меньше. Гораздо меньше. Вот нас с детства учат, время зря не трать, зарабатывай, каждый день денежку откладывай. После возьмёшь, что отложил, пересчитаешь... Ни на что путнее не накопил, а жизнь прошла. Долина же справедливость нам воздаёт. Тут всё разом, в миг единый, получить можно. Вот сказки взять. В них хоть бедняк, хоть дурак, а богатство получают. Да по-умному полученным распоряжаются.
   - А мне иногда кажется, - задумчиво сказал Шустрик, с дрёмой прощаясь, - что Долина вон им придумана.
   Коготь указал в сторону Голохвостого, чей портрет грубо намалевали на стене. Морщил Голохвостый морду крысячью, и глазами - блестящими бусами - на Шустрика взирал холодно.
   - Ведь взять хоть твоих, хоть наших кошачьих. Собраться бы всем разом, да развернуть жизнь к справедливости. Да нет же... Кто денежку терпеливо откладывает, кто других обмануть норовит. А если посмелее, те сюда, в Долину прутся. А Долина никого не выпускает, всех перемалывает. Всех, кого назвать можно ребятами стОящими.
   - Как же не выпускает? - поразился Зинзивер. - Вон сколько с добычей богатой выходят обратно. Не выпускала бы, никто сюда б не сунулся.
   - А ты кумекай, - рассердился Шустрик. - Выберешься с сокровищем, и всё! Лично тебе кажется жизнь самой что ни на есть справедливой. Раньше ты свет поносил от горя, что глаза тебе застилало. А сейчас домик себе выстроишь, коровку купишь, лавку откроешь. Успокоился ты. Не нужны тебе большие перемены. Не помнишь себя прежнего, справедливость зовущего. А до остальных, что от горя стонать продолжают, тебе уже и дела нет. Кажется, сами они и виноваты. Ведь у тебя-то жизнь удалась.
   Они помолчали. Где-то далеко слышался шорох. То девица Траву Путешественников с оконных проёмов терпеливо сбирала.
   - Интересно, что Зоряна бы о Долине сказала?
   - Что она сказать может? - хмыкнул Зинзивер. - Девки только и смотрят, чтобы выгодно замуж выйти. А там дети пойдут, хозяйство. Зачем им мысли о мироустройстве нашем? Муж хороший попался, значит, всё по справедливости.
   - Станешь думать так, ни одной девахи толком не поймёшь, - рассердился кот. - Не так проста Зоряна, как кажется.
   - Да мне девок и понимать не надо, - перебил его парень. - Сами прибегут, сами растолкуют. Время только б не упустить, пока лучшие вокруг тебя вертятся. Пока ещё есть те, что влюбиться могут. А то потом на смену придут усталые, перегоревшие, которым жизнь надобно устраивать.
   - В каждом человеке добро есть, - тихо сказал кот.
   - Это верно, - кивнул парень. - Но верно и также, что не каждое добро любится. Да хватит о делах дальних. Мне тут мысль одна сверкнула о сокровище том большом, что снарки краем ухватили.
   - Что за идея? - оживился кот.
   Даже усы встопорщились, и шерсть на загривке вздыбилась.
   - Откуда взялись первые упоминания о кладбище? - спросил Зинзивер.
   - Экспедиция снарков похоронила тут пятерых товарищей. Помнишь же, "К могиле мы добавили пять своих", пишут их летописи, - сообщил Шустрик. - Прямым текстом указано "и оглядывались мы, пока колючки злых кустов не скрыли от нас шесть надгробий". Сам ведь говорил, что успел ту книгу прочесть.
   - Верно, - кивнул Зинзивер, наполовину витавший в своих мыслях. - Только ты забыл одно слово.
   - Какое еще слово? - закипятился Шустрик.
   - Важное слово, - сосредоточенно продолжил Зинзивер. - Если бы кто-то обратил на него внимание раньше, то сразу бы заметил несоответствие.
   - Не тяни, - поторопил Шустрик. - Говори слово.
   - Сказано, что кладбище обозначила ПЕРВАЯ экспедиция снарков, - выпалил Зинзивер. - Но если они были первыми, значит, до них в Долине не хоронили ни одного снарка. Значит то, что экспедиция посчитала жальником, просто напоминало могилу снарка, но в действительности ей не являлось.
   - Не ухватываю, - проворчал Шустрик.
   - То, что снарки приняли за могилу, ориентир, балда.
   - Ну!!! - поразился Шустрик. - И ты думаешь, что никто до нас не просёк это?
   - Очевидное всегда ускользает, - усмехнулся Зинзивер.
   - Погодь, - кота не оставляли сомнения. - Ну, подхоронили они своих пятерых к чьей-то ещё могиле, которая тут ранее вырыта была.
   - Снарки сильно от иных разумных существ отличаются, - заспорил Зинзивер. - Если там кого не из ихнего рода схоронили, они никогда не назвали бы место то "могила". Никогда не написали бы "шесть надгробий". Чего бы там ни стояло, оно сильно схоже именно со снарковским захоронением. А оно там никак не могло появиться раньше первой экспедиции. Чей, скажи ты мне, этот жальник, если до дня того не ступал ни один снарк на земли Долины?
   - Слова, - отмахнулся кот.
   - Да ведь легко проверить! - воскликнул неугомонный парень. - Только надо отыскать те самые снарковские могилы. Если их шесть, верна моя догадка. Только и остаётся, что вычислить среди них фальшивую.
   - И сделать это надо скорехонько, - посерьёзнел Шустрик, поглядывая в окно, - пока Звезда Полуночника не окрасится кровью. А то нас пожрёт нежить без лишних разговоров.
   - За чем дело стало! - вскочил парень, будто никогда не знал устали. - Только вот где...
   И фразу-то оборвал. Зоряна вернулась. Сияет довольнёхонька. Видать, щедро Травой Путешественников с ней башня поделилась.
  
   Оставалась спуститься вниз.
   Первым шёл кот. Следом Зинзивер, чуть слышно насвистывая, вроде пичуги в лесной чаще. Замыкала процессию Зоряна.
   Вдруг замер котище. Налетел на него парень и сердито очи вскинул. Посмотрел вперёд, а не под ноги.
   В проёме, закрывая его от пола до перекладины верхней, темнела высоченная фигура.
   Зинзивер вздрогнул.
   На пороге стоял сам Голохвостый. Точь-в-точь, каким его рисуют в страшных книгах.
  

Глава 16

Проклятие древнего клада

  
   Ночь, когда клады проще всего добываются, на две половины делится. Первая - счастливая. Лучами серебряными озаряет её Звезда Полуночника. В часы эти беспечно ступай по Долине. Спит пока большинство врагов твоих. А те, кто проснулся уже, пока на охоту не вышли. Их сознание мыслями мутными переполнены. Не до тебя им.
   Но пробуждаются от спячки болота Долины. Бурлят, пузыри пускают. Испарения ядовитые поднимаются к небесам, образуя дымку почти не видную. У дымки той цвет крови.
   Потому и говорят искатели, мол, на середине ночи Звезда Полуночника кровью умывается. Тогда и переходит волшебная ночь на вторую свою половину.
   Дымка иллюзию ужасную творит. Взметнись птицей вольной её выше, снова узришь беспрепятственно сияние чистое Звезды Полуночника. Но не взлететь в небеса, не узнать правды.
   Когда с земли вверх зришь, о дымке той не ведаешь. Поэтому и кажется тебе, сама Звезда Полуночника цвет изменила. Только что радовалась присутствию твоему, а сейчас на тебя гневается.
   Дымка кровавая волшебство серебряных звёздных лучей не пропускает к Долине. Поэтому у хищников, которые ночью той в отсутствие Хозяина Долины спокойствие кладов хранят, муть из мыслей уходит. Снова они - охотники, а жертва - ты, кто на клады позарился.
   Теперь беги, прячься, ховайся в местах, где не найдут тебя, не учуют.
   Только знай ещё, есть в Долине места стылые. Там под дымкою кровавою пробуждаются существа дикие, древние. С прошлых эпох ещё подчиняются они Голохвостому. И ныне любой его приказ готовы выполнить.
   Да и сам Голохвостый, когда над Долиной дымка стелется, заходит порой на её просторы. Вспоминает тогда, как забор строил, и как обманули его подло, нарушили планы верные.
   В те минуты владеет им обида лютая, злость великая.
   Завидишь его, прочь, прочь беги.
   Если только успеешь хоть шаг сделать...
  
   Заледенело всё в душе кудлатого добытчика кладов - не дай Владыко, именно за ним, Зинзивером, Голохвостый пожаловал. А как первый укол страха силу утратил, за Зоряну перепугался. Ну как по её душу гость непрошенный навострился?
   Вот в самом же деле, не за Шустриком же ему охотиться? Да и кот говаривал как-то, мол, нет у них души. А раз души нет, то и Голохвостому ловить нечего.
   И глазом в сторону котофея: кто там гордился, что никакой нечисти не боится? Что скажешь, остроухий, когда перед тобой не болотник даже, а сам предводитель войска нечистого?
   Смотрит, а котяра испуга совсем не выказывает. И Голохвостый будто разобиделся на него за это. На Зоряну и Зинзивера внимания ноль, а за каждым шевелением Шустрика неотрывно следит.
   Только где такие глаза дают, чтобы движения кошачьи молниеносные загодя отслеживать?
   Вроде у стеночки стоял котофей, а и нет его. Валиком под ноги гостю опасному катится. И тот, вперёд шагнув, о кота растянувшегося запнулся, да и рухнул на пол каменный, неласковый. А Шустрик, вскочив скорёхонько, ещё голову ему плащом обмотал. Лежит теперь Голохвостый, как куча мусора.
   Да и Голохвостый ли это? Кому удавалось Царя Лжи и Князя Мрака с ног сбить? Даже в смешных историях нет таких случаев. Куда пришельцу до Голохвостого? Вон, ноги как потешно растопырил, а ручонки сучат себе, плащ с морды стянуть пытаются. Как бояться перестал, сразу увидел: крыса обычная сюда заявилась. Ну, не та, что по свалкам шарится да болезни чёрные разносит. Пришёл к ним боец войска крысиного, где крысы ростом с тебя, а умом от твоего порой вдвое-втрое богаче.
   Шустрик церемониться не стал, нагнулся, ухватил лапами за горло под плащом, да взметнул скрюченное тело бойца поверженного. К стенке прислонил, сплюнул устало, будто в гору два часа бежать ему довелось.
   Плащ с лазутчика сполз самостоятельно. Морда напуганная. Глаза от ужаса помутнели. Сейчас парню и самому смешно, как недоразумение это ходячее могло причудиться ему самим Голохвостым.
   А Шустрик уже всё просёк, всё понял, тянет теперь за ниточки тайные, что котам да крысам только и ведомы:
   - Видать, стал я персоной важною, раз племя крысячье личного альгвазила ко мне приставило. Ну, душа серая, готовься к заселению в подземную комнатушку. И повезло тебе. Кладбище под боком, далеко тащить не надо. Будешь лежать в славной компании.
   Вроде и прав котище разгневанный, а только жаль отчего-то крысу. У Зинзивера взгляд постороннего. Не его землю крысиная армия веками разоряла. Не его род истребляла жестоко и планомерно. Вот и не кажется лазутчик пойманный тем, кому надлежит выписать смерть немедленно.
   - Да, шпион, - согласился Зинзивер, - только жизни его лишать зачем? Убьёшь его, к тебе другого сикофанта подошлют.
   - А не убью если? - ощерился котище.
   - Отпусти его, - предложил парень. - Теперь он нам по морде известен, шастать рядом не рискнёт. Станет он вольным крысом. Глядишь, добудет себе сокровище какое. Успокоится. А в штабе крысином гибели шпиона не учуют, станут думать, что он и дальше службу несёт.
   Поглядел Шустрик на парня в недовольном изумлении.
   - Орден тебе что ли за смерть его выпишут? - ехидно спросил Зинзивер.
   - Да и стоит ли орден жизни чужой? - вдруг Зоряна добавила.
   Родись человеком Шустрик, вспыхнул бы от гнева. Сторонним-то легко грамоту о помиловании выписывать врагам твоим исконным. Но гнева волна быстро схлынула, недаром кошачье племя мудрыми называют. Подумал котофей, выгодно будет, если станет шпион в Долине на вольных хлебах обретаться. Обратно, в штаб крысиный, вряд ли теперь побежит. Раскрыл он себя. А тому, кто задание подчистую провалил, в штабе крысином не радуются.
   Крыс будто ощутил сомнения кошачьи. Лишь ослаб захват, вывернулся и молнией вниз сиганул. Не побежал за ним Шустрик. Лапой только махнул.
   - Гляди, больше не попадайся, - вслед мявкнул.
   То ли предупреждал крысёныша, то ли так, для собственного успокоения.
   - Могилы снарков, - тихо напомнил парень.
   - Идём уже, - кивнул кот и вперёд шагнул, к лестнице.
   Так и шёл во главе процессии. Зинзивер на шаг позади. А последняя, безмолвно и бесшумно, как привидение, Зоряна ступала с лицом бледным, застывшим, будто зиму учуяло оно и загодя инеем покрылось.
  
   Шустрик, как и всякий представитель кошачьего племени, не спешил выскакивать на открытое пространство, сломя голову. Он мягко замер на пороге башни. Зинзивер взглянул в глубины ночи поверх остроухой головы отважного друга. Перед ними снова открылся удивительный мир - мир упокоенных.
   Каждый клочок земли за порогом башни представлял собой чью-то могилу. Здесь были надгробия, тщательно вытесанные из благородных пород. К небу вздымались витиеватые арки и отполированные стелы. На холмах покоились каменные плиты, многие из которых уже поросли разноцветным мхом.
   Таинственная гряда облачков, которые Зоряна именем странным кликала, исчезла. Ничто не нарушало спокойствия города мёртвых. Словно на крышах сидел Зинзивер, а перед ним к небесам тёмным шпили причудливые тянулись, да высилась позади ратушей старая башня.
   И было холодно. Очень холодно. Так холодно, что аж сердце медленнее билось.
   - Значилось в летописи "Вход в башню третьим правым глазом виделся", - вспомнил Шустрик снарковы записки. - Вот же ж странные создания! Сколько глаз у них, и как расположены?
   - Шесть глаз у них. Полосой ниже лба вытянуты. Слева и справа от клюва, - пояснил Зинзивер. - Клюв-то меня сбивал с толка раньше. Думал я, может, и снарки - тоже родичи наши отдалённые. Да понял потом, наличие клюва ещё птицу из них не делает.
   - Где третий правый глаз у них?
   - Там же, где у нас правое ухо, - ответил Зинзивер и тут же скорострельно поправился. - Не у нас, не у нас. У меня где ухо правое, там у снарка третий глаз ищи.
   Встав к истерзанному невзгодами строению так, что правое ухо оказалось напротив входа в оставленную башню, Зинзивер принялся приставным шагом отдаляться от здания, стараясь не наступать на могилы.
   - Может, ещё какой герм знаешь? - сердился Шустрик, которому приставные шаги казались ненужным спектаклем. - Долго так прискакивать?
   Коту просто шёл за парнем. След в след за ним ступала Зоряна.
   - Не думаю, что долго, - ответил Зинзивер. - Когда первые снарки сюда ступили, кладбище небольшую территорию занимало. Кстати, почти пришли. Я узнал их! Видел в книге надгробия над их могилами.
   Шустрик непонимающе оглядел панораму. Надгробия всех форм и размеров безмолвно взывали к небесам о несправедливости, что жизнь под ними спящих, оборвалась так рано и трагично.
   - Вот она, юдоль усопших племени снарков, - Зинзивер указал на холм, в который, как иголки в подушечку, воткнулась полудюжина толстых спиц, поблёскивающих в лунном сиянии. Каждую спицу венчало каменное яйцо.
   - Как и написано в летописи, шесть могил, - кивнул Шустрик. - Ты прав оказался.
   - Одна фальшивая, - сказала Зоряна. - Но как её найти? Не станем же мы тревожить прах мёртвых. Тем более, в ночь, когда Звезда Полуночника уже готова прервать их сны вечные.
   - Я определю, - выдвинулся вперёд Зинзивер. - Способ знаю верный. Вам не подвластный.
   Он пощёлкал языком, будто на пробу, а потом вдруг издал дивные переливы, похожие на птичье пение. Там не было голоса определённой птицы. Песнь то переходила в курлыканье, то изливалась в тончайшую трель. От громких звуков с соседних деревьев, шумно хлопая, сорвался десяток чёрных крыланов и унёсся в далёкую ночь, где их никто не потревожит.
   Надгробные спицы легко завибрировали. Внезапно пять из шести каменных яиц неярко замерцали неверным фиолетовым светом.
   - Мёртвые отзываются, - тихо прошептал Шустрик.
   Не обрывая песни, Зинзивер указал на оставшуюся, шестую спицу. Теперь явно виделось, что она немного поодаль от других стояла. И венчало её не яйцо, а шар каменный.
   Близ стержня каменного огонёк проявился. Повисел неподвижно, а потом, будто ветром подхваченный, стремительно унёсся в темноту ночи.
   - Вот так всегда, - проворчал кот, втыкая штык лопаты в холодную слежавшуюся землю, в то место, над которым огонёк улетевший сверкал. - Кому-то петь, а кому-то мозоли нарабатывать.
   - Не всякий споёт песнь Призывателя Душ, - тихо пояснила Зоряна в оправдание, что Зинзивер передышку взял, а не ухватился за черенок лопаты. - Ходит поверье, что в местах, где обитают снарки, души на небеса возносят загадочные птицы. Никто не видел их, но многие в тех землях слышали их песни. Пройди мимо селения, где похороны, и эта песнь будет сопровождать твой путь. Души летят на её звуки, а невидимые птахи доставляют их в те миры, куда мы уходим после жизни.
   - Коты не имеют души, - хмуро проронил Шустрик, вгрызаясь в твердь земли. - Мы просто живём и просто умираем. А птиц ловим за хвосты и нещадно треплем им перья. Нас некому возносить на небеса.
   Рывком мощным вытащил кот увенчанный шаром шест, чтобы копать не мешал, и молча продолжил работу. Штык лопаты мерно вонзался в густую вязкую землю.
  
   - На курган погляди, - тёплым пальчиком Зоряна легонько коснулась плеча парня.
   Зинзивер развернул затёкшую шею вполоборота. Вздрогнул. То ли от прикосновения нежданного. То ли от того, что увидел.
   Почти накрывая снарковские могилы, из земли выпирал курган, столь солидный, что под него впору было складывать богатыря или воина великанского племени. Вполне возможно, он там и лежал. Но сейчас к его могиле явились посетители. Три великанские полупрозрачные фигуры мрели поблизости. Вытянулись выше дерева самого длинного. Состояли они света из частичек меленьких. Только свет тот был гнилушечный: тусклый да холодный.
   - Навь поднялась, - проворчал Зинзивер. - По наши души явились.
   - Пробудила их песнь Призывателя Душ, - согласилась Зоряна. - Звезда Полуночника силу дала.
   Кот услышал разговоры, обернулся, на души мёртвые мельком взглянул да и продолжил углублять яму. Будто и в самом деле нечисть его не страшила нисколечко.
   А фигуры не желали стоять в отдалении. Троица вернувшихся из Ущелья Теней шаг за шагом приближалась к искателям. И разделилась уже, будто каждая из мёртвых душ уже успела выбрать себе душу живую. Даже Шустрика, хотя он раз от раза утверждал, мол, нечего у него ловить.
   Зинзивер сначала краем глаза за фигурами страшными наблюдал, потом косился, потом пялился, а потом понял, что глаз от них оторвать уже не может. Приморозили они взор его. Приковали внимание.
   - Уведу я их, - Зоряна пихнула парня в бок, прогнав мертвенное оцепенение.
   - Как сумеешь? - губы едва разлепились, будто колдун невидимый пытался наложить на уста Зинзивера печать молчания. Пытался, пытался, да так и не смог.
   - По следам моим уйдут, - ответила девица. - Уже ведь знаешь, умею я такие следы оставлять, что идёшь ты по ним и в каждый заглянуть стараешься. И хочешь проскочить мимо, и не получается у тебя это.
   Вспомнил Зинзивер разрытые им холмики у частокола долинного. Краска мигом щёки расцветила. В одну секунду жар лицо опалил.
   - Ты мне сказала, я и не стал, - только и вымолвил.
   - Тебе сказала, ты и не стал, - напевно повторила девушка, а глаза её светились странным, непонятным сиянием, будто собралось там много-много звёзд, будто каждый в колодец превратился, куда с небес переливчатые искорки падают. - Тебе сказала, им не скажу.
   И отпрыгнула. И перескочила через могилу, притопнув ножкой в сапоге изящном. И дальше скакнула.
   А там, где подошва земли коснулась, бугорок малый вспучился.
   Гости с той стороны мигом интерес утратили и к Шустрику, и к Зинзиверу. Окружили бугорок. Таращатся. А парень ждёт. Интересно, как рыть станут? Ведь бесплотные они, полупрозрачные.
   Смялся вдруг бугорок, комьями земли рассыпался. Блеснуло в ямке что-то, но шариком чёрным обернулось и меж могил укатилось. Миг, и нет бугорка. Только этих бугорков по кладбищу уже считай целая дюжина. Резво Зоряна бежит, быстро бугорки вырастают. И тянут к себе, притягивают неудержимо тех, кто с жизнью давным-давно распрощался. Неведомо зачем, но нужно теперь им смотреть, что в бугорках прячется. Силой волшебной разрыть секретик, в шар чёрный обернуть и запустить куда-то.
   То тут мелькнут фигуры призрачные, то там проявятся, а вскоре уже и насовсем среди надгробий затерялись.
   Вернулась через четверть часа девица. И на землю близ Зинзивера опустилась, ноги подогнув, будто так убегалась, что и стоять невмочь.
   Смотрел Зинзивер в даль дальнюю, опасался бесплотных гостей возвращения. И лишь Шустрик, будто ничего не случилось, копал и копал.
  
   Лопата встретила преграду. Штык ударил чего-то твёрдое. Но звук удара не глухим получился, когда по дереву попадёшь, не таким, как если на камень напорешься, а звонким, ясным. Земля прятала что-то металлическое.
   - Есть, - кивнул кот и вдруг в сторону отошёл. - С шестой могилой идея твоя. Тебе положено сокровище на волю извлечь.
   Парень спорить не стал, над ямой нагнулся. И в самом деле, видна бочина мешка холщового. Её лопата Шустрика прорвала ненароком. А мешок набит до отказа, только пока и не разглядишь, что земля таила.
   Зинзивер ловко подцепил мешок лопатой и вышвырнул его из ямы. Гнилая ткань где лопнула, где пылью разметалась. Рассыпались по земле фигурки удивительные. Не обереги, нет. Словно мастер неведомый всю жизнь свою день за днём вырезал воинов, облачённых в доспехи прочные. А едва различимые пальцы рук крепко сжимали оружие. И если самих солдат и командиров резали то ли из бруска деревянного, то ли из камня горного, то оружие из металла ковали. Настоящим оно было, только размера малого. У одного воина щит был пополам разрубленный: то лопата Шустрика отметилась.
   - Не верю, что фигурки столь важное сокровище представляют, что его снарки не только учуяли, но и в летописи своей помянули, - Зинзивер не мог скрыть охватившее его разочарование.
   - В чародейских королевствах цену они имеют, - сказала Зоряна, пристально оглядывая находку. - Чем больше маг армию из них соберёт, тем могущественнее власть его будет. Маги те в башнях колдовских живут. Чем больше этих воинов у мага, тем крепче башня его, тем быстрее по свету слава о ней бежит.
   - Изготовлены нехитро, - Зинзивер присел рядом и тоже разглядывал фигурки. - Выточить такие - дело нетрудное. Говоришь, стоят дорого, если к чародеям отправиться?
   - В тобой выструганных силы не будет. Пустышки они, - рассмеялась девица. - Попробуешь чародеев обмануть, шибко о том пожалеешь. Превратят они тебя в червяка склизкого или улиткой обернут.
   Кот не тратил время на разговоры. Мешок для клада добытого готовил. Новый. Крепкий.
   - Руками только не трогайте, - торопливо предупредила Зоряна. - Проклятием Мёртвых скован сей клад. Коснётесь ненароком, то проклятие вам достанется.
   - Мы и лопатой славно справимся, - и котофей принялся засыпать фигурки, осторожно зачёрпывая их полотном лопаты и ссыпая в разверзнутую горловину мешка.
   Когда последняя фигурка оказалась в мешке, Зоряна приказала:
   - Дайте мне амулеты, что в башне нашли.
   И кот, и парень беспрекословно повиновались, отдав топорик и птицу. Зоряна прибавила к ним колокольчик. Потом покачала головой, словно не видела эту троицу в одной компании, сбросила колокольчик в сумку на ремне, а из волос заколку вытащила. С заколки той зверь чешуйчатый пасть зубастую разевал. И эти три вещицы уронила Зоряна поверх таинственных фигурок.
   - Теперь с силами тайными защита наша биться станет, - сказала девушка. - Пока та битва идёт, мешок нести опасности нет. Вот только кто в битве той победит?
   Зинзивер девицу не слушает, искоса на котофея поглядывает. Не идёт из ума фраза Шустрика: "Тебе положено сокровище на волю извлечь". Ну, как знал котяра о проклятии? Или не знал, но учуял его, лишь лопатой своей мешка боковину порвал? То и уступил очередь. Думал, проклятие на Зинзивере испробовать.
   Помотал головой парень, прогнал дурные мысли. Котофей - не Фонбастер всё же.
   И чтобы уж точно подозрения развеять, вопросом на свою сторону Шустрика привлёк, тихонько в ухо ему прошептав:
   - Тот это клад, что Зоряна у ограды нащупать пыталась? За ним под Звездой Полуночника с нами пошла?
   - Не он это, - чуть слышно котофей ответил. - Не чую я её интереса к добытому. Цену обозначила, а интерес не проснулся. По всему выходит, что для нас фигурки эти - сокровища, а для неё - находка банальная.
   - Тогда где он, клад тот, который звал её?
   - Самому бы знать, - пожал плечами кот, закидывая лопату в наспинную перевязь. - Непонятная мне ситуация. Бери мешок, что ли, новый хранитель клада.
   С опаской приподнял парень мешок. Тяжёлый. Вроде, как холод от него струится, а вроде, просто блазнится прохлада мертвенная. Чтобы себя мыслями вредными не есть, забросил Зинзивер лопату на привычное место, а после её черенок мешками прижал. На левое плечо свой, собственный накинут. На правом тот, за содержимое которого чародеи дальних земель денежки отсыплют. А много тех денежек будет или малёхо, то будущее лишь и покажет. А до него ещё и дожить надо. Чуть шагнёшь не так, Долина ловушку тебе уготовит. Останутся тогда фигурки в Долине. Будут лежать в сиянии двух Лун, вперемешку с косточками твоими белыми.
  
   В обратный путь скорёхонько шли. Чуть промедлишь, и проснутся твари опасные. Тогда добыча не в радость. В груз она превращается. В тяжесть, что к земле клонит и убежать не даёт от хищников, что по следу твоему идут. Чувство в тебе пробуждается, вопит, приказывает сбросить добычу и налегке бежать, мол, только так жизнь себе сохранишь. Люди умные, что сквозь стёкла увеличительные на жизнь смотрят, чувство это "инстинкт самосохранения" называют. Столь он силён, говорят, что не можешь ему противиться. Но и слушаться его радости никакой. Скинешь добычу, выберешься из Долины, а сам пустой. Зачем, скажи мне, тогда ты под Звездой Полуночника шарился, приключения на голову непутёвую искал, если с тем же успехом дрыхнуть мог у забора и ждать, когда отверзнутся створки ворот в третий раз?
  
   - Точно над нами, - сказал парень, вскинув голову и вперив взор смелый в светило Полуночника, которое уже начало наливаться тонами кровавыми. - Если басням старательским верить, где-то рядом яма должна быть, что звёздами наполнена.
   Словно услышали его слова Высшие Силы, словно захотели выполнить его желание. Что-то хрустнуло под ногами, что-то сломалось, и вся троица сверзилась в глубокий колодец, обдирая стены его липкие, мёрзлые.
   Со всех сторон сочился неприятный затхлый запах древней потревоженной могилы.
   Зинзивер первым вскочил. Сапоги в жиже по щиколотке. Сам весь в глине холодной. Но глаза сверкают, в темноте зубы блеснули: улыбается. И есть с чего, с верхотуры такой навернулся, а всё живой. И руку уже тянет, Зоряне помочь подняться решил. Только девица помощь не приняла, змеёй извернулась, и на ногах уже. А после в самое тёмное место отскочила и руками машет: мол, и не подходи. И отвернись лучше.
   - В глине вся я, в земле сырой, - проворчала Зоряна, откидывая с глаз слипшиеся от грязи пряди волос. - Когда очищусь, тогда и поглядывай.
   - Клады тоже в сырой земле прячутся, - улыбнулся Зинзивер. - А на взгляд диво как завлекательны.
   Нахмурилась девица, будто нехорошее Зинзивер молвил.
   - Меня только с кладом не сравнивай, - сердито приказала и продолжила счищать жидкую грязь с волос своих роскошных.
   Шустрик не встревал в разговоры. Сидел смирно, на небо поглядывал. Густо звёзд на небесах высыпало. Монет бы столько в Долину, и трава тогда сквозь них не прорастёт.
   Зинзивер тоже взгляд в вышину перевёл. И Зоряна, когда с волосьями расправилась, тоже туда посмотрела, где светила ночные искрились.
   - Поверья гласят, среди звёзд на небе для каждого есть три такие, за которые спрятаться можно, - тихо Зинзивер вымолвил. - Только книги правильные сгорели, где написано, как именно прятаться. Теперь вроде все звёзды одинаковы, но ты знаешь, среди них есть такие три, что спасут. В случае чего ты - раз и за них, в место, где никто тебя не тронет.
   - Это важно, - кивнул Шустрик и поёжился. - Важно знать, что есть такое место, где тебя не тронут.
  
   Век в колодце никто коротать не собирался. Шустрик когтями стену пробовал, да не прочна она. Осыпается комьями. Как ни хороши коготки котофея, а уцепиться немыслимо.
   Зинзивер сразу наверх глядит, всё кромку ямы цепко взглядом обшарил, да выбрал обломок дерева крючковатый. И верёвку из мешка тянет, конец её петлёй скручивая. С детства обучили его, как аркан на шеи лошадиные накидывать. Вот теперь умение это пригодиться должно: жизнь спасти и ему, и друзьям его, что свои варианты спасения пока не высказали. Проверил парень, хорошо ли петля наложена, как скользит, сумеет ли затянуться от рывка снизу? А после навострился петлю за край ямы закинуть. Размахнулась рука, да замерла.
   Дрожала земля. И с каждой секундой дрожала она всё чётче, всё сильнее.
   Огромный зверь волочил тело по травам поляны, выдирая их с корнем.
   - Не дай, Владыко, сейчас эта тварь к нам свалится, - испугано прошептал Зинзивер в небеса, словно шёпот его Высшие Силы могли уловить.
   - Если бы свалиться сюда могла, не дрожала бы земля, - заметила из темноты Зоряна. - Тут размеры не те. Этому зверю яма, куда нам провалиться довелось, что тебе норка кротовая.
   Неведомое создание подбиралось всё ближе и вот уже достигло краёв ямы. Троицу сначала окатил дождь холодных земляных комьев, а после наступила кромешная тьма.
   И тишина. Словно упали они не в яму лесную, а оказались в бутылке из толстого стекла, в чьё горло плотно пробку вонзили.
   - Какое бы чудище сюда ни явилось, брюхо его выход нам запечатало, - руки Зинзивера опустились, конец верёвки шлёпнулся в жирную грязь, но это парня уже ничуть не огорчило. - Эдакую громадину нам с места не сдвинуть.
   Дрожащий лепесток огня раскрасил стены багровыми тонами и отбросил на них чёрные неспокойные тени. То Шустрик свечку зажёг.
   - Не успеем выбраться, - скривился кот. - С одной стороны, ничего страшного нет. Зверюга эта не станет лежать тут вечно. Пробудится да и побежит себе дальше.
   - А что на другой стороне нехорошего? - спросил котофея парень, но ответила Зоряна.
   - Следующая ночь, - отчеканил её голос. - Имя её "Ночь Танцующих Огней". Многие из старателей, в Долине после явления Звезды Полуночника задержавшиеся, видели те танцы. Но немногие о них сказывали.
   - Нам чем грозит? - уточнил кот.
   - Путают мысли танцы огоньков те, - пояснила девушка. - У людей душу вынуть пробуют, гонятся, преследуют. Не сами огоньки, но те, кто в ночь их танцев силу имеет.
   - У котов нет души, - усмехнулся кот и гордо усы лапой огладил. - Мне бояться нечего.
   - Мудрость твоя вверх дном перевернётся, - сказала девушка.
   - Это как? - удивился Шустрик.
   - Не кот я, и не кошка, - ответила Зоряна. - Мне знать откуда?
  
   В тесной компании, собравшейся в крохотном помещении, словно и воздух другой. Общий. Вдохнёшь его, и кажется, что если спросишь сейчас того, кто рядом, то даже на каверзные вопросы ответ честный получишь.
   Вот Зинзивер и не утерпел.
   - Зачем ты к Мельницам ходил? - спросил он Шустрика, холодея от ужаса.
   А ну как сочтёт остроухий вопрос этот для себя оскорблением? А ну как взъярится? В тесноте такой от когтей и клыков как оборонишься?
   - Вам, людям, многое в нас, кошках, неведомо, - медленно Шустрик изрёк. - В вопросах связей личных очень считаете нас легкомысленными. А ведь лишь по себе судите. Да наблюдения за зверьками мелкими, с нами схожими, и нам приписываете. А не так всё у рода нашего.
   Кошак замолчал. Ни Зинзивер, ни Зоряна не издали и звука малого. Знали, если завязался разговор, то продолжится он однозначно. Просто трудно слова в разговорах таких подбираются.
   - Если кот и кошка подходят друг другу, меж ними будто нить протягивается. Никто никогда нить эту не видал. Никто не задевал когтем. Никто на вкус не пробовал. А только, если нить от тебя к кому наладилась, чуешь её. Запах дополнительный появляется. Трудно сказать, какой аромат ноздри твои тревожит. Нет ему точного названия. Я бы сказал, что луч солнца с ветром свежим перемешался. Только не понять этого вам, ни ветер, ни солнечный луч вы на запах не ловите.
   Правду рёк котофей. Нечего добавить было. Ни Зоряне. Ни Зинзиверу. А может, молчали они, чтобы историю не спугнуть. Особы рода кошачьего редко чужакам события жизни своей доверяют.
   - Можем и понять, если увидим, - вмешалась Зоряна.
   - Как увидите? - искренне удивился кот.
   - Есть средство, - рука Зоряны в сумочку на поясе нырнула и достала бутылёк небольшой с прозрачными стенками. В багровых отблесках пламени свечи виделась за стеклом жидкость переливчатая, тёмных тонов: то лиловая, то сиреневая. И в её глубине лучами золотыми сияла звезда настоящая.
   - Чувство, которое для нас волнительно, что дерево на ветру, - сказала девушка. - Когда оно в мысль перерождается, ветер словно половину листвы срывает. Вторая же половина теряется, когда мысль словами оборачиваешь. Читаешь слова получившиеся, но видишь пред собой лишь ствол сухой с ветвями раздетыми. Не возродить чувства словами прописанными. Зелье же это обратный ход даёт. Услышишь слово, а оно мыслью станет, и в тот же миг мысль эта чувством обернётся.
   - Сильное зелье, - уважительно покачал головой Шустрик. - Только нужно ли вам оно? Глядите, не обожгитесь чувствами-то, что за словами моими прячутся.
   - А не обжечься если, то как понять? - изумлённо взметнула Зоряна пушистые ресницы, открывшие чарующие озёра глаз.
   Из мешков достали чарки серебряные. Наклонила бутылочку Зоряна, плеснула немного котофею. После к чарке Зинзивера горлышко поднесла. А парень глазами к звезде прилип. Ну как выплеснется из бутылька и в чарку ему упадёт. Только светило застекольное точно в центре бутылочки держится, к горлышку не стремится. А девушка уже в своей чарке дно зельем волшебным прикрыла.
   - Веки опустите, - Зоряна молвила. - Не пьют его с глазами открытыми.
   - Помоги нам, Владыко Небесного Озера, - сказал Зинзивер, закрывая очи, и махом одним проглотил колдовской напиток.
   Словно ледышка по горлу проехалась, но чем ниже и ниже соскальзывала, тем меньше холода в ней чувствовалось. Напротив, тепло зарождалось. Как в монете, только что из земли поднятой, которую пальцами греешь. А как желудка достигло зелье, там уже жаром полыхнуло и каждую клеточку.
   А после глаза открылись.
   Но не стенки колодца тёмного пред ними оказались, а мир разноцветный. Далёкий уголок, где род кошачий проживает испокон веков. В лесу ели синие. Близ леса замок остробашенный из кирпичиков сиреневых сложен. В башнях окошки малые, тёмные. На одной из башен балкон золотой. И стоит там кошка в платье богатом из красного бархата. По красному львы солнечные вышиты. Воротник да рукава золотом отделаны. Столь мила кошка, век любоваться можно без устали.
   "Если кот и кошка подходят друг другу, меж ними будто нить протягивается. Никто никогда нить эту не видал. Никто не задевал когтем. Никто на вкус не пробовал", - слова котофея. И ведь не звучат они, не раскладываются буквами. Слова эти и есть весь мир, который сейчас Зинзивер зрит.
   Только недолго краски мягкие взор радовали. Вдруг исчезла с балкона кошечка, а замок весь оплыл, поник, развалился. Остались руины закопчённые. И солнце над ними тонами кровавыми налилось.
   "В то время вроде и мир меж нами и крысами держался, а только все чуяли, недолог он, - мир звенел от рассказа Шустрика, подрагивал и мутнел, будто слёзы его застилали. - Наши верили, можно договориться. Крысы верили, можно не воевать, но интересы свои продавить. Неведомо, кто замок сжёг, где моя милая проживала, а только крысы так себя повели, будто показать хотели: не прислушается род кошачий к их требованиям, со всем государством станет, что с замком этим. И доказательств никаких, что это они. И обвинение не кинуть. Обвинением грозным мир шаткий однозначно бы обрушили. А этого никто из наших тогда не хотел".
   Острый звук чуть не разорвал уши Зинзиверу. Будто струна лопнула.
   Нет ни руин, ни солнца кровавого. Город есть. И дома в нём, и дворцы. И магазины, и лавки ростовщиков. А только видно, не люди город тот строили, не людям в нём жить.
   А между городом и тобой глаза. Жёлтые глаза. В них веретёнца зрачков чёрные. Сотни и тысячи глаз кошачьих. Пробуют всмотреться, взгляд твой ухватить. Не дотягиваются только.
   "Странно так. Идёшь по городу нашему, кошачьему, улицы битком забиты. И если вдуматься, все тебе здесь кто друг, кто приятель, кто родич полноценный. А ведь не нужен никто. Единственная нить была ценная, которая жизнь твою удерживала, да и ту оборвали.
   Нет города. Есть богато разукрашенный зал. Кружатся пары. Лица под масками спрятаны. Но вместо пальчиков у танцовщиц - лапки когтистые. Да и штаны пышные у кавалеров не ноги скрывают - лапы. Да и из-за масок почитай что у половины ушки острые торчат.
   "И хуже всего на маскарадах. Каждое платье - её новое платье. Под каждой маской - Она!
   И голос вдали. Её голос. Любой голос кажется тем, который был мил. В любое мгновение надежда вспыхивает: не случилось ещё ничего, жива она".
   Исчезают маски на дамах. Открываются мордочки глазастые, усатые, пушистые, симпатичные. Но взгляд, который их сверлит, перескакивает с одной на другую. Больше жизни остановиться желает. А не может: не на ком останавливаться.
   "И самое трагичное в те дни, что годами кажутся, не смерть даже, а то, что не сыскать другую такую. Видится идеал, всё хорошее в ней становится размером с небо, всё плохое сжимается не больше головки булавочной. В те дни двояко живёшь. Словно одной ногой ступаешь по жизни прежней. И каждый шаг - Ей навстречу. А другая нога топчет жизнь теперешнюю, настоящую, где шаг любой лишь прочь от Неё".
   Кошки исчезли разом, будто ветер их сдул. Кошки исчезли, а ветер остался. Ветер этот крылья мельничные кружит. Много мельниц в месте том: малых, средних и огромных. Видишь, и кажется: для любого создания земного выстроили здесь мельницу. Смотришь, и сердце холодеет, вдруг ту заметишь, что лично тебе воздвигли.
   А сам уже в мельнице той. Скрежещут жернова. И сыпется мука странная, хоть и бледная, но с оттенком серым, будто и не зерно тут мелют, а кости. После взвизгнул вдруг жернов мельничный и с треском замер, расколовшись. На полу от него осколочки, камни малые с гранями острыми. И лапа кошачья на миг мелькнула, камешек подобрала.
   "Закрыт календарь прошлого моего, запечатан накрепко. Всё прошлое моё - это осколок жёрнова. Да и его у меня уже нет", - не слова это, а сама мельница. И жёрнов её расколотый, острыми обломками рассыпавшийся.
   И вспомнил Зинзивер, холодея, камень-то котофея, каким проклятие счищали, у него остался.
   "Получается, потеря эта всю жизнь перечеркнула, как черенок лопаты - спины наши. Какое-то время живёшь без чувств, словно не она умерла, а ты. Да только подняли тебя из мёртвых".
   Мигнули глаза, и снова сырые колодезные стены перед тобою. Исчез странный мир навсегда. И дворец из кирпичей сиреневых, и город кошачий, и бал-маскарад, и мельницы - всё будто во сне привиделось, и теперь смутным становится, из памяти убегает.
   Лишь горечь с тобой осталась. Картинки погасли, а горечь нет.
   - Видел ты, как литьё из металла мастера заправляют? - голос девушки разорвал гнетущую тишину, наполненную печалью. - Бежит по канавке металл расплавленный. Тебя дотла сжечь может. То горе твоё! Но вот заливается он в форму, остывает. И перед тобой вещь нужная, полезная, красивая. То мудрость, - слова Зоряны текли медленно, как вода в лесной заводи. - Страдание, в форму не облечённое, спалит тебя безвозвратно. Но если ты сумел его в форму загнать и остудить, мастером дела стал, мудрость приобрёл.
   - Куда ж девать потом отлитое? - горько усмехнулся Шустрик
   - В себе прячь.
   - Словно клад какой, - пробурчал котище.
   - А это и есть клад, - звонко утвердила девица. - Скажи не так?
   Промолчал котофей. И понял Зинзивер, что согласился Шустрик с Зоряной. А сам парень помалкивал. Недолго он на свете жил. Не испытывал горя того, что вселенским зовут. Не ломало Зинзивера бедой, как остроухого его попутчика по дальним тропкам Долины. Не верил он, что такое же горе впереди поджидать может. А когда не веришь в плохое, каждый день солнечным кажется.
  

Глава 17

Ночь танцующих огней

  
   Спутники кладов - огоньки блуждающие. Нет им иного имени. Дают искатели огонькам тысячу прозвищ. И ласковых, чтоб задобрить. И злых, чтобы досаду за пустую суму выместить. И страшных, когда земля из-под ног исчезает, и дышит тебе в лицо смерть верная. И хвалебных, ежели привёл огонёк к сокровищу. Сияют в ночи Долины огоньки. Мерцают падшими звёздами. Клады кажут. Или зовут на погибель. Не определишь, к славе небесной ведут или в глубины земли мёртвых.
   Трудно не поддаться соблазну, не вскочить, не броситься за огоньками, надеясь на Большую Удачу. Бежишь и думаешь, что вся жизнь, все её тропочки такими вот огоньками размечены. Каким-то веришь, другие мимо пропускаешь. Выберешь из тысячи один и за ним всю жизнь следуешь. Но кого винить, когда окажешься в тупике тёмном, пустом и зловещем. А огонька как не бывало. Исчез бесследно, рассыпался искрами. Ты руками хвать - монетки блескучие!!! А под пальцами лишь светляки холодные да гнилушки склизкие. И обратно не повернёшь. Не бывает на дороге жизни путей обратных.
  
   На высоком мысу, гордо нависшем над местом, где два рукава реки в один полноводный поток собирались, сгорбившись, стоял Зинзивер. Запястья рук плотно его же ремнём обмотаны
   Вокруг парня связанного танцевала нечисть малорослая. Лохматая, щетинистая. Та, у которой морда свиная, да на ногах копыта конские.
   И не было рядом ни Зоряны, ни Шустрика.
   А Зинзиверу недолго оставалось на мир глазами грустными взирать.
   Позади него в лунке выжженной костёр заводили. Только не дрова там пылали, не ветки сухие, не стенки сундуков рассыпавшихся. Горела там тина болотная. Ещё недавно с ног до головы был ею Зинзивер опутан, а сейчас содрали её с тулова истерзанного, да в топливо приспособили. Как сумели поджечь слизь болотную? Кто знает, тот с родом человеческим бесед не ведёт. Но языки пламени, что к небу тянулись, не алыми были, а мутными, зелёными, такими, как сквозь бутыль из стекла толстого смотришь на солнце или на огонь какой яркий.
   Под мысом высоким небесами тёмными распласталась Долина Кладов. И по небу тому звёзд густо рассыпали. Не меньше, чем на верхнем небе, настоящем, что Озеро от взора нашего скрывает. Только те звёзды, что внизу сверкали, обманными были.
   То продолжали буйные пляски огоньки, которым в ночь эту свободу дали.
  
   Дня не было для пленников. Сразу вечер настал. Именно в часы эти, когда сумрак миром завладевает, проснулось чудище огромадное и брюхо своё с ямы сдвинуло.
   Тут уже Зинзивер не сплоховал, не потратил и минуточки лишней. Уверенно вытянул из мешка верёвку с петлёй, ещё вчера заготовленную. Миг, и корень обломанный, что на краю ямы чернел, петля обвила. А там уже особого удальства и не требуется, чтобы узел затянуть, да перехватываться по верёвке, от стен ногами отталкиваясь. Плохо лишь, что комья со стен на Шустрика да Зоряну падают. Но их решил первыми Зинзивер не пускать. Мало ли что. Может чудо-юдо громадное лишь на пять шагов отползло от ямы. Чья голова первой высунется, ту и отведает вместо ужина.
   Осторожно-осторожно, кочкой неприметной возвысилась голова над землёй. Никого на поляне нет. Ни твари огромной, ни нечисти мелкой, ни изыскателей, лопатами гремящих.
   Безмолвное запустение взору его открылось. Полное невозмутимое одиночество. Как будто все существа живые решили на эту ночь Долину покинуть. Травы и деревья с ними бы убежали, да корни не пускают и шагу ступить.
   Опасности нет, так и медлить нечего. Подтянулся, кувыркнулся и в травах залёг. Взор по сторонам гуляет: засады вражеские выискивает. А верёвка уже снова подёргивается. Зоряна поднимается. Шустрик внизу остался. Верным другом верёвку натягивает, чтобы не раскачивалась, своей очереди терпеливо ждёт.
   Искатели недавно закончили обед, состоявший из подсохших лепёшек и ломтиков вяленого мяса, так что на первый взгляд обстоятельства складывались удачно. Хоть сейчас можно было кратчайшим путём метнуться к изгороди, чтобы покинуть Долину. Благо и расстояние было невелико. Рывок, и ты у кольев. Но сколько уйдёт времени, чтобы отыскать средь них один такой, что Голохвостым отмечен?
   Но и стоять нельзя. В Долине по ночам заповедным порождения сил неведомых пробуждаются, что враждебны людям и прочим существам разумным, которые строят вне Долины свою цивилизацию. Если выдалось время свободным, лучше шпарь к ограде без отдыху. Верь, здоровее останешься.
   Пора меж волка и собаки недолга. Скоро тьма ночью всю Долину зальёт. Быстрым шагом команда двигалась, да недалёко ей уйти довелось.
   - Ну, вот и они, - Зоряна молвила.
   А голос её тусклый такой, без единой искорки радости.
  
   Слушая волны тёмной реки, вспомнил тот голос Зинзивер и пуще прежнего запечалился. И раньше чувствовал себя хуже некуда, а теперь тоска безысходностью сменилась. Где теперь Зоряна с Шустриком?
   По сторонам лишь птицы ночные летают, криками жалобными кончину твою оплакивают. Если взгляд вперёд недалече бросить, районы запретные узришь. Тьма-тьмущая, что озеро чёрное: даже огоньки туда не заглядывают. Исключений немного сыщешь. Бурный поток внизу: тёмная вода и седые гребни волн. И по черноте реки тянутся две дорожки лунные. Слева багряно-красная, то мутные лучи Алой Луны отражаются. И справа, в дальней дали, словно тина в котле бурлящем вертится. То на волнах сияние Травянистой Луны пританцовывает.
   И между дорожками цветными, но не на воде, а далее, во тьме, что районы запретные прятала, разливалось удивительное сияние. Когда с лучом солнечным схоже оно было, когда с боком лимона спелого, а когда с блеском золота. В небесах мерцала серебром Звезда Полуночника. И точно под ней, на землях Долины Кладов, открылась тайная яма, в которой собрались все звёзды, когда-то на землю упавшие да в клады превратившиеся. Глубоким был колодец тот, но и звёзд там скопилось несчитано. И теперь свет звёздный обратно к небесам рвался, словно призывал простить звёзды и поднять обратно, на места прежние, где они когда-то удержаться не смогли.
   Трещали в костре зелёном водоросли речные. Шёл от костра смрад гнилушечный, холодный, мерзкий. Ещё чуток, и кинут его, Зинзивера, того, кто искателем удачливым завсегда себя числил, в костёр колдовской. И не поймёшь: то ли жертвой тебя поднесли культу неведомому, то ли просто обед полуночный сготовили. На костёр смотреть дюже не хотелось. И Зинзивер голову опустил, взглядом в текучую ленту реки упёршись. И снова вспомнилось бледное лицо Зоряны. Только смотрела она не на Зинзивера, а вперёд, куда им продвигаться надлежало.
  
   Над травами остроконечными кружили огоньки, которым в обычные дни клады сопровождать надлежит. Только этой ночью расковались цепи невидимые, разорвались верёвки, у сокровищ запрятанных удерживающие.
   Раздвинулись травы, тяжелеющие, росу собирающие. Выпустили рой огоньков, что клады стеречь обязаны. Словно ёжата пушистые парят. Словно жёлтые комки цыплячьи.
   Но не ищи в них в жизни. Мертвенен их свет. То, что живёт, редко способно охранять ценности, глаз не смыкая ни на секунду.
   То скачки устроят огоньки колдовские, то кругами вертятся, то водопадом обратно в травы низвергнутся и тут же весёлыми мячиками запрыгают. Так от земли оттолкнутся, что тебе голову задирать приходиться несусветно. Шапку на голове если носишь - упадёт твоя шапка.
   Пусть и цепи невидимые, и вервия чародейские завтра вернутся. Сегодня свобода. Сегодня танцуй в темноте ночной, дари веселье себе и всем, кто в танцах причудливых с тобой кружится.
   Шустрик за огоньками смотрит неотрывно, а сам взъерошился. В груди его то ли вой, то ли песня слагается. Глаза пылают дерзко, нахально. Будто не ёжиков светящихся он видит, а мышей, которых и переловит сейчас без жалости.
   И пришла в голову мысль. Мысль чёткая. Мысль ясная. Мысль, противиться которой не было никакой возможности.
   - Я вот что думаю, - голос Зинзивера пропитало ликование открытия. - Хранитель Кладов в Долину не вернулся ещё. А Звезда Полуночника с зенита сдвинулась. Адовы твари, что охранщиками в Долине оставлены, наполовину силу утратили. Самое нам время Запретные Участки навестить!
   - Насмотрелся ты танцев, - грустно сказала Зоряна. - Замутили огоньки разум твой. Почто думаешь, что твари Адовы теперь опасностью тебе не грозят?
   - Ты с нами? - крикнул парень.
   И знал, с ужасом чуял, если откажется Зоряна с ними идти, оставит он её здесь. Её воля такая. Сама отказалась.
   - Одна команда - одна дорога, - Зоряна ответила.
  
   Было время тогда другую дорожку торить, да желание пуще страха перед смертушкой пылало в мятущейся душе Зинзивера. Давно пригасло желание то, а страх никуда не делся. Морозил, холодил, разум отпугивал. Тикал часами чёрными, зловещими, последние секунды в этом мире тебе отмерявшими.
   "А ведь так и так помирать, - внезапно подумалось. - Если прямо вот сейчас в воду опрокинуться? Руки, связаны, понятное дело. Камнем на дно пойдёшь. Но если не камень ты, а бревно плавучее? Тогда шанс есть выплыть. И шансом надо воспользоваться".
   Мысли-то складно текут, а ноги словно застыли. Высотища страшенная. Даже взгляду боязно. Кто сможет по доброй воле себя с верхотуры такой уронить?
   "Когда на костёр поволокут, сто тысяч раз пожалеть успеешь, - следующая мысль пришла. - Пока пламя лизать тебя станет, до костей обугливая, миллион миллионов раз себе укор выставишь, что от мига полёта отказался".
   То ли потому, что от огня смерть мучительней казалась, чем от воды ледяной, то ли предки птичьи вдруг воззвали из миров иных, чтобы в полёте испытал себя Зинзивер непременно, а решение вдруг крепко сложилось.
   Ведь не держали его бесенята щетинистые. И даже посматривали в его сторону очень нечасто. Лоскутки огня зелёного, в ночь взметающиеся, куда более интересным зрелищем им казались, чем добыча трепыхающаяся. Знали точно, нет хода с вершины этой кроме тропинки, на которой восседает их армия. Разве что крылья у Зинзивера вырастут, но люди крылатые отчего-то никогда в Долину не хаживали.
   Ноги подогнул парень, мыслью о свободе проникнувшись, скакнул неловко, да и опрокинул себя со скалы. Кто-то за спиной взвизгнул, что поросёнок, которого резать принялись. А после уродливое многоголосье чуть уши не порвало. Сильно завело нечисть проклятую, что все планы их в одно мгновение нарушились.
   Но только вмиг остались вопли противные где-то вверху, так далеко, что, быть может, до Озера Небесного ближе будет.
  
   Наблюдая за танцами огоньков, троица кладоискателей быстро добралась по поляны, на которой территория начиналась, куда Хранитель запрет ступать положил. И вроде дальше земля была точь-в-точь та же самая, а только пробегала меж искателями кладов и запретными районами граница. Чёрточки, нестерпимо яркие, глаза режущие, то проявлялись, то исчезали во мгле сгустившейся.
   - Вперёд давайте, товарищи мои верные, - воззвал Зинзивер, чуя в себе дрожь великую от возбуждения, сдержать которого не было силушки. - Знаю, удача нас там ожидает. Нехожены те тропки. Нетронуты сокровища те. Нам приглашение выписали.
   Бурлила силушка неназываемая в Зинзивере, звала на подвиги. Змей двенадцатиглавый перед ним опустился бы, и змея на клочки бы порвал.
   Ерошилась шерсть на котофее. В его жёлтых глазах зарождалось, разгоралось сияние алчное, багровое. Оттуда, из тьмы, шептало что-то на языке, любому из кошачьих понятному. Обещало счастье, которому меры нет. Столь большое, что любое горе прогонит, как солнце в полдень гонит прочь все тени сизые.
   - Говорила, что мудрость твоя перевернётся, - негромко сказала Зоряна прямо в острое ухо Шустрика. Дёрнулось ухо, не желало впускать чужие слова. А Шустрик, как завороженный, приблизился к странной границе, где во тьме пунктир цвета крови пробегал.
   - Вспомни болотников, Котей Котеич, - с присвистом прошептала Зоряна, не отставая от кота ни на шаг. - Там ерунда твои мысли запутала, но до смерти чуть не довела. Здесь серьёзней френезия. Перемелют тебя жернова, что за линией красной. Как мельницы горе перемалывают на острове, куда ты ходил.
   Мигом погасли алые сполохи алчности в жёлтых глазах Котофея.
   - Ты отчего не под чарами светляков эти мертвенных ходишь, а, девица? - сурово муркнул, будто чем его Зоряна сильно подвела или обмануть рассчитывала.
   - Была знакома с таким огоньком долгое время, - тихо ответила девушка. - Беседы длинные вели. А после бесед тех уже нет новизны в танцах этих, в словах безмолвных, которыми огоньки на чудачества непотребные подбивают.
   - Вот как? - вдруг котофей озадачился. - А слышал я, с огоньками разговаривать доступно одним лишь...
   Не слышал Зинзивер беседу эту тихую, но сильно осерчал, что приказ его исполнять товарищи медлят.
   - Почто остановился? - перебил фразу кошака громко, требовательно.
   - Не стоят сокровища те жизни моей, - сказал вдруг Шустрик решительно, так, что любому ясно, ничего не придумаешь, чтобы котофея с выбранной позиции сдвинуть.
   И линию переступать не стал. Убрал ногу от пунктира красного. Отошёл на пять шагов от границы запретной.
   - Тогда, Зоряна... - повернулся к девушке Зинзивер, смерив кошака донельзя разочарованным взглядом.
   - Не пойду я, - просто она ответила. - Шла с тобой до самой засеки, думала, сумеешь сквозь пляски огней разумное решение разглядеть. Но с сумасшедшего спрос какой?
   - Говорила-то, - презрительно процедил парень. - Одна команда - одна дорога.
   - Говорила, - кивнула Зоряна. - Но почему подумалось тебе, что вся команда - лишь ты один?
   Зыркнула зло и к Шустрику повернулась.
   - А если мы его... - хищно зажглись глаза котофея. - Огурника этого...
   Не стал Зинзивер ждать, пока котяра рывком молниеносным его наземь собьёт, стреножит и поволочёт к частоколу. Сбросил лопату, сбросил оба мешка: свой и с человечками кукольными. А потом налегке перескочил искрящуюся линию.
   - Лопату! - крикнул Зинзивер, обернувшись в последний раз. - Лопату мою прихватите!
   И тут поднялся от искр багровых туман чёрный. Заслонил от взора и девицу, и котофея. Осерчал кто-то за смелость безрассудную. Зинзивер-то сначала перепугался до ужаса лютого. Но потом присмотрелся - нечего беспокоиться. Туман на него не ползёт. Лишь границу обозначает, да просторы запредельные прячет. А на земле запретного района пока тишь и благодать.
  
   Странным было падение с вершины, на которой нечисть костёр зелёный жгла. Липкий ужас всё сознание затопил, но змеилось в нём что-то шибко сладостное. Будто на высоких-высоких качелях вниз летишь, и кажется, что нет под тобой деревянной лодочки, а пальцы не сжимают металл, опору тебе дающий. Половиной сознания на качелях ещё ты, а другая сигналит, что точно ты с них опрокинулся. Но секунды полёта стремительного, когда не видно вокруг ничего, лишь мрак мельтешит странно, навечно запоминаются. Даже если после них и не предвидится вечности. Кроме ужаса и сладости вдруг ощутил Зинзивер к силам неведомым благодарность необычайную за полёт этот. Словно вся жизнь его прежняя была прелюдией к тому, чтобы на несколько мгновений внять зову предков и птицей стать.
   Казалось, век прошёл, пока глаза разлепились. Вернее разодрала веки боль сильнейшая. Всё болело, всё стонало, всё исходило страданиями. И хуже всего, что в горле комок странный застрял, закупорил воздух, что в нём остался, как пробка бутылочку. А тело дрожало, тело требовало выплюнуть воздух негодный и заглотнуть свежего, да побольше, побольше. Рот бы пошире открыть, всосал бы Зинзивер в себя всё небо без остаточка.
   И темень вокруг. Мрак, холодом наполненный. Только сейчас сообразил, в реке он, под водой. А сколько до поверхности - неведомо. И комок это мерзкий в горле - спаситель его. Не дал проглотить воды и пойти на дно мешком с мусором.
   Руками шевельнул - свободны! Видать от удара сильнейшего лопнула перевязь. Столь мощно в воду впечатался, что даже ремень кожаный разорвало. Как сам жив, непонятно. Но если руки свободны, то страдать нечего. Работай ими, пробивайся наверх. Только где он, верх этот?
   В голове словно колокол звонил. Главный колокол, у которого звук низкий, гулкий. То кровь густая, тяжёлая ворочалась.
   И воздуха внутри почти нет. Распирает удушье смертельное.
   Где-то наискось, в стороне, среди вековечной тьмы разглядели глаза слабый проблеск. Тут же руки ударили, воду отчаянно рубя, продвигаясь к малому призрачному пятнышку света. Что там светило: реки поверхность или обманка на дне? Размышлять некогда. Казалось, промедли ещё чуток, и разнесёт грудь, как бочку с порохом.
   Говорят, что перед смертью проносятся перед глазами картины прожитой жизни. Только в обратном порядке. Словно кто времени твоему обратный ход дал, да ускорил это времечко странное до невозможности.
   Не пронеслась жизнь.
   Вспомнил он только день удивительный, когда бежал к холму, за который солнце медленно опускалось. Темнел курган высокий, воинов древности в себе храня. Поросли склоны тёмные цветами и травами. А над ними шмели летали. Тишина, теплом согретая, и шмелей жужжание. Ноги детские, лёгкие. А в голове вера светлая, если на вершину взбежать успеешь до заката, заберёт тебя солнце в страну свою таинственную, где ночь проводит. Чудеса там такие невиданные, что никто никогда не сказывал. Добежишь - первым и расскажешь народу. Остановишься на вершине, а солнце девицей красной обернётся, руку тебе тёплую протянет. И уйдёте тропками невидимыми в края заповедные, куда остальным путь закрыт.
   Помнил, бежал, что есть силы. Стремился, скакал, бугорки перепрыгивал, скорость только наращивая. Но не успел. Когда вершины ноги его коснулись, мир вокруг уже сумрак сиреневый заволакивал. Лишь один край неба красным мазнули, будто дверь там была багровая, да закрыли её уже накрепко.
   Стоишь, а грудная клетка ходуном ходит. В лёгких воздух хрипло ворочается. И болит грудь несказанно.
   Может, потому и вспомнилось, что сейчас та же боль мучила лёгкие, чуть не наглотавшиеся холодной воды речной. Саднило грудь немыслимо.
   И вдруг понял Зинзивер, что вытянуло его на поверхность, что над водой торчит башка его.
   Выплюнул он удушливый воздух вместе с комком из горла. И задышал. И заглотил чуть ли не половину воздуха мира. Так глубоко вдохнул, что чуть не разорвались и без того истерзанные лёгкие.
   Где-то над травами побережными продолжали водить хороводы огни мёртвые. А тут, над волнами плещущимися, другие огоньки реяли. Живые точки света зелёного. Светляки. И было их тысячи. Капли холодного света причудливыми траекториями реяли перед самыми глазами. Казалось, не в реку Зинзивер нырнул, а в небо звёздное.
  
   А там, на территориях запретных, некогда было в небо пялиться. Не помнил Зинзивер ни звёзд, ни светляков. Темноту только и запомнил. И удивление. Даже огоньки здесь не пляшут, будто и для них тут обозначены земли заповедные.
   Темно и ветер сквозит. И душа подрагивает. Ну, не тут ли прячется сокровище богатейшее? То самое, что Хранитель пуще остальных бережёт.
   А там, впереди, уже поблёскивает что-то заманчиво.
   Не идётся, не шагается, хочется бежать, нестись, широченными прыжками приближаться к тому блеску таинственному. Словно играешь с Долиной. А игра с детства знакомая - "Кошки-мышки". Ты - мышка проворная да хитрая. А кошка кто? Да не всё ли равно? Один тут котофей хаживал, да и то границу пересечь забоялся. А он, Зинзивер, парень рисковый. Те фигурки, что с Котей Котеичем да Зоряной остались, легко не продашь. Это ж в какую даль переть надо, чтобы только до башен чародейских добраться. Нет, хочется чего-то простого, понятного, что на первом же рынке у тебя легко примут, да хорошо заплатят.
   Ноги весело приминают травы высокие, пахучие. Вокруг приволье. Только впереди далёко чёрным силуэтом высится дерево певговое. Край глаза его не упускает. Сейчас оно дерево, а через мгновеньице чудищем обернуться может. В местах этих не зевай. По голове сквознячок идёт холодный, тревожный. А ноги мыслями тяжкими не грузятся, танцуют беспечно.
   За прыжками да скачками и не приметил, как меж богатства оказался. То, что блеском манило, исчезло куда-то, растворилось во мраке ночном. Зато по сторонам, где в шаге, где в двух, монетки из земли выдавились. Да какие монетки! Не монетки - монетищи! Золотые колёсики. Острова круглые металла благородного среди океана тьмы. Только почему сверкают так ярко? Какого светила лучи ловят? Чьё сияние отражают послушно. Луны за деревьями чёрными вдалеке затерялись, а Звезда Полуночника не столь могуча, чтобы золотые круги мерцанием напоить. Да и никогда она цветом золота не отблёскивала.
   Монеты, сразу видать, тяжеленные. На одних царь выдавлен. Худосочный. Сердитый. С бородёнкой козлиной. На других императрица хмуро пялится. Тучная, неласковая. Хоть и портрет её только видишь, а суровым холодом взгляд обдаёт не хуже, как если спиной ненароком к глыбе ледяной прильнёшь. Чуть далее монетины поменьше. И на каждой по пять корон маленьких, какими принцесс увенчивают.
   Стороннему зрителю подозрительно бы казалось, что все монеты коронами да портретами из земли повылезали. А уж сияние их и вовсе сиреной тревожной разум бы всколыхнуло. Но Зинзивер не тот, что понапрасну в тревоги ныряет. Сам замер воодушевлённо. Взор по кругляшам сверкающим прыгает, выбирает: какой первым подхватывать.
   Праздник внутри разворачивается. Монеты огромные. За каждую даже не коровёнку, а дом справить можно. Понаберёт монеток этих да купит деревеньку целую, а то и село. После в дома купленные хороших людей пустит. А сам старостой заделается. Живите, люди добрые. Не забывайте только указы мои исполнять, да денежку за проживание отчислять, как положено. Княжеством деревеньку, понятное дело, не назовёшь. Но тоже не в низах уже обретаешься. Поднялся по нескольким ступенькам жизненной лестницы.
   Горят монеты огнём золотым. И блеск этот знаком любому кладоискателю. Именно так ему Большая Удача улыбается. Только не медли особо, не упусти её.
   Но не успел руку протянуть.
   Монетки подпрыгнули разом и столбиками золотыми вытянулись. Словно ограду вокруг Зинзивера выстроили.
   А после исчезло лживое золото. Вместо столбиков тела бурые, щетинистые. На них головы свинячьи ухмыляются, слюни пускают. А копытца по земле притоптывают, фигуры танца странного выделывают.
   Улыбалась Удача зубами золотыми, а потом зубки-то и спрятала за губами, сурово стиснутыми.
   "Коготок увяз, всей птичке пропасть", - только и подумать успел, прежде чем нечисть на парня накинулась.
  
   Недолго из реки на светляков радостно пялился парень. Захлестнула его тело ослабевшее волна норовистая, на глубину опрокинула. Еле-еле успел воздуха поболе глотнуть. В лицо рыба чуть не ткнулась. Большеголовая. Лупоглазая. Губы толстые шевелятся медленно. Выглядит так, будто Зинзивер для неё гость нежданный, негаданный. Будто вся удивлением переполнилась. Хвостом вильнула и в сумраке затерялась в одно мгновение.
   Тянет глубина. Затягивает. Всё ближе дно. Всё заманчивее. Путается сознание, кажется, что рядом где-то в раковину фигуристую трубит король реки, созывая всех на свадьбу весёлую, где божества подводные повенчают самую красивую из его дочерей и парня, что от всех смертей убежать способен.
   И сразу холод в голове. Тоже ведь смертушка зовёт. Только рядится она в одежды сказочные, призрачные, которые сам себе и придумал.
   И сразу ноги дёрнули, взбрыкнули, зашевелились. Как ни текуча вода, а всё от неё оттолкнуться можно, если приспособиться умело. Толчок, другой, и вот снова глаза не темень дна илистого зрят, а волну светлую. То ли Алая Луна, то ли Травянистая над головой бликами рябь водную раскрашивает. И всё ближе и ближе блики эти. Тянулся к ним Зинзивер, как ни за одним сокровищем не тянулся. Тянулся, вытягивался, из глубины себя выталкивая. Воздух уже на исходе был, когда голова с кудряхами мокрыми снова на поверхности оказалась.
   На самом пороге смерти постояв, с трепетом волнительным осознал Зинзивер, как сильно обострились его чувства. Все, до единого.
   Парня несло по течению близ берега запретных районов - самого лакомого куска Долины. И самого недоступного. Сокровища тут лезли из земли даже не как отдельные грибы, а как россыпи опят на пне замшелом.
   Вот сундучок безвольно крышку откинул. И на бархатной подкладке цвета вина красного скипетр и держава золотыми боками поблёскивают, каменьями драгоценными сверкают. Владыка рода древнего спрятал их когда-то, надеясь переждать времена трудные. Да только для него времена эти уж не закончились. Смерть в гости раньше заглянула, чем эпоха сменилась.
   Далее виднелись камни щербатые. Когда мимо них парня несло, поднимались те камни волшебством древним, и сверкали под ними мечи-кладенцы легендарные. Числа нет того, чтобы выразить, сколько голов разбойничьих ими срублено, сколько змеев-горынычей ими в тлен повержено. Но в очередной раз, когда их спрятали, мимо Хранитель шёл. Не совершать больше оружию славному подвигов великих. Бесхозно они здесь лежат. Не возьмут их отсюда руки богатырские. Поэтому грустно смотреть, как сияние мечей меркнет, как снова придавливают их камни окаянные.
   Если берег низкий, аж в воду уходит, видно, как густо он присыпан металлами благородными. Тут и медальоны, и монеты стран разных, и ордена за службу ратную пожалованные. Меж ними браслеты, ожерелья, запястья золотые. Руку протяни, твоё будет.
   Только не тянется рука. Ужасом скована. Сейчас глядишь ты на эти богатства несметные, а миг пройдёт, и снова на глубину утянет. Тут не то что золото пришлое хватать, одёжку свою бы сбросил, лишь бы груз, ко дну тянущий, поубавить хоть чуток.
   Нечисть на высокой скале осела, как снег поздней весной, собралась в шары мохнатые да волосатые, а после вытянулась войском призрачных лучников, которых Мёртвый Король из могил выводит, чтобы с небес звёзды стрелами острыми сшибать. Вытянулся строй лучников, выставил вперёд двойные дуги великанских луков. Запела тонко тетива. И чудно было сквозь плеск и шум волн слышать это пение, когда натягивается упругая прочная нить, чтобы придать смертельную силу стрелам, уже лёгшим в выемку лука.
   Страшно было нырять в глубины тёмные. Казалось, в этот раз уже так ухватят, что не выпустят. Но другого выхода не было. Чёрный шар башки поверх волн - цель лёгкая. Один путь - голову тоже под воду утянуть, пока смерть на концах стрел тебя разыскивает. Миллиарды флуоресцирующих мальков пронеслись мимо парня, удерживавшего дыхание в воспалённых лёгких. В их серебристом сиянии протянулись тёмные полосы. То стрелы, запущенные мёртвыми лучниками, искали встречи с Зинзивером. Но если там, наверху, они летели невидимыми молниями, надсадно разрывая воздух, то касание воды успокоило их, лишило смертельной скорости. Безвольно опадали они в тёмные глубины. Пара коснулась беглеца: одна задела рукав, другая по макушке тюкнула. Но, и малого вреда не причинив, отскочили они и во тьме подводной затерялись.
  
   Это сейчас. А там, когда нечисть атаковала, лишь одна мыслишка в мозгу пульсировала: зачем лопату котофею оставил? Эх, её бы в руки, разметал бы войско бесовское. По всей Долине нечисть поганая разбежалась бы. Да, казалось, зачем тут лопата? Не придётся копать, когда бочки и сундуки сами из земли повылезали. А теперь из всего оружия пара кулаков. Но и ими отмахаться можно, если умеючи.
   Левым кулаком бесёнка взметнул, правым добавил, в толпу швырнув - дюжина свиномордых скопытилась. И сразу правой приложил - мигом наземь ближайшего ворога сшиб, да ещё трое об него запнулось, прочь повалилось. Но только долго не продержишься, если ты один, а врагов чуть ли не сотенка. Да ещё со спины лезут, в ногах путаются, за волосы больно рвут. Обернуться не успел, а кто-то из бесенят, сопящий да харкающий, подло под коленки вдарил, и бессильно подогнулись ноженьки молодецкие.
   В голове мысль до отчаяния глупая бродит: известно же, гуртом и батьку бить легче.
   Связали парня верёвками странными, зелёными, да пахучими, словно из колдовского вьюна изготовленными, который любого обездвижит. Вроде тонок стебель, а волшебство порвать не даёт. Если только слова заветные знаешь. Только слова те слыхал Зинзивер давненько, ещё в сказках детских, и успел их крепко-накрепко в глубинах памяти запечатать, так, что и за день не выцепишь.
   Руки и ноги уже ноют от неподвижности. Но зубы ещё остались. Зубами ухо чьё-то мохнатое прикусил. Взвизгнул бесёнок тихонько, отскочил чуток, а потом копытом Зинзиверу по зубам, по зубам. Твердо копыто, что камешек гранитный. Зинзивер зубы за губами спрятал. Теперь губы ноют страшенно. В кровь разбиты. И во рту привкус мерзкий, солоноватый.
   А лапы копытчатые даром, что пальцев не имеют, уже подхватили Зинзивера и несут куда в темпе наискорейшем.
   Хотел заорать благим матом, Шустрика с Зоряной на помощь кликнуть. Да быстрёхонько губы-то разбитые прижал снова. Нельзя кричать. Ловушка это. Наказание Хранителя для всех, кто границы заповедные нарушить рискнёт. Он-то сдуру в западню влетел на всех скоростях. А девчонка с котофеем чем виноваты? Чуяли, не стоит внаглую границу переступать. Отговорить его пробовали. Не послушал он, за то и поплатился. А если на помощь звать? Не выдержат ведь, спасать кинутся. Не смогут в стороне остаться. Что у Зоряны, что у Шустрика сердца жаркие, души беспокойные. Бросятся ведь на выручку, да тоже в полоне окажутся. Нет уж, сам виноват, одному и казнь принимать. Лучше молчать. Если друзья у границы в ночь вслушиваются, пусть думают, что нормально всё.
   Смешно сказать, от котяры, что его удержать думал, ловко увернулся, но только затем, чтобы в полон нечистой армии угодить.
  
   Низкий мощный гул над рекой разлился. Что-то тяжёлое воздух взрезало, как дюжина ядер пушечных. То над рекой Летучая Бабуля объявилась. Выпорхнула из уремы старуха вредная, невесть как земли тяжесть презревшая и парящая над бурными водами в поисках крупной добычи. Серые лохмотья развевались истрёпанными крыльями. На морщинистом лице, чьи черты скрывала ночная мгла, двумя злыми лунами светились жёлтые круглые глазищи. В каждом из них по точке чёрной плавало, взгляд пристальный направляло на цель, потоком скорым увлекаемую к неизвестности. Одна рука пальцами толстыми черенок косы наточенной сжимает, на другой пальцы растопырены, любого за шкварник ухватить готовы.
   Невесть откуда являются Летучие Бабули. Всегда они древние, всегда лохматые, всегда оборванные. Молодых средь них никто не видывал. Кто говорил, что из ведьм-неудачниц они перерождаются. Мол, ведьм негодных прогоняет Голохвостый из войска тайного своего. Но, чтобы от скорби да печали не померли старые, дарует он им летать возможность. А заодно и разума лишает. Носятся по просторам ночным бабки буйные. Их увидишь, прячься. В лоскутки порвут, причин не указывая и оправданий не слушая. Что с безумных старух взять?
   Бабуля бабулей, а голову снесёт в одно мгновение. Поэтому набрал Зинзивер воздуха побольше да снова нырнул на самую глубину. Над головой узорное стекло воды вдруг звёздными россыпями брызнуло. То старухино лезвие реку вспахало. А течение уже разворачивало его, направляло взор с вышины на дно илистое. И дно словно всю вечность мига этого ожидало. Вспыхнуло, несметными сокровищами глаза туманя. Сразу ясно стало, клады, которые наверху по запретным участкам повылезали, и в сравнение не идут с теми, что на глубине остаться решили. Это словно кошель бедняка с казной королевской положить рядом.
  
   Странное чувство захлестнуло Зинзивера. Мир замелькал со страшенной быстротой. Он будто оказался в детской юле, которой ребятишек на ярмарках развлекают. Теперь уже и не разобрать было: где блики лунные на волнах бегут, а где клады подводные сверкают. Коварный водоворот подхватил тело, как мальчуган-несмышлёныш подхватывает цыплёнка, выбравшегося из лукошка во двор, размышляя, то ли погладить, то ли через забор кинуть, то ли кошке швырнуть: пусть играется.
   Удар об камень оказался решающим. Силы оставили Зинзивера. Воля к победе приутихла, развеялась от боли. Но, вроде, по всему телу импульс магический прошёл. Вроде, собрался парень и способом, никому неведомым, вышвырнул тело своё на берег, который недоступным казался.
   Только что шумела река, барабанные перепонки рёвом разрывая. А теперь стихла. Ни шума, ни плеска, ни журчания. И равнина, что по берегам стелилась травами буйными да густыми, позади где-то осталась. Не шуршат травы, не шумит в них ветер. Не слышится Зинзиверу и малейшего шелеста.
   Одежда намокла, холодит немерено. Такой мороз пронизывающий, что, чудится, сама душа заледенела, а сердце инеем покрылось.
   Перед ним горы тёмные, да высокие. Задери голову, чтоб вершины их обозреть, с головы твоей шапка свалится. И чудится Зинзиверу, что в древности одна гора тут стояла, только Сила неведомая, столь могучая, что разве Владыко Небесного Озера с ней справиться способен, расколола гору эту от вершины до основания. Лишь поэтому меж гор змеится теперь тропинка узкая.
   Чует Зинзивер, по ней надо идти. Нет сзади ни реки, ни дороги обратной. Зов струится из тёмной щели. Такой зов, которому противиться невозможно. Слова неведомые, но отчего-то понятные. Не уши их слышат, не глаза их читают, не мозг разбирает смыслы их тайные. Сразу падают они в душу, где и становятся простыми и знакомыми. В обещания складываются. Только неясно ещё, что именно тебе обещано: муки вечной тоскливой горести или блаженство счастливой радости, столь огромное, что весь мир согреть может.
   Шаг ступил парень. Другой. Ноги бодро идут. Но и медленно.
   Ничего не разглядеть во тьме, что впереди ждёт. Зря только глаза напрягаются. Поэтому, чтобы окончательно ориентиры не потерять, башка к небу задирается. Не зря ведь в пустыне дальней книги утраченных знаний столь плотно штудировал, что чуть с жизнью от жары и жажды не распрощался.
   А на небесах в ночь эту звёзды странные. Словно и не звёзды там, а огоньки Долины. Круглые, пушистые, светом ровным сияют, только клады не кажут. Нет кладов на небесах, только путь сам спрятан к Озеру, по которому Владыко плывёт.
   По склонам гор тёмных, куда неверное сияние кругляшей падает, тени движутся. Скользят, подпрыгивают, пританцовывают. Напоминают тени эти войско лучников умерших, в которое нечисть поганая на скале переродилась. И только теперь понял парень, что и сам он схож с обитателями местными. Хоть с тенями, хоть с лучниками. Хотел крикнуть им слова приветственные. Не смог только. И губы не разлепились. И в груди что-то всхлипывает и побулькивает.
  
   Зов теперь по земле стелился. Не с ушами, с ногами разговаривает. Ноги, его слыша, скоренько друг дружку переставляют. Кажется им, если быстро добежать до точки той невидимой, откуда зов доносится, отдых предоставят. Такой отдых славный, что уж никогда не потревожат. И ради покоя этого стоит поторопиться.
   Ушам от зова свобода. Не ловят они его, в раковины ушные шелесты и шорохи струятся. Тени по склонам бегут. Кто курсом параллельным, вроде подбадривая, помогая. Кто дорожку поперёк чертит. Не так, чтобы в ноги броситься, а загодя. И уверенность твёрдая в Зинзивере - тени, как кошки, дорогу перебегая, счастьем своим делятся. Ему путь шагами счастливыми выстилают. Наступишь на шаг такой, и бежать станет вдвое легче. На душе веселье злое. Словно обманул он всех в мире подлунном. И за это ничего ему не будет. Ничего и никогда. Надо только не останавливаться. Добежать надо. А уж когда добежишь, тогда - ух!
   Тени скользят рядышком, задевают его легонько. То лицо, то запястья, рукавами не покрытые, то пальцы. Словно ленты шёлковые по тебе струятся. Чувство нежное, ласковое, волшебное.
   И тут сквозь шелест шуршащих теней звон пробился. Издалека, будто аж за горизонтом та колоколенка. Уши дрогнули, шорохи прочь отогнали, к звону прислушиваются. Откуда он?
   Даже ноги притормозили, хоть зов, их переставлявший, вроде как, даже усилился.
   Странную мелодию колокольчик тот выводил.
   Тоже он Зинзивера звал, но в обратную дорогу. В места, где солнце светит, и тени его уважают, прячутся. Не имеют силы такой, чтобы против солнца идти. Звонил колокольчик словно солнца лучиками. Будто не в горах мрачных Зинзивер странствует, а в детство опрокинулся, спрятавшись в сарай от бабушки, на его баловство осерчавшей. В сарае прохлада. И спицы лучей солнечных, в которых медленно пролетают пушинки и пылинки. И где-то далеко-далёко такой же колокольчик звенит. Не под мордой коровьей колокольчик тот привязали, и не к удочке он приспособлен, чтобы сигнал давать, когда рыба на крючок насядет, и не колокол, что сход деревенский собирает. Этим колокольчиком друзья его вызывают. Придумали игру они новую, неизвестную и от того вдвойне желанную. Звенит колокольчик, сообщает: начинается игра. Не опаздывай, выскакивай из сарая и к нам поскорей! Ждём тебя!
   А Зинзивер давно уже не в сарае. Несётся, бежит, летит стремительно. Так, словно молния. И непонятно уже, что по сторонам: то ли солнце и лето, то ли тьма, шепотками коварными наполненная.
   Ничего не слышит парень кроме колокольчика. К нему и путь держит. Только можно ли так разбежаться, что за горизонт запрыгнешь?
  
   Глаза разлепил. Колокольчик близко-близко. За колечко-ушко его узкие пальчики держат. Зорянина рука. Увидела девица, что Зинзивер в сознание пришёл, звонить перестала.
   Тело болит. Каждая жилочка болью исходит, каждая косточка ноет. Такое впечатление, будто его, Зинзивера, перемалывали на всех мельницах того острова, куда Шустрик когда-то ходил.
   Голову чуток развернул. Где котофей? Нету котофея. И в душе сразу испуг холодный. Не за твоё ли спасение жизнью своей остроухий расплатился?
   - На охоте он, - Зоряна словно мысли читает. - Всё в порядке с ним. Не думай о том.
   "Птиц бьёт", - понял Зинзивер. Вспомнил, как перестал котище успехами своими охотничьими похваляться, лишь узнал, что предки Зинзивера птицами числились.
   - Как нашли меня? - думал, что крикнет радостно, а на деле лишь шёпоток шипящий сквозь губы пересохшие просочился.
   - Нечисть бесилась, радостью исходила, знать, поймала кого, - тихо ответила Зоряна. - А кроме тебя поблизости некому было её тревожить. После Долина подсказку дала, куда ступать нам, где событие главное твориться будет.
   - Долина? - прошептал Зинзивер, чуть не поднимаясь от удивления. - Подсказку?
   Мягкие девичьи руки легли ему на плечи, успокаивая, призывая пока от земли не отрываться.
   - Судьба всегда знаки подаёт, как поступать следует, - лился из сумрака шёпот девичий. - Только умей видеть знаки её, умей их читать.
   После пальцы Зоряны в сумочку её наременную скользнули, а вынырнули не пустые, а с монеткой. Монетку ту Зоряна к Зинзиверу близко присунула, чтобы разглядеть он мог рисунок во всех подробностях. Из серебра её отчеканили, но так давно, что почернеть то серебро успело. Сердито смотрел с монеты муж длиннобородый, чьи волосищи корона зубчатая к могучему лбу прижимала.
   - Из дальних северных земель эта денежка, - тихо пояснила Зоряна. - То бог их наиглавнейший. Вотаном его кличут. Уважение к нему не меньше, чем в местах здешних к Владыке Небесного Озера. То их Владыко. Только не плавает он по озеру недоступному, а по земле странником в драном плаще бродит. Кому битву выиграть поможет, кого наградит за поступок добрый, кому наказание выпишет за мерзкое преступление. Долина нам с Шустриком под ноги монетку эту бросила. Только эта сторона если и сыграет, то не в ночь нынешнюю. Лежала подсказка стороной другой к глазам нашим.
   Сказала так и кружок тёмного серебра повернула.
   А там гора высится с вершиной плоской. И вдоль канта из шариков мелких буквами нездешними слово вырублено Hexentanzplatz. Грубо звучащее. Будто ворон каркнул. Или сругался кто.
   - В Долине огоньки танцы водят, а нечисть завсегда на горе этой пляшет. Хорошо, что вне запретных районов гора та находится. Мы с Шустриком туда поспешили. Он по стене отвесной полз, тебя от нечисти отбить хотел. Я же на всякий случай внизу осталась. Не думала, что ты смирно себя на костёр колдовской водрузить дашь. Знала, найдёшь решение хитрое да смелое. Так и вышло: не стал ты смерти от огня ждать, решил её в воде принять. А там только бежать мне следовало вдоль берега, да смотреть, когда волны тебя на мелководье бросят. Чуть не опоздала только. Ты уже по Ущелью Теней путь скорбный мерил. Тот путь, с которого возврата не будет. Тот путь, с которого не позвать, не докричаться. Но у меня колокольчик был, кладбищенской башней подаренной. Слова бы мои уже не услышал, а звон волшебный сумел до твоих ушей добраться.
   Стоило поблагодарить. Но губы ослабли. Не разлеплялись. Только жалкое подобие улыбки чуть раскрасило истерзанное лицо Зинзивера.
   Но Зоряна и улыбке обрадовалась. Будто не улыбку увидала, а подарил ей Зинзивер платок шёлковый цвета алого.
  
   Долго спал парень. Пробудился от треска громкого. Ветки хрустели, ломались. Возвращался котофей не с кладом, но с дичью. Зинзиверу кивнул легонько и спиной сел добычу от перьев избавлять. По спине выходит, не в восторге он от проказ Зинзивера. Но тепло на душе. Знаешь уже, спасал тебя кошак. Жизнь свою заложил, чтобы по скале взобраться и с нечистью сразиться. И не понадобилось вроде, а всё равно - подвиг чистой воды, как бриллиант без изъяна.
   Не назвать котофея безответственным. Рядом с ним две лопаты - его и Зинзиверова. У лопат по земле мешок распластался. Открытый мешок. Видны в нём фигурки. И много их там.
   Среди таинственных фигурок темнели три бесформенные комка.
   - Обереги наши, - печально сказала Зоряна. - Втянули они в себя проклятье клада древнего. Не могу понять только, вычистили они его до безопасного состояния или не успели. В любом случае, в битве этой неравной все они храбро полегли.
   - Да что ж такое-то! - возмутился Зинзивер, рассматривая останки оберегов. - Второй раз нахожу клад, и второй раз оказывается он прОклятым.
   - Кого винить, если тянутся глаза твои к сокровищам с червоточиной, - тихо сказала Зоряна. - А добрые клады оставляешь ты без внимания.
   - Я?! - взвился парень. - Сама увидишь, как только окажется в руках моих добрый клад, буду песнь славы ему петь, буду холить да лелеять. Что там... Другие клады от проклятия избавлю и сбагрю купцам, а добрый и продавать не стану. Пусть остаётся со мной на память о днях в Долине.
   - Сколь много слов, - улыбается девица, да улыбкой невесёлою. - Видеть ты сокровища ещё не научился.
   - Тебя зато разглядел, - расцвёл парень. - Лучше ты любого сокровища. И давно уже сказать тебе желаю...
   - Зря я с вами пошла, - вмиг улыбку с лица девичьего сдуло. - Не надо было тебе в меня влюбляться. Не будет тебе счастья от любви этой.
   Как громом поразило Зинзивера. Ах так, значит! Ну, что же. Слова главные не досказаны, вроде как и не говорилось ничего. А тебе, девица, долго ещё обо мне думать. Потом на коленях приползёшь. Только поздно будет. Раз не нужны чувства мои, выкину я их из сердца на веки-вечные. А там поглядим, кто переживать сильнее станет.
   Сказать-то сказал, а в сердце заноза сидит. Почто не люб ей? И на рожу не крив, и рукастый, и спасал от верной смерти не раз. Где лучше сыщет? Кто краше его на всём белом свете быть может?
   А вдруг просто его испытывает? На гневливость проверяет. На ярость лютую? Если так, то не увидишь ни того, ни другого, девица. Будешь зрить глыбу льда, которую солнце и в сорок лет не растопит.
  
   - Проверим удачу твою, - предложила Зоряна и, ответа не дожидаясь, сорвала с пояса своего удивительного одну из монеток, а потом запустила её колёсиком золотистым. - Деньги к деньгам - пословица мест здешних.
   Покатилось колесо чудесное меж трав, да в тени кустов затерялось.
   Зинзивер за монеткой шасть - вот же она! Подхватил, нет, не Зорянина. Большая, тяжёлая. Как там, в Долине, что бесенят в себе прятала. Такая же полновесная. Только не смотрит с неё сердито морда правителя древнего, а злаки колосятся. И твоя она теперь, эта монетина! И за неё даже не корову, а дом отхватить можно. Мыслями парень греется, а взглядом местность близ себя буравит. Из земли другие монеты торчат. Блескучие, новенькие. Свежий клад. Недавно в Долину прибыл. Не успел ещё на глубину уйти. Пальцы в землю ушли, выгребли тяжеленные кружки металла. Но внутренний голос зовёт остаться, хорошенько тут всё проверить. Вытащил Зинзивер совок, что Шустрик тогда, в лагере, прикупить посоветовал, и ну землю комьями откидывать. Недолго пришлось рыть. Стукнул совок об дерево. Быстро от земли сырой обметал бортики парень, и предстал ему лоток коробейника. А там сверху донизу украшения женские. Словно тащил продавец неведомый товар купчихе богатой, а то и боярыне какой. Не донёс только. Неведомо, зачем в землю зарыл. Может, людей лихих на пути учуял, может, не торговое время в тех землях началось. Оказался короб с товаром схороненным, а тут и Хранитель клад новоявленный учуял. Вот на кого коробейник ругался, как вернулся за схроном своим и не нашёл ничего.
  
   Золотом обвешанный вернулся добытчик к товарищам. Ладонь монеты тяжёлые подбрасывает. Переворачиваются они в воздухе, стукаются друг об друга: гулко и сладостно. Звон металла драгоценного любому слух ласкает. Однако Зинзивер о друзьях ничуть не забыл. Монеты на две ровные кучки разделил. Одну в свой карман ссыпал, другую рядом с Шустриком уважительно положил.
   Одна команда, значит, и добыча поровну.
   Отодвинул кот монеты, мяуканьем вкрадчивым напомнил: "Слово дал, что ни добудем под Звездой Полуночника, тебе тем владеть".
   Тогда Зинзивер к Зоряне шагнул уверенно, улыбаясь довольно и благородно, будто одарить хотел миром целым.
   - Твоя доля, - Зинзивер резко пододвинул женские украшения к девушке. - Забирай. Не кинула бы ты монету, не нашёл бы я клад. Глянь, тяжеленные какие. Будет тебе вено знатное.
   Пожала плечами девушка, а к золоту и не притронулась.
   - Примерь хоть, - просит парень, складень протягивая. - Увижу тебя красивой, навек в памяти сохраню. А может, и песню какую о тебе сложу. Покатится песня по свету белому, а в каждой её строчке о тебе хвала громкая.
   На лице Зоряны ни проблеска улыбки. Разозлился Зинзивер, подгрёб обратно сокровища.
   - Смотри, другой подарю. Другой песню славы петь стану.
   - Дари другой, если хочешь. А песню мне и птицы споют.
   И не поймёшь, то ли правду говорит, то ли нарочно раззадоривает, выводит из равновесия. Но по лицу не скажешь, что заигрывает. Что на солнце смотрит, что на Зинзивера.
   Неугодные украшения кинул раздосадованный парень в мешок, на ладони монеты Зоряне протягивает.
   - Их хоть возьми. Тяжеленные.
   - Эти мне не нужны, - холодно ответила девушка. - А моя монетка где?
   Зинзивер холодным потом покрылся. И правда, Зоряна ему везучей монеткой дорогу к сокровищу проложила, а он монетку эту посеял. Кинулся к кустам.
   - Не ищи, не найдёшь, - остановил его звонкий голос Зоряны. - Укатилась она в земли неведомые, в края невидимые.
   И точно. На месте том, что сокровище хранило, только земля разрытая, да травы. Густые травы. Непроглядные. Такие не то что монетку, сундучок с золотом спрячут - и не заметишь, мимо пройдёшь. Стрельнул парень взглядом в травы, но уже так, для порядка только. Верил он, если Зоряна молвила, что не найти её золото, так тому и быть.
  
   Сумрак вечерний на Долину опускается. В сиреневой полутьме, где-то там, впереди, свет неясный. То ли синева серебрится, то ли серебро синевой отливает - колья забора столбами волшебными обернулись. На выход зовут. Вылезай, кладоискатель, на свободу. Отдохни. Душу погрей похвалами об умельстве своём да о везении с добычей кладовой. Выспись хорошенько. Одёжку подремонтируй. Полотну лопаты остроту наведи. Прикупи провизии в мешок заплечный. А там взойдёт Луна Алая, и откроет тебе снова Врата Долины.
  

Глава 18

Мёртвый сезон. Приворот

  
   Закроешь глаза, а нет темноты. Ясно и чётко видятся они. Монетки меж зелёными стеблями травы. Не перепутаешь их ни со следами застывшими, ни с камнями причудливыми. Тёмные круги, наполовину вросшие в землю или просто в неё вдавленные. Маленькие, средние, большие. Почему чужие глаза обошли их стороной? Почему лишь ты их видишь?
   А рука уже тянется за сокровищем.
   Пальцы левой старательно наглаживают поднятое, грязь сдирают, патину счищают непрочную. Пять минут, и заблестит монета, словно только что из кошелька выпала.
   Пальцы правой свободны. К рывку готовы. Кто следующий в очереди на вознесение?
   Монеты, монетки, монеточки! Средь высоких трав затаившиеся.
   Глаза распахнулись.
   Травы на месте, словно их очи и видели. А монеток нет. Там они все, за оградой, за кольями высоченными остались. Ждут пронырливых, зорких да удачливых. Лишь в Долине россыпи монет по земле раскинулись. Лишь в Долине на пути твоём монет несчитано.
   И сразу грусть на сердце. Лето пройдёт, и никогда больше на дороге не станут монеты встречаться цветами полевыми, ягодами лесными, так, чтобы густо-густо, без счёта, до бесконечности. Глаза мигом снова веки на себя одеялами надвигают. На мгновение темнота царит, ну а после - травы, меж которыми монетины разбросаны. Как жить без этого, Долину покинув?
   Вроде и тоска сердце затопила, а сквозь неё иголочки счастья покалывают. Ещё не все пути Долины пройдены. Ещё откроются Врата. Ещё один раз пройти через себя дозволят.
   Океан грусти, пронизанный волнами радости.
   Мигнёшь и не спешишь зыркала отворять.
   Пред глазами закрытыми травы высокие. И среди трав - монетки, монетки, монетки.
  
   Она вышла из шалаша, сплетённого из веток, покрытых пахучими зелёными иглами. На зелени светлели бусины невеликие - капельки смолы. Плакало дерево, с ветвями прощаясь. Отдавая их на строительство хижины, в которой жить станут девицы таинственные.
   Она пронзила Зинзивера взглядом водянисто-зелёных глаз. Глубоких, как озёра на дальних землях Долины. Озёра, в которых, по легендам, плавают изумруды. Вот только никто не знает точный час, когда илистое дно выпускает драгоценные камни на зыбкую поверхность, чтобы они могли сверкнуть в слабеющих лучах Солнца, сумевших пробиться сквозь холодную гладь. Но, говорят, именно затаившиеся изумруды и придают водам тех озёр зеленый цвет.
   Вот такие, наполненные изумрудным сиянием, глаза пронзили удачливого кладоискателя. Они и искали её - удачу. Во всём - в знамениях, в обстоятельствах, в событиях. И в тех, кто эти события творил.
   "Ведьма", - ухнуло в груди счастливо и пугающе.
   Словно читая его мысли, девушка кивнула. И улыбнулась.
   "Ведьма, - утвердил Зинзивер догадку спонтанную. - Больше неоткуда такой взяться".
  
   В лагере шёл мёртвый сезон. Народ ждал расцвета Алой Луны, чтобы, собрав в кулак всю силушку и удачу, попытать счастья в последний заход перед пробуждением Хранителя. После же их души украсятся невидимыми печатями, и Долина больше не впустит использовавших свой шанс на просторы запретные.
   Шутрик на девиц чародейских ноль внимания. Ему что ведьма, что каботинка, что царица тьмутараканская. А людскому роду на ведьм поглазеть завсегда чудно. Старики ведьмами издали любуются. Молодые скачут перед волшебницами, внимание себе требуют. Много старателей в лагере, а ведьм - пальцев на руках достаточно, чтобы всех пересчитать. Вот и лютуют молодцы, готовы друг друга поубивать за ведьмино внимание. А ведьмы коварные. Никого особо не выделят. Всем ровно улыбаются. И хочется тебе весь мир кинуть одной из них под ноги. Только ответь, только скажи, что не такой я, как все. Лучший я. Неповторимый. Единственный.
   Ведьма лишь похожа на девушку. Чтобы глаз твой порадовать, чтобы душу успокоить, чтобы настроить тебя на любое дело в её пользу. Ты и думать не станешь, светлое оно или дурное, побежишь, куда пальчик покажет. Нет в тебе - человеке - силы такой, чтобы ведьме противиться.
   Вот и цепляются старатели помоложе меж собой. Слово за слово, а там и до смертоубийства недалече.
   - Э, ты, лайдак кудлатый, - режет уши грубый зов. - Сюда иди.
   Зинзивер не слышит. Мало ли кому орут. Да и не до того сейчас. В ведьму впился, взор от стана её гибкого оторвать не может.
   - Тебе сказано, - и толчок грубый. - Не слыхал чай?
   Обернулся Зинзивер, и точно: по его душу вражина. Не былиночка на ветру, не стебелёк - корень кряжистый. Такой, если в землю вцепится, семерым не выкорчевать. Ёра ещё тот. Соперник серьёзный. И злой дюже. Сердится, пыхтит. Котелок на костре так вскипает, пузырями горячими постреливает. Но вражина не водой огненной разит, а словечками колкими.
   - Чо встал, репей-деревенщина? Забыл чо здесь? Ступай отседова. Не тебе тут тропки топтали, не твоим сапогам по ним хаживать. И зубы свои гнилые не скаль, а то быстро их собирать в лес соседний отправишься.
   Как тут миром договоришься? Нельзя даже развернуться да уйти, молча аванию подобную проглотив. Погаснут звёзды зелёные, отвернётся краса-девица. "Слабак", - приговор окончательный. После хоть змея двенадцатиглавого победи, а поздно уже. Пусть лучше змей потом сожрёт твои косточки, но только слово грубое прямо здесь не спусти. Ответь. Докажи, что для тебя зажигаются звёзды. Что достоин ты света их колдовского.
   Развернулся Зинзивер да с размаха навесил вражине по наглой морде. Но только тот столбом не стоит. Увернулся, отскочил изящно, что балерун заморский. А сила удара пронесла Зинзивера мимо него да в кусты. Еле-еле устоял, чтобы в зелень колючую не сверзиться. Кругом смешки, народ потехе завсегда рад. А если драка намечается, тут и мёртвый проснётся, лишь бы глянуть да ставку сделать. Сейчас и есть что ставить. Два раза Врата открывались. Два раза мог ты вернуться с добычей богатой. И если в кармане монетки звенят, чего ж их умом не приумножить, ставки делая?
   И по-людски не поступить. Вражина-то, глянь, не человек. Тулово мужицкое, а головой в бычка уродился, даром что по-человечьи балакает. И не мычит ведь, ржёт, как лошадей табун ржать не сможет. Внутри тебя уже ярость закипает. Готов жизнь положить, только бы с минотавром этим уродским разделаться.
   А тот посмеивается, но ярость твою замечает. Глянь, и в руке клинок. Лезвие длинное. Рукоять пальцы обхватили цепко. Да и сами пальцы, что бочонки малые. Видно, что и в драках, и в бою сабельном пред тобою мастер не из последних.
   Зинзивер по сторонам зыркает. Бросаться на вражину уже не торопится. Ножичком против сабли много не навоюешь.
   - Держи, - друг его когтеострый в бок пихнул левой лапой, а правой вытянул из ножен узорных боевое своё сокровище.
   Оторопел Зинзивер. Случая не было, чтобы какой из котов оружие своё в руки чужие отдал. Стиснул парень влажными от волнения пальцами рукоятку. Хорошо легла. Только тяжеловат клинок. С виду котище и невелик, а как с тяжестью такой управляется?
   Но полегчало вроде. И дрогнуло оружие. А в голове звон странный. Сначала колоколом гудит, потом словами складывается: "Ежели мастак биться, хозяин новый, давай, приказывай. Ежели силу в себе не чуешь, за мной следуй, не стесняй только. К победе, и не сомневайся, тебя выведу".
   Придуманы ли на земле такие сказки, в которых клинки разговаривают? Если и сложил кто истории те, не успели достичь они ушей Зинзиверовых.
   - Ну что, Минотавр Голохвостович, биться будем или как?
   Бычок уважительно кошака оружие оценил и слов не стал тратить, сразу в драку ринулся. Едва-едва уклониться Зинзивер успел, а вражина снова разит.
   Располосовало лезвие штанину. Кожа белая на свет выглянула. По коже пятно округлое - метка ведьмина, что с рождения. Овал цвета тёмного шоколада - как таинственный остров в море, льдом бело-розовым полонённый.
   Отражает Зинзивер удары, а внутри нехорошо. Чует, добром для него сражение не закончится. Видел он игру древнюю заморскую, где на чёрно-белой доске две армии бой ведут. И в какой-то момент чуешь - проиграл. Можешь ещё ходов пять-десять сделать, а только не спасут они тебя. В ловушке уже ты. Не знаешь, где и как тебя прижучат, но понимаешь - финал близок.
   Так и здесь.
   Вроде и защитишься от удара. Вроде и свой нанесёшь. Вроде идёт битва на равных. А видишь, твой клинок пляшет вокруг да около, но зацепить не может, а чужое остриё то по запястью царапнет, то вот штанину разорвёт. Легче танцует оружие вражье, изящнее, красивее, быстрее. А ты выдыхаешься уже и вот-вот можешь припоздать уже не чуток, а капитально.
   Минотавр тоже чует слабость противника. Меньше стал напирать. Реже в атаку бросаться. На измор работает. Из-под чуба глаза светятся фонарями багровыми: кровью налиты, будто показали бычаре тряпку красную. Глаза от ярости пучит, а на губах толстых улыбочка насмешливая.
   Сдаться тоже нехорошо. Не за себя бьёшься. За девицу с глазами зелёными. За право рядом с ней постоять, словом перемолвиться. Охотников-то не счесть, вот и воюешь. Ввязался в дело гиблое. Нет, чтобы спокойно жить, терпеливо ждать, когда под светом Алой Луны распахнутся Врата в последний за этот год разочек. Дождаться и топать себе за кладами. Так нет же, не живётся мирно. Ищешь приключения на голову глупую, непутёвую. Жизнь не щадишь.
   А с другой стороны, зачем вообще жить, если с красоткой, в чьих очах изумруды светят, будет стоять бычара этот недорезанный? Губы толстые раскатывать. Зыркала лупоглазые на красу девичью пялить. Проще голову сложить, чем всё это видеть.
   Вот и складываешь.
   Клинок к клинку с малиновым звоном сошлись. Искры брызнули. Выдержало оружие кошачье удар коварный, да и на той стороне кузнец старательно работал, не зря деньгу большую за труд свой брал.
   Снова в голове гудение: "Не сдюжишь. Не справишься. Дай я!"
   Вдруг сама шпага задвигалась. Шевелится, руку направляет. Чует Зинзивер, легче стало биться, дыхание перевести можно. Главную задачу колдовское оружие кошачье теперь на себя взяло.
   И в голове мысль: "А ведьма где? Здесь ли? Может, ушла давно. Может, кого третьего поджидает?"
   Голова кудлатая в сторону крутанулась. А зря. Ведьма-то не делась никуда. За сражением неотрывно наблюдает. Губы подрагивают, будто нашёптывает чего. Зато Зинзивер контроль потерял. Пальцы в одну сторону дёрнулись. Клинок в другую сторону рванулся. И не защита, и не атака, а чистое недоразумение.
   Минотавр же славно чужой слабостью воспользовался. Вбок нырнул, вблизь скакнул и нанёс удар стремительный и острый, что насквозь сердце Зинзиверово остриём проткнуть должен был непременно.
   Как груз невыносимый, как гора, на плечи упавшая, согнула Зинзивера шпага кошачья. Заставила на колени свалиться. К земле так потянула, что сил оторваться не было.
   А чужой клинок со свистом пронёсся там, где только что грудь Зинзивера панораму дальнюю заслоняла. Всю силу, всю энергию вложил соперник в бросок этот. И, преграды не встретив, вперёд унёсся неловко. Нога за ногу зацепилась, тяжело кувыркнулось тело. А ручонка со шпагой вывернулась в падении и неведомым, непостижимым образом распластало лезвием брюхо под рубахой атласной.
   - В лоск положил бычару, - ахнул кто-то.
   Смеялась ведьма. Буравила глазами зелёными кудрявого победителя.
   Хмурилась Зоряна. Видела, вмешалась в битву не только защитная магия клинка кошачьего, но и чужое, злобное, непонятное колдовство, непременно крови жаждущее.
  
   Народ смурно глядел на распластанное тело. Мутные глаза бычары, запорошенные мёртвой бледностью, вперились в безмятежное небо. Один рог на закат указывал. Другой на точку горизонта, откуда скоро уже выползать Алая Луна собиралась.
   Зинзивер протянул шпагу Шустрику. Кот торжественно принял клинок, достал платок чёрный из шёлка толстого и принялся лезвие протирать старательно.
   - Справедливости, - раздался голос неспокойный, верещащий, визгливенький. - Справедливости требую.
   Вывинтился из кустов мужичонка худосочный, сутулистый. Вздрогнул Зинзивер, да и у Шустрика глаза недобро блеснули. Из команды Фонбастера пришелец оказался.
   - Чего справедливости? - спросил Старый Бу. - Почто пени разводишь?
   - Помер ведь драчунишко наш, - торопливо пояснил прихвостень Фонбастера. - А по законам старательским треба распределить имущество его небогатое между нами, братьями его!
   Зинзивер уйти хотел. Не любил, когда мёртвых обшаривают. Считал мародёрством такое. Но, вроде как, присутствовать должен. Не без его участия минотавр на тот свет отправился.
   Шарить-то недолго. Всего богатства у мёртвого: коричневый кошель увесистый из дорогой кожи, да кисет из бархата бордового с вышивкой узорной, затейливой, золотой.
   Ну, сапоги ещё добрые. Только фонбастеровец уже их оприходовал. Свои драные скинул, чужие натянул, даром, что с мертвяка. И доволен, как слон. То погладит их, то травинку скинет. Однако и кошелёк с кисетом из виду не упускает.
   - На всех бы разделить надобно, - кто-то голос подал.
   Густой такой голос. Зычный. С таким спорить не хочется. Такой слушаться велит.
   - Денежки-то поделим, - пообещал забиратель сапог. - А кисет... не рвать же его? Ерундистика одна.
   И видно, себе оставить желает, каплюжник такой. Пальчонки-то в бархат потёртый вцепились, как крючок рыболовный в карася жирного.
   - Ты его раскрой, - из толпы советуют. - Может, и там чего ценное.
   - Что, табачок закончился? - ощерился фонбастеровец, но утаить кисет не рискнул, за шнур серебряный дёрнул, развязал, опрокинул. Вдруг и впрямь чего на ладонь морщинистую высыпет.
   Не крошки табака, не махорочка в кисете обнаружилась. Лист выпал, раза в четыре сложенный. По краю ладони скользнул. А в полёте ветер его развернул и голубем ввысь бросил. Да недалеко голубь тот улетел. Пал на траву, тут его сапогом и прижали.
   - Карта, не? - уточняет народ.
   В Долине верная карта сокровищ лишней никому не будет.
   Карта - не карта, а холм там изобразили, ходами внутренними изрезанный. А по коридорам этим рисованным крестики отмечены мелкие. И крестиков этих немерено. Считай с обеда - до ужина не пересчитаешь. Над холмом буквы крупные.
   - Написано чавой-то, - встрял юркий дедок из первого ряда. - Есть грамотеи среди нас, а?
   Грамотеи вперёд полезли. А фонбастеровец отмахивается, мол, стой поодаль, сам могу прочитать. И те, кто в первом ряду стоит, тоже тужатся, напор удерживают, место выгодное берегут, откуда всё видно.
   - Ххх, - начал страдающим голосом делитель наследства. - ХРА... НИ... ЛИ... ЩО.
   Толпа хором ахнула. И есть с чего! Значит, существует Хранилище. Значит, не глупые россказни, не пустая болтовня. И даже больше значит карта это. Значит она, что бывал кто-то в Хранилище. И не только бывал, а и выбрался оттуда благополучно. Что мог, с собой утянул. А на будущее план составил, где самые ценные вещи лежат. Самому уже не судьба вернуться, но вот догадался, бычару послал. Знал бы, кого на дело важное посылает!
   Но разве ж обвинишь составителя карты? Скольким парням девицы дорогу перебежали, от подвигов славных отговорили, при себе оставили. Или вон, на драку смертоубийственную подговорили, как ведьма эта. Впрочем, и ведьму никто не винил. Не ведьмино б содействие, так и не узнал бы никто, что есть на свете карта Хранилища.
   Тут даже Шустрик... уж на что невозмутим, а сверкнули глазки котейкины, забегали. Хранилище, оно любую душу будоражит. Даже если рыб ты глубоководный, но за картой на плавнике хвостовом припёрся, и то не смолчишь. Распахнёшь рот и возопишь в небеса: "Хранилище!!!"
   Только недолго народ карту рассматривал, из рук в руки передавал. Вывернулся из толпы жердяй с волосами цвета медного, длинными, на спине в узел тугой завязанными.
   - Неча тут делить. Должон он мне. И в уплату долга забираю всё имущество, что при нём обнаружено.
   Карту цап. Кошелёк с ладони хвать. На сапоги смотрит, решает, забирать или нет?
   - Может, бухвостишь ты. Как проверишь? - спорит Фонбастеров прихвостень, от обиды чуток подвывая. - И какую сумму он тебе задолжал, а? Да во что карту Хранилища ценишь? Ей ведь немалая цена полагается.
   - Может, и карта это, - хмыкнул рыжеволосый. - А может, бумажка пустая. Творчество, так сказать, народное. И не стоит оно гроша ломаного.
   Мужик толковый. Не бычится, не грозит. На толпу пытливо смотрит. А толпа тоже не молчит, гудит недовольно, что рой пчелиный. Рыжеволосый важность момента понял и раскрыл пасть громкоголосую.
   - Товарищи мои! - кричит. - Вместе за кольями проклятущими шарились. Вместе от смерти поганой прятались. Вместе сокровища искали, да не всем удача улыбнулась.
   Гул стал одобрительным.
   - Негоже мне лапу в одиночку на имущество друга нашего ушедшего налагать. Подсказывают мне духи лесные, жители травяные, призраки водные, что делиться надобно.
   Тут уже всем понравилось. Толпа аж придвинулась. И смекнул рыжий, что затягивать не следует. Промедли чуток, за твои слова добрые тебя же и затопчут.
   - Спытаем удачу ещё раз, - крикнул и руку с кошелем высоко взметнул. - Посмотрим, кому она сегодня улыбается.
   Дёрнулась рука. Золотыми шершнями ринулись из неё монеты тяжёлые. Мол, забирай, народ. Ничего мне для товарищей верных не жалко.
   А карту не бросил, нет.
   Поскакало мужичьё за монетами летучими. Разбежались. В траве шарят торопливо. Кому повезло, подобрал монетину-другую и в пехтерь ховает. А многие серокафтанники только зря руки землёй чёрной испачкали. Но разве ж то вина рыжего? Просто удача сегодня не в твою сторону смотрит.
   Зинзивер за подачкой не кинулся. Негоже дитём малым скакать. Да и девица с взглядом зелёным-мудрёным рядом стоит. При ней надо вид держать важный, солидный. И карту тоже упускать неохота.
   - Посмотреть дай, - протянул Зинзивер руку, ладонью вверх распахнутую. - Не без меня обошлось. Тоже право имею на карту.
   - Карту ему, - усмехнулся новый владелец зарисованного клочка, пряча его в истёртый мешок. - Портки вон сначала свои зашей.
   И ушёл торопливо. Ноги длинные, ловко переступают через тела согбенные. Мужики в траве продолжают шариться. Золотишко искать. Щербатая сегодня улыбка-то у Удачи. И фонбастеровец исчез куда-то. Понял, видать, если ныть продолжит, то и карту не получит, и сапоги заберут.
  
   - Давай, я зашью, - чаровница в глаза глядит, а пальцы узкие, белые уже иглу сжимают.
   В глазах изумруды, что клады заговоренные, одному тебе приоткрыться решившиеся.
   В ушко нить тёмная продета, ею ветер играет.
   - Зашей, - кивает парень.
   - Не шьют на себе, - хмуро напомнил Шустрик. - Примета плохая.
   Но не скидывать же штаны перед девицей? Да не простой ещё девкой, а ведьмой настоящей.
   Ведьма не спешит. Смотрит пытливо, ждёт решения.
   А ну, как повернётся и уйдёт. Кто ей Зинзивер, чтобы два раза уговаривать принять услугу?
   - Шей, шей, - торопливо повторяет Зинзивер. - Не имеют власти надо мной приметы.
   Не каждый день ведьма берётся тебе одёжку править. Потом всю жизнь стежок этот знакомцам демонстрировать станешь, как зуб дракона, как бивень мамонта. А знакомцы лишь цыкать будут от удивления, да головой поводить недоверчиво.
   Не каждому в жизни случай выпадет, чтобы рука ведьмы-прелестницы тебя коснулась.
   - Дурак-парень, - разочаровано махнул пятернёй чумазой мужичишка в зипуне рваном, где дыра на дыре сиживает. - Память пришьёт. Не будет памяти, имя своё вспомнить не сможет!
   - Глубже смотри, дедуль, - присоединился к беседе мудрецов юноша с мутным взором, похожий на заплутавшего студиозуса в осмётках худых. - Три вещи неразрывно с любым человеком связаны: тень его, следы да одежда. Ежели кто одёжку твою штопать станет, когда нет в ней тебя, то порчу передать не сможет. Но если поленился ты снять её, не задержится на ткани порча, в тебя уйдёт.
   - Да тут порчей одной разве обойдёшься? - встряла повариха полосатой палатки, листая замусоленную книгу, словно заправская аптекарша. - Где-то тут бабушка моя ещё карябала о чародействе иглы. Можешь иглой желание заветное исполнить, а можешь счастье себе перечеркнуть. В чьих руках иголка, тот и пишет судьбу человека, на ком одёжку зашивает.
   - А по мне вреда от такого шитья не будет, - объявился крепыш-кузнец, на голове которого перец с солью всклокоченные. - Надо лишь в рот нитку взять.
   Зинзивер никогда особо в приметы злые не верил. Ну, на Луну не плевал, конечно. Ни на Алую, ни, тем более, Травянистую. А в остальном особо не мудрствовал. Баба с пустыми вёдрами навстречу, так он её комплиментами засыплет. Трубочист по пути попадётся, так шапку скинет, поприветствует непременно. А потом ещё ненароком куртки чёрной коснётся и желание загадает. Даже если кошка дорогу перебежит, радовался только. Истово верил, счастьем своим кошачьим зверёк симпатичный делится. Лишь бы не передумал, обратно бы не рванул, счастье с собой забирая. Но кошки редко поворачивали, и Зинзивер числил себя человеком удачливым. А тут болтология туман сгустила, сознание замутила, тревогу да страх подогнала.
   Попросить что ли у ведьмы обрывок нити?
   А та словно ждёт просьбу, чтобы понасмешничать. На краешках губ улыбка подрагивает. Словом обидным обернуться готовиться. Мало того, что сражение выиграл. Сражение в прошлом уже. Чтобы девице ведьмовской страны понравиться, каждый миг подвиг совершать надобно.
   Тут паутинка перелётная за нос Зинзивера уцепилась.
   "Чем не нить?!!!" - обрадовался парень.
   Губой нижней дёрнул, край паутинки зацепил, в рот втянул. И разом успокоился. Поверил, что послали ему Небесные Силы защиту надёжную.
   - Шей что ли, - командует. - Чего время на разговоры пустые тратить? А то счас такое выдумают, что поседею преждевременно.
   А сам по сторонам зыркает. Паука на заходе солнца увидать - примета зело хорошая. Но только солнце в глаза лучиками постреливает. Словно нарочно заставляет отворачиваться. На ту, что рядом, смотреть велит.
   Присела девица, иглу отвела, пальцем тёмную метку на ноге Зинзивера погладила.
   - Синяк что ль? - в глазёнки хитро-хитро сверкают.
   - А то сама не ведаешь? - усмехается Зинзивер. - Тебе почитай всё на свете ведать полагается. На то и сословие твоё ведьмовское.
   Тут дивчина остриём иглы по метке как чиркнёт, словно заволоку делать собралась.
   - Ты чего? - Зинзивер дивится.
   Ведьма же неотрывно на метку вглядывается. Но нет под сцарапанным кожи белой, глубоко шоколадный цвет проник, не смыть его, не прогнать царапаньем.
   И мигом стала шить девушка. Стежок за стежком. Стежок за стежком. Будто не ведьма, а белошвейка в лагере кладоискательском объявилась.
   Наконец, оборвала нить, вскочила, рассмеялась заливисто и убежала в шатёр высоченный, где остальные ведьмы сбиралися. Засмущалась будто. Но кто такую ведьму видал, которая смущаться умеет?
   Провёл пальцем по строчке парень. Как на века шито. Затрутся штаны, порвутся, уносятся, а строчка цела останется.
   Под штаниной метка на ноге зудит, чешется.
   Глубоко ведьма царапнула.
  
   - Что собираешься делать сегодня? - Зоряна умильно склонила голову, словно полевая птичка.
   - Да так, - рассеяно ответил Зинзивер, - прошвырнусь по округе.
   Безделье томило его.
   - Я знаю ягодные места, - улыбнулась Зоряна. - показать?
   - Лучше принеси мне оттуда ягод, - решительно кивнул Зинзивер.
   "Классная девчонка, - подумал он. - Но всё же нет в ней чего-то такого, искорки, от которой вспыхивает душа и бросает в полымя подвигов - и нужных, и бессмысленных".
   Глаза скользнули по девушке, и взор унёсся вдаль - к раскидистому шатру, где ведьмы обитали. И если бы вышла оттуда зеленоглазка... Если бы вышла... Пойди дождь, не заметил бы его Зинзивер. Налети туча со снегом, не почувствовал холодов кладоискатель, ибо настолько жарой опалилась его душа в ожидании встречи, что не заледенила бы её и вечная мерзлота.
  
   Осенних дней императрица.
   Короной увенчана зубчатой, раскидистой. Из алых листьев сплели ту корону. Тысячами листья под ногами валяются, сохнут. Скоро скукожатся и станут шебуршать сварливо. Успей, подхвати два десятка из них. Сплети корону. Сделай себе королеву. И жди приказов.
   - Хочешь глянуть волшебные картинки стран дальних? - магическими колоколами звенел сладкозвучный голос и пробуждал тысячи смешинок; подпрыгивали они и спешили в голову Зинзивера, а там смеялись и отплясывали, затуманивая и без того нетвёрдый разум. - Стран дальних, чародейских. Где не бывал ты никогда, мой рыцарь.
   "Мой рыцарь", - в сердце так жарко, так сладко. Неизмерима магия слова "мой".
   Словно в плену чудесном. И словно свобода, какой ещё никто не видывал. Тебе решать.
   Остальные в стороне. Не при делах остальные. Тебя выделили. Тебе пропуск дали. Билет на представление, где лишь для тебя играть станут. А когда закончится представление, не спрячутся за ширмой, не скроются под занавесом шуршащим, а с добрым смехом, с улыбками приветливыми тебе руку протянут и заберут из зрительного зала вместе с собой.
   "Мой рыцарь" - прелюдия к бесконечному представлению.
  
   К забору пришли. Где-то тут Зоряна пустячки свои прятала. Кажется, как давно было это. Зинзивер за ведьмой спешит, если и есть где-то тут схрон Зоряны, подошва сапога растопчет его бездумно. Не смотрит под ноги Зинзивер. Вперёд смотрит. А впереди чудеса диковинные.
   Вдруг минарет вырастет, будто гриб волшебный какой. По стенам округлым плиткой цветной узоры выложены. То ли написано что, то ли просто в глазах рябит, то ли вязь эту лишь ведьмы читать умеют.
   Внезапно шатры поляну закроют. Рынок пред Зинзивером, что на далёких берегах Востока. Шумит базар, руки смуглые ткани богатые разворачивают, фрукты невиданные выставляют. А в сумраке шатров блеск, что звёзды. Или каменья драгоценные блестят, или сабли, столь ценные, что и Шустрик бы задумался, не сменить ли шпагу на такую вот сабельку. И струится по базару волнительный аромат. То специи нюх твой щекочут, купить их зовут.
   Ветер подул, и скрылся рынок в мгновение ока. Озеро на пути. Чёрное, как смоль. Кувшинки золотые по нему разбросаны, словно смотрит на Зинзивера зверюга странная, тысячеглазая. Аромат от цветов терпкий. И прохлада нисходит. Знает Зинзивер, далеко вода, но чувство такое, будто на самом берегу стоит.
   Неожиданно исчезает озеро. Гора высится. Замок на горе. По склонам горы город. Ясно, что город большой, богатый. Но замок гигантский просто. Башни к небу тёмному тянут крыши острые, узкие. На шпилях флаги пёстрые развеваются. Видно, что морок это. Сквозь город, сквозь гору, сквозь замок знакомый лес просматривается. Но всё же картинка притягивает. Вот не было её, и жил спокойно. А теперь увидел, и в голове знание, что в замок этот не пускают абы кого. Но Зинзивера пустят. Если с ним рядом будет чаровница из племени ведьмовского.
  
   Она остановилась и оглянулась. Морок исчез. Но и настоящий мир казался теперь картинкой из книги. Сказочные тени красили всё вокруг шоколадными тонами. И в душе ныло столь же сладко.
   Корона зубчатых листьев оставалась нежно-алой, словно превратилась в изысканный шёлк. Остальной мир продолжал кутаться в кремово-коричневые тона. Даже солнечные лучи здесь были таинственно-бурыми, насыщенными полумглой лесной чащи.
   В короне вспыхнул крохотный пузырёк белого огня. Ведьма стояла так, что приглушённые листвой лучи солнца били из-за неё. И казалось, что лучи эти рождает крохотное солнышко в короне из алых листьев. Она походила на Лесную Владычицу, повелевавшую зверьём, деревьями, травами и даже мягко покачивающимися шоколадными тенями.
   На ходу сбрасывая скорость, Зинзивер подлетел к прелестнице и с размаха вжал в себя её гибкое тело, склонил голову, жадно ища поцелуя, пальцы скользнули по струящимся волосам, пробежались по хрупким лопаткам и ниже, ощупывая волнительные изгибы тела, наполненного соблазнами.
   Но в горячие уста Зинзивера вместо полных губ ткнулся ледяной палец.
   - Ещё не твоя, - жар воркующего голоса мгновенно покрылся колючей паутиной инея.
   - Будь ею, - с каждым звуком шёпот Зинзивера накалялся немыслимыми температурами, жаждавшими бесследно растопить ледяную преграду.
   Палец ведьмы покинул губы дрожащие, за ним тянущиеся, но через мгновение, в кое уместились великие надежды, вместе с изящными братьями своими очутился на дрогнувших от предвкушения ласк плечах кладоискателя.
   - Сыщи под Алой Луной клад в мою честь, - отчеканила ведьма, отстраняясь мягко, но неотвратимо. - Заберу тогда тебя с собой в далёкое Колдовское Королевство.
   - Чего разыскать тебе, краса-девица? - умоляет Зинзивер.
   - В западной части Долины потерянный город есть, - медовый шёпот не ухо, сердце ласкает. - В городе том лаборатория. Всю посуду да препараты мимо пропускай. Книгу ищи, по которой творил алхимик древний. Книга мне надобна.
   - Тыщу мест в мире нашем ведаю, где торгуют колдовскими книженциями! - рвутся с губ слова, торопя награду, призывая её путями лёгкими. - Отправимся туда, разыщем такую же. Клянусь, твоей она станет. Никаких сокровищ не пожалею.
   - Книга та рукописная, - на ведьминых губах холодок, как привет из морозного царства. - Одна на всём свете. Да если б купить её можно было, шла бы я через леса и поля, через реки и горы к Долине этой проклятущей? И ведь нет хода мне за Врата. Не пускает туда Хранитель наше племя ведьмовское. На тебя вся надежда моя. Дай мне книгу, заработай пропуск в королевство наше, а когда пересечём границу царства моего...
   "Да разве не этот лес твоё царство? - хотелось прогнать холода горячечным восклицанием. - Да разве не ты - владычица его!!!"
   Сочиню сказку в честь твою. Такую спою песнь славы, что и небеса обзавидуются. Слушай только меня. Не перебивай только.
   Но некому было перебивать. Исчезла чаровница. Лишь колыхались ветки дальних кустов, да посвистывала сверху бойкая пичуга, которая, наверняка, тоже числила себя королевой этих мест.
   Шоколадные тени разбегались от лучей опускавшегося Солнца. Но не видел Зинзивер эти тени, не видел и деревьев. Лишь смутные силуэты по сторонам. В глазах сверкал колдовской свет ведьминого светила, заставляя Зинзивера думать лишь о той, кто минуту назад позвала за собой в далёкие неведомые земли.
  

Глава 19

Звёздный шанс

  
   И пели клады Песнь Третью. Песнь грустную. Осеннюю. Голоса стелились позёмкой. Звуки вихрились снежинками. Метелица вела мелодию. Лето прогоняла. Осень звала. Накрывала скатерть из плодов, что осенью румянятся, вызревают. Стены невидимого замка украшала орнаментом листвы багряной и золотой.
   Но главная тема музыки той, хоть и грустна была, всё одно за собой звала. Звала пройти в Ворота открытые. Звала в последний раз пробежаться по тропочкам. Обещала вкрадчивым проигрышем из ноток, будто из металла золотого выкованных: где раньше пусто было, сегодня найдёшь себе денежку.
   Вторая тема прорывалась страданием, ожиданием печального, неизбежного. Так чуть сердце кольнёт, когда в зелёном море листвы вдруг увидишь жёлтый островок. Вчера не было, а сегодня - на тебе!!! - появился. Место занял, и уже его не прогнать. Первый предвестник холодных дней.
   И уже нельзя отложить на потом, если ступал в Долину хоть раз. Если только пропустил ты по причинам весомым прежние Врат открытия, ступай домой, пережди зиму, возвращайся. Пустит тебя Долина - неизвестного ей, ещё незнакомого.
   Но для тех, кто успел коснуться её сокровищ, вот он - шанс последний.
   Ступай за Ворота. Гляди зорко. Да прислушиваться не забывай, ибо настаёт время насторожиться.
   Где-то за частоколом далеко-далеко ещё дремлет Хранитель Кладов. Мирно спит пока, но готовится пробудиться. И тихо, но очень отчётливо щёлкает его вечно бдящий магический кнут. А ты думаешь: птица чудная поёт.
  
   Солнце в бочину палатки светит. Тени ветвей чёрные по ткани светлой узорами мрачными протянулись. В палатке Зинзивер да Шустрик. И гость важный. Из стран дальних. Чародейского племени, какое Зоряна поминала, как охотников за фигурками, что у снарковких могил обнаружили.
   Найдёшь покупателя на сокровище, что дорого досталось, не держи клад добытый. Отпускай, как птицу из клетки, если не можешь использовать его по назначению. Только следи, чтобы сокровище, за которое жизнь на кону стояла, не дёшево ушло.
   Шустрик здесь наблюдателем. Группой поддержки за спиной Зинзивера маячит. Следит, чтобы колдун дальнеземельний чародейство скрытое на собственную выгоду не выпускал. Отказался котофей от фигурок. Молвил бесстрастно, что раз добыча клада кошачьего выгоды Зоряне с Зинзивером не дала, то пусть всё, что куколки принесут, партнёрам принадлежать будет. На удивление, и Зоряна интерес к разделу не проявила. "Мне тех травок, что в башне кладбищенской нарвала, вполне достаточно. Деньги их не заменят", - лишь молвила да исчезла в чащу лесную, когда гость загадочный пожаловал.
   Как узнал колдун, что в лагере искательском нужный ему товар объявился, нам не ведомо. Выглядит серьёзно, вежливо. Все фигурки разом забрать хочет. В обмен готов дать товар уникальный. У каждого колдуна такой имеется, но не каждый колдун его показывает.
   Зинзивер товар лицом выставляет. На столике походном шеренга за шеренгой армия воинов выстраивается. При свете дневном поражаешься таланту мастера. На лицах складки да морщинки видны. На ладонях крохотных, если оружие рука не сжимает, линии прорезаны, хоть сейчас судьбу воина по ним расписывай: сколько проживёт и где славу себе добудет.
   Три дюжины в трёх шеренгах замерли. И три фигурки поодаль стоят. Командиры то: камзолы цветные, золотыми галунами отделаны. Сабли не в простых ножнах, а с резьбой затейливой, в надписи складывающейся. Только слова те из языков неведомых, знать их может лишь тот, кто воинство придирчиво рассматривает. И взор меткий, ничего не упустит. Цыкнул недовольно, в сторону солдата отставил, щит которому лопата Шустрика разрубила.
   - Негож, - холодом голос наполнен. - Повреждение неустранимое!
   - Да где повреждение? - взвивается из-за стола Зинзивер. - Где повреждение? Царапинка на щите? Глянь, руки целы, ноги в порядке, на мордахе оскал - полосатика клыкастого враз напугает! Тут подклеить - делов на пять минут.
   - Подклеишь, сила уйдёт, - качает головой покупатель. - Зачем они мне, подклеенные-то?
   - А и не клей, - тут же соглашается Зинзивер. - Не клей! Зачем же? Мастера найди, щит ему новый закажи. Главное, пальцы есть, куда щит вкладывать.
   - Жили бы мастера те, - мечтательно прикрывает глаза колдун, - стал бы я барахло подземельное прикупать? Только давно уж секреты утеряны изготовления армий, что строем своим силу магическую увеличить да удержать могут.
   А через щёлки всё зырит на шеренги, всё оценивает, вычисляет выгоду.
   Зинзивера тоже не проведёшь. Знает, покупатель хоть физию свою, колдовством изморщиненную, вроде и воротит, а не уйдёт. Некуда ему уходить. Дорогу дальнюю не за тем проделал, чтобы с пустыми руками вернуться.
   - Ну, ежели желания нет, - пожал плечами парень, - закончим торги. Никто не мешает мне самому в земли ваши, чародейские, отправиться.
   - Там больше, чем я, не дадут, - оборвал Зинзивера гость таинственный, что и имени своего не назвал. - Если бы выше, чем я, набавить хотели, раньше меня сюда бы прибыли и разговор с тобой завели.
   Зинзивер краем рта недоверчиво кривится, а сам тревожится. В землях дальних колдун этот проживает. Чтобы до мест здешних добраться на телеге или верхом, обычному человеку полгода понадобится, если не больше. А этот сколько добирался? Не за полгода же выехал. Полгода назад лежало сокровище близ могил снарковых, и никто не подозревал даже, что человечки магические там упрятаны. Знал бы этот верзила в одеждах лиловых, сам бы в Долину попёрся бы и вырыл бы армию крохотулек. А если не знал полгода назад, как здесь оказался? Колдовство принесло его по небу с ветрами буйными? Или тучу грозовую оседлать сумел? С таким торгуйся, но побаивайся.
   - Так и мне пока неведомо, чем за сокровище моё расплатиться желаешь.
   Колдун промолчал. Сунул руку за отворот одеяния своего лилового, извлёк нечто округлое, чёрной тряпицей замотанное. На стол осторожно поставил напротив армии. Думал Зинзивер, шар там прячется, туманом наполненный. При помощи шара такого колдуны с духами разговаривают. С созданиями небесными. И с тварями противными, что под землёй в глубинах огненных обитают.
   Но как сползла ткань чёрная, увидел парень красоту неописуемую.
   - Не сапфир это, и не рубин, - в глазах парня гирляндами огней отражались грани волшебного камня. - Не изумруд, дело понятное. Скажи скорее, как камню имя, что единого цвета не имеет, но несёт в себе цветов количество бессчётное?
   - В книгах наших он значится под именем "Астекс", - ледяным ручьём меж айсбергов лился голос хозяина невиданного камня. - В сказках ваших народ его "цвет-камень" кличет. Жители востока дали ему "Небесный двор" прозвание.
   - Видел бы ранее, лишь его в Долине разыскивал, - восхищённо молвил парень, не в силах оторвать взор от самоцвета.
   - Нет в Долине такого сокровища, - усмехнулся колдун. - Не зарывали его, кладом не делали. Сколько в мире нашем камней таких, по пальцам трёх рук легко пересчитаешь. Да только знай, птичье племя, размером из них никто не сравнится с тем, что глаза твои сейчас зрят.
   - Если даже в Долине нет, - парень интересуется, - где добывают такую ценность? Или секрет в том великий?
   - Тайны тут нет никакой, - в голосе теперь смешливые нотки звенят, будто молоточек бьёт по клавишам металлофона. - В Запределье.
   - В Запределье? - не Зинзивер спросил, а кошак вперёд подался.
   - Только там, - кивнул чародей. - Потому и не скрывают. Ведь обычному созданию нет туда пути. Это всё равно, что по Ущелью Теней вглубь прогуляться и обратно дорогу найти.
   "Я гулял по ущелью тому!" - захотелось выкрикнуть, но промолчал Зинзивер. Пусть из волшебника речь льётся, не станет он ей запруды чудить восклицаниями несвоевременными.
   - Лишь умелые чародеи в те миры прорываются, - пояснил таинственный покупатель. - Запределье для них, что Долина Кладов для каждого из вас. Неведомо, один там мир или неисчислимое множество. Каждому вроде разное мерещится, а кто-то карты вырисовывает, и по картам этим другие места пройденные узнают, дороги хоженые вспоминают.
   - Какой мир, где камни такие добыть можно? - не утерпел парень.
   Да и Шустрик всем видом своим выказывал искреннее любопытство.
   - Небо я запомнил, - медленно, с великим трудом выталкивая воспоминания, изрёк чародей. - Будто чернила плеснули от горизонта до горизонта. И ни одной звезды. Вечная ночь, но душно, будто солнце в зените. Только солнце то невидимое. От духоты лишь горные пещеры укрывают, в которых подземные реки текут. Под небом чернильным гора высится чёрная. В центре её и растёт цвет-камень. Взгляни, лохматик, на мой камешек. Не найдёшь и двух граней цветом одинаковых. Не повторяются они.
   - Не повторяются, - восторженным шёпотом повторил Зинзивер.
   А взгляд по граням скакал. Искал две похожие. Жадно искал. Без отрыва. Но так найти и не удалось.
   - Трудно к камню пробиться по рекам подземного лабиринта. Из тех, кто в коридоры извилистые заходит, мало кто возвращается. Но если достигнешь высокого грота, что в центре горы, на всю жизнь запомнишь сияние камня самоцветного. Нет сил таких, чтобы вырвать его из тела горы, настолько он громаден. Но искателю, его достигшему, невозбранно дозволяется отколоть частичку сокровища, не имеющего себе подобных. Чем больше осколок в твоих руках окажется, тем больше число граней его, тем цвета неповторимее. От числа граней зависит и цена. Каждый норовит прихватить осколочек повнушительнее.
   Взор и парня, и кошака ласкал Небесный Двор, переливающийся всеми возможными цветами и даже, казалось, невозможными.
   - Вот, - палец в перчатке из тонкой кожи с тиснёнными на ней золотыми рунами указал на одну из граней. - Назови, что за цвет перед тобой.
   Промолчал Зинзивер. И даже котофей мудрый слова не вымолвил. Неведомо было название того цвета. Словно синий он. И словно зелёный. Но не синий и не зелёный. Что имело подобный окрас в природе? Не находилось слов. Что красили существа разумные цветом таким? Не находилось определений.
   - Видите, в грани этой то, чему нет места в мире, где вам жить выпало, - тихо молвил чародей и тут же добавил. - Ну, меняем камешек на твою армию?
   - Как можешь ты с сокровищем таким расстаться? - воскликнул Зинзивер. - Я бы век хранил.
   - Я два века хранил, - холодно отчеканил колдун. - Только мне сейчас не забава глазам требуется, а сила великая. Силу ту только армия магическая даровать умеет. Но давно нет в ней солдат бесхозных. Вернее, не было до той ночи, когда извлёк ты из земли в неё пополнение. Как с проблемами разберусь, снова с тобой повстречаемся. Приду к тебе камешек выкупать обратно. Хитрость в нём есть. Сбирает он информацию тайную о хозяине своём. Обо мне многое ведает, поэтому и вернуться за ним планирую.
   Парень мигом сменялся бы. Вспотел аж от страха, ну, как спрячет чародей диво-дивное. Вдруг самому любо стало так, что откажется. Душа призывала к немедленному обмену.
   - А не боишься, что мне расскажет всё, что тебе скрыть желательно?
   - Ты чародей разве? Чтобы те сведения прочитать, знающим колдуном надо быть. Иначе камень для тебя всегда лишь камнем останется.
   Зинзивер особо не слушает, на котофея глазом косит, ждёт, что Шустрик ему подскажет? Похваляется ведь, что нет у него души. Значит, не поёт ему камень песнь призывную.
   Покачивает головой котище чуть заметно, сигналит, мол, цена мала, набавляй, не бойся, выше можно запросить, куда выше за вещицы эти сильномогущественные. Очень, видать, гость из стран дальних ими интересуется. Попробуй ещё чего выцарапать. А заупрямится если, тогда на камешек и меняй.
   - Много запрошу, когда второй раз встретимся, - тут же парень юлить принялся. - Но не так много, как сейчас, за армию добытую. Чуть жизнь за неё не положил. И заметь, среди прочих не только солдаты, а и командиров аж трое имеется. За командиров надбавить бы, а? Камешек у тебя знатный, но всё же не съешь его и не укроешься. Какие дороги открыть им можно?
   - Ступай в королевство любое и предложи тому, кто на троне сидит, в дар, - сердито воскликнул чародей. - Не медля, сделают тебя Хранителем Сокровищницы. Должность престижная, и богатство к рукам быстро прилипнет. Вроде и делать ничего противозаконного не станешь, а кошелёк никогда не опустеет. И потомство твоё сразу пристроено будет. В хороших государствах должность Хранителя наследственная.
   - Сам я себе голова, - и головой вертит так, что кудри пляски дикие вытанцовывают. - Не хочу ходить под правителем. Мне бы обустроиться где-нибудь, в месте хорошем. Земельку там. Избушку какую-никакую. А лучше домик с башенкой.
   Вспыхнули глаза у чародея лиловым пламенем, будто вспомнил чего примечательное.
   - А башню не желаешь? Высотой в двадцать избушек. От брата, безвременно погибшего, досталась мне башенка. В хороших местах стоит. Тепло там, и солнце на небе - гость частый, в отличие от стран, где туманы властвуют или пелена серая на небесах почти весь год держится. Заодно имущество чародейское во владение примешь. Могучих артефактов там не найти, но всё, чтобы стать волшебником начального уровня, в наличии, - пальцы в чёрной коже задумчиво загибались, словно вели счёт преимуществам. - Если согласен, немедленно купчую тебе передаю во владение роду твоему вечное.
   И на стол свиток, трубкой закрученный, бросает, будто не купчая на башню колдовскую, а ерундистика, особого внимания не стоящая.
   Парень вновь в кошака глазом стреляет, брать?
   Явно кивнул котофей, мол, всенепременно теперь соглашайся, сворачивай балчуг. Хороша цена. То, что предложили, ценнее куда, чем армия фигурок, коих в бой повести не можешь. Вполне достаточно тебе. Теперь у тебя и сокровище величайшее, и место жительства необычное.
   "Кто назовёт меня теперь полем перекатным? - мысленно Зинзивер радуется. - Кому в голову придёт кликать безбашенным того, в чьём распоряжении башня чародейская".
   Шустрик, тем временем, голову склонил, а коготками свиток разворачивает. Печати сверяет на купчей. Пристально смотрит и на оттиск герба, в сургуче увековеченного, и на росписи витиеватые. Убедился в подлинности, глаза довольно прищурил и муркнул, мол, всё без обмана тут. В том тебе заруку свою даю.
   А чародей движением ловким армию сгрёб и - раз!!! - исчезла она. Ни кармана оттопыренного, ни мешка раскрытого, ни кошеля с клапаном откинутым не увидел Зинзивер. Рот бы раскрыл с вопросами неумными, но вспомнил вдруг, как показывала ему Зоряна кубышку воздушную. Если девица рода незнатного ведает, как вещь воздухом заслонить, то уж чародей в делах таких мастак должен быть непревзойдённый.
   Только остался на столешнице воин с щитом расколотым.
   - Его чего не взял? - парень интересуется.
   - Негож он теперь для защиты моей, - помотал головой гость земель дальних. - Как девка порченная, вроде и ноги, и руки есть, а к хорошему делу уже не приспособишь. На память тебе останется.
   На память, так на память. Зинзивер не противится. Вдруг мастера найдёт, что щит воину выточить сумеет, тогда и эту фигурку кому-нибудь задорого предложить можно. Глаза ещё на фигурке остановились, а пальцам уже дело до купчей есть. Разглаживают пергамент с подписями, печать сургучную трогают, скользят по нарисованным дорогам торговым, что от столицы мира к башне заветной уводят.
   - Небось, сразу башню свою проведать побежишь? - улыбается обаятель.
   Улыбка добрая. Без задних мыслей, без заковырочек.
   - Зачем же? - Зинзивер удивляется. - Сегодня Врата снова открыты станут! Если у Долины сидишь, то как в неё не заглянуть, пока возможность предоставлена.
   - А если голову сложишь? - интересуется новый хозяин кукольной армии.
   - А если сложу, то без надобности мне станет и самоцвет, и башня. Манит Долина меня. Кто знает, когда в Долину ход мне навек закроется, может, в башне той дорогу я стану искать в Запределье, о котором ты нам поведал.
   - Запределье для тех, кто в волшбе смыслит, что Долина для вас, несмышлёнышей, - сказал чародей . - Вы сюда, за частокол рветёсь, дабы сокровище, что жизнь вашу озарит, отыскать. Для нас Долина - на карте пятнышко. Другое мы ищем. То, что за пределами разбросано. За пределами разумного. За пределами возможного. За пределами вероятного. Но если поразмыслить, та же Долина нарисуется. В жизни каждого должна быть Долина, где трудом своим да смышлением сокровища выискиваешь. Если не выходишь в Долину добычу свою заповедную искать, значит, и жить незачем. Значит, умер уже, просто ещё не знаешь об этом.
   И выскользнул из палатки. Ни спасибо, ни до свидания. Чародей, чего с таких взять?
  
   На столе сверкал астекс гранями цветов невообразимых, немыслимых. Четыре глаза его разглядывали.
   - Может, камешек себе заберёшь? - предложил Зинзивер. - Солдатиков этих чародейских вместе ведь добывали. По справедливости если, мне - башню, а самоцвет - в твою долю.
   А душа заныла сразу. Жалко душе с чудом невиданным расставаться.
   - Ни к чему мне радуга эта карманная, - просто ответил Шустрик. - Сказано было, под Звездой Полуночника всё, что добыть доведётся, тебе передам.
   Они помолчали.
   - Прибыл кто-то к палаткам поварским, - молвил Шустрик после пятиминутной тишины. - Народ шумит. Глянуть любопытственно, чего их там так завело?
   И тоже палатку покинул.
   Глаза Зинзивера неотрывно за переливами следили. Если за течением воды и огня пыланием наблюдать никогда не наскучит, то уж эта безмолвная цветомузыка - словно вечный сердцу праздник.
   Только удивление сквозняком гуляет. Так просто чародей расстался с сокровищем невиданным. Не продешевил ли Зинзивер с армией колдовской?
   Но душа поёт. Душа подсказывает: не продешевил нисколечко!
  
   Как-то играл в карты Хранитель с Полуночником. Да проиграл ему часть кладов с Долины. После этого играть зарёкся. Полуночник же клады забирать не стал. Видно нравилось ему, что и в Долине есть частичка его богатств, неподвластных ни Хранителю, ни добытчикам. Но иногда давал он подсказки через жрецов, славящих его. Возникали послания с той стороны обычно в храмах многобашенных. Но редко ходили туда добытчики, а послания через три дня рассыпались в прах, и слова, на них написанные, из памяти мигом выветривались. Чтобы был какой-то достаток культу, придумали жрецы передвижные храмы, с которыми ходили возле Долины перед расцветом Алой Луны. Брали дань мелкую, разрешали пытать счастья. Если хотел Полуночник, то посылал удачливому карту верную с одним из подвластных ему сокровищ. Но послания выпадали лишь тому, чья удача могла зажечь в дальней стене храма ровно шестнадцать звёзд.
   Дополнением хорошим к правилу было то, что если не зажглись перед тобой все звёзды, мог ты позвать на помощь товарища. Когда он руку рядом с твоей на подушку волшебную водрузит, Удача его звёзды зажжёт. Казалось бы, найден путь верный. Пока не засияли все шестнадцать, кличь друзей да соратников из толпы зрителей, постепенно и доберётесь до финала счастливого.
   Однако Полуночник команды, видно, не больно жаловал. Если при творчестве коллективном одна или более звёзд кровавым цветом красились, как его светило от дымки ядовитой, болотной, значит, проиграна игра ваша. И карту не получите, и Полуночнику вы больше не любы. Если будет настроение нехорошее, то подстроят вам силы, ему подвластные, ловушку каверзную.
   Так что те, перед кем все звёзды не загорелись, часто в толпу взывали, мол, люди добрые, подходите, пособите чуток. Да редко кто на зов тот откликался.
   В местах, где силы неведомые тайный бал правят, легко беду накликать на голову свою непутёвую.
  
   Настроение у Зинзивера счастливей не придумаешь. В Долину путь торил не даром. Теперь есть у него всё, что солидному человеку требуется. И дом, от которого у его приятелей деревенских завидки пойдут по высшей степени, и сокровище таинственное, на чёрный день припрятанное. Придут худые времена, народ руки к небу вознесёт, чтобы завидели боги да прочие силы высшие. А Зинзивер не станет руками махать. Среди захудалых королевств хоть одно богатое окажется. Не бывает такого, чтобы, когда всем плохо, хоть один счастье от того не поимел. Вот и придёт черёд тогда менять свободу на местечко тёплое, становиться певчей птичкой в клетке золочённой. Но лишь тяжкий период пройдёт, найдёт он к любому замку ключик нужный. И тогда прощай, двор королевский. Не в тебе счастье моё было.
   А всё же хорошо, что готов ты к временам трудным. Есть нечто такое, что спасёт тебя. Только говорить о нём никому не стоит. Пусть только он, Зинзивер, о том знает, да Шустрик. Остроухий зря языком не треплет, в разговоре пустом астексом, что у Зинзивера припрятан, похваляться никогда не удумает.
   А Зоряна?
   Зоряне стоит показать красоту, из мира иного доставленную?
   С одной стороны, отказалась она от солдатиков колдовских. Если отказалась, то нет доли её в камне бесценном.
   С другой, пусть глаз порадует, полюбуется.
   Только и третья сторона тут нарисовалась. Говорят ведь, две стороны у монеты. Но это так, для словца красного. Кто хоть одну монетку в руках держал, знает: есть и третья сторона, что гуртом зовётся. У одних монет она гладкая, на других зубчиками нарублена, чтобы подделку затруднить, а есть и такие монеты, на гурте которых надписи затейливые. Верь в поговорку о двух сторонах монеты, но о третьей не забывай.
   И тут тоже третья сторона: ну, как полюбится камешек девчонке этой. Что, если затребует она его? Куколки волшебные ей без надобности были, а такое диво любая девица заиметь возжелает.
   Решил, пусть пока Зоряна о Небесном Дворе не ведает.
   Сам же любоваться камнем не устанет. И думается ему уже, что никогда с астексом не расстанется. Вот, скажем, в семьях богатых, куда он подрабатывать пристраивался, всегда имелось сокровище родовое. Ежели предок славу воинскую сумел добыть, на видном месте меч богатырский красуется. Если родичи дальние страны исследовали, то где-то лежит плащ потрёпанный, что в чужих краях от холода спасал. У кого-то в буфете за стеклянными дверцами кубок золотой стоит с каменьями ценными. У кого-то к стене перчатка шипастая приторочена. Вроде вещица, а на деле что ось земная для рода целого.
   И решил Зинзивер: когда род богатый после себя оставит, сокровищем его родовым астекс станет. Так подумал и заулыбался весь, будто у него не только сыновья уже народились, а и внучата с правнуками по земле бегают.
  
   Народ возле храма походного толпится. То и дело кто-то с рожей расстроенной оттуда отчаливает. Не послал ему Полуночник весточку с подсказкой верной. И даже не в том обида, что пустой уходишь, а то, что зрители гогочут непочтительно. Словно весь мир видел, как ты опростоволосился.
   Если кто думал, что храм походный с башней схож, то прогадал. Даже не палатка он. Больше всего смахивает на лоток торговый, на колёса поставленный. Только за прилавком не товары на полках расставлены, а тьма-тьмущая, будто сажей кто внутри все стены густо измазал. В тьме той и зажигаются звёзды.
   Беспечной походкой подошёл к навесу и Зинзивер. На лице его сияла улыбка довольства и спокойствия. Но в душе всё нервно ныло. Такое необычное ощущение впервые испытывал. Раньше если чего не получалось, бросал он дело, зная, что повезёт в другом месте. Но сейчас слепило глаза ведьмино солнышко, застилало безмятежное будущее из ста тысяч тропочек и дорог. Разливалось в его душе холодная пропасть волнения. А ну, как не добудет он книгу.
   Первым делом взгляд падал на подушку со звёздами. Именно им полагалось вспыхивать, контакт с тобой выискивая. А тут, на ткани выпуклой, шелковистой, нитями светящимися вышитые лежали их изображения.
   Семь звёзд с именами, которые легко на небе в ночь ясную сыщешь. И девять безымянных, которые никогда на небесах не появляются. На тех небесах, что взору твоему дано наблюдать. Но кто скажет, какое небо над собой Полуночник зрит, когда в дальних пространствах обретается. Может, эта девятка как раз оттуда.
   Знал Зинзивер имена звёздные. Умел найти на куполе ночном знакомую семёрку.
   Глаза Богини света и тени - две звезды, которые рядом светят. Глаз, что за свет отвечает, искоркой золота кажется. Глаз, в котором тень прячется, словно капелька серебра малая, которую время зачернило.
   Три ярких звезды ищи на севере. Ожерельем их кличут. И в самом деле, одна красная, словно рубин, другая зеленеет, будто на небо изумруд обронили. И капелька синевы - сапфир чистой воды. А вместе они - Ожерелье. В сказках сказывают, как богини древности примеряли его на себя, и как досталось оно самой юной и красивой из них. Самые старые из богинь не стерпели такого раздела, выкрали украшение и столь высоко подбросили, что уцепилось оно за небо, да так и осталось там. Над ним лишь Владыко в лодке своей проплывает. Он один может снять ожерелье то, да на землю вернуть. Только нет дела Владыке до украшений, вот и сияют звёзды в глубине его озера.
   Рядом Лисье Око светится оранжевым, то ли морква, то ли апельсин заморский. Нет её на небе сейчас, а на подушке точная её копия. И кажется, что где-то недалеко лисы-оборотни прячутся. И ухо дрогнет: ну, как песни колдовские их поймаешь. Хоть строчку, хоть слово.
   А последняя звезда, что в книгах умных упомянута, Лебедем зовётся. Над закатом появляется, в рассветной стороне исчезает. Белый свет у неё. Яркий, чистый, привольный. Ловишь глазом его мерцание, и сердце успокаивается.
  
   Морщинистое меднокожее лицо Торговца Счастьем эмоций не выражало. Его будто вытесали из красного камня. Такие лица бывают у владельцев постоялых дворов или таверн. Их уже не удивляют бредущие мимо караваны и путешественники из дальних земель. Они твёрдо знают: чья-то участь бороздить дороги, а их судьба - оставаться вот на этом месте до последнего дня. И, быть может, горело в душе желание - бросить всё и влиться в состав какого-нибудь каравана, чтобы увидеть: а что прячется там, за горизонтом? Но какие-то обстоятельства заставили пригасить огонь, залить его холодной водой ежедневных дел, да разбросать тлеющие угли, чтобы больше не могли они разгореться и растревожить думами о дальних путях.
   - Спытай высшие силы-то, - кивнул Зинзиверу Торговец. - Спытай. Любят они таких.
   Посчитав напутствие знаком судьбы, кинул Зинзивер горсть монет да возложил крепкую ладонь на мягкую, чуток провалившуюся подушку, где звёзды вышили. Под шёлком обивки почуял парень комочки странные - шепчущиеся, шуршащие, шебуршащиеся.
   В тьме-тьмущей квадрат сверкнул, разбился на маленькие - четыре по четыре, которые крутанулись колесом весёлым, снова выстроились рядами да колоннами. И снова тьма в дыре вековечная.
   Осторожно погладил Зинзивер вытканные созвездия, неслышно ободрил их словами приветливыми, добавил просьбу свою невеликую и вперился взором во тьму, где должны были засиять звёзды Удачи.
   Ощутимо колыхнулся мрак в дыре. И засверкали звёзды.
   Скрежетнул зубами парень, ведь мало оказалось звёзд в дырище. Ровным счётом пять. А ведь такая была надежда на высшие силы. И что теперь? Рваться за ведьминой просьбой случайными тропками? Идти без верной карты? Но ведь уже сегодня, уже сейчас нахмурит бровки зеленоглазая чаровница, сморщит носик, слово выронит неласковое: "Бессчастный ты, убогонький. Нет тебе Удачи. Нет тебе знакомства с людьми ведающими".
   И другой будет гнаться за чертовкой по тенистой чаще. Другой сорвёт её поцелуй и поедет с ней в чародейское королевство.
   Пора было убирать длань и возвращаться к толпе несолоно хлебавши. Да тут почувствовал Зинзивер локтем мягкий бок товарища.
   - Двинься чуток, - раскрылись громадные глазища котофея. - Если обещаешь, что попилим клад пополам, каким бы он ни был, плесну и я в общий котёл своей удачи.
   Он щёлкнул когтями, подцепил из кошеля большую монету и волчком крутанул её так, что она подкатилась к Торговцу. Тот мягким движением пальцев смахнул её со стойки в заприлавочную мглу.
   "Но ведь клад ведьме обещан", - колыхнулось в сознании Зинзивера.
   "Не будет клада, не будет и ведьмы", - отозвался склизкий голосок. - "Соглашайся, а там договориться сумеешь".
   - Что ж, я тебе аршинник что ли какой, - обиделся Зинзивер. - Клянусь, что будет сокровище, куда карта приведёт, меж нами разделено.
   А после отступил влево, не убирая пальцев с подушки. Вытканные звёзды ласкали ладонь мечтами о чуде. Он почувствовал, как поверх его руки легли тёплые подушечки кошачьей лапы.
   Снова дрогнул мрак, скрыв на миг звёзды. Но затем воссияли они, и не было средь них ни одной кровавой. Однако снова не хватало их заполнить ряды. Удача котяры вытянула из тайных мест всего четыре звезды. Шумно и обиженно задышал Шустрик. Смотрел Зинзивер на тёмные провалы в звёздных рядах, и поднималась в его груди тоска.
   Втиснулась между друзьями Зоряна, на Зинзивера глянула.
   "Положи ручонку, - попросил Зинзивер мысленно. - Что хочешь проси. Только сердце моё теперь не трогай. Другой уже обещано".
   Ничего не сказала девушка, лишь накрыла ладошкой лапу Шустрика. Пальцы другой руки вытащили из волос шпильку с россыпью драгоценных камешков и положили её на стойку в качестве платы за попытку.
   Семь новых звёзд засияло в дырище. И ни одна из прежних не окровавилась. Мечтания и цели каждого из тройки сложились фрагментами, удивительно подходящими друг к другу, образуя единую команду. Из ниоткуда вылетела трубочка свитка. Торговец взмахом руки поймал свиток и протянул его Зинзиверу. Глаза его сонно щурились, словно он вручал не карту с таинственным кладом, а расписку о давнем пустячном обязательстве, сегодня утратившем силу.
   Волнительное счастье охватило Зинзивера. Почему-то казалось, что именно теперь всё получится, как надо. И клад найдётся, и колдовское королевство окажется тем самым местом, где стоит обосноваться, а зеленоглазая чародейка - принцессой, покинувшей сказку ради него - доброго, умного и удачливого парня, предком которого были сладкоголосые птицы.
  
   Провожаемый уважительным гулом прочь скользнул Зинзивер от насеста. Шустрик и Зоряна за ним неотступно следуют. Понятное дело, большой интерес карта вызывает, к которой Полуночник длань приложил. И Зинзиверу не терпится, на ходу свиток полученный разворачивает торопливо пальцами от волнения заплетающимися. А по карте, самим Полуночником выданной, линии тянутся. Тропинки, искателями проложенные. Одна из них вишнёвыми точками будто светится. Ломаными отрезками по лесам и долинам тянется, упираясь в пятнышко цвета жёлудя. Ткнул парень точку кончиком пальца, и мигом сменился рисунок. Снова линиями исчерчен, да не такими. Улочки теперь это. А по бокам от линий кубики да кирпичики разрисованы. Домов обозначения. То ли деревня весьма немалая. То ли городок какой не больно великий.
   "В западной части Долины потерянный город есть, - память вытолкнула медовый голос ведьмы. - В городе том лаборатория".
   И глаз прямо замер на чёрном квадрате, куда золотой загогулиной затейливую букву "Л" пропечатали. Что ещё буквой той обозначить можно?
   Но, чтобы проверить, до этого дома добраться надо.
   - Глянь, в углу обозначение, - коготь Шустрика царапнул по чёрной кляксе.
   - Чернила, небось, плеснули неосторожно, - предположил Зинзивер.
   - Карты эти такими мастерами рисованы, - покачал головой котофей, - что ни единой помарки там не сыщешь, ни единой лишней чёрточки. Объяснение кляксе найдём, добудем Полуночника сокровище.
   "А не найдём - печаль не велика, - Зинзиверу подумалось. - Если книга в доме под буквой "Л" обнаружится, иных сокровищ и не надо мне. Принесу книгу - ведьма моей будет. А если жена - ведьма, каждый день волшебством обернётся".
   Палец с рисунка убрал: мигом исчез план города. Снова перед глазами часть Долины, тропками искательскими изморщиненная. Одна из них поросла вишнёвыми точками и упирается в жёлудь среди зелени.
  
   Собрался вечером народ в час урочный. Выскочил поперёд Старого Бу мужичонка малый, суетливый да морщинистый. Всё вопил: "Дай, я! Дай, я первым пойду! Дай, я чадь нашу возглавлю".
   Улыбнулся Старый Бу, в сторону сдвинулся, мол, раз желание из тебя плещется, ступай, веди народ к сокровищам.
   А мужичонка и довольнёхонек. Шапку драную лихо заломил, тепереча я тут командир наиглавнейший.
   - Верный час наступает, - верещит что есть мочи. - Отворяется Долина.
   И шаг вперёд, к Воротам.
   Тишина.
   Не шелохнулись Ворота.
   Сплюнул кузнец высоченный, сгрёб командира малохольного за шкварник да и забросил в кусты. А сам на Старого Бу глядит. И не он один. Вся поляна перед Воротами на Старого Бу смотрит.
   Он же лишь плечами пожал: ведать не ведаю, что стряслось.
   Кузнец-середович к Вратам подскочил, за рогульку малую на узоре ухватился, тянет створку высоченную. А потом толкнул от себя со всей мощи. Скрипнула створка, шатнулась чуток, но отворяться не спешит. Нет никого сильнее кузнеца в лагере кладоискательском, а не может он вход в Долину освободить, словно ворожба держит Врата закрытыми. Пожал кузнец плечами, на землю сел, ждёт. И Старый Бу тихонько на пригорок опустился. Следом уж все попадали - чего ноги понапрасну топтать? Если надо ждать станем, пока силы волшебные не смилостивятся, не откроют дорогу к богатству в очередной раз.
   В эти ночи Алая Луна приближается. Становится больше, чуть не на треть. Головы, на ум слабые, слухи страшные пускают: вот-вот светило с небес обрушится да погребёт людей неразумным, правила древних богов нечтящих. Головы умные посмеиваются и называют картину на небесах словом странным "Большелуние".
   Долго ждали. Думали, если кто время чародейское перебил, то, может, выправится оно, станет на прежнюю дороженьку. Уже небо посветлело. Уже так народ притомился, что половина уснула. Вторая же половина на Луну великую поглядывала, укоряла её словами неслышимыми, да буравила преграду взглядами жадными, голодными, охочими до сокровищ. Всё без толку.
   Не открылись Врата.
  

Глава 20

Против всех за единственную

  
   Разбудило Зинзивера солнце рассветное. Любо встречать день с солнцем вместе. Вставать ещё неохота, да и мысли горькие покалывают: что там с Воротами приключилось, почему стоят запертыми? Неохота вставать, и глаза на ткань палатки пялятся, на ту сторону, где уже лучи солнца яркие пятна рисуют. Ветер дует, ветки шевелит. По ткани то существа пробегут - сизо-тёмные, невиданные, то пятнами яркими зайцы солнечные заскачут.
   Театр настоящий. Лежишь, блаженствуешь, за тенями наблюдаешь, сам себе представление придумываешь, сам себе из суматошных танцев теней историю затейливую складываешь.
   Жаль только, что никому другому спектакль этот не покажешь. Кто поймёт? А, кстати, где они, все другие?
   Прислушался, тихо, будто спят ещё все. Или...
   "А ну как Врата открытыми стоят?!!!" - мысль шальная, страшная вскочить заставила, из палатки вывалиться, запнуться, чуть не снести её, пробежать, неловко размахивая руками. Остановиться за лагерем палаточным. На ворота взгляд кинуть.
   Заперты Врата.
  
   И снова взгляд на забор.
   Сейчас бы крылья. Воспарить бы над частоколом. Увидеть Долину с высоты, как птицы её видят. А после бухнуться, сверзиться, упасть, оказавшись на Той Стороне.
   И блазнится, зачем ждать Звезду Полуночника? И веришь - строй лестницу, кидай вершину её на забор, лезь скорее, да прыгай. И будет тебе Счастье.
   Поделился Зинзивер с Шустриком мыслями танцующими, зовущими к действиям.
   - Не настораживает, что тысячи тут до нас побывали, - усмехнулся Шустрик, - а через забор никто не лезет. Вроде бы и обучены крепости брать, стены таранами крушить, на высотки башнями осадными забираться, а не скачут через этот забор, хотя и не скажешь, что он самый в мире высоченный. Специалистов прибывает немерено, изобретателей несчитано, а мысль, что в твою голову упала, никому больше и не пришла.
   - А что, - обиделся Зинзивер. - Скажешь, приходила?
   Звала его Долина, до дрожи в поджилках звала. Звала, аж зубы ломило. Звала, будто всю жизнь ждала.
   - Сказывали, - начал Шустрик. - То ли два года назад, то все пять. Приезжали ребята серьёзные, расставляли лестницы из металла. Почитай, три дюжины их через забор перелезли.
   - И что добыли?
   - То не говорил никто, - мягко закончил кот. - Сказывали, что больше не видели никого из них. Как кусок сахара в чае горячем растворились.
   - Может, лишь им не повезло.
   - Тут и шестами прыгали, словно артисты цирковые. И сапоги с пружинами пробовали, - печально дополнил Шустрик. - Много хитрого народа в мире живёт. Только в Долине хитрости эти не действуют. Всех, кто не через ворота в Долину ступил, забирают силы неведомые. И в частички Долины превращают. Сказка даже есть, что в камни или листву сухую. Ступаешь по Долине, монетки взглядом выискивая, а взор за камешек какой причудливый зацепится. Ты через миг и думать о нём перестанешь. И даже не догадаешься, что камешек этот хитрецом когда-то был, думавшим, что Долину обмануть можно.
  
   Слоняются без дела кладоискатели. Ждут закат с тревогой да бьют шабалы. А ну как и в этот раз не откроются створки. Поди узнай, что за воротами творится? Может, проснулся Хранитель Кладов, осерчал на чьи-то проказы лихие, да и приказал Вратам запертыми стоять. А, может, кто из кладоискателей чем-то перед волшебством невидимым провинился? Хотя в эту догадку веры и вовсе не нет. Бывало, за кладами такие лихие люди прибудут, слава которых на тридевять земель от Долины любого испугает, и то открывались Врата. Но шептались мужики, меж собой говорили, не иначе колдовство чьё-то.
   Ближе к полудню из дальних стран пришельцы, инженерным делам обученные, стали мастерить штукенцию удивительную. К мешку огроменному, из тончайшей кожи выделанному, корзину большую привязали, куда курятник легко войдёт. А после костёр разожгли. Над костром воронка опрокинутая, к воронке труба присобачена широченная, и шланг этот гибкий в горловину мешка ныряет. А мешок словно ожил: пошевеливается, расправляется, разбухает, тёплом от костра надувшись.
   Даже Старый Бу из палатки выполз, диковину без внимания не оставил. Что уж о других говорить: толпятся, шумят, оградку хлипкую вокруг костра чуть не повалили. Размыслы смекалистые лишь рукой недовольно отмахиваются: осторожно там, дистанцию соблюдайте, не дай Голохвостый, поломаете нам весь замысел.
   - То шар воздушный, - выплеснулась догадка у юнца лопоухого, белогубого в армяке мешковатом, заштопанном.
   Любил он на досуге картинки разные глядеть, вот где-то и углядел изобретение, что перед искателями во всей красе разворачивалось.
   Шар уже приобрёл округлую форму, но продолжал распухать, а потом вдруг подпрыгнул тихонечко и воспарил над поляной. И корзину за собой утянул. Благо, инженеры - люди толковые, привязать не забыли корзину канатом крепким. Рвётся шар в небеса, а канат разве пустит? Рвётся шар, да всё в сторону забора, что Долину собой скрывает.
   - На шаре нововводители эти через забор скакнут, - ахнул кто-то. - Тут и надо-то всего прыжочек малый совершить, чтоб по ту сторону опуститься.
   - Не станем через забор перепрыгивать, - усмехается сквозь усы мастер главный. - Над Долиной пролетим. Если Удача улыбнётся, то в хорошем месте посадку организуем.
   - Дельно, - загомонили мужики. - Через колья сигать бесполезно. Десятка три дурней прошлым сезоном лестницы к забору ставили, чтобы на халяву в Долину пролезть. Никто и не видел их больше. Ведают, что периметр забора злые стражи Хранителя стерегут. А тут вон оно что... Способом таким и к Хранилищу приземлиться можно, ежели его с высоты разглядеть. А откуда ж его выглядывать, как не с высоты?
   Кто радуется хитрости мысли изобретательской. Кто уж до слёз обзавидовался. Кто по округе рыщет, тоже мешки большеразмерные выглядывает. Чужую идею чего самому не воплотить? А мастера иноземные трубу из мешка убрали, а сам мешок завязали так, что прочнее не бывает. И ни малейшей дырочки в мешке, откуда воздух тёплый сбежать бы мог.
   Тянется к небесам шар, корзина подрагивает, канат, как струна, звенит, но держит крепко. Забрались мастера в убежище своё плетёное, а места там ещё осталось, хоть попутчиков бери.
   - Ну, - улыбается мастер главный. - Кто с нами хочет? Кто желает не через Врата в Долину прибыть, а по воздуху?
   - Я! - рванулся Зинзивер. - Меня берите.
   Предки птичьи в душе поют, зовут в небеса, тревожат мечтами увидеть мир с высоты. А тут мечта сама под руку подвернулась.
   Рванулся, а всё на месте стоит. Держит что-то, как якорь. Голову развернул - Шустрик когтем за обшлаг рукава зацепил. Головой остроухой мотает, покачивает недовольно. Мол, не стоит, не надо, останься, не пожалеешь.
   Да разве стал бы слушать Зинзивер котофея, если бы в зените Луна Травянистая светила?
   А в ночь Звезды Полуночника? Послушать послушал бы, а потом всё равно по-своему бы сделал.
   Но два раза бывали уже за Воротами. И не давал котище советов дурных. Ну, разве что с болотниками лопухнулся. Но и то не сокровище гнилое глаза застило, желание жаркое - роду своему спасение добыть.
   А промедления тут допускать не надобно. Чуть замешкался, и по лестнице верёвочкой другие кандидаты в корзину лезут. Юные, смелые, весёлые - таких и чума не напугает.
   И ведь можно ещё успеть! И ведь есть ещё места в кабине плетёнчатой!
   Но запястье другой руки пальцы мягкие обвили. Вздрогнул парень: никак ведьма остаться просит. Голову развернул: не ведьма - Зоряна рядом стоит. Смотрит не умильно, не просяще, а сурово так. Мол, дело, конечно, твоё, пальцы мои скинуть - пустяков пара. А всё же остановись, подумай. Что тебе головушка подскажет? Какую причину назовёт, по которой я тебя от полёта отговариваю?
   Взметнулась лесенка, закончилась посадка, нет больше в корзине места свободного. А сквозь прутья рука с ножом просунулась, и канат пилит. Отчаливает воздушное судно к небесам на подвигов славных свершение, на поиски знатных сокровищ. А ну как сверху самые богатые места и видны?
   Лопнул канат. Ничто теперь шар не держало. Летел он облаком рыжим к забору высокому. И в миг, когда над кольями проскочил, ахнул весь лагерь кладоискательский. А в душе Зинзивера грустинка: ведь мог и он сейчас там, в кабине судна летучего, сквозь прутья на мир выглядывать. Зачем задержали? Зачем здесь оставили?
   Но рано было головы умные венками лавровыми украшать. В лучах солнца сверкнув, устремились вверх нити железные, словно спицы великанши. С трёх сторон пронзили они шар, а потом выскользнули, и вновь забор их спрятал.
   Накрыла мир тишина зловещая. Птицы не поют, ветры листьями не шелестят. Волосы на голове шевельнутся, и то услышишь. Нет звуков в мире. Лишь только тревожит слух тонкий печальный свист. То в далёкой высоте тёплый воздух из шара выскальзывает.
   Единой волной качнулись кладоискатели, словно движением этим силу свою в небеса передать хотели, чтобы шар на плаву удержать. Тут даже те, кто воздухоплавателей конкурентами числил или халявщиками недостойными, мысли дурные откинули.
   А шар опустился чуток, но всё дальше и дальше летит. У народа от сердца тревога отхлынула, надежда вновь проснулась.
   Снова показались над кольями спицы. Снова в шар вонзились. Только теперь рванулись они в разные стороны, с громким треском безжалостно мешок кожаный раздирая.
   Мигом рухнула корзина. Мигом скрылась из вида. И прошёл по толпе кладоискателей гул разочарования, пропитанной ощущением беды непоправимой.
   Грустинка мигом Зинзивера покинула. Ведь мог он там оказаться, в корзине, волшебством Долины с небес скинутой. Хорошо, друзья удержали. Хочется им сказать слова тёплые, ведь жизнь спасли, да на язык ничего толковое не ложится. Посмотрел только. Сначала на Шустрика, потом на Зоряну. А те будто и не замечают взглядов Зинзивера. Вонзают взгляды в небо над кольями. Словно надеются, что лучшее возможно, что чудом каким-то снова вознесётся шар над Долиной, и полетят смельчаки дальше к сокровищам дальних земель.
   Но этим днём не проходили мимо Долины добрые волшебники.
  
   Кто радовался крушению судна воздушного, мол, не получилось у халявщиков Долину обхитрить. Кто тосковал, как Зинзивер, увидев и могущество мысли изобретательской, и холодное бездушное колдовство, оборвавшее триумф воздухоплавателей.
   В немом оцепенении пребывал народ до часа закатного, когда катилось по чёрным верхушкам леса дальнего слабеющее светило. Все ждали, может, снова споют клады Песнь Третью? А если споют, значит, опять ждать надобно. Ровно сутки минут от песни кладов до момента, когда раскроются створки врат.
   Не пели песню клады. Стояли Врата запертыми. Пугало положение дел непонятностью.
   Лучи солнца закатного по лицам гуляют. Красные лица, злые, будто кровью успели умыться.
   - Ведьмы, - вскричал кто-то. - Ведьмы ворота заперли! Ведьмы не дают нам хода в Долину!
   Потом считай-высчитывай, кто первый голос подал, никогда не угадаешь. И не признается никто. Если бы каждый из нас мог отличать от других ту секундочку, которая жизнь по неправедному пути пускает, сколько зла в мире не свершилось бы. Да только все секунды одинаковы.
   - Верно, - загамил кто-то в поддержку. - Дожидаются, вот уйдём мы отсель, а они Врата чародейством откроют и всеми сокровищами завладеют.
   - Да не слушайте талагая, - миролюбиво заметил Зинзивер. - Намолвка это. Не сунутся ведьмы в Долину.
   Но среди воплей и вскриков кому нужны слова тихие и мирные? Не услышали Зинзивера. Не хотели его слышать. Звали искателей к делам страшным другие решения, быстрые. Что угодно подписывались сотворить, лишь открылись снова Врата. Лишь бы опять Долина в себя пустила, как это издавна заведено.
   - Волшба печать на их души поставила. И нет ходу в Долину никому, на ком печать эта, - пробует парень остановить бурлящий негодованием поток искателей.
   - Ложь, - коротко и чётко сказал Шустрик, будто выпалил из пистоли.
   И в самом деле, слово, как выстрел. Побледнел Зинзивер. Покачнулся. Не был Шустрик во вранье замечен, но ведь всем ведомо, как понадобится, любого хитрованы остроухие вокруг когтя своего острого обведут.
   - Где наносные слова отыскал? - кривится парень. - Не могут войти за Врата. Тебе говорю.
   - Могут, - не соглашается котофей суровый. - Но, переступая через порог, рискуют сильно. Сила волшбы Хранителя Кладов такова, что сдирает обличия лживые. А в истинном виде своём мало кому ведьмы показываются.
   Отвлёкся Зинзивер на разговор с котофеем, а в толпе уже не беседы ведут, но лютый бунт зреет.
   - В костёр голохвостое племя, - не с одной, со всех сторон несутся крики. И мечется зажига с глазами горящими, народ баламутит.
   Кажется, убей ведьм, и будет всё, как прежде. Правильно будет.
   А за правильность и убить не грех.
  
   С треском рвётся цветная ткань шатра. Сквозь разрезы смотрят рожи недобрые, беспощадные. Вроде вчера за руку здоровались, улыбались, за одним костром сиживали, одни истории слушали. А сейчас - враги лютые. Нет им числа. Ещё миг, ворвутся в шатёр, положат его защитников насмерть.
   - Останови их, - попросила Зоряна. - Ещё чуть, и большая кровь прольётся.
   А смотрит то на Шустрика, то на Зинзивера. А Зинзивер в хари злобные глядит. Ищет знакомых, чтобы, если и не на свою сторону перетянуть, так хоть порезать в последнюю очередь.
   - Остановишь их, - мрачно выдавил Шустрик, а пальцы его кошачьи по эфесу гуляли. - Тут только биться.
   И самых опасных подмечает. Выглядывает, нет ли того хитреца из двадцать шестой злосчастной бригады. Но не видать его в рядах атакующих.
   Ведьмы взвизгнули. Летит в нападающих посуда, коробки, монисты. Но разве ж такая артиллерия атаку остановит. Ещё чуток, и кровь расплещется. Потом пригорюнятся бойцы, потом скажут "Нехорошо получилось", потом догадаются "Не стоило вот так-то". Но случившегося не исправишь, жизнь чужую в тело мёртвое обратно не всунешь.
   Зелёные глаза рядом блеснули. Ведьма знакомая. Лицо бледное. Ведьма ведьмой, а боится, как девчонка перепуганная. С жизнью во цвете сил и человеку, и ведьме расставаться не хочется. Взор мечется. Спасение ищет. Или поддержку какую. Парня увидала, на губах сразу улыбка.
   А чего улыбаться? Стань против толпы безумцев, слова тебе не скажут, а затопчут вмиг. И ведьму затопчут, и парня, который решил с ней до последних мгновений рядом стоять.
   Намет ведьмин быстро в клочки разодрали, каркас порушили. Алчущие, у кого под рукой оружия не оказалось, обломки похватали, размахивают.
   - Режь ведьм! - вопли со всех сторон. И руки тянутся. Руки ведьм ухватить жаждущие. Ведьмы мигом вокруг Зинзивера столпились, со всех сторон прижались. Да только недолговечен остров из тел человечьих. Сейчас смоет его океан тёмной ярости.
   В душе тоска. Нет выхода. Будь ты бойцом самым наисильнейшим... Будь искусство сражения твоего самым непревзойдённым, а всё толку нет. Отрубишь дракону одну голову, и пять отрубишь. Но разве сладишь с драконом, если у него сто голов.
   Правая рука кинжал держит. Левая в кармане. Напоследок пальцы по монеткам пробегают. Есть среди них ценные. Есть и такие, которые на год безбедной жизни обменять можно. Только вот не будет тебе этого года. Два раза за Врата ходил. Два раза добычу из Долины вынес. И вот так, по-дурацки, голову теперь сложить?
   Не спасёт и астекс, камень, цветами невиданными наполненный. И некому будет переступать порог башни колдовской. Наверняка, прознает чародей хитроумный про кончину Зинзивера, да права на башенку восстановит. А там и способ найдёт, как астекс себе возвернуть...
   А не всё ли тебе равно теперь, добрый молодец?
   Смерть в двух шагах стоит, а сокровищ, на клад выменянных, до боли жаль, до обиды, в груди саднящей.
   О том ли перед смертью думается? Но почему-то не думается сквозь ужас холодный ни о чём другом.
   - Режь ведьм!
   И вперёд то ножи, то сабли, то лопаты. Кто чего похватал, тем и готов увечить племя ведьмачье. Вот-вот сгинет, и ведьма, и подруги её, и незадачливый адоратер.
   А Зинзивер, хоть и кинжал сжимал, ударить готовясь, просветлел вдруг, будто придумал чего.
   - Эва, братья, - так завопил, что и на Озере Небесном волны всколыхнулись. - Пока вы здесь проклятие с ворот снимаете, люди лихие в ваших пожитках шарятся, добычу крадут.
   Мигом штурм замер. Проклятье проклятьем, а тут за живое задели. Ведь неведомо, сколь широко улыбнётся тебе Удача в третий заход. Зато каждая клеточка тела помнит, с каким трудом доставались клады под Травянистой Луной да Звездой Полуночника.
   Выдохнуть не успел, а уже опустели дыры в полосатых стенах шатра. Бросился народ прочь, заначки проверять. И точно! По воплям и вскрикам ясно стало: под шумок кое-кто решил богатствам чужим ноги приделать. Мигом не до ведьм искателям стало. С ведьмами и потом разобраться можно. Первым делом надобно ворьё гнилое, что нагло крысятничало, поймать, а потом предать суду строгому, но справедливому. И глаза уже о ведьмах позабыли. Шарят по местам схронов, чтобы ещё не случилось какого-нибудь ампоше.
  
   Вывел Зинзивер ведьм из шатра, в сторону леса рукой машет.
   - Туда бегите, - хрипит, голос от волнения в горле застревает. - В чаще хоронитесь. Успокоится народ, тогда и вертайтесь.
   Змейкой проворной ведьмы в цветастых платьях к лесу бегут. Все, да не все. Зеленоокая не побежала никуда. С Зинзивером рядом осталась. Будто нет ей теперь места, безопаснее этого.
   Парня же то в жар кидает от повышенного внимания ведьминого, то лихорадка холодная ознобом содрогнёт. Лестно, конечно, защитником смелым казаться. Но ведь любому ясно, если народ снова решит за ведьм взяться, недолго обороняться будем. Здесь наши косточки в землю и втопчут. Всё, как в сказках, в строчке их последней: "И умерли в один день".
   Совсем по-другому тебе живётся, когда есть кого защищать.
   Шустрик, тем временем, к воротам подобрался. Остановился.
   Не все к палаткам своим кинулись. Было и таких много, кого Врата запертые больше добычи прошлой заботили.
   - Бесполезняк, - махнул мужичишка в зипуне рваном. - Тянули их уже. И толкали тоже. Силачи толкали. Не в пример этому комку меха чёрного.
   Но кот и не собирался ворота толкать. К щели меж створками шпагу прислонил, край лезвия за ворота просунул и вверх повёл. Сначала легко шло, да застопорилось потом. Не в нож, в пилу превратил котофей оружие своё. Водил лапой туда-сюда, преграду распиливая. А потом скользнуло лезвие, как по маслу.
   И вдруг заскрипели Врата, начали отодвигаться створки друг от друга.
   Скрип этот, что трубы небесные, на суд страшный зовущие. На счастье воришек, побросал народ судилище и к воротам ринулся, торопливо подхватывая мешки заплечные и инструмент старательский.
   - Чего ждём? - зашумели-завозились торопливые. - Время урочное вчера упущено! А ну как на пять минут Долина к себе зайти дозволяет. Чуток промедлим, а потом сам Голохвостый ворота с места не сдвинет.
   - И на следующий год нам уже не войти, - испугано пискнул кто-то, и писк этот превратился в последнюю точку.
   Торопливо, суматошно, на пятки друг другу наступая, толпа кладоискателей рванулась в Долину.
   На крючьях с обратной стороны повисли разрезанные обрывки верёвки, свитой из нитей шёлковых, прочных. Да только перед лезвием острым прочность её бессильна.
   - Жадюга какой-то примотал, - пояснил Шустрик, сбрасывая один из обрывков с крюка под ноги немногим любопытствующим. - Думал обхитрить нас. Пока мы на поляне время даром тратим, он в одиночку по Долине сокровища поднимает. А вы говорите "Ведьмы, ведьмы..."
   Народ смущается. А ведь ещё минут несколько в злобе лютой остались, и руки кровью невинных измарали бы. Что потом делать? Нет такой воды, которая кровь эту смоет. Кого хвались надо? Кому песнь славы возносить? Каким силам неведомым, что от убийства чёрного удержали?
   - Простая верёвка силу волшебную остановить сумела? Силу, которая Врат створки ворочала! - кто-то шадривый, всклокоченный, незнакомый головой качает, ища подвоха.
   - Порой хитрость человеческая, самая малая, и самое сильное волшебство обойти сумеет, - голос Старого Бу подытожил раздумья о настоящем, стремительно в прошлое убегавшем.
   Как и прежде, стоя у Врат, глядят искатели кладов в грядущее. Только как его разглядишь во тьме ночной? Разве что в сотый и тысячный раз снова фантазией нарисуешь.
   Теплится светом Луна Алая. Прощает жадность людскую. Дозволяет волшебству могучему стрелки перевести на сутки, чтобы створки раскрылись, чтобы шанс, которого, быть может, всю жизнь ждёшь, зазря не пропал.
  
   Последние искатели, кто Долину ещё раз на удачу испытать право имел, вещи сбирают скоренько. Ранее добытое припрятывают или на охранщиков оставляют. Остальные уж за порог Ворот ушли. Шустрик с Зоряной у палатки маячат. Всё оглядывались, ждали, когда Зинзивер к ним свернёт. А тот отмахнулся лишь. Мол, не ждите. Мол, догоню. Но после. Сейчас дела у меня незаконченные остались.
   А сам к шатру. К тому шатру, чьи стены полосатые ведьм скрывают. Ведьмы в лагере остаться должны, ведь говорили же: нет им за Врата ходу.
   Но если хода нет, зачем они вообще в лагерь припёрлись?
   И почему Шустрик слова зеленоокой к лжи причислил?
   Не добежал до шатра Зинзивер. Навстречу ведьма идёт. Та самая, в чьих глазах озёра зелёные плещутся.
   Расплылся в улыбке спаситель, а ведьма лишь кивнула. Приветливо ли, равнодушно, кто сейчас разберёт?
   И мимо лебедем белым плывёт, будто и не стоит на пути тот, кто чуть с жизнью не расстался, жительниц шатра оберегая от злобы людской.
   Не понял Зинзивер поведения такого.
   Развернулся, ухватил за локоток девицу. Та руку сразу отдёрнула, будто не любо ей Зинзивера прикосновение.
   Снова на ней корона из листьев осени. И снова от вида ведьмы душа подрагивает, успокоиться не может. На небесах шар багряный - Алая Луна во всём великолепии. Большелуние делает её странной, незнакомой. Будто убрали старую Луну с неба и новую выпустили.
   В свете Луны и корона сияет так, что глаза слепит. Только не хватает ей чего-то. Шарика особенного, что светом играл солнечным тогда, в роще заповедной.
   И мысль, странная как Луна на небе, в голову стрельнула. Что, если сокровищем ведьму привязать?
   Обмыслить не успел, а пальцы уже тряпицу с астекса сбросили, в центр короны прилаживают.
   Удобно устроился там камешек самоцветный. Шевельнётся ведьма, бросит камень по травам и листьям зайчиков всех оттенков радуги.
   - Зачем это? - ведьма спрашивает.
   В душе холод: как камень отдал? Ведь думал, что даже вечность с ним не разлучит. Почему при виде красы мысли путаются?
   А на языке слова сладкие:
   - Подарочек тебе, чтобы не забывала. Принято в землях наших перед дальней дорогой тем, кого ценишь особо, подарки дорогие оставлять. Случись что, память останется.
   Сияет камень в короне, а в мире и не изменилось ничего.
   Лицо ведьмино бледное, красивое до невозможности. Но сжаты губы тонкой линией, нет улыбки приветливой. Что подарил камень ей Зинзивер, что не подарил - разницы не чувствуется.
   - Неужто и книгу достал, что я просила? - строго спрашивает.
   На Зинзивера ступор нашёл. Что за книга? Пока вспомнил, каким заданием его ведьма наделила, минута прошла в молчании тягостном.
   - Где достать её было? - руками только и развёл. - Разве ходил за Ворота?
   - Без книги зачем меня трогаешь? - то ли суровость ведьма напускает, то ли заигрывает так. Что сказать ей?
   - Ежели в лаборатории, что сыщу, много книг обнаружится, - вдруг пришёл вопрос, а за вопросом, глядишь, и разговор завяжется, - как среди них твою опознать?
   - Её сразу узнаешь, - холодно молвила изумрудноокая. - Не прочитать там ни строчки. Увидишь закорючены одни. То книга хитрая, так колдовством замотана, что пока целиком её не собрать, буквы не сложатся. Писал её сам Голохвостый. И столько в ней могущества, что разодрали её на несколько частей, да попрятали в местах разных. Голохвостый сам хотел её воедино собрать, да с Хранителем у них вечное соперничество: кто кого уязвить сильнее сумеет. Хранитель клады те, в которых части книги прятались, быстро в Долину перетащил. Пока в Долине они прячутся, не может их Голохвостый взять.
   - Тебе зачем книга такая, девица? - и голос дрожит удивлением радостным.
   Ведь часть книги, что из Дома Пустоты принесена, в палатке его, в мешке прячется.
   И сразу хочется кинуться за ней.
   Принести.
   Предъявить.
   Гляди, душа-девица, ты только о книге поведала, а я тебе уже чуть ли не половину её приволок. Кто лучше меня, кто быстрее желания твои сокровенные исполнит? Кто, если не я?
   Но не сдвинулся ни на шаг. И дрожь радостную в голосе поубавил.
   Сверкает камень самоцветный, из Запределья доставленный, в короне у ведьмы.
   Он-то и остановил парня.
   Нельзя сейчас книгу отдавать.
   Отдай книгу, и ведьме совсем не интересен станешь.
   Если подумать хорошенько, любого за той частью книги, что в городе потерянном, она послать может.
   Но кто бы ей ни принёс страницы, не сложится книга. Не прочитается.
   А вот если всю книгу ей собрать? Если принести зеленоглазой её целиком?
   Какой тогда будет награда?
   - Ведьмаком бы родился, и спрашивать не стал, а не ведьмак если, объяснять бессмысленно. Мои объяснения будут тебе, что рыбе зонтик. Вещь странная, чужая, непонятная и бесполезная. Имеешь, рыцарь, ещё чего на душе своей?
   - Ещё попрощаться пришёл, - смущённо выдавил парень. - На моей сторонке перед дорогой дальней парень от девушки своей напутствие получить должон.
   "И метка ведьмина на мне, а ты как раз ведьма", - сказать хочется, да не сказывается отчего-то.
   - Разве я девушка твоя? - и злится, и грустит, словно не нужно ей внимание Зинзивера.
   Словно не преподнёс он ей дар бесценный, который мог сделать его Хранителем сокровищницы любого из владык земных.
   - Но ведь спас я тебя! - дивится парень. - И ты потом рядом осталась. Рыцарем вот своим называешь. Ну, и подумал я...
   - Так ты хотел, чтобы я жизнью тебе была обязана? - гневно фыркнула девица сословья ведьмачьего и назад отступила, словно накрылась одеялом разочарования от слов, неловко Зинзивером выроненных.
   И шажок за шажком отодвигается.
   А потом её будто тенью накрыло. Исчезла девица зеленоглазая. Тень сизая по земле стелется, а ведьмы нет.
   Стоит Зинзивер ошарашенный.
   Почему ведьме не в милость? Зачем из чувств его сухую любовь выводить?
   И камень почто отдал?
   Чуть нечисть его в пламени зелёном не спалила. Чуть призраки не слопали. Чуть в Ущелье Теней он не зашёл безвозвратно. Так много испытал за камень этот.
   Как мог отдать так легко?
   Что в корону девчонки этой непонятной вставил, что в омут бросил: нет разницы.
   Что руками его двигало? И не спишешь на ведьмины происки. Слов никаких она ему не шептала, зельем не опаивала.
   Раньше Зинзивер всегда подсмеивался над недотёпами, которых смекалистые девчата с пустыми карманами оставляли, а сейчас сам на их месте оказался!
   Как камень отдал? И что теперь Шустрику скажет, если спросит тот?
   Ладно, хоть книгу в секрете удержал.
   С книгой вернёшься, должно раскрыться сердце прелестной ведьмочки. А там, глядишь, и камень самоцветный общим окажется.
  
   Где-то за спиной, уже далеко-далёко, скрип натужный. Закрываются Врата. В этом году не открыться им больше. На свой страх и риск в Долину идёшь. Теперь совсем не ведаешь, чем закончится твоё приключение. Тут Удача уже два раза улыбнуться должна. И чтобы добыча богатая тебе досталась, и чтоб в заборе, Долину опоясывающем, столб ты серебряный отыскать сумел. Иначе зимовать останешься. А в морозы суровые даже величайшие богатства мира не нужны станут. Ни тебе, ни косточкам твоим.
   Найдёшь ли столб, который из Долины выведет? Ещё весь путь впереди, а уже тревожишься.
   Да ещё спину кто-то взглядом тяжёлым буравит.
   Развернёшься, вроде, и не смотрит никто. Шагают следом кладоискатели. Видал их пару раз, но не свёл знакомства близкого. Нет им причин на тебя пялиться. Шустрик с Зоряной где-то впереди вышагивают. Кто ж смотрит-то взглядом столь жгучим?
   Искатели пустыми глазищами по тебе скользнут, обходя справа и слева. Их не удивишь парнем замершим. Они в себе. В планах своих. В вере, что на этот раз всё получится. В надежде, что получится лучше всех.
   Что остаётся? Снова развернуться да шагом быстрым своих догонять.
   И снова взгляд.
   Рывком змеи Зинзивер обернулся. Но не сумел поймать глаза чужие. Только по направлению догадался, кто на него пялился. Туша здоровенная, в балахон укутанная. Лицо капюшон укрывает, и видать - немаленькая голова под капюшоном тем прячется.
   Чужое внимание либо льстит, либо тревожит самым серьёзным образом. Здесь случай второй.
   "Кто ж это, - ломает голову Зинзивер. - Кто любопытствует? По фигуре если прикинуть, только мельник столь толстый да неповоротливый. Мельник с заводи дальней. Тот, что после первого захода дюжину самородков золотых вытянул".
   Подумал парень на мельника и успокоился. Не казался опасным мельник этот. Не зубоскальничал, в карты не игрывал, в драку не лез. У костра сидел да истории диковинные слушал.
   Ещё раз глянул, а и нет уже мельника. Свернул с пути. Тропочку свою выбрал. Много в Долине тропочек неприметных. Тянутся они, как нить из клубка. На одном конце нити сокровище невиданное. На другом конце - смерть твоя.
  

Глава 21

Треклятый Оборотень

  
   Далеко за полночь разбрелись искательские команды в разные стороны, а одиночки ещё быстрее из виду поисчезали. Не больше сотни вошло в Долину третьим разом. Новоприбывших мало было. Искатели стремятся все три раза захватить. А из тех, что Врата прошёл под Луной Травянистой да Звездой Полуночника, многие отсутствовали. Кто добычей удовольствовался и домой поспешил, не став гневить Силы Высшие жадностью беспримерной. Таких немного насчитаешь. Другие, что большую часть составляли, не вышли обратно, затерявшись в просторах Долины навеки.
   Небо начинало светлеть в преддверии рассвета. Меж тёмных деревьев, ветви которых густо усыпала мягкая изумрудная хвоя, виднелась узенькая щель, терявшаяся в сумраке леса.
   - Тропочка-то, как по карте, - выпалил Шустрик и даже мявкнул от восторга. - Не соврал Полуночник-то.
   Они медленно ввинтились в лесную гущу.
   - Хоженая тропка, - внезапно замерла Зоряна, незаметно оказавшаяся впереди парней. - Гляньте, роса с веток сбита.
   - Тут корни под ногами бы разглядеть, - проворчал Зинзивер, - а она "роса сбита"...
   Но и он остановился. Не слишком радостным было известие. Клад доставался первому, его обнаружившему. Или команде, в которую он входил. Посторонние либо должны обходить удачливых кладоискателей стороной, или оказывались вне закона. Ходили поверья, будто Хозяин Кладов жестоко наказывал преступивших закон на его территории. Но ещё больше историй сказывали, как люди лихие и хитрые обходили запреты Хранителя.
   Шустрик мигом упал на колени и пригнул пушистую голову к земле.
   - След, - прошептал он. - След странный.
   Зинзивер пригнулся и увидел, что на сырой земле чётко отпечатался след непонятного зверя. Он походил на собачий. Только вот размеров собака была огроменных. И пальцы у этой собаки росли не как у других собак. Вытянутые были пальцы, как маленькие толстые колбаски, которые жарили в лагере по вечерам.
   - Ещё один, - Шустрик перескочил вперёд и снова чуть ли не уткнулся чутким носом в самую землю.
   - Далеко прыгнул, - покачала головой Зоряна, оценив размер шага.
   Зинзивер поглядел вдаль по тропке. Сумрак скрывал следующий след удивительного зверя.
   - Волчара, - слова сорвалось, не медля. - Или псина какая приблудная.
   - Псина, шагающая на задних лапах? - хмыкнула Зоряна. - Роса-то уж слишком высоко сбита.
   Следующий след был не вдоль тропинки, а поперёк неё, словно таинственная зверюга в этом месте решила повернуть в чащу. Однако поодаль был ещё один след. Не вдоль и не поперёк, а наискосок тропы.
   - Не пахнет псиной, - Шустрик водил носом над каждым следом. - Есть запах волка. Есть запах человека.
   - Оборотень? - спросил Зинзивер, чуть дрогнув и страстно ожидая услышать в ответ "Нет".
   - Он, - на лицо Зоряны легла мрачная улыбка. - Не просто оборотень. Следы не зря завиваются, будто он кружит во время бега.
   - А если не кружит, то что? - Шустрик мигом выпрямился. Его острые уши встрепенулись.
   - Вальсирует, - тихо сказала Зоряна. - И это плохо.
   - Разве оборотни вальсируют? - удивился Зинзивер.
   - Это танец, - Зоряна решилась высказаться после минутной паузы. - Это под Алой Луной в миг её полновластия танцевал Треклятый Оборотень, чуя мощь ночного светила и забирая его силу, чтобы выверить маршрут к самой желанной цели.
  
   Минула ночь, в которой Врата открыться сумели. Минула и другая. Спали за полтора суток всего чуток. Отдыхали в пути и того меньше. Подгоняло напоминание: через три дня волшебством Полуночника сотрётся в памяти весть о кладе его, лист чистым станет, а сокровище будет ждать новых искателей.
   Мысль об уходящем времени шибко подгоняла. Да притормаживала другая мыслишка - тревожная: где-то впереди по раменью бежал тем же курсом оборотень. И Зинзивер, к тропе припадая, видел, как следы его становились всё отчётливее, всё свежее. Перспектива напороться на опасное создание наполняла голову сумбурными мыслями. Вот бы Шустрик помог, успокоил бы, рассказал бы чего из кошачьих историй. Но всё наоборот получалось, котофей разумный только страху подгонял бурчанием.
   - Невесёлые дела, видать, у Ворот творились, раз никто из них не вышел, - ронял кошак и тут же пускался в рассуждения. - Кто в Ночь Полуночника Удачу испытывал, все через столбы проход нашли. Из тех, кто вообще вернулся. К воротам же кто-то хитрый прокрался и, не увидев ожидающих, решил тем, кто с той стороны войти желает, путь преградить. Но почему? Почему через Врата никто не пошёл?
   Хотелось успокоения. Хотелось какой-то ясной определённости, раз уж Силы Высшие возможности не предоставили оборотня другой дорогой направить.
   - Надеюсь, его не наш клад завлекает? - спросил Зинзивер девушку.
   - Не зови тот клад своим, которым Полуночник владеет, - усмехнулась Зоряна. - Ему за радость посмотреть драку возле принадлежащего ему сокровища.
   - Хочешь сказать, есть ещё точно такая же карта? - хмуро спросил Зинзивер, сжимая вспотевшими пальцами пергамент.
   - Каждому кладу одну карту рисуют, - качнула головой Зоряна. - Но указателем может служить не только она. Нам Полуночник дал карту, а Треклятому - запах. Вот и бежит оборотень к сокровищу. Торопится.
   - Карта у нас, - показал коготки Шустрик, и на их острие кроваво разлились отблески Алой Луны. - Значит, и права на клад - наши!
   - Ты не мне это говори, - посерьёзнела Зоряна. - Ты это Треклятому крикни, только вряд ли он с тобой согласится.
  
   Солнце рассветное вторую ночь рассеяло. Как после неё утро разгорелось, добрались путники до города затерянного. Застава на дороге стоит. Пустая застава. Далее домишки тянутся, улицу образуют широкую. Никто давно не живёт в домишках тех. Не ездят телеги по улице.
   Больше всего напоминал городок переселенцев обитель. Будто издалека прибыли сюда караваном фургонов, общими силами сколотили каркасы простеньких домов и досками эти каркасы обшили. В конце улицы тянулась к небу башня. Может, храм, может место судилища. Напротив неё рейки вышки торчали с площадкой маленькой на самом верху. Кто строил? Зачем строили вышку ту? Весь день думай, не найдёшь ответа.
   Широк был проспект наиглавнейший. Заполняли его домики нарядные, да ухоженные. Вот только дожди и снега яркость краскам поубавили, а где и смыли их совсем. Неподалёку распахнулись да так и замерли, перекосившись, ворота небольшой австерии. По другую сторону мрачным входом зазывал давно не виданных гостей трактир повместительней. В сторону от главной магистрали мелкие улицы разбегались. Если по карте, Полуночником выданной, смотреть, следовало на второй из них вправо свернуть. Улочка та холмом оканчивалась, на которой нечто вроде усадьбы барской раскинулось: сад, домина могучий, постройки хозяйственные. Только это уже к углу карты тянулось, где клякса чернела, что внимание Шустрика привлекла.
   Лаборатория, куда ведьма заглянуть велела, где-то в центре улочки обреталась. Только быстро все поняли, что путь к ней не близок будет.
   Чудеса начались, когда троица искателей поворот прошла. Шагнули... Глядят, рядом башня, что главную улицу венчала.
   - Почудилось, нет? - Зинзивер глаза трёт.
   Кошак лишь головой странно повёл, а Зоряна призадумалась о чём-то.
   Битый час троица к лаборатории подобраться пробовала. Но откуда ни подходила, в какое-то мгновение мир менялся, и они оказывались в другой части городка. Один раз совсем близко подошли ко двору, где лаборатория стояла. С этой точки рассмотреть её можно во всех подробностях. Высотой она не отличалась от других домов, что рядом один или два этажа под крышей прятали. А вот вид у неё был непривычный. Впервые в жизни видел Зинзивер дом с восемью углами и восемью стенами. Три двери вели в него. Пять окон распахнулись иссохшими ставнями наружу. Дом опоясывало крыльцо, с каждой стороны которого поднимались где четыре, где пять или шесть невысоких истёртых ступеней.
   - Знакомая конструкция, - муркнул котофей. - Стены на все восемь сторон света выходят. Окна пять важных из них отмечают.
   - И войти можно, если только через три двери разом, - холодно непреклонно добавила девушка.
   Зинзивер поёжился от стальных нот в её голосе.
   Они попытались рвануться к крыльцу, все вместе, держась за руки, но очутились аж у заставы, которую ещё утром миновали.
   - Что, пирей, не нашёл дверей? - беззлобно котяра над Зинзивером подшучивает.
   - Где-то рядом лежит артефакт мощный, что дороги путает, - определила Зоряна. - Так просто нам к лаборатории не пройти.
   Зинзивер запечалился. Ничто не мешало тому же кошаку сказать, мол, и плевать на лабораторию. Давайте карту пристальней изучать. Может, и не в лаборатории счастье наше. А Зинзивера тянуло в восьмиугольный дом. Знал точно, не соврала ведьма. Лежит там часть книги, что ей надобна.
   - Есть идеи? - спросил он тоскливо.
   Не на кошака зерцала распахнул. И не на девицу даже. Взором сердитым погремок оглаживал - траву с цветами, что золотые монетки, и плодом-коробочкой, на сунчучок с кладом махоньким потаённым похожим.
   - Имеются, - котофей взглянул на него участливо, и Зинзивер вдруг понял, что Шустрик на его стороне, что коту тоже не терпится разгадать загадку дома.
   - Нас трое, и дверей три, - сказала Зоряна. - Если артефакт дорогу путает, значит, надо пробовать три пути разом прокладывать. Тремя дорогами к дому восьмиугольному двинемся. Проверим, как тогда артефакт себя поведёт.
  
   Быстро порешили, кому каким маршрутом двигать. Котофею достался путь с главной улицы. Зоряна должна была улочкой параллельной большой крюк сделать.
   - А я напрямки пойду, - заявил Зинзивер, переступая нывшими от усталости ногами. Наматывать лишнее ему было совсем не в радость. На том и порешили.
   Зоряна мелькнула у изгороди, котофей к главной улице потопал, Зинзивер им вслед махнул. Он не торопился. Запас по времени хороший, ведь его дорога короче. И как один остался, как невидимая поддержка друзей истаяла, нутром парень учуял: есть кроме них кто-то в городе. Кто-то четвёртый. Неведомый. И ближе всех к нему Зинзивер.
   Парень мигом к дороге припал. Сокровищ нема, разве что мелочь слепая из серебра тёртого где и встретится. Зато отпечатались там следы глубокие. Кто тут хаживал, в том веса много, как в медведе лесном. Глубокие следы. Каблук широченный. Выемка небольшая. И подошва, в двух местах треснутая. Много башмакам пройти довелось, пока они на улочку эту выбрались. Но и странность в тех следах прослеживается. То два следа, то один. И меж ним промежуток длинный. Будто невидимка то нормально путь шагами меряет, а то, как ребятёнок малый, дурачится, на одну ногу встанет и скакнёт далеко. К лаборатории налево сворачивать, а след меж двух заборов вправо наискось убегает.
   Как тут быть?
   С одной стороны, неизвестность парня сильно пугала. В Долине не зевай, схавают в два счёта существа местные. А они не схавают, подстрелить тебя могут люди лихие, дабы богатую добычу твою в свою пользу оприходовать. Нужно только от недремлющего ока Хранителя Кладов улизнуть. А когда из Долины выходишь, нет спроса, как добыл ты сокровища, что мешок твой заплечный распирают.
   С другой стороны, ещё опаснее врагу неведомому спину подставлять. В спину удар самый подлый и нежданный. Повернёшься бестолково, и вот уже мертвяком лежишь, а руки чужие по твоим карманам шарятся.
   А может, чудится это только? Может, нет никого постороннего? Но вибрация внутри не утихала. Чутьё, не раз Зинзивера от засад выручавшее, сигналило безостановочно.
   И следы. Откуда взялись? И когда появились?
   Снова к дороге прильнул. Свежий след, будто только его отпечатали. Не успела по краям земля да пыль осыпаться. Не успели капли дождя скоротечного гладь прибить, в рябь превращая. Не успел зверёк какой, что по местности шастает, поверх пробежать. Тянулся бы хвост за незнакомцем, наступил бы на хвост этот Зинзивер.
   В одном из следов ящерка пятнистая уснула. Бежала, точками следы оставляя, и вдруг дрёма её свалила. Очень это странным показалось сыщику добровольному. И нырнул Зинзивер в щель меж заборами. Пробирался на цыпочках, чтобы себя не обнаружить. До калитки добрался, в щёлочку поглядывает. И сразу дрожь пробрала, какой раньше не испытывал.
   Не соврало чутьё. Стоит во дворе кто-то.
   Плащ фигуру толстую покрывает. На голове шляпа широкополая. Солнце в спину светит. И Зинзиверу. И незнакомцу. Зинзивер на него пялится. А путник неведомый, рабатку запущенную топча, домишко осматривает, будто на Родину вернулся, где долгие годы бывать не довелось.
   "Может, мельник это? - вспоминает парень, как во время третьего захода в Долину мельник его сумрачными взорами буравил. - Мельник с дальней заводи?"
   Взор отбегает. Не хотят глаза незнакомца уваживать. Вон, фиаска пустая запылившаяся валяется. Она очам и то интереснее. А мельник пущай себе стоит. Хорошо себя успокаивать. Если мельник здесь, бояться нечего. Из своих он, из изыскателей.
   Отчего тогда всё внутри дрожит, взывает: "Не мельник это! Не мельник!!!"
   Если мельник, то какими путями быстрее них явился? Они без устали сюда шпарили, без отдыха малого, без сна. И то не успели. Вторыми прибыли. Но он-то как их обогнать сумел? Какие силы ему в этом помогли?
   Тяжкие вздохи и шорохи еле слышные. И звенит прогретый воздух.
   Задел парень калитку, та качнулась да со скрипом таким, что выстрелом пушечным в тишине показался.
   Повернулось то, что мельником он считать хотел истово. Повернулось и гаркнуло.
   - Позарился на коробочку изукрашенную, а внутрь глянуть-то и забыл.
   Огромная тучная масса. Разъевшаяся харя. Вот только голос знакомый. Голос да глаза. Зелёные глаза, колдовские. Позвавшие в дальний путь, обещая награду. И снова они рядом, да радости только нет. И уже никогда не будет.
   - Судишь по-человечески то, что с человеческим и рядом не стояло. Понять не можешь, так давай, принижай до человеческого. Впихивай в тесные рамки девицы-красавицы. Да только душно мне в том обличии, шире я, больше, выше. Ты и представить не можешь, насколько.
   Из-под ведьминского плаща волк вывернулся. К земле прижался, а после поднялся на лапы задние. И сразу на волка походить перестал. Видишь в облике его не только волчьи черты, а ещё нечто таинственное, пугающее. Чучелом такого в огород поставь, навек птицы вредные к твоей хате дорогу забудут. Да и вор ночной не рискнёт ногу над забором занести.
   - Он что ли может? - прохрипел Зинзивер в сторону Чудилы Мохнатого.
   Вопрос волку не понравился. Он смело шагнул вперёд, так что Зинзиверу отступить захотелось. Назад подался, а там забор.
   - Он три проклятия на себя взял, чтобы в три стороны раздвинуться, - мрачно проронила ведьма. - Перетерпел, выяснил в Запределье и мою ведьминскую сущность и то, каким теперь ему жить. Выяснил, да не напугался.
   Ведьма вперёд шагнула и остановилась рядом с волчарой.
   - Пора ему в награду облик прежний вернуть. А потом заберу я его с собой. Столь же, как ты, красивого, но достойного переступить границу зачарованного королевства, где обитель таким, как я.
   Нечто среднее между когтем и ногтем упёрлось в подбородок Зинзивера.
   - Решил, что достоин меня, молодец, - ухмыльнулась уродина. - Но упала с твоих очей занавесочка, вот она - я. Пред тобой в настоящем облике. Где песни славные? Где слова хвалебные? Почему умолк, сладкозвучный? Что славил ты во мне? Фигурку и личико? Что обещал? Несколько ночей, пока не сбегёшь за очередным счастьем, которому будешь петь песни те же? Так не криви мордаху разочаровано. Что заслужил, то тебе и вручено.
   "Ах ты, подстега", - одна только мысль в голове Зинзиверовой скрипит-ворочается.
   Вознеслась над землёй туша ведьмина. Невысоко. Всего если две бочки друг на друга поставить. И стало сразу заметно, что одна нога у неё в полтора раза длиннее другой. Обтянута та нога чулком чёрным. Обута в сапожище с носком квадратным. Медленно по воздуху ведьма скользит, а нога длинная по земле скачет, да притопывает.
   - Следы сонные в твою честь оставляю, - смех, словно скрежет. - На какой-нибудь да наступишь. А наступишь, заснёшь мгновенно. Так заснёшь, что и просыпаться не захочешь. Тогда будет моим сокровище желанное.
   А волк присел и вдруг бросился на парня. Тот в забор вжался, смерть учуяв. Но смерть не пришла ещё, издали наблюдала. В прыжке легко перемахнул волчище забор да и скрылся из виду.
   И снова знойная тишина заполонила мир, укутав растерянного Зинзивера.
  
   - А о чём ты думал? - рассердился Шустрик. - Думал, ведьма - это женщина, колдовать умеющая? Обликом чарующая, возможностями прельщающая. В сказках роду твоему рисовали отвратный облик ведьмовской. Но слушал ты сказки, в одно ухо впуская, в другое выплёвывая. Нет в существе этом ничего человеческого. Чужое оно и твоему роду, и моему.
   Они стояли на крыльце лаборатории. Каждый перед своей дверью. Но почему-то выжидали. Почему-то не торопились. Будто, открыв двери, сунутся в такие дебри, куда и богам древности влезать не стоило.
   - Почему же кутафья эта сама книгу не взяла? - удивился парень. - Если дозволено ей через Врата перебраться, ежели ведомо, в каком доме книга желанная её ждёт, почему меня на это дело послала?
   - Помнишь клад с головами зарочными? - спросила Зоряна. - Нам пока неизвестна сила, что книгу охраняет. Может, руки чьи-то должны коснуться книги сначала и наказание понести. А уж после и ведьминой длани позволено будет взять страницы те.
   - Тогда стоило ли уродищу этому передо мной раскрываться? - недоумевал парень.
   - Налетел ты на неё нежданно, - предположила Зоряна. - Что оставалось делать? Завеса обличия роль играть перестала. Может, запугать тебя хотела. Страх в душе поселить, чтобы потом проще книгу ту из рук твоих вырвать было.
   - А может ещё чего, - Шустрик добавил медленно и зловеще. - Чтобы понять замысел ведьмовской, должен ты от человеческой сущности в себе отказаться, выпасть из ряда людей. Многое потеряешь тогда, зато откроются тропы тайные, зато увидишь те грани мира, которые людям видеть не дано.
   - Даже наимогущественная ведьма не сможет в три двери разом войти, - сказала Зоряна. - А мы сможем. Вдруг в этом и замысел ведьмы? Трое нас, и двери раскрываются. А она в одиночестве не сумеет и к дому добраться. Артефакт, что дорогу путает, непрестанно её выкидывать на окраины города начнёт.
   Ничего не сказал Зинзивер. Но не верилось словам Зоряны. Вон, какого помощника себе ведьма отыскала. Волка-оборотня. Что стоило ей третьего найти? И тогда стояли бы на крыльце сейчас не Зоряна с Зинзивером да котофеем верным, а команда ведьмина: она сама, волчара проклятый, а ещё...
   В груди обида саднит.
   Зачем страшилищем таким оказалась? Зачем перед Долиной красотой смущала? Зачем обманывала? Эх, если бы той чаровницей осталась, всё иначе сейчас было бы. Позови его третьим в команду, шагнул бы к ведьме. Вместе - втроём!!! - книгу бы добыли, а волчаре потом от ворот поворот.
   Или наоборот?
   Снова ведь обманула бы зеленоглазая. А Зинзиверу и за счастье обмануться.
  
   Внутри лаборатории одна всего комната. Та, в которую три двери ведут. Та, из которой пять окон выглядывают. Обстановка не для богатеев. Там, где три окна углами собрались, стол широченный. Заставленный весь. Зинзивер разве что на барской кухне посуды столько видал. Да и то не всегда, а в дни, когда хозяев навестить задумает какой-нибудь граф или князь важный. Только любому понятно: не для еды посуду эту делали.
   Ступка и пестик знакомые, да только в ступе кристаллы порошка сиреневого. Даже на вид отвратные: Зинзивера такое пробовать не заставишь. А остальная посуда и вовсе странная. Круглые колбы с горлышками вытянутыми. Зачем делать такие? Ведь не поставить на место ровное, мигом гикнется. Рядом пробирки в стойке шеренгами блестят. Тоже посуда научная. Пить не сподобишься. Входит мало, и если горячее чего, нет ручки, чтобы ухватиться. Воронка носик к потолку тянет. Да не одна, словно куколки деревянные, коих друг друга вставляют, вокруг большой воронки сестры её, которые поменьше и совсем махонькие. Рядом стаканы, полосами исчерченные. Учёные, что как-то мимо деревни проезжали, где Зинзивер рос, мензурками их звали. Зинзивер потом все кружки дома такими же полосками расцарапал, за что и отхватит от бабки затрещину: сильно ей художества научные не понравились.
   На проволочных кольцах вовсе несуразное закреплено: капли стеклянные, у которых кончик отогнут и дюже вытянут, а с самого края отломан немного. А над ними на полках миски тяжеленные, прозрачные.
   Под столом мазница и бутыли из стекла толстого. Солидные. Под столом едва помещаются. Мужики деревенские бывает упрут такую посудину у проезжего учёного лопоухого и вина в них выделывают ягодные.
   Увидел всё это Зинзивер, аж о книге забыл. Быстро ему расхотелось лавкой обзаводиться. И даже печаль по княжеству заметно поубавилась. Что у князя забав: на охоту езди да балы устраивай. А тут на всю жизнь занятие необыкновенное. Из разных ящичков порошки сыпь, смешивай, жидкостями разноцветными заливай. На огне вон подогреть можно, если надобно. Никогда не наскучит!
   Ладно, котофей в бок пихнул, мол, глянь, не твоё ли сокровище?
   И точно, с краю стола книг стопочка. А верхняя самая без обложки. И на странице кавыки знакомые. Хотел было цапнуть, да о ведьме вспомнил. Не хотелось головой зарочной становиться. Спичкой своей спиртовку зажёг хозяина бывшего. И пламенем давай над книгой водить, как котофей, когда в подвале башни кладбищенской клад на проклятие проверял.
   - Не поступают так с книгами, - рассмеялась Зоряна. - По-другому на них охрану накладывают. Алхимик здесь правил, значит, зелье задействовать мог. На него проверку и сделаем.
   Плавно скользнула мимо Зинзивера, который спиртовку в руках сжимал, посыпала порошок из сумочки своей на верхнюю страницу, а потом водой немного плеснула.
   Зашипели крупинки порошка и дымом оранжевым изошли.
   - Нехорошо, - покачнулась в неодобрении остроухая голова. - Гляди, девица, как бы чернила от воды не расплылись.
   - С буквами этими и пустота справиться не смогла, - возразила Зоряна. - Немного воды не помеха им. А страницы из кожи выделаны. Вода не причинит им злодейства.
   Порошок исчез бесследно, кроме зелёного пятнышка на углу. Пятнышко искрилось и переливалось, будто собралось там семейство светлячков.
   - Углы аква-тофана пропитала, - вынесла вердикт девушка. - Хозяин здешний книгу прочитать не сумел. Решил её в качестве стража выставить, чьё оружие яд наисильнейший. Любопытный начнёт страницы листать, а потом пальцы ненароком лизнёт да и примет смерть скорую.
   - Может, счистить как-то можно? - растерялся Зинзивер. - Или, если листать осторожно, не за края браться, а за середину листа.
   - Привычка своё возьмёт, - не одобрила вариант Зоряна.
   Вытащив спицу, она перекинула острым кончиком блок страниц и снова проверила порошком на охранное зелье. И снова сиял один лишь нижний угол цветом зелёным.
   - Дай-ка я, - кошак решительно отодвинул девушку в сторону, стянул со спины лопату, перехватил черенок как можно ниже, примерился... и точным ударом отсёк отравленный угол у всех страниц разом.
   - Меня за воду ругал, - взвилась Зоряна, - а сам книгу безвозвратно испортил! А если хоть одну буковку задел? Не соберём книгу!
   - Не кипятись, - мирно мявкнул кот. - Зинзиверову часть я хорошо изучил. Ничего на углах не выписано. Свободные они.
   Но словам девушки внял. Позаимствовал спиртовку у парня и очень внимательно изучил каждый из рассыпавшихся по полу уголков. Даже самой маленькой частички закорючки ни на одном не обнаружилось. После он той же спиртовкой спалил бумагу опасную, веником прах собрал на совок местный и кинул в бак железный, где давно какой-то мусор засох. А Зинзивер беспечно листал книгу, однако, за окном уже бочку заприметил, куда вода дождевая стекала. И как книгу всю пролистал, ища страницы без закорючек, а с буквами понятными, не поленился на крыльцо выйти. Долго-долго промывал он все пальцы и вместе, и каждый в отдельности.
  
   После готовкой занялись. Шустрик нашёл поддон и начал над спиртовкой его прокаливать, мясо вяленое подогревать. Зоряна тут же сновала, то одну травку разотрёт, то другой присыплет. Где двоим развернуться, там третьему места нет. Зинзивер носом запахи втягивает, к бурчанию в животе прислушивается. Занять себя есть чем. Уже много приспособлений диковинных его руки облапали. Теперь вот к песочным часам подобрался. Занятные часы. В верхнем пузырьке из стекла светлый песок. В нижнем - тёмный. Почему сверху вниз не сыпется ничего? Пальцем по стеклу щёлкнул, вздрогнули часы. Но так ничего сквозь перемычку и не просыпалось. Тогда парень снял часы с полки и их потряс хорошенько. Не сыплется песок вниз и всё тут. Раздосадованный Зинзивер часы перевернул пузырём с тёмным песком кверху. И сразу померк свет за окошком. Только что два часа с полудня миновало - самое обеденное время, и вдруг на горизонте уж закат последними отблесками багровеет.
   Котофей недоумённо башкой крутит: ведь не бывает так, чтобы день в одно мгновение промчался, а Зоряна сразу к Зинзиверу бросилась:
   - Ты что ли чего сотворил?
   - Ничего не творил, - мотает головой парень, а часы в руках крутит.
   Глянь, а песок теперь в обоих пузырях тёмный. Тут и Зоряна часы углядела.
   - Зачем их крутил? Мало нам бед иных?
   - Да я сейчас всё на место верну, - обещает парень.
   И часы на полку. Только как их поставить правильно, не больно-то и поймёшь. Раньше светлым кверху стояли, а сейчас, как ни ставь, везде песок одинаковый.
   - Не вернёшь, - обречённо сказала Зоряна. - Знаю я механизм этот. Часы Недоброго Часа. Так прозывается. Как сдвинешь песчинки, время поторапливая, сразу в этот час и упрёшься, что бедами и невзгодами заполнен.
   - Обедать идите, - мирно котофей позвал. - После обеда сытного и беды порой совсем не в тягость.
   Ели молча. Ели и звуки за окном слушали. Вой тоскливый. Волчий вой. Видно, Луна Алая уже по небосводу прогуливалась. И с каждым разом подвывания ближе всё становились. Выискивал верную тропу волчара. И непонятно было только, почему его вещица таинственная, что любому здесь путь запутывала, не отправляла зверя злобного на окраины.
   - Треклятый это, - вздохнул Зинзивер, словно только его вина была в том, что близ их укрытия шастал серобокий, спасения от которого не предусмотрено.
   - По твою душу, - усмехнулся котофей. - У меня, как помнишь, её нет.
   - Ведьмой посланный, - кивнула Зоряна. - дорогу ищет. Три его проклятия службу сейчас верную ему служат. Тремя защитами между ним и нами встанут.
   - Серебро, слышал, против оборотней помогает хорошо, - несмело предложил Зинзивер.
   - Не против всякого, - возразила Зоряна. - Если зайца-оборотня повстречаешь, его ни одна пуля не возьмёт. Хоть из чистого серебра ты её отлей.
   - Подсказал бы кто, как пробраться к волчаре сквозь проклятия его загадочные, - громко вздохнул Зинзивер.
   И над столешницей вдруг сияние разлилось. Такое, словно звезда из ямы запретных районов выбралась и на стол заскочила.
   - Нашу книгу забрал, - вскочил Зинзивер, - а на другие и глянуть не догадался.
   Сияние возносилось от стопки книг, которую ранее венчали страницы с закорючками.
   Зоряна с Шустриком подались к столу чуть ли не быстрей Зинзивера.
   "Книга лучших и отличных советов" сияло на обложке книги, что лежала теперь верхней.
   Зинзивер за переплёт хвать и ну открывать. А всё без толку. Не поднимается обложка, будто изнутри её сам Голохвостый придерживает.
   - Не мучь книгу, - пальцы Зоряны мягко легли на запястье Зинзивера. - Под названием оконце видишь? Глянь, по нему буквы ползут.
   Если название сияло золотым, то выползающие буковки наливались багряными тонами.
   "От первого проклятия спасёт печень, хранящая большую удачу. Известно, что удача проживает в печени. Удачливые люди не думают о ней. Неудачливые же затопляют пустоту едкой желчью зависти, чем мучают себя безмерно. От второго проклятия избавит мозг того, чьи предки были настолько мудры, что сумели с четырёх лап подняться на две. А разум, ведомо, в мозгу проживает. Третье же проклятие изведётся сердцем девицы, которая не решается раскрыть тайну важную, тайну сладкую, но погибельную. Известно, что лучшая гостиница для тайн - сердечко. И от языка далеко, и душа, в пятки ушедшая, не дотянется".
   - Как о нас сказано, - Зинзивер молвил. - Удача во мне проживает. В печени ли, ещё ли где, мне без разницы. Твой род, Шустрик, с четырёх лап на две поднялся, ноги и руки разделив. И девица меж нас всего одна.
   И на друзей поглядел, ну, как спорить начнут.
   Котофей не стал фразами витиеватыми лепить опровержение. Любо ему было о мудрости предков услышать. И Зоряна возражать не стала, что нет у неё на сердце тайны никакой. Лишь зыркнула да улыбнулась загадочно.
   Тут уже погасли медленно буквы. И название сияет вдвое меньше.
   "Какую же тайну скрывает твоё сердечко?" - думал Зинзивер, ласково поглядывая на девушку. - "Наверное, не решаешься раскрыть то, что влюбилась в меня без памяти. А я, дурак, раньше не замечал тебя. Заволокла глаза проклятием ведьма злючая".
   А Зоряна собранно и осторожно перебегала от окна к окну и захлопывала ставни, стараясь не высовываться наружу.
   Не похожа она была на влюблённую красотку. Воин, готовый отразить любую атаку любого врага на свой посад родовой. Вот кем виделась Зоряна в эти минуты.
   Шустрик неторопливо вытянул книгу из разжавшихся пальцев Зинзивера, над пустым оконцем лапой провёл, когтей не выпуская. Не возникло в оконце ни буковки.
   - Один совет в день выдаётся, - засмеялась Зоряна, поворачиваясь от окна, которое только что ставнями прикрыла. - Не хватает на большее у книги разума. Если про оборону чего узнать хотел, меня спроси.
   Смутился котофей. От книги отодвинулся. Но и девице не задал вопросы, какие у книги выведать собирался.
  
   Как ставни окна последнего захлопнулись, окутал комнату мрак. Котофей запасливый положение выправил. Сначала из своего мешка свечу достал, запалил. После взглядом зорким по полкам прошёлся, свечи выискивая. Нашёл немало. И длинные узкие. И короткие толстые. И такие, словно косичку из воска сплели. Лишь чёрную с фитилём красным в сторону отложил. Остальные зажёг и на столешницу меж колб да пробирок выставил. Странные оказались свечи. Горели цветным пламенем. И привычным оранжевым. И жёлто-лимонным. И фиолетовым. И лазоревым. И зелёным даже пара свечей исходила. Только в ту сторону Зинзивер не поглядывал: уж очень их пламя ему Ночь Огоньков Танцующих в памяти ворошило.
   А Зоряне нравилось.
   - Сейчас хоть пиромантией время скоротать можно. Прикинуть на огне, какая судьбинушка этой ночью каждого из нас ожидает.
   Подсмеивалась, но гадать так и не стала, нет.
   Сквозняк изгибал язычки разноцветного пламени. Метались по стенам цветные суматошные тени.
   Мерил шагами комнату Зинзивер. Не мог присесть. Неведомые силы внутри бурлили, ходить заставляли. Зоряна умучанно посмотрела на парня, но ничего не сказала, лишь тонкий изгиб губ дёрнулся недовольно. Шустрик же знал состояние такое. Сам помнил отлично минуты перед сражениями, каждое из которых последним могло стать.
   - Чем без дела вёрсты накручивать, - внезапно предложил он, - скажи лучше, сумел ли карту Хранилища разглядеть? Рядом ведь тогда стоял, пока народ над картой лупоглазничал.
   - Подробностей не вспомнить, - раздосадовано признался парень, мучительно вспоминая начерченное на листе, который мог и сам в руки взять. - Но в общих чертах нарисую. Запомнилось, потому что подушками рисунок тот показался.
   - Подушками? - недоверчиво переспросила Зоряна.
   - Как в домах деревенских, - пояснил Зинзивер. - Зайдёшь в спаленку, а там на постели подушки пирамидой высятся. Самая основательная покрывало уминает, а на ней мал-мала меньше. Только на той картинке наоборот всё было. Маленькая внизу холма, а большая самая ближе к верху.
   - Нарисовать сможешь? - деловито поинтересовался кот.
   - А чего не нарисовать? - пожал плечами парень и мигом вытянул из мешка лист бумаги чистый да карандаш, не успевший ещё затупиться.
   Дугой по листу контур холма лёг. Маленькую подушку нарисовал Зинзивер у его основания, близ склона левого. После самую большую присобачил вверх от центра. И призадумался. Не помнил точно, сколько остальных было.
   - Семь или восемь? - под нос себе бурчит.
   - Чётное число в делах таких роль играет, - сказала Зоряна.
   - Наверное, - Зинзивер почесал лоб незаточенным концом карандаша, - так и рисовали там.
   И тут же лёгкими движениями набросал линиями скруглёнными ещё полдюжины подушек размера разного.
   - Это ещё не всё, - тут же добавил художник. - Не сами по себе подушки в холме разбросаны. Нитями они связаны.
   И принялся загогулины чертить от одной подушки к другой.
   - Не закончен рисунок, - Зоряна заметила.
   - Верно, - кивнул Зинзивер. - Были там ещё крестики. Кто-то отмечал ими нечто важное.
   - Крестики - дело последнее, - палец девушки пробежал по рисунку.
   Теперь план Хранилища напоминал нить сплющенных бус, в рядах которых значились существенные промежутки. Нить тянулась от самой маленькой бусины и уходила в огромную.
   - В таких местах дорогами обратными не ходят. Там из путей что-то вроде кольца должно образовываться.
   - Разве? - Зинзивер призадумался да хлопнул себе по лбу в просветвлении. - А, точно, одну верёвочку подзабыл.
   На этот раз широко размахнулся. Загогулиной легла линия от верхней подушки сразу до нижней. Только прервалась в месте, где на пути своём подушку встретила. Четвёртую, если снизу отсчитывать.
   - Теперь верно всё, - чело Зоряны просветлилось, будто тень тучи грозовой с него соскользнула. - Теперь знаю я, что в Хранилище том собрано.
   Её палец вернулся к основанию нарисованного холма.
   - Хоть в мире нашем всех богов не перечесть, Хранилище отдано тем, что над местностью этой правят. Сами глядите. Вот тут начинается Зал Бога Земли. Его зал первым, потому что клады большей частью в земле прячутся. Да и тело наше, когда время придёт, уйдёт в землю. Следом Зал Бога Небес.
   И палец легко пробежал по нарисованной нити к следующей "подушке". Пламя свечей раскрашивало лист причудливыми тонами. Казалось, что у каждого зала в Хранилище свой цвет имеется.
   - Его не обойдёшь, потому что в небеса улетит то, что после смерти тело удержать не сможет и в землю с собой не возьмёт. Главнее оно, потому и зал небесного бога обширнее.
   А палец не стоял на месте. Палец двигался дальше.
   - Вот Зал Девы Алой Луны. Ведь не пустует небо, ходят по нему Луны, - Зоряна перескочила по чертежу. - И рядом, дело понятное, Зал Девы Луны Травянистой.
   - Солнце ещё по нему ходит, - напомнил Зинзивер.
   Котофей в пол-уха девицу слушал, другим же ухом все звуки вбирал, который вблизи дома витали. Но пока не поймало ухо его ничего подозрительного.
   - Следом Зал Девы Солнца, - ткнул в него палец Зоряны. - Из светил солнце главенствует. Не только свет даёт, но и тепло дарует. Поэтому и зал его выше лунных находится. Выше солнца Зал Голохвостого.
   - Это что получается, - решил Зинзивер понасмешничать. - Голохвостый, выходит так, главнее солнца числится?
   - Голохвостый за душами охотится, - сказала Зоряна. - Солнце душу твою никогда не купит, а Голохвостый может. Значит, к созданиям, что душой обладают, он ближе держится. Поэтому и места ему больше отвели. Солнце по расписанию пред тобой появляется. А Голохвостый мысли твои трогает в любое мгновение.
   Смолк Зинзивер, а Зоряна продолжила.
   - Вот он - Зал Богини Света и Тени, - её голос стал мягким, как пуховое покрывало, словно богиня та чем-то близким Зоряне была. - Голохвостый тьмой владеет, но ни свет, ни тень ему не подчиняются. Ты можешь свет в себе нести, можешь тенями быть заполнен, но Голохвостого при этом и близко к себе не подпускать.
   - Тогда, - палец Зинзивера опередил пальчик Зоряны, уже покинувший зал Богини Света и Тени, ткнув в "подушку" последнюю, - здесь должно Озеро Небесное плескаться.
   - Верно, - кивнула девушка. - В мире нашем нет ничего выше, чем это озеро. Значит, и верхним самым должен стать Зал Владыки Небесного Озера.
   И палец Зоряны оторвался от листа, пройдя все залы.
   - А Полуночнику почему зал не выделен? - удивился Зинзивер.
   - Разве бог он? - спросила Зоряна. - Просто существо, из дальних миров приходящее. Такое, что разум наш понять его не в состоянии. Кто верит в него, кто не верит. Но судьбами и тех, и других не дано ему распоряжаться.
   - Откуда имена всех залов знаешь? - Шустрик заудивлялся, и искренность изумления поражала, редко можно было увидеть у котофея какого разумного столь великую степень удивления. - Карту эту ведь раньше не видывала?
   - Карту не видывала, - согласилась Зоряна. - Но ведь места эти просто могут быть мне знакомыми.
   - Не могут знакомыми быть, - тут пришла очередь Зинзиверу удивиться. - Если бы раньше ты в Долину хаживала, не пустила бы она тебя в этот год. А ты легко Врата прошла. Значит, в Хранилище не могла бывать. Но внутренности холма потайного в книгах умных нигде не значатся.
   - Тихо, - внезапно оборвала вопросы Зоряна. - Приближаются.
   С улицы донеслись поскрипывания, будто кто вдоль стены тишком пробираться пробовал.
  
   - Стойте, - Зинзивер никак не мог оторваться от плана, чуял, видел он на картинке ещё что-то, а нарисовать забыл.
   И тут же маленький кружок намалевал скоренько. Замер он пузырьком воздушным между вершиной холма и Залом Владыки. Но к нему не уводила нить. Был он сам по себе.
   - Может, карандаш просто расписывали? - предположил он. - Черкнули, грифель проверяя.
   - Это тайная комната, - сказала Зоряна, не отрывая взгляда от окна. - Нет к ней дорог. Хоть она и в Хранилище встроена, даже Хранителю туда вход закрыт. Пройдёшь, если только Владыко Озера Небесного из зала своего дорожку тебе проложит.
   - Неужто тебе прокладывал? - свистящим шёпотом поразился Зинзивер.
   - Не была я там, - распахнула глаза Зоряна, удивляясь столь же сильно. - Если бы зашла в ту комнату, не стояла сейчас с тобой. Навеки там застряла бы. Редко кто попадает туда. Ещё реже кто возвращается. Зато хранятся в ней вещи такие, что судьбу твою резко меняют.
   - Там окажусь, мешок наберу, - усмехнулся Зинзивер. - Пусть перемены чаще случаются.
   - Не дай тебе в жизни череды перемен непрестанных, - испугано прошептала Зоряна. - Это хуже иного проклятия. Сущность человека - мир переделывать. Руки творят, а ноги на основу знакомую опираются. А как ты его переделаешь, если что ни день, что ни неделя, меняется всё. Ты дом выстроишь, а он в болоте окажется. Ты дерево посадишь, а оно скалой каменной обернётся. Ты сына вырастишь, а ему перемены шепотками душу прошьют, и станет он тебе врагом самым лютым. Чтобы не ломать жизнь, дозволено Владыкой Озера лишь одну вещь из той комнаты унести.
   Котофея Хранилище больше не интересовало. Он бесшумно прильнул к стене и ощетинился.
   - Волчье чую, - едва слышно прошипел он в сторону товарищей. - Волчье с примесью неведомой, дрянной.
   - Прибыл треклятый оборотень, - подвела итог Зоряна. - И его чуешь, и запахи проклятий, что с собой носит.
   - Ты бы не маячил у самой стены, - чуть громче посоветовал Зинзивер. - Если ты его чуешь, то и он тебя может.
   - Он и так знает, что мы здесь, - отмахнулся котище. - Чего таиться.
   - А он как сюда пробрался? Мы втроём путь собирали, чтобы на крыльцо взойти. Как его лапы в одиночку дорогу к дому проторить сумели?
   - Забыл что ли? Проклятие тройное на нём! Оно его словно на трёх волков разбирает, над каждым из которых своё проклятие висит. Три волка дорогу к дому топчут, как мы её топтали. Три волка её прошли и вновь на крыльце в единого волчару собрались.
  
   Перед сражением неизбежным о многом думается. Мысли скакали в голове, картинки фантастические разрисовывали. То волчара в комнату врывался, а Зинзивер лопатой его по балде, по балде. То озарялась лаборатория светом кровавым, и лежали посередь неё три растерзанных тела. И заглядывала в окно громадная Луна Алая, усмехаясь нехорошо.
   Но картинки не пугали парня, ожидавшего битвы с оборотнем.
   Самым страшным для него оказались, теперь он понял это отчётливо и ясно, так, что волосы поднялись, не горечь открытия истинного облика ведьмы, не её враждебность, и даже не грядущая атака оборотня. Самым страшным было - остаться в родовой деревне и не выходить никогда оттуда. Работать от восхода до глубокой ночи всё тёплое время. Лихорадочно собирать урожай. Несколько дней веселиться в угаре праздника окончания полевых работ и коротать зиму в занесённой сугробами избушке, терпеливо вырезая из дерева то ложки, то побрякушки на ярмарку, тоскливо ожидая таяния снегов и очередного круговорота года.
   И сейчас любой человек разумный, окажись он на месте Зинзивера, мигом сменял бы судьбу свою на жизнь какого-нибудь крестьянина безродного. Пусть избушка разваливается, пусть детей выводку обед сотворить не из чего, пусть работать хоть круглосуточно... Главное, сбежать из места, где смертью пахнет.
   А Зинзивер не хотел.
   Лучше увидеть страшный волчий оскал, чем проснуться и понять: нет Долины Кладов и не было её никогда. И судорожно пульсирующее счастье - в самом необычном месте мира он сейчас находится! - поубавило набегающие страхи.
   А осознание, что не один он здесь, а с друзьями верными - быть может, коих лучше и на всём белом свете не сыщешь! - внезапно прояснило голову.
   Он видел теперь всё чётко и в неописуемой резкости. Он замер, но в момент любой готов был кинуть лопату остриём вперёд, а потом с кинжалом наброситься на волчью тушу.
   И ни одно из трёх проклятий, верил парень, не защитит тогда волка-оборотня.
   Доски крыльца тревожно заскрипели. Одна из дверей ощутимо шелохнулась, тихонько звякнув задвинутым засовом.
   Молнией Шустрик скакнул к двери, на ходу вытаскивая славное лезвие своё. И так сильно ударил он, что остриё легко, с треском радостным, прошило полотно двери и с всхлипом застряло в чём-то громадном.
   И звонко, весь мир содрогнув, лопнуло лезвие под тяжестью неведомого, к земле его потянувшего.
   Шустрик подался назад вместе со шпагой.
   Металл неохотно, со скрипом, продирался обратно сквозь дерево. Да и не пришлось его долго вытягивать.
   С поблёскивающего обломка срывались тёмные капли. Падали со щелчками противными. Рисовали на полу созвездия чёрные.
   Три пары ушей вслушивались, ожидали за дверь тела падение.
   А тишина.
   Тишина. Лишь ветер в трубе подвывает. Но с крыльца ни звука.
   Вдруг засмеялись за дверью. Смех хриплый, грубый, мерзкий. Аж душа инеем покрывается.
   С треском распахнулось одно из окон, и ворвавшийся ветер вмиг погасил все огоньки свечей. Только лёг на пол квадрат косой багрового цвета. То сияние Алой Луны в окно падало.
   А из-за двери слова грозные, рычащие.
   - Мёртвые вы для меня, в живых не числитесь. Держат вас на земле лишь тени лёгкие. Пока тень вас с землёй связывает, ещё можете трепыхаться легонечко. Но только Луна Алая в зенит поднимется, исчезнут тени. В тот миг моими вы станете. Все, без остаточка. Нечем вам за землю держаться будет. Вот тогда и побеседуем.
   Лежит на полу квадрат красный. Если приглядеться, заметно, как медленно переползает он с одной половицы на другую. Худеет. Уменьшается.
   Послышались гулкие шаги, с лёгким потрескиванием прогибающие доски крыльца. И снова тишина.
   Лишь ветра завывание. Шелест трав и листьев. Крики птиц ночных.
   А ещё мелкий такой топоток. Будто по улице несётся лошадёнка невеликая и копытами цокает.
   Быстро понял Зинзивер: нет здесь лошадёнок. Просто морозом внутри так повеяло, что за плотно сомкнутыми губами легонько зубы постукивают.
  

Глава 22

Мутирующая пуля

  
   Затихли удаляющиеся шаги волчары гигантского, и в лаборатории безмолвие воцарилось. Лишь кошак тихонько покряхтывал, словами языка своего родового клинок сломанный отпевал. Неуютно котофею без оружия. А здесь что на смену найдёшь? Разве что иготь какой. Да только им и супротив плохонького противника биться несподручно. А зверю треклятому такое, что зубочистка.
   Где-то на небесах медленно сдвигалась Алая Луна, толкая квадрат мутного света по царапанному полу. Краем квадрат задел мятую далматику, схожую со шкурой сброшенной зверем невиданным.
   - Скоро исчезнут тени, - Зоряна напомнила. - Если не хотите в полон оборотню угодить, надо защиту мыслить.
   - Не спасёт нас защита, - возразил котофей, снова зажигая разноцветные свечи. - Как ни обороняйся, волшба тёмная победу не нам, ему обеспечит.
   Теперь, когда по стенам снова плясали радужные сполохи, квадрат света от Алой Луны стал почти невидимым. А ком далматики снова превратился в скомканное тряпьё. И страх заметно поутих.
   - Напасть бы, - призадумался Зинзивер. - Только каким оружием оборотней бьют? Не лопатой же ему череп раскроить?
   - Любая рана зарастает на оборотне, - сказала Зоряна. - Кроме тех, что умеючи нанесены.
   - Умеючи... - и Шустрик в какой уже раз горестно оглядел обломок верного лезвия.
   - В местах наших говорят, серебро оборотня убивает, - вспомнил Зинзивер.
   - То верно, - подтвердила Зоряна. - Но не возлагай на серебро надежд неоправданных. Три проклятия на себя оборотень не даром принял. Проклятия его точат, болезнь смертную порождают, гибель неминучую приближают. Но нам не дождаться гибели той. А пока не придёт она, три проклятия, как три бастиона крепости неприступной. Пустишь серебро на штурм крепости той, потерпит поражение твоя армия.
   - Зачем проклятиями смерть призвала тварь эта? - спросил парень.
   - Если всё у них сложится, снимет ведьма все три проклятия, - пояснила девушка.
   "И заберёт с собой в страну колдовскую", - обида мёрзлой иглой снова кольнула Зинзивера.
   Они помолчали. Что-то негромко тикало в дальнем шкафу.
   - Чем треклятому смерть доставить, неведомо нам, - разорвал тишину кот. - Давайте всё же с серебра начнём. Пока с ним занимаемся, глядишь, ещё чего ценное домыслим.
   - Поди найди серебро в вертепе этом, - Зинзивер суматошно оглядел захламленную комнату.
   Серебро тут, несомненно, имелось. Ни один алхимик не творит чудеса тайные без металлов, особыми знаками в мудрёных книгах отмеченных: ртуть, медь, серебро да золото.
   Но если он с Зоряной и Шустриком в лабораторию проникнуть смог, то не пошарились ли тут ещё чьи-нибудь ручищи загребущие?
   - Золото с серебром - металлы благородные, - кошак оглядывал комнату не суматошно, а деловито, - их на виду не держат.
   Шкафы со стеклянными дверцами мигом ценность утратили. А вот тем, кто дверцами крепкими, из толстого дерева изготовленными, обладал, уделял Зинзивер внимание особенное.
   Полки шкафа первого плотно заставили коваными ларцами. От ларцов причудливые запахи струились, ноздри пощипывали да щекотали.
   Только распахнул он двери шкафа следующего, как увидел бутылочки да коробчонки, общим счётом под тысячу.
   - Здесь, - указал Шустрик на шкаф, в углу между теми окнами, что от стола далёко располагались, прячущийся. Половинки солнца на каждой двери выдавили. На правой створке выгнулось вверх солнышко, лучами к небесам стреляет. На той, что слева у шкафа внутренности прикрывала: дуга и лучи полудиска вниз уходят.
   - Почему? - удивился парень.
   - Символы золота и серебра на них старинные, - пояснил Шустрик. - Солнце с лучами вверх - знак золота. Именно такого цвета мы его на небе видим. А старинные сказки говорят, будто на другом конце земли, где наше солнце уже не видать, его двойник ходит. Только цвет его серебряный.
   - Интересно было бы на серебряное солнце взглянуть, - Зинзивер даже остановился, замер, наполнился фантастичными картинками, на каждой из которых рисовался странный шар жидкого серебра, в небесах пылающего.
   - Ты шкафчик-то открой, - напомнил кот. - А то скоро Луна Алая тени съест, и не станет нам защиты от волчьих проклятий.
   За дверцей оказалась настоящая сокровищница, в которой царило серебро.
   - Много, - восхищённо покачал головой Зинзивер. - Столько отлить пуль можно, что нашпигуем волчару серебром от ушей до хвоста.
   - Вторую полку смотри, - внезапно попросила Зоряна. - Если от верха считать.
   Указанную полку тоже занимало серебро, но было оно иного цвета. Если по другим серебрушкам от пламени свечей пробегали весёлые отблески, то серебро, собранное здесь, будто втягивало в себя свет и неохотно выпускало обратно.
   - Не держал бы я в карманах своих монеты, из этого серебра чеканенные, - признался Зинзивер, разглядывая вторую полку. - Да и серебро ли это?
   - Есть привычное серебро, - Зоряна встала рядом, - а есть серебро стылое. Кинешь его на ладонь, оно, вроде как, руку тебе холодит приятно. А на самом деле тепло вытягивает из тебя. Вытянет, сколь сможет, и перебросит невидимому хозяину своему. Тот в дюже морозных местах проживает. Ему любая искорка, которая хоть на мгновение согреет, за счастье.
   - Нам что за выгода от серебра этого?
   - Нам та выгода, что треклятому горе прибавится. Спасает его проклятие от привычного серебра. От стылого не спасёт оно.
   - Ого! - Зинзивер прямо ощутил, как резво улучшается его настроение. - Значит, если отлить из этого серебра пулю...
   - И такая пуля треклятого не убьёт, второе проклятие её остановит, - холодно оборвала его девица. - Однако не всю полку осмотрели. Ищи ещё. Мне роста не достаёт.
   Памятуя о том, что Алая Луна скоро заберётся на самую высь небесного купола, убив все тени, Зинзивер быстро исследовал указанную полку.
   Были тут стеклянные коробочки с гранулами. Имелись и бутыльки, шариками набитые. На противнях мелких лежали пластины серебра тусклого. И просто слитки штабелями выстраивались. Слитки как раз Зинзивер трогать избегал. А брал диковинки вроде шара в стекло влитого. Или чашечку с ручкой тряпицей обмотанной. Так оказался в его руке кубик из картона от времени пожелтевшего, накрытый крышкой с почеркушками, до неразборчивости стёртыми. На одном из боков цифра "3" чернеет. Скинул парень крышку, вытянул колбочку да чуть её не отбросил через всю хижину. За стеклом толстым насекомое ворочалось. А стенки выпуклые его сильно увеличивали. Блоха не блоха, комар не комар. Жужелица мелкая. Волосатая. Цветом серебряным, как и всё на полочке. От движения резкого только то удержало, что колбу пробкой заткнули плотно, а на пробку печать рыжую положили.
   - Дай-ка глянуть, - Зоряну как магнитом притянуло.
   Парень осторожно предъявил ей колбочку. Облик поменялся. Теперь серебряная блоха вспучилась и напоминала небесную коровку, по чьим крыльям мелкие пятнышки набросали. Только меж пятнышек то и дело противные волоски пробивались. Да голову украшали жвала страшенные.
   - Меняется-то скнипа наша, - в удивлении пощёлкал парень по стеклу толстому.
   Насекомое на щелчок никак не отреагировало.
   - Мутирует, - поправила девица. - Алхимик, что здесь творил, гомункулусами занимался, видимо. Если в этой части не специалист, такое создание и за всю жизнь не выхимичишь.
   - Кто такие гомункулюсы эти? - парень прокатывал на языке новое неизведанное непонятное словечко.
   - Младенец, не женщиной рождённый, а в реторте вот такой, - Шустрик ткнул в сторону той самой странной стеклянной капли с отогнутым верхом, - выращенный.
   - Возможно ли рождение подобное? - не поверил Зинзивер.
   - В мире столь хитрые чудеса прячутся, что ты и вообразить не сможешь, - загадочно усмехнулся котофей.
   - Почему же не растят людей тысячами? - спросил парень. - Все деревеньки заброшенные могли бы разом заселить.
   - Не так-то просто живое из мёртвых частичек собрать, - пояснил кот. - Кроме того, что внешне с человеческим схоже, не всегда им является. Проще говоря, и мы, род кошачьий, и гомункулусы, в пробирке взращённые, душой не обладаем. Кошачьим это не мешает, как видишь. А люди отвергают бездушных.
   - Но рецепт единый что для человека, что для иных существ, - сказала Зоряна. - Разница лишь в исходных компонентах.
   В тишине они смотрели на ужасную крохотульку, деловито ползающую за стеклом.
   - Чем же нас это уродище волосатое выручит? - Зинзиверу не нравилось насекомое из серебра. Хотелось побыстрее запечатать колбу в коробку, а коробку вернуть на полку. И больше не трогать.
   - Там, где путь горячему загорожен, холодное проскользнёт, там, где для мёртвого дверца затворена, живое её откроет, там, где магическая печать от неизменности хранит, вечно меняющееся её распечатает, - сказала Зоряна. - Три проклятия оборотня охраняют, но три обходные дороги этому существу известны.
   - У создания этого нет своего разумения, - внезапно встрял Шустрик. - Выпусти её, сам увидишь, что цели твои полетит она исполнять.
   - Она не поразит никого из нас? - испугался Зинзивер, разглядывая колбочку за толстым стеклом которого ползало ужасное насекомое.
   - А не боись, - хвастливо заявил Шустрик. - Она полностью управляема. Надо лишь мысленно сопровождать её.
   - Это означает, что в полет за пулей, ты выпускаешь душу, - в голосе Зоряны не прибавилось спокойствия.
   - Другого выхода нет, - серьезно заметил Зинзивер. - Мы столкнулись с чем-то, противостоять которому можем лишь так.
   И снова изменилось обличие существа, отлитого из живого, но стылого серебра. Теперь из-за стекла выглядывала муха. Самая обычная муха, только раз в шесть больше. Каждый волосок её казался серебряной ниточкой. И только глаза неприятно темнели тусклыми каплями ртути.
   - Тогда тебе лететь, - утвердил Шустрик. - Помнишь же, нет у котов души. Нечем мне оседлать чудо, из стылого серебра вылепленное.
   И сомнение заворочалось в груди у парня. Как легко кошак отказался от миссии. Снова вперёд его, Зинзивера, выпускает. Ещё потерей оружия, небось, сейчас отговорится. И что котофею тогда, плоды пожинать? Пропитался сомнением парень, а после пламя стыда его охватило, потому что поспешил котейко добавить:
   - Следом за тобой двинусь непременно. Если что не так пойдёт, знай, рядом я. Не волнуйся шибко. Мой глаз остёр. Я и блоху впотьмах легко разгляжу. А уж блоха против мухи этой диковинной, что зайца с кобылой сравнивать. Ежели поймать им суждено насекомое это, я в битву мигом добавлю и когтей два десятка, и клыки, что в сражениях былых доспехи легко пробивали.
   Услышав это, решительно сорвал парень печать и начал приноравливаться, как бы пробку вытащить.
   - Дай-ка сюда, - скомандовал котофей. - Когтем я её выверну в одно мгновение.
  
   Сыпала ведьма сонные следы. Крался в тени оборотень, сливался со стенами. Впился коготь Шустрика в пробку стеклянной тюрьмы и вырвал ее безжалостно. Переглянулся славный представитель рода кошачьего с Зинзивером, и разом вдохнули они удушливые испарения из железного ларца с травой, в которых и прятался ключик, выпускающий душу из тесной клетухи тела в свободное плавание по невидимым волнам эфира. Сразу учуял Зинзивер летучесть и заметался петлями по комнате, чуть потолок не чиркая да пол не царапая. Но все ж не выпускал из вида колбу открытую.
   Муха, не торопясь, выползла из горлышка и замерла на его краю. Потерла передними лапками, и появился в них кусочек смолы черной, липкой. Теперь Зинзивер находился близко-близко к страшному насекомому. Вот только страх исчез, поскольку хоть и ужасно жало, но пронзает оно тела, а души даже коснуться не в состоянии.
   Кусочек смолы в лапках мухи набух, вырастая в темный поблескивающий шар. Муха плавными зигзагами заметалась по комнате. Зинзивер держался рядом, неотрывно повторяя каждый вираж мухи и наблюдая за трансформациями как ее самой, так и смерти оборотня.
   Где-то внизу тело парня покилась, но пуще мухи, пуще возвращения оборотня, боялся Зинзивер хоть краем глаза себя безжизненного углядеть. Поэтому вниз не кидал взгляды. Но это лишь помогало неотступно за насекомым мутирующим следовать.
   Шарик оплыл светлеющей каплей и превратился в стеклянную пирамидку, а муха из худосочной твари подросла в мохнатую крылатку, окрасившись ядовито-оранжевыми тонами. Зинзивер терпеливо дождался, пока стекло пирамидки обернется печатью с таинственными извилинами заклинания, а крылатка не станет жужелицей с сине-зелеными переливами, и направил живую пулю в раскрытое окно. Туда, где на улицах заброшенного городка в узких тенях полуночных прятался оборотень.
   Пролетела муха над двором, укутанным мраком, а позади чуть слышное поскрипывание раздаётся: то, Шустрик обещание выполняет, бежит следом. Обернулся бы Зинзивер, поутихла бы радость его и уверенность. Чуть покинул двор котейко храбрый, наступил он на след ведьмин. Любой человек упал бы, сном колдовским скованный. Та магия на кошачьих не шибко действует, но начали смыкаться глаза котофея, накинулась на него дрёма.
   Странным казался в ночи город. Много деревень видел Зинзивер под покровом темноты. Большинство из них были спящими. И когда шёл он их улочками, то одиночные дыхания людей и животных, словно складывалось в единое коллективное дыхание поселения. Дышала деревня, и, чувствуя это дыхание, улыбался Зинзивер. Тепло наполняло его сердце, и страхам не оставалось в нём места.
   Здесь же смерть поселилась. Не было тут ничего дышащего. Но иные силы владели городом. Поднимались со дворов тени призрачные. Разливалось по стенам домов брошенных сияние мертвенное. Страшно было на кладбище под Звездой Полуночника. Сейчас же в сто раз страшнее казалось. Мёртвая деревня. Тишина. А над тобой в небесах чёрных шар громадный цвета крови светится.
   Давно отстал Шустрик, запутавшись в сонном следе, а Зинзивер летел и летел вслед, направляя пулю на поиски.
   Так достигли они перекрестка, где сходились две центральные улицы города. Там и стоял он - оборотень в образе полуразумного-полудикого. До шеи заросший черной с проседью шерстью, а выше не морда, лицо суровое, беспощадное. Рядом ведьма с ноги на ногу переступает. Тело распучившееся, бочкообразное в серой запылившейся мантии. По вороту да по рукавам широченным плерезы выткались, будто похоронка на Зинзиверово имя уже выписана. Лицо расплывшееся, жёлтое, словно луна, не набравшая силу. Не алая, травянистая, только низко над горизонтом замершая: не свеже-зеленая, а пожухлая, полумёртвая.
   Замерла пуля, не зная, какую цель выбрать. Заметалось сознание Зинзивера. Вроде вот он враг - оборотень. Но и ведьма опасна не менее. А ведьма учуяла душу летучую, затрепетали ноздри мясистые, по запаху выведывая: из какого Зинзивер роду-племени. А потом с присвистом выдохнула родовое имя секретное.
   - Ефиииишшшшшкаааа, - пробежало по улочкам раскатистое шипение, как котёл худой продырявился, и пар из него зычно полез. В миг этот прервался полет Зинзивера, словно налетел он на стену невидимую.
   Как имя тайное прознала, кое никому парень не сказывал? И вдруг кольнула Зинзивера догадка нехорошая. Вспомнил он слова чародея, что до него самоцветом удивительным владел: "Хитрость в нём есть. Сбирает он информацию тайную о хозяине своём". Не иначе ведьма, камнем-астексом завладев, вычитала из самоцвета о Зинзивере всё, вплоть до имени скрытого.
   А пока завис Зинзивер в беспокойстве, ловко сплел силок хитрый оборотень из шерсти черной да длинных седых волос, и опустилась душа на землю. Только твердь земную учуяла, и тело притянула. Исчезло оно из лаборатории и на перекрёстке объявилось, словно и самом деле прилетел сюда Зинзивер, насекомое серебряное оседлав. Левую руку его у локтя сжимали толстые пальцы ведьмовские, на правой лежала тяжёлая лапа волка. А губы печать молчания сковала. Тишина окутала городок. Лишь с мерзким жужжанием пуля металась бесхозная, храня смерть могучую да теперь уже бесполезную.
   Быть может, ведьма с оборотнем парня на книгу выменяют? Быть может, приманкой выставят, а книгу потом сами заберут, когда охранять её некому станет? Быть может, ещё какие планы сложились в нечеловеческих головах. Так и стояла под громадной Алой Луной в оцепенении странная компания на перекрестке, пока к ней не добавился четвертый. Чем-то напоминал он Старого Бу, только ростом в два раза повыше. Горой нависал он даже над далеко не маленьким оборотнем. Как появился четвертый этот, никто не заметил. Но словно стоял он тут веки-вечные. Тот, кто главнее Хранителя. И даже главней Полуночника. Тот, с кем никогда Голохвостый не встретится. И перекресток всегда был его, и городок, да и весь мир от края до края. Сразу притихла ведьма, а оборотень стал маленьким и незаметным. Силок натянулся и рассыпался мелким прахом. Высокий протянул Зинзиверу длань, и потянулась душа за ним. Остался далеко внизу и городок, и весь мир. Перед Зинзивером было лицо, озаренное каким-то внутренним сиянием, которое обрамляли невесомые волосы, мерно колышущиеся на невидимых воздушных волнах.
   А там, вверху, куда уносились они, не виделось неба. Вместо него гладь тянулась озера загадочного, на диво спокойного, будто и не вода это, а стекло застывшее. И росли на этом озере цветы диковинные с лепестками закатно-красными, а в центре венчики-короны зеленые, в которых сверкала искра живого золота. Вся душа Зинзивера оплывала дрожью блаженства, в котором предвкушение прикосновения к озеру сливалось с радостью узнать тайны непознанные, никому ещё не открытые.
   Но когда осталось до озера всего-ничего: руку протяни - коснёшься, если б у души руки росли. Когда оставалось мгновение, чтобы пронзить границу стеклянную и увидеть красоты мира иного, исчезло всё.
   Очнулся Зинзивер на том же перекрестке. Только не было рядом ни ведьмы, ни оборотня, ни страшной пули.
   Зато с одной стороны Зинзивера поддерживал Шустрик, а с другой - Зоряна. Когда рассказал им Зинзивер то, что видела душа его в полёте, девушка на полном серьезе молвила:
   - Что-то важное надлежит совершить тебе здесь. Без этого не вознесут тебя. Но два знака вижу хорошие. Склоны сизые Ущелья Теней ты Ночью Танцующих Огоньков узрел, да только полонить тебя смерть не сумела. Утащили бы тебя каменные клешни в мёрзлое болото миров нижних, не будь тебе заступничества Владыки. Вот тебе и первый знак - тянуло бы тебя к плохому, не пришел бы Владыко Небесного Озера. Второй же знак - в блаженстве неизведанного. Страдающим снится то, что было, желающим - то, что будет.
   - Почему выбрал мне явиться?
   - Кого Ущелье Теней не приняло, могут те стать гостями Владыки. Может, проще всё. Может, решил Владыко поглядеть на гостя своего будущего. А заодно и дела твои устроил.
   А остроухий не проронил ни слова. Только щурился да позевывал - отходил от паутины следа сонного.
  
   "Полетят клочки по закоулочкам", - слова из сказки забытой ворочались в голове Зинзивера.
   Место, где стояли они, и впрямь, клочками усеяно было. Где серые, где седые клочки шерсти волчьей. Где тёмные и бурые обрывки одеяния ведьмы.
   Лёгкими шагами Зоряна улицу меряет, нагибается, волчью шерсть подбирает. Серую откидывает, седую в сумочку складывает. До комка ткани добралась, развернула, а там - астекс.
   Сияет камень драгоценный. И каждая грань своим цветом переливается.
   Увидел камень котофей, озадачено на Зинзивера взглянул, потом понял всё, усмехнулся нехорошо и очи прикрыл.
   А Зоряна камнем неотрывно любуется. Как сказать ей, что его, Зинзиверов, камешек этот? Как забрать сокровище из рук девичьих? О ведьме молчок, а то ферлакуром недостойным сочтёт.
   Мог же и ей камень этот в дар отдать, если бы ведьма на пути не встретилась. Не меньше ведьмы Зоряна дар такой заслужила. Но теперь не подарок это, а законная добыча девичья.
   Или забрать всё же?
   Радуется Зоряна, рукой машет, зовёт полюбоваться находкой необыкновенной. Вот уже и Шустрик из вежливости камень оглядывает с мордой столь удивлённой, будто никогда ему астекс и видеть не доводилось. Поэтому решил Зинзивер, пусть останется камень у девушки.
   Пока останется. А потом... Но на "потом" мысли дельные не складывались. И чтобы душу астексом в руках чужих не терзать, решил Зинзивер своей добычей заняться. И так складывал он части книги, и эдак, не становились строки понятными.
   - Не вся книга тут, - подтвердила Зоряна уже зарождающуюся догадку Зинзивера.
   "Принёс бы часть книги, вряд ли награду бы выдали, - с грустью Зинзивер подумал. - Это всё равно, что змею девятиглавому восемь голов отрубить и кричать на весь свет о победе великой. Но победу не считают по числу отрубленных голов. Сдох змей - стал ты героем, его победившим. Осталась в живых хоть одна голова, творит змей бесчинства далее, нет тебе славы".
   - Видать, книжица непростая, - покачал головой котофей. - На много частей её разделали, да по краям далёким те части припрятали.
   Его необычные короткие пальцы, высунувшиеся из меха, осторожно трогали ту часть, которая в Доме Пустоты Зинзиверу досталась.
   - И что теперь? - Зинзивер не видел толк в несложившейся книге.
   Да и книга, как таковая, сейчас его злила и раздражала. Тогда, в Доме Пустоты, казалась она парню сокровищем необычайным, загадкой, которую хотелось разгадывать. Теперь же она утратила для него важность. До третьего захода в Долину книга виделась парню ключом, который откроет ему дверцу в таинственный мир ведьм. И вот в руках ключ, а дверца исчезла. Бесследно. Безвозвратно. Ключ же, каким ни одну дверцу не откроешь, считается железякой бесполезной.
   Захотелось забросить книгу в кусты придорожные.
   - Спрячь пока, - котофей словно по глазам считал желание его недостойное. - Каждая часть книги - ступенька лестницы. Поднимешься до конца, узнаешь, куда она вела. А ты хочешь вниз сбежать. Не делается так. Особенно в Долине. Ты клады вроде ищешь, а кто-то твоими руками головоломку складывает.
   - Кто может моими руками чего-то складывать? - хмыкнул парень, но страницы, испещренные закорючками, не выбросил, в мешок свой спрятал, который Зоряна из лаборатории прихватила. - Это в сказках царевич какой-нибудь и повстречает всех, кого требуется, и слова нужные в разговорах с ними найдёт, и поможет вовремя, и добрый совет выслушает и поймёт правильно. За это люблю книги. Хоть почитать, как у кого-то жизнь ладно складывается. В нашем же бытие иначе всё. С тем поссорился, тому помочь не догадался, а, умный совет услышав, понял всё на своё разумение да наоборот сделал. Поэтому ступаем мы на сотни лестниц за время жизни, того не ведая. А не ведаешь, что на лестнице стоишь, не веришь, что до её конца подняться можно.
   - Книги тебе даны, чтобы видеть, как путь за героями идти, - покачал головой котофей. - Прочитал умную какую книженцию, и подмечаешь уже и в своей жизни, как поступить, чтобы не оставить страждущих без помощи, а советы мудрые понять верно да исполнить точно, не считая пустыми наставлениями. И скажу ещё, ведь сейчас знаешь ты, что на лестнице стоишь. Две части книги в руках твоих, почему бы не поискать остальное?
   - Холода приближаются, - зябко поёжился парень. - К выходу пробираться надо. Проснётся Хранитель Кладов, не до книги нам будет.
   - Но и выбрасывать её не следует, - нахмурился Котей Котеич. - Неси, пока силы есть, да в то, что недостающее по пути обязательно повстречается, твёрдо верь. Вера и чудеса творить способна.
   Но не думалось в тот миг Зинзиверу о чудесах. Горечь разъедала. Мысли ворочались смутные, тёмные. Поверить успел, что чаровница уведёт его в жизнь таинственную, колдовскую. Не мог принять, что нет ему туда пути. Не хотел доказывать, что и не было его никогда. Глаза обманывали образом девицы-красавицы. А когда пелена упала, не хотелось видеть ничего. Хотелось лишь в миг вернуться, где снова в шоколадных тенях лесных рисовала ему ведьма картинки причудливые.
   Не верилось в чудеса Зинзиверу теми минутами скорбными.
  
   Колышутся тёмные кроны чащи заповедной, что в дремучем лесу затеряна. Не ветер их качает. Трётся о стволы толстые с корой шероховатой Рогач-Бородач, чешет шкуру лохматую.
   Кто говорит, лося он напоминает, кто спорит, что с оленем схож. Известно лишь, что ветвисты рога его и величественны. Словно куст из серебра на его голове пророс, но так и не обзавёлся листьями. По имени любой разумеет, есть у него борода. Только не рисуй бородёнку тонкую, козлиную. Те, кому видеть его довелось, рассказывают: окладиста борода, как у старцев, на которых снизошло просветление.
   Где Рогач-Бородач бродит, много встретишь зайчачьего племени. Только пустоглазые те зайцы. Взглянешь в упор на зайчишку такого и ужас тебя пронизает: вместо глаз дыры чёрные. И позади Рогача снуют зайцы те непонятные, и по сторонам шастают, лишь вперёд забегать никогда не рискнут. Будто движется по лесу войско странное, а Рогач-Бородач у него командир.
   Люди боязливые записывают его в армию Голохвостого. Говорят, любит он загадки каверзные загадывать. Ответ не сыщешь, душу с собой заберёт. А где душа бесхозная стонет неслышно, завсегда Голохвостый вертится.
   Ещё любит Рогач понасмешничать. Вроде зверем зверь, а так острым словцом завернёт, будто калёным железом по тебе пропечатали, и каждый теперь клеймо это видеть будет. Потому люди осторожные и стараются обойти Рогача загодя. Но как обойдёшь, если знает он все тропки лесные. И уж если с тобой повстречаться надумает, не уйдёшь от него, не сбежишь.
   Говорят, устроили ему однажды ловушку хитрую. Везде Рогач-Бородач пройдёт, только в храмы ему дороги нет. И в тень храма даже ступить не может. В местах дальних, таинственных, где на закате солнце порой полгода остановиться может, построили город, где храмов не перечесть. И ровно в полдень заманили на его улицы того Рогача, который над остальными главенствовал. Ежели Повелителя стреножить, то всё племя присмиреет, хоть в стойло его веди.
   Рогач по улицам ходит, грозно лыбится, хозяином себя чует. А Солнце на месте не стоит, опускается. Вот уже совсем низко висит. Там и замерло. Застыло, будто время остановил какой колдун наимогущественный. Тени от храмов по земле стелятся - чёрные, длинные. Куда ни кинь взгляд, и шагу не ступишь. Да только Рогачу торопиться некуда. Замер на месте, губами толстыми зашевелил, слова говорит мудрёные, заклятые. Остудили слова чародейские людские души, пригасили в них веру. Перестали люди заглядывать в храмы, а из пустого храма вера выветривается. Стали у храмов тени прозрачные, неопасные. Засмеялся Рогач-Бородач и потопал к окраинам дивного города, где ждало терпеливо войско его пустоглазое.
  

Глава 23

Меж древесных корней клад древний укрыт...

  
   Не грусти, если оставила тебя та, что ведьмой зовётся. Не человек она. Гроб повапленный.
   Как в сказах страшных, после которых заснуть долго не можешь, о тех говорится, чья горесть утраты порой заставляет дорогих сердцу из мёртвых поднимать. И ты, рассказчика слушая, невольно на их место становишься.
   Мертвяка поднимешь, а радости тебе не видать. Потому что звал ты из Ущелья Теней не тело, что сейчас рядом бродит, а душу, которая с тобой словами пламенными говорила, чувства великие порождала. Тело ты поднял, а душа птицею невесомою улетела - не поймать её руками человеческими. Лишь Владыко Небесного Озера знает, как души земные звать и оставлять их с собой рядом.
   Душа, что люба тебе, в местах неизведанных. А тело близко. Чтобы тело двигать, огонёк внутри зажигается. В комнатке внутренней, потаённой, где раньше душа жила. Огонёк огоньком, а только невесело с ним, потому что мертвенный он, нехороший.
   Не Владыко Небесного Озера огоньки такие зажигает. А кто зажигает, тебе неведомо. Поэтому и огонёк этот радости не даёт, не даёт тепла того, что душа улетевшая тебе дарила. Напротив, опасность чуешь непонятную. Вроде пока и бояться нечего, вроде тихо-спокойно тело поднятое себя ведёт. Но что-то глубинное подсказывает, обязательно огонёк этот заставит действовать тело тебе во вред. Наказание это теперь твоё. За то, что с утратой не пожелал справиться, а решил в помощь позвать силы, которые пробуждать не стоит.
   В каждой ведьме, в любой из них, точно такой же огонёк пылает. Кажется она тебе девицей, что всю жизнь за тебя положит, а это волшба глаза путает. Огонёк светом своим потусторонним настоящее заслоняет.
   Редко-редко рождаются такие люди, которые на пути своём столь мудростью проникаются, что понимают даже, как пригасить тот огонёк и в пустоте образовавшейся душу взрастить, которой там и не было никогда. Но помни, вряд ли сумеешь влиться в шеренгу этих героев.
   Поэтому лишь радуйся, если огонькам мертвенным, что жизнь ведьмам дарят, далёко от тебя мерцать суждено.
  
   Близился полдень. Близилось время, трёхдневного срока истечение, когда карта Полуночника разговор прекращает. Сколько ни пялься тогда на неё, лишь чистый лист бумаги увидишь. В сознании зудит что-то, словно овода укус. Ноет растревоженное. Но тебе уже не понять, что это отголоски знания. Тайна тебе открывалась величественная - клад самого Полуночника. Не успел за три дня ей разгадку найти, выдул её ветер из сознания. Полуночнику разницы нет: успеешь ты или нет? И уловки твои мелкие он легко обойдёт. Сто тысяч раз карту перерисуй, а куда-то исчезнут все копии.
   - Не мог Полуночник книгу кладом зашифровать, - спорил Шустрик. - Клад - спрятанное, укрытое от глаз. Книга же на виду брошена, да ещё сторожевым псом поставлена имущество лаборатории охранять.
   - Но лаборатория как раз по центру карты значится, - приводил доводы Зинзивер. - Значит, что-то в ней кладом числится. Или спрятано оно. Или всё же книга это.
   - Просто совпала ведьмина цель с одним из кладов Полуночника, - не соглашался Шустрик. - Неведомы его помыслы. Может, прознать сумел, что идёшь ты в этот город, вот и подсунул клад, чтобы на пути твоём лежал. Удача так сработала твоя.
   - Нет других на карте обозначений, - в сотый раз указывал парень. - Буковка "Л" ясно значится. Больше никаких символов или знаков не вижу я.
   - Вот же, - и в тот же сотый раз кошачий коготь царапнул карту в левом верхнем углу.
   - Клякса это! - не верил Зинзивер.
   - Волшебные карты помарок не имеют, - загадочно улыбнулся кот.
   - Но что может означать клякса? - тихо спросила Зоряна.
   Никто не ответил.
   Чёрная лужа, которую напоминало это бесформенное пятно с округлыми границами, в природе отсутствовала. Рядом с барской усадьбой, тоже отмеченной на карте, не было никакого водоёма. Ни с чёрными водами, ни с самыми обычными. Вокруг заброшенного двухэтажного дома с полурассыпавшейся колоннадой, обрамлявшей главный вход, раскинулся сад. Вернее, садом он мог зваться давным-давно, а сейчас представлял собой густую, косматую чащу, из месива которой зелёными остроконечными пиками выдавались пирамидальные кипарисы. Никакого проёма или пробела в зарослях не угадывалось. И если где-то в земле таился клад, искать его в такой мешанине казалось делом, крайне бессмысленным.
   - А давайте, штоль, по усадьбе пошаримся, - кивнул парень в сторону захиревшего строения.
   Энтузиазма предложение не вызвало.
   - Антре неказистинькое, - покачал головой котофей, оглядывая проём покосившегося входа. Жёлтые глаза осторожно прищуривались, остроту взгляду придавали.
   - Там шаг один неверный, и полоток на головы рухнет, - подтвердила Зоряна мысль остроухого. - Или сами в подвал сверзимся. Слишком уж хлипко всё выглядит.
   - Уверен, есть там клады, - взгляд Зинзивера уже не буравил карту, а пристально обшаривал тёмные проёмы окон.
   Сознание будто снова оседлало мутирующую пулю, которая на замедленной скорости пронзала пыльные внутренности дома. Парень словно воочию узрел плеяду коридоров, обсыпавшуюся краску стен которых разрывали тёмные заплаты дверных проёмов, уводивших в сумрачные залы, где когда-то серьёзные господа проводили время за умными играми и отплясывали с дамами, прелести каждой из которых бродячий бард не поленился бы посвятить объёмистую поэму. Паркетный пол с пробелами, засыпанными пылью и опилками. Лепные потолки. Золотые рамы с вырванными картинами. Холмы слежавшегося мусора. Сапог какого-то военного...
   "Клад, - мысленно умолял Зинзивер. - Клад покажь!"
   Но фантазия отказывалась рисовать даже монетку малую.
   - Клады есть, - пробурчал котище, не отрываясь от карты. - Да только верьте мне, друзья, разом все схроны, что в домине этой упрятаны, не стоят клада Полуночника. Тот не зашифровывает мелочи. Там уж если уцепишь сокровище, то будет тебе великое от него Счастье.
   - Чем может быть клякса эта? - глаза девушки тоже смотрели на план, а палец не отрывался от пергамента, оставляя на нём городские улицы и не давая им исчезнуть, сменившись лесными тропами этого района Долины.
   Сознание Зинзивера уже гуляло где-то меж чердачных балок, а потом, резко рванувшись вверх, вылетело из провала в крыше и понеслось сначала над ней, потом над заброшенным садом, густо заросшем древними деревьями.
   - Если бы птицей я был, - медленно сказал парень, расставаясь с призрачными картинками, нарисованными фантазией, и возвращаясь к обозрению кляксы, - именно такими деревья бы мне виделись...
   - Деревья? - внезапно оживился Шустрик.
   - Не все, - мотнул головой парень. - Лишь самые раскидистые. Дуб иль шатан.
   - Ну, дубу тут взяться неоткуда, - домыслил кот. - Он простор любит. А вот шатан...
   - Ерундистика, - отмахнулся Зинзивер. - Тогда бы и другие деревья на карту бы нанесли.
   - Зачем же? - удивилась Зоряна. - Не нужны они на плане. А вот приметное дерево вполне обозначить могли. Вместо креста, который явно бы на клад указывал.
   - Кто проверить мешает? - почесал за ухом кот, уже мысленно готовясь к штурму зарослей.
  
   Где-то в немыслимых далях часы звонкие колоколами темнобокими отбивают приход середины дня. Тот час назначенный, от которого ровно трое суток прошло с момента, когда торговец счастьем выдал Зинзиверу карту Полуночника.
   И сразу сбился уверенный шаг.
   Стёрлись сведения и с карты, и с копий её. Лежат в карманах у Зинзивера и Шустрика по листу бумаги, потрёпанной, но белой, чистой. И пергамент в мешке без единой чёрточки. Словно не существовало карты, где улицы города художником неведомым обозначены были. Словно никогда ты не видел букву "Л" фигуристую и золочёную.
   - Куда двигались-то? - непонятливо вращает голову Шустрик, словно только исчез ориентир самый важный.
   - Эмммм... - мозг Зинзивера опустел как-то странно, будто забыл он из языка чуть ли не половину слов и теперь напряжённо им замену искал. - Знамо, к усадьбе топали. Вроде как, предлагал я туда заглянуть.
   Девушка присела и подняла небольшую монетку. Металл, из которого её отчеканили, уважения не вызывал. Даже не медь, а что-то лёгкое, невесомое, недорогое. На одной стороне цифра "10" значится, на обороте дерево выдавлено.
   - Зачем тебе? - удивился парень столь сильному интересу к монете дешёвой.
   Да и прежде не припоминалось такого случая, чтобы монетам с земли девица поклоны отвешивала.
   - К нему шли, - пальчик ткнул в крону дерева на монете потрёпанной. - Не усадьба - цель наша, а дерево, этому подобное.
   - Шат-анн, - странно растянул слово Шустрик, звонко сдвоив окончание.
   Имя дерева вызывало смутные воспоминания.
   Карта. Клякса. Город с высоты. Монета с деревом. Что-то, связанное с кладом.
   - Ты почему помнишь? - удивился Зинзивер.
   - Забыла бы, если б не монета, - серьёзно девушка заметила. - Полуночник, как правила высшие велят, план спрятал, Долина же по своим правилам обитает. Вот и решила подсказку дать.
   - Давайте поскорей осмотр местности проведём, - торопливо предложил Шустрик. - Пока снова волшебство у нас знание не слизнуло.
   - Далеко идти не придётся, - девушка указала на крыльцо усадьбы. - Перед нами они.
   По сторонам от крыльца, действительно, вытягивались два дерева с кронами огромными, как зелёные острова.
  
   Шатан - дерево раскидистое, красивое, могучее. Похоже на дуб, но с дубом его никто не спутает. Мрачен облик его. Поэтому старики ребятишкам бают, будто любит под деревом тем Голохвостый ночевать. И засыпать под шатаном пользы нет: сны страшные привидятся. Вскочишь от ужаса весь в липком поту, а вспоминать нечего. Никто сны те ни вещими, ни путеводными не назовёт. А другие не снятся, если вздумал ты задремать там, куда тень Голохвостого падала.
   Шатану странная звезда на небесах покровительствует. Все звёзды мерцают, а эта ровным светом горит. Все звёзды за ночь по небу круг обойдут, а эта хитрой загогулиной движется.
   - В нашем языке он схоже зовётся, - сказал Шустрик. - Два слова в его имени слепилось. "Шеат" - это, по-вашему, тревога перед возможным нападением. Мол, чувствуешь, что атаковать тебя хотят, но сам уже взведён и видом показываешь, не трожь, потом сильно пожалеть придётся. Слыхал, наверное, у малых котов шипение, когда не подрались ещё, а так, отношения выясняют. А это они тем самым чувством переполнены. И слово второе "АнН" - звон надежды. А вместе оба они понятие "крепость" образуют.
   - Странно, - пожал плечами Зинзивер. - Из тревоги и звона крепость сооружать.
   - Близко значение! - заспорил котофей. - Взгляни на любой взрослый шатан. Разве не похож он на башню крепостную? А во времена лихие какие чувства крепость олицетворяет? Тревогу, иначе бы не нужна была эта махина защитникам. И обязательно надежду. Если надежды нет, любое сражение сразу проиграно.
   - Ладно под слова смысл подгоняешь, - нехотя согласился Зинзивер.
   - Не я, - тихо сказал Шустрик. - Язык это наш древний. Жаль, исчезает он. Раньше народы многие и расы волшебные за честь почитали языком нашим владеть. А теперь сокращается ареал обитания котов разумных. И соседи не утруждают себя язык наш учить. Думают, если котам надо договориться, пусть на нашем наречии балакают.
   Деревья находились в том возрасте, когда являли полный расцвет сил и красоты. Первым делом Зинзивер обошёл их кругом, пристально осматривая и выискивая хоть одно дупло. Похвалиться успехами случая не представилось.
   Шустрик извлёк из мешка щуп, которым хвастал перед Зинзивером в день их знакомства, и теперь трудолюбиво протыкал землю, исследуя пространство меж корней.
   Зоряна не принимала участия в поисках. Подобрала плод шатана и в сумочку себе положила. Плод этот с колыбелькой схож, у которой верх стенок друг с другом сомкнули, поэтому видишь не младенца, а шов бледный на шоколадной округлости. Перед холодами засыхает плод и кожуру разрывает, рассыпая семена. А сейчас внутри мякоть. Сколько ни тряси коричневую обитель, не станут семена грохотать.
   Зинзивер аж удивился. Ладно, монетку какую редкую в сумочку совать, а тут полная ерунда. Зачем из Долины тащить то, что и в других местах легко найти?!
   - Восемь плодов шатана холодами дома продержи, а после, как снега сойдут, в лес неси, - ответила Зоряна на безмолвный вопрос Зинзивера. - Там сожги кожуру на костре. Когда она прахом угольным рассыплется, вся нечисть злобная, что твой дом для проживания облюбовала, утратит желание делать твоей семье каверзы.
   - А чего лишь один взяла?
   - Если мне долго идти, успею ещё семь в других местах подобрать. А если коротка моя дороженька, то и один не пригодится.
   - Клад бы лучше помогла найти, - проворчал парень.
   - Нет его здесь, - пожала плечами девушка. - Пусто под деревьями. И под правым пусто, и под левым, если долго ковыряться станешь, медь древнюю найдёшь.
   - Может, культовое какое сокровище? - услышав слова девушки, котофей подскочил к левому дереву и начал уже полномасштабные поиски, используя совок.
  
   Тщательно исследование результатов не принесло. Несколько изъеденных сыростью медяшек добычей не назовёшь. Тени вытягивались. Солнце падало к башне на главной улице, чей силуэт раздирал чернотой лазурное небо. Воздух прокалился теплом, но ветер не давал образоваться духоте.
   Прислонившись к стволу левого шатана, Зинзивер и Шустрик отдыхали от бесплодных раскопок, коротая время за спорами.
   - Вот клянусь, - взметнулся Зинзивер, - пройдет не так уж много времени, и твое кошачье племя останется разве что в песнях да сказках. А люди будут рождаться поколение за поколением.
   - Ну, посмотрим, - не стал спорить Шустрик. - Мне верится, что доживут коты вроде меня до правильных времен.
   - Нет правильных или неправильных времен!!! - Зинзивер аж усидеть не смог и принялся фигуристо расхаживать, огибая холмики отброшенной от корней земли. - Приходит одна эпоха, и люди выдумывают правила, помогающие развитию. С приходом другой эпохи старые правила начинают мешать, и люди легко с ними расстаются. Правила должны развивать, а не тормозить.
   - Вы - люди, мы - коты, - тихо, но твёрдо сказал Шустрик. - Ваши правила переменчивы, как рисунки на песке. Правила котов - на все времена.
   - То и превратитесь скоро в сказочных персонажей, - буркнул Зинзивер. - Пойми, развитие не подчиняется правилам. Оно само ищет пути. Как вода - то в щёлочку просочится, то плотину сорвёт. Где проще прорваться, туда оно и сворачивает. Где выгоднее возможности для совершенства рода, туда и идёт, сметая постулаты и правила.
   Молчал Шустрик. Молчал да хмурился.
   - Вот возьмешь ты добычу богатую, - продолжил Зинзивер, - вернёшься в земли кошачьи, тут бы тебе отыскать лучшую из лучших, тут бы и основать древо могучего рода.
   - Нельзя, - мотнул пушистой головой непокорный кот. - Сделаю так, отберу чью-то половинку, ему предназначенную.
   - Да и плевать, - отмахнулся Зинзивер. - Отберёшь если, значит, сам он лопух, раз не сумел удержать ему предназначенное. Ты - лучше, ты - достойнее, тебе ей и владеть.
   - Непорядок это, - не согласился Шустрик. - Ты владеешь, а оно чужое. Вроде как ворованное получается.
   - А порядок, когда после тебя никого не останется? - взъерепенился Зинзивер. - Когда не будет у тебя сына. А не будет сына, и внуков не будет, и правнуков. Вроде, как и не жил ты, вот оно как получается. Скажи, какая польза роду кошачьему?
   - Сыновей рожать найдется кому, - степенно ответил Шустрик. - А на пользу кошачьему племени вся жизнь моя. Артефакты архиважнейшие вернул - уже польза. Богатую добычу найду - роду кошачьему отдам. Разве не польза это? Разве зря жизнь проживу?
   - Нельзя так, - не соглашался парень. - Не по-людски.
   - Так ведь и мы, коты, не люди, - усмехнулся кот. - Так что кончай перорировать.
   - А всё равно иначе думать следует. Вот и Зоряна скажет... Кстати, а где она?
   В этот миг из-за угла стремительно показалась пропажа. Волосы растрепались. Глаза странно поблёскивали.
   - Там, за домом, - торжественно прошептала Зоряна. - на холме, старый шатан растёт.
   Просто немыслимо было обычные шаги к дереву заветному мерить. Бегом кинулись. Зинзивер шумно дышит и ногами перебирает так резво, что мигом вперёд вырвался. Рядом, чуть поотстав, девушка несётся. Волосы по воздушным волнам расплескались. Глаза блестят. Руки взмахивают, бежать помогают. Сзади тихонько Шустрик пыхтит. Кто котейку на четырёх лапах обгонит? Но поднялись коты на две лапы, мудрости понабрались, зато скорость бега сильно утратили.
  
   Могучие шатаны у крыльца, казались в сравнении с этим юнцами зелёными. Громаден был ствол, далеко простирались ветви. И если живописец какой вдруг пейзаж рисовать захотел, на котором надумал бы Древо Мира запечатлеть, то лучше шатана этого не сыскать ему натурщика.
   - Тоже скажешь, что пусто? - лукаво покосился Зинзивер на девушку.
   - Не скажу, - улыбнулась Зоряна. - Чую клад. И немалой ценности.
   - Дупло? Крона? - Зинзивер кидал суматошные взгляды, осматривая то ствол, то раскидистые ветви, покрытые океаном листьев.
   - Меж древесных корней клад древний укрыт... - напела девушка. - Ищи место приметное.
   Такое место нашлось. Корни старого дерева бугрили землю в непосредственной близости друг от друга. И только два самых внушительных по толщине, разбегаясь друг от друга, оставили меж собой площадку.
   Котофей мигом лопату из-за спины скинул.
   - Сокровище большое, да лежит неглубоко, - покачала головой Зоряна.
   Тогда Шустрик приземлился близ неё и начал быстро откидывать землю совком. Недолго копать пришлось. Что-то глухо стукнуло. Но не тот звук, когда по монете или другому железу ударишь. И не такой, когда в бочку или сундук какой вонзишься. Мягкий. Глухой.
   Отбросил кошак подальше совок и осторожно землю лапами отгребает. Вскоре извлёк он свёрток из ткани прогнившей. Замотано что-то величиной в полчеренка лопаты. Вкрадчивыми движениями стал Котей Котеич ткань разворачивать. Три оборота прошёл, на четвёртом увидел на ткани рваной шпагу в ножнах.
   Зинзиверу интересно, но радости нет особой. Шпага, как шпага. Чего её прятать было.
   Котофей то протянет лапу к находке, то отдёрнет.
   - С какого мига оружия бояться стал?
   - Не боюсь я, - рассердился кот. - Но не каждый достоин касаться оружия этого. Клинок Справедливости здесь лежит. Мало кто в руки его брал.
   - Что ещё за Клинок Справедливости?
   - Воин с таким клинком в оборванном тряпье ходить может, - сказал Шустрик, - но сама шпага всегда поражает ухоженностью, а её рукоять часто камнями драгоценными украшали.
   - Получается, не оружие для воина, - усмехнулся парень. - А воин для оружия. Придаток к куску металла.
   - Клинки справедливости - не просто металл, - возразил котофей . - Это подарок Девы Солнца. Самый первый такой клинок лучшему воину в миг страшной опасности Дева Солнца вручила. Померк свет на земле, когда солнце небеса покинуло. От беды такой попадали люди. Кто навзничь, кто на колени. Лишь один воин стоял твёрдо и взором суровым смотрел в чёрное небо. Ему и был дан клинок, чтобы с его помощью вершилось дело справедливости, искоренялось зло и утверждалось добро. После мастера секрет разведали и сделали ещё несколько клинков. Каждая из шпаг святыней являлась. Храмы воздвигались в её честь.
   Столь торжественно Котей Котеич вещал, что пропала у Зинзивера охота насмешничать.
   - Глянь, три древних бога здесь изображены, - Шустрик развернул перед парнем изукрашенные ножны, на которых также выдавили клинок, но только вился по рисунку змей с головой лохматой, а по сторонам две маски сверкали: рот с полумесяцем улыбки и рот, полумесяцем ярости изогнутый. - Справа от клинка Тот, Кто Убивает Улыбкой. Слева и ниже, Тот, Чей Гнев Срывает С Небес Звёзды. А клинок обвивает в облике морского дракона сам Ужас Глубин Ила.
   - Тут любой его коснуться забоится, - покачал головой Зинзивер, разглядывая рисунок.
   - Лик справедливости светел, но суров, - были последние слова котофея, с которыми он передал наполовину развёрнутую ткань Зоряне.
   Сам же извлёк из собственных ножен обломок шпаги, которую Треклятый изувечил. Прошептал что-то над ней, обратно убрал в ножны и в ямку их положил, где клад Полуночника прятался. Прощался он с оружием верным и более не смотрел ни на парня, ни на девицу, будто во всём мире теперь не было никого, кроме кота и его клинка боевого, который уходил в путь последний.
   Не хотел мешать Зинзивер товарищу, поэтому к Зоряне развернулся. А она медленно освобождала из тряпицы обвислой свою часть сокровища.
   Сначала Зинзивер подумал, что досталась девице брошка затейливая, где переплелись две змейки, за хвост друг друга кусающие. Словно Алая Луна и Травянистая решили выяснить, кто главнее. Но не встретиться им на небе, не столкнуться, не сшибиться, уронив проигравшую на землю. Поэтому для битвы великой соскользнуло с каждой луны по великому змею. Сцепились змеи, а победить друг друга так и не сумели. Переплелись их тела парой восьмёрок, а зубы каждой чужой хвост прокусили. Кто видел ту битву, потомкам пересказывали, а те своим детям и внукам. С той поры и завелась мода двух змеюк сплетать, им в пасти хвосты засунув.
   - Не может быть один цвет главнее другого, поэтому никогда не ставят одну луну над другой, но всегда вместе. Увидишь если картину, символами наполненную, на одной высоте обе луны обнаружишь, - Зоряна улыбалась, показывая доставшуюся ей часть клада Зинзиверу.
   - В чём предназначение сокровища, что тебе от Полуночника взять довелось?
   - Даёт оно к исполнению мечте приблизиться на самое малое расстояние.
   - То есть исполняет мечты заветные?
   - Нет, мечты исполнить, оно лишь от тебя зависит. Но к самому исполнению их подведёт.
   Если ткань, в которую клинок завернули, смотрелась объёмно и горделиво, то теперь она представляла лишь серый мятый ком, поросший истрёпанной бахромой.
   А всё же что-то там ещё пряталось.
   Торопливо опустился Зинзивер на колени, свежей землёй штаны пачкая, и развернул пальцами, от нетерпения дрожащими, последний слой, скрывающий сокровище, что на его долю Полуночник положил.
   И наполнился удивлением, коему меры не сыскать. Не лежал там меч-кладенец, зовущий мужчину на подвиги, не сверкало украшение, любую женщину в королеву оборачивающее, не темнели буквы на листе старинного манускрипта, таящего открытия и для самого наимудрейшего в мире нашем.
   Ветка сухая на ткани истлевшей лежала. Одним только внимание и цепляющая, что не мог понять Зинзивер, от какого дерева её отломили во времена незапамятные. Не тонкая, не толстая, на сломе светлая, покрытая мелкими чешуйками коры лилово-синей.
   Странный подарок Полуночник ему вручил.
   Но ведь зажгла Удача в палатке храмовой все шестнадцать звёзд. Значит, в далях неведомых пробудился таинственное создание и взглянуло сквозь неисчислимые вёрсты и километры, решая, чем наградить тех, кто испытание прошёл.
   Очень важное Шустрику выдали, да и Зоряна всем видом показывала, что понимает все достоинства талисмана, который теперь в руках держала.
   Значит, и Зинзивер не ерунду получил. Просто пока догадаться не может, где выгода его кроется от ветки этой. И вдруг понял он, что ничуть не огорчён, что сокровище Полуночника, на его долю выданное, оказалось не сундуком, не бочкой с золотом, не каменьями, а всего лишь веточкой таинственного дерева.
  
   В любом приключении есть минуты, которые глубже в память врезаются и яркими картинками там навсегда остаются. Спроси Зинзивера, какой момент он больше в странствиях по Долине помнит? Если и призадумается, всё равно ответит, что именно этот: у старой усадьбы.
   Солнце в небе сияет и прогревает округу уснувшую. Тень от могучего дерева падает на кудрявые барашки кустарника. Ветер качает высокие травы. Свет и тепло пронизывают мир. А над головой зелёный мятущийся купол, который то кинет тебе горсточку солнца, то снова путь лучам перекроет.
   И на земле танцы тёмных и золотых участков.
   И стрекотание кузнечиков. И шмелей жужжание. И листьев шум. И птичье пение, едва слышное откуда-то издалека.
   А ещё дурманящий запах от трав и от воздуха, где жарой прокалённого, где прохладой приправленного.
   Себя не видел Зинзивер в тот миг, но друзей хорошо запомнил.
   Блики солнца усыпали волосы Зоряны. В её лице пряталась неизъяснимая мягкость, нежность и торжественность. Будто и не солнце светило над Долиной, а она сама была солнцем, на землю спустившимся. Или была той, кто олицетворяла шар огненный в обличии человеческом: Девой Солнца, покинувшей таинственный храм, куда людям обычным вход навеки закрыт.
   В руках девицы её доля сокровища. Красная змеюка кусает хвост зелёной сестрицы, а та её хвост старательно гложет. Пальцы гладят то алую чешую, то травянистую. На губах улыбка, преображающая Зоряну в фею чащи дремучей, в таинственную лесную колдунью.
   Золотые заплатки падали и на чёрную шерсть котофея. Орденами и медалями красили его камзол. Блестели глаза жёлтые довольством великим и сладостным предвкушением чего-то важного, славного, величественного. Котей Котеич не урчал, но всем видом своим выражал то уютное приветливое мурлыканье, за которое и любят безмерно всё племя кошачье. В каждом глазу котейки горело по две огненных капли: две звезды, два солнца, две золотые монетки.
   Лапа правая эфес сжимает. Свыкается. Примеряется. Изучает каждую выпуклость, каждую впадинку. Левая лапа по ножнам гуляет. На ощупь читает узоры, разгадывая послания древние. А острые уши чуть подрагивают, будто вслушивается котофей в слова, лишь для него предназначенные. Может, и эта шпага умеет с хозяевами беседовать, к победам их продвигая? А, может, это всего лишь ветерок полуденный с кисточками ушей легонько играет.
   Зинзивера переполняло странное ощущение. Будто только что вволю хлебнул он счастья безмерного. Будто на жизненном календаре значился день, даже не красным окрашенный, а мягким семицветьем радуги. Всё внутри ликовало. Всё внутри пело гимны славы. И догадливости своей, и Удаче, улыбку которой вот-вот узришь, и друзьям верным, без которых не сложилась бы эта дорожка.
   Он был один, сам по себе, в мечтах своих и стремлениях. В думах потаённых и чувствах искрящихся. Но в тот же миг был он и в Зоряне, и в Шустрике. Стал частичкой их. Вроде и не касались друг друга в то мгновение, но стала их троица чем-то цельным, единым, неделимым. Монолитом, над которым и вечность не властна.
   И если бы потом какой чародей вдруг предложил парню время вспять обратить и вернуться в самый желанный, самый радостный миг, без раздумий Зинзивер назвал бы минуты, когда стояла их троица под раскидистой сенью громадного дерева.
  
   Хорошо у костра в ночной глуши Долины Кладов. Потрескивают дрова. Поглаживает тепло, струящееся от алых неспокойных языков огня. На треск костра и глушь лесная отзывается. Тоже потрескивает. Да не так. То пробуют завести с огнём разговор ветвянницы, да только того не ведают, что не сказать им и слова на одном языке.
   Ветвянница так мала, что разглядит лишь тот, кто пулей белку в глаз бьёт. Ветвянница - существо скрытное, незаметное. Увидеть - не увидишь, но услышишь всегда. Шелесты, шорохи, шуршания, всё, что мелким треском отдаёт.
   Художники, которые тропами Долины хаживали, любят ветвянниц рисовать. Да у каждого разные ветвянницы получаются, друг на друга непохожие. У одного паучки с глазами-бусинами роятся, лапками потирают: от того и потрескивания. У другого - странные цветы на ветвях вырастают. Распускается бутон, а вместо шелеста потрескивания. Но особенно хороши ветвянницы, когда их девицами рисуют. Крохи малые. Ручонки тонкие, что волосиночки. Одним листом сарафан бурый развевается, другим - косынка на голове по ветру трепещет. Под косынкой лицо тёмное, смуглое. Звёздочки-глаза. Бугорок-нос. И рот, словно булавочного укола отверстие. Всего-ничего, а треск создаёт. Кажется, в тишине ночной ветви трещат, а то ветвянницы по деревьям хороводы кружат. Или вокруг лужи, если в ней звезда отражается. А то примут за звезду светляка или гнилушку какую. Но всё побросают, если завидят во тьме пляшущий огонёк костра. Всей толпой поскачут к огню, и ну потрескивать, на разговор огонь вызывать.
   А вот, слышишь, громкий треск. Злобный такой. Суровый. Это уже не ветвянница - а охотник за ней, волк древесный. Этого вообще разглядеть немыслимо. Окрас вмиг меняет. Скользнёт от одного дерева к другому и тут же с корой сливается. На тёмном дереве, сам тёмный. На светлое перепрыгнет - и шкура его светлее становится. А если уж на берёзу скакнёт и вовсе белым заделается. И по белой шкуре полосочки, полосочки, полоски. Мелкие. Тёмные. Не волк древесный уже, а зебра с клыками.
   Там, где Луна Алая с Травянистой лучами меряются, любит волк отдыхать. В один бок алые лучи светят, в другой - зелень яркая. Верит волк, что греют его светила ночные. Разляжется и урчит чуть слышно, будто котофей на завалинке.
   Но вот качнутся уши, волосьями поросшие, чужой треск уловив, и нет волка. В лесной тени он сразу теряется, в засаде таится, ждёт, когда завертится по округе многоголосый треск веток, запляшет в танце буйном хоровод ветвянниц.
   А те, хоть и в танце забывают обо всём, краем глаза за тенью следят, одним ухом стерегут тишину, которую в любой миг громкий волчий треск прогнать может.
   "Придёт с дерева волчок и укусит за бочок".
   Треском звонким, скоротечным посмеиваются ветвянницы над присказкой. Смеются, да побаиваются. Чуть где треск великий, от него во все стороны трески малые, чуть слышные. Разбегаются ветвянницы. А волк древесный башкой невидимой вертит. Пока думает, за которой кинуться, уже всех след простыл.
   Дрогнет нос сырой, напряжётся волчара, в запахи внюхивается, след выискивает. А по следу потом крадётся, вновь нагнать ветвянниц надеется.
   Гонится волк за ветвянницами. Все длинные ночи от заката и до восхода. Да случая ещё не было, чтобы хоть одну догнал.
  

Глава 24

В пещере

  
   В заглушье дороги с лабиринтом схожи. Повороты, изгибы, пересечения. Только в лабиринте сквозь стены не пройти, а тут ныряй в лес, срезай расстояние. Да только обманчиво это преимущество: легко навсегда застрять в этой стене, так и не отыскав тропку соседнюю.
   Но и тех, кто строго дорожки придерживается, подстерегают опасности разные. Не знаешь ведь, кто тропку тут топтал. Не столь много здесь кладоискателей бродит, чтобы ногами их создать извилистую сеть лабиринта лесного. Может, оленья стая тут проскочила, может, лось, тебе безобидный. Но такие тропки выделывают и лапы хищника, планомерно обследующего территорию, что своей числит.
   А ещё есть создания совершенно невообразимые. Из чужих пространств притянутые. И кто знает, может, маячком во мгле междумирья ты им послужил.
   Катится, катится по лесной тропе Бавиёк. Травку неслышно приминает. Корни извилистые огибает. Но никогда его с направления не сбить.
   Не слыхали, поди, о нём?
   А потому, что мало его кто видал. И кому видеть довелось, тому о нём не рассказывать.
   Катится Бавиёк колобком или шаром из игры затейливой, заморской, бильярдом прозывающейся. Цвету он жёлтого. С виду вовсе не опасный. Да только хуже всякой погибели. Если тебя выберет, за тобой неотступно последует. Везде проявится, как ни гони. То молнией круглой пожалует. То в новолуние, когда спят и Алая Луна, и Травянистая, высветится за окном жёлтым шариком. Луна малая, непонятная. А что непонятное, то пугает донельзя. И особенно пугают дела непонятные, которые на небесах творятся. К грамотеям учёным сунешься, и от тех объяснений разумных не дождёшься. Только мекают, да мычат задумчиво, ибо путнего сказать им нечего. Любому сразу видать, не людское то колдовство. А раз колдовство не человек делал, не человеку его и рушить.
   Катится Бавиёк за тобой. Ни рта у него, ни ушей, ни носа. Иногда пара глазёнок проявятся. Крошечные, чёрные, что точки над буквой "Ё". А после раз, и нет. И глаз нет. И тебя нет, и его. А куда делись, и что дальше с тобой случилося, о том уже никому не ведомо.
  
   Лежал Зинзивер в густых кустах и заворожено глядел, как по тропинке лесной узенькой неторопливо шар жёлтый катился.
   "Поймать", - первой мыслью было.
   Но даже шорохом себя не проявил. Пока не знаешь, кого увидеть довелось, в Долине лучше себя не обнаруживать. Может, диковинку кто выпустил, чтобы Зинзивера завлечь, как сыром мышей в мышеловку заманивают.
   "Проследить", - следующая мысль возникла.
   Кто знает, может к богатым сокровищам шар этот следует?
   Однако тоже и звука не подал. Не похож шар на огонёк. Да и огоньки разные бывают. С некоторыми так намаешься, что и сам не рад минуте той, когда заметил его в тени чащи лесной или вечернем сумраке. А тут создание рода иного. Смотришь на него, а внутри тревога вибирирует.
   Однако до смерти хочется посмотреть, куда это чудо следует. Останавливает только, что, может, как раз в конце пути его смерть свою и найдёшь, как загадывал. И упускать неохота. В Долине каждое происшествие диковинное - знак тебе.
   Ужом из кустов скользнул, к тропинке близясь.
   - Стоп! - когти молниями молочными пальцы вздрогнувшие царапнули. - Нельзя за ним. Он дорогу себе метит, остальные в клубок собирает. В сторону пойдёшь, и там он тебе путь пересечёт. Одну лишь дорогу он видеть не может. Ту, что позади него остаётся. Надобно нам от него прочь шагать. Куда он катится, нам в направлении противоположном. Дорога та злой будет, да только выбора у нас другого нет.
  
   Приходилось резко менять намеченный курс из заброшенного города к местам, где по слухам разбойничьи клады Хранитель собирал.
   - Может, прежним маршрутом? - Зинзиверу не хотелось строить новые планы. Он уже почти уверился, что для третьего захода, раз с ведьмой не срослось, разбойничьих сокровищ вполне достаточно будет. А там с грузом тяжёлым до частокола недолго брести. Сейчас же единственная дорога уводила не просто к центральным дебрям Долины. Районы те слыли на клады бедными. Кто там шастал, выходил из Долины несколькими монетами груженный или с набором бранзулеток, из которого приличной невесте и приданого не собрать. Если же районы те пересечь, там уже озеро лежало. А озеро то ещё с первого захода было им ведомо. Не хотелось туда Зинзиверу. Всё равно что в шахту отработанную соваться.
   Но котофей сильно настаивал. Ерошился, глазами сверкал, пофыркивал и даже шипел, чтобы показать: нельзя к словам его отнестись неосмотрительно. Делать нечего, побрели по районам на клады скудным. Тут даже монеты если среди травы и виднелись то медные и дюже мелкие. Может, те из учёных, коих нумизматами кличут, от радости бы плясали, завидев какую-то из таких монеток. Да только как её отделить от прочих? А медь сбирать, всё равно что время, Владыкой тебе отпущенное, вместо дел великих на пустяки истратить. Что самому себе скажешь после третьего выхода из Долины с мешком медяков, когда другие почитай что по королевской сокровищнице себе вытянули.
   На развилке застопорились. Заспорили, какую тропинку более хоженой счесть: которую извилиной холм огибала с вершиной лысой или другую, что в рощицу березовую вонзалась и убегала к холму.
   Котофей за изгибистую лапу держал. По мнению его именно она правильным курсом уводила. Зоряна молчала, но стояла с кошаком рядом, не с Зинзивером.
   - А можно на пять минуточек глянуть, что за рощицей? - разбойничьи клады, оставшиеся далеко в стороне, не давали парню покоя. - Ждите меня тут.
   Если и не горы золотые ему рисовались, то штабеля из сундуков, чьи стенки от сокровищ распирались. Видно было, что тропинку не трогали давно. А если никто по ней не хаживал сезона два или три, вдруг там кладов накопилось несчитано?
   Вернулся к друзьям парень быстро. Выдрался из ёрника с глазами раскрытыми, восторженными. Правда, не блеск золота в них сиял, а тень тайны глубокой.
   - Пещера в холме! Заглянем, а? - упрашивал парень. - Не может того быть, чтобы не припасла Долина в такой пещерище чего ценное!
   - Не в каждую пещеру морду сувать надлежит, - противился словами Шустрик.
   Но глаза остроухого уже поблёскивали интересом.
   - Вход свободный, - вздохнула Зорана. - Но не сделают ли нам выход за денежку.
   - Прорвёмся! - оптимистично утвердил Зинзивер и первым затопал к рощице, за которой пещера пряталась.
   Века целые, а, может, и тысячелетия подземные воды точили камень скалы, прокладывали проходы затейливые. Да и сейчас воды, мешаясь с породами измельчёнными, вытягивают в коридорах пещерных сосульки диковинные. А им навстречу другие растут, схожие с грибами каменными. Если встретиться им доведётся, колонну узришь. В зале, где много таких колонн, чувствуешь себя тревожно и неуютно, будто непрошенным гостем вошёл в покои короля горного.
   Зинзивер с энтузиазмом постукивал по стенам пещеры, выискивая пустоши, но знакомого любому искателю кладов манящего гулкого звука слух так и не поймал.
   Потолок был изъеден дырами, поэтому то здесь, то чуток далее лучи солнца пробивались. В лунках, водой заполненных, лежал пещерный жемчуг. Диковинные серые шарики с разноцветными прожилками радовали взор. Но никто не нагнулся, чтобы взять хотя бы один, хотя кошак и сказал задумчиво:
   - В местах дальних, где ни золота, ни серебра не знают, эти шарики хорошую цену имеют. Если мелкие или щербатые, дети ими играются, выменивая друг у друга на ценности разные. Если гладкие и цветастые, их взрослые вместо денег используют.
   - Мы же мимо проходим, - Зоряна сказала. - Может, и хорошо, что здесь они остаются. С ними пещера богатой выглядит.
   - А зайдут в пещеру невнимательные, - добавил Зинзивер, - под ноги не посмотрят да в пыль растопчут. И обругают только за ноги промоченные.
   Сам, однако, под ноги пристальнее зыркать стал, чтобы шарики диковинные подошвами не раздавить.
  
   Постепенно отверстия в потолке редеть стали. Пора было светильники готовить. Или обратно поворачивать. Да не успели только. Грохот за спиной сильно не понравился истерзанным ушам. А глазам не понравилась мигом наступившая кромешная тьма.
   - Голохвостый его забери, - послышалась из мрака ругань Шустрика.
   - Чего случилось? - тревожно спросил Зинзивер.
   - Да мешок куда-то сверзился, - неохотно признал кошак. - А свечи в нём.
   Они замолчали. Но полной тишины так и не наступило. Слышалось, как кто-то шумно и смачно сопел.
   - Эй, остроухий, - Зинзивер отчего-то перешёл на шёпот. - Это не ты ноздри прочищаешь?
   Наступившую тьму внезапно прорезала огненная полоса. Яркие оранжевые языки по краям подёрнулись сине-лиловой бахромой. Этой полосы вполне достаточно было для того, чтобы вполне сносно осветить внутренности пещеры, в глубине которой они очутились. Под ногами и впрямь поблёскивали бранзулетки вперемешку с монетами и мятыми рыцарскими доспехами из благородных металлов. И если вблизи россыпи ещё изобиловали прогалинами, меж которыми темнела укатанная глина, то далее слой сокровищ заметно уплотнялся, а если взор приподнять, то становилось заметно, что впереди они образовывали обширную и высокую кучу. Всю радость от лицезрения несметных богатств портила тёмная фигура угрюмого крылатого ящера, привольно раскинувшегося на склоне горы из самых разнообразных сокровищ.
   Тут пламя погасло, после света казалось, что глаза плотно закрыли чьи-то неосязаемые руки.
   - Не в Хранилище ли мы? - спросил Шустрик, впрочем, не обращаясь ни к кому конкретно.
   Зинзивер промолчал. Видение тёмной фигуры на куче золота продолжало стоять перед глазами, несмотря на кромешную мглу.
   - Без выигрыша, мои безрассудные судари и разлюбезные сударыни, - пророкотал хриплый низкий голос, оказавшийся для ушей вполне приятным. - Вы в гостях у дракона, занятого глубокими размышлениями.
   - В гостях, это уже плюс, - шепнул Шустрик в ухо Зинзиверу. - Значит, не в качестве обеда нас тут приняли.
   - Обижаете, уважаемые, - голос из темноты являл собой силу, но было в силе той больше созидания, чем разрушения. - Если бы моё пропитание зависело от случайных прохожих, давно пришлось бы мне подохнуть, с голодухи окочурившись.
   - Так знай же, Хозяин Пещеры, в гости тебе явились Зоряна и Зинзивер, - величаво парень изрёк, не уточняя, что все они охотники за сокровищами, - а с ними Шустрик из рода котов мудрых.
   - Думаю, ведомо вам, что не называют драконы имена свои, - сказал чешуйчатый. - Поэтому пусть останусь я в памяти вашей всего лишь, как Дракон-коллекционер.
   С этими словами струи пламени прорезали тьму, устремляясь в таинственную высь. Результатом явилось позорное отступление мрака. Словно звёздное небо явилось перед глазами. Так много было крохотных но ярких огоньков волшебных свечей, которые умеют не таять под напором огненного языка. Золотая куча с изгибистым телом дракона предстала во всём великолепии.
   Дракон этот не походил на собрата своего из дома, в котором Иероглиф Смерти прятался. Тот казался неразумным упитанным малышом, малюткой рассерженным. Этот же виделся почтенным управляющим великого имения, слава о котором и до земель дальних расплескалась. Если тот более бочонок напоминал, то этот скорее червём гигантским виделся. Оба драконы, а как небеса и землю сравнивать. Даже в глазах дракона, что в доме обитал, лишь злоба неуёмная плескалась, тут иначе всё обстояло. Если и отыщещь во взоре пещерного ящера злодейство, элегантным оно тебе покажется.
   - Не доводилось мне слышать истории о драконах Долины Кладов, в пещерах свои века коротающих, - сказал Шустрик.
   - Потому что драконы, пещеры жалующие, тут никогда не водились, - согласился хозяин пещеры. - Я - исключение. Довелось мне кладом оказаться.
   - Чтобы драконы клад охраняли, сказок несчитано, - удивился Зинзивер. - Но кто же драконов кладами прячет?
   - Запутанная история, - согласился дракон. - Почитай что назад лет с полтысячи великий правитель страны, ныне атласы покинувшей, девицу-красавицу из государства соседнего похитил, дабы в жёны взять. Чтобы не случилось с ней чего, меня в сторожа наняли. Согласился мигом: работёнка непыльная, а платой мог я любою вещь из казны королевской потребовать. Но тут явилась за девицей дюжина братьев разгневанных. Каждый из дюжины - богатырь, подвигами былинными прославленный. Воевать с ними правитель не стал, а запер девицу в дом колдовской. Сто комнат в том доме. Но только одна безопасная. В ту меня с девицей и определили. В тот же миг, как мы комнату заняли, остальные заселились болезнями страшными, лихом колючим да бедами неминучими. Братьям же правитель условие поставил, что если войдут они в комнату, где сестра их ожидает, то беспрепятственно покинут его владения. Ежели порог другой какой комнаты переступят, то смерть встретят, и не его, правителя, в том вина будет. Братья и сами гадали, и колдунов ближних с шаманами дальними спрашивали. Всякому свой ответ насчёт комнаты заветной дан был. И настолько каждый в ответ свой уверовал, что бесстрашно порог выбранный переступил. Но ни одна комната не оказалось той, где мы проживали. Так и сгинули братья. Правитель же в такой спешке девицу прятал, что и сам позабыл, которую комнату открыть надлежит. Слуг было послал, сбежали слуги. Рыцарей странствующих подбивал комнаты проверить, как трое погибли, меж остальными слушок прошёл, будто дело это - нестоящее для рыцаря настоящего. Выходит, из пленников мы в клад превратились. А где клад невостребованный, там Хранителя Кладов жди. Так и перенеслись мы из дома колдовского в Долину Кладов.
   - Красавица-то где? - первым делом спросил Зинзивер.
   - Век человечий короток, - беспечно ответил дракон.
   Видно было, что воспоминания об умершей пленнице его давно заботить перестали, а если и волнует чего, то лишь то, что плату за службу теперь стребовать не получится.
   - А откуда ты знаешь, что страна та в атласах ныне отсутствует? - вкрадчиво поинтересовался Шустрик. - Если тебе не дозволено Долину покидать, откуда берёшь сведения?
   - Так атласов этих у меня, что листьев на земле осенью, - рассмеялся дракон, указав на груду книг в окладах из металлов драгоценных. - На досуге, бывает, пролистываю. Любопытство порой разбирает, как там, без меня, мир изменился?
   - Почему же ты Долину не оставишь? - удивилась Зоряна.
   - На то воли моей нет, - ответил дракон. - Ещё и до забора не долетел, а чую - игла близко! И на конце той иглы смерть моя. В миг же тот воля к жизни настолько сильна, что остальные все чувства и волосинки не весят. Оглянуться не успеешь, а снова я близ пещеры моей. Но это вопросы пустые. Давайте я вам покажу кое-что, для глаз любопытное.
   Чешуйчатый соскользнул с кучи злата и явил шестёрку короткопалых лап, раскиданных по змеевидному туловищу. Крылья на секунду раскрылись двумя угловатыми крышами, но после покорно сложились двумя невысокими, но длинными холмиками. Когти ловко цеплялись за выступы в полу и стенах. Гости вслед за хозяином прошли в коридор. Сюда огоньки свечей свет почти не посылали, зато в дальнем конце в трещине багровели странные сполохи. Будто за грядой каменной медленно расхаживали духи вулкана, вот-вот пробудиться готовившегося.
   - То здесь таится, что драконьи души продирает, - в сумраке голос дракона отражался от стен и смазывался отголосками слабого эха. - Не стоит вам того глядеть. Искусство понимать надо, без понятия оно одну лишь скуку навевает.
   Он свернул в боковое ответвление, где мрак почти взял власть.
   - Ты что ли в искусстве специалист величайший? - мигом спросил Зинзивер, не пытаясь даже замаскировать ехидцу. Так думал он насмешкой страх отогнать пред мглой подступившей.
   - Надо было чем-то себя занять, - речь парня, видимо, дракону обидной не показалась, - Сначала одну вещицу непонятную в пещеру притащишь, другую. Лежишь, разглядываешь. И вдруг будто просветление нисходит. Начинаешь схватывать, чего той или иной мастер сказать мне хотел. Словами бы не понял. Не нужны мне чужие слова, своих достаточно. А тут понимание само в тебя просачивается, - миролюбиво пророкотал чешуйчатый. - Прошу сюда. Тут собрано, что вашим расам понятным быть может.
   Он дыхнул в вышину, и пламя трёх факелов озарило удивительную скульптуру. Зинзивер назвал бы её "Девушка в облаке". Девушку отлили из бронзы, уже успевшей подёрнуться зеленью. Девушка двигалась вперёд. То ли торопливым шагом, то ли уже бежала. На лице застыла напряжённость. Видимо, потому что ей трудно было разглядеть дорогу. Облако окружало её. И тут надо было дивиться мастерству скульптора древнего. Сотканное из тысяч и миллионов проволочных волоконцев облако виделось почти что настоящим. Оно скрывало спешащую девушку. И не могло скрыть. Так просвечивают фигуры в тумане. Так из седой тучи вот-вот должен показаться горный пик. Не показался ещё, но уже отчётливо видны его тёмные контуры.
   - Как сделали это? - рука сама потянулась к проволочному облаку, но не рискнула коснуться, как когда-то лапа мудрого котофея замерла близ Клинка Справедливости.
   - Секрет утрачен, - пояснил дракон. - Возможно, лет через сто его откроют вновь, ну а пока...
   - А пока это - редкость необычайная, - восхищённо выпалил Зинзивер. - Любой богатей за скульптуру такую гору золота даст.
   И лавка опять перед глазами в домине двухэтажном. Его, Зинзивера, лавка. Только на полках за прилавком не чай заморский выставлен, не бакалея разная, не галантерея дамская, а вещицы, с этой скульптурой схожие. И в лавке не голытьба шастает, а мужики солидные с кошельками толстыми. Эх, если бы чудеса пещеры драконьей да за ограду разом силы неведомые бы перенесли... Нашёл бы Зинзивер, куда вещицы эти пристроить.
   - Не в том ценность, что за каждый экспонат коллекции моей в твои жадные ручонки, невеглас громкогорлый, монет насыпят, - заметил чешуйчатый. - В том достояние вещицы каждой, мной собранной, что, взглянув на неё, меняешься ты. Вроде камень грубый или краски на холст накиданы, а глядишь на них, и мысли странные в тебе рождаются. Прошли мысли эти через тебя, и с ними другим ты стал. А не увидел бы вещицу эту, остался бы на прежнем уровне. Пустоту обыденность заполнила бы: чего сегодня съесть да куда на ночь прилечь.
   Девушка рвалась из облака прямо к парню, на пути стоявшему. Но миллионы металлических волокон превращались для неё в чащу непроходимую, в тюрьму, откуда нет выхода. И понял Зинзивер, что теперь руку протянуть хочется не для того, чтобы до облака дотронуться, а сквозь него протиснуться, нащупать пальцы девичьи и вывести пленницу из тумана на свет дневной.
   - И кого это твоё искусство изменило? - а перед глазами всё бронзовая девушка стояла.
   - Хотя бы меня, - твёрдо дракон ответствовал. - Был бы я прежним, съел бы вас в один присест. А я, видишь сам, беседы с вами веду.
   Он дыхнул в следующую нишу, и там тоже вспыхнула четвёрка факелов. На стене была подвешена большая картина. "Падающий канатоходец" дал бы имя ей Зинзивер.
   Первое, что парня притянуло - вид сверху и немного сбоку. Будто птицей он летел и ухватил странный миг краткий, когда беда не случилась ещё, но уже случалась.
   Белел канат, утончавшийся к дальнему углу полотна
   Светилась белыми одеяниями и фигурка, загогулиной изогнувшаяся. И чувствовались в той загогулине страх и неотвратимость гибели. Сейчас единым целым канатоходец с канатом являлись, но через миг расстанутся они навсегда.
   А сумрачный низ был собран из лиц человеческих, на представление уставившихся. И не до всех ещё дошёл весь ужас происходящего. Какие-то лица зевотой разодраны были. На каких-то печать скуки лежала. Какие-то менялись, виден был в них процесс переходный от чего-то обыденного к интересному, но жуткому.
   Но среди них светилось лицо мальчишки. Юный зритель вперёд подался, будто не стоял на земле твёрдой, а падал сейчас вместе с оступившимся канатоходцем.
   И хотелось жарко-жарко рухнуть с нарисованной высоты и удержать пошатнувшегося артиста, чтобы продолжил он путь по канату. Чтобы не случилось в нарисованном мире жутко оборванной жизни.
   - Словно не кистью рисовали, а палочкой волшебной миг остановили, - тихо сказал парень.
   Он отвернулся от картины. Но канатоходец не забывался, а чувство странной ему сопричастности и жгучее желание помочь нисколечко не утихали.
   - Искусство схоже с волшебной палочкой чародея, - сказал дракон. - Искусством можно весь мир превратить в сад цветущий, а можно сделать из него обитель Голохвостого.
   - Чего ж до сих пор не видим мы сада цветущего? - ехидно спросил Зинзивер. - Чародеев-то полно.
   - Видимо, потому, что каждый подписчик представляет цветущий сад по-своему, - ответил дракон. - А тысячу садов на одном месте не вырастить.
   Задумался Зинзивер, что можно супротив молвить, да только дракон ответа не дождался.
   - А ты ещё изменишься? - вдруг Зоряна вопрос подкинула.
   - Конечно же! - весело изрёк чешуйчатый.
   - Даже интересно, что заставит тебя измениться? - парень немедленно подключился к вновь вспыхнувшей искре беседы. Казалось ему, если молчание пещеру затянет, то овладеют драконом мысли нехорошие. И тогда не суждено троице изыскателей из пещеры выбраться.
   - Трудно сказать словами, - желтоглазая голова развернулась к парню. - Но сравню с тобой. Так тебе понятнее будет.
   - Давай! - Зинзивер приготовился слушать.
   - Гляжу, карманы у тебя монетками набиты? - поинтересовался дракон.
   - Ну, - согласился Зинзивер, испытывая необъяснимое смущение.
   - На первых шагах, небось, каждую монету мелкую из земли выковыривал?
   - Было дело, - вопросы дракона заставляли парня смущаться всё сильнее.
   - А сейчас?
   - Сейчас? - переспросил Зинзивер, задумываясь.
   Мимо скольких монет прошёл он, поленившись наклониться? И сколько поднял с земли после того, как прошёл через Врата в третий раз? Одну? Две?
   - Сейчас как-то не очень.
   - Почему же?
   - Нельзя все монеты собрать, карманов не хватит, - уклончиво ответил парень.
   - А если бы хватило? - поинтересовался дракон. - Если бы не только карманы бездонными стали, но и груз в них ничего не весил, а ещё мешок летучий для сбора ценностей рядом с тобой всё время парил. Вот тогда снова бы поднимал каждую монету?
   - Не знаю, - пожал плечами парень. - Там видно было бы.
   Но что-то внутри холодило: нет, не поднимал бы. Проходил бы мимо.
   - На первых порах ты страшенный интерес испытываешь, - сказал дракон. - Каждая монета кажется громадной ценностью. Готов ты часами вертеть её в руках, рассматривая мельчащую деталь рисунка и придумывая длинные истории, как она кладом обернулась. Но когда монет становится слишком много, интерес усыхает, снижается до минимума.
   И замолчал. А парень раздумывал, неужели когда-то и самая значимая монета мира не станет казаться ему чем-то достойным, за которым стоит нагнуться и подобрать?
   - Думаешь, с искусством иначе? - медленно проронил дракон. - На первых порах детально в каждый шедевр лезешь, узнавая и его историю, и историю его создателя, и обстановку, царившую в эпоху его жизни, и что предшествовало этому шедевру, и какие начинания он породил. Но я очень опасаюсь, что наступит этап, когда мне это станет не нужно. В кого я тогда превращусь?
   Зинзивер не знал ответа.
   - Одно могу сказать точно, - сурово подытожил дракон. - Кем бы я ни стану, в тот момент тебе лучше держаться от меня как можно дальше. Ну а теперь, - с настойчивой мягкостью предложил он. - Узрите то, что в первую очередь остроухого заинтересует.
   Струя пламени стрелой огненной вонзилась в нишу по ходу движения. На этот раз вспыхнул всего один факел. Причём, чаша его пробитой оказалась. И сквозь пробоину лучом закатного светила падала толстая спица света. Там, куда направлялась она, застыла танцующая жрица племени кошачьего. Как и Шустрик, чёрной и гладкой была шерсть её. Пошёл на скульптуру чёрный мрамор, в котором прожилки малые, да белые встречались, словно среди угольной окраски кошки былых времён седые волоски проскакивали.
   Видно, что танец её не только что начался. Зинзивер не мог понять каким образом, но чувствовалась исходящая от изваяния усталость. Платье длинное разметалось, где пола касаясь, где струясь по воздуху, но уже не вверх взлетая, а опадая к пыльному пьедесталу. Одна из лап бубен сжимала, другая зигзагом приятственным над остроухой головой взметнулась, превращая кошачью фигуру в изгибистую букву алфавита таинственного. Уже трудно давался танец усталой жрице, но твёрдо она намеревалась до конца продержаться. Будто, если пляску ритуальную оборвать, не то, что разгневает она богов ныне забытых, а как-то подведёт их, огорчит немерено.
   Шустрик поглядывал то на скульптуру, то на дракона. Похоже, изваяние жрицы-кошки занимали пушистого несколько меньше, чем чешуйчатого.
   - Столь велика твоя любовь к прекрасному, что удивление меня пробирает, - мявкнул котофей. - Почему здесь нет тех сокровищ, что славят Хранилище? Или не был ты там ни разу?
   Зинзивер вздрогнул, а потом его окутала тёплая волна догадки: "Путь к Хранилищу хитрый Котей Котеич выведывает. В лоб о Хранилище как спросить? А путями обходными кое-что и прояснится".
   - Хочешь знать, где Хозяин Долины прячет богатства главные? - усмехнулся дракон. - И снова, мохнатый, не выпал выигрыш ни тебе, ни друзьям твоим. Завеса на глазах моих. Не могу видеть Хранилище, чтобы в соблазн себя не ввергать. Так Хозяин Долины распорядился, его волшба здесь главнее всей моей древней магии.
   - А такой вариант, - встрял Зинзивер. - Ежели вылезти тебе из пещеры и во все стороны внимательно посмотреть. Где не видишь вообще ничего, значит, место это Хранилище и прячет.
   - Мелко мыслишь о Хозяине Долины, - склонил голову дракон. - Если не вижу я Хранилище, почему думаешь, что пустота для меня на месте том?
   Дюже интересно было Зинзиверу сравнить, что видит дракон вместо Хранилища, и что увидит он, Зинзивер, на этом месте. Ведь не сокровища же под чистым небом! По разнице картин можно вычислить местоположение уникальных ценностей. Но как заставить дракона пялиться во все стороны, а потом рассказывать о том, что взору его предстаёт? И сколько на это уйдёт времени?
   Вопросы насторожили дракона.
   - Пожалуй, следует поторопиться с концом экскурсии, - внезапно сказал он. - Позволю себе проводить вас к выходу.
   А голос мерзлотой вдруг наполнился, будто точно чего нехорошее задумал. Словно не тот выход предложить хочет, который к обратной дороге ведёт, а к дверце, из-за которой не возвращаются.
   - Спасибо, что показал нам чудеса скрытые, - поблагодарила Зоряна. - Позволь и нам в коллекцию твою вклад внести.
   И на ладони раскрытой астекс протягивает.
   Зинзивер аж шею лебедем вытянул: "Да как же! Да ведь моё же!!! Зачем этому лупоглазому камешек бесценный? А вот мне бы его обратно..."
   Шею вытянул, а промолчал. Сам ведьме бездумно камешек подарил, нечего теперь пасть раскрывать. А у Зоряны, видать, задумка какая имеется.
   Осторожно-осторожно кончиками двух коготков принял дракон дар бесценный.
   - Благодарствуем, - изрёк, а голос потеплел изрядно. - Слыхал об этом сокровище, да впервые на землях этих его вижу.
   И заскользил по дороге, монетами да павшей чешуёй вымощенными.
   Зинзивер за ним. Смотрит внимательно, как бы на хвост не наступить. Хвост у дракона интересный. Слово наконечник стрелы туда присобачили. На хвост поглядывал, да запнулся. Тут-то взор поневоле вскинул.
   И остановился.
   Было с чего.
   В стену картину вмуровали. С первого взгляда не разобрать ничего. Вроде домишки, а вроде кости какие-то. Присмотрелся - дракона увидел мёртвого. Один скелет остался и на части развалился. В каждой из этих частичек домик образуется. Где готовые уже здания, а где домишки недостроенные. Но кости драконьи средь стен проступают. Не поймёшь, то ли дракон городом рассыпается, то ли кости драконьи, напротив, в дома перерождаются.
   Засмотрелся, аж не ступается дальше.
   И ведь как много деталей мелких. Иногда вместо окон фигурки пририсуют. Вот медальон в виде солнца. А вот птица. Да не одна ещё. Почитай, на каждом домишке какую-нибудь из птах изобразили.
   Вроде череп страшным должен быть, а дворец, сквозь него проступающий, праздничным получился. В глазнице тёмной жар-птица сидит, освещает светом багряным чуть ли не два квартала соседних.
   Крыльев размах глаз радует, да только не птаха это, а конь летучий. Добрый. Светлый. В страну счастья уносящий.
   Лирохвост, меж перьев хвоста которого в дни особенные звуки музыки чарующей летят.
   На белом островке в углу башенка шпиль длинный тянет. На шпиле же петушок золотой восседает.
   Тут только углядел парень, что хребет полурассыпавшийся стеной город на две части делит. Ту, что правый верхний угол занимала, только что взглядом окинул. Какие же птицы на другой стороне спрятаны?
   Ворон чёрный сидит. Мрачный. Злой. Под левой его лапой ведро с мёртвой водой. Под правой - ведро с живой.
   Гарпия ухмыляется. А кольцом вкруг неё младенцы похищенные.
   И тут крылья. Только на зонт похожие, а под ними не птица, а мышь. Крылья чёрные, клыки белые глаза яростью горят.
   И беспечная бабочка на этой же стороне.
   А на хребте здание длинное, извилистое. Восемнадцатым окном, если сверху считать, филин темнеет. Такая птица, что на любой стороне себе место сыщет.
   - Тоже искусство захватило? - это Шустрик вернулся.
   - Гляди-ка, - парень восхищённо то туда тыкал пальцем, то сюда. - Казалось, мазня несусветная. А начнёшь вдумываться, не зря именно так птиц по картине расселили. Смотри сам, верхние жители - те птахи, встреча с которыми добро тебе несёт. А те, кто внизу, предзнаменования нехорошие воплощают. И теперь кажется мне, не зря хребет драконий именно так лёг. Словно стена это. Птахи нижнего уровня вверх норовят пробраться, а те, кто с другой стороны, их часть города осветить желают.
   - Тот, кого почтительно мастером называют, выстроит картину свою так, будто кубики рассыпал. И каждый зритель вынужден выстраивать из этих кубиков своё здание, - тихо сказал котофей. - Именно от зрителя зависит, окажется ли оно подгнившей избушкой или грандиозным замком, а то и лабиринтом.
   - Кто кости видит, - восклицал Зинзивер, - кто город. А если приглядеться...
   - Определённо, ты каждой птице увиденной скрытый смысл приписываешь, - качнул головой кошак и огладил усы. - Может, историю, что ты, на портрет поглядывая, складываешь, и сам живописец в мыслях не держал.
   - В роду нашем каждой птице столько скрытых значений посвящено, что на книгу хватит. Но тот, кто картину рисовал...
   - Смысл хорошего искусства в этом и заключён, наверное, - внезапно не дослушал Шустрик. - Не в передаче мыслей собственных, а в передаче строительного материала, из которого ты сам творишь нечто, именно тебе невероятно в час созерцания важное.
   Головой котофей встряхнул, фантазии отгоняя, и обратно к дракону направился. А тот уже постукивал хвостом в нетерпении.
   - Не боишься, что секреты твои растреплем? - усмехнулся Зинзивер у самого выхода.
   Колола его печаль, что навсегда астекс здесь останется. А ведь у Зоряны если бы в сумочке лежал, то уговорил бы вернуть со временем.
   - Из тех, кого клады долинные влекут, мало воинов, что способны мне стать противником достойным, - сказал дракон. - Так что ступайте, рассказывайте. Задерживать не стану.
   - Не подходим мы для твоей коллекции, верно? - ехидно поинтересовался парень. - А то, небось, и оставил бы. Смысл бы придумал каждому из троицы нашей. Историю затейливую о каждом бы сложил.
   Дракон внимательно осмотрел по очереди всех прибывших к нему гостей.
   - Из вас троих я бы лишь тебя оставил, - огромный коготь чуть коснулся волос Зоряны, не причинив девушке не малейшего вреда.
   - Каждому дракону надлежит охранять свою принцессу? - усмехнулся Зинзивер, мигом придвигаясь к девушке и встав чуть впереди.
   - Причины очевидны, - ласково проворковал дракон. - И если твои глаза слепы, для меня не повод это начинать ненужные разглагольствования.
   Два жёлтых змеиных глаза, в которых то расширялись, то суживались чёрные веретёнца, очутились перед вздрогнувшими кладоискателями.
   - Возможно, нам придётся встретиться ещё раз, - вкрадчивое шипение слепливалось в понятные слова. - Тогда и поглядим, кому суждено вернуться в мою пещеру.
   - Что ж, не против я встречи новой, - на прощанье Зоряна молвила.
   И вздрогнул Зинзивер. Уже второму дракону другая встреча обещана.
  
   В полдень пещеру нашли, а выбрались из неё в сумерки вечерние. Вот как быстро время в пещере пролетело. Пока ещё небо светлело, двигались дальше по тропинке. А как обе Луны на небесах воссияли, решили привал организовывать. В любом месте Долины по ней днём лучше двигаться. За исключением нескольких ночей зачарованных, когда клады сами из земли ползут. Но в ночи те добывать сокровища невероятно опасно. Нечисть настороже. Ещё зорче за гостями незваными следит, чем в Ночь Огоньков Танцующих.
   Двойственное чувство владело Зинзивером. С одной стороны вроде, много уже набрал он сокровищ в Долине. И карман грела купчая на башню чародейскую. Чтобы прибыль такую получить, купцу десять раз за моря сплавать придётся. С другой стороны, не давало что-то успокоиться. Звало отыскать и хватануть, хапнуть даже, нечто грандиозное и великое, о котором только рассказывать начнёшь, а у всех уже дух захватило.
   - А всё же жадюга - дракон тот, - Зинзивер измыслил.
   - Почему так подумал? - удивилась девушка.
   - Не дал ничего на прощание, - заметил парень. - Если гости мы, принято гостей одаривать. А у него там от сокровищ скоро пещера лопнет. Мы-то, - снова об астексе забота кольнула, - не с пустыми руками пожаловали.
   - Что для тебя сокровище, для него - коллекция, - вместо Зоряны Шустрик ответил. - Ты же к нему изыскателем пожаловал, а не собратом-коллекционером. Предложил бы обмен, глядишь, и досталось бы тебе чего ценное.
   - Ну, хоть золотушкой какой бы наделил, - ворчал Зинзивер. - Об искусстве справно глаголет, можно заслушаться. Но, куда ни ткнись, получается везде экспозиция музейная. Нас хоть в экспонаты не записал, и на том спасибо.
   - А люди лучше? - Зоряна вопросом продолжила. - Думаешь, друг ты им, а разобраться - экземпляр коллекции.
   - Я-то людей в коллекцию не складываю, - гордо Зинзивер утвердил.
   - Легко складываешь. Не признаёшься себе просто, - улыбнулась Зоряна.
   - Да когда же? Когда? - кипятится парень. - Пример приведи.
   - Когда княгиней меня сделать решил, согласия моего не испросив, - ответила девушка.
   Помрачнел парень. Думал, забыла давно ту промашку его невольную. Нет же, помнит. Гляди, до самого гроба припоминать станет.
   - Спать давайте, - предложил котофей. - Не зря в местах ваших говорят частенько, мол, утро любое мудренее будет и самого продуманного вечера.
  
   Рано проснулся Зинзивер. И не луч солнечный разбудил его. Восход прятался за деревьями. Костровище давно прогорело и стало седым. Котей Котеич мирно сопел в полу плаща. Место Зоряны пустовало. И не спалось уже. Посмотреть хотелось, куда делась девушка, чем занята так рано.
   По сбитой росе следовал Зинзивер, пока не расступились деревья, просторы освобождая.
   Солнце медленно поднималось из-за горизонта.
   На бугорке его встречала Зоряна.
   Рассветное небо дырчатым одеялом закрывали чёрные тучи с багровой бахромой по краям. И лазоревые лоскутки неба казались на их фоне чем-то чистым и на диво притягательным.
   Сквозь облачные пустоты солнечные лучи пробивались алыми полосами. Большинство уносилось вдаль, но несколько из них падало на холм, где стояла девушка, озаряя и землю, и траву, и красотку багряными тонами.
   Зинзивер, проснувшийся и вскочивший пять минут назад, тихо наблюдал за ней, затаившись в кустах.
   Солнце набирало высоту и уже нестерпимо сверкало в разрывах туч, но Зинзивер не видел его. Зоряна стояла между ним и светилом. Лучи били из-за девичьей фигуры, озаряли её золотисто-алым ореолом.
   Где-то в памяти шевельнулось иное видение. Тёмная чаща. Шоколадные тени. И ведьминское солнышко в короне из алых листьев. Вспомнилось и забылось. Сегодняшняя картина была величественнее, значимее.
   Девушка и Солнце словно были чем-то единым, которое сейчас блаженствует в целостности и неразрывности, но потом половинки разойдутся своими дорогами: кому катиться по небу на небесной колеснице, а кому топтать земные тропинки.
   Понял Зинзивер, слово любое тут лишним будет. Беззвучно отступил под сень леса и в обратный путь развернулся: костёр разжигать и завтрак готовить. До огражденья долинного с кольями серебряными топать далеко ещё было. А после завтрака хорошего и любая дорога короче становится.
  

Глава 25

Холм с золотой дверцей

  
   Светлые минуты скакали птицам на хвост, летели в края дальние-невозвратные. Птицы, учуяв тяжесть неспокойного светлого времени, пели песни печальные, задушевные. Но на той высоте, где лились песни птичии, некому вострить уши чуткие. И дивные мелодии ускользали, растворялись в холодном воздухе высокой синевы.
   Тем птицам, которые ленивы, лететь ещё тяжелее. Им в дальние страны тепло нести надобно. Подкрадётся комок тепла да и прыг на спину. Под перья заберётся, взъерошит все. А птица не просыпается. Пригреется теплом нежданным и сны видит сладкие, забывчивые. А поутру развернёт крылья и в путь. Комочек тепла её жаром подгоняет. И сбросить хочется, и боязно. Навстречу ветры злые, ледяные. Как набросятся, так и смерть придёт. Но нет власти у ветра над тем, у кого тепло под перьями прячется. Таким птицам путь открыт в любую страну заморскую. Да только далеко лететь с тяжестью несподручно. Доберутся птицы до первых тёплых земель, да и останутся там холода пережидать. А места, откуда тепло с птицами улетает, готовится к лютым временам.
   Но бывает и так, что норовистая птица скинет тёплый комочек наземь, чтоб лететь легче было. Посмотрит на непокорную подруга-другая, а то и вся стая, да и сбросит свои тёплые искорки из-под перьев. Тогда тепло возвращается. Вот и чередуются в то время дни ласковые и дни пасмурные, пронизанные прохладой неживой.
   Тогда и просыпаются Теплынница и Морозница. Выбираются из-под кочек болотных. Заскачут, запрыгают. Хвост и уши длинные болотной грязью измажут. Да только не пристать к ним грязи. Жар Теплынницы обращает грязь в мелкие камешки, а Морозница захолаживает комки в ледышки. Посмотрят друг на друга, фыркнут. И давай кидаться друг в друга камешками да льдом. Хохочут, уворачиваются, веселятся.
   А как устанут, тайком в лес юркнут. Нет им прямой в лес дороги. Под запретом она для тварей болотных. Но Теплыннице и Морознице запреты нипочём. Прошмыгнут по опушке и растворятся в тенях чёрных. Любят отыскивать они лесные дома заброшенные. Стоит хата громадная, злая, о пяти углах. Таращит чёрные провалы окон. Раззявит дверную пасть. Теплынницы и Морозницы вокруг хат хороводы водят. В хату не лезут. Набиты пятиугольные хаты сокровищами запретными.
   Кто за Теплынницей и Морозницей увяжется, тоже до хаты такой доберётся. А там лишь хватай, что под руку подвернётся. И дёру. Не любят хозяева невидимые, когда в их добре убыток приключается.
   Вот только как сыщешь Теплынницу и Морозницу? Лишь внимательный взор их следы подмечает. Ямки малые, круглые, словно плошки в землю вдавили. Следы Морозницы инеем покрыты. В следах Теплынницы травка свежая пробивается. Да только поспешать надо. Дунет ветер - растопит иней, а травинки выжелтит, и непонятно сразу, то ли из следов они тянутся, то ли испокон веков тут росли, как все травы лесные.
   В те дни, приморозит если, старики покряхтывают: "Морозница пробудилась". А если солнышко вдруг пригреет, дети радуются: "Теплынница, теплынница по округе скачет. Бежим в лес - травку молодую искать, в хате пяти углов шарить".
  
   Сокровищами неведомыми сверкали, словно под солнцем снег, кубики малые. Подобрал Зинзивер один: лёгкий, шероховатый. Зинзивер всегда рисковым парнем считался, вот и тут не утерпел, дотронулся кончиком языка любопытного. Сладость на языке.
   Сахар тут просыпали. Вот и дивись людям. Народ по большей мере всеми способами мешки заплечные облегчает, чтобы как можно больше кладов да находок из Долины вынести. А кому-то всех сокровищ дороже сахар стал. Не смог с ним расстаться, в Долину прихватил и на себе волок, отказывая в месте монеткам, медальонам и прочим вещицам, что хорошее богатство составить могло.
   Но видно невесёлые дела с любителем сахара приключились.
   И недавно совсем. Не успели кубики под дождями растаять, слёзками сладкими в землю уйти.
   По травам, притоптанным копытами громаднющими, пестрота разбросана. Будто кладоискатель какой стрекача дал, а по пути на сухую ветвь напоролся, да разодрал боковину мешка старательского. То-то барахло и посыпалось. Сначала одно, потом другое - вереница следов разноцветных.
   Тряпки Зинзивер пропустил. Совок подхватил новёхонький. Тот, что в лагере куплен, давно на ладан дышит, так что находка ценная. Словно листом палым ветер страницей, из книги вырванной, поигрывает. То загнёт её, то выпрямит, то подбросить пробует. Да только угол столь мощно в землю втоптан, что ветру со страницей не справиться. Брата с сестрой на помощь звать надобно - Бурю да Ураган.
   Присел Зинзивер, за страницей нагнувшись, а как выпрямляться стал, бумагу древнюю подхватив, замер, словно в соляной стол обернулся, как в легенде, что в книге толстой, затрёпанной пропечатана была.
   Полусидя - полустоя, полунагнувшись - полувыпрямившись, зыркнул он по сторонам и с трепетом духовным место узнал. С обычного роста оно знакомым никак не виделось, а тут вдруг как на ладони, словно снова в сон путеводный провалился.
   В двух шагах пень трухлявый, почти до земли сровненный. В стороне другой бугорок малый выпучился, а на нём лепестки зубчатые цветок-василёк раскинул.
   За василёк взгляд кинешь, в холм упираешься. Только холма бочина здесь кустом пышным, раскидистым закрыта. Во сне силы неведомые убрали куст, показали дверцу в холме. А тут мимо иди, хоть боком листья с куста обдирая, не увидишь за ним створки с резьбой золотой.
   Может, и в самом деле, лишь во сне ворота таинственные?
   Выпрямился парень, и шагами семимильными к кусту понесся. Врезался в листву, ветки разводит... Есть, есть дверца, есть за ней пещерища. Только вход странным, зыбким кажется. Рванулся к дверце, руку только протянул... глядь, а ты с другой стороны холма.
   У костра Шустрик в котелке варево помешивает. Рядом Зоряна травку задумчиво зубками прикусила.
  
   - Скорее за мной, - запыхавшись шибко, Зинзивер скомандовал.
   - Куда? - котейко не изъявил горячего желания на ноги подниматься. - Зачем?
   - Там увидите! - ликующе пообещал парень.
   - Увидим-то что? - проворчал котище. - Глаза не лопнут от зрелища невиданного?
   - Никто не скажет, - пожал плечами Зинзивер. - Если Хранилище там, в нём вещи, не имеющие себе подобных. Их и сравнивать не с чем.
   Слово "Хранилище" великую магию в себе несёт. Не успел Зинзивер моргнуть, а и Котей Котеич уже рядом топтался, и Зоряна в плечо дышала.
   К холму неслись, будто от погони злобной удирали. Ведь ведомо каждому: не зевай в Долине. Если показалось тебе место особенное, не оставляй его на момент попозже. Не будет тебе второго шанса. Потом хоть тысячу раз сюда вернись, а ничего не встретишь, ничего не увидишь.
   Но нет, и куст на месте листьями шелестел. И дверца за ним никуда не делась.
   Снова рванулся Зинзивер к дверце заветной. Только руку уже не протягивал, решил плечом наддать. Не успел однако: снова за холмом оказался. Глядь, и Зоряна с Шустриком рядом стоят.
   - Зачарован тот путь, - расстроилась девушка.
   - Только не говори, что головами зарочными отворяется, - испугался Зинзивер.
   - Там волшебство другое. Как в городе затерянном. Путь так проложили, что он всё время мимо дверцы проходит.
   - Видел я во сне дверцу эту, - смущаясь, признался Зинзивер. - Дверца приоткрыта была. Створки вглубь уходили. И вела к холму дорога, которую свечи отмечали. Длинные и тонкие.
   - Пока горят свечи, не затворится дверца в пространства заветные, - вдруг сказала Зоряна слова те самые, что и ему на ум пришли в том сне полузабытом. - Есть у меня в запасах свечи такие.
   И, словно только этот момент и ждала, достала из мешка пучок свечей.
   - Семнадцать их надо, чтоб поровну на каждой линии, - сказала Зоряна.
   - Никто не разделит семнадцать на два, - хмыкнул парень.
   - Не надо делить, - удивилась девушка. - Надо так свечи расставить, чтобы одна и в той, и в другой половине оказалась.
   - Треугольник получится, - не поверил Зинзивер. - Если линии в одну точку сойдутся, не пройти меж ними.
   - То, что ты в дверцу пройти не можешь и за холмом оказываешься, тебя не удивляет ничуть, - рассердилась Зоряна. - А меж свечей пройти - это тебе чудо неслыханное.
  
   Не сказать, что линии, свечами Зоряны выстроенные, прямыми получились. Скорее выглядели они дугами. Девять столбиков восковых на одной дуге, девять на другой: одна свеча общая - дальняя самая. Самым диковинным для Зинзивера видеть было: огоньки на свечах ветру не подвластны. Иголками яркими вытянулись к начинающим темнеть небесам. Всё, как во сне. И в душе чувство схожее: волшебное, пронизывающее неизвестностью, за которой Счастье прячется. Словно не по земле твёрдой ступаешь, а легонько, как феи, - по самым кончикам травы.
   Они медленно шли меж свечей. И в какой-то миг ему почудилось, что та, последняя свеча, куда должен упираться путь, раздвоилась, открыв проход. Захотелось проверить свечи, позади оставшиеся. Зинзивер обернулся, подсчитывая странно замершие язычки пламени. Но нет, их было по-прежнему семнадцать. Только дуги теперь сжимались в начале пути, и горел там вместо пары всего один огонёк.
   Зинзивер впереди двигался. Первым и ногу над порогом занёс, готовясь в щель тёмную нырять.
   - Зарок дать надо, - внезапно остановился котяра. - Слово нерушимое даю, сколько сокровищ ни вынесли бы из Хранилища, ни одно мой разум не замутнит, ни одно душу чёрной не сделает. Всё, что ни захвачу внутри, будет мной товарищам предъявлено и разделено честно, по справедливости.
   - Да будет так, - немедленно Зоряна добавила.
   - И я слово это даю, - хрипло подытожил Зинзивер.
  
   Казалось, столь узка дверь меж створками, что и птаха не протиснется. Но нет, так скользнул, что не задел створки с узорами золотыми. Угасающий свет снаружи не мог осветить помещение хорошо, но виделось: коридор это. Не такой уж широкий коридор, потому что густо он заставлен сундуками, бочками, ящиками, коробочками, сосудами, шкатулками. Самого богатого купца склад открой, но покажется он лачугой пустой в сравнении с коридором этим.
   - Не стоит здесь останавливаться, - шепчет Зоряна. - Главные богатства во всей красе в залах представлены.
   И шёпот пронзает, как стрела. Хочется слушать его. И слушаться.
   Ещё шагов дюжины три, и разбежались стены. А потолок резко ввысь ушёл. Лишь ступили в пространство огромное, гулкими шаги стали, заметалось их эхо, а тьма отступила от пламени внезапно вспыхнувших факелов.
   - Зал Бога Земли, - глухим шелестящим шёпотом возвестил Зинзивер, вспоминая обозначения плана, так ему и не доставшегося.
   Мрачно тут всё. Ведь Земля - место, куда всем уйти суждено. Тело в ней упокоится обязательно. Дух же либо в Ущелье Теней блуждать отправится, либо вознесётся, гладь Озера Небесного прорвёт и будет проводить вечность в беседах с Владыкой.
   Тишины здесь нет. Шорохи и поскрёбывания.
   И холод. Холод тянет. Пронизывает. Прочь гонит, словно подсказывает, не место здесь живому, рано ему ещё покоиться.
   А запах знакомый. Запах известный любому кладоискателю. Когда лопатой углубишься штыка на два, когда куча земли отброшенной уже по колено вырастет, тогда учуешь этот аромат - запах земли разрытой. Кого-то пугает он, тревожит до невозможности. Но быстро становится он привычным. Сопутствующим находкам ценным, потому и вдыхать его притягательно для ищущего сокровища.
   Престолы царей древних тут в угол свалены, словно стулья старые на чердаках и в подвалах. Считай до вечера - не пересчитаешь.
   Но вот замер взгляд. Скипетр перед ним - знак древнего владыки. Глядишь - оторваться не смеешь. Понятно сразу, нет второго такого. Богаче есть. Есть каменьями поболе изукрашеннее. Причудливее тоже можно сыскать. Но прекраснее нет его. Возьми в руку его, выйди с ним к народу. И народ, неотрывно глядя на пальцы твои, диковинку сжимающие, за тобой отправится и на погибель лютую, даже слова поперечного не вымолвив. Столб металла драгоценного спиралями увит. По спиралям бегут звери магические, летят, развернув крылья, птицы волшебные. Где рыба удивительная пасть раззявит. Где змея изумрудными глазёнками взгляд поймает, а то жук какой крыльями узорчатыми так удивит, что не знаешь: живой ли он или мастерами древними изготовленный.
   Верх скипетра фигура странная украшает. Снизу вроде пирамида перевёрнутая. Но чуть выше взгляд забирается, превращается пирамида в шишку золотую. На шишке той цветок распустился - сто тысяч роз с ним не сравнятся. А на бутоне раскрывшемся птаха восседает. Такую птаху никому не словить. Такая сама выбирает, кому на руку опуститься. Но кому опустится, ожидает того удача великая, богатства несметные, да слава неумирающая.
   - Если не выбрал ничего в зале этом, дальше двигаемся, - пихнул Зинзивера котяра.
   Очнулся парень от созерцания, шагнул прочь. Скипетр не взял. Не на его руку делали. Даже, если бы и княжество себе прикупил, тяжеловат скипетр такой для князя. Заинтересованно мешок Котей Котеича взгляд Зинзиверов обшарил: увеличился ли? Прихватил ли мудрый кот чего ценное из Зала Бога Земли?
  
   И снова коридор, плотно заставленный всевозможными ящиками, коробками, сундуками. Всем, в чём можно сокровища хранить. Ведь на то оно так и зовётся - Хранилище. А впереди опять свет пробивается. Но не багровый, факельный. А хрустальный, с оттенками сиреневого и фиолетового.
   Шаг в следующее подземелье, и видно: царят здесь полновластно Альмандил и Аметист. Зал Бога Небес тут раскинулся. Бог Небес с ветром схож. Ветер сам не видишь. По действию определяешь. Листва колыхнулась, вода по луже рябью прошла, парус на корабле надулся и к дальним берегам судно повлёк - всё ветра действие. В стенах мягко топазы светятся. Меж них выделяются сапфиры крупные. В каждом камне таком звезда горит серебристо-серая. Где шесть лучей игольчатых. Где целая дюжина.
   Разглядит ли ветер око даже самое зоркое? Какие приборы чародейские его вес покажут?
   Поэтому и сокровища в зале Бога Небес странные, невесомые.
   На креслах и сундуках ткани прозрачные лежат. Лёгкости неимоверной. Кисея, что Зоряна для волшбы пользует, с ними в сравнении, что гиря пудовая.
   А вот вроде по столешнице песок рассыпан. Но разве положено песку простому в Хранилище обретаться? Не песок он, и ты сразу поймёшь это, если чуть над ним склонишься. Сразу ноздри свербеть и покалывать начинает. То травы в пыль перетёртые, деревья в крохи размочаленные, цветы в лоскутки изодранные - специи из дальних заморских стран, что кушаньям обычным причудливый вкус придают. Тут соль простая так вкус меняет, что после без неё ни одно блюдо не естся, а там ещё более манящий результат получается. Великие армии бились друг с другом за обладание сокровищами этими. А на торговле ими огромные империи созидались. Неудивительно поэтому, что в дни опасностей люди не золото и серебро, а специи эти прятали. Знали, пройдут времена лихие, и за щепотку такого порошка им легко горсть полновесных монет насыплют.
   Котофей недоволен морду воротит. Ход ускоряет. Дело понятное. Не по душе ему хмели-сунели. Запахи, что ноздри Зинзиверовы легонько щекочут, для чуткой носяры кошачьей, что рашпиль или наждачка.
   На полу блюда. В блюдах смирна. Сосуды с горлышками узкими заполняют жидкости разноцветные, что на крыльях ветра за много вёрст переносятся да ввинчиваются без спроса в носы да рыла попутные. И откуда-то лёгкий запах нарда сочится. Поэтому и аромат здесь царит стран дальних, где морские волны лазурные накатывают на пляжи песка жёлтого. И растут там деревья невиданные - пальмы, похожие на зелёные зонты разлохмаченные.
   Не утерпел Зинзивер. Запахи манящие голову вскружили. Да и весу-то в пряностях всего ничего. Свернул пакетики из бумаги, в кармане хранимой, да засыпал куда корицу, куда гвоздику сушёную, а куда перец жгучий красный.
  
   После светлого зала в тёмный коридор нырять охота небольшая. Там словно под небом стоял. Здесь же потолок низкий, стены близкие. Будто в игольное ушко втиснулся. Или в могилу, по твоему размеру приготовленную. Снова земля. Небеса позади остались. Пусты они. Лишь светила по ним бегут. Поэтому и следующие залы Хранилища им посвящены.
   - О крестиках всё думаю, - запечалился Зинзивер. - Хорошо я запомнил и залы, и нити коридоров, что их связывают. Но крестики... Иногда, - он вытащил план и рассматривал его в холодном голубом сиянии, - кажется, что ясно видится: здесь и здесь стояли. А потом всё ж берут меня сомнения.
   - Ни одного память не зацепила? - поинтересовался кошак.
   - Ни одного, - вздохнул парень. - А ведь важны, думаю, неимоверно! После той кляксы, что на Карте Полуночника шатан отмечала, уверился я: нет на планах, что кладам Долины посвящены, лишних символов.
   - Что же могли обозначить метками?
   - Знать бы, - пожал плечами Зинзивер. - Может, самые наиценнейшие сокровища.
   - Тут всё уникально настолько, что ни одному предмету цены не назначишь, - заметил Шустрик. - Цену будет определять тот, кто в её поисках тебя отыщет. Как тот чародей, которому ты Армию Древности сторговал.
   И снова заныло сердце. Снова хотелось вернуть астекс - сокровище, коего даже в Хранилище не сыскать.
   Впереди свет, как у солнца над горизонтом. Или у светила ночного, под светом которого они порог Долины ныне переступили. Так оно и есть. Ведь коридор убегает прямо в Зал Девы Луны Алой.
   Тут и земного не видать, и пустоты небесной лазури не заметишь. Но покоями такими многие бы властители гордились. Купол потолка словно багряным шёлком затянули. Не факела в просторах этих свет дарят. Пылают багровым и багряным огоньки на концах палочек бурых. Не свечи то. Не бывает таких свечей. Откуда, какими путями здесь светильники эти очутились, никто не расскажет.
   У Девы Алой Луны все сокровища цвета красного. Но не бурого и кровавого, и не ласкового и рассветного. Красный цвет сокровищ её, что девица красная, самая красивая в деревне своей. Если собрать всех самых красивых по деревням всем и в сокровища обернуть, ими зал Девы Алой Луны и заполнится.
   Луна Алая полную силу перед уходом тепла набирает. Поэтому и здесь холодок чувствуется. И запах особенный, как у листы опавшей, первым морозцем прихваченной.
   Карнеол светлый и тёмный плитами полированными стены закрыл. За плитами огоньки блуждают, будто, оторвавшись от кладов, сюда в полон угодили.
   На столах из мрамора красного с белыми прожилками яшмовые блюда стоят. В каждом горка драгоценностей. Розовый окатный жемчуг волшебными шариками, а меж ними сверкают кристаллы спессартина. Огромные бесформенные кораллы колоннами вытянулись, свод поддерживают. А в сумраке центра высится статуя самой Алой Девы. Платье длинное пьедестал подолом метёт. По всему платью оторочка узорчатая. Камни красные. Но не рубин. Рубин-то Зинзивер уже с одного взгляда отличать научился.
   - Гиацинт это, - шепчет Зоряна, увидав интерес спутника. - Нельзя его на свет солнечный выносить, ибо прозрачность утратит, станет матовым.
   Зал покинули, на скульптуру оглядываясь. Ничего не сказала хозяйка зала тем, кто сокровища пришёл забирать.
   Только вышли, сразу тепло почувствовалось. Воздух впереди струится прогретый. Коридор меж залов здесь из аммолита выполнили. Странный камень, переливчатый. Словно не решил ещё, в чью свиту ему записаться? Словно не выбрал: в армии Алой Луны ему биться или Травянистой? Глянешь на него, вроде зеленью отдаёт. А чуть взор переместил, смотришь: красны его тона. Ещё шагнёшь, снова зелёное властвует. А иногда замрёшь и поразишься: оба цвета перед тобою. Видишь, как зелень на красное наступает или, наоборот, от красного прочь бежит.
   Ни сундуков тут, ни ящиков. Зато ткани богатейшие прямо на полу раскиданы. Где рулонами друг на друге громоздятся. Где полураскатаны. А где уже комками мятыми скукожились. Атлас, шёлк, парча, виссон. Иные материи, названия которых Зинзиверу узнать ещё не довелось. Будто разгромили тут ателье дамское или лавке портняжки большой разор учинили. Вроде одежды из ткани такой лёгкие, как паутинка, а если рулоном мерить, далеко не унесёшь. Зинзивер отрез аксамита, что дюже в землях его ценился, приподнял да быстро обратно вернул.
  
   Тканями раскиданными любуясь, вошли путники в Зал Девы Луны Травянистой. И сразу глаза слепит сияние. Кажется, нет тут светильников специальных. Каждый предмет свет излучает. А ярче всего на стене противоположной сияет круг зелени. То Травянистую Луну из камней самоцветных выложили. Есть на ней пики яркие. Есть моря, наполненные тёмной зеленью. Только внизу дыра чёрная - в другие залы коридор.
   Стены в ярких разводах малахита, что всегда глаз радует. Тенями средь этого сияния, могучими стволами деревьев сказочных мрачнеют колонны зелёного мрамора. Будто и не внутри холма идёшь настороженно, а по лесу весеннему гуляешь с сердцем, настежь открытым.
   И везде хризолиты, хризолиты зелёные. И в каждом искра, как звезда заблудившаяся.
   Из камней драгоценных, что цену большую имеют, тут изумрудов несчитано. Но если приглядеться, средь изумрудного воинства обнаружишь турмалины и демантоиды, что взор прельщают не хуже, но цену меньшую имеют. А меж ними божественной неописуемой зеленью лучатся кристаллы ясписа - камня редкого. В местах иных яшму так прозывают. Но нет ни в одной яшме прозрачности ясписа, что драгоценные самоцветы от прочих камней отделяет.
   В центре зала под куполом зелёным росли деревья чудесные. Из яшмы высокое самое, чуть ниже его - бирюзовое, раскидистое - жемчужное, мрачное - нефритовое. И между ними таинственное дерево бессмертия, чьи цветы тёмно-красные любую болезнь исцеляют, а плоды, с круглыми шишечками схожие, саму смерть отогнать могут. Вот только неведомо самым мудрейшим из мудрецов, когда дерево это расцветает и когда плодоносит.
   Как и в других залах, разбрелась троица. Каждый чем-то милым именно его взору любуется. Каждый именно то выискивает, чему сам великую цену отмерить готов.
   Зинзивер вдоль стены малахитовой продвигался. Здесь малахит исчез. Лиственит ему на смену пришёл. Змеевик тоже заметен. Из него рамы высоченные выделаны, а в рамах картины каменные красуются - звери диковинные.
   На первой вроде собака с полутораметровой пастью, только вместо клыков страшных сплошная костяная пластина. А подойдёшь ближе: ноги оленя у зверя, грудь льва и голова лошади. Видел Зинзивер на картинках чудо это ходячее, левкротой оно в книгах звалось. На следующей грифон в разводах зелени на парня взирал так, словно оказался Зинзивер пред судом строгим, но справедливым.
   У третьей картины вспомнил парень, что на плане, после битвы мельком увиденном, в этом зале где-то близко крестик стоял.
   Что крестиком отметили? Сокровище необычайное?
   Но пол пустует. Разве что в стене поискать нишу секретную. Пред ним на картине гигантского богомола изобразили. И вот что удивительно, всё в зале Девы Луны Травянистой зелёное, а тут аспидные глаза, словно пронёс художник неведомый в царство зелени два чёрных опала.
   Всё зелёное в зале этом, а глаза, словно капли смоли.
   Вот как их не потрогать?!
   Зинзивер только руку к глазам...
   А богомол вдруг отпрянул.
   Не в картине он, а в нише под картину замаскированной. Не предмет, не статуя, не изображение. Сам по себе - житель зала заповедного.
   Задние лапки согнул, приседая. Жвалы подрагивают. Лапа передняя вперёд вытянулась. На лапке клешня, такой и рак обзавидовался бы.
   Зинзивер словно ступнями к полу прирос: не ожидал живое в зале этом повстречать.
   Богомол вдруг голову склонил, а после клешнёй запястье у парня цап!
   Больно, аж слёзы из глаз.
   От клешни холод каменный. Не живой богомол, изваяние скульптурное, странными силами на стражу выставленное. Как Голохвостый в ведьмах огоньки скрытые зажигает, так и здесь кто-то камень колдовством оживил.
   И сознание уже зеленью затуманено. Кажется отчего-то, что не по-настоящему это. Что исчезнет сейчас чудище. Вместе с болью исчезнет.
   Чёрные и голубые глаза взорами друг в друга упёрлись. Насыпь орехи меж ними, раскололись бы те орехи от напора великого. А клешня всё пуще сжимается. И зубы Зинзивера тоже сжимаются. Скрипят, скрежещут друг по другу, а разомкнуть их не получается. Со сжатыми зубами на помощь не позовёшь.
  

Глава 26

Сокровища верхних храмов

  
   Молнией лопата блеснула и с боку в голову зелёную вонзилась. Чудище из камня вздрогнуло, замерло, напряглось. Но после ноги пружинчатые подогнулись безвольно, и рухнуло оно, запястье Зинзиверово отпустив.
   - Осторожен будь, - прошипел котофей. - Не думай, что одни мы здесь. Тут ловушек для ротозеев без счёта расставлено.
   - Может, на плане том не сокровища крестами отмечали, а ловушки коварные? - Зинзивер в перерыве меж слов отчаянно дул на распухающее запястье.
   - Может и так, - кивнул Шустрик. - Неплохо бы крестики и на карте нашей проставить.
   - Не упомню я, где кресты были, - опечалился парень. - У меня сейчас не то, что кресты, а залы в голове путаются.
   - Половину прошли уже, - молвил кошак. - Скоро всё разъяснится. И тогда мы сами планами ходячими сможем считаться. Каждый карту Хранилища нарисует, если выбраться нам из него суждено.
   Зинзивер головой вертит, Зоряну выискивая. Где ж её смотреть, как не в каменной роще? Уж очень травы ей интересны да растения всяческие. Так и здесь, в зале этом, меж деревьями неспешно шествует. Даром, что деревья из камня. Пальчиками их стволы поглаживает, слова неразборчивые шепчет.
   Средь всех деревьев Зинзивера то заинтересовало, что бессмертие должно подарить.
   Бродит он вокруг, высматривает плод ли созревший, цветок ли распустившийся.
   - Если найдёшь плод, неужто съесть осмелишься? - Зоряна интересуется.
   - А то! - радуется парень теме поговорить. - Уж не упущу шанса такого.
   - Ты просто не знаешь, как это - жить в бесконечности. Уйдут все, кого любишь ты, кто тебе нравится.
   - Уйдут одни, другие появятся, - объясняет парень выбор свой, которому дивится девица.
   - Может и не найдёшь таких, тогда жизнь надоедливой мухой тебе покажется.
   - Жить всегда интересно! - Зинзивер заспорил.
   - Слышал выражение "скука смертная"? Это когда жизнь тебя так достанет, что и смерти, как избавлению, рад. Всегда остаётся к ней сбежать, если жить невыносимо. Съев плод, ты этого шанса лишаешься.
   - В омут головой, и делов-то, - отмахивается парень.
   - Волшебная сила и в омуте смерть тебе не подарит. Разве что нежитью станешь. Будешь утопленником вечным.
   - В пожар тогда.
   - Не сгоришь, но намучаешься. А после быстро заживут ожоги да раны. Столь велика сила в плоде бессмертия.
   - А я...
   И не продолжил ни звука. Потому как плод увидал. Похож он на шишечку, только нераспустившуюся. В переплетении веток видна шишечка эта. Вроде каменные ветки густо сплелись, а чуешь точно, можно меж ними руку просунуть.
   - Гляди, Зорянушка, никак плод.
   - Плод и есть. Рвать станешь?
   - А ты бы сорвала?
   - Мне не надобно.
   - Я сорву, - Зинзивер решился. - Если и сейчас не съем, то в старости...
   - Сила его давно покинет, - рассмеялась Зоряна. - Разве не сказывали тебе, что лишь свежесорванный плод бессмертие дарует. Засохший он тоже цену хорошую средь зельеваров имеет, но не выжмешь из него тогда волшебства того, что смерть мимо тебя обводить всё время станет.
   - Если сорвать, сразу и съесть... - задумался парень.
   Хочется, невероятно хочется по земле ходить из века в век. До всего неведомого добраться. Всё запретное изведать. И тянется рука в переплетенье веток.
   - Рви смелее, - глаза у Зоряны блестят интересом, но лицо грустное, будто иного она от Зинзивера ждёт.
   А ей почему плод не надобен? В чём подвох?
   Отдёрнул руку.
   - Не рвёшь, так к котофею поспешай, - сказала Зоряна. - Вон, уж лапой устал нам махать.
   И впрямь весь зал уже прошёл котеюшко. Замер на фоне круга зелёного, как сказочный Лунный Кот.
   Обернулся Зинзивер, в Травянистую Луну уходя, а с противоположной стены девушка ему улыбается. Волосы зелёные разметались. Одна рука поправляет их. Другая в талию тонкую упёрлась. От талии юбка переливами струится до колен. Ниже её мгла беспросветная. Оттуда они в зал вошли.
  
   - Спасибо Владыке Небесного Озера, что дозволил увидать все диковинки эти, - горячо возблагодарил Зинзивер силы тайные, когда снова над ними низкий потолок коридора связующего оказался.
   - Спасибкайся, когда из Хранилища выйдешь, - усмехнулся котофей мудрый.
   - А я готов тут остаться, - с горячностью парень заявил. - Буду, как дракон-коллекционер, по залам ходить, великими чудесами света любоваться.
   - В зале зелёном чуть не остался навеки, - проворчал котейко. - Да и живому тут долго не протянуть. Припасы съестные когда закончатся, быстро выход наружу сыщешь.
   Не ответил парень. Вглядывался вперёд. Выход сверкал ярко, как звезда в небе чёрном, как свет в конце туннеля, когда до него ещё идти и идти. Свет был приветливым, словно там ожидало их дневное светило. И не удивительно, ведь дорога уводила напрямик в Зал Девы Солнца.
   И снова разбежались глаза, тысячи необычайностей впитывая. Царство халцедона здесь. Оттенки разные. Вдали мягкого, багряного, рассветного. На другом конце зала хмурого, багрового, закатного. И где-то там, куда свет факелов не проникает, кроваво-красный пурпур царит. А в середине, по которой три пары ног ступают, всё великолепие цветов медовых.
   А пол из камня солнечного. Идёшь, и под тобой золотистый отлив пробегает, в котором искры живут, словно саламандры мелкие, из неведомого огня выскочившие.
   Потолок куполом вспучился. В зените источник волшебного света. И приглядеться немыслимо. То слепит, как солнце самое настоящее, а то, когда круги тёмные из глаз выгонишь, портрет видишь девушки с волосами рыжими. От портрета лучи длинные тянутся. Сотворены они из гелиодора, камня таинственного, солнечный свет некогда впитавшего и щедро сейчас его отдающего.
   Среди сокровищ, здесь выставленных, сердолик и янтарь преобладают. Из янтаря звери высечены. В основном кошки, только не мудрое племя, из которого Шустрик происходил, а дикие жители гор и пустынь, в чьих глазах пылает ярость неукротимая.
   Или вот фея, застывшая в янтаре. На ярмарках Зинзивер частенько видал куски древней смолы, в золоте которых чернела мушка или комарик, не знавший удачи. Но чтобы настоящая феечка...
   На ладони взвесил - тяжести почти никакой. Так и сунул янтарик с феей в карман, где монетины позвякивали.
   А дальше галерея портретов. На кадждом либо солнце, либо девица. Рамы у картин тяжеленные, основательные. По углам морхи золочёные свисают. Не колышутся. Во владениях солнца нет ветру места.
   Душно здесь и жарко. Может, вулкан под холмом пробуждается, да всё пробудиться не может. А может у небесного светила брат подземный имелся. Изжаривал камни в тверди земной. И боком огненным к холму заветному снизу прижаться решил.
   Меж кошками янтарными из светлых камней изваяния богов и божков разноплеменных. Но каждая из фигурок этих с солнцем связана. Только глаза неучёные не всегда связь эту уловить способны.
   - Если по дальним землям пройти, немерено богов собрать можно, - тихо сказал парень, оглядывая маленькие статуи и могучие скульптуры. - Есть уродливые и злоглазые, есть такие, у кого сто рук по бокам, есть в образе змеев гигантских и птах говорящих. Почему здесь мало залов? Почему не всем богам место нашлось?
   - Большинство кладов из ближних мест сюда выбралось, - предположил Шустрик. - Местным богам посвящены. Вот и образовались в Хранилище именно эти храмы. Но так не всегда будет.
   - А что поменяться здесь может? - удивился Зинзивер.
   - Вера, - ответил Шустрик. - Боги силу имеют, пока вера людская их питает. Не сосчитать число ныне забытых богов. Им тоже храмы строились, их тоже в клады упрятывали. Но вымерли те племена, что им веру давали, и теперь просто фигурки это. Вот ты, когда клад Полуночника добывали, меня упрекал, мол, вымрет племя разумных котов. Так ведь и людское племя может к трудным временам не приспособиться, покинуть землю. Тогда их боги тоже станут бессильными куколками из камня да металла. В края эти кто-то другой заселится. И если он будет веровать в каких-то своих богов, выделывая изображения их из чего-то ценного, то и здесь, в Хранилище, изменится всё. Другие цвета станут властвовать, другие боги стоять.
   - Впереди Голохвостого зал, - поёжился Зинзивер, будто их троицу сам Царь Лжи там поджидал. - В него жуть сколько народа верует.
   - Пока веруют, - кивнул Шустрик, - есть ему тут место. Но для нас, кошачьих, всегда он лишь крысой числился. Большой, хитрой, но и только. Крыса всегда остаётся крысой, в какие одёжки её ни ряди.
  
   Зал Голохвостого холодным мраком встретил, будто из коридора, кувшинами тусклыми и бутылками запылёнными заставленного, прямо в погреб они вывалились. Темень тут. И заблудился бы, но лишь три шага сделал, как сияние по залу разлилось. Мертвенное. Гнилушечное.
   Запахи мерзкие. Так бы и заткнул нос, но силы неведомые шепотками предостерегают: "Терпи. Не положено. В пределах властителя тайного не закрывают ноздри от запахов".
   Чёрно-красные повсюду декорации. Где оникс в отделку пошёл, где яшма, которую словно кровью забрызгали. Потолок высокий колонны из мориона поддерживают. А пол из гладкого меланита.
   И сокровища тут, как запахи. С первого взгляда притягательны весьма. Но руку протянешь и отдёрнешь сразу же. Противно и кончиком пальца коснуться. Но вот что странно. Постоишь близ них, присмотришься. И вроде как меняется впечатление. Уже не хочется не то что трогать, а даже смотреть в его сторону.
   - Кто такому кладу обрадуется? - изумляется Зинзивер. - Кому такие вещицы надобны?
   - Слышал, небось, выраженьице "мерзость редкостная"? - Шустрик улыбается, будто его улыбка запахи прилипчивые да смрад несусветный отогнать может. - А коллекционеры редкостей разные бывают. Так что и за одну из здешних вещиц какой-нибудь король всю казну отдать может. Гордость его жечь будет, что у него эта вещица есть и больше ни у кого на белом свете.
   Тут мгла пугала, заставляла вместе держаться. Так, друг в друга тыкаясь, и до центра добрались. Свод в центре поддерживают колонны извилистые. А приглядишься - змеи. То ли изначально каменные, то ли на время окаменевшие, часа пробуждения ждущие, чтобы в битве последней Голохвостому службу ратную сослужить.
   Главным там Аспид, ядовитым укусом поражающий. Заклинатели змей из сословия чародейского большие проблемы во время поимки аспидов испытывают. Начнёшь заклинания распевать, аспида из норы вызывая, а змеюка коварная одно ухо к земле прижмёт, а другое хвостищем затыкает. Чародей сутки петь слова колдовские может, но аспид к заклинателю так и не вылезет. Рядом с ним Дипсада. Сторонись её. Укусит если, пустыня вокруг тебя раскроется, сушь великая. Сколь воды не хлебай, всё равно помрёшь от жажды. Колонна третья - Гипнал, сном убивающий. Только заснёшь и смерть повстречаешь. Кого Гипнал укусит, до первого сна живёт. И две колонны, изгибами потолок подпирающие. С высоты тело свешивается, головой завершающееся. В голове пасть, кровавыми отблесками пылающая. То Престер, пасть замкнуть не могущий. Укусит тебя, распухнешь и в мешок, гноем наполненный превратишься. И Сепс Великий, в пасти которого геенна огненная. Что ни попадёт туда, всё расплавится. Даже камни жидкостью растекутся. Много мечей легендарных не в кузнях ковали, а в пасти Сепса. В центре же рощи змеиной чёрный трон высится. На нём Голохвостый восседать должен. Да только правит он, не время отсиживая, а странствуя непрестанно.
   Котофей уже оружие рассматривает. Из сумрака громадный чёрный саадак выглядывает, коим в ночи особенные Голохвостый с неба звёзды сшибает. А парень на змей засмотрелся да и поотстал маленько. Не хотел он пустым из этого зала уходить. Желал и отсюда прихватить на память ценность какую-нибудь.
   Идолов каменных с узорами чагравыми стороной обходил. Вещицы ритуальные тоже пропускал. Мастера для них пользовали гагат-камень, что в могилы кладут. По легендам вход в Ущелье Теней выстлан плитами из гагата. Шёл по Ущелью Зинзивер, да не догадался тогда под ноги глянуть, легенды древние проверить.
   На стенах порой оружие темнело. Вот ослоп шипастый, могучий. Дюжина богатырей против тебя выйдет, всю дюжину им опрокинешь. Только вот не тянется к нему рука. И что-то внутри дрожит, зовёт вперёд идти.
   Скоро плиты ткань закрыла тёмная. Ковёр - не ковёр. Половик - не половик. А словно небо зимней ночи сюда опрокинули. И в шевелящейся бездне застыли звёзды круглые - чёрные жемчужины. Ткань эту странную Зинзивер стороной обошёл. Пока обходил, в корыто великое упёрся. Лежат в корыте камни круглые крупные - опалы чёрные. В самом центре груда тряпья брошена.
   Внутри тревоги сигнал "Уходи", а руки тянутся. Хочется им цапнуть пару-тройку опалов. Будет потом чем гордиться: камешки из храма самого Голохвостого. Таким не каждый похвастать сумеет. Не успел и дотронуться, дёрнулось тряпьё. Тут уж внутри не сигнал, а рёв поднялся.
   Вроде отпрянул парень, а не хочется уходить.
   Глаза боятся, а руки тянутся к драгоценностям.
   И когда поднялось из корыта нечто громадное, окутанное, будто плащом, крыльями перепончатыми, из-за которых уродливая зубастая голова показалась, с холодком в душе вспомнил Зинзивер: на плане именно в месте этом крестик значился. Эх, чего бы минуту назад не вспомнить?! Обошёл бы корыто за тридевять земель. Не приближался бы вообще к месту этому.
   Высотой страшилище больше воина. Да и воином сейчас Зинзивера не назвать. От одного вида туловища щетинистого, клыков длинных, глаз раскосых и куполов чёрных крыльев с прожилками алыми сердце захолонуло. Рука, черенок сжимавшая, пальцы разжала, и выпала лопата, с печальным бряканьем.
   А вот другая рука не растерялась. Зинзивер и подумать не успел, а пальцы уже рвали пакетик с порошком, в зале Бога Небес набранного. И прямо в морду ужасную порошок швырнул. Что им было?
   По запаху знакомому понял парень, перец врагу достался.
   Перец в глаза получив, завопил, заверещал зверь невиданный, крыльями захлопал. Кинулся. Да только не на парня, а темень тьмущую, что под сводами потолка царила.
   Сбоку шаги. На верещание вражеское Шустрик подскочил, блуждание бесцельное бросив, рядом встал.
   А Зинзивер побаивается. Не шагает дальше. Поджидает, не обрушится ли чудище с высоты, жутко мстя за доставленное унижение когтями острыми да клыками длинными.
   - Что, спужался? - улыбается котяра, а глазами тоже за тьмой следит. - Так вот он, нетопырь, выглядит.
   - Не удивлён я, что двадцать шестая бригада при виде тварей этих оружие побросала, - поёжившись сказал Зинзивер.
   - Оцени теперь подвиг бригады, что на поле брани осталась да выстояла, - тихо подытожил Шустрик.
  
   Бросилась в глаза фигура тёмная, из камня чёрного выточена. И будто могильным холодом повеяло. И в тот же миг вместо фигуры - Зоряна. Встала, заслонила собой изваяние мрачное. Сама тоже не смотрит в ту сторону. На Зинзивера в упор пялится.
   - Нельзя смотреть туда, - шёпот тревожный, напуганный. - Помнишь, глядели в шкатулочку, и в головах наших бродили иголочки, сладко покалывали?
   - Помню, - сдавлено отозвался Зинзивер.
   - А здесь не иголочка, а копьё целое, - вился шёпот, в душу проникал, заставлял бояться. - И не в голове гулять будет, а прямиком сердце пронзит.
   А за спиной Зоряны будто тоже крылья тёмные распахнулись. Вздрогнул Зинзивер, да на этот раз зря встревожился. То котище плащом изваяние накрыл. А сам тоже взор воротил, не глядел на статую, волшебство смерти таящую.
   И прохлада неживая мигом сменилась тёплой затхлостью. И настроение снова в небеса взмыло: и жизнь вернулась, и сокровища рядом, коим и счёта нет.
   - Куда тебе эта фигура? - сдвинулся Зинзивер, выглядывая Шустрика. - Не выносил бы ты её за Врата. Больших бед это зло в мире натворить может.
   - Нам ещё до Врат добраться бы, - напомнил Шустрик предусмотрительно. - По дороге, чудится мне, находка эта вполне пригодится.
   У самого выхода прямо по полу россыпи камней кровавых. Боязно, будто кровь великана каменного тут капала. А подхватить камешек-другой невыносимо хочется. Мерцают отблески света дальнего непонятного в кровавых гранях карбункулов. За каждый из таких десяток рубинов того же размера легко дадут.
   - Не бери камни эти, - ласкает слух мягкиё шёпот Зоряны. - Разве мало успел уже проклятий Долины в мешок собрать?
   Отдёрнулись пальцы. Но нельзя сказать, что пригасил Зинзивер вспыхнувший в нём костёр жадности. Просто зал Голохвостого не последним на карте значился. Быть может, в следующих залах такое обнаружится, что все карбункулы эти в сравнении с ним пылью дорожной покажутся.
  
   Коридор, за которым Зал Богини Света и Тени простирался, словно островок отдохновения. Непонятно совершенно, как в холме невысоком могут прятаться залы, столь огромные, что помутнение разума от их величины наступает. Поэтому малая высота потолка до которого рукой достать можно, успокаивала. Кажется, что с одной стороны хищник крадётся, с другой - великан с дубиной в засаде поджидает, а ты сидишь в уютной норушке и вылезать никуда не собираешься.
   Но Шустрик с Зоряной, видимо, другие мысли в голове несли, поэтому в коридоре не задерживались, а в следующий зал поспешали. Ускорив шаг, за ними Зинзивер последовал.
   Переступив порог, чуть не засмеялся парень. Вдруг вспомнил себя дитём малым. Сидит в сарае покинутом, щелястом. На дворе лето и солнце. И сквозь щели солнца лучи, словно спицы из золота, темноту проткнули. А в руках зеркальце. Прегради путь спице золотой, и прыгнет на стену тёмную зайчик солнечный. Поворочаешь зеркальцем, зайцем управлять быстро научишься. То на забор его пошлёшь, то на стену соседского дома. А то в дали дальние направишь, и вот уже видишь его на амбаре, что на самом краю села в тени прячется. Заяц и не зайчик уже, а зайчище - громадный, расплывчатый, невидимый почти. А всё знаешь, что он - там. И что направил его - ты!
   Но, приглядевшись чуток, понял Зинзивер: не всё хорошо в зале этом. Там, где световым зайцам места не было, шевелилась тьма, перебегала, перескакивала. Будто кто-то два зеркала в руках держал, одним запуская зайчиков, спрыгнувших с обычного солнца, а другим порождая создания, спустившиеся с невидимого во мраке полуночного светила.
   А Шустрик не беспокоился. Усы оглаживал. К сокровищам приглядывался.
   Повсюду округлые цимофаны кошачьими глазками разбросаны. Куда ни ступишь, в какую сторону не двинешься, следят за тобой глаза.
   Зинзивер на Шустрика косится. А Шустрику до цимофанов и дела нет. Не числит он их схожими с глазами рода своего остроухого.
   Потолок зала из авантюрина выделан. Светятся искорки мелкие, будто небо над тобой, и ты стоишь под самым следом лодки Владыки Небесного Озера, который миллиарды крохотных звёздочек составляют.
   В стенах будто окна с витражами. Только за окнами нет ничего. Цвета переливаются, словно в гигантском калейдоскопе, который невесть чьи пальцы поворачивают.
   Были тут вещицы пылью припорошенные или песком времени засыпанные. А были свежие, ещё недавно свет впитавшие и теперь им щедро делящиеся. От таких исходило неяркое, но вполне различимое сияние. Виднелись и такие, в которых свет с тенью объединили. Вот, скажем, фероньера. Половина камней там светлая, словно янтаря капля, в которой солнышко затерялось. А другая - камни тёмные, беспросветные.
   - Чудес тут и жизни не хватит, чтобы все пересмотреть, - дивится Зинзивер на остроухого. - А наш Котей Котеич в пустую раму пялится.
   - Что его глаза зрят, тебе видеть не дано, - прошептала Зоряна.
   - Что же можно в раме обнаружить, куда полотно не вставили?
   - Это сокровище наиредчайшее, - ответила девица. - На всей земле от края до края десяток таких рам теперь не сыскать. Одну, видать, припрятали, а Хранитель в долину перетянул.
   - Чем оно ценно? - не унимался Зинзивер.
   - В нём всегда есть тот, с кем поговорить хочешь, - продолжила Зоряна. - Только разговор этот ты выше жизни оценить должен. За каждую минуту разговора платишь минутой жизни своей. Не той, в которую разговор идёт. А той, которая уже не случится.
   - Чего же мне рама эта никого не кажет?
   - Не успел ты пока привязаться ни к кому так сильно, что жизнью за разговор платить готов, - объяснила Зоряна. - По той причине пуста для тебя рама.
   "А ты кого там видишь?" - хотелось спросить, но почему-то Зинзивер так и не решился.
   Легче думать, что и девица лишь пустой рамой любуется.
   - Кто же может с котейкой разговаривать? - задал он иной вопрос.
   - Та, после которой Шустрик к жерновам горя отправился, - печально вздохнула девица. - Надо вывести его из разговора. Нехорошо это, жизнь в пустую раму кидать, с призраками беседуя. Хоть и сладкие минуты эти, но прошлое они не вернут, а будущее испортят.
   - Щас окликну его, - и Зинзивер только приготовился, но Зоряна мягко покачала головой.
   - Нельзя тебе, - ласковый шёпот походил на летний ветерок, шаловливо играющий с кудрями. - Не соображает он ничего. Вытолкнешь его из разговора, осерчает, будто снова любимой своей лишился. Порезать может. Дай, я сама.
   Белой лебедью плыла по каменным плитам девица. Разбегались от шагов её тени и зайцы солнечные.
   Увидел он, как коснулась её рука лапы Шустрика, да не услышал ни слова, что упали в острые уши кошачьи. Но встрепенулся Шустрик, хоть и с жалостью великой, а отошёл от рамы, в которой видел самое дорогое в жизни своей создание.
  
   И вот предстала пред ними празелень, пространство последнее - Зал Владыки Небесного Озера во всём великолепии.
   Владыко Озера Небесного здесь незримо присутствует. Его воля управляет всем, что собрано под этими сводами. Наш мир - дно его озера. А на дне чего только не скапливается. У каждого цепь есть, которая душу сковывает. Каждый ждёт, когда ключ ему принесут. Щёлкнет замочек, упадут цепи, и ты свободен. Да только не несут ключи. Каждый сам куёт ключ замку своему. Так Владыко задумал. Сумел если правильный ключ сковать, как замок откроешь, вознесёшься со дна Озера на поверхность его. Нам со дна не видать, а по другой стороне поверхности лодка ходит. Лёгкая, как пушинка. Воды килем касается, как лезвием. Настолько невесома, что ни на миллиметр воду не продавливает. Потому нам её и не увидать. В лодке той Владыко сидит. Сумеешь в лодку забраться, сможешь спросить обо всём, что захочешь. А можешь и всю Вечность с Владыкой проговорить. Если, конечно, есть тебе что сказать Владыке.
   Гулко здесь всё. Будто не по утоптанной земле или плитам каменным ступаешь, а по воде шлёпаешь.
   Стены из бирюзы тёмной выделаны, где синий цвет с зелёным мешается. Аквамарина в отделке зала тоже не пожалели. Куда взгляд ни кинь, всюду кристаллы то синевой бледной, то голубизной яркой насыщенные. Но неведомое сияние прибавляет в их цвет мутной зелени. Потолок над головой, что бескрайняя впадина океанская.
   И среди зеленоватой синевы глубинной каплями чистой воды алмазы разбросаны.
   Пригляделся Зинзивер к сокровищам, что зал Владыки хранил, и запечалился. Всё, что в Долине до того набрал, теперь казалось мелочью, недостойной внимания. Скинул бы всё, да набрал новое, из Хранилища. И монеты, и драгоценности. Вот только рука не поднималась мешок да карманы освобождать. Кощунством виделось парню сбрасывать пустяковины в столь необычном месте. Вроде как ненароком в храме великом начнёшь мусором да гнилью сорить.
   В миг этот будто птичье пение услыхал.
   Смешно стало. Если раньше царство подводное тут виделось, дно илистое, коряги, в которых утерянные крючки рыболовные поблёскивают. То сейчас будто по лесу ступаешь. Тоже подводному. В котором меж деревьев русалки да мавки с навками скользят.
   На стенах картины, где дворцы морских владык блистают или замки таинственные на облаках. Картина за картиной. Не просто так Зинзивер на полотна пялится. Мимоходны взгляды. Ушам сейчас главное внимание. Чутко вслушиваются, в какой стороне птица поёт.
   Меж двух картин рама огроменная. Почитай что от пола до потолка тянется. В раме той полотна нет. Ступеньки уходят во мглу, синью наливающуюся.
   Лестница?
   Полно ли? Откуда взяться ей? Не обозначили её на плане.
   Но почему рисунку тому доверие сильное? Может тот, кто план вычерчивал, не заметил просто коридор небольшой.
   А ступеньки вверх зовут? Что у нас выше зала Владыки Небесного Озера?
   Только комната круглая, таинственная, куда и хода никому нет.
   Или как раз открылась дорожка в комнату эту?
   И ноги сами ступают, приближая к отверстию круглому, в котором зыбью неверной ступени рисуются. Куда уведут? Значения не имеет вопрос этот. Трель дивная ласково щиплет что-то внутри, нежно поглаживает. Сама жизнь пустяковиной кажется, если сейчас остановиться, прочь повернуть и не узнать, какие за этой лесенкой тебя ожидают чертоги волшебные.
  

Глава 27

Синяя комната

  
   Имя великую власть над нами имеет. Иные колдуны всю жизнь проведут, вычисляя силу, таящуюся в тех или иных буковках, имя составляющих. В имени, которым тебя все зовут, порой портрет твой выписан, что на лице, что в имени одни особенности. Имя тайное, что родичам известно, словно ключик к душе твоей. Если кому ключик этот дать, что угодно с тобой сотворить сумеют, и станешь ты им словам подчиняться по доброй воле. Один только раз имя тайное с губ посторонних, ведьмовских сорвалось, а чуть не погиб Зинзивер, чуть не окончилась дорожка его жизни в тупике силы нечистой.
   Имя тайное дал ему родственник из деревни дальней. Будто знал он, что должен явиться на рождение Зинзивера и скрытым прозвищем укутать от опасностей мира внешнего и злого. Никогда не видел Зинзивер того, кто имя ему дал. Но чуял его в минуты уединения.
   "На букву Е зовёшься ты, - голос таинственный, в уши сочащийся, но крепко застревающий в голове. - Всю жизнь станет тебя тянуть показывать себя ярко да красочно, будешь стремиться ты не только свои идеи воплотить, но и к чужим прислушиваться. Мудрость действий твоих в сотрудничестве. И останется в тебе возможность порой слышать голоса непознанные, в мир тайных сил уводящие". Но только прогрелся, прочувствовался, принял исключительность свою и предназначение высшее, как данность, тут тебе и добавку отсыпали: "А ещё болтать много будешь, даже в случаях, когда крепко язык за зубами держать следует".
   Ведал Зинзивер силу непреклонную имени тайного. Дети порой, не задумавшись, выдадут имя это, а Зинзивер запомнит. После сто раз про себя повторит, на звуки правильно разложит и насвистит. И, дела странные, если свист тот услышит хозяин имени, привязывается он к Зинзиверу. Компанию ищет. Подарки дарит. Чуть ли не подвиги совершить готов. Вроде и в друзья лучшие записывается, а сторонится его Зинзивер. Неправильной казалась дружба такая. Ненастоящей.
   Вырос когда, почти забыл об именах тайных. Но в селении одном встретил девицу гордую, неприступную. Хранила она портрет принца заморского, ждала, когда явится он за ней. И как парни местные ни старались, никто не мог сердце её для пользы своей приоткрыть.
   Увидел Зинзивер девицу и влюбился. Сейчас понимал он, не было настоящим чувство то. Просто хотелось парням местным нос утереть, показать, что нет крепостей неприступных. А тогда сильно волнения его лихорадили. Искал путь к сердцу, да не находил. Томился, да не знал, что придумать ещё можно. Ночами не спал, ходил по лесу, к деревне прильнувшему, успокоиться не мог. В час загадочный, полуночный услыхал он из чащи трель птахи неведомой. Один раз всего и прозвучала, а запомнилась накрепко.
   Днём светлым следовал Зинзивер за девицей, сердцу любой. Хмурилась девица, не нравилось ей внимание это, знала она, не сможет ответить на чувства открытые. Чтобы развлечь красотку, насвистел Зинзивер трель, ночью услышанную.
   Сразу изменилось всё.
   Хмурость смело с лица девичьего. Легла на него печать радостного изумления, будто узнавала в Зинзивере друга желанного, но давно забытого. Будто открывались глаза её на того, кого пуще жизни видеть она хотела.
   Скользнул по Зинзиверу мурашками колючими холодок странный. Перекрёсток дорог под ноги подвернулся. С одной стороны падала в руки его любовь долгожданная. С другой стояли тени приятелей из детства ушедшего. Тех, кого ради насмешки он тайным именем позвал, а они сразу бросились в друзья записываться. Понял парень, что силы неведомые подсказали ему ночью имя тайное, а сейчас девица на него и откликнулась. Любое желание Зинзивера она исполнить готова. Ни в чём отказать не сможет.
   Так за удачу счесть или не пользоваться волшебством, тайными силами подсунутым?
   Что выбрать, пока ещё туманятся глаза девушки, пока не наступило мгновение, после которого она взор свой от Зинзивера навек оторвать не сможет?
   В тот же миг повернулся спиной к околдованной и шагом убыстренным прочь из деревни, пока кирпичики волшебства не сложились в тюрьму души девичьей. Пока нечто злое и сладкое не потребовало, не уговорило Зинзивера плодами нежданного волшебства воспользоваться.
   И сейчас трель подобная в уши его проскользнула. Только теперь его глаза, ранее прикрытые, растворялись. Только теперь рушились бастионы его крепости.
   Ведь, если позвали тебя правильно, готов ты бежать, не медля, хоть за самый край света.
  
   Быстро-быстро завращал головой Зинзивер, товарищей верных выискивая. Неблизко они, рассматривают диковинки, артефакты разглядывают, вещи удивительные, которые в единственном числе всего водятся. И глядишь на друзей словно не через воздух тёплый, а через прохладную толщу воды. И боязно рот открыть, захлестнёт поток лёгкие, утопит в одну секундочку.
   Но больше боязно, что лесенка эта едва заметная сейчас исчезнет. А она словно дразнится, рябью покрылась, смутной становится, призрачной кажется. Вроде ещё лесенка, а вроде уже просто нарисовал ступени на стене мастер древности забытой. Как упустишь возможность по ней пройтись?
   - Зоряна! Шустрик! - что есть силы завопил, а ни звука не послышалось.
   И точно, будто в воде продвигаешься, которая любой звук приглушит до гула, едва слышимого. Шустрик с Зоряной на Зинзивера ноль внимания. А лесенка дугой выгнулась, будто крики нехороши для её состояния. Тут уж думать некогда. Прыжок вперёд и укол радости: подошва первую ступеньку чует.
   Настоящая лесенка. И хорошо, а то бы башкой стену протаранил.
   Не мог сказать Зинзивер, сколько ступенек в той лестнице. Вроде ногами резво перебирал, поднимаясь по закрученной спирали, а вроде и не шёл совсем. Сразу будто оказался в точке назначения - самой вершине Хранилища, выше которой и нет ничего.
   Странная комнатка, которая не подчинялась даже Хранителю. Только Владыко Небесного Озера власть тут имеет. Не зря же единственный ход в эту комнатку из зала его начинается.
   Не ошибся художник, что план Хранилища вычерчивал. Вошёл Зинзивер в круглую комнату. Вошёл и чуть не сел от изумления. Нет тут ни стен, ни потолка. Всюду пол один. На полу мебель разная. Столики да тумбочки. Рядом с тобой привычно стоят, ножками упёршись. А чуть далее чудеса начинаются. Сначала под углом они чудятся. После параллельно земле невидимой тянутся. А голову подними, нависают они над тобой, пугают, будто посыплются, да пробьют черепушку твою неразумную, раз по доброй воле в место такое решил забрести. Сделаешь шаг, другой, и то, что рядом с тобой непреклонно стояло, сейчас скособочилось, под углом видится. Дальше пройдёшь, доберёшься до тумбочек, что над головой нависали. А сейчас стоят они, как и должны стоять. Та же мебель, от которой путь начинался, теперь над тобой. И тёмная дыра выхода там же.
   Сине-сине всё здесь. Наполнено синим сиянием. Но не цвет неба полуденного. И не бирюза перед тобой. А словно сумерки летние, когда ночи белыми кажутся. Только в молоко ночи той чернила плеснули. И засияло всё. Там, в зале оставленном, тоже цвет синий. Но тот синий цвет мрачноватый, словно глубины подводные исследуешь. А здесь сиянием всё пропитано.
   Тумбочки и столы из дуба морёного, только морили их не лаком тёмным, а синим красителем. Поверх сокровища густо разбросаны. И нет тут ни серебра, ни золота. Все, что собрали в комнате, - миллионы оттенков синего. Синие блюда из синего фарфора. Синие плитки синего кафеля картины синие составляют. Из стекла синего цветы знакомые отлиты: васильки да незабудки. А присмотришься, не стекло это, хрусталь дорогой, из которого в домах богатеев вся посуда. Синие бока майолика синяя кажет. И на блюдах, и на плитках разбросаны камеи синие, медальоны из синих камней. А из самоцветов сапфиры густо насыпаны, да аметисты, в которых привычный фиолетовый цвет синие искры разбавляют.
   Даже монеты есть. Отчеканили их из металла невиданного, синего. На кружке звери чудные, похожие на карликов носатых, на птиц лысых и на людей, чьи мочки ушей до земли свисают. Будто есть в море синем остров удивительный, жители котого зоопарк этот каждый день видят. И на деревьях острова того растут плоды в чешуе чернильной. Хотел парень одну монетку в руки взять, чтобы поближе её рассмотреть, да руку-то и отдёрнул. Вспомнил слова Зоряны, что лишь одну вещь можно взять из комнаты этой.
   Что же захватить? Ведь должен Владыко дать ему то, за чем всю жизнь шёл. Или напротив, то, что жизнь его коренным образом переменит. Что им будет? Вроде сокровищ судьбоносных за дни, что Долине подарены, немало в руках держал. И астекс - царь среди камней самоцветных. И колдовскую армию воинов. И купчая теперь имеется на башню чародейскую. А жизнь всё прежняя, по той же дорожке бежит, повороты замечать не желает. Да и надо ли сворачивать? Любо по жизни Зинзиверу идти именно этой дороженькой.
   А всё же покалывает ожидание: что приготовил ему Владыко?
   Может, самый крупный сапфир прихватить?
   Да любой из них - стекляшка в сравнении с астексом. А тот счастья ему не принёс.
   Или монету всё же подобрать? Вдруг, да есть на земле такие места, где металл цвета синего в цене невообразимой?
   Но сколько уже повстечал он монет, на вид больших и пригожих, а стоимости имевших поменьше медяшки затёртой? Не окажется ли и монета синяя из их числа? И есть она у тебя, а не купишь и спичку на ярмарке.
   Взять хрустальный цветок? Им одним богатея любого уязвить можешь.
   Да только сокровище это больно хрупкое. Одно движение неловкое, и у тебя не чудо невиданное, а горсточка пыли стеклянной.
   Подумал Зинзивер в смятении, может, знак какой будет? Из тех знаков, о которых Зоряна говаривала, мол, умей замечать их да толковать правильно. И только подумал, стол путь перекрыл.
   То уже странным могло показаться. Сколько Зинзивер ни бродил по комнате круглой, синим сиянием заполненной, всегда дорожка его мимо мебели обводила, а тут хоть вправо и влево отвороты имеются, но вперёд не шагнуть.
   Столешница круглая на одной ножке-колонне держится. Ножку, лаком синим покрытую, змеи обвили. По коже змеиной узоры бегут из лазури да ультрамарина. А на столешнице стекляшками мелкими картина мозаичная выложена. Меж облаков синих три синие молнии.
   И книга лежит. В сиянии синем и страницы её пылью чернил высохших припорошены.
   Как увидел парень книгу, защемило сердце. Раскрыта она. А на развороте крючки да закорючки знакомые. Остаток книги той, чьи части он в Доме Пустоты добывал да лаборатории алхимической.
   То, за чем ведьма охотилась, но дотянуться не сумела. То, что самому интерес большой собрать был. То, что тайной до этой минуты оставалось, подбросили ему Силы Высшие. А может, и сам Владыко выложил: забирай, мол, знаю я, что искал ты страницы недостающие.
   Если и захватить что-то из синей комнаты, то почему не книгу?
   Даже не так Зинзивер мыслил: что ценнее страниц этих комната ему показать может?
   Богатств в ней несчитано, как и во всём Хранилище, да только нет разумения, к чему частички сокровищ увиденных в мире задолинном применить можно.
   А тут книга.
   Ценная книга.
   Книга, за которую ведьма с оборотнем треклятым жизни свои положили.
   И если знаешь ты ценность её великую, как оставить возможно?
   Бережно легли пальцы на страницы древние. Осторожно и медленно поднял их Зинзивер со столешницы, будто опасался, что в прах рассыплется сокровище, к которому по легенде сам Голохвостый руку приложил. Ласково дунул он, пыль дыханием взволнованным сметая.
   И подумалось, почему не здесь, в комнате надмировой, целиком книге не сложиться?
   Пусть и вернуть её теперь, вроде как, некому.
   Торопливо положил страницы на столешницу, мешок скинул да вытянул в два захода другие части книги таинственной. И ту, что в Доме Пустоты прихватил по незнанию. И часть, что во владениях алхимика пылилась. Легли они друг на друга. Напряглись глаза.
   Ничего не поменялось на странице верхней, которую взгляд буравил.
   Молнией огорчение снизошло, а потом догадка лучом солнечным: "Не так положил! Не в том порядке книжищу составил!"
   Стремительно парень положение частей поменял. И снова не сложились значки в буквы понятные. Пришлось заново тасовать, а результатов нет. И так переложит, и по-другому, нет текста для чтения. Вроде и всего шесть вариантов разных можно удумать, а не получается.
   Может, какие страницы перевёрнутыми кладёт? Но нет, глаз легко отличит тот край, что когда-то корешок прятал, от другого, жизнью истрёпанного. Особенно углам не повезло: и стёртые, и измусоленные, и залапанные. А один и вовсе Шустриком отрублен. Тут и дурак не перепутает.
   Пусть тебе и кажется, что Силы Высшие умом достаточно наделили, а хоть плачь теперь. Были закорючки закорючками, и закорючками же они остались.
   Хоть с обиды швырни книгу в синеву сумрачную да думать о ней забудь, другими сокровищами взор прельщая. Не хочется. Желается, мочи нет, всё же разобраться, в чём книги секрет.
   "Терпение, - Зинзивер подумав, вспомнив Шустрика неторопливого. - Терпение, вот чему нас Владыко почитай что всю жизнь учит".
   А на душе так обидно, что комната выигрыша не принесла, что, явись сюда Владыко, сунулся в плащ бы ему, да обрыдался обильно.
   Представил Зинзивер картинку, где рыдает он в плащ Владыки, снова к нему спустившемуся, усмехнулся, и вроде как полегче стало. Всё равно книгу здесь не оставит. Так решил.
   Книгу в мешок, и на выход! А выход сейчас где-то сверху и справа обретается пятном чёрным. Свернул Зинзивер от стола опустевшего направо и к выходу неспешно движется. По сторонам не больно глядит, всё в пол больше. Выбор сделан, поэтому нечего взором шарить, иначе грусть сердце поест от того, сколько замечательных вещичек здесь оставить придётся.
   А на полу ворсистом, мягком, синем тоже сокровища. То платок кисейный лазоревый, а на нём цветом летней ночи вязь буквенная тянется. Кем вышито, кому дарено - так непонятым и останется. То лента протянется шёлка василькового, а по ней блестяшки сапфировыми звёздами мерцают. То шкатулка малая - кубик. И цвет её кубовый. Взять бы, раскрыть... Нельзя теперь. Сделан выбор.
   И вдруг, на табуретке простенькой, синим выкрашенной, увидал Зинзивер вещицу дюже знакомую. Голова на нитке чудной птицы, выточенная из металла. Глаз сердитый. Клюв суровый. Его, Зинзивера, амулет, в ямке воздушной припрятанный, да кнутом Хранителя похищенный. Только раньше был он из металла серого отлит, а сейчас синими тонами наливается. Нет ничего на табуреточке той. Лишь Зинзиверово имущество лежит, собой чистый лист бумаги бледно-голубой придавливает.
   И подумать не успел, а рука уже - цап! - и прихватила потерю, вновь обретённую.
   Ужас мигом пронзил: нарушено правило!
   Да как бы не так!
   "Не чужое беру, - утвердил Зинзивер, в кулаке амулет пряча. - Своё возвращаю".
   От движения резкого лист бумажный крутанулся, да соскользнул, в синей темени под синей тумбочкой затерявшись.
   А до выхода всего ничего: шага четыре, не более.
   В темени лесенка видна. Теперь не зыбко. Отчётливо. И снова не понял Зинзивер, сколько ступенек в ней. Вроде опять повороты по спирали ногами мерил, только спираль та как-то иначе закручивалась, а вроде и шагнуть не успел и сразу в зале очутился, сокровища которого Владыке Небесного Озера посвящались. Повернулся: нет ни щели узенькой, ни лестницы, за поворот убегающей. Стена. На стене ковёр. На ковре карту звёздного неба выткали. Только звёзды на карте той не золотые, а синие. И твёрдое у тебя разумение, что тут и висела она с начала истории мировой.
   А Шустрик с Зоряной там же и оставались, где он их в последний раз видел. Была ли круглая комната? Ходил ли он туда? Но в голове уверенность несокрушимая: была, ходил! Да и мешок явно потяжелел. И кулак не пустой, амулет пальцы крепко сжимают. Металл уже нагрелся, потеплел.
  
   В зале Владыки не поговоришь. Друзья лишь рты открывают речными рыбами. Как глотку ни напрягай, не слышны слова твои. Даже до своих ушей ни одно добраться не может. Ладно, Шустрик - кот толковый. Бумаженцию, где Зинзивер план выцарапывал, из камзола извлёк, развернул, когтем справно чертит, показывает, мол, из зала этого есть и другой путь. Видите же, друзья мои разлюбезные, что тот коридор сразу загибается в обход зала Богини Света и Тени и через юдоль Девы Луны Травянистой сразу в обитель Бога Земли уводит. Зинзивер сразу просёк выгоду пути краткого, неохота ему было обрат идти снова через пространство, аурой Голохвостого заполненное. И Зоряна кивает, словно твердит ранее сказанное: "В таких местах дорогами обратными не ходят".
   Как в коридоре очутились, сразу звуки и вернулись. Коридор узкий, пологий, к низу резко спускающийся. И заполнен он светом зелёным, будто Луна Алая сюда никогда не заглядывала, а Травянистая числилась светилом единственным.
   - Почему не шли за мной в круглую комнату? - первым делом парень спросил. - Каждый себе заветную вещицу бы вынес.
   А в груди мысль нехорошая комком липким ворочается: книгу тогда котофей или Зоряна должным забрать посчитали бы. А он бы себе иное сокровище выбрал!
   - Ты единственный, кому путь открылся, - молвил кот. - Как нашёл его? Что к месту тому позвало?
   - Птицы пение, - Зинзивер улыбнулся. - Словно в лесу расцветающем я бежал за птицей диковинной, из жарких краёв вернувшейся. А она щебечет, посвистывает. Не знаешь, то ли в чащу дремучую заманивает, то ли дорогу верную показывает.
   - Заметил ведь, - Зоряна строго молвила, - нет в Зале том звуков. Не ушами ты слышал. Что-то важное внутри тебя это пение уловило и ему следовало.
   - Вы почему не слышали? - удивился Зинзивер.
   - Может, слушало ту песнь то, что душой вы кличете, - предположил Шустрик. - А у нас, котов, нет её. Нечем мне слушать было.
   - А ты? - развернулся Зинзивер к девушке.
   - Может, слышна птаха лишь тем, кто рода птичьего да певчего, - глазам Зоряны зелень коридорного света придавала нечто колдовское: мягкое, обволакивающее, силы лишающее. Хотелось верить каждому её слову и никогда-никогда не спорить.
   Показал друзьям Зинзивер находку из комнаты, достав книги часть новую.
   - Не сложилась только она, - посетовал он раздосадовано.
   Теперь снова казалось ему, что оставить следовало непригодившуюся книгу. Бросить за ненадобностью. А самому найти нечто такое, что сразу, без оговорочки малой, представляет собой ценность несусветную. Не меньшую, чем астекс, чьим хозяином теперь дракон числился.
   - Значит, и теперь не вся книга собрана, - сказала Зоряна.
   Похолодел Зинзивер. Как сам не догадался?!
   Чуть помедлил и предъявил друзьям амулет обретённый.
   - Зачем взял? - Зоряна гневно прикрикнула.
   Словно и не девицей была, а толстенной торговкой базарной, у которой Зинзивер в бытность мальцом калач своровал, да будто сбежать не сподобился. И держала торговка та Зинзивера за ухо пальцами жирными, отчитывая и его, и родителей, и предков до седьмого колена включительно.
   - Потому взял, что моё это! - рассердился в ответ Зинзивер.
   И было с чего! Не торговка его ухо откручивала. И не воровал он калачей да бубликов. Не воровал, а пропажу вернул.
   - Нет ничего в той комнате твоего, - в суровой тревоге Зоряна ответила. - Дозволено Владыкой Озера Небесного один предмет забрать, зачем два взял?
   - Не два взял, одно! - спорит парень. - Только книгу и прихватил. А медальон всегда моим был. Его обратно вернул! Чуешь разницу?
   - Что с воза упало, пропало то для тебя, - Зоряна не соглашается. - Пока не сделал ты амулет кладом, был он твой, а превратил в клад, считай, с ним распрощался. Вот и выходит, что лишнее себе позволил в комнате тайной.
   - Мой он! - твердит Зинзивер. - Не терял я его, не дарил, не продавал никому.
   - Кладом назвал, всё равно, что оформил купчую, - Шустрик внезапно принял сторону Зоряны. - Представь, поднимет кто-нибудь колдовством чёрным брата того чародея, что башню тебе отдал. Выйдет он из Ущелья Теней. И прямиком к тебе. Скажет, из башни вымётывайся. Моя башня. Без ведома моего её передали. Нет силы теперь договору тому.
   - Не каркай, не дай Владыко, сбудется, - очень Зинзиверу нарисованная кошаком картина не занравилась.
   - Не птица я, чтобы каркать, - сурово оборвал его котофей. - А ты, правила нарушив, ещё силы проклятые пробудил. Плохо то. Они и без того тобой с ночи, когда огоньки танцевали, шибко интересуются. Правил несоблюдением ты их прямо в гости к нам пригласил.
   Они уже двигались по вечнозелёному лесу зала Девы Луны Травянистой. Сама Луна и портрет Девы где-то с боков отсвечивали. Густые заросли каменного леса почти заслоняли картины настенные. Их сияние изумрудное едва просачивалось сквозь заросли, будто к горизонту клонились два зелёных солнышка. Перед путниками лежала явная тропка, бежавшая через кусты и поляны к противоположной стене, где уже можно было различить тёмный проход, куда они ещё не заглядывали.
   И снова слова Зоряны вспомнились: "В таких местах дорогами обратными не ходят".
   Замедлился шаг. А после и вовсе Зинзивер остановился. Не колдовство дорогу преградило. Идея придавила, коей в темнице души тесно уже было. Шибко на свободу она рвалась.
   - Слушайте, друзья мои наивернейшие, - свистящим шёпотом Зинзивер остановил и Шустрика, и Зоряну. - Так теперь выходит, что все пути Хранилища лично прошли. Все сокровища, ныне тут запрятанные, своими глазами видывали. Теперь там, в мире вольном, знания наши на вес золота. Станем карты рисовать, а к ним описания верные да подробные.
   И там, в глубинах мира внутреннего, снова картина сладостная рисуется. Снова лавка перед очами. Снова на первом её этаже товары затейливые. Только диковинки всякие с картинами да скульптурами перемешаны, а меж ними в коробочках из бархата ценные монеты стран дальних сверкают: отмытые, начищенные, блестящие. Взгляд уже на второй этаж бежит. Кто там самая красивая? Но сознание коварное вмиг образы перемешало. В красавице призрачной можно и Зорянины черты углядеть, и ведьмы, мир покинувшей. Только той ведьмы, какой она до входа в Долину оставалась.
   - Большущие деньжищи заработать можем, - добавил парень. - Озолотимся если не за неделю, то за месяц!
   - Видел ты уже карту Хранилища, - возразил котофей тоном серьёзным. - Много она счастья принесла тому, кто купил её?
   - Так мы ж не покупателями, мы продавцами заделаемся, - заверил его Зинзивер.
   - Нельзя тайны раскрывать тем, кто их недостоин, - холодно сказала Зоряна. - Посмотри вокруг.
   Не только Зинзивер, и Шустрик заоглядывался.
   Великолепие зала Девы Луны Травянистой будоражило и зачаровывало. Мягкие переливы зелени казались не менее ценным богатством, чем повсюду разбросанные сокровища.
   - Не знал ты, каким тебя зал этот встретит, - тихо продолжила девушка. - Тот миг, когда тайна раскрылась, чудом великим тебе показался. И чудо это раскрасило душу твою. Рассказами же о нём разменяешь ты чудо монетками мелкими, да половину из них ещё себе в уплату потребуешь.
   - Это верно, - кивнул кошак, и кисточки на острых ушах вздрогнули. - Будут сюда входить не с трепетом сокровенным, а по-деловому. В этом углу надо ящик забрать, в том углу коробчонку прихватить. И превратится Хранилище в склад, пределы которого инвентарной описью очерчены.
   - Чудо прогонишь описаниями, - согласилась девушка. - Пусть сами пути к потаённым сокровищам отыскивают. Пусть подсказки не ты выдавать станешь, а Долина, как и прежде сама достойнейших выбирая.
   - Так что ж теперь, - расстроился парень. - Всю жизнь помалкивать? До самой смерти язык за зубами держать. Так ведь порой слова сами на языке оказываются да с него спрыгивают.
   - Давайте дадим обетование крепкое, - предложил Котей Котеич. - О странствиях рассказывать, но не давать подсказок. О Хранилище упоминать, что есть такое, но ни слова о содержимом его не молвить. Когда один или двое изыскателей под своды эти явятся, останется Хранилище сказкой потаённой, призом ценным. Не то будет, если сюда очередь выстроится.
   Корябало что-то на душе парня, но клятву он дал помалкивать. А девица и котофей с лёгкостью отказались разговоры в будущем о Хранилище вести. Кот и так хватовством не славился, а Зоряна всегда была сама на уме. Но, шаг за шагом по залу идя, и Зинзивер начал к мысли склоняться, что места эти от глаз ненужных да рук загребущих лучше бы сохранить. И почему-то аж плакать хотелось. Ведь знаешь, что больше не пустит Долина за Врата свои. Ведь понимаешь ясно, что больше тебе по этим залам не суждено ходить. Всё, как Зоряна сказывала: не ходят тут путями обратными.
   Не только Зинзивер, все сильно расстроились. Когда зал Бога Земли проходили, на диковинки уж не пялились. Каждый куда-то вглубь себя смотрел. И пока смотрел, думал мысли невесёлые.
  
   Пока Хранилище исследовали, много времени утекло. И ночь минула давно, и дождь прошёл. Стоят травы и деревья яркие, свежей влагой умытые. А солнышко так сияет, будто дождик и на него водицей плеснул.
   Ноги гудят устало. Дальше идти не желают. Даже котофей лапы над дорогой не возносит, а пыль ими глубоко боронит.
   На душе у каждого чувство удивительное. Будто только что сказитель седой историю затейливую закончил. В каждое слово сказки его ты чутко вслушивался, вместе с героями беды горевал и свершал подвиги, а сейчас снова всё на два мира разделилось. И сказка в одном осталась, а ты в свой, прежний, мир вернулся. Вроде всё хорошо вокруг, а жутко хочется, чтобы сложилось у той истории продолжение. И чтобы в продолжении том и для тебя место нашлось.
   - Ладно, - Зинзивер, вину за собой чуя, инициативу в свои руки забрал. - Чтобы мысли печальные прогнать, покажу я вам один ритуал старательский. В Долине применяют его или нет, то мне неизвестно. А вот в землях дальних, где за кладами ходят по селениям заброшенным, есть ритуал на удачу.
   Шагнул он в сторону от тропы и принялся рвать травы знакомые, пахучие. После веточек несколько обломал. А следом на поляну шагнул и начал костровище налаживать.
   Первым делом не варево правит, а котелок с водой родниковой. Туда и бросает ранее набранное. Чай заваристый получается, густой. И цвет солидный, тёмный, коричневый. Может, перед любым из травником Зинзивер, что школяр-неумёха, но чай завсегда заварит такой, что любой дегустатор ему высший балл выставит.
   - Вне Долины клады искать труднее. Ты должен расстаться с мыслями своими, со своим привычным образом жизни. Ты должен стать крысой, загнанной в угол. Только тогда поймёшь ход мысли того, кто клад прячет, - смотрит парень, как чай цветом густеет, и речи дальше ведёт. - А в Долине нет схронов правильных. Сыпет клады Хранитель по своему разумению так, что многие из них чуть ли не в открытом виде красуются, превращаясь из клада в находку.
   С котелка кипяток тёмный по кружкам разлил.
   - Теперь самое главное, - сказал Зинзивер. - Удача нас стороной не обошла. Добычу мы взяли внушительную. Может, главные сокровища из всех, что Долина предложить может. Надо просто напомнить, что мы с ней ещё не распрощалися, с Удачей нашей.
   Слова молвил и в каждую кружку по три монеты скинул. А потом щедро добавил кубиков сахара. Держал запас для такого вот случая. Кидает кубики, а перед глазами снова картинка встаёт: такой же сахар рассыпанный у Хранилища. Кто-то неведомый тоже сахар берёг, может, для ритуала подобного. Да вот провести его не довелось.
   - Вкус перебьёшь, - не одобрила Зоряна белое дополнение.
   - Тут сладость важна, - объяснил Зинзивер. - Когда удачу чуешь, сладость неимоверная по тебе идёт. Вот и сейчас.
   Только того парень не знал, что каждому уронил в кружку по монетине, с которой ещё тогда, в заход первый, проклятие кладовое до конца так и не счистил.
  
   Есть проклятия, большой силы не имеющие.
   За каждым таким свой Ангел-Хранитель следит.
   Но если вместе силы проклятущие соберутся, беда большая случится. Сольются, склеятся в проклятие огромное, словно зверь невиданный, описанный в историях страшных, где о Конце Света сказывается. Тут уж Ангелам-Хранителям не справиться. Такой зверь их разом пожрёт, не подавится.
   Вот и струится дымка от монет клада проклятого. А в мешке походной от воина со щитом расколотым тоже холодок прозрачный, невидимый исходит.
   Ещё вес добавляет дымок от вещицы лишней, без разрешения прихваченной из тайной комнаты. Словами Силы Скрытые тебе порой и не возразят, но не радуйся их молчанию. Ожидай наказанье суровое.
   И жаждет прихода в мир ещё одно проклятие. То, которое клятвы нарушенные сопровождает. То, которое слово несдержанное грязью оборачивает. Его ещё нет. Но Силы Скрытые знают: придёт оно скоро, никуда не денется.
   Растут невидимые дымки, верёвками вытягиваются, косицей свиваются в ствол дерева могучего, а после сучьями да ветвями в стороны разбегаются.
   Куда протянутся, растёт там плесень. От плесени лихорадка сыплется. Лихорадка Мёртвого Солнца. Злейшими врагами, существами недостойными всех ты числил, над кем она верх одержала. А вот теперь близ тебя сидит гостьей неприметной. Ты и не заметил ничего, а она в тебе уже. Споры кидает, прорастут споры те цветами ядовитых ссор да обид, что только кровушкой и смываются.
   И аптекаря не позвать, чтобы он от лихорадки той таблетку выписал или порошок сильнодействующий. В тебе лекарство уже. И всегда в тебе было.
   Но если не знаешь, как им пользоваться, спасение оно тебе не принесёт.
   Большую власть в Долине имеет Лихорадка Мёртвого Солнца.
   Вот только тайна великая, почему за изгородью Долины, где места, от кладов вольные, то же лекарство часто требуется. Лихорадка Мёртвого Солнца там не властна. Плесень колдовская нигде не встречается. А обиды, ссоры, споры и злодейство великое если и не каждом шагу встретишь, то в месте любом быстро отыскать сумеешь.
  
   Не думают о том сидящие у костра. Зинзивер с Зоряной на два голоса песню поют. Котейко чутко вслушивается, не тревожит. С какой стороны ни глянь - картина прелестная.
   Вьются в воздухе холодном строчки колдовские. Падают слова песни. Какие на землю сырую, после цветами прорастут. Какие в костёр - жар увеличивают. Какие в кружку с чаем, щедро налитым.
   Лужицами золотистыми лежат на дне монетины. Меж ними красивые белые домики - сахар кубиком. Ангелом разрушения над домами проносится ложка походная, сточенная да искусанная. Оплывают домишки белые, чайным цветом перекашиваются, оседают безвольно, исчезают бесследно. Но и монетинам неспокойно. А может, неспокоен твой взгляд. Поэтому видит он, будто вместе с сахаром и они слабеют, истончаются, тают.
   Растворяются в кипятке, силами трав напоенном.
   И кажется тогда - не чай ты пьёшь, а злато жидкое. Твёрдо верится, что с каждым глотком льётся в тебя сладость побед будущих - волшебный Эликсир Удачи.
  

Глава 28

Раздел имущества

  
   Завлекательно время охоты, но не менее чарующ миг тот, когда начинаешь рассматривать дичь добытую. Ещё интереснее, когда добыча в кучу общую летит, а потом компания друзей тщательно разбирает её и вершит раздел по справедливости. Своё-то уж изучил, уж сто раз взглядом огладил. И определиться успел, что отдать не жалко, а что в пользование своё выпрашивать станешь. И неизвестность играет на нервах, как на струнах: что удивительного в твою долю из добычи друзей придёт? Какими чудесами тебя удача одарит сегодня?
   Раздел добычи - словно обед званый, где посреди светлой и тёплой комнаты стол стоит, изысканными яствами уставленный. Ещё не за столом ты, но уже готовишься. А запахи ароматные ноздри твои нежно ласкают. Пульсирует в тебе предвкушение сладостной минуты раздела. И ждёшь времени нового, и в настоящем сладко купаешься. Такой вот он - праздник ожидания праздника.
  
   Первым Зинзивер имущество выложил. Объявилась феечка в янтаре. Не забыл он и о пакетиках со специями. Все тут, кроме перца, который в глаза нетопырю полетел. Ещё изумруды крупные, в Зале Девы Луны Травянистой подобранные. И рубинов несколько, там найденные, где свет Алой Луны властвует. Из зала Богини Света и Тени брегет прихватил. Часы-то парню не в диковинку были. Видал у богатеев. Но тут механизм хитрый не только минуты отсчитывал, но и разные другие хитрые числа в оконцах являл. Разобраться хотелось, что за числа? Зачем они? Какой тайный смысл в себе заключают. И ещё добавил шар, маслянистой жидкостью наполненный, в которой медленно колышутся пушистые лиловые водоросли, а меж ними плавают русалки настоящие. Живые, только мал мала меньше. Шарик тот позаимствовал парень, когда Зал Владыки Озера Небесного покидали.
   Котей Котеч степенно выложил чёрные скрижали, на которых вместо букв башенки высечены были. Город яркий, разноцветный. Чем дольше пялишься, тем больше он настоящим кажется. Чем дольше о нём думаешь, тем сильнее жить в нём хочется. Следом лист фольги положил, а на листе том гравюра тонкая. Сражение великое мастер изобразил. А диковинно то, что фигурки солдат и командиров на месте не стоят, движутся. Атакуют, обороняются, позиции меняют. Кто мёртвым падает и с землёй мешается, кто на смену бежит, не даёт фронт противнику прорвать. Ни конца, ни краю битве той не предвидится. Ещё достал скелет зверька древнего, чьи кости размягчили способом неведомым и узлов из них навязали, сплетая лапы и рёбра, пропуская через уже образованные узлы хвост и завязывая его новыми узорами. А потом исчезла мягкость, и кость снова застыла, волнуя взор узелковой магией.
   Достала девица куколку. Та куколка сплетена из тонких нитей металлических. Особенно платье, из металла тканое, взор прельщало. Следом инталия объявилась, где тонкими линиями зоопарк существ удивительных представлен был. На траву положила Зоряна несколько каменных листиков с деревьев в Зале Зелёном оборванных. Рядом с ними раковины удивительные из морей неоткрытых, с берегов неизвестных. Туда же диск кинула. По кругу цвета слоновой кости перламутровые переливы плясали, словно все цвета радуги меж собой спорили, дрались и толкались, стремясь занять как можно больше места на диске, но отступая перед напором других цветов, временно сжимаясь и накапливая силы для новой атаки.
   - Богини Света и Тени подарочек? - парень поинтересовался.
   Зоряна кивнула.
   Зинзивер потрогал диск. При синем или зелёном приливе холодел палец. При жёлтом или красном - теплом наполнялся.
   - Волшебный он?
   - Не знаю, - пожала плечами девушка. - Мне он просто понравился.
   До этого момента диск нисколечко мысли Зинзивера не занимал. Что есть он, что нет его, от этого ни тепла, ни холода не прибавится. А вот сейчас и тепло, и холод чувствовал. И на Зоряну смотрел. Что ей диск этот? Чем понравился? Почему из всего великолепия сокровищ Хранилища именно его выбрать решилась? Ещё пять минут назад не знал о диске этом, а теперь выкинуть из мыслей не мог. Ведь чем-то важен Зоряне он показался, значит, прячется в нём что-то великое. Пусть даже только для неё. Но если расскажет она мысли свои, то и тебе, быть может, диск этот невыносимо нужным покажется. Никогда не записывай ерундой то, что нравится людям, которые тебе дороги.
   - Почему же взяли мы столь мало из кучи богатств великих? - поразился Зинзивер. - Там же подводами вывозить можно!
   - Хранилище - место особенное, - тихо муркнул котофей. - Дозволяет немногое взять. Лишь то, что сочтёт тебе подходящим. Другим любуешься, но мимо проходишь, не трогая. А понимаешь это, только когда его покинешь.
   Он закончил разгружать добычу. Последним явилось блюдо с двумя шарами - багровым и сине-зелёным - и тенью огромного зверя в центре.
   - Словно обе Луны на небе, - тихо Зинзивер молвил.
   - Они Луны по-вашему, - сказал Шустрик. - По-нашенски же имена им полагаются. Та, что изумрудом светит, ВелЛта зовётся. Рубиновую МинНта кличут.
   Ночами светлыми ходит по земле Рогач-Бородач. В следы от его копыт любит роса набираться. Роса та зубную боль на диво хорошо излечивает.
   По Долине издавна два волшебных Рогача бродят. Те, что когда-то с ВелЛты и МинНты спустились. У одного шкура зелёными волнами колышется. У другого - звёздами алыми искрится. Куда рога ВелЛты и МинНты повёрнуты, в ту сторону и Рогачи рога направляют. И бегут, бегут, бегут сквозь ночь без устали. В их следы монеты да самоцветы прячутся. Увидел Рогача, беги за ним, беги до самой росы, собирай сокровища, что на удачу достались.
   И есть одна ночь. Особая ночь. Странная ночь. В ночь ту рога ВелЛты и МинНты друг на друга смотрят. Словно и не светила они небесные, а звери. В ночь эту бегут Рубиновый и Изумрудный в разные стороны. С дальних концов Долины бегут. Когда быстро бегут, когда медленно. А как повстречаются, битву лютую начинают. Каждый раз на новом месте. Но Изыскатели верно говорят, что место они не случайно выбирают. Там, где копыта их землю боронят, и прячется самое главное на ту ночь сокровище Долины. Не самое большое, не самое тяжёлое, не самое богатое. Но самое ценное, что припас Хранитель Кладов этим сезоном. Вот тут и не зевай, гляди, чем бой завершится. Если посланец ВелЛты победу одержит, дождись, когда заря прогонит Рогачей в лесную глушь, и копай смело. Выроешь то, что счастье всей твоей жизни составит. Ежели родич МинНты победит, прочь ступай. Каким бы богатым клад ни оказался, не принесёт он тебе ничего кроме горя и бед.
   - Красивая история, - согласился парень. - Знал бы её раньше, тоже мимо бы блюда этого не прошёл.
   - Ещё могу статую чёрную на раздел представить, - ехидно котяра улыбнулся.
   - Уж её себе вне всяких условий оставляй, - замахал Зинзивер руками. - Приплачу даже, чтобы ты из мешка вообще не доставал каменюку страхолюдную.
   Они осмотрели выложенные сокровища. Каждому было любо именно то, что он из Хранилища вынес. На диковинки спутников и претендовать не хотелось. Особенностью каждой вещи было то, что один взгляд на неё давал тебе твёрдую уверенность: никогда не сможешь ты её со злым умыслом поломать или испортить. Напротив, беречь станешь, как зеницу ока.
   - Хотели разделить, - всклокоченные ветром кудри пригладил парень, - а делить-то и нечего. Кто что принёс, то у него и останется.
   - Почти так, - кивнул котофей. - Но есть ещё одна малость, дележу подлежащая. А я её в этой куче не наблюдаю.
   - Ты о книге что ли? - догадался Зинзивер. - Но её мне Синяя Комната вручила. Комната вне Хранилища, - рука ловко сорвала через голову верёвку с амулетом новообретённым. - И его тоже нужно выложить?
   - Комната вне Хранилища, - внезапно согласился Котей Котеич. - Но другую часть книги ты в лаборатории алхимической подобрал.
   - А она здесь причём? - недоумевал парень.
   - Разве не ты слово давал, мол, клянусь, что будет сокровище, куда карта приведёт, меж нами разделено? - спросил кот.
   - Но ведь тот клад, что мы под шатаном отыскали, справедливо каждого из нас одарил, - напомнил парень.
   - Не о том кладе речь сейчас ведём, - заметил Шустрик. - Обещание было разделить сокровище, к которому карта приведёт. Разве забыл ты, что в лабораторию она нас привела, где сокровищем книга, что нечитанной остаётся, оказалась?
   - Сам твердил, что под кляксой тот клад, а на месте кляксы шатан мы отыскали.
   - Я твердил, что ничего лишнего не рисуют на картах, - оспорил кот. - Кладом, к разделу обещанным, до сих пор и книгу числю.
   - Не будет толку, если части книги меж нами распределить, - рассердился Зинзивер. - Любое сокровище из мешка моего назови, отдам без оговорок. Но книга мне целиком требуется.
   - И я с таким предложением к тебе обращусь, - таинственно замурчал остроухий. - Книгу отдай мне, а сам возьми, что глянется из моей добычи.
   Зинзивер молчал.
   - Вот ты и потерял свою азбуку, - тихо сказал кот, видя парня растерянность. - Думай пока. Я же на охоту отправлюсь. Когда возвращусь, продолжим раздел.
  
   - Вот ты же книгу не требуешь! - в сердцах Зинзивер выкрикнул, когда на поляне вдвоём осталися. -Понимаешь, что либо целая книга надобна, либо хоть нет её совсем. Не делают погоды страницы её отдельные.
   Зоряна молчала. Её узкий палец медленно скользил по блюду, Шустриком оставленному. То Алую Луну погладит, то Травянистую. А зверя нет. Зверя далёко палец её огибал.
   - Видел я то сияние, о котором Шустрик сказывал, - вымолвил Зинзивер. - Сначала во сне видел. Ты говорила, место примечай. Помнишь, как я к Хранилищу вас вывел. Во сне сначала полянку ту малую увидал. И не забылась она, не выскользнула из памяти, как это со снами разными бывает.
   Молчала Зоряна.
   - А ещё, знаешь что, - тихо парень добавил. - Почему-то из головы не идёт легенда о двух лунах, что котофей сказывал. Во сне том, что путеводным числится, последнее, что упомнил я, - Сияние Алое. Так получается, тот Бородач победил, что под лучами МинНты ходит. То сокровище отметилось, которое счастье не приносит. Вижу, сбывается сон, в котором легенда отражается. Вижу, книга ведьмина подлости да каверзы подстраивает. А в душе сейчас чувство странное, будто не могу книгу выкинуть, будто избавиться от неё невозможно, пока не собраны её страницы вместе, все до единой. Пока не прочту я её.
   - Помнишь историю о Синем Кладе? - вдруг спросила девица.
   - Не до историй мне пока, - горестно отмахнулся Зинзивер. - Скажи лучше, как наш клад поделить, как нашего совместника успокоить, какими уговорами в согласника превратить?
   - Самое страшное испытание - последнее, - Зоряна будто и не слышала ответ. - То, когда крышка сундука открывается. Казалось, ничего не может разлучить команду, что все невзгоды да испытания преодолела. Но как делёжка начинается, пропадают и верность, и братство, и преданность.
   - Чего ж оно, по справедливости что ли не делится? - хмыкнул Зинзивер.
   А взгляд стрелял в гущу листвы, сомкнувшуюся за Шустриком.
   - Синий Клад таков, что каждому своё предлагает. Не монеты там, не каменья-самоцветы. Что-то такое, которое не делится ни поровну, ни по-братски. А делить надо. И делить так, чтобы никто не чувствовал себя обиженным.
   - Продать его, - нашёл выход Зинзивер. - А уж выручку и поделить.
   - Не доходит до продажи, - горько улыбнулась Зоряна. - Да и чаще всего там такое, что не продашь. Что ценность имеет для каждого, но деньгами её не обернёшь.
   - Сама сказала, нет в земле Синего Клада, - парень решил не тратить время на измышления ненужные. - Значит, удалось его разделить.
   - Удалось, значит, - бесстрастно согласилась Зоряна. - Им удалось.
  
   Вернувшийся котофей, как ни в чём не бывало, разделывал двух зайцев. Затем тушки в котелок покидал и ловко разместил его над костром. После обильно заправил солью и начал помешивать, весело мурча что-то под свой треугольный носище.
   Зинзивера снедало напряжение. Чуял он, пошла остуда. Мига ждал, когда заговорит остроухий.
   - Ну что, брат мой кудлатый, - уже начало показывало, не забыл кошак о проблеме. - Как книгу делить станем? По-божески, по-братски или по справедливости?
   - Ещё поровну предложи поделить, - огрызнулся Зинзивер.
   - А почему нет? Просто отдай мне треть книги, - предложил Котей Котеич. - Можешь сам выбрать, с какой частью расстаться. Мне без разницы, из Дома Пустоты она пришла или из лаборатории Алхимика. А можешь и ту вручить, что в Синей Комнате нашёл. Я только рад буду.
   Напрямую не уговаривался котище, попробовал Зинзивер его окольными путями уломать.
   - В детстве мне сказку сказывали, - вдруг сказал парень. - К судье двое братьев пришло. Завещал перед смертью отец имущество им поровну. И нераздельным лишь жеребец породистый остался. Коняга тот каждому брату люб. Вот и просят судью подать им жеребца, как требует справедливость. Кликнул судья мясника и повелел зарезать коня, чтобы выдать каждому положенную ему половину. Посуровел брат старший, но промолчал на судьи решение. А младший вдруг слезами залился и принародно отказался от жеребца. Не страшно, если заберёт коня старший брат, страшно, если зарежут его в угоду справедливости. И судья в ту же секунду мясника остановил, но присудил коня не старшему брату, а младшему. Тому, сказал, жеребцом породистым владеть, кто не делит живое на две мёртвые половинки.
   - А я б на сторону старшего брата встал, - и Шустрик стрельнул Зинзиверу в глаза взглядом странным, колючим. - Разрубили бы конягу да и приготовили на костерке. И сами пообедали бы славно, и всех сельчан угостили, и точку финальную хорошо бы поставили, мол, по справедливости разделили. Братец младший, гляжу, тот ещё хитрован. Судью, видать, близко знал. И ведал, каким словами на жалость ударить, чтобы не половину себе взять, а всё разом.
   Вот и убеждай кота с холодными глазами хищника. Упёрся в позицию свою, кто сдвинуть его способен? Зинзивер всё ж попыток пробиться к сердцу котяры не оставлял.
   - В земле дальней, восточной, другая легенда есть, - продолжил парень. - К царю великомудрому две женщины явились с дитём малым. Из женщин каждая криком исходила, мол, её ребёнок это. И пусть царь великий и мудрый отдаст ребёнка матери настоящей. Тогда вытащил царь саблю острую, взмахнул над ребёнком, задумав пополам перерубить. И первая женщина лишь улыбнулась: "Справедливо, царь, если никому он не достанется. Не зря слухи об уме твоём остром земли наши полнят". Вторая же завопила пуще прежнего: "Отдай ей, отдай ей ребёнка. Пусть у неё, но только живой будет. Если же смерти его предашь, и меня руби, не нужна мне жизнь больше!" Засмеялся царь: "Ты - его мать настоящая. На любое условие согласна, лишь бы жизнь ему сохранить".
   - И ей отдал младенца бесхозного, - утвердил кот. - Тут я царю не перечу, пожалуй. Первой матерью быть не надлежит. Однако решение не наимудрейшее. Сабелькой-то не верти, а обеих матерями назначь. Кому вред, если у дитя две матери будет? Мы котят, что родителей лишились, обществом воспитываем. Любому из котов он может сказать "папа", и если "мама" позовёт, любая из кошек откликнется.
   - Лишь одну женщину в наших обычаях матерью звать, - сказал Зинзивер.
   - Чисто человеческие условности, - пожал плечами Шустрик.
   - У нас с тобой случай схожий, - не утихал Зинзивер. - Если не сложить книгу, останутся в ней закорючки непонятные. Тому ей владеть, у кого все страницы. Тогда проступят слова знакомые. Тогда тот, кто владеть ей станет, мощь колдовскую обретёт.
   - Ладно сказал в защиту свою, - кивнул котофей. - Но о том не подумал, браток, может, выгодно мне, чтобы книга нечитанной осталась. Подумай и о том, если бы Силы Скрытые, наши дела за пределами мира вершащие, хотели, чтобы собралась книга эта, не стали бы в уста твои слова клятвенные вкладывать.
   - А я тебе так скажу...
   - Наиглавнейшая проблема в том, - вдруг перебил кошак, - что речи меж нами лишь на ТВОЁМ языке ведутся. Поэтому ты и считаешь, что мы с тобой похожи. Но всё изменится, когда ты на молву кошачьего рода перейдёшь.
   - Что поменяться может? - не согласился Зинзивер. - Ну, другие слова бы подбирал.
   - На одно твоё слово можно сотню наших сыскать, - таинственно муркнул Шустрик. - На сотню наших в языке твоём и одного не найдётся. А другими словами мысль выразишь, заметно смысл сказанного изменится.
   - Не может того быть!
   - Может, - отрезал кот. - Вот по-вашему меня Шустриком кличут. И замечаю я, что на языке людей оттенок у имени моего пренебрежительный, а само оно величавость утратило, мелким заделалось. А всё почему? Потому что нет в языке вашем тех понятий, которые родители мои вкладывали, меня нарекая. Так и с клятвой той. Одну ведь мы с тобой клятву давали. Одни ведь слова рекли. Но кажется тебе, что ты ускользнуть можешь из её рамок, словами вашего языка отговариваясь. Я же на изначальном значении стою. При любом раскладе всё, под Алой Луной найденное, делёжке подлежит. Может, не время книге чародейской ныне собраться. Другая эпоха её поджидает.
   - Да нечестно это, - заспорил Зинзивер. - Одни вытребеньки. Под Травянистой Луной мы тебе сокровище искали. Сейчас моя очередь. Не требуй, Шустрик, раздела книги. Отдай, как я отдал долю свою, когда впервые из Долины выбрались.
   - Когда ВелЛта лучами землю красила, - тихо ответствовал Шустрик, - не мне мы сокровища добывали, роду кошачьему. И предлагали тебе награду ценную, сам от неё отказался. Твоё решение то было. Твой выбор. Мог бы уже полтора месяца как княжеством властвовать.
   - Ради рода ведь твоего отказался, - горячо запротестовал парень. - Неспокойно у меня на душе оставалось бы, прими я часть казны королевской, пока род твой несчастий да бед урожай горький собирает.
   - Сам же и подтвердил, - жёстко добавил кот. - Не в мои лапы ты долю клада добытого отдал. Почему же её мне теперь записываешь?
   - Не кончен спор? - спросил Зинзивер.
   - Ужинать давайте, - Зоряна взяла с костра котелок. - Глядишь, после ужина найдётся решение.
   Промолчал парень, но знал: не отдаст кошаку книгу, хоть он дерись.
   - Хорошо же, - муркнул котяра. - Есть у меня просьбишка малая напоследок. Дозволь высказать. И не откажи в исполнении.
   - Чего ещё? - хмуро спросил Зинзивер.
   - О делах наших славных песнь я сложил, - степенно сказал котище. - Спеть хочу изначально для тех, о ком в ней говорится. Мне пэан дозволь этот. Не откажись послушать щедровку мою.
   Когда слова первые, ласковые соскочили с языка котейкиного, подумал Зинзивер, что остроухий колыбельную завёл. Только не такую, что в его местах пели, а из стран дальних, на заморских наречиях. Была в напеве кошачьем не только плавность нежная, но и звучал напор скрытый, будто выставили тебя из тёплой избы на лютый мороз. Тебе холодно до жути, и ты стучишься в дверь запертую. А из-за стены бревенчатой до тебя слова доносятся. В них причина, почему на морозе сейчас ты, да только стены толстые не дают их отчётливо разобрать.
   От слов непонятных голова туманится, тело холод пробирает. Укрыться охота, каждое чувство сигналит: умертвит тебя мороз. Но вокруг лишь снежное Белое Безмолвие. Однако есть избушка, есть хижина такая, сквозь стены которой не пробьются вьюги и метели. Чуешь, внутри тебя она. Никто тебя так в гости не примет, никто не спасёт и не пожалеет, как ты сам. Везде темно, а в домишке том окна всегда светятся. Везде холода, а там тепло вечное. Из трубы струйка белого дыма вьётся, значит, топится печь. Кто растопил её? Ты сам, когда бегал ребёнком по округе, и всё тебе было ярко да интересно. Вырос потом, забыл о печке той, а она всё равно тепло даёт. Кто ей дровишки подбрасывает? Никто, кроме тебя. Пока в себя веришь, пока любишь такого, как ты есть, пока лучше быть пытаешься и рвёшься к невзятым ещё высотам, сыплются дровишки в нутро огненное. Когда в жизни дни лютого холода наступают, только там убежище и найдёшь.
   Зинзивер, избушку в себе учуяв, шасть за её порог, и в тепле затаился. Но тот, что не мог в избушку влезть, что в темноте и холоде остался, набок неловко завалился, и снегом его замело. Благодаря домику с окнами светлыми не погиб Зинзивер, уснул только.
   - Нету сил таких, что способны песню Кота-Баюна победить, - кивнул Шустрик, словно фиксировал событие важное для книги мудрёной. После подхватил имущество Зинзивера, вытянул книгу, белой тряпицей бережно обмотанную, бросил мешок под ноги спящим и неспешно потопал вглубь леса: следы заметать, тропку верную к столбам серебряным выискивать.
  
   Над головою небо синее. В нём звёзды ранние. И Зоряны ясные глаза.
   Дрёма неохотно уходит. Руки ватные. Ноги вялые. Голова тяжёлая. А когда мешок разорённый увидел, туда ещё будто пудовую гирищу подкинули.
   - Ты как не заснула? - язык и тот ворочается еле-еле.
   - Когда-то долго спала. Так долго, что сейчас обидно на сон и минутку тратить, - слабо улыбнулась Зоряна. - Поэтому песнь кошачья не смогла накрепко очи мои затворить.
   - Это хорошо, - кивнул Зинзивер, а сам уже план обдумывал.
   Котейку догнать ума большого не требуется. Недалече ещё лапы его унесли. Но вступать с ним в сражение - дело гиблое. И сам котофей - воин не из последних. И клинок ему брат и соратник. С железом остроухий всегда договорится. И падёт бесславно Зинзивер, как бычок, что карту Хранилища прятал. Появится в Долине ещё один холмик могильный.
   Но и спускать подлое предательство нельзя. Просто подумать надо, против чего мудрость кошачья бессильна будет, а клинок пользы не принесёт?
   Думает Зинзивер, а пальцы меж делом монетки в кармане куртки перебирают. Все монетки ладные да круглые. Одна только толстая, шероховатая и колючая. Потому что совсем это и не монетка. Обломок мельничного жёрнова. Так его кошак обратно и не стребовал. А ведь было ещё что-то такое! Оставалось от котофея нечто полезное.
   В глазах Зал Девы Луны Алой с колоннами коралловыми. И такого же цвета кораллы на атолле, что близ острова озёрного из воды торчал. Там, где Знак Богатства вторую половину сокровища кошачьего обозначил. Там, где рыбы было немерено, и меж ней одна особенная. И вот, чтобы не упустить её...
   Лихорадочно вытряхивал Зинзивер содержимое мешка походного. Много туда чего понапихалось. То, что ищет он, глубоко прячется. Но там оно, не потерялось, не утратилось. Зинзивер с детства запасливый, любой вещице пользу найдёт.
   Полмешка опустошил - вытянул то, что требовалось. Сеть блестит на ладони. Та самая, что с острова ещё в запасах его обреталась.
   - Иногда кот ловит рыбку, - весело сказал парень. - А иногда и сам на крючок попадается. Надо лишь сетку набросить, и окажется котейко в полоне. Бежим, Зорянушка, скоренько. Не распрямились ещё травы, хранят следы котофея. А пока я следы вижу, Шустрик у нас на верёвочке невидимой.
  
   Долго ли, коротко ли бежали, а остановиться пришлось.
   - Гляди-ка, Зорянушка, - парень обомлел от удивления. - Не пошёл наш остроухий по мосточку! Вдоль оврага, жулябия хвостатая, последовал. А в обход мостовую гранить - время немалое.
   - Чего дивиться? - пожала плечами девица. - Глоб ему путь преградил.
   И только сказала, как Зинзивер сам увидал того, чьё прозвище с губ Зоряниных слетело. У самого мостка темнеет. Смелых к себе подзывает, осторожных путями окольными отправляет.
   Глоб с виду пень замшелый. Мохом жёлтым порос. Потрескался. Обветшал. Но близко не подходи. Выдерет из земли лапищи, что корни - длинные, узловатые. В нос разом запах сырой земли шибанёт. Корни дёргаются, что лапки паучьи. Противно, злобно, пугающе. Глаза Глоба ртутным серебром светятся. Там ещё гнилушек накидано. Тоже свет дают. Кажется, будто сотня глаз у Глоба, а то и две. Но на зелень и желтизну вниманье не трать. Следи за цепочкой мутного серебра, которая ближе к верху проявится. То и глаза. Во все стороны смотрят. Не мигают. Беда неминучая, если на тебя засерчает. Куда ни кинься, увидит. Догонит. Нет от него спасения никакого. Если только сам решит отпустить. Кого отпустил, те и рассказывали о нём. Но за что отпустил, почему отпустил, о том так и не выяснили.
   - Мост перейдём, там перекрёсток близко. Прямая дорога с окольной встречаются, - тихо сказала Зоряна. - Там расхитителя книжного и подождём.
   - По мосту ещё пройти надобно, - Зинзивер не торопился приближаться к опасному созданию. - Вишь, глазищами как зыркает. Всенепременно на тропочку запрет положил.
   - Руку дай, - и Зоряна свою протянула. - Со мной не тронет.
   - Ты что ли грамота моя охранная? - парень булгачился.
   - Грамота, не грамота, - уклончиво девица ответила. - Близ меня держись, тогда, быть может, и сойдёшь за местного.
   Бочком Зинзивер двигался, шажками мелкими путь к мосту мерил, пальцы девичьи своими жарко сжимая. Но не ошиблась Зоряна. Чудище лесное хоть и глазами зыркало сердито и недоверчиво, однако с места не сдвинулось, осталось стражем суровым вблизи мосточка.
  
   В чаще дремучей на дороге давно нехоженой перекрёсток нашёлся.
   Там, где дверь не поставишь, перекрёсток пробивают. В самом дорог пересечении или камень приметный ставят, или бога какого. Не из главных, не из самых могучих, но того, что дорогами ведает. Перекрёсток - место особое. На перекрёстках клятвы дают и судилища организуют. С духами хочешь разговор завести, тоже на перекрёсток ступай.
   Люди опасливые избегают перекрёстков, для них дорога без отворотов милее сердцу. Те же, кто знания тайные в себе носит, перекрёстки везде выискивают. Шагнёшь правильно, и не на дороге уже, а в стороне запредельной. А чтобы дорога на ту сторону привела, жертву приносят.
   В чаще дремучей по дороге давно нехоженой котофей торопился, к серебряным столбам курс метя. Лишь ступил на перекрёсток, тут на него сеть и накинули.
   Спотыкнулся котяра, лапами неловко взмахнул. В одну сторону лопата знаменитая улетела. Мешок, туго набитый, в другую сторону укатился и замер камнем тёмным среди зарослей весёлых заячьей капусты.
   Запутался котофей, когтями сеть рвёт, а не поддаётся она.
   Смешно Зинзиверу. Котище-то великомудрый, а только не хватило мудрости той, чтобы все Зинзивера уловки предусмотреть. Дорожку он лапами быстро торил, а Зинзивер ему славно путь перебил.
   Сам-то уже в мешке шарит. Вот одна часть книги у него, вот и другая показалась. И третья от взора пытливого тоже спрятаться не сумела. Распрямился. Книгу сложил. Не случилось чуда. Не явились буковки знакомые. Но книга теперь в его власти.
   - Если хочешь кота накормить, давай ему не рыбу, а удочку, - и к Шустрику повернулся.
   Повернулся и обомлел. Чудом каким-то освободил котофей шпагу свою острую, ей сеть и распластал. Стоит в пяти шагах. Острие клинка на парня направлено.
   Похолодело в душе у парня. Неужто из-за книги ведьминой котофей кровь думает пролить?
   И за своим кинжалом не потянешься. Поздно. Упущен момент выгодный.
   Только не стал разить кот Зинзивера клинком беспощадно.
   "Клинком Справедливости нельзя творить дела чёрные", - молнией мелькнуло в сознании парня.
   Однако и свой кинжал не вытягивался. Как ударить того, кому жизнь спасал не раз, и не два?
   Так и стояли на поляне, друг друга сердито оглядывая.
   Первым котофей не выдержал. Огладил усы. Сплюнул. Присел тихонько, клинок не отводя. Рукой свободной мешок подгрёб к себе и на плечо лямку накинул. Потом лопату подхватил. И рванул в кусты. Только листья и зашуршали. Да копорка дрожит, качается.
   Остался на поляне Зинзивер с Зоряной. А руки парня сжимали сокровище дивное - книгу ведьмину.
   - Что ты, девица, невесела? - в Зинзивера радость бурлить должна, да лишь грусть плескалась. - Что головушку повесила?
   Зоряной, похоже, владело такое же настроение.
   - И раньше всё нехорошо складывалось, - печально девушка заметила. - Сейчас же книга у тебя, однако, клятву ты нарушил. Там, за Долиной, нарушенное слово не имеет такой силы, как на этих землях. Здесь же, верь мне, сурово отплатит тебе Долина за слово разбитое.
  

Глава 29

Чёрная метка

  
   Солнце оторвалось от дальних холмов и начало возноситься в небо, стремительно меняя алые одежды на золотые. Лежала на ладони Зинзивера монета тёмная, блескучая.
   На аверсе изобразили Голохвостого, горделиво замершего на раскидистой куче черепов. Черепа разные, не только круглые, от людей оставшиеся. Из кучи виднелись рога, и даже торчал чудной толстый изгибистый, как сабля, клюв. Неведомый мастер столь искусно изготовил клише, что на невеликом поле монеты отчётливо выделялась каждая чёрточка рельефа. Лицо Голохвостого теряло крысиные черты. С монеты в характерном чёрном плаще смотрел неведомый зверь, лишь отдалённо похожий на крысу. Выпуклые глаза, казалось, пронзали колдовским взором, вселявшим ужас даже в самого отчаянного зрителя. С покатых плеч падал плащ, но не волочился по черепам, а красиво развевался в стороны. Над плечами рогами друг к другу виделись ВелЛта и МинНта. Но обе, утратив цвет, теперь были чёрными лунами.
   Как в кармане очутилась? Кто бы ответил...
   Да и не нужно ему это уродище!
   Раз - и в овраг швырнул.
   Сразу как хорошо на душе стало, будто с гор даже не гора, а гряда горная свалилась.
   Руку в карман опустил, монеты вытянул, разложил на ладони. Снова среди них чёрная. Вернулась, как возвращается легендарная деньга неразменная.
   А мысли о Шустрике сбежавшем. Совесть, словно клубок ежиный, внутри катается. Иголками ледяными воспоминания покалывают. Как котофей раздел требовал, как долю свою хитростью забрал, как в ловушке очутился. Но с какой стороны ни гляди, так получается, что справедливости Котей Котеич требовал, а получил предательство.
   Доля, что остроухому полагается, в мешке Зинзиверовом. С этой долей монетина чёрная и добавилась. Раз не умеешь по справедливости делить, довесок держи.
   "Чужим-богат-не-будешь", - звенело в голове, где мысли расстроенные бродили.
   На место увещевания торопливо угроза спешила: "Чужое-взять-своё-потерять".
   Краешек губ лицо ухмылкой нехорошей скривил:
   - Гляди, Зорянушка, в моей казне прибавление какое.
   Сразу тенью опечалилось лицо девичье:
   - Монетку тебе Долина выдала цвета мёртвого.
   - Чем грозит монета такая?
   - Хранители добытых кладов к ней идут, - грусть пронизывала нотки голоса. - Развоплощёнными они по Долине странствуют. В них ярость мести бурлит и клокочет. Но нет плоти, нет и глаз, чтобы похитителей клада своего увидеть, нет зубов и когтей, чтоб разорвать их за воровство подлое. Так и витают хранители, словно в мире ином. Страшные, но безопасные. Лишь чёрная монета на время дарует им плоть обратно. Но видят они лишь того, в чьих руках она. Лишь его да тех, кто рядом оказался, помощь ему обещав. На временного хозяина метки чёрной и обрушится гнев хранителей, клады утративших, вся ярость их накопившаяся, вся злость за существование бесцельное.
   - Порвут они меня что ли?
   - Слыхал сказку старую, где молвят слова такие, что полетят клочки по закоулочкам, - в очах зелёных грусть огроменная, ей и океан легко заполнишь. - Теперь о тебе та сказка.
   И сразу со словами знакомыми перед глазами клочья шерсти волчьей. Где серой, а где седой. И лоскутки мелкие одеяния ведьминого. Знаю, девица, сказку ту до самых её финальных строчек. Теперь и я в герои той сказки записался.
  
   Грустно на душе. Расставаться всегда грустно. А когда навсегда расстаёшься - чувство особенное. Как на солнца закат смотришь и знаешь, что завтра уже не взойдёт оно.
   - Валить тебе надо отсюда, - почти грубо сказал Зинзивер. - Неча оставаться. Не за тобой ведь идут. За мной следуют.
   - А если бы за мной шли, ушёл бы? Даже, если гнала бы тебя прочь словами самыми тёмными?
   - Мне нельзя. Участь мужчины сражаться и погибать, если Силы Скрытые решили даровать победу врагам его.
   - И мне нельзя. Неужто сказать ты хочешь, что участь моя зажаться в угол и там дрожать от страха в ожидании, кто победит?
   - Меч в руки возьмёшь? - невесёлая улыбка чуть тронула губы парня.
   - Кроме меча много ещё оружия всякого имеется, - уклончиво ответила девушка.
   И понял Зинзивер - не уйдёт Зоряна. Такие могут уйти, исчезнуть бесследно, потеряться навсегда. Но только не в тот момент, когда трудный час наступает.
   - Тогда шаг прибавь, - сурово сказал он, будто ничуть не рад решению девушки. - Петлять будем, следы спиралью крутить. Авось те, кто за нами рыщет, время, следы распутывая, потеряют, а мы уйти сумеем. За Долиной нет у них силы. Не смогут сквозь частокол пройти.
   - Так и ты не пройдёшь, - отчеканила девушка. - Пока монета чёрная с тобой, любые пути твои Долина запутает. Не подпустит тебя и близко к столбам серебряным.
  
   На отдыхе кратком печалилось парню.
   - Эх, жизнь краткой оказалась. И не успел ничего значительного. Слов таких, чтобы навечно в памяти людской остались, не сказал. Подвигов, что на страницах истории пропечатались бы, не свершил.
   - А если бы кто желание тебе последнее исполнить пообещал, что загадал бы? - спросила Зоряна.
   Задумался Зинзивер.
   - Если последнее, значит, хитри - не хитри, спасение мне не предлагают, тогда...
   Замолчал, шибко призадумался.
   - А, знаешь, глянул бы я страницу книги ведьминой, которой в ней не хватает, - вдруг просияли его глаза. - Пусть и не прочитаю всю, но знать буду, что целиком книгу держать в руках довелось. Будто бы добыл я клад какой важный. Все условия выполнил. Все загадки разгадал. Потратить не доведётся, но хоть чувством прогреться, что задачка решилась.
   - В старой крепости страница эта, - сказала девушка. - До крепости доберёшься, ищи в часовне под алтарём.
   Сама же нахмурилась сильно, будто очень нехорошо ей, если Зинзивер туда отправится.
   Парень заулыбался так лучисто, будто солнце второе на небеса выпрыгнуло.
   - Вот спасибо, Зорянушка, не зря Шустрик сказывал, что ты лучше всех в кладах толк понимаешь.
   Как имя кошачье назвал, праздник сразу закончился. Резанула по сердцу боль предательства.
   - Ладно, двигаем к старой крепости, - молвил парень. - С восхода теперь на закат - наша перегринация. Глядишь, до поры - до времени, монета тёмная не успеет на наши головы беды да несчастья притянуть.
  
   - Глянь, - Зоряна предостерегающе ухватила запястье Зинзивера. - Избушка.
   К скале и впрямь жалась лачуга. При слове "лачуга" Зинзиверу всегда рисовалось старенькое источенное временем жилище, доски которого где прогнили, где посеребрились, где заросли лишайником. Но эту избушку явно выстроили недавно.
   На скамейке фигура согбенная. И знакомая. И незнакомая. Никогда Зинзивер такой её не видывал.
   - Старый Бу? - поразился Зинзивер. - Ты что, хату себе строить надумал? Узерк на исходе. Если не поторопишься, тебе не успеть выбраться до наступления холодов. Закуржавеет тут скоро.
   - Пущай приходят морозы эти, - встряхнулась борода старика. - Мне обратный путь не надобен.
   - Зиму не переживёшь, замёрзнешь, - неодобрительно покачал головой Зинзивер. - А костёр станешь жечь, Хозяин Кладов в гости пожалует. Кнут-то у него, поди, истрепался. Пустит твои жилы на ремонт инструмента.
   - Пущай отыщет сначала, - хитро ощерился Старый Бу. - Искали меня такие, да не выискали. А если и найдёт, невелика потеря. Мне всё равно немного, паря, осталось. Хочу время это здесь провести. Осенью засыпает тут всё. Вот и я засну. Дождусь вот только первой завирухи.
   - А ведь, - пушистые ресницы Зоряны взметнулись и опали, - у тебя, дедушка, большая семья должна быть.
   - А и есть она, - кивнул кладодобытчик. - Сыновья-дочки выросли, разлетелись по всем графствам и королевствам. Каждый ищет себе жизнь полегче да поинтереснее.
   - Но внуки... - начала Зоряна.
   - А что внуки, - помрачнел дед. - Внуки... у них свои разговоры. Им мои старческие ворчания слушать несподручно. Я, когда сюда отправился, знал: жизнь свою на кон ставлю. И проиграть, что плюнуть. Ан нет же, выиграл. Улыбнулась мне судьбинушка. Всё, что наработал, старшему отправил. Он мудрый, пусть распределит. А мне теперь зачем к ним? Мечтаний-то никаких больше не осталось. Самое крупное дело моей жизни позади. А новое начинать - годы не те. Всю жизнь шёл за сказкой. Дайте теперь последние дни в ней прожить. Здесь покой. Здесь последние дни и проведу. Всё равно выигранные они у судьбы. А выигрыш, он часто на ветер кидается. Вот и посмотрю, какие здесь ветры.
   Заночевали у старика, да только спать недолго пришлось. После полуночи разбудил их кашель надсадный, будто грудь стариковская трещала и разрывалась.
   - Ты хорошо травы целебные понимаешь, - прошептал Зинзивер. - Свари зелье такое, чтобы исцелился он.
   - Нет такой травы, - горько Зоряна ответила, - чтобы вернуть того, кто себя уже сам в Ущелье Теней на путь благословил.
   Оставалось подняться и подойти к ложу старика, чтобы замереть у изголовья, последние слова выслушивая.
   - Недолго пожданье моё затянулось. Видать, уходить времечко пришло, - прохрипел Старый Бу. - И неча мне тут слёзы лить. Быть может, не горе это, а счастье. Я всю жизнь ждал это путешествие. Всю жизнь помереть боялся, не переступив границу Долины. Осторожничал, детки, жуть.
   Старик замолчал, и компатёнку окутала жуткая тишина.
   - Карась на мелководье так не осторожничает, как я осторожничал. Никакому лиху или болезни не сыскать меня было. Никакой вражина победить меня не мог. Кого бил, а от кого убегал, чтобы жизнь сохранить, чтобы по Долине этой пройти. Чтобы хоть раз сыграть по-крупному, - он снова замолк на минуту или две, собираясь с силами. - И ведь сыграл же, детки, сыграл по всем ставкам. Все ставки выпали. Все выигрыши мои. Не плачу я, с жизнью прощаясь. Радуюсь, детки, что удалась она! Пусть и вам такая радость в жизни выпадет.
   Тяжёлые веки медленно наползли на выцветшие глаза летнего полдня и уже не поднялись. Хрипы и сипы в стариковской груди утихли.
  
   - Ну вот и всё, - тихо промолвил Зинзивер, кидая последнюю гость земли. - Принимай, Долина, в свои ряды славное пополнение.
   Парень с усилием воткнул в свежий холм длинный свежеобструганный шест. Флажок из тряпиц на его верхушке немедленно ожил и заплескался в порывах ветра.
   - Знаешь, что молвил бы сейчас Шустрик? - глянул на Зоряну, пугаясь взгляда ответного.
   Но смотрели глаза девушки легко и ясно. "Не ведаю", - признавались глаза. "Скажи", - просили глаза.
   - Небесные Хранители выпускают нас в этот мир одинокими, чтобы по дороге жизни каждый искал встречи с удивительными спутниками. Обаче в конце дороги нас ожидает такое же одиночество, - произнёс Зинзивер, глядя на трепыхающийся флаг.
   Дрогнули губы девушки, но не сорвалось с них ни слова, ни звука короткого.
   - Наверное, так и надо, - добавил Зинзивер. - чтобы ни дружба, ни любовь не могли удержать наши бесплотные души скитаться в виде нежити.
   - Вот оно, зарытое сокровище, - воскликнула Зоряна, указав на холм. - Не монеты, не предметы, не одеяния, не книги. Люди, которые остались в Долине. Каждый из них - настоящий клад. Где-то лежит размером с королевскую казну, где-то махонький, а где-то проклятый. Только этими кладами уже никому не воспользоваться.
  
   Крепость здесь появилась задолго до того, как в мире возникли Хранитель Кладов, Голохвостый и Полуночник. Даже Владыко Небесного Озера, быть может, в те времена бороздил лодкой водную гладь где-то в иных местах. Неведомые воины древности обороняли широкий дол от могущественной орды варваров. Из книги истории давно вырвали листы, описывающие и тех, и других. А крепость осталась. Пригласи сюда учёного, и он по черепкам, обломкам стрел и истлевшим доспехам восстановит строчки страниц пропавших. Только учёные не бродят по Долине Кладов. Если учёный пройдёт через Врата, он немедленно становится кладоискателем, а черепки, обломки стрел и истлевшие доспехи перестают его заботить.
   Бесчисленные эпохи, пронёсшиеся по местам этим, пытались сравнять крепость с грядой невысоких холмов, на которых её возвели, прикрыв единственный путь в широкий дол, ныне превратившийся в бескрайнее болото, изобилующее трясинами коварными. Когда-то высокие башни теперь могли предъявить разве что треть изначального размера, а стены местами осыпались, явив внутренности, состоящие из узких коридоров и небольших комнатёнок.
   Тот же гипотетический учёный, наверняка, сможет назвать год, когда крепость, давно расставшаяся с гарнизоном, начала наполняться листами документов, разрозненными страницами утративших целостность книг, записками на клочках и просто частями разорванных блокнотов и тетрадок. Множество бумаг различного толка и содержания ложилось в тайники вместе с кладами. Это могла быть любовная записка с завернутым колечком, спрятанная в дупле оговоренного дерева. Вот только адресат за ней так и не явился. Это могла быть страница, вырванная из книги, чтобы сведения, на ней обозначенные, помогли открытию чего-то важного или составлению целостной картины какого-нибудь расследования. Но открытие не успело состояться, а картина так и не сложилась. Это могла быть какая-то мимолётная мысль, выхваченная из потока сознания и зафиксированная в надежде, что придёт день, когда ей суждено пригодиться. Но бумага, на которой её запечатлели, стала всего лишь обёрткой для какой-то ценности, что торопливо припрятывали.
   В тот дивный год крепость посетил Хранитель Кладов. Пустые бесхозные пространства неприятно удивили его. Прошептав тайное слово, он удалился, чтобы больше никогда не посещать эти места. Но с того дня неведомые силы стали притягивать сюда отрывки и обрывки. Неважно, что было на клочке, влекомом в крепость: великое изречение или набросок, сделанный от скуки. Одно лишь условие выполнялось неизменно: лист никогда не был пустым. И запечатлённое на нём имело смысл. Пусть даже только для того, кто в незапамятные времена выписывал все эти почеркушки.
   К наступившему дню бумага заполонила крепость. В какие-то комнаты уже невозможно было зайти, так как бумажная масса плотно забила не только подступы к ним, но и пространство от пола до потолка. Всё, что в обычной жизни от малейшей сырости начинает гнить и быстро становится прахом, здесь бессмертие обретало. Хранитель Кладов числил сокровищем любой клад, проникший в Долину, и его тайное слово обеспечивало даже самому неприметному клочку бумаги жизнь вечную.
  
   Они стояли в небольшом зале, где когда-то отпевали павших защитников, взывая к иному миру, чтобы прислали усопшим героям проводников светлых и надёжных. Алтарь в ней представлял грубо сколоченный стол. Зинзивер уже в сотый раз заглянул под него. Но взгляд натыкался лишь на потрескавшиеся каменные плиты. Не было ничего под алтарём.
   - Может, ветер в угол сдул? - предположение имело смысл.
   Но только час назад. За прошедший час Зинзивер поднял каждый из обрывков, обнаруженных в часовне. Ни на одном из них не удалось углядеть знакомых чёрточек.
   - Может, сквозняком в коридор унесло? - и парень снова выглядывал за порог.
   Молчала Зоряна. Ничего не выражало её бледное лицо.
   А если и унесло? Среди миллионов обрывков не найдёшь страницу единственную. В шаге от разгадки ты, но некуда шаг этот ступить. Знаешь, здесь страница, но жизни тебе не хватит каждую из бумаг, в крепость притянувшихся, проверить.
   - Если суждено тебе книгу прочесть, выведет Долина к странице последней! - голос мягкий и вкрадчивый.
   Не привидение в проёме, за которым коридора темень. Шустрик стоит там. Усталый, ободранный, но живой. Глаза блестят. Губы улыбкой загадочной сложены.
   - Ты как к нам путь нашёл? - поразился парень.
   Зинзивер речь заводит, будто уже княжество принял или купцом высшей гильдии заделался. А внутри дрожит, побаивается. Шустрик прежний, будто не было меж ними обиды и раздора. А если вспомнит?
   - Ономнясь команда малая с приисков хрустальных возвращалась, сказывала, мол, полезли два дурня в Древнюю Крепость. Сразу на вас и подумал.
   - Чего ж на нас?
   - В крепость, ведомо, волею Хранителя бумаженции старые стекаются, - пояснил кот. - А ты книжищу волочёшь, что цены не имеет, пока все страницы ей не собрать.
   Но в глазах кошачьих ясно читается: "Неважна мне книга. Ты важен".
   - Где ещё недостачу искать будете, как не в крепости, - котофей мягко продолжил. - А другому народу что книги? Так, баловство. Чтобы книгу дорого продать, в Дальние Страны ехать надо, где грамотеи водятся, которые умеют читать тайные языки да буквы колдовские. Дай думаю, гляну, как там попутчики прежние.
   Но в глазах кошачьих чётко видится: "Не крал я книгу. Уберечь от неё хотел. Да всё равно путнего ничего не вышло из задумки моей скороспелой".
   - И поглядел?
   - А чего, - пожал плечами кошак. - В крепости и без того нечисти хватает. Да слухи идут, будто ребята лихие оравой огромной крепость навестить хотят в деньки последние перед тем, как холода на Долину спустятся. Надо было проверить.
   - Можно подумать, за нас обеспокоился? - мягко уточнила Зоряна.
   - Можно что хочешь думать, - проворчал Шустрик. - Здесь я, с вами. Если в мыслях, что справедливого раздела явился опять просить, выбросьте раздумья эти поганые из голов ваших светлых. Не к сокровищу тянусь, а возможность выглядываю.
   - Какую возможность? - не понял Зинзивер.
   - Возможность до забора вас проводить, где брёвна ещё шевелятся, пока Хозяин Долины не проснулся, - и Шустрик даже головой покачал. - Дурни и есть дурни.
   Но в глазах кошачьих словно написано: "Не алчба вела меня. Предчувствие чёрное. Да обойти не сумел предсказание".
   - Только не пойдём мы к воротам. Не успеть, - Зинзивер задумчиво вытащил из кармана куртки чёрную монету.
   Час назад он забросил её в заросли тирлича, надеясь на волшебные свойства растения. Но монета вернулась. Она возвращалась и возвращалась, словно насмехалась над постоянными попытками парня избавиться от неё.
   - Интересно, чем она станет, когда мы окажемся вне Долины? - спросил Зинзивер, в печали рассматривая монету.
   Спросил себя, но ответил Шустрик.
   - Ты выберись сначала, - сердито сказал остроухий.
   Вместо ответа швырнул Зинзивер монету в пролом стены крепостной.
   - Уже это будет подвигом, - кошак внимательно проследил за полётом тёмного кругляша, - в награду за который Долина может забрать метку.
   - Тут просто уцелеть за подвиг можно счесть, - и парень развернул ладонь к Шустрику.
   На ладони монетина. Круглая. Тёмная.
   Покривил морду котофей, портрет Голохвостого приметив, да ничего не сказал. Всё и без слов понял.
   - Я-то думал, чего это нечисть в крепость прётся? А их монета чёрная зовёт, - кивнул он, словно знал, что не предотвратить появление сил неизвестных. - Ну, да и мы не в болоте каком-нибудь. И не в поле открытом. В крепости мы. А фортеция тем и хороша, что сражение любое в ней продумать можно толково. Сотня если придёт за нами, то и с сотней управимся.
   Только тут осознал Зинзивер, что удивило его поведение кошака. Весь ум остроухого должен гнать его из крепости, где битва неравная произойти вот-вот должна.
   Шустрик будто мысли его прочитал.
   - Думаешь, почему я ноги отсюда не делаю? К кому бежать мне, если двери рода кошачьего теперь для меня закрыты? Рассчитывал я книгу ещё доставить нашим, вдруг на пользу роду пойдёт. Да только Силы Скрытые не дали мне той дороженькой пройти. К вам возвратили. Значит, следует мне при вас оставаться. Так эти Скрытые Силы велят. А там, если что, подсказку дадут новую.
   - Подсказку? - переспросил Зинзивер. - Кто ж даст её? В какую сторону уши разворачивать.
   - Подсказку получаешь не только ушами, - сказал котейко. - Когда я малым ещё был, пускали меня в зал библиотечный. Там у нас спрятаны книги были особенные. Гадали мы по ним.
   - Чародейские книженции, небось? - уважительно спросил парень.
   - Лишь мы их особенными числили, чародеям такие не надобны, - улыбнулся котофей.
   Мыслями он далёко где-то находился. Странствовал по годам, безвозвратно ушедшим.
   - Можно ли по обычной книжке гадать?
   - Легко! - кот отвествовал. - Раскрываешь на случайной странице. Тыкаешь рукой. Какой абзац под когтем окажется, то тебе и подсказочка.
   - Интересно, - протянул Зинзивере. - Даже попробовать хочется. Жаль, книг нет.
   - Книг нет, а бумаженций исписанных несчитано! - воскликнул кот. - Принцип гадания всё тот же остаётся. На какую бумажку сейчас твой взгляд падает, ту подбирай и читай.
   "Если грустно, прочь из дома ступай. Так далеко, покуда сил хватит. Лишь потом назад поворачивай. Обратной дорогой беги, ползи, прорывайся, но доберись до порога домашнего. Тогда уйдёт твоя грусть, место уступив радости возвращения".
   - Что это? - спросил Зинзивер, показывая коту поднятый обрывок. - Зачем оно здесь?
   - Банальные слова в красивой рамке, - блеснули глаза котофея. - Просто и ты, и я уже успели услышать их много раз. Тому же, кто услыхал их впервые, они показались достаточно грандиозными, чтобы записать их каллиграфическим почерком и превратить в клад.
  
   Отблески пламени факела, который левой рукой держал остроухий, метались и по длани Зинзивера, и по монете, недавно вернувшейся, заставляя Голохвостого корчить похабные рожи.
   По низким облакам тянулось зарево. Где-то тоже пылали факелы. Много факелов. И сегодня зловещее зарево заметно приблизилось. Армия, вызванная клубком проклятий, шла точно по курсу. Казалось, ничто не могло преградить ей путь или заставить изменить курс.
   - Ночь ещё наша, - протянул Шустрик. - И это весть хорошая. Кто бы ни шёл на встречу с тобой, задать им феферу лучше при свете дня.
   - Ты думаешь, сражение до ночи затянется? - задумчиво спросил парень.
   - Раньше заката сдаваться не собираюсь, - ответил кот. - Порождения тьмы обычно настолько слабы в лучах солнца, что оружие к их ногам бросают лишь самые пугливые из пугливых.
   Когда к звёздам факельным спиной повернулись, разом вздрогнули. Вход с балкона загораживала высокая фигура в плаще тёмном.
   Зинзивер мигом на монету воззрился: не с неё ли Голохвостый спрыгнул. Но на монете рисунок не поменялся. Кошак же, как и на кладбище, не думал о потустороннем, о силах дальних, уму неведомых. Думал он о сражении близком да скором.
   - Прочь не гоните, - глухо сказал крыс. - В местах этих ведаю схрон один. Дюже полезным нам окажется. Если не впечатлитесь, тогда отказ от помощи моей и подписывайте.
  
   "Мы строим башню, чтобы потом обнаружить, что не хватает времени спуститься с её этажей верхних. Мы влюбляемся в звёзды, словно нарочно выбирая те, до которых не суждено дотронуться. Мы слагаем красивые песни, но уже чувствуем, что их не допеть до конца..."
   - Записок этих, что песчинок в пустыне, - проворчал Зинзивер, откидывая очередной обрывок. - Ума не приложу, зачем Хранителю Кладов все эти бумаженции?
   - Каждая бумажка - сундучок, - тихо сказала Зоряна. - Если пустоту в блестящей обёртке увидел, то не нашёл там сокровище. Но фразы - коробочки фокусника с двойным дном. Думал, пуст сундучок, а время прошло, и ты находишь ранее скрытое. Иногда дорастаешь, чтобы в тех же самых словах и третье дно увидеть, а под ним новый смысл найти.
   Под развалинами дальнего бастиона крыс ткнул в лунку почти неприметную.
   - Тут копайте, глядишь, чего ценное отыщете.
   Копать долго не пришлось.
   Свёрток, вытащенный общими усилиями Зинзивера и котофея, сильно напоминал тот клад, что под старым шатаном хоронился. Ткань развернули, лежит на ней полудюжина мечей. Да каждый из них словно явился сюда из легенды, сказки или былины.
   - Оружие забытых героев, - тихо сказал крыс. - Каждый из клинков этих знал сражения великие. Но тот, кто ими победы одерживал, давно покинул и землю, и память тех, кому на земле этой жить довелось. Много силы в оружии этом, но и опасности тоже.
   - Какая опасность в мечах-кладенцах? - Зинзивер не торопился подхватывать клинки, о кладенцах много чего сказывают: и хорошее, и отвратное.
   - Возьмёшь такой в руку, сам потом героем забытым станешь, - сказал крыс. - А вам, людям, важно, чтобы после вас слава осталась. Чтобы помнили вечно. Чтобы из эпохи в эпоху имя передавали.
   Крыс нагнулся и взял самый узкий и длинный из мечей.
   - А ты не боишься, что твоё имя забудут? - поинтересовался парень.
   - Спроси лучше, есть ли оно у меня? - усмехнулся в ответ крыс.
   Меч в крысиных лапах раззадоривал, и парень окинул взглядом оставшуюся пятёрку. Один из клинков привлёк его внимание. И не была его отделка красивее остальных, и не блестел он в свете факела ярче, и лёгкость его сомнению подлежала, а полюбился с взгляда первого.
   Понял парень, что не удержится, что будет его кладенец этот. Пока понял, уж за клинком и нагнулся.
   Меч удобно лёг в руку.
   - Кто принёс его сюда?
   - Он здесь с тех времён, - тихо сказала Зоряна, - когда крепость ещё не превратилась в бумажное царство.
   - Не лопатой же тебе атаки отбивать, - сказал Шустрик и утвердил непреклонно. - Теперь воин ты. Битвой добывай свою славу.
   - Только песен о той славе не сложат, - хмуро заметил крыс.
   - Да в уши Голохвостому все песни эти, - пробурчал Зинзивер. - Живым если останусь, в том уже найду счастье великое.
   "Полетят клочки по закоулочкам, - вертелось в голове. - Если песен обо мне не споют, значит, и сказка та уже не про меня".
   Легче не стало.
   - А теперь тихо, - поднял Котей Котеич свободную лапу. - Ещё кто-то к нам пожаловал.
  
   Живя в мире огромном, бескрайнем, с первых дней начинает строить любой вкруг себя мир малый, терпеливо собирая то, что любо ему, что красивым кажется, за что дорого заплатить может.
   Но чувства свои представь, когда вернёшься после прогулки краткой, а мир опустел. Расхищен чьими-то руками загребущими, глазами завидущими. Кто-то порушил здание, тобой отстроенное, и обломками его фундамент своего счастья мастерит.
   Как жить будешь дальше? Простишь ли расхитителя? Смиришься? Или станешь выискивать способы отомстить страшно?
   Если смог чувства эти прожить, то хранителя поймёшь, чей клад изъят из места, где ему лежать надлежало. Хранитель не вблизи клада. Не над ним, не под ним, не сбоку. Хранитель клад обволакивает. Клад сердцем его становится. Людей, кто сердце теряет, бессердечными кличут и дело с ними иметь опасаются. Добудь клад - вырвешь сердце его хранителя. А хранитель без сердца большую опасность представляет. Собака сторожевая много проблем доставить способна. Но в сотню раз её опаснее бесхозный безумный беспощадный пёс.
   Крутятся псы по Долине. Вихрятся номады неугомонные. Не бойся их, не увидят они тебя, пока не выдала тебе Долина Кладов метку чёрную.
  

Глава 30

Ваше Изящество наносит ответный удар

  
   В дни ненаст дни ненастные, осенние ходит по Долине неприкаянный Поэт-Оборвыш. Волосы длинные, тёмные. Щёки впалые. Глаза, как две звезды дальние. Фигура тощая на ветру колышется. Шляпа высоченная скрывает высоколобье бледное. Пальцы кривоватые дрожат. Холодно. И снаружи холодно. И внутри давно уже ничего не греет.
   Когда-то переполняла его стихия поэтическая. На что ни глянет, всё строчками рифмованными соберёт, да так, что заслушаешься. Шёл он по сёлам, по деревням. Читал вирши складные, в души западающие. Слагали на его стихи песни. Когда радостно лились по округе песни дивные, когда плескались печалью. Имел Поэт всегда бесплатный кров и питание. И хотелось ему обойти весь свет. Спешил он, боялся - не успеет. Землям-то вон, ни конца, ни края не предвидится. А жизнь не вечна. Спеши творить. Не останавливайся. Чуть остановишься, подкрадётся Смерть сзади, чиркнет косой легонько. Ты не умер ещё, а сил нет. Ни шагать в края дальние, ни слагать стихи, что славу составят тебе вечную.
   В пасмурный день забрёл Поэт переждать дождливую изморось в Чёрный Замок. Вышла его встречать сама Хозяйка - Ведьма Семи Болот. Лицо узкое, белое. Подбородок копьём торчит. По плечам стелются волны чёрных волос. В глазах мутные облака зелёные. Так и чудится, разойдутся облака прочь, выглянет тогда солнце. Чужое солнце. Страшное, зелёное. И просишь, чтобы остались облака, чтобы не убегали они, светило пряча неправильное. И краешком души ждёшь, чтобы увидеть солнце зелёное, почувствовать его сияние, его лучи на коже, пройти в дивный мир, что лежит его под лучами.
   Читал Поэт оды хвалебные. Улыбалась Ведьма Семи Болот. Улыбалась, а пальцами длинными, когтистыми, цепляла травы. Кидала снадобья в котёл закопченный, варила зелье чародейское. В лиловой жиже плавали красные звёзды, и чёрные молнии содрогали старый котёл. Потом плеснула Хозяйка Замка напиток в кубок высокий.
   - Складно читаешь, - голос холодный, морозом наполненный. - Любо мне тебя слушать. Хочу награду предложить необычную. Выпей напиток, мной приготовленный, и никогда не коснётся тебя Смерть дыханием, не скользнёт по тебе её лезвие. Выпей напиток, и обретёшь жизнь вечную.
   Обрадовался Поэт. Ведь если станет он жить вечной жизнью, успеет дойти до самых краёв дальних, за самые моря глубокие, за самые горы высокие. Весь мир обойдёт. Все люди услышат стихи его душу, рвущие. И слава Поэта будет всемирной. Вечной будет слава. Как придёт, так и останется. Ведь годы не властны над Поэтом, а, значит, все стихи свои лучшие он сочинит непременно. И сложат по ним песни, краше которых никогда уже не споют.
   Жадно прильнул он к холодному стеклу кубка. Жадно отхлёбывал, глотая варево лиловое. Молнии язык обжигали. Звёзды на зубах хрустели. Лилось зелье в горло. А из горла падало прямо в сердце.
   Рассмеялась Ведьма, словно мысли его читала.
   - Забыл, Стихоплётушка, правило древнее, верное. Что настоящая слава к поэтам лишь после смерти приходит. А смерть до тебя теперь не доберётся. Ну, значит, и славе к тебе хода больше нет.
   Вздрогнул Поэт.
   А пальцы ведьмины мягкие, но сильные, ласковые, но когтистые легли на плечи под плащом вымокшим.
   - Нет тебе отсюда пути, Поэт, - щекочет уши колдовской шёпот. - Был человеком хорошим, но потерял это звание. Не человек ты теперь. Не живут люди вечно. Останешься здесь. Будешь читать баллады мне, как понадобишься. А пока поселю я тебя в комнатушку тайную, спрячу от людей, как клад невидимый.
   И очутился Поэт в горнице без окон и дверей. Испугался сначала, загрустил потом. Но недолго ему сидеть в заточении. Шёл мимо Хранитель Кладов, собирал сокровища в свои владения. Услышал Поэт щелчок кнута, а в следующий миг уже топтал травы Долины Кладов.
   Только не сочинил он стихи, которые составили ему славу вечную. Знал он, сегодня - день не последний. Сегодня не пишется? Ничего страшного. Завтра придут к нему строчки верные, сами найдут к нему дорогу короткую. А если и завтра не придут, тоже расстройство малое. Завтра ведь тоже - не последний день.
   Так и ходит Поэт по долине. Шляпа просела. Костюм обтрепался. Одёжка не пила напиток колдовской, вот и доживает срок отмерянный. А новую Поэту раздобыть негде. Поэтому прозвали его Оборвышем.
   Если вдруг остановится у твоего костра, не пугайся. Зови ближе, предлагай садиться, наливай горячего. В тот краткий миг, когда перестанут дрожать от холода его пальцы, прочитает он тебе стихи, которые уж если и забудешь, то не раньше, чем выберешься из Долины.
   А он улыбнётся благодарно и уйдёт в ночь. Его путь вечный. И не поймёшь, то ли сам он в Бродячий Клад превратился, то ли всего лишь сундучок для слов, которые, сплетаясь в рифмы, становятся дороже монеты самого большого номинала.
  
   Из тени крепостных ворот, с которых давно сорвали створки полосатые, показалась длинная фигура. Плащ чёрным знаменем плескался за спиной, только было то знамя густо шрапнелью времени простреленное. Голову шляпа венчала, и торчали из-под неё волосы длинные и лохматые. Одна рука посох сжимала. Другая в такт шагам помахивала.
   - Стихов сказитель к нам явился, - тихо прошептала девушка.
   - Ты откуда знаешь? - тревожная скованность почти оставила парня, и Зинзивер почувствовал, как пальцы перестали горячечно стискивать рукоять кинжала.
   Зоряна промолчала и чуть отступила, встав вровень с Зинзивером.
   - Здравствуй, савояр прославленный, - смелее всех Шустрик оказался. - С чем пожаловал?
   И котофей бесстрашно шагнул навстречу пришельцу, протягивая лапу, с которой уже была перчатка сдёрнута.
   - Слышал, битва тут затевается, - голос незнакомца был певучим, мелодичным, хрустальным. - Пришёл записаться добровольцем.
   - Тебе что от этой битвы, большой блезир? - вкрадчиво спросил котофей. - Трактамент мы не выплачиваем.
   - Жизнь длинна, и я стараюсь не пропускать сражения, - пояснил незнакомец. - Может, славу пытаюсь поймать уже не словами, а делами ратными. А, может, смысл жизни нащупать пробую. Раньше его точно чуял, а после затерялся он. А сражение найти помогает. На время, конечно. Не навечно. Но и вечность из времён складывается.
   - Хороший боец нам только на пользу, - кивнул Шустрик, будто уже принял решение за всю троицу разом.
   - Значит, я правильно выбор сделал, - улыбка украсила бледное лицо пришельца, как талый снег внезапно украсится проталиной тёмной с травинками первой свежести. - Обычно мне слова приходится ворочать, строчками складывая. Но и руки Владыко Озера Небесного дал мне, чтобы мог я мечом помахивать, штабелями укладывая тех, кого во врага назначил.
   - А чего той стороне услуги не предложил? - встрял Зинзивер.
   Его продолжала мыслишка беспокоить, откуда странник этот Зоряне знаком?
   - На той стороне стихи не складывают, - усмехнулся Поэт-Оборвыш. - Зачем же тратить время на тех, кто не может понять поэзию?
   - Но нам тут не до стихов будет, - помотал головой парень.
   - В битвах жарких чувства по-особенному бурлят, - пояснил стихоскладец в плаще рваном. - Только такие чувства и рождают строчки, которые по-настоящему великими назовёшь. Впрочем, я не только бойцом к вам прибыл. Меня попросили ещё роль парламентёра исполнить.
   - Кто попросил? - тревога опять начала клубиться в сознании Зинзивера.
   - Я попросил, - и голос.
   Снова знакомый голос. Тот самый голос, который слушать уж жуть как не хотелось. Голосом тем зарочные головы подсчитывали, и в их число всю троицу записывали.
   С полуразрушенного оконного проёма ловко спрыгнул мистер Фонбастер.
   Приземлился, как гимнаст цирковой, руками взмахнул изящно и улыбнулся обворожительно. От наглости такой у Зинзивера аж горло перехватило, а пальцы снова на рукояти кинжала оказались. Хорошо, что впереди котофей стоял. А то со злости так и пырнул бы суму перемётную.
   - И ты в ряды наши? - с суровой сердитостью спросил Шустрик. - Так ведь опять начнёшь бобы разводить?
   Вернее, для него это был даже не вопрос.
   Хитрые искорки мелькнули в глазах Фонбастера. Мелькнули и угасли, как звёзды падучие в тёмном озере.
   - А давай, я не стану клясться, - горячо заявил он. - Давай, не стану разбрасывать обещания. Не знаю, как оно всё повернётся. И вывернется ещё чем. Но вот так, вот так, верьте, - ладонь ребром резанула по шее. - Вот так охота биться не против вас, а с вами.
   - Я бы взяла его, - серьёзно сказала Зоряна. - Нас мало, мы не удержим крепость. Хорошая шпага нам лишней не будет.
   Поглядел Зинзивер на Зоряну, потом на Фонбастера, сразу как-то воспрянувшего, снова на девушку. Промолчал. Рукой махнул только, мол, делайте, что хотите. Всё равно погибать. А в грудь чужой клинок ударит, в спину ли - невелика разница. Врата Смерти одинаково откроются и на этой стороне никого не оставят.
  
   Получив прописку в крепостном гарнизоне, Фонбастер повёл себя на диво уверенно, словно вернулся ему командирский пост, давно утраченный.
   - Не думайте, что сметёт нас войско нечистое, - смело сказал он гарнизону. - Это на открытом поле ни единого шанса у нас не было бы. Здесь же цитадель, которая сто редутов заменит. Хоть она и заброшена, а стены в состоянии хорошем. Провалов, с земли досягаемых, лишь пару заметил. Да ворота крепостные. Вот и все лазейки, в которые вражина пролезть сможет.
   Он положил на камень, солнцем прогретый, лист бумаги пожелтевший, в пальцах карандаш изгрызенный объявился, и принялся Фонбастер накидывать чёрточки, что в план крепости быстро превратились.
   - Если организовать три крепких барбета, - с лихим весельем сказал Ваше Изящество, - долго вражье войско нас штурмовать станет. А там как монетка ляжет, орлом или решкой.
   - Могучую армию тремя укреплениями сдержать? - не поверила Зоряна.
   - В хозяйстве твоём, наверное, воронка имелась, - ответил Фонбастер. - Помнишь же, если потихоньку плескать, то просачивается вода через горлышко. Ежели ливануть без меры, то через край перехлестнёт. Проходы крепостные, что горлышко воронки узкое.
   Карандаш быстро летал по плану, вырисовывая острым грифелем разные мелочи, которые, однако, важными Фонбастеру казались.
   - Заслоны ставим здесь, здесь, и здесь, - Ваше Изящество обрисовал три кружка и с нажимом заштриховал их жирно.
   Зинзиверу только удивляться оставалось. Ведь сколько времени в крепости уже пробыл. Казалась она ему необъятной, безразмерной, неисследованной. Сто тысяч входов и выходов рисовала Зинзиверу его мятущаяся фантазия. А Фонбастер? Только прибыл к крепости, а сразу ухватил и сильные её стороны, и слабые. И границы её увидел, и детали полезные приметил.
   - А здесь? - котофей придвинулся к плану и указал на участок стены крепостной, которая пунктиром была обозначена, что предполагало явное её разрушение.
   - Смотри, - карандаш Фонбастера черкнул слева от пунктира, потом справа. - Коридор, в который если и проникнут, с обеих сторон плотно массой бумажной закупорен. Конечно, пробить её можно. Но и это время займёт. Вряд ли там кто копошиться станет. Их толкать будет на открытую битву с нами, а не на пути обходные.
   - Ещё лестницы притащить они могут, - предположил Шустрик.
   - Не знает лестниц войско, что приближается, - вместо Фонбастера ответила Зоряна.
   - Раз лестниц не знают, вряд ли им и стенобитные орудия ведомы, - кивнул Ваше Изящество. - Осталось решить, кто с кем на посту стоять будет.
   - Со мной отправишься, - Зинзивер торопился, чтобы Ваше Изящество не успел напроситься на один пост с Зоряной.
   Фонбастер, на удивление, возражать не стал.
   - А ты со мной пойдёшь, - приказным тоном обратился Шустрик к воину крысиной армии.
   Тот тоже не стал спорить.
   Оставшись вдвоём, Зоряна и Поэт-Оборвыш приветливо кивнули другу. Но заметил Зинзивер, что кивками обменялись, как личности, только что друг другу представленные. И почему-то легче стало. Почему-то сразу поверил, хоть стихотворец этот известен Зоряне откуда-то, но раньше никак она с ним не виделась.
   Распределение постов завершилось.
  
   Зинзивер вдруг ощутил в себе уверенность. Откуда взялась-то она? Со слов Фонбастера, который их троицу в Ущелье Теней собственноручно спихивал? Но страх, действительно, ушёл. Зинзивер теперь готов был биться с любыми отвратными порождениями сил неведомых. Предложи голосом таким деловым мистер Фонбастер план против Голохвостого, и с Голохвостым, вопросов не задавая, на бой Зинзивер бы отправился.
   Но Ваше Изящество не выглядел человеком, поставившим финальную точку.
   - Есть место слабое у плана моего, - нехотя признал он.
   - Обозначь, - потребовал котофей.
   - Если бойцы, что на войну с нами выдвинулись, крылатыми окажутся, вряд ли сражение наше дольше пяти минут продлится.
   Странное дело, но родившаяся уверенность полностью заняла сознание Зинзивера, не впуская давние страхи и опасения. "Не продлится бой пять минут, - в голове ясно звенело. - Не окажутся враги крылатыми".
   - Хранители кладов к нам идут, - сказала Зоряна. - Те, кто кладов лишился. Клады же под землёй обычно прячутся. Не нужны под землёй крылья. Не будет их у тех, кто за жизнью нашей явится.
   Решили всё. И в комнате молчание воцарилось. А когда слов нет, то либо спокойствие умиротворяющей теплотой разливается, либо напряжённость рождается и растёт очень быстро. А откуда здесь взяться спокойствию?
   - Если какие вопросы ещё волнуют, задавайте, - прогнал гнетущее безмолвие Фонбастер.
   - Как смог уйти от танцев фей? - удивлённо спросила Зоряна.
   - Откупился, - Ваше Изящество вещал голосом, пропитанным ехидцей высшей степени.
   - Не берут феи откупа, - покачала головой девица.
   - Мой взяли, - по тону Фонбастера так выходило, что было то плёвое дело. - От зелёного золота не отказываются. Просто не успевают.
   В его пальцах, словно из пустоты появившись, сверкнула монетка невеликая.
   Сверкнула и на столешницу близ чертежа с планом крепости сверзилась. А звук неприятный, глухой, как у олова. Кружок загадочного металла не давал придти к единому мнению. То ли зелёным он был, и ходили по нему отблески золотые. То из золота его отлили, но зеленью пропитали.
   - Убери, - зло приказал Поэт-Оборвыш. - Не могу его видеть. У той, кто меня проклятьем вечной жизни наделила, подвал заполнен золотом таким. Ведьма его сама варит. Ловит с небес молнии, швыряет в котёл колдовской и густо тиной болотной заправляет. После такие вот кругляши делает, с монетами схожие. Вроде, на вид металл обычный, да внутри сила молнии скрыта.
   - Не стоит его бояться, - Ваше Изящество улыбнулся, но провёл пальцами над кружком, и тот пропал бесследно. - Молния надёжно запечатана. Чтобы печать сорвать, надо знать слово ведьмино.
   - Знаешь, небось, то слово? - кот вперил взор, переполненный вниманием, в командира гореславной бригады. - Знаешь если, скажи нам.
   - Достаточно, что феи то слово услышали, - вывернулся Фонбастер и в голосе его внезапно зазвенел приказной металл. - А теперь, воины погорелой крепости, занимайте обозначенные посты.
  
   "Счастье быть частью..." - вот и всё, что значилось на бумажке подобранной, что Зинзивер задумчиво крутил.
   - Иногда мне кажется, что книги пишут те, у кого ум не вписался в какой-то важный поворот, - заметил Фонбастер, разглядывая ту же строчку. - Врезался со всего размаха в стену каменную, сидит, башкой вертит, внутри башки гул, будто набат зазвонил, а вокруг башки звёздочки летают. Из них-то мысли и ткутся, что в книги складываются. Любой может, но для этого обязательно сначала надо башкой крепко приложиться.
   - Частью, - пожал плечами Зинзивер. - Я всегда сам по себе держался. Я сам себе целое и на части не делюсь.
   - Но и являешься частью, - заметил Фонбастер. - Прямо сейчас ты - часть отряда. Более того, все остальные возжелали стать частью тебя, как того, вокруг отряд собрался. Ты притянул кошака и девицу, кошак крыса зацепил, ну а меня... впрочем, не это главное.
   - Счастье быть частью, - повторил Зинзивер слова чужие.
   - А разве не счастлив ты, что не один сейчас всё ЭТО встречаешь? - горячо прозелит спросил да только ответа от Зинзивера не дождался.
   Вражье войско тёмной массой сливалось к набитой бумагами цитадели. Словно спрут могучий, житель тёмных глубин океанских, сюда пожаловал да выкинул три щупальца навстречу крепости. На самый пост ответственный - к воротам крепости - котейко ушёл, крыса прихватив. Да только прежде чем враги к стенам подобрались, стражи время зря не тратили. Завалили створ камнями, обломками брёвен, железяками, когда-то являвшимися частями механизмов загадочных. Ткнулись воины в баррикаду, да напором проломить не смогли. Теперь терпеливо разбирали, камни да брёвна оттаскивая. Два других тёмных хобота к провалам направились, но расположились близ них.
   Сложно было взирать на чёрную армию, готовящую штурм. Это в каменном зале, отгородившись от мира толстыми стенами, так легко вычерчивать планы. А теперь они казались лишь почеркушками на бумаге. Бумагами важными крепость под завязку набита. Но бумаги атаку не остановят.
   - Эй, абулию мне тут не разводи, - Фонбастер, заметив тени тревоги на лице Зинзивера, сурово пихнул его в бок. - Каждый из гарнизона за тебя биться явился. Но толку нет сражение выигрывать, если сейчас, в мыслях, ты уже его проиграл. Ещё с врагами не схватился, а лишь самим с собой, но подписал капитуляцию. Зачем же отряд собирал?
   - Думается мне, тут всё равно каждому из нас придётся за себя сражение держать.
   - Да, каждый сражается за себя. Но ты подумай, почему именно под твоим знаменем, а?
   - Счастье быть частью? - усмешкой Зинзивер надеялся отогнать тени тревог.
   Не получилось.
   - И каждый из тех, кто в крепости, искренне счастлив, что частью является, иначе топтал бы дорожки мест дальних... - Ваше Изящество лишь рукой махнул.
   Зинзивер не ответил, внутренне сотрясаясь напряжением близкой битвы, оглядывая странное войско, состоявшее из хранителей разорённых кладов.
   Большую часть армии составляли бесы-кладовники и черти-скарбники. Жизнь призрачную давали им души, хозяевами кладов проданные. Давно смерть уложила в землю хозяев прежних, а души до сих пор служат Долине, клады охраняя. Но только у этих хранителей клады расхитили, и превратился живительный огонь души в пламя горячее и беспощадное. Жжёт оно нутро хранителя, клад свой не уберёгшего. Обжигает, распаляя в нём тёмную злость и огненную ярость к любому кладоискателю.
   Больше всего Зинзивера пугал Ховала - дух с числом глазам ровно в дюжину. Помнил парень из книг, что ночами светят глаза эти столь ярко, что любого запросто ослепят. Но сейчас день был, поэтому на круглой башке Ховалы казались глаза страшные пузырями стеклянными. Замер он между медведем хитромордым, волком с ушами покусанными и обезьяной огнеокой, чей хвост крысиный по земле волочился. Далее топтались чудовища вида совсем непотребного и непонятного.
   Среди тёмных фигур белели скелеты, древней магией поднятые и на охрану сокровищ поставленные. Чаще всего на островах оставляли их стеречь клады пиратские. Их же на затонувших кораблях ищи, чьи трюмы забиты богатствами.
   - Понабралось-то, - ворчал Зинзивер, сжимая рукоять меча-кладенца, - степь им разверни, заполнили бы её от горизонта до горизонта. Вон, глянь, мумия. Бинты по ветру вьются, что флаги серые. А внутри, говорят, мертвяк завёрнут. Ежели гробницу его разоришь, должон он за тобой всю жизнь идти. Только почему же он за нами прётся? А вон, там, чуть правее, призраки колышутся. Синие-синие, будто именно они охраняли тот Синий Клад, о котором в легенде говорится.
   Фонбастер, услышав о Синем Кладе, оживился внезапно.
   - Я ведь тогда ни единому слову легенды этой о Кладе Синем не поверил, - выпалил он вперёд, не желая от наблюдений отрываться. - Всегда позицию кондотьера чисто выдерживал. Девчонка балакает вам, а я подсмеиваюсь тихонько: "Не бывает". По следам вашим пробирался под Луною Алой. Вы добычу делили, я недалече сидел и хмыкал: "Не бывает". Котяра разобиделся, тебя убаюкал, прочь почапал, торжествую я: "Не бывает! Не бывает! Накрылся медным тазом Клад ваш Синий. Нет между товарищами справедливости". И ведь что тревожно, смеюсь, а на сердце грустинка. Не замечал ранее за собой сантиментов таких. А потом, глядь, кошак твой обратный курс взял, у меня вопрос сразу: "Не бывает?" И радость чуть покалывает, и хочется, что бы хвостатый к тебе добрался. Он идёт, и не верю я, а поверить жутко жаждется. Прямо разрываюсь. С одной стороны, умереть, а хочется правым оказаться. Со стороны другой мысль странная ворочается: а зачем, скажите мне, милостивые судари, правота моя?
   Тёмный отряд отделился от основного войска, но двинулась не к провалу, а куда-то к углу ближе. Над чернотой будто ствол дерева скрюченный возвышался.
   - Полсема десятка к нам прётся, - мигом подсчитал Фонбастер и расстроился. - Вот незадача. Лестницы они не приволокли, то деваха верно прикинула, да крибог с ними пожаловал.
  
   Крибог на болоте живёт. То деревцем сухим прикинется, то столбом с проводами оборванными. Днём тихо стоит. Неопасный. А ночью на болото не ходи. Силу Крибог набирает. Увидит тебя. Засвистит. Засмеётся. Взовьётся в небо. Ноги-то в болоте мокнут, а башка-то уже за облаками. Высоченный, как сто тысяч великанов. Теперь не уйти от него. Сколь ни беги, упадёт в твою сторону, змеёй тело обовьёт и в пасть тащит. А как насытится, снова деревце безобидное. Или столб сухой.
   Если присмотреться, то башки-то у него нет. Глаз есть шариком. На три стороны смотрит, лишь на четвёртую не заглядывает. Глаз на стебельке торчит, как на проволоке. Пасть есть у него. Как добычу прихватит, пасть трубочкой вытянет. Только уж тебе тогда покажется она не трубочкой, а трубой, трубищей.
   Которые Крибоги с болота сбежали, те в города подались. Заберутся на площадь. Или к плацу какому пристроятся. Глаз закроют. Пасть колесом свернут. Ни дать - ни взять флагшток. Их часто путают. Флаги на них навешивают. Пока флаг на них - бояться не следует. Но если пустыми стоят, даже виду не подай, что опознал их. Поймут сразу. И не только поймут, а на всю жизнь запомнят. А после тайком выследят. А там уж всё едино - съедят. И поутру на место законное. Снова флагштоком работать.
  
   - Куда это они ведут Крибога? - обеспокоился Зинзивер. - Что за щетинку нам всучить собираются?
   - Знамо, к той части крепости, что солнце на закате озаряет, - твёрдо ответил Фонбастер. - Я давно там провал в стене заприметил. Только высоко он. Не забраться. Не допрыгнуть. Не учёл, что мимо болот пойдут и Крибога в помощь позвать могут. Вытянется Крибог да мостиком перекинется между землёй и окном, а по мостику этому лазутчики и проберутся.
   - Нельзя их пускать, - помотал головой парень.
   - Народ тревожить не станем, - решил Фонбастер. - Но сами к оконцу тому прошвырнёмся. Толку от нашего предстояния ноль, если лучшие бойцы вражьей армии к нам в тыл заберутся.
   - Пост без охраны останется, - не согласился Зинзивер.
   - Отряд отборных бойцов с нами биться идёт, - сказал Ваше Изящество. - Пока авангард бесовской отмашку не даст, не будет наступления. Если успеем лазутчиков устранить по-быстрому, никто в наш проём и сунуться не успеет.
   - Опасно бесхозным вход оставлять.
   - Не много караул даст, - сказал Фонбастер, - если потом нам и в грудь, и в спину ударят.
  
   Они шли торопливым шагом, почти бежали. Рядом. Плечо в плечо.
   - Синий клад зацепил меня, - прерывисто на ходу вещал Фонбастер. - Никогда ведь такое не видел. Всю жизнь меня обманывали, да и я сам по полной программе хитрил. А нутром чуял, хочу хоть раз другое узнать. Но не судьба. Даже в войсках не в двадцать пятую бригаду направление получил, а в двадцать шестую. А если бы в двадцать пятую записался? Кто знает, может, героем бы стал. Что тогда мне клады эти? Но нет, фронт прорвали, народ стрекача дал. Мне сразу всё понятно и привычно. Парням кивнул, мол, шабаш, кончай чужие флаги грудью своей от пуль прикрывать. Все бегут, а мы чем хуже. О двадцать пятой уж после узнал. Ведь вроде спасся, ведь и погони за мной нет, в павших числюсь. А в душе неспокойно. Почему они, а не я? Почему мне такое не подвластно? А тут ещё рассказ этот о Синем Кладе.
   Они не успели.
   Топот чужих ног отчётливо слышался. И даже не просто слышался, а приближался.
   - Есть мысля неплохая, - воскликнул Ваше Изящество. - Пока они единым отрядом держатся, но разбредутся вскоре. Неча тварям этим по крепости шастать. По одиночке их и не выловить, а проблем кучу доставить могут. Давай их за собой уведём. По коридорам прямо на стену крепостную. Ширина её невелика, биться с ворогами поочерёдно - не такая уж задача сложная.
   - Пойдут они за нами?
   - А то! - глаза Фонбастера горели предвкушением хитрости. - Никогда не играл с котёнком, бумажку на ниточке ему подбрасывая? Мы той бумажкой станем. Потянутся за нами лапы когтистые. Утянут весь отряд по тому курсу, который мы проложить вздумаем. А если не сдюжим мы, увидят оставшиеся, что со стены нас сбросили. Тогда и сами готовы будут атаку с тыла отражать. Деваха со стихоплётцем провал где-то не так далеко стерегут. Бой битвы нашей услыхать должны однозначно.
  
   Стыковка в комнате состоялась, где три окна узких в камне прорезали. Выплеснулось войско мохнатое и щетинистое. Выставило вперёд лапы. Клыки оскалило.
   - Отступаем, - хрипло приказал Фонбастер. - Нет смысла здесь головы сложить. Уводим их вверх, на стены. Как дороговаривались.
   - Снизу засекут, - вдруг осознал Зинзивер. - Тогда в атаку всем войском ринутся. А наш проход...
   - Не засекут, - оборвал Ваше Изящество. - Бортик каменный от взглядов снизу хорошо оградит. Видишь лестницу в проёме справа. Туда отходим.
   Два бойца прыжками пересекли комнату и загромыхали вверх по лестнице. Вражье войско, рыча, шипя и клокоча, с подвываниями ринулось в погоню.
   На удивление, у Фонбастера оставались силы ещё чего-то говорить.
   - Как ты кошака обратно принял, уверовал я, что есть люди, о которых легенды складывают, - сказал он Зинзиверу на повороте. - Что не просто есть, а вот они, перед глазами моими. Уверовал, что можно не предавать. Что следует прошлое, которое не сложилось, одним ярким подвигом перечеркнуть. Как те, там, на фронте, из двадцать пятой. А теперь, паря, замри.
   Лестница расширилась. Но выглядела странной. Те же каменные ступеньки, но какие-то смутные, смазанные. Пнул Зинзивер камешек малый. Коснулся камень ступеньки и вниз провалился, будто не было никакой лестницы. Будто иллюзию художник нарисовал или чародей заклинаниями странными. Плюнул Фонбастер задумчиво, пролетел плевок лестницу насквозь, будто и не было преграды на пути.
   Единственным полем для отступления была площадка, выдававшаяся узким длинным уступом с острыми краями. Только отступление получалось недолгим. Площадка обрывалась крутой пропастью. Скала чуть подрагивала от могучей поступи атакующего отряда.
   - Не сработал план хитрый, рыло твоё убогое, - в сердцах обругал себя Фонбастер. - И вход без охраны, и вверх не пробраться. Знаю я такие лесенки. По ним, как по воде, лишь праведникам пройти можно. Или тому, кого настолько великая цель ведёт, что он пройдёт и по воздуху. А у нас нет цели такой. Мы за расхищенные клады от Долины спрос терпим.
   - Не сдюжить тут, - угрюмо оценил обстановку Зинзивер. - Если спиной к спине встанем, то продержимся до получаса. А потом уродцы эти на обе руки бить нас начнут.
   Где-то внизу угрюмо ревел водопад. Над ними темнела древняя стена крепости. Там, меж её зубцами, должно им было битву принять. Но силы неведомые иначе решили.
   - Чо глазами хлопаешь? - внезапно разозлился Фонбастер. - Слышь, Зоряна кричит! Беги, выручай, вертоградарь! Должок у тебя перед ней. Такой должок, что и по призрачной лестнице вознесёшься.
   Бросился Зинзивер к лестнице, да обернулся напоследок.
   - Какой ещё должок?
   - Жизнь она тебе спасла, - довольно ухмыльнулся Фонбастер. - Я ж тебя, паря, прирезать хотел. Там, перед скользящими. Но увидел, уважает тебя девчоночка эта. Тебя уважает, а меня в ноль ставит. Из-за уважухи её этой загорелось мне переиграть тебя красиво. Пряжку подчистить... Ты чо, заслушался? Беги, давай! Живо!!!
   Зинзивер опомнился и с бешеной скоростью подбежал к первой ступеньке. А как ступишь, если прозрачная она? Камешек кинь, пройдёт сквозь ступеньку. Только ветру по ней ходить. Только птицам над ней летать. Но и Зоряну без помощи не оставишь. Побежал Зинзивер вверх, касаясь прозрачных ступеней носками сапог, как в точку бил. И не задерживался. Отталкивался, и вверх. Словно на крыльях воспарил. Может, предки крылатые даровали ему крылья невидимые да надёжные. Некогда рассуждать было. Можно лишь бить носком в ступеньку очередную, да вверх рваться - Зоряну спасать.
   И только, вырвавшись на простор, сообразил ошарашено: крикни Зоряна, не услышал бы её ни он, ни Ваше Изящество за шумом воды падающей. Схитрил коварный вояка. Отослал Зинзивера, видно план какой придумал. А какой? Узнай поди. Не возвращаться же. Не пройти назад по призрачной лестнице.
  
   На площадке узкой, над пропастью страшной стоял Фонбастер, шпагу верную сжимая. А к нему, сопя сурово, ругательства скверные изрыгая, спешили самые могучие бойцы армии вражьей. Каждому за праздник было самому с Фонбастером разделаться. Чуял каждый из них: вот он - расхититель сокровищ. Может и не его пальцы пропавший клад полапали, который устеречь не получилось, но видно, что немало богатств найденных через пальцы эти утекло. А расхитителю и отступать некуда. Только биться со всеми по очереди. Не на первом, так на втором, не на восьмом, так на десятом, но смерть к нему обязательно придёт.
   А в глазах его сверкало, в улыбке отпечаталось: "Бывает! Видел теперь, что бывает! На собственной шкуре почуял - бывает оно на свете белом. То, о чём разговоры наши шли. А теперь, как увидел, что бывает, и умереть не страшно".
   - Может, господа грозные, откупиться позволите? - рассмеялся Фонбастер, засовывая свободную руку в карман.
   - Сами заберём всё, что нам посулить можешь, - рявкнул самый могучий из воинов и сквозь кривые клыки кабаньи осклабился.
   - Чего ждать тогда? Забирайте!
   Изогнулся Ваше Изящество, вперёд подался, а к врагам не правую руку с клинком выкинул, а левую. Сорвалось с неё нечто малое, на монету похожее, в красивой дуге перелетело головы вояк-забияк и сверзилось к месту, откуда площадка над пропастью начиналась. В падении обернулась монетина огоньком загадочным, а он пламенем зелёным вдруг полыхнул, да такой грохот раскатился, что уши у атакующих мигом заложило. Не слышал никто, какое колдовское слово Фонбастер прокричал, шару огненному свободу даруя. Только съело пламя чародейское камень основания. Обвалилась площадка. Посыпался град каменный, за собой увлекая и отряд отборнейших бойцов, и Фонбастера.
  
   Каждый миг жизни - момент выбора. Непрестанно выбор совершается между "Идти" или "Не идти", "Делать" или "Не делать", "Принять" или "Отказаться". Кто думает, что большинство мгновений жизни - цепочка бессмысленностей, весьма ошибается. Просто выбор такой стоял "делать хоть что-то" или "на бессмысленность списать". Мелкие дела - кирпичики малые, из которых крепость жизни строится. В крепости той ты - властелин и командир собранного там гарнизона.
   Будет та крепость злой или доброй, тоже твоё решение. Только тон задают, словно камни краеугольные, великие дела. Что заметного удалось сделать, значимого. Зажёг ли ты звезду на небе или спас кого-то от смерти неминучей - это выбор был между "зажечь" или "да кто заметит ещё одну звезду средь тысяч подобных", между "спасти" или "разве это мои проблемы?"
   А, может, не зажигал ты звёзды, а гасил зажженные другими, ухмыляясь довольно. Может, мечтаниями твоими были скинуть с небес и Алую Луну, и Травянистую. Или вот Солнце навек зачернить затмением, чтобы весь мир ужаснулся.
   Кирпичики дел непрестанно крепость складывают. Придёт время, и строительство остановится: в час урочный падут стены цитадели твоей под чёрным дыханием смерти. Только не развалины ты узришь, а камни, в дорогу сложившиеся.
   Как-то так получается, что светом великих деяний наполнено камня два-три, не более, а серы и скучны остальные. И много меж них чёрных камней попадается. Вблизи Долины Кладов уводят дороги подобные в Ущелье Теней.
   Но даже если всю жизнь такие дела творил, что все твари ущелья этого тебя в гости с нетерпением ожидали, всегда шанс остаётся последний миг ярко прожить. И свет его полыхнёт нестерпимо. А вспышка настолько сильной будет, что отблеск её заметит и Владыко Небесного Озера.
  

Глава 31

Последняя колыбельная

  
   Уродливый воин был выше Зинзивера не на голову или две, а на целых десять. А от начала его левого плеча до конца правого выстроилась бы целая шеренга Зинзиверов.
   Солнце светило так приветливо, что не верилось ни в приближающиеся холода, ни в смерть близкую, неминучую. Глаза глядели на вражье войско, а мысли карабкались по лучам солнечным, давая ускользнуть в страну заветную, в пределы высокие, куда и корабль Полуночника никогда не заглядывал.
   Зинзивер выдвинулся далёко от своей команды, сейчас столпившейся возле одного из проломов. Стена крепости тут изгибалась, оставив меж собой и огромным провалом небольшую поляну, постепенно переходившую в бескрайний дол, от которого её на небольшом каменном перешейке отделяли колючие кусты. Впрочем, почти всю поросль уже затоптали безжалостные лапы атакующих. Но на саму поляну бесовская армия пока не совалась.
   - Сгинул отряд в крепости вашей, - рявкнул воин. - Таких пропаж боле не хотим. Поэтому условие предлагаю. Выставить по бойцу лучшему на поединок. За победителем поединка и в сражении общем победа останется. Ты будешь биться от крепости?
   При взгляде на чёрную махину в заколдованные доспехи закованную, желание биться пропадало напрочь. Тоска поднималась из глубины. Голова сама разворачиваться начинала к друзьям и соратникам: подскажите, что делать-то? Условие принять или прочь гнать? Но нельзя, нельзя голову повёртывать. Сочтут те, кто за спиной Зинзивера стоит, будто помощи он просит. И тогда любой вместо него биться готов будет.
   А неправильно это. Не им, а ему Долина метку чёрную выдала.
   Но сказать "Я биться буду" сил не доставало. Не срывались слова с языка. Не разлеплялись губы. Лишь крепче пальцы сжимались на рукояти кладенца острозаточенного. Глаза косили в провал. Стены его были ободранными, обкусанными древними инструментами. Из этой каменоломни когда-то добывали камень для стен крепостных. Много камня требовалось, глубокая ямища получилась.
   Словно наволок грозовой вдруг над крепостью распростёрся. Отличие от обычной тучи представляли раскидистые крылья, чешуйчатые бока и голова с пастью, заполненной великолепными, пышущими здоровьем клыками. Жёлтые глаза смотрели и весело, и непримиримо.
   - Замечательный обычай, - подтвердил он. - Могу с ходу зачитать дюжину баллад и поэм, где великие герои прославли себя его исполнением. Если среди вас осталась парочка недогадливых, для них поясняю: от имени защитников крепости на поединок выхожу я.
   И сразу на вторых ролях Зинзивер оказался. Сотни злоглазых бесов не протыкали его взглядами. Сотни клыкастых глоток не изрыгали смрад в его сторону. Взоры атакующей армии на драконе сфокусировались. Сам Зинзивер испытывал внезапное облегчение. Будто переборол он недавно болезнь лютую и теперь блаженствовал, слабый ещё, но идущий верной дорогой к выздоровлению.
   В отличие от Зинзивера уродливый хранитель мигом развернул башку к огнеглазой лохмато-косматой массе. Из клокочущих рядов мигом вывернулась пятёрка воинов, подстать тому, кто вышел на битву.
   - Это что за торопыги? - усмехнулся дракон. - Разве по условиям сикурс полагается?
   - Бывает, что клад охраняет не один страж, - раздался позади голос приблизившейся Зоряны. - В случае большой опасности все они могут стать единым чудищем, в котором проявятся способности каждого.
   А пятёрка уже не бежала, а кувыркалась по траве, превращаясь в мохнатые шары. Они подпрыгивали всё выше и выше.
   - Из подошв мы вытянем ноги, - взревел разгневанный авангард, про которого как-то не произносилась пословица "Один в поле не воин". - Ноги удержат тело. От тела вырастут руки...
   В этом миг косматые шары столкнулись в воздухе, но не разлетелись по сторонам а сложились в бесформенную, противно колышащуюся тёмную массу, похожую на живой воск расплавившейся чёрной свечи.
   - Воина возглавлю Я! - горделиво выкрикнув финальную фразу, боец и сам превратился в тёмный шар, подпрыгнул и шлёпнулся сверху на подрагивавшую массу, теперь напоминавшую спрута, которому оторвали половину щупалец. Когда шесть воинов воссоединились, два отростка подняли тощее тело, а два других поддерживали громадный шар, нависавший над телом, как цветная капля головки нависает над остриём булавки.
   - По-моему он промахнулся с выбором миссии, - обратился дракон к Зинзиверу. - Обернись он не головой, а брюхом, устойчивость заметно укрепилась бы. А теперь, мальцы, - чешуйчатая голова склонилась к Зоряне и Зинзиверу, - тикайте отсюда, чтобы пятки сверкали. В этой секанции муравьям места не осталось.
   Трансформация хранителей завершилась. Теперь перед шеренгами бесов высился точно такой же воин, что и раньше. Только габариты его укрупнились раз в десять. В битву готовился вступить настоящий исполин. Даже дракон в сравнении с ним смотрелся весьма скромно. Не тратя время бесплодными ожиданиями, чёрный гигант сомкнул пальцы на шее дракона и там, где чешуйчатое туловище переходило в хвост. В ответ любитель искусства опоясал громилу множеством живых колец, каждое из которых тут же попыталось сжаться. Гигант захрипел, но лишь усилил захват.
   Зоряна и Зинзивер, держась за руки, только-только к пролому вернулись. И теперь с надеждой на знакомца недавнего посматривали все защитники древней крепости. Пока на их стороне такой силач, долго оборону держать можно.
   - Милый мой, - дракон, невзирая на отчаянное сопротивление, лучился приветливостью. - Вечная участь рода драконьего - быть великаном, к которому в блистающих доспехах за победой является очередной Мальчик-с-пальчик. Зачем же ты сложился такой тушей, забрав мою извечную роль? Ты уже догадался, что невидимый владелец театра, где играется наша драма, теперь скажет, что Мальчика-с-пальчик придётся исполнить мне? А я пока не слышал ни одной сказки, где бы он проиграл.
   Дракон прижал кожаные купола крыльев к чешуе боков и теперь напоминал одного из гигантских морских змеев, что так пугают мореходов рядом с коварным архипелагом Туманной Гряды.
   А кольца перетекали с место на место. У соединённого стража кладов не хватало мощи, чтобы разорвать чешуйчатое тело или хотя бы сбросить его с себя.
   Они напоминали скульптуру, дрожащую от напряжения, словно меж ней и зрителями струился нагретый воздух.
   - Веришь ли ты в волшебную силу искусства? - вдруг замер чешуйчатый.
   И, ни мгновения не тратя на ожидание ответа, рванулся в сторону.
   Сложносочинённая скульптурная композиция, которую любят воплощать ваятели всех времён и народов, оказалась вне пьедестала и рухнула в заброшенный карьер, откуда когда-то добывали камень для крепостных стен. Тела, не успевшие расцепить смертельные объятия, погребла каменная лавина, обрушившаяся со стен карьера.
  
   Ненадолго в сражении перемежка тянулась.
   - Нет победителя! - взревел хор из тысячи хриплых глоток. - Нет победителя!
   Перетекая через каменный перешеек, со всех сторон стремилось к пролому войско бесовское. Пока есть куда отступать. Но сомкнётся в крепости круг, и быстро он сузится.
   - Ну, вот и всё, - улыбается бродяга в плаще драном.
   "Ну, вот и всё, - мысленно повторил Зинзивер. - А что остаётся? Высоту какую занять и биться до последней секунды. Смерть принять, как Ваше Изящество её принял. С той же улыбкой беззаботной последний миг прожить, с какой дракон его прожил".
   Но уцелеть как раз сейчас хотелось неимоверно! Поэтому злило всё до невозможности.
   - Сам-то чего лыбишься? - осерчал Зинзивер на Поэта-Оборвыша.
   - Знаешь ведь, бессмертный я, - пояснил поэт. - Вот и думаю, что же такое случится, что опять я в живых останусь?
   - Эх, успокоить бы ораву эту, - расстроился Зинзивер, наблюдая прилив тьмы злобной к стене крепостной. - Может, ты, Шустрик, музыку на ноги им наденешь? Колыбельной подаришь спокойствие?
   - Колыбельная не успокаивает, - фыркнул Шустрик. - Я почему знаю? У нас серые коты - большие мастера по колыбельным. От них и слышал, что песнь эта должна напугать тебя сильно. Или нагнать тоску нестерпимую. Такие страх и тоску, чтобы, не медля, бежать захотелось. А бежать некуда. Куда бежать младенцу, если спелёнат он? И руки, и ноги в плену - куда убежишь? Только в сон нырнуть. Вот и ныряют от безысходности, потому что оставаться сил никаких нет. Вспомни колыбельную, которую тебе пели. Только из тех, что тебе странными показались. Хоть одну такую ты должен был запомнить.
   "Баю-баюшки, баю, колотушек надаю, колотушек двадцать пять, будет Зеня лучше спать, - неприятно свербело в голове. - Тех, кто громче всех ревёт, Голохвостый заберёт. Будешь ты гулять во сне По чужой ... стране..."
   Одно слово выпало, забылось. Промежуток лишал странную прибаску былой силы, но даже сейчас от строчек этих пробежал по Зинзиверу холодок неприятный.
   - Колыбельные сродни путеводным песням, которые послушаешь и дорогу в себе находишь, по которой ступать надобно, - котофей словно читал мысли Зинзивера. - Предназначение твоё от них рождается и уж после не даёт спокойно жить - только идти по дороге, пока хватит отведённого тебе времени. Только сейчас позабыли правила сложения путеводных песен. А колыбельные ещё остались.
   - Но если нас с Зоряной ты песней уложить сумел, может, песня твоя и армию эту победить может?
   - Не до песен им, - помотал головой котище. - Мяуканье моё здесь никто не услышит. Простор силу голоса моего заберёт. Да и высунься я, стрелой острой окончание объявят в первую же секунду концерта.
   - Собрать бы их в одной комнате, - замечтался Зинзивер.
   - Несколько сотен тут, - пожал плечами поэт. - Где уместятся?
   Первые ряды уже виделись отчётливо. Пылающие яростью зыркала. Белые клыки в пастях тёмных. Когти, из рыжей шерсти торчащие. Впереди войска нечистого запах бежал, как от стаи псов шелудивых.
   - Есть зал большой близ центра фортеции, - задумался котофей. - Если бы туда их увести. Да ведь не получится. Какие-то за нами ринутся, другие же по крепости рассредоточатся. Не споёшь колыбельную, когда в любой миг тебя сзади или сбоку сразить могут.
   Вот тут охватила Зинзивера жалость, что Ваше Изящество покинул отряд. У Фонбастера взгляд точный, ум острый: мигом бы способ предложил, как потоки вражиные к цели направить.
   - Коридоры бумагой завалены, - сказал поэт. - Если бы кто быстро бумагу эту подпалил.
   - Такие чудища и сквозь пламя прорвутся, - заспорил Зинзивер.
   - Нечисть они, а огонь не зря имя носит "Очищающий", - не согласился Шустрик. - Забыл разве, как первого клада монеты прокаливали?
   Они стояли во внутреннем дворе. Крепостные стены отбрасывали на каменную кладку под ногами сизые тени. Воздух прогрелся, но был не душным, а ласкающим. Звенела мошкара, которой и дела не было до сражения, разворачивающегося в цитадели.
   За ними высился корпус главного бастиона. В его глубине и находился тот самый Большой Зал, о котором котяра говаривал. Но здание пронизывала сеть проходов и коридоров, по которым атакующие немедленно разбегутся, как бешеные муравьи.
   - Если бы, - прошептала Зоряна, но шёпот этот странным образом усилился, зазвенел, задребезжал, перекрывая другие дневные звуки. - Если бы кто-то сумел подпалить все бумаги, что обводные коридоры заполняют, оставив лишь тот, что в Большой Зал упирается.
   И словно чародей какой её слова услыхал. Минута пройти не успела, а повалил чёрный дым с этажей верхних.
   - Как по заказу правое крыло пылает, - задумался котофей. - Кому-то нам помочь захотелось.
   По карнизу, бастион опоясывавшему, пронеслась сутулая фигурка, поросшая всклокоченной бурой шерстью.
   - Никак лихорадочный, - удивился Зинзивер. - Он-то здесь откуда? Непонятно мне это.
   - Чего ж непонятного? - мрачно спросил крыс. - Видать, тоже должок отдавать припёрся.
   Из окон левого крыла немедленно вырвались рыжие языки огня. Из тёмного проёма главного коридора тоже вились небольшие струйки дыма, но катастрофы пока не намечалось.
   - Ходу, - скомандовал котофей. - Чтобы два раза подряд повезло нежданно, такого, братцы, я отродясь не видел. Поэтому давайте зря удачу не испытывать. Отступаем в центр бастиона. Ну а там...
   - Ну а там, как получится, - лихо улыбнулся Зинзивер, непокорный вихор с глаз откидывая.
  
   Большой Зал оказался не просто большим, а огромным. Его пространство занимало, видимо, все этажи здания. В отличие от уже задымлённого коридора, здесь вполне можно было вдохнуть свободно. Такое пространство быстро заполнить дымом - задача непростая. Войдёт ли сюда несколько сотен? Вполне! Вот только где именно спрятать котейку, чтобы он сумел отпеть колыбельные до конца?
   - Вон она, сцена моя! - правой рукой ткнул котофей в сторону фигурного балкончика, нависавшего над залом.
   Если бы в крепости устраивали балы, не найти для оркестра местечка лучше. Но Зинзиверу диким казалось, что в крепости могли пары в танцах кружиться. Зачем же тогда выстроили балкон этот? Может, глашатай там зачитывал вести из далёких покоев королевских, а может, какой протоирей проповедь вёл, вселяя в уставших бойцов надежду и веру в победу. А может, и правда, сиренетку какую выставляли. Музыка торжественная тоже порой дух боевой до высот немыслимых поднять сумеет.
   В высоких и узких окнах, густо прорезавших одну из стен, когда-то сверкали цветные витражи. Теперь же в искорёженных рамах виднелись лишь осколки пёстрых стёкол. Быть может, когда сюда заглядывало солнце, освещение было вполне сносным. Но сейчас небо уже начинало темнеть.
   Где-то недалече пламя медленно пожирало спрессованные, промокшие от плесени бумажные завалы. Сырость не давала пожару превратиться в мировую катастрофу. Окна внутренних помещений, выходившие в зал, постепенно становились факелами.
   - Я на балкон вместе с тобой, - лапа кошачья приветливо хлопнула плечо не Зинзивера, а крыса. - Остальные, прошу великодушно, подступы к нашим подмосткам театральным прикройте.
   Балкон приделали к выступу, в самом низу выступа темнело прямоугольное отверстие. Там прорубили проход, уводящий к балкону
   - Вход узкий, - оценил Поэт-Оборвыш полосу ступенек, взмывавшую в сумерки. - Вдвоём удержим. А ты, деваха, - быстро зыркнул он на Зоряну. - Держись между балконом и нами. Стены тебя защитят. Если ранят из нас кого, на перевязке будешь.
  
   Вот-вот первые воины, чей топот уже рвёт уши, доберутся до их поста. Но вместо подготовки к бою опять мысли странные лезут. Если дракон погиб, бесхозной стала сокровищница его. Можно навестить и астекс себе вернуть. Хотя... почему же только астекс?
   Как стать героем, если владеют тобой мысли мелкого лавочника?
   - Ты поглядывай, чтобы мимо меня никто не проскочил. В том твоя задача будет. Я же авангардом проход надёжно прикрою, - сказал вечный бродяга.
   - Ты как смерти не боишься?
   - Чего мне страшиться её? Не пересекутся наши дороги, - узкие длинные пальцы бродяги поглаживали изящный аграф, крепко держащий воротник высокий. - Бессмертный я. Выгодного воина в армию свою завербовал.
   - Сам-то веришь, что вечный?
   - Не-а, - с отчаянным весельем мотнулась голова Поэта-Оборвыша. - Много во мне человеческого осталось. И противоречие это странное. То призываешь смерть, когда в горе ты, то отталкиваешь в надежде, что никакое горе вечно не продлится. Поэтому и я постоянно в битвах. Ищу их. Жажду. Вдруг смерть свою найду. Интересно взглянуть, что ТАМ, куда уводит она.
   - Ущелье там, тенями заполненное, - хмуро Зинзивер выдавил. - Видел его. Шёл по нему. Вытащили меня обратно. На мой взгляд, лучше тут, по долине бродить, чем в той юдоли скорби оказаться. Правда, это сейчас мне так кажется. Когда меж теней шаги мерил, чуял я, что должно мне тут находиться. Чуял, добраться надо до точки какой-то, откуда зовут тебя. Нет в том зове слов, а слышишь его. Нет в том зове жизни, а не страшишься. Только шаг ускоряешь.
   - Не все в Ущелье уходят, - сказал стихоплётец.
   - Кого-то Владыко к себе принимает, - кивнул Зинзивер. - И его видел. И на озеро довелось взглянуть. Странно притягательная заводь глазам представилась. И чувство двойственное. Будто сорвался ты с обрыва, вниз безвозвратно опрокинулся. И в то же время будто взлетаешь стремительно. Падение самое настоящее, но в небо падаешь. И когда не попал я к озеру, в Долине очнувшись, долго думал. С одной стороны падать завлекательно было, и дюже хотелось озера того коснуться. С другой же - всё радость великая, что живым остался. Что продолжается жизнь моя.
   - Может, и я наберу тех камней, которые в Озеро Небесное упасть помогут, - задумчиво сказал Поэт-Оборвыш.
   И в этот же миг на площадку сунулась первая отвратительная харя.
  
   В большом зале над топотом и лязгом доспехов внезапно разнеслось громкое, пронзительное мяуканье. Атакующие замедлили шаг и задрали головы. Впереди над залом нависал балкон. Мяуканье явно рождалось за его толстыми круглыми, похожими на бочонки, столбами перил.
   Мяуканье звучало среди тяжёлых звуков наступления столь неуместно, что мохнатые уши не могли, дёрнувшись, его отринуть, счесть за пустяк. Испробовав голос, Шустрик перешёл на непрерывное звукоизвержение, которое из спонтанных выплесков фонтана постепенно превращалось в плавное течение широкой реки. Волны кошачьего голоса плыли по Большому Залу, отражаясь от стен, сталкиваясь друг с другом. Зинзивер пропустил мгновение, когда сплошная стена мяуканья внезапно разделилась на отдельные кирпичики слов колыбельной, на каждом из которых проступил причудливый баюкающий орнамент.
  
   Ой, ты, котик-котован,
   Приходи-ка в гости к нам.
   На один всего часок,
   И на целый вечерок.
  
   Шустрик не видел атакующих воинов, стремящихся прорваться через пост, что Зинзивер с поэтом охраняли. Его глаза холодно взирали на толпу, заполнявшую зал. План с огнём - чистое везение! - удался на славу. Пламя, исследуя бумажные залежи комнат и коридоров, не давало противнику двигаться обходными путями. В самом же Большом Зале бумаг почти не было. Листы, конечно, встречались, но средь них то и дело проглядывали каменные плиты пола.
   Кот пел, и его мяуканье превращалось в волны, а волны шуршали и шелестели, накатываясь на песок неведомых берегов.
   Воины авангарда рубились в узком лестничном коридоре с поэтом и Зинзивером. Остальные, словно заворожённые, поднимали взор к балкону. Бесовские уши подрагивали, словно ловили тайный смысл песни, в сон уводящей.
   Шустрик прятался за бочкообразными столбиками перил. Видеть его атакующие не могли, зато слышали каждый звук, каждое его слово.
  
   А коты у нас серы,
   Хвостики у них белы,
   По улочке побегут,
   Дверь в домишко к нам найдут,
   Сладку дрёму соберут,
   Покой сонный принесут.
   Вы коты, коты, коты,
   У вас белые хвосты.
   Вы коты, коты, коты,
   Принесите дремоты.
  
   - Одно не пойму, - переводя дыхание после того, как ещё одного беса хитромудрого с лестницы сбросил, Зинзивер спросил. - Почему на меня они, как псы бросаются, а перед тобой каждый замирает, будто удара ждёт.
   Бойцы перед последним пролётом шушукались, собираясь лохматым тараном для очередного прорыва.
   - Кто я тебе? - с намёком спросил вечный бродяга.
   "Да никто!" - чуть Зинзивер не выпалил, но вместо слов скороспелых ответил с уважением:
   - Легенды гласят, стихотворец ты знатный. Такой, что от строчек твоих любая душа проснётся и запоёт.
   - А для них я клад бесхозный, - усмехнулся Поэт-Оборвыш. - Это знание и застит глаза каждому из хранителей, клад утративших, кто близ меня окажется. Думает он, вдруг во мне снова личный клад обретёт, вдруг именно его кладом я быть захочу.
   - Если клад ты, куда же твой хранитель делся?
   - Тебе лучше не знать об этом, - ответил стихоплётец. - Но, поверь, тот, кто своего стражника изгонит, нескоро захочет в другую темницу войти.
   Пел котофей колыбельные где-то близко. Свистел-посвистывал ветер странный, нашёптывая слова, от которых слипались глаза. И каждый, кто эти слова слышал, уже твёрдо знал, что они обращены именно к нему.
  
   Тише, Зенечка, не плачь!
   Я куплю тебе калач.
   Калачом утешу,
   А потом повешу.
  
   Нельзя сказать, что колыбельная действовала на всех. Среди охранщиков беглых сокровищ имелись и существа такие, коим и вовсе ушей не выделили. А другим путём песня к их сердцу не могла добраться. Видели, что глаза у соратников их боевых затуманиваются. Буйствовали, бесились, злобствовали. Способ искали, чтобы достать до котейки и оборвать магию его голоса.
   Сговорившись, выбежали крючковатые лешие, что дороги лесные путают и искателей, имеющих карты верные, от кладов отводят. Размотали верёвки, из вьюна свитые. Блеснули на концах верёвок тех крючья крепкие да острые. Понеслись крючья сквозь сумерки, дымом пропитанные, и вонзились в перила балконные крепко-крепко.
   Грохот всё здание сотряс. Зинзивер от неожиданности чуть на пол не сверзился. А уж нечисть, рвавшаяся к балкону, картохой гнилой по ступенькам вниз посыпалась.
   Там, в зале большом, скрежеща, сорвались перила, рухнув вниз и придавив десятка два воинов - и уснувших, и не успевших провалиться в сон.
   Теперь на площадке каменной отчётливо виделся силуэт остроухий.
   Вместо убаюкивающего ветра засвистели стрелы. Чёрным столбом вырос перед котофеем бесстрашный крыс. Несколько стрел с неприятным чмоканьем пронзило его, но длинномордый стоял, будто никакая сила в мире не могла его опрокинуть.
   Котейко же начал часть вторую симфонии, которая должна была упокоить армию бывших хранителей, сокровища свои утративших. Звучали строчки, сны призывающие, и каждый, чьего слуха касались они, своё имя в них находил.
  
   Cёдня Зинзивер помрёт.
   Завтра в землю упадёт.
   Будем Зеню хоронить,
   В большой колокол звонить.
  
   И снова дул ветер с той стороны, откуда живые не возвращаются, а сквозь его порывы доносился звон колокольный.
   Невидимый колокол гудел гулко. Только на этот раз не звал к себе, выводя из Ущелья, а отталкивал, отторгал, прощался, провожая в дальние страны, куда уплываешь безвозвратно.
   Раздвигая нечисть мелкую, ворвался в зал Ховала, чья дюжина очей колдовским огнём наливалась. Такого бы не сдержать ни Зинзиверу, ни Поэту-Оборвышу. Да только до бастиона ихнего ещё весь зал пройти надобно. Продирается Ховала, топча тех, кто в сон уйти успел, рвётся к балкону. Но нелёгок путь его. Закрываются очи. Гаснут факела чародейские. Поёт котейко колыбельную, глядь, а Ховала уже в центре зала холмом чёрным опрокинулся. Глянул глаз его последний в потолок истрескавшийся да притворился плотно. Ушёл Ховала в страну снов, а что видит в стране той загадочной, меня не спрашивай.
  
   Как на завтрашний мороз
   Снесём Зеню на погост,
   Мы поплачем, мы повоем,
   Да могилушку зароем.
  
   "Котик серенький, - внезапно зашелестело в голове, - соломку сбирал, под головку складал и Ефишку качал". Слова превращались в мягкие нечеловеческие пальцы, которыми безымянное создание с той стороны ласково ощупывало мозг. Лишь прозвучало неведомо кем сказанное тайное имя родовое, потерял Зинзивер силы дрёме сопротивляться. Где-то на перепутье находился он. На том перекрёстке, где заканчивается привычный мир, и такие пространства начинаются, по которым только во сне и пройдёшь.
   Подгибались ноги, да не падал парень. Чуял только, что держат его. С одной стороны Поэт-Оборвыш. А с другой Зоряна вроде. Или не Зоряна? Глаза зелёные, улыбка загадочная. Может, ведьма вернулась? Которая никогда не была жирной уродиной, а только красавицей, увенчанной короной из листьев алых.
   Нескоро, но дошло до него, что закончились песнопения. А ноги не верили. Ногам до сих пор казалось: из ваты они, не положено им тулово поддерживать.
   - Ты как не заснул? - удивился Зинзивер, высвобождая предплечье из-под пальцев бродяги вечного.
   - Сон - это смерть временная, - улыбнулся стихоплётец. - А она как раз надо мной не властна.
   - А... - повернулся Зинзивер к девице, но та лишь умоляюще палец к губам приложила, мол, не роняй слова понапрасну, не встревожь царство сонное.
   - Вниз давай, - прошипел Поэт Зинзиверу. - Да осторожно ступай. Не прогони сон.
   Тихо, на цыпочках, отчитывали они ступени, ведущие вниз.
   Груда павших тел представилась взору. Но среди гигантского лежбища виднелось несколько фигур, на которых колыбельная не подействовала. Не нашлось слов таких, чтобы свалить их сном.
   - Ну что, ЧёрноМеточник, - усмехнулся Поэт-Оборвыш, глаза которого горели бесстрашием, - теперь наша очередь.
   - Ловите там, - прошипел котофей с балкона, возясь с перевязью мешка походного. - Сами поймёте, что делать.
   Он швырнул свёрток. Длинными руками поймал его Поэт-Оборвыш да присел неловко. Пришлось Зинзиверу тоже кошачье приданое подхватить. Сквозь ткань пальцы неприятно холодил стылый камень.
   "Чёрная скульптура из зала Голохвостого", - вмиг Зинзивер догадался.
  
   Пока преследователи собирались из разных концов зала, Зинзиверу и поэту удалось почти беспрепятственно к коридору проскочить. Здесь оба закашлялись. В Большом Зле дым не столь зверствовал. Поэтому пришлось ускориться. Кого колыбельная убаюкать не смогла, того дым удушить сумеет. Поэтому главным сейчас было - на волю вырваться.
   Водопады слёз лились по замаранным копотью щекам парня. Думал он, фонари впереди зажглись, а это уже светила ночные на небеса выползли.
   Травянистая Луна катилась по верхушкам дальнего леса. Луна Алая над крепостью нависала.
   - Бросай, - скомандовал поэт.
   Каждый со стороны своей, они раскачали тяжёлое изваяние и отбросили его как можно дальше. В полёте ветер сорвал тряпицу, и взору представилось уродливое женское лицо с жестоким оскалом. По сравнению с этой скульптурой даже ведьма в истинном облике выглядела всего лишь разгневанной базарной торговкой. Отблески пожара, гуляющего по верхним этажам, только добавлял инфернальность к и без того отвратной статуе. Казалось, злой дух собирается с силами, но вот-вот поднимется, и тогда похитителям очень не поздоровится.
   Десяток преследователей вырвался из тёмного коридора. Вслед за ними из клубов седого дыма вывалились ещё пятеро. На Зинзивера и спутника его ноль внимания. Все сразу бросились к статуе, а после принялись яростно колошматить друг друга.
   - Чего это с ними?
   - Дерутся за клад бесхозный, - пояснил вечный бродяга. - Снова клад обрести жарче им хочется, чем с тобой расправиться. Твоя смерть им - упоение местью минутное да продолжение неприкаянного странствия. Здесь же победитель снова хранителем становится.
   - Да щас им денег набросаю! - загорелись глаза Зинзивера, а рука в кармане уже. - Так всех и успокоим.
   - То не клады, - усмехнулся поэт. - Простые находки. Кладом нарочно спрятанное зовётся или волею судьбы от глаз скрытое, как сокровища затонувших кораблей. Только к такому хранитель цепляется.
   Вдруг почувствовал парень жар на груди. Пальцами дрожащими распахнул рубаху. Видит, амулет светится. Глаз птичий краснотой сверкает. А сама голова пятнами чёрными пошла.
   - На себя беду чёрную берёт, - просвистел Поэт-Оборвыш, мечом очередного беса наземь опрокидывая. - Жив ты ещё только благодаря украшению этому.
   - А тебя что хранит?
   - Проклятие, - нехорошо осклабился вечный бродяга. - Только не хранит, а смерть с пути моего отводит.
   - У нас это и зовётся "хранит".
   - У вас зовётся, потому что никому со смертью встречаться неохота. А я бы встретился уже, - и на лицо поэта печаль легла. - Да только вижу, и сегодня меня снова не убьют.
   И верно. Удар сабли очередного озлобленного хранителя, который только что вывернул из бокового коридора и ещё не успел заприметить статую, пришёлся по плечу поэта, причём плашмя и очень неловко. Ударом таким в усадьбах богатеев ковры выбивают.
   Ответным ударом поэт легко опрокинул щетинистого бесёныша и упокоил его навечно.
   - Последний наш, - бесстрастно заявил вечный бродяга, наблюдая, как вблизи изваяния уже лишь пара хранителей продолжает битву, - но в два клинка мы бы справились и с самим Ховалой.
  
   На высоком выступе в развалинах балконных перил сидел котофей, положив на колени голову того, кто рой стрел на себя принял.
   - Уходить вам надобно поскорей, - прохрипел крыс, с трудом вытаскивая из ушей тряпицы-затычки, которыми колыбельную кошачью к себе не допустил. - Когда проснутся уродцы эти... снова в погоню за вами...
   - Не поднимутся они. В колыбельную слова специальные вплетены, - нехотя выдавил Шустрик. - Ими дверь в такое место открывается, откуда некуда просыпаться.
   Крыс улыбнулся. Или это лишь показалось коту, убаюкавшему целую армию. Блестящие крысиные глаза начала заволакивать туманная пелена.
   - Почему из Долины не вышел после встречи на кладбище? - торопливо спросил Шустрик. - Ты тогда талантливо Царя Лжи показал. Мои аж поверили секунд на пять.
   - Плох тот крысёныш, который не метит на пост Голохвостого, - длинная морда дёрнулась. - На встрече с вами стало мечтание о посте том смешным и ненужным. Новая моя жизнь краткой оказалась, да только успел я понять за неё столько, что за все прошлые жизни не собрал. Когда из башни уходил, уже знал я, что стало в мире меньше на одного Голохвостого. Когда в армию вашу повестку принял, одним бойцом с Голохвостым больше стало. На моей персоне два очка Голохвостый потерял.
   Они помолчали.
   - Удивило меня, что ты не испугался, - после паузы сказал крыс. - Я столько сил вложил в то, что с портрета сам Голохвостый к вам снизошёл.
   - Большая крыса, маленькая крыса - всё одно крыса, - напевно произнёс Шустрик. - Только в тот час, когда парень меня остановил, сумел я за крысиное обличие заглянуть. Сквозь шерсть, сквозь кожу взглядом прошёл, и не увидел крысячьего. А для меня это важно неимоверно, знать, что нет крысячьего в тех, кто рядом.
   - Я когда рядом-то был?
   - Да в тот самый час, когда решали мы по какой дорожке судьбе дальше двигать.
   И снова молчание. И светлое, потому что ещё вместе. И тягостное, потому что ненадолго.
   - Получается, что там, что тут, а смерть к тебе из-за моей персоны явилась, - невесело Шустрик сказал.
   - Там бы я безвестным шпионом подох, - прохрипел крыс. - Здесь же мир покину героем светлым. Ныне довелось мне и акколаду пройти.
   Слова кончились. Грудь крыса под плащом судорожно вздымалась.
   - Больно? - тихо спросил Котей Котеич.
   - Больно, - признался крыс. - Не хочу, чтобы в секунды последние от боли дёргался. Ты ведь по колыбельным мастак. Спой для меня песню, что в иной мир уведёт. Такую, знаешь, хорошую.
   - Ту песню спою, что для себя напевал бы в час последний, - сказал котофей. - Повезло тебе. Самому себе я никогда её до конца исполнить не сумею, а ты услышишь.
   Дым немилосёрдно терзал нежные ноздри кошачьего носа. Быть может, только потому в глазах остроухого слёзы поблёскивали.
  

Глава 32

Заклинание от "А" до "Я"

  
   - Встречи со смертью опять не состоялось, - подмигнул Зинзиверу Поэт-Оборвыш.
   Они стояли во внутреннем дворе. Парень старался не смотреть на уродливые тела поверженных хранителей, навсегда распрощавшихся со своей должностью нелёгкой.
   - Хочешь продолжить сражение? - сверкнули озорством глаза Зинзивера. - Лично я отдохнуть собирался.
   - А оно как раз для тебя не закончилось, - внезапно сказал вечный бродяга. - Ты победил внешних врагов. Но битва с самим собой у тебя ещё впереди. Не знаю, каким кладом наградит тебя Долина за победу. Но "победа" и "выигрыш" - одно и то же далеко не всегда. Только в том бою предстоит тебе всего один удар. И рядом никого не будет, чтобы подсказать тебе верное направление. В любом случае, одна твоя половинка сразится с другой. Но мне уже не увидеть, какой из них победить доведётся.
   - Почему же?
   - Я тут больше не нужен. Да и думается мне, других заварушек в этом сезоне больше не намечается. Опять тоска по снегам в одиночестве бродить.
   - С нами пошли, - позвал Зинзивер. - Выведем.
   - Клад я, - усмехнулся вечный бродяга. - Говаривали мне, с теми искателями, кто норовит годом другим в Долину проскочить, падучая приключается. Доставишь меня к столбам серебряным, нечто схожее глазам представится. Только не пойду я. Лучше героем в памяти останусь, чем болезным да немощным, который в судорогах корчится да пену со рта роняет. И вам, поверьте, печально будет бросать меня у забора. А бросить придётся.
   - Неужто, нельзя вывести никак?
   - Слыхал я, есть два способа обмануть силы сторожевые, - кивнул поэт. - Только никто их не ведает.
   Он вдохнул воздух, наполненный гарью обугленных бумажек, и улыбнулся, будто ноздри его аромат роз щекотал.
   Один вопрос тревожил Зинзивера, не давал стоять спокойно. Вспоминал он дерево бессмертия в зале зелёном. Видел он того, кто бессмертие в себе нёс.
   - Скажи, где ведьма болотная живёт? Быть может, и мне её навестить захочется.
   - Звёзды мёрзлые глотнуть желание появилось? - встревожился поэт. - На меня взгляни, я ту дорожку прошёл. Похож я на счастливца?
   - Всё равно, - упрашивал Зинзивер. - Не факт, что к ней отправлюсь. Но так, на случай всякий. Знание-то адреса не повредит.
   Сорвал широкополую шляпу бродяга вечный и что-то горячечным шёпотом впихнул во вспыхнувшее от лихорадочного дыхание ухо Зинзивера.
   - Пойду я, - шляпа вновь оседлала лохматую голову Поэта-Оборвыша. - А ты счастье своё не проспи.
   - Какое счастье? - мигом Зинзивер насторожился.
   - Метку Чёрную ты сломал. Это происходит редко, - негромко, но очень твёрдо вещал бродяга в плаще чёрном. - Получается, силы в тебе такие, что вместе с меткой и судьбу прежнюю сломали. Долина не обижается на то, что метка силу утратила. Долина гордится случаем таким. Считай, заработал ты исполнение желания, которое никак случиться не могло.
   Он развернулся и зашагал вдаль. Дорогой, по которой армия бесхозных хранителей явилась. Чёрный плащ развевался по ветру флагом корабля пиратского или грозовым неласковым облаком.
   - Желание, которое никак случиться не могло, - пробормотал Зинзивер, повторяя сказанное поэтом. - Есть у меня такие желания.
   Зинзивер сунул руку в карман. Метка никуда не делась. Ухватив кружок металла, парень вытянул его на свет и кинул на ладонь. Метку перекосило. Где-то треть её была оторвана зубчатым некрасивым зигзагом с колючей бахромой на краях. Полуоборванный кусок едва держался на тонкой полоске.
   Рука вскинулась, намереваясь швырнуть монету, что столько бед принесла, подальше. Так, чтоб теперь уже и не вернулась.
   Когти, пронзив и куртку, и рубаху, предплечье царапнули.
   - Не торопись расставаться, - мявкнул котяра. - Сломанная метка - артефакт наимогущественный. Раньше она тебя к горю и бедам вела. Сейчас в монету ценную превратилась. Много за что у сил неведомых ты этой монетой расплатиться можешь.
   - Лихорадочный тоже куда-то запропастился, - вздохнул Зинзивер.
   - На моей совести его успение, - склонил голову Шустрик. - Колыбельные, что я пел, его убаюкали. Свалился с ног, а после, видать, пламя комнату эту охватило. Знал бы, что рядом он...
   И замолк. Если б знал, прекратил петь колыбельные?
   Остановил бы силу, которая опрокинула великую армию ради одного союзника? Спас бы жизнь ему, заплатив жизнями всего отряда? Самое трагичное в битвах великих не самому пасть, а тех, кто пришёл с желанием всем сердцем тебе служить, на смерть отправить.
   Начал колыбельной песенкой, закончишь погребальным хоралом.
  
   "Если бы мог ты из могилы взор кинуть, поразился бы, сколько глухих на твои похороны собрались. И среди них обязательно скажет кто-то: "И что ж ему не жилось на свете белом?", - носком подцепил парень обгоревший обрывок. - Но кто из них слышал крик несчастья твоего, когда в живых ты числился?"
   Пламя, зажжённое лохматым пленником Лихорадки Мёртвого Солнца, утихло. Бумаги выгорели, камень не мог дать пищи языкам огня. По тёмным тлеющим обрывкам лишь огненные мужичонки изредка проскальзывали. Зато освободились ранее скрытые коридоры, в которых теперь вместо бумажных залежей лежали пласты чёрной гари. Её запах терзал ноздри немилосердно. Сквозняки послушно выветривали дым, но, казалось, хоть через тысячу лет вернись сюда, а запах гари встретит тебя. Такой же горький и едкий, как сейчас.
   Взбивая сапогом горелую труху, Зинзивер произнёс задумчиво:
   - Копилось тут мыслей разных сотни лет, а за один день выгорело.
   - А ты не переживай, - ободряюще улыбнулся котейко. - Если мысль дельная, если слова в ней такие, что сердце жгут, не пропадёт она. Обязательно в другой голове появится.
   Оказалось, что в крепости ещё одна часовенка имелась. Только раньше вход туда бумаги закрывали. И Зинзивер, конечно же, первым делом сунулся её проверить. Алтарь тут был заменён треножником, на котором чаша жертвенная покоилась, чей купол вогнутый щедро ржавчина рыжая подъела. Чёрный короб тревожно высился под чашей. На стенке передней выдавлены слова языка древнего. На крышке чёрного лака темнее щёлочка невеликая: пожертвования туда сбрасывают.
   "Пригодилась монетина", - подумал парень, опуская рваный кружок Чёрной Метки, что силу утратила, в щель. Монета звякнула, но где-то сверху. В самой крышке. Зато сам короб дёрнулся. И заскрипел. И зашевелился. Закрутились в его стенках скрытые шестерёнки, завращались колёсики, колёса и колёсища. Медленно, нехотя, приподнялась тяжёлая крышка, а потом пружина мощная с весёлым лязгом её поворотом откинула.
   На дне, пыльным коричневым бархатом устланным, одиноко лежал белый лист. Шеренгами выстроились на нём закорючки знакомые.
   "Ну, вот и всё", - Зинзивер подумал.
   Как перед битвой, в которой умереть готовился. Окончилась битва та. Но те же слова на сердце.
   Странное чувство им владело. Не знал он о книге этой до восхода Луны Травянистой. Спокойно жилось ему со страницами непонятными до того, как Звезда Полуночника в зените воссияла. Мог он и до последних дней хранить треть фолианта древнего, как память о походе в Долину Кладов, и горя не ведать. Что изменилось в нём? Что случилось? Отчего желание книгу собрать самым главным стало?
   Сам он ответы сказать не мог. Да и был ли кто во всём мире, знающий их?
   Почему-то он чувствовал, что страницу меж третьей и второй частью вложить надобно: именно там не хватает страницы этой. Обосновать не мог. На других страницах такие же россыпи закорючек: не лучше да и не хуже. Но положил, как хотелось, и понял сразу - не прогадал.
   Мигом почернели страницы книги, а закорючки белыми стали и превратились в буквы. Дурачина последний и тот понял, что книга чародейская. Ведь в древности писали страницы её неведомые писцы государств, давно с карт стёртых, а буквы знакомые. И слова родные, понятные.
   - Белые буквы на чёрных страницах, - задумчиво произнёс кот. - Сила великая в этой книге. По описаниям, что я читывал когда-то, все-все заклинания, что в мире нашем действуют, собраны в этой книге. Любой король любого царства чародейского тебе трон уступит в обмен на книжицу эту.
   - Трон королевский, - буркнул тот, чьим пределом мечтаний когда-то лишь княжество было. - Да с книгой такой я и сам чародеем великим заделаюсь. У меня ведь не только увраж колдовской, а и башня чародейская имеется.
   - Испытай книгу, - попросила Зоряна. - Теперь любое колдовство мира тебе подвластно.
   Звёздами сияли её очи. В одном глазу вера горела, в другом - плескалась надежда.
   - Да легко! - радость бурлила в Зинзивере, будто назначили его сейчас Всех Миров Повелителем. -Сейчас простенькое чего наколдую, а после начнём фетировать.
   Отбросил он корешок и единым пластом пролистнул страниц два десятка.
   "Как от скрипа половиц избавиться", - буковками выведено, и чуть ниже само заклинание.
   "Что за ерундовина? - парень возмущается. - Зачем пустяк такой в книгу записали?"
   И ещё дюжины три страниц перекинул.
   "Как протолкнуть нитку в ушко угольное", - белые буквы гласят.
   Закрыл книгу парень разочаровано. Он-то думал тут силу наимогущественную найти, а фолиант чепухой заполнен. "Как протолкнуть нитку в ушко угольное". Если уж что и пихать в ушко игольное чародейством, то весь мир сразу. Меньшее неинтересно.
   - Только что колдовать станем? - у девицы спрашивает. - Тут заклинаний, что звёзд на небе. Такое чувство, что пялишься в него, выискивая одну звезду, которая путеводной станет.
   - Тот, кто на поиски звезды время тратить не хочет, свою звезду зажигает, в небеса её бросая, - тихо сказала Зоряна и прибавила ещё тише. - С такой книгой своё заклинание сплести можешь, и тут же в книгу оно добавится, магическую силу обретая.
   Любо было её взгляд ловить. В тот миг и надежда, и вера будто тебе одному посвящались.
   Руки дрожали от волнения. Не хотелось опять с начала листать. И распахнул Зинзивер книгу наугад.
   Белые символы на чёрной странице. Толстыми фигурными буквищами заголовок выписан: "Как заклинание своё сложить". И ниже, поменьше буковками, косыми, наклонными, его объяснение:
   "Не думай, что лишь на древних языках заклинания слагают. Язык рода твоего для заклинания удобен более, чем грозные, но забытые. Сила в звуках, правильно произнесённых. Родной твой язык такие звуки хранит, что существам другим произнести неподвластно.
   Слова родные большую силу имеют, потому что ими ты жизнь и строишь, и раскрашиваешь. Если их для формулы выберешь, можешь..."
   "Что такое формула эта?" - подумал парень, а взор, словно команды дождавшись, мигом на абзац ниже перепрыгнул.
   "Формула заклинания - твоё слово, обращённое к скрытой силе волшебной. Там ты - командир, а скрытые силы - солдаты. Заговоры, мороки, иллюзии, порчи да сглазы - вот рядовые твои. Только армия эта невидима, однако результат действий её заметен и могуч. Формулой команду отдаёшь, но за каждым ли командиром солдаты в атаку бросятся?"
   "Не за каждым", - грустно подумалось Зинзиверу, и отчего-то снова Фонбастер вспомнился.
   Больше не суждено ему ступать по Долине, так хоть закатить сейчас настоящий праздник. Такой, о котором, хоть сто веков минет, а память останется. Снова вспомнил он Хранилище. И теперь особенно сильно кололо, что так мало оттуда сумел захватить. Обида пощипывала, будто обманула его Долина
   "Формулы фраз расплывчатых не выносят, каждым словом бей точно в цель", - книга подсказывала.
   А возьму да вырву из земли все клады разом! Вот задача, за которую не брался ни один, переступавший через Врата Долины.
   "Два пункта при рождении заклинания главенствуют:
   1. Представь до мелочей то, что получить хочешь.
   2. Два слова найди, что путь к нему опишут. Одним возьми, что существует. Что действует, другим бери".
   Представил Зинзивер крепость, сокровищами набитую. Были тут и богатства запретных районов, и картины драконьей пещеры, и диковинки, что Хранилище забрать не дозволило. Но знал парень: справедлив он. Треть от горы этой Шустрику достанется, другая треть для Зоряны в порядке обязательном. Разделим сокровища Долины поровну.
   "Разделяй и властвуй", - слова древние вспомнились, и слово второе по сердцу больше пришлось.
   Только снова определиться стоило, над чем именно властвовать.
   "А над миром всем, - весело решил парень, - действует пусть моё заклинание".
   "...слова те в одно соедини... - бежали глаза дальше по строчкам. - ...Помни однако, если есть уже в языке слово такое, не построишь из него заклинание".
   Придумать слово, которого нет! И вдруг... как-то сразу пришло оно - слово то: "Мировластие".
   Но и холодок внутри немедленно пробежал. Сложить подобное заклинание - всё равно, что себя поставить на одну ступеньку с Хранителем Кладов. Не прощают такое Силы Скрытые. В гостях у генерала не цепляй на плечи свои погоны маршальские.
   Да и появится здесь огромная статуя древнего культа, укрытая давно сгинувшим родом от глаз недостойных, в чём Зинзиверу радость? Или глыба камня ценного. Богатство большое, а собой не унесёшь. А то бумаг, которые не сгорели, не сто, а миллион пудов сюда набьётся. Хотел властителем стать, а превратишься в старьёвщика.
   Книга как растворилась. Травы высокие перед глазами. В траве золотушки посвёркивают. Где монеты, где ожерелья, где доспехи воинские. Но от малых вещиц до огромных из одного металла отлиты.
   "Злато, - отчеканилось в мозгу звонко и ясно. - Его заберу из Долины".
   "Два слова найди..." - взор прыгнул вверх по странице, вернувшись к ранее прочитанному.
   Что же к золоту прибавить? Какое второе слово, что усилит главное, расширит его, придаст объём?
   Вспомнил он о золоте. На этот раз перед взором проплыли не вереницы монет, по пути подобранные, а загадочная лощина, поверженный лопарь с распоротым брюхом и самородки. Белое золото, червонное золото, алое золото. И странный кругляшёк, который крутили пальцы Фонбастера - родившаяся из молний и тины болотной золотая зелень - зелёное золото.
   Придаст объём... и цвет.
   "Не найдёшь действия, замени его описанием".
   "Цветозлата", - пришло и второе слово, которого ранее в языке его не было.
   "Жезл чародея мощь слов твоих усилит, - книга советовала, - как птица сильна, которая сумела вернуться на ветвь дерева родового".
   Тут пришлось загрустить. Имелась купчая у парня на башню чародейскую, а вот жезлом, что маги пользуют, Зинзивер не обладал. Но в памяти копошилось нечто, какой-то проблеск чего-то забытого, но важного сейчас неимоверно.
   "На ветвь дерева родового", - глаза не хотели покидать эту строчку.
   Вспомнился пир деревенский. Невесть какие подвиги славили тем днём, но во главе стола длинного знамя рода по ветру полоскалось. Золотая птица выткана на нём и птица серебряная. Сидят они на дереве ствол, которого меж ними пролёг. И кора дерева того лазурная.
   Лазурная?
   Или лилово-синяя?
  
   - Ну, други мои верные, - прерывистым от волнения голосом, в котором ликование звенело, Зинзивер изрёк. - Ближе ко мне держитесь. Подбирали мы по монетке, по крупинке. Теперь же всё золото Долины сюда придёт. Я только что заклинание сложил, что властью над ним наделяет.
   - Неужто, власть над златом - это лучшее, что Долина тебе дать может? - удивилась девушка.
   "Не дай Голохвостый, - кольнуло злобно, - сейчас опять меня лавочником мелким назовёт".
   - Я решил, - жёстко ответил Зинзивер. - И если я решил, ничьи капризы меня не остановят.
   Кот ничего не сказал, но печалью глаза его наполнились. Однако не его лапы книгу держали, не его глаза бежали по строчкам. Чёрной Меткой за право чтения не он расплатился. Много мудрости в котофее было, но в миг этот не мог он подобрать решение быстрое и верное, чтобы мысли Зинзивера иной дорогой отправить.
   - Я решил, - Зинзивер смягчил тон, добавляя нотки искреннего непонимания, что друзья не разделяют выбор его. Ведь он и для них старается! Ведь вместе они к частоколу богатствами нагруженные уйдут.
   Глаза Зоряны вдруг тусклыми стали. Куда-то исчезли из них и вера, и надежда. Сейчас туман там сбирался. Только не утренний, истаять готовый от солнца лучей, а тот, что ущелья колдовские затягивает.
   Но время ли сейчас в глаза чужие пялиться?
   Швырнул Зинзивер под ноги ветку дерева родового и, как книга подсказывала, вернулся на древо рода, обеими подошвами на клад, Полуночником выданный, наступив.
   - Да будь по-твоему, - внезапно притихла Зоряна.
   Она неторопливо подошла к огромному продавленному котлу, невесть как и когда переброшенному сюда из замковой кухни, и устало привалилась спиной к его боковине.
   - Не идти нам одной дорогой, не плыть на одной лодке. Но я рядом буду всегда. Пусть даже монеткой малой в кошельке твоём.
   - Мировластие Цветозлата! - изрёк Зинзивер, усмехаясь так, будто брызги слюны его летели прямо в рожу Хранителя Кладов. И лишь звук последний сорвался с губ воспалённых, задули ветры, заскрипели деревья, зашуршали кусты. Земля содрогнулась, завыла. Тревожно было слушать этот тихий тоскливый вой, исходящий из-под ног.
   В этот миг стал Зинзивер малым Хранителем Кладов. От слова его если и не просыпались все сокровища, то золото пробуждалось. Во всём мире, докуда звуки новорожденного колдовского заклинания добраться сумели.
   И вдруг с посвистыванием началось прибытие. Лезло золото из тайников, стремилось к центру поляны, где Зинзивер, высившись над камнем древним богом, удерживал дрожащими от волнения пальцами засаленные страницы древней книги.
   Первым явилось белое золото. Тонюсенькие цепочки, лёгонькие браслеты, кружева затейливых монист. Изделия неведомых мастеров древности представали колдовской летучей коллекцией, будто не чародейский ветер играл ими, а бушевал в самом разгаре бал невидимых призраков. Но недолгим был показ. Чары разбивали украшения вдребезги и лепили из них бугорчатый матовый ком, лихо вращавшийся над Зинзивером, уставившим в небо мутные безумные очи.
   Следом прибыло червонное золото. Монеты и слитки, ордена и медали вырывались из треснувших сундуков и бочонков, водили бешеные хороводы, закручивали стремительные спирали. В свете холодного солнца играли их бока красными отблесками, будто выронили их не хранилища, а руки убийц, обагрившиеся кровью невинных жертв. И по сизым теням близ испуганно откинувшегося леса прыгали багровые солнечные пятна.
   Разрушая наложенные заклятия, обретало свободу лиловое золото, что потребно колдунам для тайных заговоров, да зельеварам для готовки могучих снадобий, способных наслать жестокие болезни на целые страны. Невиданной мягкости, теряло оно прежнюю форму в полёте и вонзалось в золотые бока рождающейся планеты тёмными кляксами, словно реки и озёра, а то и моря. Но карта непрестанно менялась, и лиловые водоёмы легко всасывались, уходя на глубину, смешиваясь с общими тонами.
   Из пустоты выткалось нестерпимо яркое звёздное золото, словно лучи далёких светил вдруг замерли в дрожащем воздухе полудня, проявились тонкими спицами и разом рассыпались в пыль. Блёстки негасимого огня усеяли планету, засияли скопищами больших городов и одиночными маяками. Но недолгим было сияние. Не держались золотые искры на поверхности, падали к ядру, где и продолжали сиять, но уже невидимые глазу.
   Из самой глубины выдиралось таинственное чёрное золото. Металл, из которого плетут непробиваемые кольчуги для самых лютых воинов. Из него же выплавляют украшения, дар которых знаменует клятвы, чьё нарушение грозит проклятием рода до десятого колена. Блескучие слитки, как громадные капли, кружили над рукотворной золотой планетой чёрными лунами, а потом впивались в её тело, пропадая в общей массе, сливаясь в единое ядро.
   Вскрикнула Зоряна, и крик её пробудил Зинзивера от чудного забытья колдовского всемогущества. Обернулся он к девушке, но не увидел её. Сквозь Зоряну всё ярче просвечивали деревья и кусты. Дунул ветер, взвихрил водопад волос. Повелась Зоряна, как рябь на воде. Рассыпалась мелкими шариками ало-золотистого цвета.
   Чёрный Вихрь ворвался в комнатёнку, где ритуал завершился. Вырвал тяжеленную книгу из рук парня, подкинул, словно пушинку, разодрал на части и вышвырнул в окно.
   И взором заледеневшим от волшебства странного увидал Зинзивер, как ряды букв чётких снова закорючками не понятными расползаются.
   - Так этой книге положено, - из-за плеча голос Шустрика раздался. - Не колдун ты, всего лишь искатель клада. Книга, как клад, одну находку представляет. Один раз собой пользоваться даёт. Теперь волшебный вихрь её снова по Долине развеет. Кому-то другому её в единое целое собирать.
  
   Они стояли на воздухе свежем, близ обломка, который раньше площадкой заканчивался, где Ваше Изящество час свой смертный нашёл. Огонь сюда не добрался. А ветер дул навстречу, не подпуская горелое удушье, сочащееся по разорённой крепости.
   Владело Зинзивером странное ощущение бездны, горечью пропитанной. Расползлать в душе холодная опустошённость. Будто допил он только что бутылку вина дорогого, заморского, а вкус его так и не распробовал.
   В комнате дальней распирал стены громадный золотой шар. Но не он занимал сейчас мысли парня. Сквозь пелену скорби мерцала колючая звёздочка удовлетворения, что не было в том переплавленном злате маленькой капли зоряного цвета.
   Странной формы был этот комок алого золота. Словно два веретена слились воедино нижними основаниями, а верхние расходились друг от друга, но нехотя, недалеко. И тянулись, сгибаясь, друг к другу. Подхватил Зинзивер блестяшку, вздрогнул, уколовшись, осторожно положил в центр ладони.
   - С Молуккских островов, - тихо сказал Шустрик. - Только там чеканят монеты в виде сердца.
   Грохот вдруг раздался несусветный. Разметало камни карьера заброшенного, разбросало осколки скалы по округе. Вырвался из завала красный дракон, в воздух взметнулся. Захлопали крылья, изогнулся хвост, подхватил остриём монетку дырчатую из злата алого и унёсся за облака. В пещеру тёмную. На куче золота полёживать. Мыслями о коллекции собранной греться.
   Бросился Зинзивер вослед, да остановился скоро. Как догонишь? И ведь по обещанному случилось. Обещала монета алая ящеру скопидомному встречу новую, вот и случилась та встреча. Тебе есть разница, в каком обличии сокровище пред тобой явилось. Дракону разницы нет, девицей ли красивой алое золото кажется, монеткой ли малой. Знает он, золото это. И знает, что будет отныне его хранить.
  
   Когда плохо тебе, готов ночи напролёт с богами говорить, жалобы высказывая. Но когда устал неимоверно, лишь одного хочется. Чтобы все оставили тебя в покое. Даже боги.
   Они уходили неторопливо. Крепость закопчённая за спиной осталась. Где-то за её стенами плотно впрессованное в древние стены каменные пряталось могущественное воплощённое заклинание. Золотой шар. Огромный. Ненужный.
   - Кто знает, может, о заклинании, тобой придуманным, ещё сложат легенды, - Шустрик обернулся и кинул на крепость прощальный взгляд.
   - Легенды? - выскальзывая из волн скорби, почти бездумно переспросил парень.
   - Станут рассказывать, что где-то в дальнем районе Долины прячется волшебное сокровище, которое желания исполняет. Но исполняет как-то не так. Неверно. Не доставляя счастья.
   Легенды грядущих дней не волновали Зинзивера.
   - Как думаешь, любила она меня?
   - Любила? - качнул головой котофей умный. - Это вряд ли. Есть чувство, которое выше любви. Краше любви. Даже той, о которой песни страстные слагают да легенды складывают, которые тысячу лет живут.
   После битвы Котей Котеич другим выглядел. Словно певец оперный, на бенефис друзей и родственников собравший, да увидевший, как потолок обвалился, погребая зрителей, когда нота важная, кульминационная с его губ сорвалась. В мечтах, быть может, певцом радости себя рисовавший, но уяснивший внезапно, что суждено ему петь лишь серенады смерти.
   - Не может того быть! - спросит парень, грустью, словно стрелой, подбитый. - Что за чувство такое? Назови имя его!
   - Коты не дают имена тому, что сердца человеческие волнует. А чувство я тебе распишу. Вот - солнце! Любишь ты его? Клянёшься в любви своей, что будешь с ним вечно, что не предашь, что на другое никогда не сменяешь? А оно всегда с тобой рядом. Несколько дней облака небо закрыли, ты скучаешь уже. Ждёшь, когда снова появится. На восходе встречаешь, хоть один взгляд кинуть не ленишься. На закате провожаешь, на новую встречу надеешься. Назови имя чувству этому.
   Молчал Зинзивер.
   - Любовь, которой вы, люди, щедро хвалитесь, сродни звезде падучей. Пока по небу скользит, душа дрожит ваша, желания загадывает самые затейливые. А как исчезла звезда, тьма вокруг, и вы по той звезде скорбите, снова на небеса её зовёте или ждёте, когда чёрное ваше небо серебряной полосой другая звезда отчеркнёт. На солнце же не загадывают желаний, но рядом оно всегда.
   И вроде понятно говорил остроухий, и вроде слова ладно выстраивались, а только не снизошло понимание на парня. Солнце всегда рядом, но всем оно светит, а ты ждёшь, когда появится в небе звезда, лишь тебе свет дарящая. И вспоминать будешь лишь её. И песни петь в её честь, и стихи складывать.
   В одном был прав котофей, каким боком ни повернулась бы судьба неласковая к Зинзиверу, оставалось рядом солнце. Но даже его лучи сейчас уже не могли отогнать странную прохладу, которая сизой тенью ложилась наискось по мятущемуся сознанию, не хотевшему верить, что кто-то близкий может уйти навсегда.
  
   Осень роняет листья на тёмную землю, прикрывая поникшие слабеющие травы. Словно смена денежкам, ищущим твой взгляд. Жёлтые и красные листья. Так похожи они на монетки.
   Монеты, которые никто не купит. Монеты, которые никому не продашь. Монеты, не имеющие цены.
   Бесценные монеты дарит осень Долине Кладов.
   Металлические кругляшки прячутся под пёстрым одеялом павшей листвы. Ветер, раньше терявшийся в кронах, рассеивающийся, разбивший плечи о лесную твердь, теперь снова обретает полную силу. Ветвям голым не удержать его. Словно невидимая метла, гонит он тепло за горизонт.
   Ты думал, что тебя грела надежда, а грело солнце. Солнце перестало греть, и надежда истончается, холодеет, исчезает.
   Грустно возвращаться к ограде в последний раз. Кажется, что столбы сияют теперь не серебра светом, а блеском просторов зимних полей.
   Ты понимаешь, это Долина прощается с тобой. Отправляясь в сонное царство, она желает тебе чудесных снов. Только ты уже не придёшь поздравить её с добрым утром. Следующее утро Долине встречать с другими гостями. Сюда тебя больше не пригласят.
   Зато и впрямь тебе ещё долго-долго станут сниться чудесные сны. Ты будешь торопливо идти по лесной тропе, где сумрак пронизывают спицы солнечных лучей. А взгляд снова резвым зайцем поскачет по сторонам, выискивая подарки, сюрпризы, награды - сокровища, ждущие только тебя.
   Чудесные, сладкие сны, когда не хочется просыпаться.
  

Глава 33

Золотые следы Зоряны

  
   С дверцы серебряной словно сам Голохвостый коварным призывом улыбается: "Хочешь вернуть девицу? Знаю как! И тебе поведаю. Любо мне Хранителю отомстить за хитрость его подлую. Любо хоть один его клад увести руками твоими".
   Глаза моргнули - нет никакого Голохвостого. Столб, как столб, только серебром лучится. И лучами этими серебряными дверца на нём нарисована.
   Пальцы уже почти ручку волшебной двери коснулись. Только замерли.
   Пройдёшь через дверцу тайную, никогда больше в Долине не окажешься. Невидимая печать на тебе проставится. Не пропустят тебя Врата. Не играют в кладоискательство всю жизнь. Всему время своё. И утекает сейчас это времечко секундами последними.
   Голова ворочается по сторонам. Взор собирает просторы Долины волшебной.
   Но в душе нет цепи, которая многих к Долине приковывает. На сердце стыло. Ничего не взывает остаться. Путь пройден. И были на том пути и находки хорошие, и потери горькие.
   Или всё же сложились колечки волшебные в цепочку невидимую? Почему шаг замедляется? Почему заплетаются ноги, не желая вперёд двигаться?
   - А может... - всполошено обернулся Зинзивер к Долине.
   Вроде бы с Долиной мысленно успел навек распрощался, но теперь готов обратно рвануться, навсегда затеряться в просторах этих. Только не уходить бы. Только всю бы жизнь клады выискивать. Ловить взглядом сокровища, щедро по местам этим разбросанные. Выискивать тайники. Гнаться за огоньками, хранителей отгонять и даже смывать с добычи проклятия.
   - Не стоит, - покачал головой Шустрик. - Надо уметь и клады выискивать, и уходить с ними. ВОВРЕМЯ уходить. Помнишь, говорил тебе, жизнь всегда ступеньками складывается. На одной ступеньке мы добываем клад, на следующей - его богатства пользуем. Нет смысла до смерти вдоль и поперёк одну ступеньку исхаживать. Нет смысла добывать клады, если в жизнь твою они перемен не приносят.
  
   Стоя у последнего столба, себя самого вспоминаешь, каким был, когда впервые ворота Долины увидал. Ты вырос за эти три путешествия по волшебным местам Долины Кладов. И путешествия эти останутся для тебя чудом, как и находки твои. Ведь Долина не успела превратиться для тебя в работу.
   Кажется, так недавно был тот миг удивительный, когда порог Долины Кладов впервые переступал. Тогда впереди всё неведомым было. Тогда казалось, шагаешь ты в Страну Чудес самую настоящую. Всё, что в жизни твоей не могло случиться, за оградой Долины произойдёт обязательно.
   Лежал перед тобой лист, где контуром тёмным частокол нанесли. И рисовал ты на том листе свою карту.
   Что изменилось сейчас, когда меряешь по Долине шаги завершающие? Утратил ощущение необычного? Или всё той же Страной Чудес тебе Долина видится?
  
   Один всего шажок, глаз едва ловит таинственную вспышку серебра, когда магия сквозь столб тебя проводит, и позади Долина.
   Всё! Закончилось путешествие. Надежды на чудеса сменились печалью несвершившегося и скорбью потерянного. Три пары ног в Долине тропочки потаённые топтали. Двум парам дозволено было из Долины вернуться.
   - И золото алое не мне, дракону осталось, - скорбно вздохнул парень. - Тогда не понял я слов его о принцессе, которую охранять надлежит. А ведь как молвил он, так всё и случилось.
   И вдруг картина из памяти проявилась. Яркая. Будто только что перед глазами стояла.
   Рассветное небо дырчатым одеялом тучи чёрные кроют. И лазоревые лоскутки небесные кажутся чем-то чистым и на диво притягательным.
   Сквозь облачные пустоты алые ленты лучей солнца. Куда большинство уносятся, не углядишь. Но видишь, как пара-тройка на холм падает, где девушка стоит.
   Когда солнышко по горизонту катится, да скалит зубы, ими и кажет, где прячется алое золото. Багряных тонов, если рассветное. Багровых теней, если закатное.
   - Зоряна - клад блуждающий?
   - Не блуждающий, - качнул головой котище. - Бродячий она клад. Близ селений такие встречаются, с хорошими людьми встречи подыскивают. Ежели выдержит встречный испытание, достанутся ему сокровища. А сплохует, дальше клад отправится. Обычно девицами прикидываются. Или старцами. Девушка с косой золотой или рыжебородый детина - то золото прогуливается. А если убелённый сединой с тобой разговор заведёт, тогда серебро повстречалось.
   - Слышать слышу, верить не могу, - простонал парень.
   - Да вспомни, она ж нам прямым текстом говаривала, - нахмурился Шустрик. - Давным-давно, у костра. Ты, говорит, Зинзивер, повадки людей подмечаешь, тебе, Шустрик, все кошачьи тайны известны, а уж я, поверьте, о кладах ведаю.
   - Слыхал много историй о кладах бродящих, - простонал Зинзивер. - Но кто мог подумать, что один из них рядом всё время шёл?
   - Приметы могли на мысль эту навести, - ответил котофей. - Помнишь, в доме, где Знак Смерти нас поджидал? Пока Зоряна на балконе томилась, скрады не беспокоились, но лишь в комнату девица шагнула, мигом учуяли сокровища явление.
   - Назад обернёшься, всё видишь, - добавил парень, взирая на тёмные колья забора, навсегда ограждающего его от Страны Сокровищ. - А когда вместе путь по Долине мерили, мысль такая и в голову мне придти не могла.
   - Теперь ясно, - котяра нахмурился, - почему не рвалась Зоряна в Долину. Выбралась она способом неведомым из тюрьмы своей, а мы обратно зайти её упрашивали.
   - Почему думаешь, что из Долины она.
   - Спросил её как-то "Из каких краёв дальних тебя сюда принесло девица?", она же глазёнки удивлением скруглила "Может, не принесло. Может, просто вернуться решила".
   Задумался парень. Вон, котейко, умён, вопрос кинуть догадался. Хоть и не ответила девица, а вопросы задавал.
   - Но ведь пошла же за нами.
   - Пошла, - согласился кот. - Может, учуяла в тебе способность какую, которая прогонит из неё нечеловеческое, а человеческое оставит. А пустоту, что после ухода нечеловеческого, ты должен был заполнить. А может, и нет в тебе никакой способности. Придумала да поверила.
   Пригорюнился парень. Почему же он, Зинзивер, никогда у Зоряны ничего не выпытывал? О себе без умолку трещал, достоинства выставляя, недостатки в тени упрятывая. А о ней так толком и не узнал ничего. И уже никогда не узнает.
   А перед глазами секретики, Зоряной у частокола оставленные. И слова голосом, словно монетки, звонким, радостным: "Не вороши сейчас мои схроны, открой, когда третий раз из Долины выйдешь. Останутся в Долине клады для тебя неприступными, а мои секреты - близкими, да желанными". Думал, о себе говорит, а она о следах своих, близ Долины разбросанных.
   - Постой, - Зинзивер замер, как вкопанный столб. - Не исчезла она бесследно. Оставила то, что разыскать надобно.
  
   По Долине даже краткое расстояние обернуться может путём длинным да опасным. По эту сторону хоть дюжину раз забор оббеги, не случится с тобой ничего сверхъестественного.
   Если только не приготовили для тебя сюрпризы-подарочки.
   Быстро Зинзивер добежал до тех мест, где Зоряна, следы оставляя, схроны свои разбрасывала. Вот и первый холмик. Как отличишь его от просто земли вспучившейся? Но никто не мешает на колено опуститься, нагнуться к холмику, копнуть, совком землю раскидывая.
   Под круглым стёклышком солнышко лежит, из кости зверя неведомого вырезанное. Ободом надпись: "Не грусти. Долгие проводы делают расставание более горестным".
   Навсегда распрощались. А всё кажется, что есть ты где-то. Только словно за оградой Долины, в местах потаённых, недоступных, там, куда уже никогда не дотянешься. Я смеялся над словом "Навсегда". А теперь знаю, "Навсегда" - это "Тебя нет рядом". И кто знает, если бы снова в Зале Богини Света И Тени сейчас оказался, может, там, где другие пустую раму видят, я бы портрет твой узрел.
   Мысли скачут, покалывая острым холодом скорби неизбывной, а взор уже дальше убегает, следующий холмик выискивая.
   В схроне следующем мишка глиняный улыбается. В лапах у него хлеб да соль на полотенчике. По ткани не узоры вышивки, а буковки тёмные.
   "Не спеши ходить к Мельницам, - прочитал и вздрогнул. - К мельницам спешить не надо".
   "И верно, - подумал, нащупав в кармане обломок жёрнова, так и не возвращённый Шустрику, - зачем мне таскать ещё один камень?"
   Шустрик не трогает схроны, но следом идёт. Не отстаёт. Просто держится позади в шагах трёх-четырёх. Рядом, но так, чтобы не мешать.
   Ворочается в голове Зинзивера, не утихает: "Не спеши ходить к Мельницам".
   - Но... - с губ сорвалось, - как же теперь? Как мне без неё? Ведь больше такой, как Зоряна, для меня нет и не будет! Теперь я, как ты... в одиночку... до конца жизни?
   - Зачем же? - удивился Шустрик. - Люди - не кошки. И ты сам решаешь, каким будет твоё "теперь".
   Ничего не сказал парень. А в голове продолжает вертеться: "К мельницам спешить не надо".
  
   В крепости когда бродил, подбирал обрывки мыслей тех, что белый свет давно покинули. Казались чужие слова ненужными, холодными. А тут, холмик вскрывая с Зоряны секретиком, словно с девицей разговоры продолжаешь.
   Рыба, из металла лёгкого неизвестного отлитая. По чешуйкам пробежишься, надпись сложишь: "Любого человека мыслями своими сможешь вещью обернуть или той же монеткой. Где ценная вещица окажется, капитал богатый, а где груз, на плечи давящий, деньга, которую в любой лавке отвергнут. А вещи никогда до уровня человеческого не поднимай".
   Но мысль горькая свербит: "Тебя-то, Зорянушка, я никогда вещицей не оборачивал".
   В голове словно огонёк призрачный, словно голос ниоткуда: "Разве? А когда княгиней сделал, прежде меня не спросив?"
   Где то время, когда княжество реальным казалось? Нет теперь его в планах. Да и княгиня, которая могла власть с ним разделить, в прошлом осталась. В том прошлом, не возвращается которое.
   На ладони кружок. Монета? Гладкая одна её сторона. На другой же буквицами фигурными затейливыми отчеканено: "Даже из самых ценных монет не собрать живое, человеческое. Поэтому не грусти, когда увидишь, что некоторые дороги обратного направления не имеют".
   - Получается, так и осталась бы Зоряна кладом бродячим?
   Шустрик головой покачал, не дал согласия.
   - Самая сильная колдовская книга в руках твоих была. Все заклинания мира там собраны. Нашёл бы и такое, что Великое Перерождение сотворить может. Такое, которое и Владыку Небесного Озера удивить бы сумело.
   - А если бы не нашёл?
   - А если бы не нашёл, то есть сила бОльшая, чем в самой могучей книге волшбы скрыта.
   - Ты знаешь имя той силы? Та самая, о которой ты мне на развалинах говорил?
   - Другая она. Если ту с моих слов не разумеешь, эту тем более тебе не понять.
   - Что делать мне? Каким стать, чтобы обрести её понимание?
   - Заберёшься в лодку Владыки, спроси о ней.
  
   Сорвал холмик очередной и замер столбом каменным. Думал, не будет чудес в жизни твоей больше, а жизнь ещё удивить успела.
   Пояс Зоряны в лунке лежал. Монеты удивительные, меж собой цепочкой собранные.
   Как попал сюда? Как мог в ямке оказаться, если до последнего мига при Зоряне был, до той секунды проклятой, когда заклинание девицу каплями злата алого разметало?
   Сверху, как и прежде, записочка.
   "Во время пути многие бродячие клады говаривали со мной на языках разных. Просила оставить их частичку малую. Себе не требовалось, а тебе пригодится, найдёшь им ты применение. Ведь твой путь ещё такой долгий. Я вижу дорогу дальнюю, светом звёзд озарённую. И будто не наши небеса звёзды те украшают".
   В голове мысли ворочаются: не на тех ли небесах девять звёзд безымянных мерцают таинственно?
   А взор золото щупает. Осторожно коснулись монет пальцы. Подняли. На ладонь раскрытую просыпали. Но с ладони той они медленно назад соскользнули, будто настолько тяжесть велика, что и сильная рука её удержать не способна.
   - Не могу, - скривился парень. - Понимаешь, не золото будто беру, а частички облика милого, который уже не собрать никогда. Где палец лежит, где локон. Но Зоряной оно уже никогда не станет, а по отдельности мне уже и не надобно. Смотрю на монеты, а чувство такое, будто могилу на кладбище разворошил.
   - Понимаю, - кивнул Шустрик, а сам склонился и зачерпнул горсть монет. - Не корысти ради, а на дорогу дальнюю.
   - В Долину-то мы теперь не вернёмся.
   - Тебе и не надобно, - задумчиво произнёс кошак. - Ты себе заклинание сложил. С тобой оно теперь. И, думаю, если что, то подействует не только в Долине.
   - Думать о Долине не хочу, - топнул Зинзивер, словно земля в его несчастьях виновата. - Показала мне Долина сокровище самое ценное, да так его и не выдала.
   И словно сердце алого золота опять пальцы сжимают. Греется оно. И стучит будто тихонько. От этого и грустно, и радостно. И нет рядом Зоряны, а словно жива она. Только в далёком далёко, куда не добраться, не достучаться.
   Обвёл взглядом поляну. На поляне тень лежит, делит её на два царства. Одно царство солнышко лучами ласкает, другое в прохладе, в сизых сумерках купается. На полянке лунки - Зорянины схроны бывшие. Вроде всё обошёл, вроде все секреты подчистил.
   И тут под ногами ещё бугорок. Как мог пропустить? Почему прежде не заметил?
   Статуэтка охотницы. Руки лук сжимают. К спине колчан со стрелами приторочен ремнём толстым. На ремне, если вглядишься пристально, то и прочитать сможешь послание девичье.
   "Знай, никогда не поднимешь все мои сокровища. Даже если не видишь, где они прячутся, не грусти. Помни, обязательно где-то лежат для тебя мои слова тёплые. Как время нужное придёт, найдёшь их, услышишь, улыбнёшься, будто снова поговорили мы в тени у Врат Долины".
  
   Жизнь - как долина кладов, с разбросанными и затаившимися сокровищами.
   Каждый её день. Каждый час. Катятся минуты золотыми монетками, мимо рук норовят проскочить.
   И встречи - тоже сокровище. И тоже спрятанное. Порой лениво брать лопату и терпеливо рыть чужую душу. Кажется, ничего там нет - пустая порода. И клад остаётся не найденным. Чем больше ленишься, тем больше кладов остаются за спиной, в местах, куда не обернёшься, не возвратишься.
   Но если терпеливо исследовал душу и добрался до клада, пусть не слепит находка глаза, порой жаждущие обмануться. Всегда проверяй: чистый клад или проклятый.
   И, выходя из ворот своей Долины... Тех Врат, которые уже не пустят обратно, просто подумай, что нашёл на дороге пройденной: сокровище главное или горстку монет мелких?
  
   Закатное солнце медленно падало за высокие колья, защищавшие Долину от незваных гостей. Тени вытянулись по тропинке сизыми стрелами. Прочь, прочь от Долины указывают они. Долина засыпает. Нет тут жизни, есть лютый холод и пустота. В морозной тиши слышно щёлканье кнута. Это Хранитель Кладов вершит тайные деяния на подвластных ему землях. Но некому слушать зловещие пощёлкивания. Искатели, кто с горем, кто с радостью, расходятся от Долины в свои Дальние Страны. Их приключения здесь, как пролетевшая стрелою жизнь, спрессованная в мешанину диких дней и мёрзлых ночей, разбавленную ликованием и тоской, слезами и улыбками. Жизнь прожита, и больше задерживаться здесь нельзя. Пройдут холода, и сюда явятся другие кладоискатели. Те, для которых эта жизнь ещё впереди.
   Меж тёмными деревьями леса, начинающего сбрасывать листву, идут двое. И две тени прыгают по разноцветному ковру, сотканному из опавших листьев. Одна - лохматая, вихрастая, долговязая. Другая - круглоголовая с острыми торчащими ушами. Кисточки на ушах, как две короны, из тех, что повелительницы фей носят. Солнце почти скрылось. Из чащоб и оврагов выползают сумерки, чтобы в очередной раз завладеть округой. Но в дальних селениях скоро зажгутся приветливые огоньки в окнах приземистых домишек. Дрожащее пламя сквозь мутные цветные стёкла. Где пылает свеча, где коптит лучина. Вот только с другой стороны стекла огонь этот выглядит колдовскими монетками, рассыпавшимися по тёмному полю ночи. Но монетки для пары усталых путников в прошлом. Наверное, огоньки эти уже кажутся им звёздами, спустившимися с небес. Мерцающими, грозящими погаснуть, но всё же зовущими к себе, указывающими новую дорогу.
   Какую из этих звёзд теперь назовёшь путеводной?
   Вечернюю тишину разрывают два голоса.
   - Что, если в башню отправимся, на которую купчая у меня выправлена? Если поторопиться, в земли те до морозов ещё прибудем.
   - Не против я, - в голосе урчание, в голосе мурчание согласия с планами. - Не доводилось мне в чародейских башнях бывать.
   - Вот и обследуем её сверху донизу! И ещё... - голос срывающийся под напором мечтаний, желаний юношеских, неуёмных. - Вдруг узнаем, как в Запределье дверцу открыть. Хочу сам побывать в реке подземной, хочу своими глазами посмотреть, как он расцветает, хочу пальцами вот этими дотронуться, а потом отколоть от него такую вот глыбищу...
   - Годы уйдут, - смеётся другой голос, - чтобы мастерство наработать, которым колдуны дороги свои тайные открывают.
   - А тогда...
   - Что тогда?
   - Если на следующий год нам подкараулить Полуночника? Ну, не его самого. А минуту, когда он сойдёт с корабля своего.
   Этот голос звенящий, напористый, ждущий Подвига.
   - Хочешь забраться туда и отправиться в Другой Мир?
   У его собеседника голос уверенно твёрд. И соблазнительно мягок. В этом мире так разговаривают одни лишь коты.
   - А почему нет? Долина в прошлом. Теперь у сокровищ нет власти над нами. Наши души снова свободны.
   - Лишь Полуночник знает, достаточно ли они свободны.
   - Не он один. Ведь ты сам сказал, что именно я решаю, каким будет моё "теперь". А я решил, что "теперь" будет вполне подходящим, если с восходом Звезды Полуночника мы с тобой окажемся на борту таинственного корабля. Если нас не возьмут, то...
   - Мы и спрашивать не будем.
   Жизнь не кончается. Жизнь бурлит, как зелье в котле алхимика, где будущее перемешивается с прошлым. Сияет над котлом серебряная звезда. Смотрит с неё Полуночник. До нового восхода яркой звезды должны пройти холода. Мятежной душе придётся на время заснуть, отдохнуть от минувшего, приготовиться к грядущему. Чтобы с восходом проснуться по-настоящему свободной. Неспокойной. Полуночник забирает неспокойные души на свой летучий корабль. Куда он увозит их? Увидим с приходом тепла.
   Забирает неспокойные и поднимает неупокоенные. Как Зоряна. Кто скажет, что у клада с её именем нет души? Кто скажет, что её душа упокоилась? И, быть может, если её душа поднимется, тогда...
   Назад пути нет. Но пока жива надежда на лучшее, твёрдо веришь, что главное сокровище жизни ждёт тебя впереди.
  
   апрель 2009 - октябрь 2015
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"