Темнота наступала со всех сторон. Лежать на железных крышах вагонов, было особенно холодно. "Потрясывало", не известно от чего, от холода, от голода? Времени не ощущаешь, час ли прошел, или минута. Вокруг тишина, а ты смотришь с высоты и не видишь земли, соседних вагонов. Будто один на всем белом свете, где-то в неведомой вышине. Но вот двинул локтем сосед и все встает на свои места.
Потянуло дымком табака, совсем рядом вспыхнул огонек папиросы. Виноградов свесил голову с крыши. Кто-то громко выматерился.
- Ты что, прозвучал бархатный голос другого, - брось курить, дело провалишь.
- Да, кому здесь быть? Будьте спокойны, дело сделаем.
Зашуршала щебенка, резкий свист выгнал из сердца последние остатки тепла. Сквозь густую и липкую тьму, послышалось по-фыркивание автомобиля. Там, где лежало тело Воздрона, шла группа людей. Громко переговариваясь между собой, они подходили к последнему вагону. Вот один из них споткнулся о брошенные мешки, не слишком удивился, пошел дальше.
Что было делать? Оно, конечно, на крыше безопаснее, можно попробовать переждать, но им поручили охранять этот хлеб.
Настороженная тишина, сменилась хлестким залпом офицерских наганов. Яркий свет автомобильных фар, ударил по глазам.
Пришедшие, фактически ничем не рисковали. Лежавший слева от Виноградова дядька, передернул затвор, да так и застыл. Сосед справа, только подстреливший, рискнувшего вступить в освещенный круг, боднул крышу вагона, по щеке стекал выбитый пулей глаз.
Володя остался один, освещенный и практически беспомощный.
Сочный окопный мат раздался рядом, и взрыв гранаты вырвал из темноты нападающих, несколько осколков срикошетили о рельсы, и попали в тело Воздрона. Взрыв погасил свет фар машины и несколько жизней рядом.
- Живой, командир? - услышал Володя голос Кулешова, - то мы с Мясовым.
Виноградов опустил на холодный металл голову, остудить горящий лоб. Казалось с погасшим светом фар, иссякли силы, он не мог спуститься с крыши вагона.
У вагона, хекал травленными немецким газом легкими Кулешов, а Володя, засовывая в коробку дрожащими руками маузер, искал слова благодарности, да никак не мог найти.
Под дружескими объятиями ветра, просыхала одежда от влаги, собранной на крыше, и пота, выдавленного страхом из сухого тела. Очищенное взрывом пространство, стало заполняться таким знакомым запахом крови, живого пота, предупреждая всех, кто оказался рядом, вольно, или невольно, живы они, живы!
В небе проклюнулись блестки звезд, а на востоке слегка зарозовела кромка неба. И никому не нужно было говорить никаких слов. Они делали важное дело, делали так, как могли только фронтовики.
Утро - вот оно!
Солнце поднималось не торопясь, осматривая толпившихся у вагонов солдат, радуя живых своим появлением.
Скоро пришел матрос, с ним группа рабочих с винтовками. Осмотрели место боя, ничего не сказали, только пересчитали живых.
Недалеко, тяжело, с отдышкой, словно старый и больной человек, приближался к эшелону маленький паровоз, давно готовый на переплавку. Прибывшие с Тимофеевым, прицепили к паровозу вагоны, полезли в облезлую кабину паровоза и на тормозную площадку последнего вагона.
Лязгнули буфера, раз, другой. Медленно, через силу, напрягая все свои оставшиеся механические силы, поезд медленно потащил вагоны на Бодаевские склады.
- Пора и нам. Вы как, все вместе, или? - спросил Максим.
Виноградов посмотрел на товарищей:
- Вместе!
- Дело, нас ждут в Петрочека. Держитесь в кильватер.
Они подошли к останкам Воздрона, сняли с крыши вагона убитых. Вокруг, в самых невероятных позах, лежало несколько трупов молодых парней в полувоенной форме. Поодаль, стоял грузовик с поврежденным мотором.
- Схоронить ба... - протянул Мясов, указывая на останки своих товарищей.
- Схороним, будь спокоен! - ответил Тимофеев.
Глядя на убитых, Кулешов, взвешивая в руке похудевший вещевой мешок, пожаловался:
- Ядрена вошь, распоследнюю бомбу на етих потратил. Хорошо у друга еще есть, - он кивнул в сторону Мясова, - будет чем кашу варить.
Тимофеев, проводив взглядом эшелон, поправил маузер, добытый ночью в особняке, подвел итог:
- Пошли!
От привокзальной площади вышли на улицу, сбегавшую к Неве. Где-то в конце улицы, блестел шпиль Адмиралтейства. Шли не торопясь, по-хозяйски. Максим по ходу показал дом, где в помещении бывшего статистического отдела Союза городов, 13 апреля 1917 года он слушал Ленина на совместной собрании работников военной организации.
Вот, перед идущими, во всей красе, показался позолоченный шпиль, жирно блестевший на солнце. А это что?
По краям довольно широкого моста, вздыбились кони, укрощенные человеком. Мускулистые тела укротителей были в сильном напряжении, и упоении своей победой.
Тимофеев сказал:
- Это Аничков мост.
- Хороши кони! - вздохнул Мясов, - в соху бы их...
- Зачем их? - отозвался Максим, - мы теперь на железных конях пахать будем.
- Это как?
- Авто видел?
- Ну?
- Трактор посильнее будет. Не то, что в соху, плуг пароконный потянет. А иначе, зачем рабочий класс деревне нужен?
Порыв ветра сыпанул в глаза мелкой пылью и принес невесть откуда запах свежевспаханной земли.
Мясов глубоко вздохнул, почти забытую, сытую тяжесть земли, пальцы его сжались, словно он уже примерялся к ручкам плуга.
Газеты 4 августа 1918 года в Питере писали: "Положение Петрограда сделалось в конец невозможным, израсходовали последние остатки хлеба и риса. Через день выдавать будет нечего. Нет картофеля, и даже капусты".