Светлой памяти моего отца,

майора Винникова Наума

Павловича, посвящаю.

Вместо предисловия.

22 ноября 2004 года.

Этот день начался с совпадений. Двадцать два года назад, скончался мой отец, Винников Наум Павлович, участник Великой Отечественной войны, прослуживший сорок один год, сначала в Красной Армии, потом в войсках НКВД, МВД СССР.

Вечером, когда я вернулся с работы и стал перебирать свои рукописи, то нашел папку, на которой было написано: "Парторг батальона", повесть. Внизу стояла дата: 1980 - 1982 годы.

22 года назад, я закончил писать эту повесть и она, забытая мной, пролежала все это время. Хотя нет, совсем не забытая, время ее пришло только сегодня.

Было интересно перечитать то, чем жил я в течение трех лет, пока ее писал.

С тех пор пришло много лет, мы живем в другой стране. У большой части людей, появились другие ценности. Те, кто родился в восьмидесятые годы, по-другому рассуждают о героях прошлых лет. Профессию выбирают не по призванию, а для достижения материальных благ. Меньше стали говорить о долге перед Родиной и своим народом.

Самое плохое, что некоторые "ученые", писатели, лица, занимающие "высокие" посты, получившие образование и выросшие в послевоенные годы, те, кто еще видели живыми участников войны, чьи отцы и деды защищали нашу Родину на фронтах Великой Отечественной войны, стали переписывать историю страны.

Последнее время, стали говорить об ошибках, или хуже того, о преступлениях отдельный личностей и партий, против своего народа, совершенных за годы становления и развития Советского Союза. Однако, что было, стало историей, которую не переписать и не изменить теперь нельзя.

Очень хочется, чтобы не было огульных обвинений в дальнейшем, а для этого мы должны рассказывать сегодняшним двадцатилетним, как жили, о чем думали, с чем сталкивались их сверстники в самые трудные периоды нашей страны.

Последнее время мы часто слышим сообщения о том, что на улицах колыбели Революции, Санкт - Петербурге, в столице нашей Родины, Москве, других городов России, были избиты, или убиты граждане других стран, отличающиеся от нас цветом кожи, национальностью, местом проживания.

Становится обидно и больно.

А ведь совсем недавно, на первых страницах каждой газеты в СССР, было написано: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"

В семидесятых годах прошлого века, в городе Ленинграде, рядом со мной учились и стали юристами, парни из Армении, Грузии, Эстонии, Литвы, Казахстана, Украины, Белоруссии, России, Чехословакии, Южного Йемена.

Это сейчас данные страны называют ближним и дальним зарубежьем, а 22 года назад, большее число из них, были единой страной. Некоторые даже говорили, что появилась новая национальность - советский народ!

Все это было.

Но ведь было и то, что в период гражданской войны, в сельские районы направлялись продотряды, которые забирали у крестьян продукты для умирающих городов.

Было и то, что после долгой и тяжелой войны, до середины пятидесятых годов, войска НКВД СССР, на территории Украины, Эстонии, Литвы, боролись с вооруженными отрядами ОУНа, лесных братьев и прочими легионерами.

Сейчас некоторые представители этих стран говорят, что они боролись против "московитов", "оккупантов", а тогда народ Советского Союза считал таких "борцов" бандитами.

А как живут сегодня те, чьи родители были по разную сторону, как тогда говорили, баррикад?

Как они стали теми, кем стали?

Не пытайтесь отыскать в этой книге совпадение с биографиями давно пропавших во времени людей, или ныне живущих рядом с нами.

Наша жизнь, мгновение в понимании Вселенной, поэтому некоторые имена забыты, некоторые изменены. А если кто-то узнает себя, или своих родителей, близких, знакомых, значит, моя цель достигнута.

Автор.

К 60 -летию Победы

в Великой Отечественной войне

"Волк".

Он не читал приевшихся нотаций,

В словах немногих предпочел остаться.

Он собственною жизнью научил,

Что для людей, не основное чин.

Когда я вышел из здания краевого УВД, ветер с Амура бросил в мое лицо горсть колючих снежинок, забрался за ворот шинели и уже через минуту, стал пощипывать за уши. Немногочисленные прохожие, согнувшись, пряча лицо от жгучего ветра, бежали по своим делам, глядя себе под ноги.

Сегодня была моя очередь ехать в больницу к умирающему отцу. Мы с матерью через день, после работы, приезжали в краевую больницу г. Хабаровска, где в отдельной палате лежал мой отец. Он не мог уже сам принимать пищу, садится, ухаживать за собой. Последний раз, когда ему меняли электро - стимулятор сердца, началось отторжение "батарейки", как называл ее отец. Рана под ключицей не заживала, из-под повязки постоянно сочилась светло- розовая жидкость. У отца был лейкоз, кровь практически не сворачивалась.

На площади имени Ленина, я еле влез в переполненный автобус. В автобусе пахло сыростью и сильно несло перегаром от рядом стоящего мужчины средних лет.

- Что начальник, не узнаешь? - спросил он.

Я посмотрел на него.

Тот день начался необычно. Уровень воды в реке Амур, в сентябре 1982 года, был большой. Мелкие до этого заливы и протоки переполнились, низину перед женской колонией в с. Заозерное, заполнила грязная вода и подошла к самой дороге, которая вела в тринадцатую колонию. Я оставался за начальника колонии и рано в тот день вышел из дома.

Солнце еще только просыпалось, протягивая первые лучи к темному небу, на поверхности залива, плавали какие-то палочки, куски обрезной доски, настил небольшого мостика, который еще вчера, служил переходом к пожарному караулу, обосновался на самой середине залива.

Я остановился.

Было тихо, где-то на берегу залива, совсем рядом, переговаривались рыбаки, которые с вечера облюбовали эти берега, по воде расходились круги, это мальки кормились у самого берега. Здесь их были сотни, они как тучки, то становились маленькими и черными, то большими и серыми, но вот их спугнула рыбина побольше.

Я не сразу понял, что же привлекло мое внимание.

Залив.

Он был кровавого цвета, а из-за небольшого течения, вода, как змея, извивалась у моих ног. Назойливые комары, облепили лицо, лезли в глаза, слаженно пели свою песню и, наслаждаясь моей неподвижностью, делали свою работу.

Я провел рукой по лицу, достал из кармана платок, вытер кровь с ладони.

-Товарищ капитан, - окликнул меня безконвойник Тишин, он дежурил ночью на свиноферме, - Ночью чушка опоросилась, восемь поросят, разрешите остаться на день?

Я кивнул в ответ и пошел в штаб.

У дверей моего кабинета переминался с ноги на ногу, заместитель по режиму, подполковник Чекашин. В кабинет вошли вместе, я удивился тому, что Павел Лукич пришел в форменном мундире. Он был в отпуске, и собирался на следующий день вылететь самолетом на свадьбу к племяннице, которая проживала где-то под Киевом.

Не смотря на большую разницу в возрасте, он был старше и возрастом, и званием, мы были в дружеских отношениях. Когда выкраивали минуты отдыха, часто проводили время вместе, у него на даче, которая была как раз против окон моего дома.

Вот и сегодня, Лукич пришел пригласить меня с женой отметить его отпуск и вылет на Украину. Он еще раз напомнил мне, чтобы я не задерживаться вечером на работе. Потом, Павел Лукич повернулся и вышел.

Почему он пошел в зону, до сих пор не знаю. Но такой уж он был обязательный человек, если пришел, нужно проверить, как организована служба.

Ночью, в нашу колонию строгого режима пришел этап. С вечера я не успел ознакомиться с личными делами осужденных, а утром ДПНК доложил, что места в помещении изолятора не было, и всех прибывших поместили в свободной спальне отряда ХОЗО.

Было около 8 часов, на плацу в строю стояло полторы тысячи осужденных, нужно было произвести проверку и развод на работу, а меня, задержал на КПП осужденный - нарядчик, который дал на подпись список осужденных, их нужно было вывести на работу в 12, женскую, колонию.

Когда я вошел в жилую зону и подходил к санчасти, навстречу мне, согнувшись почти вдвое, шел, нет, скорее падал в беге, Павел Лукич.

Строй осужденных стоял не шелохнувшись, а перед строем стоял огромный, метра два осужденный с квадратным и красным лицом. В руках его был металлический клин, которым в промзоне разделывают кабель в металлической оплетке.

Была так тихо, что когда этот осужденный бросил на асфальт кусок металла, строй вздрогнул.

Я подхватил Лукича и потащил в санчасть, из двери выскочил медбрат, санитар - осужденный, бывший студент четвертого курса мединститута.

Прямо мне в ладонь, из пробитого живота Лукича лилась кровь, а из перебитой сонной артерии, капли крови попали в мое лицо и глаза, на спине у подполковника видна была еще одна рана...

Через несколько дней, я прочитал в личном деле этого Волка, это фамилия у него была такая, что свое не согласие с осуждением на большой срок, он избирает убийство коммуниста, руководителя, имеющего детей. Ему было все равно кого. Это было третье его убийство.

Мне потом рассказывали, когда Павел Лукич принимал рапорт ДПНК, дежурного помощника начальника колонии, к нему из строя, расталкивая других, подошел Волк и нанес первый удар в живот. Павел Лукич согнулся вперед, Волк ударил его металлическим клином в спину, а когда Павел Лукич выпрямился, третий раз ударил по горлу, перебив солнечную артерию.

Павел Лукич скончался от потери крови.

Я ходил в штрафной изолятор, куда увели Волка и попытался поговорить с ним, то он мне сказал, что ему было безразлично, кто придет первый, подполковник, или я, капитан.

Он смотрел на меня, как на кусок мяса, который не доел дикий зверь в клетке, даже слюна была у него в уголках губ.

Волка признали невменяемым и отправили на лечение в психиатрическую больницу.

Позднее, оперативники перехватили письмо его сестры, которая работала в Министерстве внешней торговли СССР. В письме были следующие строки:

-Мне надоело ложиться под этих уродов, чтобы тебя в очередной раз отмазать.

Я написал на имя генерального прокурора заявление, приложил письмо сестры Волка и отправил.

Как же был не доволен начальник политотдела Управления исправительно-трудовых учреждений, что без его разрешения, я отправил письмо в Москву.

Он, повышенным, визгливым голосом, выговаривал мне:

- Почему через голову вышестоящих начальников?

- Если бы это случилось со мной, - ответил я, - Павел Лукич сделал бы все, чтобы Волка не стало.

После этого, от меня отстали.

Была у меня мысль, самому решить судьбу Волка, но я быстро ее отбросил. Я потом часто думал, а может быть зря?

Позднее, когда я стал начальником колонии, мне сообщили, что Волка в Москве признали вменяемым, он был осужден к высшей мере наказания, приговор приведен в исполнение.

А вот что стало с его сестрой, не знаю.

В тот день, когда убили Лукича, я подписывал справку об освобождении попутчику, задавшему мне через два месяца вопрос в автобусе.

Отец меня встретил улыбкой, тихо спросил:

-Как на работе?

-Все хорошо, - ответил я.

Я присел на кушетку, которую поставили рядом с его кроватью, прислушался к его дыханию, оно было горячим, прерывистым. Отец что-то забормотал, я подумал, что он просит приподнять голову, а он начал говорить.

Когда он был здоров, крайне редко рассказывал о своей жизни, не любил вспоминать свое голодное детство. Я практически ничего не знал о его родителях.

События фронтовых лет и послевоенные года, когда он в войсках НКВД СССР боролся с бандитизмом, он начал рассказывать, уже находясь в больничной палате.

Вот и сейчас, он как будто бредил, а отдельные слова, словно превращались в ручейки, а те, сливались в бурную реку его жизни.

Взводный.

Шел декабрь, вьюга воет,

Все окопы замело,

Поредела сильно рота,

Пополнение пришло.

Пополненье не пустяк,

Новый взводный. Вот чудак!

Он не пьет у нас, не курит,

Может что-то здесь не так?

Он проснулся от легкого прикосновения дневального. До подъема оставалось еще тридцать минут. Он открыл глаза, в казарме было тихо, только посапывали в своих кроватях вчерашние десятиклассники и бывшие студенты институтов.

Четыре года назад, он добровольно пошел в Красную Армию. Голодно тогда было, а здесь распорядок дня, форма, поек. Через три года стал сержантом, а в июне 1940 года, его направили на курсы.

В свои двадцать четыре года, он считал себя опытным и старым солдатом, по сравнению с этими мальчишками. Однако он чувствовал и другое, очень большое от них отличие. Закончил до армии только семь классов, а они по памяти читали стихи, ссылались на какого-то Платона, Сенеку. Спрашивали его мнение о римских легионах, полководческом таланте Суллы.

Он молча слушал их рассказы и как губка, впитывал все, что они рассказывали.

Сержант встал, быстро оделся, в умывальнике выбрился опасной бритвой, услышал:

-Рота, подъем!

Через минуту он, проверив курсантов, докладывал командиру роты:

- За время вашего отсутствия, происшествий не случилось, - командир отделения, сержант Виноградов.

Вечером, зачитали приказ о присвоении первого звания командира - младшего лейтенанта.

Одинокий кубик, затерялся на петлицах высокого, широкоплечего, лобастого парня, с большими карими глазами. Виноградов посмотрел на себя в зеркало, вздохнул и неожиданно улыбнулся самому себе. Вот он и командир Красной Армии.

Их выпуск, направили под Москву. Эшелон, на подходе к Москве здорово бомбили, от их роты, осталось десятка два, новоиспеченных взводных. Черный от копоти снег, вокруг горевших вагонов, покрылся белыми пятнами новеньких овчинных полушубков ребят, которые так и не доехали до передовой.

Когда собрали убитых и раненых, Виноградов построил в колонну оставшихся командиров и повел их к станции.

После недавнего воя авиабомб, визга осколков, треска горящих вагонов и крика раненых, было так тихо, что стало давить на уши. Потом Виноградов услышал скрип снега, дыхание своих товарищей.

Он посмотрел в их лица. Как заметно повзрослели они за прошедшие три часа. Это уже были командиры, увидевшие смерть своих товарищей, узнавшие силу врага и ничего не противопоставившие тем, кто убил их друзей.

Что они могли, со своими наганами 1895 года выпуска? Как они поведут себя в бою? Сколько им отпущено жизни, день, час, вечность?

А вокруг, сияло снежное серебро. Деревья вдоль дороги стояли мохнатые, в пуховом одеянии, ветки низко склонялись к земле. Как будто шалаши стояли на их пути. На ветви, роняя снег, уселась стайка воробьев и подняла крик, решая какие-то свои, птичьи проблемы, потом стая вспорхнула и полетела в сторону леса.

Мороз крепчал, потная гимнастерка прилипала к спине, Виноградов повел плечами, как бы стряхивая с себя усталость и тяжкие мысли о гибели товарищей, плотнее запахнул полушубок.

Виноградов не знал, что ожидает его под Москвой. Последние трое суток, он не слышал сводки информбюро. Минутные информации, которые давал на остановках эшелона младший политрук, сопровождавший их в дивизию, не могли раскрыть полную картину происходящего.

Но то количество эшелонов, которые стояли на путях у станции, могли рассказать о многом.

С открытых платформ, чуть слышно урча моторами, съезжали полуторки, которые тащили за собой маленькие пушки и пушки с длиннющими стволами.

- Сорока пяти миллиметровые и зенитные, - узнал Виноградов.

Из теплушек выходили и строились в ровные колонны солдаты, все как на подбор, одетые в полушубки и валенки, с винтовками, у которых, почему-то, были примкнуты штыки.

Поднялась поземка, словно прячась в снежной завесе, колоны исчезали из глаз. А где-то там, на западе стал нарастать гул, который становился все гуще и гуще. Казалось, что он заполнил все пространство вокруг. Не было слышно отдельных взрывов, лишь этот гул в ушах и дрожь мерзлой земли под ногами.

Это напряжение, заполнило все пространство вокруг. Люди на станции прислушиваясь, стали двигаться быстрее, казалось, что показывают ускоренное кино.

Только был полный вагон, вон уже рядом строй солдат, а вот эшелон покатился на восток, и станция опустела. Спрятала от любопытных глаз новые дивизии, орудия, а следы их, быстро заметала, разгулявшаяся вьюга.

Декабрь 1941 года.

Фашисты начали очередное наступление на Москву.

Сколько ляжет в мерзлую подмосковную землю наступающих немцев, сколько останется в поле их подбитых танков, сколько останется в живых в дивизии генерала Панфилова, еще никто не знал.

А звуки боя то усиливались, то немного затихали и только воробьи, бегали между рельсами, отыскивая крошки. Казалось, это оживают камешки, плотно утоптанные у шпал и катятся следом за солдатами, ушедшими в неизвестность.

На южном направлении, Москву защищали, ополченцы из Тулы, отдельные части НКВД, курсанты военных училищ, стрелковые полки, с численностью людей, не более батальонов. Все одинаково мерзли в окопах, строили землянки из тонких стволов деревьев и ждали пополнения, а его все не было. Десяток другой солдат и командиров, не разрешал проблему, как обеспечить оборону, когда на два километра окопов, приходится тридцать бойцов.

Через сутки, на окраине Тулы, в промерзлых окопах, недавно вычищенных от снега, Виноградов принимал стрелковый взвод. Окопы были вырыты в полный рост и его взвод в полном составе, 14 человек, стоял молча, изучая своего командира. В декабре он у них седьмой.

Жизнь взводного на фронте, коротка, как вспышка молнии в майскую грозу.

Лицо обветрено, руки огрубевшие, глаза не прячет, смотрит прямо в лицо, на полушубке командирская кожаная новенькая портупея, оттянутая кобурой с пистолетом, через плечо планшетка на тонком кожаном ремешке.

-Давно в армии? - спросил сержант, стоящий на правом фланге.

- Я в армии с 37 года, недавно сам был сержантом, - ответил Виноградов.

Солдаты заулыбались, полезли за кисетами. Подошедший сержант представился:

- Платонов, местный, из села Товарково, бывший бригадир путевых рабочих, это третья моя война.

Платонов протянул взводному кисет, Виноградов ответил:

- Спасибо.

Но кисет не взял, открыл планшетку, достал плитку шоколада, развернул, протянул Платонову:

- Угощайтесь.

Платонов так и застыл с открытым ртом.

- Что не курит, это редкость, но что угощает шоколадом. Какой-то он будет в бою? - подумал Платонов.

Он еще больше удивился утром, когда выдавали "наркомовские". Выходило каждому, около 150 грамм водки, не вычеркнули еще из списка, погибших ночью.

Взводный отказался, передернулся, а на лице его было такое отвращение, будто ему предлагали выпить какую-то зловонную гадость.

Виноградов опять полез в планшет, достал шоколад, поломал по долькам и протянул солдатам. Разобрали эту диковинку сразу, молча проглотили и стали поглядывать на взводного.

А Виноградов достал из кобуры новенький пистолет и стал любоваться им, как игрушкой любуется мальчишка. Только вчера, он сдал свой старый наган и получил "ТТ", Тульский Токарева. Долго он его чистил, протирал. Ночью, когда уже знал, что утром идти в атаку, опять несколько раз проверял, смазывал и протирал свой пистолет.

Вот только он не понадобился.

Красная ракета, с шипением врезалась в темное, низкое небо, пропала среди множества ярко алых цветов войны, вспыхнувших на всей протяженности фронта.

Взрывы снарядов, огромными яркими кустами разрисовали поле, еще недавно заснеженное и чистое, а сейчас с глубокими воронками. Чернозем в воронках жирно блестел, а через мгновение тускнел, покрываясь осевшей пылью.

Длинная пулеметная очередь, разорвала бруствер перед лицом Виноградова, вой мин, пролетающих над головой и пулеметная стрельба, слились воедино, и казалось, не остается ни сантиметра, где бы не летали смертельные куски металла. Будто все они только и ждут, когда ты вылезешь из окопа, вот тогда они отыщут только тебя и все...

Виноградов стал вылезать из окопа, перекидывая через бруствер свои длинные ноги, приподнялся, но тут, оставшиеся в окопе, услышали громкое металлическое чмоканье. Словно кто-то невидимый и огромный, ударом сбросил Виноградова назад в окоп. Взводный упал лицом в затоптанный снег, не охнув. Солдаты застыли, а сержант Платонов вздохнул, наклонился к взводному, повторяя:

- Он седьмой, седьмой...

Платонов протянул руку к лейтенанту и сразу отдернул.

Взводный, складываясь вдвое, поднимался, прижимая правую руку к своему боку. Вот он встал, на грязном лице гримаса боли. Отвел руку в сторону, все увидели, что он прижимал пистолет. Но это был уже не новенький вороненый пистолет, а с вмятиной от осколка, кусок никчемного железа.

Взводный, как что-то грязное, бросил то, что раньше было пистолетом на землю, потрогал свои ребра.

Из окопа уже выбрались ребята из соседнего взвода, а его взвод стоял и ждал. Виноградову кто-то протянул трехлинейку, он взял, бросился грудью на бруствер, вскочил на ноги и, не оглядываясь, побежал навстречу судьбе. Через минуту его догнали и побежали нога в ногу, его бойцы.

Виноградов слышал посвист путь, казалось, каждая пролетала рядом с его лицом, он почувствовал, как от них веет холодом. Николай согнулся, крепко сжал губы, потом широко открыл рот и закричал, нет, зарычал как раненый зверь. И так, надрывая горло, бежал, бежал.

Вот он споткнулся о тело убитого солдата, заметил краем глаза, что тому снесло половину головы. Невольно подумал о себе, только бы сразу, чтобы не мучится. На пути его не попалось ни одной воронки, он обгонял бегущих, его обгоняли, оглядываясь на него, а он, выдыхая рычание, как-то незаметно, ввалился в траншею немцев.

Против него, стояли ладно одетые люди в форме мышиного цвета, сколько, Виноградов не разобрал. Он заученным движением штыком проткнул одного, прикладом ударил стоящего сбоку от него, но тут споткнулся об убитого. Всей массой своего тела, он винтовкой со штыком уперся во вражеского автоматчика. Штык все глубже проникал в его тело и, падая, Виноградов почувствовал, что пулей сорвало с головы шапку, немного опалило лоб.

Стреляли в упор. Сверху на него навалился убитый автоматчик. Взводный разозлился, рванулся в сторону, ударился лбом о подошву сапога убитого им ранее вражеского солдата.

С этой минуты он вдруг стал различать слова дерущихся рядом людей, он слышал отельные выстрела и крик ротного:

- Во вторую траншею, вперед!

Посмотрев по сторонам, крепко обхватив шейку винтовки левой рукой, передернул затвор, и как в тире, снял метрах в пятидесяти впереди, немецкого офицера, который останавливал отступающих немецких солдат.

- А, драпаете! - громко закричал Виноградов, выскочил из траншеи и побежал вперед.

Виноградов не считал, сколько он еще делал выпадов винтовкой, он только удивлялся, что ни осколок, ни пуля, не задели его, а рядом все падали убитые и раненые, наши и немцы.

Не вдалеке, раздался взрыв, и стало темно и тихо.

***

Плотная повязка на груди, быстро намокала от постоянно кровоточащей раны, мешала поднимать руку, отец не мог самостоятельно подниматься.

Да что там, он самостоятельно не мог уже и сидеть. Уступая матери, осторожно, чайной ложкой, я пытался покормить отца. Отец давился и, сдерживая рвотные спазмы, боясь обидеть меня, пытался проглотить.

- Хватит сынок, переводя дух, сказал он, у нас мало времени, подними подушку повыше, слушай.

Я обтер влажным полотенцем лицо и шею отца, поправил подушку, стал слушать его рассказ.

Под Тулой.

Позвала Россия-мать,

Многих сразу не узнать,

Стали взрослыми мальчишки,

Когда стали провожать.

Контуженого взводного, вытащил из-под обстрела худенький, низкорослый солдат, с прострелянной рукой. Он ласково говорил что-то Виноградову, а когда кончались силы и пальцы руки разжимались, зубами хватал ворот шинели и на коленях тащил, тащил, метр за метром.

В лазарете, по просьбе Виноградова, их койки поставили рядом. Когда Николай смог самостоятельно садиться, хотя в глазах темнело и кружилась голова, солдат облегченно сказал:

- Теперь пойде дело. Потихонечкю, полигонечкю встанем на ноги. Мы еще возме свое.

Он так мягко проглатывал окончания слов, что Николаю становилось легче.

Дня через четыре, утром, лазарет обстреляли фашистские самолеты, пуля угодила прямо в голову солдату.

Через несколько дней, старший батальонный комиссар, вручая Виноградову медаль за Отвагу, заглянул ему в глаза:

- Твой пример в бою, лучшая рекомендация, вторая будет моя.

Обстановка под Тулой была критическая. Комитет обороны во главе с секретарем обкома партии Василием Гавриловичем Жаваронковым, формировал рабочие полки. Не хватало комсостава, политработников, обратились к выздоравливающим, в лазарет.

Все удары фашистов в районе Косой горы, разбивались о мужество тульского рабочего полка. Комиссар полка Агеев, знакомясь с новым политруком роты Виноградовым, говорил:

- Упорства тулякам не занимать, уменья вот маловато. Да особенно и учить некогда. Ты кадровый, своим примером должен восполнить отсутствие опыта и малочисленность. Твое дело, политрук, не только и не столько учить военному делу, как своим примером показать, как и что нужно делать.

Капитан Горшков, командир тульского рабочего полка, обходя линию обороны, обратил внимание, что позиция этой роты, выбрана особенно удачно. Окопы хоть и не сплошные, полного профиля, выдолблены в мерзлой земле в невероятно короткое время и все сделано все на совесть.

Капитан подошел к группе полураздетых людей, яростно долбивших землю. Пар шел от разгоряченных тел. Среди гимнастерок работающих бойцов, капитан заметил одного, со звездой на рукаве.

- Политрук, - крикнул капитан, - ко мне!

Из группы людей вышел высокий широкоплечий человек, без шапки. Густая черная шевелюра покрыта инеем. Он передал лом стоящему рядом солдату, устало смахнул пот со лба, вытянулся перед капитаном.

- Застудишься, политрук, - заметил Горшков.

- Нет, жарко, ответил Виноградов, и вдруг улыбнулся.

- Тогда и я погреюсь.

Капитан снял с себя полушубок, набросил на плечи политрука, принял протянутую ему кирку, с громким хеканьем, размахнулся.

Взрывы снарядов, большими кусками выворачивали мерзлую землю, далеко в стороны разбрасывая мелкие кусочки чернозема. Осколки снарядов с визгом отскакивали от бруствера. Студеный ветер выдавливал из глаз слезы.

А в окопе было по-семейному спокойно. Каждый занимался своим неотложным делом. Один писал письмо домой, другой, утаптывал падающий в окоп снег.

Политрук Виноградов, был зол на себя. Ну, как он не доглядел, совсем мало бутылок с зажигательной смесью. Да и противотанковых гранат маловато.

На поле сильнее загрохотало. Танки, словно огромные утюги, разглаживая разбросанный по черному снегу чернозем, проминали широкие тропинки для своей пехоты. Словно приклеенные, за танками бежали немецкие автоматчики, беспрерывно стреляя.

Николай закусил губу, подумал:

- Все поляжем.

За спиной, раздался гул мотора. Из-за снежного облака, расталкивая сугробы, показался трактор, тянувший за собой не окрашенную пушку с длинным тонким стволом. Следом еще трактор и еще.

Артиллеристы быстро расчехлили орудия, спокойно расселись в настывшие на морозе, металлические сиденья. Зенитный полк искал цель.

Стволы орудий, казалось слишком медленно, поворачивались навстречу идущим танкам. Словно и не было вокруг мохнатых взрывов, и злые осколки, пули не обрывали жизнь солдат. Полк делал свою работу.

Таки, с белыми крестами на башнях, приостанавливались для выстрела, ускорили движение в сторону зенитного полка. Автоматчики, пуская веером, очередь за очередью, рассыпались цепью.

Увидев, совсем рядом, пехоту противника, Виноградов успокоился, теперь будет работа.

Не громкие, хлесткие выстрелы зениток, словно торопили наступающих фашистов. Танки, выплевывая снаряд за снарядом, травя свою пехоту выхлопными газами, подошли к самым окопам.

Но тут задымился один, потеряв гусеницу, завертелся на одном месте другой. От взрыва собственного боезапаса, слетела башня в третьем танке.

Зенитчики оплачивали попадания собственными жизнями. Смолкло одно орудие, погибла вся прислуга. Несколько минут прошло, а из него вновь раздались выстрелы.

Уцелевшие танки остановились, становясь более легкой мишенью, загорелось еще несколько. Вот они попятились назад. Вражеская пехота оказалась открытой, мешая вести огонь по нашим окопам из танковых пулеметов. Повинуясь приказу, пехота приближалась к нашим окопам.

Виноградов посмотрел по сторонам, из окопов выбирались наши солдаты. Николай взял у убитого красноармейца его винтовку, вылез из окопа и закричал:

- За мной, - тут холодный воздух попал ему в горло. Он, едва не задохнувшись, вместо ура, стал кричать:

- А-а-а-а!

Цепи людей, словно два многоруких существа, огромных и злых, сошлись друг с другом.

Виноградов не впервые видел врага лицом к лицу, но опять, внутри его, словно что-то оборвалось.

Вот в шаге от него оказался длинный, жилистый немец. Он удивительно ловко, ударом приклада, свалил с ног вставшего перед политруком солдата, рванулся к Николаю.

Виноградов, за долю секунды, успел рассмотреть своего противника. Он заметил не его шее пуховый платок, такой же, как у женщины, которая провожала его со станции Товарково, а может быть и тот же самый.

Виноградов округлым движением отвел штык врага в сторону, и своим, ударил в грудь фашиста. Немец застыл, широко открыв глаза, порыв ветра, бросил конца платка ему в глаза, словно русская женщина, не давала больше видеть белый свет.

Вечером того дня, 32 дивизия полковника Полосухина, занимала позиции на Куликовом поле.

Рота Виноградова, входила в Товарково, а политрук не узнавал села. Только месяц здесь были оккупанты, но что успели натворить, не люди.

Жители села не успели эвакуироваться и тридцать бесконечных дней неволи, слились в одно целое, страшное, унижающее - оккупацию.

После освобождения села, удивительно было услышать громкие переклички женских голосов, смех детей. Но не видно и не слышно было дворовых собак, не будили своим криком, съеденные немцами петухи.

Солнце еще не встало, а с окраин села, Попугаевки, Кабановки, приветствуя друг друга, потянулись к железнодорожной станции женщины и подростки.

Грузили углем вагоны.

Уголь добывали в шахте, совсем рядом с селом.

Бабы ведрами вычерпывали воду в старых штольнях и обушками, по старинке, ковыряли. Не женское это дело, но так получилось, что женщины и дети, дарили тепло фронтовикам.

Среди подружек, особенно отличалась одна. Стройная, вызывающе красивая девушка, прятавшая лицо от жадных взоров проходивших солдат. Она краснела, когда к ней обращались, и лишний раз не поднимала глаз.

Жених Тони, был рядом. Он все старался поймать ее взгляд, а сам, большой подборной лопатой, кидал уголь в вагонетку.

Свою левую ногу, он потерял в финскую. Нажав плечом в борт, Антон помог Тоне сдвинуть с места тяжелую вагонетку. Не дожидаясь помощи подруг, Тоня уперлась плечом и стала двигать вагонетку на подъем. Не рассчитав движение, Тоня споткнулась, вагонетка остановилась, угрожающе двинулась назад.

Антон охнул, рванулся на помощь. Деревяшка, служившая протезом, хрупнула. Антон пополз по грязному настилу, подтягиваясь за шпалы. Однако женщины его опередили. Вагонетка не успела набрать скорость, или кусок породы попал под колеса. Тоня отделалась шишкой на лбу, да раздавленным пальцем.

Увидев ползущего к ней Антона, Тоня подбежала к нему и не обращая внимание на боль в руке, оторвала парня от земли, прижала к своей груди.

Антон, обняв заплакавшую Тоню, стал целовать ее изуродованную руку.

- Постой, - шептал он, - отдай боль твою...

На второй день оккупации, в избе Тони, разместилось четверо солдат трофейной команды. На свою беду, Тоня вошла в избу румяная с мороза. Квартиранты, увидев такую красоту, не устояли, и по очереди, предварительно избив до потери сознания, изнасиловали ее.

Не ей первой ломали судьбу, но настоящую любовь, не стереть и не испачкать грязью.

Свадьбу играли всем селом. Были здесь песни, картошка в мундире, да немного спирта, разбавленного родниковой водой.

Умельцы из роты Виноградова, смастерили из ствола яблони новую "хадулю", как ее назвал Антон. Обрядили жениха в галифе и гимнастерку, стал парень хоть куда.

Потом, все пошли на сельское кладбище, многое сельчане, покоились здесь рядом с защитниками.

Встретили новобрачных две старые монашки, жившие здесь же, в крохотном домике у ворот и кормящиеся подношениями сердобольных людей.

Монашки благословили молодых, поклонились им за уважение к старшим, за веру, за любовь.

Скоро в роту Виноградова поступило пополнение, вчерашние школьники, не нюхавшие пороху, которые от одиночного выстрела, сгибались в траншее, а их каски, звонко бились о мерзлую землю окопа. Они, с каким-то детским восторгом, смотрели на политрука, с двумя медалями: солдатской серебряной и медалью за оборону Москвы.

Березовая роща.

Их немного встретит дату,

Их войною много взято.

Жизнь не легкая была,

Смерть взяла, кого могла.

Жизнь медленно покидала ее. Из глубоких ран, по стволу струйкой стекал сок, казалось, она льет слезы по своей загубленной жизни. Тоненькие веточки, отрубленные осколками, валялись рядом. Едва проклюнувшиеся на них листочки, уже поблекли. Березка умирала, как и ее соседки, перенесшие обстрел артиллерией. Пахло порохом и еще чем-то, едва уловимым, тревожащим душу. Ярко зеленая, молодая трава, упорно лезла к солнцу, отталкивая со своего пути кусочки коры, веточки и листочки, упавшие с деревьев.

Муравьи, восстанавливали свой дом после упавшего на него куска дерева, прятали от весеннего солнца свое потомство, переносили яички в глубину муравейника.

Лейтенант любил наблюдать за муравейниками с раннего детства. Он видел слаженность муравьев в работе, стремление делать быстро и всем вместе.

Лейтенант осторожно стряхнул с рукава гимнастерки одного такого трудягу. Тот, сокращая путь к муравейнику, пытался тащить длинную травинку, которая все цеплялась за складки гимнастерки.

Земля еще не прогрелась, была сырой и Виноградов, присевший было под березой, которую он облюбовал сразу, как вошел в рощу, встал, прижался спиной к раненому дереву, потом повернулся лицом, обнял дерево, прижавшись щекой.

Он почувствовал, как живительное тепло, стало наполнять его тело. Сердце его громко забилось, как будто после быстрого бега, в голову полезли мысли, которые он совсем не ждал.

Он вдруг захотел увидеть связистку, внимательно смотревшую на него в штабе батальона. Ее глаза, зеленоватые, с какими-то маленькими точечками, проникали в самую душу лейтенанта и он, сразу краснел и опускал свое лицо.

Виноградов стряхнул с себя это наваждение, отошел в сторону, прислушался. Метрах в двадцати, там где расположились на отдыхе солдаты его взвода, дружно стучали ложками, стоял гомон. Комсорг читал дивизионную газету, в которой были напечатаны последние стихи Виноградова:

Возможно, что история проста,

Ведь в роте был он, лишь один из ста.

Высокий, да немножечко худой,

На правом фланге, открывал он строй.

С него, обычно, начинался счет,

И возглавлял он снайперский расчет.

В засаде, оставался он один,

А прикрывал его, Сашок - блондин.

Посыпались шутки в адрес пулеметчика Сашки, ярко рыжего, почти красного, лицо которого было густо обсыпано огромным количеством круглых конопушек.

Виноградов улыбнулся, одернул гимнастерку и пошел на шум голосов.

В штабе батальона, его взводу поставили задачу подготовить участок, на возможной линии прорыва, обещали, что вскоре, подойдет весь батальон. После плотного обеда, солдаты разошлись на намеченные лейтенантом участки. И вот уже взмокли под мышками гимнастерки, густо запахло потом, который перебил и запах опаленных деревьев и просыпающей от зимней спячки запах черной земли.

Слышно было глубокое дыхание и крепкие слова, брошенные в адрес немца, помянули и старшину Полякова, который так и не привез свиной тушенки, которую обещал им дополнительно к обеду.

На грунтовой дороге, со стороны штаба полка, раздался гул мотора автомашины. Виноградов дал команду прекратить работу, приготовить оружие, фронт в километре, мало ли что.

Но скоро лейтенант почти пожалел об этом.

Из-за поворота, показался "Додж", в котором сидел не знакомый Виноградову капитан, с шестью автоматчиками.

- Сейчас мне влепят за то, что не подготовил полностью окопы, - подумал взводный и оглянулся.

Окопы были вырыты в полный рост, не закончены кое-где брустверы. Но дно окопов, аккуратно утоптано, сделаны небольшие ниши для гранат.

Капитан, не вылезая из притормозившей машины, крикнул:

-Командира ко мне!

Виноградов одернул гимнастерку, быстрым шагом подошел, доложил. Он сразу обратил внимание, что сопровождающие капитана автоматчики, наставили автоматы на его бойцов и держали пальцы на спусковых крючках.

Капитан стал ругать Виноградова:

-Ты где должен быть? Тебя куда послали? Почему перекопали дорогу? Садись, поедешь со мной.

Виноградов очень не любил, когда на него кричали, но это еще можно было стерпеть. Главное, капитана этого он не знал, сам капитан не представился.

Лейтенант знал о том, что в тылу действует диверсионная группа немцев. В штабе батальона, лейтенант из "Смерша", по- приятельски, рассказывал, что диверсанты расстреляли комсостав соседнего батальона и ушли.

Виноградову посмотрел на капитана, что же его насторожило?

На поясе незнакомого капитана висела финка. Это была его, Виноградова финка, с наборной ручкой из березовой коры.

Этот нож подарил ему в декабре сорок первого, сержант Платонов, которого он с тяжелым ранением отправил в госпиталь. Понравился нож зеленоглазой связистке, а Виноградов никак не мог отказать просьбе приглянувшейся ему, пухленькой, словно пирожок, девушке.

Лейтенант, мысленно прощаясь с зеленоглазой, оттолкнулся руками от борта "доджа", упал на бок, перекатываясь через спину, выхватил из кобуры "ТТ", патрон был в стволе.

Рядом с ним, автоматные очереди диверсантов ковыряли землю. Виноградов не целясь, выстрелил. Голова капитана в машине дернулась, как на веревочке, из небольшого отверстия выше уха, текла кровь, капитан мешком свалился в сторону шофера.

Зазвучали выстрелы из окопов взвода, Виноградов поднял голову, стрельба прекратилась. Диверсанты были мертвы.

На следующий день, Виноградова вызвали в штаб полка и сказали, что его переводят для дальнейшей службы в войска НКВД.

А еще через день, он узнал, что весь его взвод, погиб при прорыве немецких танков. Его ребята навсегда остались в той раненой березовой роще.

Особый отряд.

Сразу все перевернулось,

Молодость отца вернулась.

В этих строчках без конца,

Слышу посвист я свинца.

Лагерь для военнопленных немцев, располагался в полуразрушенном монастыре. Пленных здесь было сотни три, в основном младшие офицеры. Одеты они были чисто, за собой следили, отдельные брились два раза в день.

Виноградова, как и других прибывших с ним лейтенантов, разместили в кельях монахов по два человека. В помещениях даже в жаркий летний день, было прохладно. В своей тумбочке, Виноградов нашел металлический футляр для очков и круглый, толщиной с карандаш, предмет. Он повертел его, потянул за один конец, отделившись от основного цилиндра, в руке осталось часть с куском карандаша. Потянул с другой стороны, там торчало перышко.

- Привыкай к немецким вещам, - пояснил сопровождавший его капитан. - Можно писать и карандашом, и чернилами. Можно потом сложить, ничего не сломается. А вот и зингеровская бритва.

Капитан протянул металлическую продолговатую коробочку, открыл. Там помазок, бритва. Виноградов раскрыл бритву, лезвие отдавало синевой, притягивало взгляд. Лейтенант невольно провел тыльной частью ладони по подбородку.

Капитан пристально посмотрел, молча кивнул, повернулся и вышел.

На широкой стене, которую было видно из окна кельи, громко гукали голуби. Один, то вытягивал шею, то, склоняя голову в сторону, кругами ходил вокруг другого.

- Ухаживает, - подумал Виноградов и посмотрел дальше.

Недалеко, был виден остов сгоревшего танка, не разберешь нашего ли, немецкого, а еще дальше, зеленое поле ржи.

Небольшой ветерок, гнал по нему волны, и казалось, это зеленая морская волна, одна за одной, наплывает к стенам монастыря. И вовсе это не старое здание, а океанский корабль, которого Виноградов никогда не видел, как не видел и моря. Но сегодня, в этом монастыре, он вдруг понял, какая же огромная его страна, какая она красивая. И так захотелось ему подняться в небо, да посмотреть с верху на эту красоту, что он зажмурился, зачем-то шагнул к окну, наткнувшись на стену, остановился, открыл глаза, поправил гимнастерку.

Он еще не знал, что очень скоро, ему придется впервые в жизни, лететь на самолете. Однако это будет ночью, он так ничего и не увидит.

Пленные офицеры жили в каменных длинных помещениях, построенных у крепостной стены. Что раньше в них было, никто уже и не помнил. Пленных выводили на работу по восстановление основного здания и стены вокруг, однако работа шла медленно, работали они неумело. Было видно, что не привыкли к физическому труду, но испачкать свои руки мундиры, не боялись. Все были с погонами, при ремнях, только на месте наград, были маленькие дырочки.

Виноградов не сразу понял, зачем пленных каждый день вызывают на допросы, называют по званию, спрашивают биографические данные, просят описывать места, где проживали, где учились.

Виноградов много раз участвовал в допросах. Он практически свободно владел немецким языком, польским, украинским, белорусским. В местечке Костюковичи, где родился Виноградов, проживало много евреев, которые учили своих, да и чужих детей. Между собой разговаривали на смешанном немецком, польском, идише.

А вот с подчерком у Виноградова всегда была проблема. При оформлении его документов, майор кадровик долго разглядывал написанную им автобиографию, потом рассмеялся и сказал:

-Тебя, лейтенант, надо было в шифровальщики направлять, а не к нам, ну иди, иди, а я попробую прочитать.

Боевая и физическая подготовка занимала весь световой день. Учились стрелять из всех видов стрелкового оружия, как нашего, так трофейного. Учили метать ножи. Мучили на тренировках по подрывному делу, а сколько пришлось бегать вокруг ржаного поля, не сосчитать.

Особенно нравились Виноградову тренировки по борьбе. Даже молчаливый капитан, командир их сводного отряда, не раз оказывался на "лопатках" после его, Николая, броска.

Месяц пролетел, как один день.

Вечером, всех десять человек, завели в склад. Там они переоделись в немецкую форму. Виноградов рассматривал протянутый ему китель с лейтенантскими погонами и нашивкой за ранение.

Полет в "Дугласе" он помнил плохо. Его тошнило, потом сильно заболела голова, потом капитан, стал рассказывать, какое у них задание.

Линию фронта пересекли без особых происшествий, было вспышки взрывов рядом с самолетом, но никто не придал этому значение.

Виноградов посмотрел на капитана, удивился, что тот замолчал. Капитан, прикрыв глаза, казалось дремал, его правая рука, свободно висела между ног, шатаясь из стороны в сторону.

Виноградову что-то не понравилось в его позе, он тронул капитана за плечо, тот стал валиться вперед. На спине выступило темное пятно, а из пробитого борта самолета, несло холодный воздух.

Их группу, высадили на лесной поляне в Беловежской пуще. Из партизанского отряда они сразу пошли на свой маршрут и за месяц, выполнили все, что было намечено. Штабные машины, штабы тыловых частей, старшие офицеры, сколько их было.

Из немецкого тыла выходили долго, все были уставшие, не выспавшиеся. Но каждый был чисто выбрит, опрятно, насколько это было возможно при этой ситуации, одет. Трофейное оружие вычищено, готово к применению.

До передовой оставалось каких-то полсотни километров, когда на очередном сеансе связи, дали задание захватить и удержать до подхода наших танков мост стратегического значения.

Кроме капитана, погибшего в самолете, все были целы и здоровы. И вот теперь...

Сутки лежали в траве, наблюдая за охраной моста.

Четыре пулеметных гнезда, в кустах бронемашина, тоже с пулеметом, из окопов, торчат трубы "фаустпатронов".

Смена караула через каждые два часа. Всего охраны около ста человек, на каждого по десять, не плохой счет.

На следующее утро, обратили внимание на провода, которые тянулись под фермами моста и поняли, мост заминирован.

Определились с главным, пулеметные гнезда и бронемашину, нужно захватить без шума, затем всем окружить щитовой, "финский" дом, в котором отдыхали остальные охранники.

Виноградов проверил, свободно ли финка выходит из ножен. Он вспомнил зеленоглазую связистку, которой когда-то подарил этот нож, вспомнил и убитого немецкого диверсанта, с тела которого снял эту финку, посмотрел на часы. Через двадцать минут смена караула, должны уложиться.

Над рекой послышался крик выпи, потом еще раз. Утренний туман, медленно поднимался от реки. Казалось, густо замешанное тесто, всходит прямо на глазах. Вот уже не видно тальника у воды, вот расплывается противоположный берег, а теперь, туман струится по дороге, тонкими змейками стекает в ячейки пулеметчиков.

Виноградов, бесшумно подполз ближе, нож в правую руку, оперся на левую, подтянул колени, приподнял голову.

В ячейке трое, пулеметчик, крупного телосложения фельдфебель, его второй номер, длинный и худой солдат, а немного в стороне, на ящике с зарядами к фаустпатрону, сидит третий, его лейтенант разглядел плохо. Но Виноградов, словно кожей почувствовал, что самый опасный, именно этот третий.

Напрягая зрение, разглядел изношенные, короткие сапоги, с протертыми подошвами, выгоревший мундир и засаленную пилотку. Солдату было около сорока лет и был похож он на бригадира, который обучал на заводе Николая, уму разуму.

Виноградов, уже прыгая на солдата, заметил, как быстро тот схватил лежащий рядом автомат, передернул затвор и поднял ствол на уровень лица Николая.

Резко выпрямив руку, Виноградов горизонтальным движением перерезал ему горло и, не глядя на хрипящего врага, повернулся к фельдфебелю, проделал такое же движение.

Длинный с ужасом глядел в глаза Николая, не делая попытки взять висевший на груди автомат. Виноградов вновь махнул рукой, вздохнул.

-Вот и нет троих человек, - а потом поправил себя, - нет не человек. Я не звал их сюда, это враги, не я их, так они меня.

С отдыхающими в домике, без шума не получилось. Едва окружили дом, со стороны передовой, раздались сильные взрывы, шум танковых моторов и беспорядочная стрельба.

Из окон дома раздались автоматные очереди, но было поздно. От взрыва нескольких гранат, точно брошенных в окна, стены дома распались веером.

Гул танков за спиной нарастал, но немецкие мотоциклисты, вынырнув из тумана, прибыли раньше.

Наши танки, дождалось только двое.

Виноградов, получивший легкую контузию и синеглазый лейтенант Изотов, с простреленными ногами.

Получая орден "Красной звезды", старший лейтенант Виноградов не выдержал, слеза покатились из его глаз.

Полковник из штаба армии подошел к нему, по-отцовски обнял и шепнул на ухо:

- Что сделаешь сынок, война, придется терпеть.

От этого ли участия, или от усталости, а может потому, что его товарищи погибли, а он здоровый, без единой царапины стоит перед полковником, Николай покраснел, опустил голову и тихо, не по Уставу сказал:

- Постараюсь...

Послевоенный, 1946 год.

Много помним мы теперь

Сколько же людских потерь,

В войнах прошлого столетья?

Мало помним, уж поверь.

Он сначала подумал, что просто оглох. Он попытался позвать, но во рту было сухо, язык как будто присох к зубам, было трудно открыть рот. Потом в ушах зазвенело, как будто тысячи кузнечиков, одновременно заиграли свою песню. Не открывая глаз, он услышал пение какой-то птахи, которая все повторяла: "Ты жив? Ты жив?"

Открыл глаза и стал прислушиваться к своему телу. Нет, вроде ничего не болит, только в голове звон. А язык, стал такой толстый, что не вмещается в рот.

Он провел тыльной частью руки по губам, посмотрел. Ладонь была в крови. Опять попытался позвать ординарца, но язык совсем не ворочался.

-Прокусил, - подумал он.

У себя на коленях, он увидел тетрадку со своими стихами, и последнее четверостишие, что только писал.

Он ехал в штаб полка, за новым пополнением, да не доехал, а где-то сзади, в полуторке отстали четыре молоденьких сержанта, призыва 45 года, да лейтенант.

Он с трудом вылез из машины. Голова кружилась, в глазах потемнело. Он стоял и ждал, что из подступивших к дороге кустов, прозвучит очередь в упор. Прошло несколько секунд, как трещали очереди, казалось, стрельбе не будет конца, а теперь тихо и ветки кустарника не шелохнуться.

Он взглянул на часы. Стекло разбито и стрелки застыли на 11 часах 22 минутах. Прошла всего минута, а казалось...

В привычном посвисте пуль, он не испугался и не стал искать укрытия, бесполезно. Стреляли метров с пяти, слева узкой проселочной дороги, их "виллис" как на ладони, куда спрячешься?

Поднятая гранатой пыль, медленно ложилась на поврежденный капот машины, лезла в ноздри. Капитан громко чихнул, подошел зачем-то к месту взрыва, споткнулся о круглую палку, ручку от немецкой ручной гранаты, подумал с удивлением, - цела.

- Почему в меня не стреляли? - подумал он. Он оглянулся, посмотрел в машину. С удивлением увидел у себя в руке "ТТ". Когда он выхватил его из кобуры, так и не заметил. Вытащил пустой магазин, вставил новый. Передернул затвор, громким щелчком патрон выскочил из патронника и ударился в открытую дверку "виллиса".

Капитан встал на подножку машины, оперся на дверку, поднял от руля вихрастого шофера. Он сразу и раны не заметил, только потом, когда укладывал его на заднее сиденье, разглядел под бровью, спекшуюся кровь. Маленький осколок совсем не испортил цыганской красоты этого парня. Только черные, как маслины глаза, с удивлением, были широко раскрыты.

Капитан провел по лицу ладонью, веки так и не закрыли глаз, казалось, что водитель подглядывает за ним. Он накрыл голову водителя плащ палаткой, обошел машину, наклонился над ординарцем. С Сашкой они были с 41 года. Когда он пришел принимать взвод, то был седьмым командиром взвода за декабрь. Самым молодым из взвода, в котором и оставалось одно полное отделение, был Сашка.

Крепко обняв автомат, Сашка лежал вытянувшись во весь рост. Он и мертвый, целился в придорожные кусты, но сам не заметил, откуда пришла за ним смерть. Пять долгих лет Сашка был с ним рядом, сколько раз были под пулями.

Капитан вспомнил свой первый бой, когда он впервые, повел взвод в атаку. Вспомнил удар пули, прямо в пистолет. Как Сашка протянул ему трехлинейку убитого бойца. Сколько боев, больших и маленьких, прошли они за пять лет, и через год после окончания войны...

Да и бой ли это был?

"Виллис" стоял посередине дороги, левое колесо пробито.

- Здорово насобачились, - подумал капитан, - Не успели остановить машину, чтобы заменить скат, пара очередей и в сторону. Что их спугнуло?

Метрах в трехстах сзади по дороге, взревел мотор "ЗИСа" и смолк. Через минуту раздался один пистолетный выстрел.

Это еще что? - подумал Николай, поднялся на ноги и, прихрамывая, побежал к повороту.

Дорога шла на подъем, но капитан его не почувствовал.

Легкий ветерок, словно испытывая терпение, бросил пыль в его глаза. Николай зажмурился. С прищуренными глазами, выставив вперед руку с пистолетом, Виноградов подбежал к машине. Ни с чем не сравнимый запах крови, он почувствовал сразу.

Дверка водителя была распахнута, прислонившись спиной к переднему колесу, на земле сидел шофер, на коленях трофейный "Вальтер". Но внимание Виноградова, привлекла струйка крови, которая вытекала из щели между зелеными, узкими досками борта.

Защемило сердце, от предчувствия чего-то страшного. Капитан медленно приблизился к машине, не глядя, сунут свой пистолет в кобуру, поставив ногу на колесо, заглянул в кузов. Посмотрел, у него ослабли пальцы, сорвавшись, ударился подбородком о борт, опять прокусил язык.

Там, где был его, Виноградова, желудок, словно приложили кусок льда, ноги ослабли. Николай перестал ощущать свое тело. Сколько прошло времени, он не знал.

Посмотрел на водителя. Русый чуб парня, закрывал лоб и глаза. Вся поза говорила о крайнем отчаянии.

Виноградов поглядел по сторонам, ища причину страшной смерти своих бойцов. Метрах в десяти от заднего борта, над дорогой висел туго натянутый тонкий трос.

Рассчитали бандиты верно. Трос был натянут немного выше кабины автомашины. Сидящие вперед лицом четыре солдата и лейтенант, не заметили препятствия и оказались под ударом.

Шофер не простил себе смерти своих товарищей.

Сдерживая тошноту, Николай опустил задний борт машины, уложил изуродованные тела у края, потом спрыгнул и, как тяжело раненых людей, не желая причинить боль, медленно стал снимать и переносить тела на небольшую полянку у дороги. Стараясь не смотреть выше груди солдат, вынул из залитых кровью, еще совсем новых, не выгоревших, гимнастерок документы, положил в свою планшетку.

Собрал автоматы, снял с пояса сержантов брезентовые подсумки с запасными дисками. У молодого лейтенанта, недавно прибывшего из училища, снял темной кожи, не поцарапанную еще, планшетку, достал их кобуры пистолет.

Потом финкой срезал тонкие, мохнатые ветки, накрыл тела. Три автомата закопал в стороне, предварительно вынув затворы и обернув в плащ накидку. Злополучный "вальтер" шофера, сунул в карман галифе.

Сердце Николая, больно колотилось в груди, в голове мелькали разрозненные мысли. Он удивлялся самому себе, ненависти не было.

Он осмотрел машину. Все скаты пробиты чем-то острым, машина осела на диски.

Занимаясь погибшими, Капитан ни на минуту не забывал о бандитах. Замаскировав место, где он закапал оружие, не торопясь, осмотрелся. Его учили стрелять на звук, но постороннего шума не выло.

Солнце медленно клонилось к закату, тяжелое, ярко красное. Оно словно спешило от этого страшного места.

Тихо вокруг, ветерок, играет ветками деревьев. Из влажной полутьмы леса, раздается посвистыванье птиц. Рядом, кукушка считает погибшим солдатам, не прожитые ими года. Все так же светит солнце, все так же деревья, подставляют навстречу уходящим солнечным лучам, свои листья.

Одиноко стоит машина посреди дороги, темные пятна на земле под бортами, еще не покрыты пылью. Но нет людей, которые совсем недавно о чем-то говорили, смеялись, строили свои планы.

Мальчишек призыва 45 года, так и не увидевших мирных дней.

А завтра вновь взойдет солнце над мирной страной. Молодые матери, будут "тетешкать" недавно родившихся детей. И никто еще не знает, что не оконченная здесь война, вновь собирает свой страшный урожай.

"Лесные братья".

Есть у смерти два лица,

Как у палки два конца,

Вес равно, бежишь, лежишь ты,

Для смертельного свинца.

Виноградов напряженно всматривался в заросли, но не заметил ничего подозрительного. Немного помедлил, повесил автомат на шею. Круглый диск, оказался прямо в том месте, где очень жгло в груди. Капитан, держа палец на курке, медленно пошел по дороге в сторону хутора, из которого они выехали часа три назад.

Он затылком чувствовал, что в него целятся, зябко повел плечами, но не оглянулся. Он понял, что там опытный снайпер, а если так, то очень трудно помешать ему.

Выстрела все не было.

На дорогу выскочил испуганный заяц, увидев стоящего человека, смешно подбрасывая зад, нырнул в лес. Смолистые сосны заполняли все пространство вокруг живительным воздухом. Летавшие от цветка к цветку пчелы, славили жизнь. Все было прочно и вечно, но не жизнь человека, идущего по дороге.

Виноградов шел не оглядываясь. Он знал, что выстрелы могли не слышать на хуторе. Там оставался взвод, но без приказа, они свое расположение не покинут

Очень скоро, капитан стал спотыкаться о небольшие камешки, мохнатую траву, выросшую посреди дороги.

А по сторонам, куда не посмотри, стоял лес. Переводя дыхание, Николай остановился, прислушался. Лес жил своей жизнью, но сквозь шум природы, прорывалось что-то чужое, угрожающее. Виноградов достал из кармана галифе, смятый, уже не первой свежести платок, вытер лицо.

За ним вели охоту, явно издевались. Они знали, куда он идет, захотели бы, давно застрелили.

Солнце спряталось за высокие шеренги сосен. Стемнело. Лес жил своей жизнью, деревья дружески протягивали друг другу ветки и хлестко, хлопали по лицу чужака.

Через силу, заставляя себя идти дальше, Николай перестал чувствовать свое тело. Так дело не пойдет, да и куда теперь торопиться?

Капитан одолел еще несколько километров, остановился, посмотрел назад. Дорогу практически не было видно, солнце окрасило верхушки деревьев и последние лучи на них подрагивали, словно это горели сказочные свечи.

Сойдя с середины дороги, Виноградов подошел к маленьким сосенкам, поднявшимся у самой дороги, присел на траву. Напряжение сменилось слабостью. Кожей почувствовал присутствие постороннего, не поворачивая голову, повел автоматом, нажал на курок.

Стоящие рядом деревья, теряя ветки, подрагивали, принимая своими телами пули.

Николай ослабил палец, прислушался. Было тихо, только раненые деревья, обиженно шевелили ветками. Временами, капитану казалось, что он слышит осторожные шаги. Справившись со своей слабостью, сменил автоматный диск, притих.

Теперь он был убежден, что кто-то очень опытный, был рядом, наблюдал за ним, а его, Николая, не продуманные действия, только развлекают. В любой момент, когда этот кто-то пожелает, он может нажать курок.

Осмотрев ближние деревья, Николай просчитал время броска врагов, он хотел последнего боя, но боя не было.

Виноградов лег на живот, напряженно вглядываясь в заросли, рассчитывал на фоне темнеющего неба, разглядеть подходивших к нему.

Минута, две... Никого нет.

Может, ушли, но скорее, как у них было принято, оставили одного, чтобы довести дело до конца.

Капитан выпрямился, поводя стволам ППШ из стороны в сторону.

Рядом, остерегая, зашелестела старая береза.

Закинув за спину автомат, сдвинул назад планшетку, Николай стал медленно взбираться на дерево. Нужно было переждать ночь.

В нескольких метрах от капитана, из густого кустарника, следил за ним худой человек, в темной куртке. Вот он медленно поднял винтовку, поймал на мушку спину, положил палец на курок, чуть выбрал свободный ход и...

Сейчас руки НКВДешника ослабнут, он, ломая своим большим телом ветки деревьев, грохнется вниз.

Виноградов взбирался все выше, до тех пор, пока ветки не стали прогибаться и потрескивать, тогда он спустился ниже, сел на ветку что была потолще, прижался к стволу, ощущая, как китель, прилипает к смолистой коре.

Николай глубоко вздохнул чистый, словно настоянный на лечебных травах, воздух. Сдвинул автомат на грудь, портупеей пристегнул себя к боковой ветке за спиной, чтобы не упасть в дреме.

Земля едва просматривалась, но Николай квадрат за квадратом, просматривал территорию, прилегающую к дереву. Он почти сразу заметил голую ветку, угрожающе смотрящую в его сторону. Ветка шевельнулась, с земли приподнялся человек. Автомат хватать было поздно, вот сейчас...

Ствол винтовки опустился, не поднимая головы, человек повернулся к Николаю спиной, остановился, словно подождал выстрела в спину. Потом сам, поднял винтовку, выстрелил в воздух, постоял еще немного и пропал среди серых кустов.

Николай поежился, свежо, похоже, что пойдет дождь. Стало совсем темно. Сквозь проплывающие по небу тучи, проглядывали яркие звезды. Николай теснее прижался к дереву, словно хотел, чтобы оно, поделилось теплом. Поочередно стал напрягать мускулы ног, рук. В 41 году под Тулой было холоднее.

Сразу стало теплее, Николай по очереди вытягивал ноги, покачивая ими. Автомат мешал, ударяя в грудь, капитан толкнуло ствол ППШ вниз, шею словно обожгло. Виноградов повертел головой, застыл, потом улыбнулся, вспоминая...

Мичуринск.

Увидел неожиданно звезду в ночи,

Теперь дорогу жизни легко найти,

Манит своим сияньем, вперед иди,

Ее с собою рядом, ко мне веди.

Из эшелона высадились затемно. Каменная двухэтажная школа, вместила весь батальон. Солдаты сгребли с пола старый мусор, подоткнули под бока свои шинели и спать.

Виноградов с комбатом, поджарым краснолицым майором, устроились на втором этаже, в маленьком кабинете директора, окна которого выходили во двор. Николай подошел к окну, напротив, росло развесистое дерево, толстые ветки которого, царапали стекло окна. В кабинете было чисто, только из распахнутого книжного шкафа, вывалились классные журналы. Николай присел, в самом углу шкафа, на каком-то тряпье, устроили себе гнездо мыши. Родителей не было видно, а розовые мышата, крепко прижавшись друг к другу, ожидали решения своей судьбы.

Избавившись от квартирантов, стали укладываться.

Майор лег на спину, глубоко вздохнул, закрыл глаза и захрапел громко, с какими-то раскатами, всхлипывая и причмокивая. Вот храп его достиг высокой ноты, Николай, хотел толкнуть храпуна в бок, но тут...

В стекло постучали:

- Тук-тук-тук.

Николай приподнял голову, прислушался, опять стук. Захлебнувшись храпом, майор не открывая глаз, потянулся к пистолету, лежащему рядом. Вот майор открыл глаза, кивнул Виноградову. Николай, чуть приподняв голову над подоконником, стал вглядываться за окно. Никого.

Только легли, опять стук. Майор, поминая и черта и бога, резко распахнул окно, посветил фонариком вдоль стены.

Никого.

Луч света, прочертив школьный двор, уперся в развесистую яблоню, прямо перед окном. На ветке дерева, сидел человек и дергал нитку. Нитка тянулась к окну, оттягивая повешенное за черенок, зеленое яблочко, стучавшее по стеклу.

Этот некто, ехидно захихикал, стал быстро спускаться с дерева. Майор хотел ругнуться, но вместо этого, запустил в нарушителя плоский фонарик, в котором можно было менять цвета: красный, зеленый, белый. Внизу ойкнули, зашуршала трава, потом все стихло.

Остаток ночи прошел спокойно.

Первым местным жителем, которого Николай встретил утром у школы, была не высокая русая девушка. Завитки волос, вырываясь из-под платка, отдавали золотом. Она была одета в стеганые брюки и телогрейку. Поправив непослушную прядь, прикрывая синяк под глазом, достала из кармана фонарик майора, протянула Виноградову:

- Тут у вас выпало ночью. Жаль, стеклышко треснуло.

Она громко рассмеялась, оглянулась на поджидавших ее подруг и побежала к ним.

Из обрывков фраз, долетевших до него, Николай понял, что девчата идут на станцию, разгружать эшелон.

Утренняя незнакомка остановилась, оглянулась, оглядела Николая с головы до ног, крикнула:

- Привет майору!

- Когда успела приметить? - подумал Виноградов.

Через день, Виноградова пригласили на беседу с выпускниками фельдшерской - акушерской школы. У дверей в двухэтажное деревянное здание, стояла она.

Николай не сразу признал в ней утреннюю незнакомку, она просто преобразилась. Ношеное - пере ношеное ситцевое, выцветшее платье, облегало ее сбитую фигуру. Прячась от ветра за приоткрытую дверь, она пригласила Николая в помещение.

В большой комнате, заставленными партами, стояла группа девчат. Сопровождающая Николая девушка, не выделялась среди подруг ни особой красотой, ни одеждой. Разве что держится увереннее других, да говорит хорошо поставленным, певучим голосом.

Проходя мимо девушки в класс, Николай невольно коснулся ее бедра, почувствовал тепло налитого, теплого девичьего тела. Виноградов вздрогнул, неуклюже переступая с ноги на ногу, отдавил Вале, как она представилась, ногу и покраснел.

Не обращая внимания на смущение Николая, Валя широко улыбнулась, прикрывая за ним дверь в класс, взяла за руку:

-Вы наш гость.

Николай, не замечая ничего вокруг, почувствовал тепло девичьей руки, ощутил на своей щеке дыхания, в голове зашумело...

Валя, не заметно для других, ущипнула его, опять обратилась:

- Вам помочь снять шинель, товарищ старший лейтенант?

Николай посмотрел в ее глаза, там будто мелькали огоньки, кивнул, потом покраснел еще сильнее, снял шинель, отдал Вале в руки.

В классе негромко засмеялись, а Валя не улыбнулась.

Николай почувствовал, наконец, себя свободнее. Он даже не представлял, как вести себя с Валей, которая начисто, вырвала у него инициативу. А может, в том была другая причина?

До войны, ему не пришлось встречаться с девушками. Не было времени, да и возможности. Тяжело болела его мать.

В 14 лет, Николай пошел на работу на завод, учеником слесаря. Когда выкраивались минуты свободного времени, много читал, пробовал писать стихи.

Слушали Виноградова внимательно, он умел овладеть аудиторией. Задавали много вопросов о международном положении. Особенно усердствовала Валя, но Николай был на высоте.

После его лекции, девчата запели. Виноградов сразу отличил грудной голос Вали, который, казалось, проникал в душу Николая.

Завели патефон, девчата, приглашали друг друга танцевать, озорно поглядывая на прижавшегося к стене старшего лейтенанта. Виноградов с тоской смотрел на дверь и жалел, что не захватил с собой своих сослуживцев.

Подошла Валя, улыбнулась как старому знакомому:

- Девчата считают, что вы прекрасный танцор.

Николай промолчал, он ведь вообще не мог танцевать, но растерянно кивнул и пошел следом за девушкой.

Их обступили, прижали друг к другу.

Медленное танго, словно позвало куда-то Николая, повлекло. Валя взяла правую руку Виноградова, положила на свое бедро, левую его руку, взяла своей правой. Виноградов, топчась на одном месте, умудрился отдавить ноги и партнерше, и всем, кто находился рядом.

Валя засмеялась:

- Какой вы право. Но я все равно научу вас танцевать, если конечно раньше, вы не сделаете меня инвалидом.

Взяв Николая за руки, Валя, глядя Виноградову в лицо, повела его под звуки вальса. Николай послушно сделал несколько шагов и пребольно наступил ей на ноги, обутые в парусиновые, добела натертые зубным порошком, башмачки. Валя сморщилась, прихрамывая и смешно охая, потянула в сторону Николая.

Едва выбравшись из суеты танцующих пар, Валя предложила:

- Может, погуляем?

Николай кивнул, послушно пошел следом, удивляясь себе.

- Что я молчу, - думал он.

А вот слов найти не мог.

Виноградов шел, ловя взглядом улыбки встречных девушек, слышал их шепот:

- Ох, и повезло же Вальке, парень какой видный!

Услышав о себе такие слова, Николай совсем растерялся.

Валя ловко нырнула в раздевалку и вот уже несет Виноградову шинель, сама на ходу, натягивала плюшевый жилет.

Николай невольно залюбовался ей. Лицо Валентины раскраснелось, глаза блестят. На миг натянулась материя платья, четко обрисовав ее небольшую грудь.

Николай покраснел, отвернулся, потом не выдержал, посмотрел опять.

Валя о чем-то говорила подругам, стоя боком к Николаю, успевая отвечать на вопросы, косо поглядывала на старшего лейтенанта. Только сейчас, Николай разглядел ее глаза, бездонные, светло-карие. Взгляд ее доверчивый и в тоже время уверенный, как бы просил прощение, за многословие хозяйки. Николай понял, что свое смущение, Валя прятала за потоком слов.

На улицу вывалились шумной ватагой. Впереди Николай с Валей, за ними полтора десятка провожатых. До школы, где стоял батальон, шли долго, окружными путями, хотелось еще идти, идти...

Они будили темные пустые улицы громким смехом, пугая спящих собак, которые провожали потом, громким лаем.

Часовой у ворот школы давно заметил группу девчат и заулыбался. Как же он удивился, когда разглядел между ними политрука. Часовой подтянулся, не отрывая глаз от старшего лейтенанта. Он видел, что Виноградов постоянно погладывает на не высокую, бойкую девушку, которая была "заводилой" этой компании.

Но вот хохотушка что-то сказала своим подругам, кивая в сторону часового, засмеялась, поднявшись на цыпочки, громко чмокнула в щеку старшего лейтенанта и спряталась за спины девчат.

Николай еще долго стоял и смотрел вслед девушкам, потом медленно повернулся, прошел мимо часового, растерянно ответив на его приветствие. Виноградов шел и повторял про себя только что придуманное им стихотворение:

Простое свое счастье с собой неси,

Скорей от одиночества себя спаси,

Не потеряй ее ты, даю совет,

Ведь будущего знаю, без нее нет!

На свадьбе Виноградовых, было весело. Стол был огромный, и миски с квашеной капустой и картошкой, терялись, как не большие курганы в степи. Перед Николаем стоял граненый стакан с водкой, который он поднимал и подносил ко рту, да опять ставил на стол. Он давно слышал шепот:

- Смотри, не пьет, болеет чем, что ли?

Когда произнесли тост:

- За Победу!

Николай сделал из стакана несколько глотков.

Всю оставшуюся ночь, гости праздновали без молодоженов. Отравление было настолько сильным, что Николай несколько раз терял сознание.

Никогда больше, Валя и знакомые Виноградовых, не предлагала Николаю пить спиртное.

Николай вздохнул, оторвал прилипший, к смолистому стволу, рукав кителя, посмотрел по сторонам.

Короткая влажная ночь уходила. Бродившие стаями тучи собрались вместе и вывернули из своего чрева теплый, живительный дождь.

Весь вымокший, Виноградов спустился с дерева, не прячась, вышел на дорогу.

Парторг батальона.

Сколько добрых в мире тем,

Взял проблему из проблем.

Нужно и за эту браться,

Нужно все же разобраться.

Недавно, капитан Виноградов, принимал участие в прочесывании большого участка леса. В его батальоне людей не хватало, из Польши, был переведен полк, которому пришлось выполнять не свойственную задачу. Бойцы и офицеры, были опытные воины, они ждали демобилизации. Не понимая до конца своей задачи, не смотря на полученный подробный инструктаж, шли по лесу, словно на прогулке.

Наполненный запахом прелого листа, низкорослый лес притаился, словно таил в себе какую-то тайну.

Треск сучьев под ногами, щелканье веток по одежде и лицам проходивших сквозь кусты людей, не мешали услышать спокойное чириканье плиц, перелетающих с ветки на ветку. Высокая, сочная трава, затрудняла движение. Не видно было тропинок, оставленных дикими животными и теми, кого искали вторые сутки.

Ну, кому здесь быть?

Солдаты шли, смотрели по сторонам, Николай подумал:

- Так не далеко и до беды.

Прошли еще метров сто, никаких следов.

Виноградов шел между смешливым капитаном, командиром стрелковой роты и высоким, сутулым сержантом. Сержант знал эти места, в сорок первом, он отступал этими лесами. И вот теперь новая встреча.

Виноградов внимательно оглядывал каждую выбоину, каждую сломанную ветку на кустах. Это вызывало беспечные шутки ротного.

- Извини, говорил ротный, - ты сейчас похож на собаку, пущенную по следу. Ты что, не видишь, что здесь давно никого не было, лес реденький, ну где здесь укрыться?

Ротный театрально развел руками. Пропал в нем великий артист.

Пытаясь найти поддержку у сержанта, капитан продолжил:

- На земле ничего не обнаружено, будем искать под землей...

Звонкий голос ротного был слышен далеко и отвлекал внимание солдат, что особенно раздражало Виноградова.

Ротный мог и не ошибаться, когда говорил о том, что в лесу может ни кого не быть. Но ведь должна быть полная уверенность в этом.

Короткая автоматная очередь, близкая и глухая, прозвучала как стук дятла. Цепь бойцов продолжала двигаться вперед и лишь двое, лежали в траве, ноги их подрагивали в конвульсии.

Смешливый ротный широко раскинул руки, словно пытался обнять землю. У головы, стала темнеть земля, а яркая трава, словно меняла свой цвет, с зеленого цвета на бурый.

Сержант, отброшенный выстрелом на Виноградова, сползал вниз. Николай, испачканный чужой кровью, придерживая голову сержанта, чтобы тот не ударился о его, Николая сапоги, быстро лег на землю. Нога у Виноградова болела, похоже, его задело.

Не слыша голоса командира, солдаты крутили головами, увидев убитых, быстро попадали на землю, ощетинились автоматами.

Виноградов подтянул одну свою ногу, потом вторую, вроде крови нет, только на правом сапоге, пулей срезало каблук. С этим понятно, а как ротный? Посмотрел в его сторону, наповал.

По расположению тел убитых, определил направление выстрелов. Стреляли сзади, снизу вверх.

Виноградов, змеей свернулся и повернулся головой в сторону выстрелов, выставив вперед автомат.

Метрах в трех от него, небольшой бугорок, со старым трухлявым пнем. Трава на бугорке пожелтела, а вокруг бугра, была зеленая, и покачивалась, хотя ветра не было.

- Под пнем бункер, - подумал Николай.

А кругом было тихо, и Виноградов ясно услышал, как стучит его собственное сердце, как пчела, выбираясь из цветка, тяжело зажужжала, а цветок, освободившись от ее тяжести, словно вздохнул и выпрямился.

Не разглядев перед собой опасности, солдаты стали медленно подниматься, держа оружие наготове. Подошли к убитым, жалея своих товарищей, погибших через год, после войны. И все, стали косо поглядывать на капитана НКВД, который не заметил опасности.

А Виноградов привстав на корточки, не оглядываясь, внимательно смотрел вперед. Потом медленно поднял левую руку, и указательным пальцем, махнул в сторону пенька, приказывая лечь.

К Николаю подполз ефрейтор Ерин, командор второго отделения.

- Под этим пнем, - прошептал ему Виноградов, - бункер. Сколько в нем бандитов, не знаю. Передай, нужно окружить участок всей ротой, метров через пятьдесят, должен быть запасной выход. Передай мой приказ по цепи, чтобы не перестреляли друг друга.

Николай согнувшись, не сводя глаз с бугорка, медленно отполз в сторону, метр, второй.

- Как печет пятку, - подумал он, - подранили все же, этого еще не хватает.

За деревом, прикрывшим его от пня, присел на траву, стянул сапог. Пулей сорвало кожу на пятке, проступившая сквозь портянку кровь, темнела на глазах. Виноградов снял второй сапог, засунул его под портупею, ползком двинулся к бункеру.

Плавные движения руками, вперед, в сторону, вперед, в сторону. Наткнувшись на что-то, медленно приподнял свою руку, посмотрел, гильза, еще теплая. Николай поднял глаза.

Небольшой муравейник, потерял свои ровные очертания, верх сполз, обнажив внутренние переходы. Было видно, как муравьи, перетаскивают личинки в другое место.

Не ясный шум насторожил капитана. Он лег на землю, стараясь стать не заметнее, потянулся к своему поясу, снял тяжелую противотанковую гранату, выдернул чеку, засунул в свой сапог, который одел на руку с гранатой.

Пень покосился, Виноградов сунул сапог в образовавшуюся щель, кто-то не видимый, дернул сапог, засмеялся.

Николай привстал, прыгнул в сторону.

Глухой взрыв раздался глубоко под землей. Взрывной волной вырвало люк, выбросило наверх куски одежды и остатки того, кто носил эту одежду. Было слышно, как под землей кричат раненые.

- Сдавайтесь, - крикнул Виноградов.

В лаз, попытался спуститься какой-то солдат, снизу стали стрелять. Николай подал сигнал, несколько гранат полетело в бункер. Отстегнул от пуговицы, висящий на ремешке фонарик, Николай склонился над проемом, посветил.

На деревянных нарах, застеленных матрасами, лежали мертвые тела, в глубине сооружения, Виноградов заметил проход в другой бункер, по которому ушли уцелевшие.

Невдалеке, раздались автоматные очереди, ухнули взрывы. Звук боя быстро удалялся в глубь леса.

Оставив у входа в бункер отделение солдат, Николай с остальными, побежали к месту боя.

Словно огромной косой, автоматные очереди, срезали ветки деревьев и кустарника, с глухим чавканьем, впивались в стволы.

Охнул один раненый, второй и сразу, как обрезало.

Стало тихо.

Настороженно вглядываясь в заросли, таящие в себе неизвестное количество врагов, солдаты, переждав несколько мгновений, медленно пошли дальше, натыкаясь на трупы убитых, которые были одеты в смешанную, военного и гражданского образца одежку.

Николай посмотрел по сторонам. На левом фланге, шел лейтенант в форме НКВД, вот только Виноградов, никак не мог вспомнить его фамилии. Но очень уж он похож на давнего знакомого, на того...

Да это же чужой, зверь среди наших солдат.

Свой, чужой.

Это вовсе не кино,

То, что видели давно.

Ведь случилось это с нами,

Вам самим не все равно?

Казис, следил за капитаном с того времени, как они с Ионасом выбрались из бункера и смешались с группой солдат. Когда капитан посмотрел в их сторону, они уже были на краю поляны, оставалось сделать только два шага. Казис повернул ствол автомата в сторону капитана, готов был нажать курок. Шедший следом Ионас передернув затвор пистолета, сунул ствол в бок Казису.

Казис замер, он и раньше замечал странности у Ионаса, но чтобы так. Краем глаза, поглядывая на пистолет, Казис опустил автомат, облизывая пересохшие губы спросил:

- Ты что придумал?

- Пройдем тихо, да не дрожи ты. У меня и патронов в магазине нет. Думал, начнешь стрелять, напрасно сгинем.

Казис промолчал, вспоминая...

- Ионас очень изменился в последнее время. Раньше в легионе не было бойца решительнее его. А стреляет он, просто позавидуешь. Неужели поражение Германии так изменило его? Но ведь кроме Германии есть много стран, которые теперь стали оказывать помощь им. И эти страны богаче будут. Чем же ты живешь, Ионас? О чем думаешь?

Несколько дней назад, из-за кордона, прибыл гость. Работа сразу оживилась. Первым делом, решили очистить от "ястребков" хутор Дершяй. Подошли к хутору во второй половине ночи, тихо окружили. Похоже, у гостя были старые и тесные связи с хуторянином Пезисом, который и рассказал, где расположены посты, в каком доме живут "ястребки". А расположились они на краю хутора, тоже удумали.

Легионерам не пришло в голову, что пошли на это молодые, не обстрелянные ребята сознательно, не желая подставить под пули жителей хутора.

Подобравшись к беспечно стоявшему часовому, втроем навалились на него. Казис давил на грудь, закрывая руками рот, рвал грязными пальцами губы парня, который почему-то молчал и бешено сопротивлялся. Никак не могли справиться с этим худосочным. Парень, наконец, опомнился и закричал. Удар кинжалом, прервал не равную борьбу.

Ионас брезгливо посмотрел на окровавленные пальцы Казиса. Тот вытер кинжал о штаны убитого, поглядел на Ионаса, поморщился. Жалел Ионас парня, безусловно жалел, вот гад!

Облили крыльцо и дверь бензином, принесенным в канистре, и подожгли. Странно было видеть, ни один из "ястребков" не захотел сдаваться, хотя их все равно постреляли бы всех. Из окон стали стрелять пачками. Особенно досаждали меткие выстрелы с дымящегося чердака. Там был двое, их выстрелы всегда достигали цели.

Легионеры стали забрасывать дом гранатами. Из выбитого окна вывалился человек в тлеющей одежде, второй, стреляя на бегу, бросились прямо под пули.

Ионас почти не целясь, свалил одного, второго. Было видно, не хотел, чтобы потом долго мучили парней.

В доме, кроме "ястребков", было отделение НКВД, во главе с лейтенантом. Солдаты пытались прорваться через заслон. Лейтенант, что-то крикнул по-литовски, словно споткнулся, упал. Когда к нему подошли, он смотрел на "лесных братьев", словно сквозь прорезь прицела.

Потрескивая, догорал дом, искры разлетались далеко. В отблесках огня, мелькали тени легионеров. А хутор не спал, предвидя страшную развязку.

Подойдя к раненому солдату, Казис приставил кинжал к горлу. Не испугался молодой солдат, сам, резко подался на лезвие и захрипел.

Казис вздрогнул, невольно отпустил рукоятку ножа.

- Испортил удовольствие, - услышал Казис голос гостя. - По жилчки нужно, по косточки вытянуть, что бы боялись вас, как боятся ада.

Гость подошел к солдату, бившемуся в агонии, заглядывая ему в глаза, в районе его пупка, воткнул нож, потянул к груди. Обильно пошла кровь. Казис заметил, как Ионас брезгливо посмотрел на гостя, отошел в сторону.

Об этом случае, Казис с удовольствием рассказал потом гостю. Тот выслушал с интересом, но Ионаса от себя не отпускал, берег для каких-то дел.

Спасла Ионаса и Казиса, форма советских солдат. Гость рассчитал все. Сам отсидится в бункере, есть там потайные уголки, не отыскать. Они же, отвлекут внимание. Но, как бы то не было, Казис не простит Ионасу, сегодняшнего своего испуга.

Шли долго, скоро оторвались от преследователей. Казис стал спотыкаться, все оглядываясь. Ионас остановился, стянул с мощного торса пропотевшую гимнастерку, подставил утреннему ветерку голую грудь.

Ионас удивлялся себе. Почему не дал стрелять в капитана? Не было у него ненависти офицеру, была только пустота в душе.

Ионас просел на землю, повернулся к Казису:

- Иди обратно, скажешь гостю, что встретимся у поворота, знаешь где. Я там подготовлю встречу.

Казис кивнул, с завистью, посмотрел на широкие плечи Ионаса, опасаясь, что заменят его ненависть, отвернулся, глубоко вздыхая. Вот бы ткнуть промеж лопаток Ионаса кинжалом, да нельзя, гость не простит.

Ионас, почувствовал тяжелый взгляд, повел плечами:

- Успеем рассчитаться, сначала дело.

Илнас сидел долго, крепко прижав к груди колени. Когда он потерял себя? Сейчас не вспомнить. Все по-прежнему, он строг с друзьями, беспощаден к врагам. Но нет, не осталось самого важного, души. Произошло это после того, как напали на Пуляйскую комендатуру.

Правое крыло здания, было жилое, для семей военнослужащих. Они не просили оставить им жизнь, нет. Были с мужьями до последнего.

Одна молодая женщина, почти девочка, без боязни, только с некоторым удивлением, смотрела на подбежавшего к ней Казиса. Тот зверем навалился на нее, подмял. Женщина хладнокровно вытащила из-за пояса Казиса его пистолет, ударила рукояткой по голове и, не сталкивая потерявшего сознание Казиса, выстрелила в Ионаса, смотревшего на ее белые, оголенные ноги.

Пробившая мякоть руки пуля, не причиняла такой боли, как глаза той женщины. Они испепеляли, уничтожали Ионаса, человека, который видел унижение этой женщина. Ионас, пнул Казиса в бок, отбросил его в сторону, сам, падая, выстрелил на вскидку в женщину.

С тех пор, Ионас каждую ночь, видит синие глаза девочки и ее растянутые в улыбке губы. Встречал он женщин красивее, но глаза этой...

Случайно узнал Ионас день похорон погибших в ту ночь, и, не боясь быть узнанным, пошел в город.

Мертвой, она была еще прекраснее. Белое удлиненное лицо, небольшой вздернутый нос и губы. Она даже после смерти, улыбалась, смеялась над ним, Ионасом.

Как Ионас позавидовал ее мужу. Да, не будет счастья, на горе других.

Ионас, прикрыв глаза, застонал.

На него оглянулись, по человечески пожалели этого молодого, статного парня, потерявшего близких людей.

Ионас, никогда не любивший, вдруг понял, что не имеет он права на любовь чистой и доброй девушки. Растоптал он чужое счастье, смешал свою жизнь с грязью и кровью, не повинных ни в чем людей. Он этим убил не ее, он с каждой минутой, убивал самого себя.

С каждым выстрелом, которым он отбирал жизнь у других, он убивает себя.

Ионас поежился, место, где была на руке рана, заныло. Бросив в сторону гимнастерку, достал из тайника свитер, мягкий и теплый. Натянул на голое тело, потом достал бухту тонкого, прочного троса.

А перед глазами, все стояли голубые глаза незнакомки, начисто перечеркивая его прошлое и будущее.

Ионас, со стоном вцепился зубами в свою ладонь, почувствовал кровь, разозлился. А гори они все! Ну, почему он не дал стрелять Казису в того капитана? Но ничего, они еще его узнают.

Мирные годы.

Всплывает образ из небытия,

Живой, здоровый, здравствуй, это я!

И сколько горя встретил он в пути,

А сколько встретит, надо ведь дойти.

- Товарищ старшина, товарищ старшина, - обратился к Мельникову, прильнувшему к щели в дощатой стене, молодой солдат, - Может выйдем и посмотрим что там?

Мельников поморщился, не отрываясь от наблюдения, неохотно ответил:

- Не выйдем, не успеем. Тута они игдето. Тольки собяремся, тут всех нас и ага. Да и приказ, нельзя оставлять наблюдательный пунхт. Дорога на Шауляй тута.

Старшина оглядел бойцов, расположившихся на пахучем сене, подумал:

- Молодые, в боях настоящих не были, куда им, - думал он, улыбнулся в свои вислые, желтые от табака усы.

Подходила к концу долгая, пропахшая прелым сеном и мышиным пометом, ночь.

Каждый час, часовые сменяли друг друга. Сарай был большой, но всем, словно не хватало воздуха. Заступая караул, часовой вглядывался в щели в стене, стараясь вдохнуть свежего воздуха и разглядеть на дороге что-то, не замеченное предшественником.

Вечером прошлого дня, из города должны были приехать и сменить их. День прошел, а никого нет. Мельников давно понял, что случилась беда. И бойцы с удивлением заметили, что конец длинного носа старшины побелел, а лоб, высокий, с большими залысинами, покрылся испариной.

Не догадывались бойцы, что их дед, так они прозвали своего старшину, давно похоронил капитана и сержантов. Бывали такие случаи. Раз нет сообщения, значит некому сообщать.

Старшина, пряча дрожащие руки от глаз солдат, потянулся за кисетом и застыл.

- Идти, или нет, - думал он, - Это я виноват, старый дурак, согласился с молодым, не обстрелянным лейтенантом, только прибывшим из училища. Это он, Мельников должен был поехать. Эх, не сберег лейтенанта и сынков.

Старшина оглядел бойцов, подозвал ефрейтора Яшина. Этот хоть и молодой, да успел повоевать, хотя только месяц.

- Возьми одного, сказал старшина, - да осторожно, слышь ка, просклизни, посмотри ишто тама.

Ефрейтор кивнул, подозвал невысокого, щупловатого солдата, со спокойным, уверенным взглядом.

Шевельнулась оторванная заранее доска и разведчики пропали.

Стало совсем светло. На дороге, идущей из гнилого леса, показалась одинокая фигура.

Старшина насторожился, посмотрел внимательнее.

- Может выйти из сарая? - подумал он. - Ан нельзя, засекут сразу, да стрелят в упор.

Кто- то шел спокойно, не оглядываясь. Вот он остановился у зарослей кустарника, шагнул к одинокой березе, отшатнулся и, словно пьяный, шатаясь, пошел к сараю.

- Капитан? - удивленно воскликнул кто-то.

В каком же виде был их чистюля капитан.

Лицо исцарапано, китель покрыт высохшей кровью, смешанной с грязью. Слегка вытянутое лицо, подергивалось в нервном тике.

Капитан подошел к сараю, повернулся в сторону леса, повел стволом автомата, спокойно сказал:

- Ну, возьмите, попробуйте меня!

- Стой, не стреляй, прохрипел старшина, - живые мы!

Виноградов опустил автомат, скрипнули ворота, капитан вошел и сел прямо на землю. Бойцы смотрели на него, а он, громко скрипя зубами, пытался что-то сказать и морщился. А из глаз, катились слезы. Покатые, широкие плечи Николая, как крылья шевелились из стороны в сторону. Сняв с шеи ремень автомата, положил его рядом, потом, сжав пальцы в кулак, стал колотить по земле, поднимая пыль. Он будто и говорил что-то, но его не понимали.

Растерянные бойцы, плотнее подошли к Виноградову, удивленно рассматривая фронтовика, увешанного орденскими планками, а сейчас, стонавшего от бессилия.

Старшина опустился на колени, поднял своими руками голову Николая, прижал к своей груди. Виноградов успокоился, затих.

И заметил старшина, в серой от пыли, густой и черной шевелюре капитана, густую серебряную паутину седины.

Не глядя на солдат, Виноградов медленно поднялся. Не его грязной щеке, опечатался орден солдатской "Славы".

Не стесняясь своей недавней слабости, капитан осмотрел бойцов, их помятую одежду, испуганные лица, поставленным голосом, громко приказал:

- Один час, привести себя в порядок. Старшина, найдется чистая гимнастерка?

Через час, капитан осматривал строй.

Все чисто выбриты, подтянуты, оружие вычищено и прочно устроилось у солдат на груди.

Виноградов оправил широкую для него гимнастерку, личный запас хозяйственного старшины, посмотрел в сторону дороги, по которой пришел час назад.

Мокрая прядь волос, смешно вылезала из-под солдатской пилотки.

- Мы пойдем по следу банды. Нельзя простить им смерть наших товарищей. Вы все увидите та-ко-е, что прощать нельзя! Мы их найдем и сделаем все, что бы наказать этих нелюдей. Прошу не забывать, что бандиты ходят среди простых людей, часто запуганных до смерти. А потому, нам нельзя перекладывать свою ненависть на простых жителей.

Теперь перед капитаном стояли не испуганные мальчишки с оружием. Слушали бойцы, составляющие подразделение, взвод! И это подразделение способно решать задачи, которые возложило на них командование. И не важно, что их не много. За ними вся страна, весь их народ!

Бойцы вынули из петель, сделанных из телефонного кабеля, ребят, посланных в разведку. Их мертвые товарищи, босыми носками ног касались земли. И ветки, словно качели, поднимали их то вверх, то вниз.

Под березой и схоронили.

Потом, попрощались со своими товарищами, сложенными капитаном вдоль дороги. Бережно опускали тела и головы погибших в братскую могилу. Потом выкопали оружие, сложили в машину.

Разбортировали колеса "виллиса", грузовой машины, заменили пробитые камера, поставили колеса на место.

Капитан проинструктировал:

- Поедем открыто, всем лечь в кузове, стрелять по моей команде, старшина в кабине.

Солдаты, выбросив из кузова лавки, легли на дно, щедро политое кровью товарищей, приготовили оружие.

Николай отбросил ветровое стекло "виллиса", положил на колени автомат, осмотрел приборную доску машины.

- Почему не сожгли машины? - подумал он, - Не будет лиха?

Нажал стартер, мотор ровно загудел, тронулся с места. За ним медленно, поехал "Зис", объезжая темное пятно на дороге.

Казис запоздал и привел гостя с людьми, когда машин на месте уже не было. Решили перехватить в другом месте, там, где дорога выписывала восьмерку, среди заболоченной, из-за старой мельницы, местности.

Видно было, что Ионас, с двумя "братьями", здесь хорошо поработал, шесть свежих могил. Жаль не сожгли машины, ну, это поправимо.

Ионас стоял в стороне и думал. Он отнимает жизнь людей, во имя чего? Своей свободы? Свободы, спокойной и богатой жизни хуторян? Или всех граждан его маленькой страны?

Он следил за капитаном, не позволяя убить его, что-то мешало. Идя следом, Ионас хотел захватить врага врасплох, когда тот растеряется, ослабеет от страха. Начнет метаться по лесу, вот тогда он, Ионас, сам выстрелит в него

Когда капитан полез на дерево, Ионас, решил стрелять, отправив легионеров, поднял винтовку, прицелился, но заметил как его враг, любовно оберегает от ударов об ствол дерева автомат. Ионас понял, что капитан не трус. Он не может быть трусом, если так заботится об оружии.

Ионас выстрелил в воздух, пусть думают, что он кончил капитана, а сам повернулся и подставил свою спину. Отошел открыто, желая и ожидая выстрела в спину. Капитан не выстрелил.

На этот раз, засаду легионеры сделали не аккуратно.

Посчитали, что не заметят из машины. Немного позже, услышали шум моторов.

Виноградов, сам не зная как, заметил натянутый над дорогой трос.

- Вот гады, второй раз хотят поймать на том же.

В солдатской гимнастерке и пилотке, его не признали.

Виноградов, положил на дверку машина автомат, левой рукой держал "баранку", не сбавляя скорости, приблизился к засаде, резко затормозил, громко крикнул:

- О-г-о-нь!

Сам стал стрелять длинными очередями, не замечая, что впервые в жизни, стал выкрикивать ругательства.

Автоматные очереди затрещали из кузова "Зиса", срезая ветки придорожных кустов, вколачивая в землю находящихся в засаде людей. Очереди сливались одна за другой, стреляли бесконечно, кончался один диск, брали автомат погибшего. Казалось, сами погибшие, мстят за себя.

Казис приподнялся, хотел переползти в лес, но поймал затылком пулю, ткнулся головой в землю.

Ионас медленно поднявшись, выпрямился во весь рост, ну же...

Но пули не нашли его. Ионас повернулся, медленно пошел вслед за гостем. Чья-то пуля, нашла Ионаса, вырвала мякоть ноги, он упал, потянулся за пистолетом. Жизнь для него кончилась.

Встав на подножку машины, Виноградов вглядывался в заросли. Совсем не думая о том, что оттуда может раздаться выстрел.

Из-за поворота, навстречу им, тяжело рыча перегретым двигателем, показался бронетранспортер, угрожающе поводя изрыгающим огонь, пулеметом.

Подъехал вплотную к "виллису" Виноградова, остановился. Из кабины, выбрался майор Балзарис, начальник районного управления НКВД. Он осмотрел место боя, прошел, вглядываясь в лица убитых, но не нашел того, кого искал, зло махнул рукой, подошел к Николаю:

- Хорошо, что жив парторг. У нас еще так много дел.

Дела семейные.

Первым можем мы сказать

Только это слово, мать!

Потому как человеку,

Лучше слова не узнать!

Валя задержалась в больнице дольше обычного. Уже трое суток отсутствовал Николай. Домой идти не хотелось, пустая комната ее пугала. Слезы навернулись сами собой, пряча глаза от подруг, оделась, вышла из больницы.

Дома было холодно, сыро, пахло плесенью. Валя устало присела на край кровати, собралась лечь спать, но вспомнила, что у нее сегодня день рождения, а мужа все нет. Заплакала горько, громко всхлипывая. Она даже не услышала, как открылась дверь и вошел Николай.

Он снял у порога чужие кирзовые сапоги, и, стесняясь грязных, пахнущих ног, на цыпочках пошел к рукомойнику.

Валя вскочила с кровати, увидела его прямо перед собой, большого, сильного, в чужой, пропахшей порохом гимнастерке, с криком бросилась на шею.

Николай гладил жену по спине, русым волосам и никак не мог подобрать слова, чтобы успокоить любимую. Осторожно отстранил Валю, расстегнул ремешок планшетки, достал оттуда три маленьких полевых цветка и раздавленную плитку шоколада.

- С днем рождения!

Она, не давая ему говорить, обливаясь слезами, стала рассказывать о пережитом за эти дни.

Николай стоял на холодном полу, переступая с ноги на ногу. Валя, не прерывая своего рассказа, подвела его к стулу, усадила. Принесла тазик с водой, обмыла всего, смазала йодом ранку на пятке, накормила картофельными оладьями, оделила шоколадом и уложила спать. Она сразу заметила его новые морщинки и густую седину на висках.

Сама села рядом и вдруг почувствовала, как впервые у нее под сердцем, шевельнулся их ребенок.

Николай, закрыв глаза, уснул сразу. Валя склонилась над спящим, любовалась им. Лицо мужа, вначале спокойное, потом напряглось, словно окаменело. Указательный палец правой руки согнулся, Николай что-то силился сказать...

Валя положила на его лоб свою руку, лоб был влажный и холодный. Николай притих.

В дверь не громко постучали, Валя вздрогнула. Боясь разбудить мужа, тихонько поднялась, подошла к двери, оглянулась на Николая, спит.

Опять негромкий стук и голос соседки:

-Валя, тут тебя спрашивают.

Валя открыла дверь, вышла в коридор.

Ее ждали два лейтенанта НКВД.

- Он ведь только вернулся, три дня не было, дайте хоть поспать человеку, - разозлившись за свою просьбу, зло зашептала, - Не дам будить!

Посетители заулыбались, глядя, как она прикрывает своим телом дверь. Тот, что повыше, спросил:

- Вам капитан ничего не говорил?

Валя с удивлением посмотрела на лейтенанта.

- Мы за вами, машина у подъезда.

Она собралась быстро. Взяла сумку с медикаментами и скоро они были в районном управлении.

Встретил ее пожилой майор из литовцев. С едва заметным акцентом, сказал ей:

- Ваш муж участвовал в разгроме банды.

Валя напряглась, вслушиваясь.

- Банда разгромлена. Раненые расползлись по щелям. Нас интересует один, Ионас, он ранен, сейчас находится на одном хуторе. Вы знаете хозяйку, Болзарине?

Валя вспомнила пожилую крестьянку с раздавленными тяжелой работой ладонями. Когда Валя производила обход своего участка, чаще ее возили на дрезине, хозяйка Болзарине всегда встречала Валю на станции. Хутор у Балзарине был далеко от железной дороги, дорога к нему плохая, добираться приходилось долго. Хозяйка, имевшая кучу детей, никогда не отпускала фельдшерицу без гостинца. Брусочка желтого, прошлогоднего сала, десятка картофелин, да живого петуха. В мешочки сыпала картофель, да так, по мелочи.

- Как обычно, поедите по участку, - майор внимательно смотрел Вале в глаза, - возьмете дрезину.

Майор помолчал, прокашлялся.

- Однако есть моя личная просьба.

Балзарис оглядел молодую женщину, лицо круглое, не крупные, припухшие губы. Широко открытые глаза, с каким-то привлекающим взгляд блеском. Из-под цветастого платочка, выбивалась не послушная, с медным отливом, прядь волос. Она была единственным дипломированным медиком на всю округу.

- Вы должны помочь нам. Запомните хорошенько, кто будет в доме, если получится, конечно. Но зря не рисковать. Мне самодеятельность не нужна. Помните, что вы жена чекиста и они об этом знают, но вас будут беречь и они, и мы.

Майор ждал ответа, а Валя молча смотрела на него и думала:

- Николай пока спит, вот проснется, есть в доме нечего, он будет сидеть за столом и пить пустой чай и ждать ее.

Валя представила мужа, выглядывающего в окно, улыбнулась.

Майор сурово посмотрел на нее, покачал головой:

- Ну, вот что, нам героизма не надо. Все как всегда, а мы будем не далеко.

- А кто такой Ионас? - спросила Валя.

Майор отвел глаза, немного помолчал и ответил:

- Высокий, красивый блондин, отменный душегуб и мой племянник.

Валя с удивлением посмотрела на майора и почувствовала в его словах столько боли и ненависти в одно время, что сразу поняла, что в беде ее не оставят, вот только, если успеют...

На полустанке, Валю как всегда, встретила Болзарине, взяв из рук сумку с медикаментами, проводила к своей телеге, в которой сидел совсем не старый еще мужчина, удивительно похожий на майора.

Валя еле сдержалась, едва не задала по этому поводу вопрос.

Мужик приветствовал ее густым басом:

- Лабос понос, - и дернул вожжами.

В маленькой комнате, лежал крупного телосложения мужчина. Его глаза, словно буравчики, сверлили Валю, едва она вошла в дом.

Валя, вымыв руки в приготовленном ей тазу, подошла к раненому, тот что-то сказал старику по-литовски.

В комнате нестерпимо вкусно, пахло домашней колбасой с чесноком и яичницей с салом.

В городе было голодновато. От этих запахов, Валя давно уже отвыкла, но такого богатства, Валя еще не видела в этом доме.

Валя оглянулась на хозяйку, но та стояла в стороне, у печи хозяйничала молодая, худощавая женщина.

- Садись, поешь с дороги, как вас кормят, мы знаем, - скорее приказал, чем предложил старик.

Поеживаясь под колючим взглядом Ионоса, Валя присела к столу. Голод переборол страх, она поела яичницы с колбасой, и успокоилось.

Повернулась к раненому.

Бледное, удлиненное лицо Ионоса, подергивалось. Было видно, что ему очень больно.

Валя, тщательно промыв свои пальца, начала осмотр раненого.

Рана на руке почти затянулась, а вот на бедре сильно гноилась. Кость не задета, но большая потеря крови.

- Что вы с собой делаете? - не выдержала Валя, - вам в больницу нужно, и чем скорее, тем лучше, может начаться сепсис, заражение то есть.

- Мне нельзя в больницу, - мягко, с дрожью в голосе, ответил Ионас, - это исключено. Вы уж сделайте, что можно, здесь.

Он говорил почти без акцента, только немного, как все литовцы, растягивал слова.

Старик хотел что-то сказать, но Ионас посмотрел на него так, что тот поперхнулся первым словом и замолчал, отвернулся к печке.

На печи, что-то варилось, громко булькая. На лавке рядом с печью, стоял мешок, в который не знакомая Вале женщина укладывала продукты, большой кусок сала, несколько булок хлеба, мешочки с мукой, сложенные в глиняную крынку свежие куриные яйца.

Валя быстро и умело обработала рану, туго забинтовала.

Ее маленькие пальчики, хоть и доставляли Ионасу боль, но сразу, боль эта отступала. Было видно, что фельдшер имеет большой опыт в этих делах.

Ионас выдохнул от облегчения, и вдруг опять встали перед ним голубые, как небо, глаза убитой им молодой женщины, жены офицера.

Валя, рассматривала тонкие губы Ионаса, его большие, светло-голубые, почти бесцветные глаза, заметила, как в них на секунду, словно вспыхнул огонек и пропал.

Бисеринки пота, стекали по лицу Ионаса, но он не издал ни одного звука, пока фельдшер, чистила марлевыми тампонами рану. Когда его закончили бинтовать, Ионас потянулся за кружкой самогона, начал пить. Было слышно, как его зубы стучали по краю, часто-часто.

Потом тихо, так, чтобы услышала только Валя, сказал ей:

-А ведь я мог застрелить твоего мужа, он на мушке у меня был...

Впервые в жизни, Валя почувствовала, где находится ее сердце, которое замерло, а потом редко-редко, вновь стало стучать в груди. С этого дня, Валя часто, слишком часто, стала ощущать, как больно сжимается ее сердце.

Старик, настойчиво потянул Валю к выходу, усадил в телегу, придавил ее колени большим и тяжелым мешком. Сквозь мешковину, Валя нащупала круг колбасы, сало. Она подняла глаза на Болзарине, увидела, какэта, еще старая женщина, благодарно ей улыбается, успокоилась, посмотрела по сторонам.

В большом сарае, кто-то переступил с ноги на ногу, брякнуло оружие. Этот звук Валя ни с чем бы не спутала. Она вздрогнула, ей стало страшно и холодно.

В будке обходчика, у железной дороги, ее встретил майор. В крестьянской одежде, на щеках суточная щетина. В таком виде, он еще больше был похож на своего брата.

- Сколько их там? - спросил он.

-Не знаю, но не один, - ответила Валя.

Балзарис вздохнул, поблагодарил Валю, махнул рукой ожидающим солдатам.

На хуторе никого не застали. Только забытая хозяевами кошка, сидела у порога и громко мяукала. Да также сытно и вкусно пахло жареным салом.

Николай ходил вокруг стола, заваленного продуктами, и молчал, косо поглядывая на жену.

- Уж лучше бы выругался, - подумала она.

Вот он споткнулся о Валины ноги, посмотрел в ее глаза.

Круглое лицо Вали подурнело, покрылось пятнами. Живот заметно выпирает из-под плюшевого жакета. Крупные завитки волос, торчали в разные стороны, глаза, раньше яркие и блестящие, будто потухли.

Николай глубоко вздохнул, заглушая голодное бурление в своем животе, сказал:

- Ну, зови соседей, устроим пир, на весь мир, кормилица моя! - немного помолчал и добавил, - Потом будем собираться. Нас переводят в Тарту.

Опять переезд, молча думала Валя.

Николай пытался подсчитать, сколько всего раз он менял место службы.

В октябре 1942 года, его в числе других отличившихся, направили курсы усовершенствования комсостава имени Дзержинского.

В январе 1943 года, он заместитель командира роты, потом опять ранение, опять учеба. На этот раз Краснознаменная школа усовершенствования политсостава.

Потом парторг батальона 264 полка, город Пинск.

А теперь, уже с Валей, парторг батальона 138 полка, город Тарту.

С 1945 года, он объездил много городов и деревень. Побывал и в Берлине, сопровождая эшелон с военнопленными, которых возвращали в Германию.

Отцы и дети.

Откуда столько бед в России?

Куда идет она с усилием?

Кому вести корабль с течью?

И как бороться нам с бесчестьем?

Женщины хлопотали по дому, снисходительно поглядывая на мужчин. Приближалось Рождество, и присутствие в доме раненого Ионоса, придавало празднику особую радость.

Отец, был не согласен с Ионосом, в методах его борьбы с новой властью. Хотя до войны, изменения не поддерживал, но, увидев и почувствовав за годы войны политику немцев, невзлюбил и их. Он говорил, что на костях умерших, не построить крепкого дома.

В последнее время, отец все чаще вспоминал своего младшего брата, офицера НКВД, с которым не хотел соглашаться, что Литва должна быть советской.

Сестра Марта, жалела братика и не верила слухам, о его жестокости. Не может быть ее брат убийцей литовцев, он дома и курицу не зарубит.

Ионоса привезли на хутор неделю назад, поздно ночью. От боли, Ионас постанывал, был бледен.

Сопровождал его, связной гостя, Кастус, круглолицый, остроносый человечек, чем-то похожий на хорька. Кастус не принимал в расчет хозяев, распоряжался в доме, словно жил в нем много лет. Дошло до того, что он так же по-свойски, стал пощипывать большие, округлые бедра Марты, подвижной и работящей девушки, с крупными голубыми глазами.

Марта впервые встретилась с городским ухажером, терпела долго, боясь обидеть брата. Но когда Кастус ночью завалился к ней в постель и стал стаскивать через ее голову полотняную сорочку, Марта, почувствовав, как глохнет об бессилия и омерзения, закричала. Кастус попытался закрыть своей потной ладонью ее рот, другой рукой надавил на шею.

Разбуженный отец, кинулся на помощь дочери, но получил удар ногой в живот, скорчился у кровати, проклиная сына и его друзей.

Кастус, путая литовские и немецкие слова, стал угрожать Марте, но услышал тихие, но такие отчетливые слова Ионоса. Он знал, что последует после этих слов.

Нехотя отпустил Марту, подошел к лежанке Ионоса, увидев в его руке пистолет, усмехнулся.

- Что он может, мешок с костями.

Впервые, после приезда домой, Ионас собрался кушать за общим столом. Марта, пряча от него глаза, колдовала у печи.

Кастус, не ожидая приглашения, сел за стол. На этом месте, всегда сидел Ионас. Мать сморщилась, пересилив себя, предложила испытать свое счастье. Все подняли край скатерти.

По старому литовскому обычаю, на рождество, под скатерть праздничного стола кладут соломинки. По-поверью, кто вытянет самую длинную, тот проживет долгую жизнь.

Кастус улыбался, ему повезло, он с удовольствием, сравнивал свою соломинку с другими и совсем осмелев, положил свою руку на бедро Марты, но тут увидел глаза Ионоса.

- Ошибся ты, тихо сказал Ионас, - не твое это счастье...

Кастус потянулся к автомату, лежащему рядом на широкой скамейке.

Выстрел в лоб, опрокинул его вместе со скамейкой. Падая, он зацепился руками за скатерть, стянул со стола праздничную еду, перемешал соломинки, длинные, короткие...

После не состоявшегося обеда, Ионас в доме оставаться не мог. Он сам почувствовал, что стал в тягость и матери, и отцу. Любимая сестра, отворачивалась при встрече с ним, она стала видеть в нем друга ее насильника.

Судьба.

Жизнь прожить так нелегко,

Поле брани широко.

А свою судьбу кляня,

Живым не выйдешь из огня!

Она была на удивление красива. Любой мужчина, невольно оборачивался ей в след. Все ее поведение, плавные жесты, горделивая осанка, плывущая походка, в органическом сочетании с великолепной фигурой, четко выписанными чертами лица, притягивало мужчин, словно ночных мотыльков, к горящей свече.

Однако Зина, умела быстро поставить на место любого и не сближаясь особенно ни с кем, смогла оставаться приятной собеседницей, душой общества.

В Доме офицеров города Клайпеды, она появилась недавно. Русских в городе было мало, вечерами в гости друг к другу ходили редко, постреливали в городе по ночам, да и днем. Каждый день то солдата, то офицера найдут убитого. Потому, гарнизонный Дом офицеров, притягивал к себе людей, которые очень хотели общаться между собой.

Муж Зины, капитан Смирнов, в войну был летчиком, в 1944 году его самолет подбили, и капитан получил серьезные ожоги спины, повреждения позвоночника, множественные переломы ног. Три года, он находился на лечении в госпитале, а теперь, его Зина водила в Дом офицеров.

То, что Зина приехала только сейчас, через три года, заставляло офицеров относиться к этой женщине с недоверием. Однако об этом старались не напоминать и наперебой предлагали Зине свою крепкую мужскую дружбу.

Муж Зины, с трудом передвигался самостоятельно. Это был не высокого роста, но прекрасно сложенный мужчина, с густыми сросшимися бровями. Он с большим не удовольствием, переживал то, что его жена была в центре внимания офицеров. Особенно больно ему было тогда, когда Зину приглашали на танго и тесно прижимались к ее телу.

Со стороны было видно, что они любят друг друга. Их постоянные взгляды, ласковые прикосновения рук. Он никогда не напоминал Зине о том, что ее не было три года, что она целыми днями пропадает не известно где.

Жили супруги в трехэтажном доме, недалеко от управления НКВД, где Зина работала машинисткой.

Никто бы не узнал о мужестве и героизме этой миниатюрной женщины, если бы не несчастный случай.

Капитан Виноградов, переведенный месяц назад в Клайпеду, окунулся в новую работу с головой. Его очень тянуло домой, где его ожидала жена с больной дочерью. С помощью немца-врача, которого совсем недавно, Виноградов сопровождал в Германию, они поставили на ноги свою дочь, и теперь, ожидали нового прибавления в семье.

Как-то поздно вечером, его вызвали в управление по очень деликатному делу. Беседовал с Николаем майор Балзарис, он долго ходил по кабинету, вытирая большим носовым платком, свою лысоватую голову, помявшись, он поинтересовался у Виноградова:
- Кто из офицеров батальона, последний раз был у Смирновых?

Николай не сразу смог понять, о ком идет разговор, но когда в кабинет вошла Зина, он даже растерялся.

Это был совсем другой человек. То же кукольно красивое лицо, четко очерченные губы, но глаза...

Глаза стали стального цвета, взгляд был уверенный, на ней форма с погонами старшего лейтенанта.

- Старший лейтенант Смирнова, выполняет задание, по выявлению резидента геленовской разведки. Две недели назад, - устало продолжил Балзарис, - домой к Смирновым пришел какой-то лейтенант и от вашего имени, попросил ее мужа выступить перед солдатами...

- Но меня не было и такой встречи быть не могло, - не выдержал Виноградов.

- Не перебывай, капитан, я знаю, но все же. После возвращения домой, ее муж замкнулся, перестал ходить в Дом офицеров, начал много пить спиртного.

Балзарис опять вытер платком свой лоб.

- А несколько дней назад, он спросил Зину, чем она занималась в годы войны.

Майор замолчал, вопросительно посмотрел на старшего лейтенанта.

Смирнова опустила глаза, стараясь говорить спокойно, подняла голову. Посмотрела в глаза Виноградову:

- Я не удивилась вопросу, но то, как он задал этот вопрос, меня насторожило. Я не имела разрешения руководства, рассказать мужу, где работала. Но муж явно узнал что-то такое...

Зина потупилась:

- Мне стало ясно, что на меня вышли люди оттуда. Вот если бы я рассказала раньше...

Виноградов стоял недоумевая. Чем он мог помочь? Майор подошел к столу, открыл папку, лежащую с верху, протянул Николаю фотографию.

В большом кабинете, сфотографирована группа людей, только что получивших награды. На первом плане, особенно выделялся седой мужчина в эсесовской форме, с крестом.

Рядом с ним, Николай сразу узнал Зину.

-Вчера, ее муж должен был встречать свою сестру, но, - не договорила Смирнова.

Балзарис продолжил:

- Ее мужа нашли мертвым, официальная версия, самоубийство. Эта фотография лежала в кармане гимнастерки. Сестры его, мы не нашли.

Значит это оттуда, - подвел итог Виноградов.

По прибытию в батальон, Виноградов собрал актив. Говорил мало, все прекрасно его поняли.

Боевые будни.

Какую ночь мне снится тот же сон,

На мне опять погоны капитана,

И хоть кому-то это странно,

Тот капитан не фотографии, вот он.

Трудно было поверить, но так было.

Соседи сообщили, что люди в военной форме внесли в квартиру Смирновых длинный сверток. Просили не беспокоить Зину зря, она будет рада подарку.

Вытянувшись в струнку, на диване лежала молоденькая девушка, сестра Смирнова. Бледное лицо, в открытых глазах, застыл страх. Лицо перекошено болью, на сгибе руки, запеклась капелька крови.

Подняли по тревоге батальон. Прочесывали каждый дом, от подвала до чердака, но никого не нашли.

А в батальоне, было допущено чрезвычайное происшествие. Командир батальона майор Лупин, не пытался скрыть свой страх, перед, вышестоящим командованием. Нервный тик перекашивал его лицо, даже не пытаясь сдержаться, орал на виновников.

Солдаты, вытянувшись по стойке "смирно", прятали от него свои глаза и молчали. Лупин никак не мог подобрать слова, которые в полной мере, дали оценку их действиям.

Виновники стояли без оружия, поясных ремней, без сапог.

- Оружие отобрали, так вы еще и сапоги подарили. Лучше бы вы там головы свои оставили, меньше было бы позора.

Это была первое задание Петра Шершер и Петра Литвинова.

- Мы обошли в подъезде все квартиры первого этажа, поднялись на второй. Открылась дверь одной квартиры, из нее выглянула женщина, увидев нас, попыталась закрыть дверь. Шершер, придержав ногой дверь, открыл ее, вошли.

Женщина не оборачиваясь, пошла в кухню, вернулась с кружкой молока.

- Вам мочу пить, перебил рассказчиков Лупин...

- Только собрались осмотреть квартиру, из-за занавески вышли двое с автоматами, в форме.

- Предъявите документы, - начал Литвинов, но получил сильный удар ногой в пах, согнулся, упал на пол.

- Без глупостей, - услышал он голос одного из незнакомцев, одетого в форму сотрудника НКВД.

Шершер лежал рядом без оружия.

- Пока молчите, будете жить!

- И вы молчали, не выдержал Лупин, - какие вы после этого бойцы-чекисты, вы просто предатели. Пойдете под трибунал!

Виноградов, отправив под охраной арестованных Литвинова и Шершер, успокоил майора.

- Есть одна мысль.

Свою операцию назвали "Делегаты".

Батальон, располагался в казармах, расположенных за городом. Утром, на построении батальона, парторг Виноградов объявил, что для проведения партконференции, нужно избрать делегатов, по одному человеку, от каждой роты.

Делегаты, в новых гимнастерках, собрались у КПП. Пожилой крестьянин, привозивший на кухню продукты, внимательно смотрел на сборы солдат. Один офицер, четверо солдат, все с автоматами. Тронув вожжи, мужик выехал со двора.

По оперативным данным, прибывший из-за границы "гость", пытался объединить разрозненные банды в лесу, с группами в городе.

Задача батальону была поставлена такая, одновременно с операцией в городе, в бою, уничтожить вооруженную группу, готовившую засаду на делегатов.

У железнодорожного переезда, стояла аккуратно побеленная будка путевого обходчика. Средних лет хуторянин, понукая лошадь, проезжал мимо будки, как оттуда вышел человек, в потрепанной форме легионера, с автоматом в руках.

- Где солдаты? - спросил он

Попыхивая трубкой, хуторянин оглядел парня с ног до головы, помолчал.

Из будки, прихрамывая, вышел второй. Хуторянин отвернулся, надвинул на самые глаза шляпу, ответил:

- Следом идут, впятером, - сойдя с телеги, обошел лошадь, поправил сбрую.

- Давай, старик, уезжай, - сказал ему хромой.

Мужик взял лошадь под уздцы, неторопливо пересек железную дорогу.

Капитан Виноградов, шел немного впереди солдат, внимательно поглядывая на ласкающую взор, буйно растущую зелень. Желтоватая пыль, плотным слоем садилась на его блестящие под солнцем, недавно вычищенные хромовые сапоги.

Только набухшие желваки, говорили о нарастающем волнении,

да побелевшие пальцы, словно вросли в приклад, висевшего на плече, автомата.

Ионас узнал капитана издалека и удивился такому совпадению. Невольно вспомнил испуганные глаза своей сестры Марты, круглое лицо фельдшерицы, недавно лечившей его. Ионас знал, что капитан муж фельдшера Вали.

Поводя стволам пулемета из стороны в сторону, Ионас медлил, не стрелял.

- Может дать им еще несколько мгновений, - думал он. - Вот сейчас они пройдут несколько шагов и отброшенные выстрелами, упадут на пыльную дорогу.

Ионас склонился к прицелу пулемета...

Поздно! Только что они были на дороге, а теперь, словно провалились.

Ионас не успев удивиться, приподнял голову.

Короткая очередь раскрошила оконную раму, отбросила от окна, стоявшего рядом легионера.

Батальон окружил местность скрытно. Бой был не долгим. Делегаты, вели огонь из заранее выкопанного, замаскированного свежее срезанными ветками, окопчика.

Ионас ждал, да и хотел такого конца.

"Гость" с группой вооруженных людей, прорваться к лесу, змейкой перебегая к спасительным зарослям. М уложили все его окружение.

Ионас, не особенно торопясь, вышел из будки, удивился, что в него не стреляли. Недалеко увидел лошадь, запряженную в телегу, рядом стоял хуторянин. Ни слова не говоря, Ионас стал выпрягать коня. Крепкая рука, легла ему на запястье.

- Не спеши, племянник, - услышан он голос дяди, - отбегался.

Ионас поднял голову, посмотрел по сторонам.

Из леса, выходили солдаты, стряхивали с себя кусочки земли, травы. На душе Ионаса, впервые за последние годы, почему-то, стало спокойно.

Витноградов вплотную подошел к Ионасу, внимательно посмотрел на него, вздохнул, повернулся в Балзарису:

Товарищ подполковник, потерь с нашей стороны нет.

Под конвоем.

Не знаешь ты наверняка,

Куда течет твоя река.

Она длинна, иль коротка?

И будет жизнь твоя легка?

Ионас медленно шел по пустынной улице ночного города. Ему поверили, тогда как сам он, давно изверился. Ему отчего-то стало страшно. Нет, он не боялся смерти, ему стало страшно, что он не сможет оправдать доверие.

Впереди послышались торопливые шаги запоздалого прохожего. Увидев неторопливо идущего человека, прохожий остановился, круто повернулся и побежал назад, постоянно оглядываясь, боясь преследования.

Ионас усмехнулся, как люди стали бояться друг друга. Что же, и он приложил к этому руку.

Подполковник Балзарис ходил по кабинету из угла в угол, постоянно натыкаясь на старшего лейтенанта, молодую, красивую женщину. Смирнова стояла в центре кабинета и смотрела на Ионаса.

И столько ненависти было в ее глазах, что у Ионаса по позвоночнику побежал пот.

Ионас понимал, что расплатой за все его дела, может быть, только смерь и не ждал прощения, тем неожиданнее были слова его дяди:

- У старшего лейтенанта, твои друзья убили мужа, а он был героем войны, летчиком. Но она не желает твоей смерти.

Ионас поднял глаза, с удивлением посмотрел на Зину.

- У вас есть шанс, хоть немного помочь своему народу, - помолчав, Смирнова продолжила, - да и себе.

Ионас опять опустил голову, подумал, что ему не обещают оставить жизнь, а предлагают помочь своему народа, но вот сможет ли он?

- На мне крови много, я не должен жить, а народ. Что ему до меня, да, наверно и до ваших проблем...

- Зачем же так, ответила Зина, - многие рады просто работать, просто жить да боятся и ваших, и наших. Мы не ставим своей целью уничтожить всех, кто с нами не согласен. Мы хотим устранить возможность вашего воздействия на свободу выбора людей, а потом, жизнь покажет кто прав.

- Это я воздействую?

- И вы тоже, и ваш гость, перед которым поставлены задачи раскола нашей страны.

Ионас напрягся, посмотрел на подполковника. Тот, казалось, был занят чисткой своей трубки и не слушал разговор.

Ионас, сжав похолодевшие пальцы, тихо прошептал:

- Своих, сдавать не буду!

Балзарис положил на край стола трубку, поднял голову, посмотрел на Ионаса:

- Говоришь, свои? Они свои, потому, что говорят на литовском языке? Или потому, что получают доллары за свою работу? А может, у них землю отобрали, дома? У вашего гостя другая задача, чем больше трупов, русских, наших, тем больше счет в банке. А ты тоже с каждой головы получаешь?

Ионас, откинулся к спинке стула, в глаза, словно попала пыль, хотелось их закрыть и спрятаться от всего этого.

- Разве можно простить убийство солдат? - спросил Ионас

Простить нельзя, - ответила Смиронова, - а вот сделать то, что они не доделали, нужно!

Ионас впервые шел по улице, не оглядываясь по сторонам. Вокруг шли по своим делам люди, невольно отходя в сторону, когда появлялся патруль НКВД. Он шел, по тротуару, впервые в жизни чувствую, что может спасти от смерти вот эту женщину, с маленькой девочкой, в огромной, детской коляске. Он не ждал для себя снисхождения, а желал только одного, чтобы в Литве, не умирали от выстрелов на улицах люди. Не важно, русские или местные, но чтобы оставались живыми.

Может быть потом, через много лет, другие, сами решат, как им лучше жить, отдельно от России, или вместе.

Солнце, нежно гладило своими лучами его свежее выбритыем щеки, огромное количество воробьев, перелетало с дерева на дерево, весело чирикая. Казалось, сама природа поет: жить, жить, жить!

По перрону станции, Ионаса вели под конвоем, посадили в вагон в отдельное купе.

В кабинете Балзаниса, четко обговорили детали. До прибытия из-за границы новой группы диверсантов, нужно было ликвидировать "гостя" и его ближайшее окружение.

Молодой солдат, конвоир Ионаса, плотно закрыл дверь, прижал ствол автомата к боку Ионаса, широко раскрыв глаза, боясь моргнуть, поглядывал то в окно, то на дверь. Старший конвоя, вышел из купе, закрыв за собой дверь.

- Куда же тын? - заволновался молодой.

В соседнем купе, веселились демобилизованные солдаты. Радостные, с блестящими глазами, они предлагали проходившим мимо их купе, выпить. Потом, когда поезд тронулся, стали обходить своих соседей, приглашая, к себе в гости.

В купе, где расположился конвой, вошел средних лет сержант, сел рядом с Ионасом, косо поглядывая на солдата, потом своим телом, отодвинул его автомат, словно тисками, обнял солдата:

- Земляк, шесть лет дома не был!

Ионас отодвинулся, словно не желая мешать разговору, потом толкнул сержанта на конвоира, выбив ногой оконное стекло, вывалился головой вниз.

Ах, как он хотел свернуть себе шею.

Сержант все цеплялся за конвоира, не подпуская к окну. В дверь заглянул старший конвоя, опять выбежал в коридор, сорвал стоп кран.

Молодой конвоир, с досадой отталкивая сержанта, рванулся к окну, поднял автомат.

- Отставить, рано еще!

Рядом стоял совершенно трезвый сержант, положив руку на плечо, повторил:

- Не спеши, вот так, а теперь стреляй.

На следующий день, в городе только и говорили о дерзком побеге бандита.

Капитан Виноградов, с улыбкой, встретил доставленных к нему конвоиров.

Без поясных ремней, под охраной, вывели их из штаба. Когда за ними закрыли ворота, солдат посадили в крытую автомашину и отвезли на станцию. Им предстояло продолжить службу далеко от Прибалтики.

Встреча.

Ошибки были? Что ж, возможно.

Но оценить насколько можно

Разлуки, встречи, долгие пути,

Удары? Их не обойти.

Виноградов выехал на вокзал. Сегодня должна была приехать его жена Валя, со своей матерью и дочкой. Пленный немецкий врач, спас его дочь, болевшую менингитом, но с ногами у крошки, были еще проблемы. Николай стоял на перроне, оглядывая встречающих. Опытным взглядом, он оценивал проходивших мужчин в штатском. Было видно, что некоторые совсем недавно, сняли военную форму.

Он знал, что три дня назад, Ионас встретился с "гостем", из короткого сообщения можно было понять, что ему "гость" не доверяет, от себя практически не отпускает. Единственная возможность захвата "гостя", была в поезде, при переезде в Вильнус. Больше Ионас не сможет выйти на связь.

Подошел поезд, люди рванулись к вагонам, не давая приехавшим выйти из него. Николай был в форме, плечом вперед, проталкивался к вагону.

- Передавят друг друга, - подумал он, и направился к коменданту станции, как услышал рвавший сердце, такой знакомый голос:

- Ма-ма-ма!

Николай остановился, повернулся к вагону.

- Валя! - крикнул он.

- Ма-мочка! - голос, полный ужаса и бессилия.

К вагону бежал патруль, со старшим сержантом во главе. Николай кинулся к вагону, раздвигая людей руками. В тамбур не протиснуться, Николай представился сержанту, тот с удивлением, внимательно посмотрел на него, что-то сказал, но Николай не разобрал.

Солдаты прикладами раздвинули толпящихся у дверей пассажиров, освобождая проход.

Сержант, обгоняя Виноградова, рванулся в тамбур, закричал:

- Сеструха!

А Валя, это была она, осевшим голосом пыталась кричать:

- Мама, это Витя, это Николай!

В проходе вагона, притиснутая к стене, она пыталась удержать дочь, которая почти вывалилась из свертка, ее головка почти касалось пола, вот-вот будет под ногами обезумевших людей.

Сержант, раздвинув руки, уперся ими в стены, сдерживая напор. Валя подняла дочь, плача, обратилась к сержанту:

- Откуда ты здесь, братик. Витя, спасибо.

Какой-то майор, вышел из купе, взял из рук Вали почти голенькую девочку. Валя, обессилев, повисла на руках у брата, так и не представив его Николаю.

Майор, передал дочь Виноградову, сказал:

- Зайди в купе, капитан.

В купе, у окна, сидел Ионас. Он сразу узнал Виноградова и Валю, но, опасаясь не осторожного возгласа женщины, отвернулся и полез на вторую полку. Майор подошел ближе к Вале, потянулся к ребенку, поглядывая на открытую дверь.

Николай устало вздохнул, вытер мокрый лоб платком, усадил жену и мать на освободившуюся полку, вышел за дверь, встал перед старшим офицерского патруля.

- Все в порядке! - будто не замечая настороженного взгляда майора в купе, Николай продолжил, - мы с женой едва не разминулись, такая толкучка, сейчас мы будем выходить.

Виноградов, грудью отодвинул офицера, повернулся к нему спиной, вошел в купе, не глядя на остальных, взял в руки завернутую в одеяло дочь.

Валя громко заплакала, поочередно осыпая поцелуями брата, мужа, дочь.

Майор заулыбался, поднял глаза на Виноградова, в его лицо, смотрел зрачок пистолета.

- Не вздумай, жалеть не буду, - шепотом сказал Николай.

Майор покосился на Ионаса, тот, свесив ноги с полки, спокойно глядел на происходящее.

- Приехали, - подтвердил Ионас, спрыгнул с полки, достал из кобуры майора пистолет, еще один, достал из его галифе.

Вошли подполковник Балзарис и Зина. Гость посмотрел в словно застывшие, глаза Смирновой, потянулся к вещмешку, в котором были гранаты, но Ионас опередил его.

Вывели "гостя", после того, как освободили вагон от всех людей. К самым ступеням, подъехал трофейный "оппель - капитан"

Когда выходили из вагона, прозвучал выстрел, Ионас, закрыв своим телом Виноградова, покачнулся, стал падать, но Николай придержал его. Пули из пистолета, одетого в добротное пальто и шляпу, профессорского вида, еще не старого мужчины, рикошетили от вагонных колес, металлических ступеней.

Виноградов, выхватив свой "ТТ", выстрелил только раз.

В госпиталь, Ионоса сопровождала вся семья Виноградовых.

Ионас улыбался впервые за последние годы и все смотрел на возбужденного Николая, Валю, которая не отпускала из своей руки пальцы Николая.

Ионас вдруг вспомнил рождественские праздники, огромный стол в их доме, он, маленький и веселый, на коленях у матери, в его руках, самая длинная соломинка, а впереди, большая и счастливая жизнь.

Ионас прикрыл глаза и потерял сознание.

Послесловие.

В 1982 году, по состоянию здоровья, отец не смог пойти на торжественное собрание, посвященное Дню Победы. Наградные часы, привезли ему в больницу, но он не стал их рассматривать, а сразу протянул мне.

- Сохрани...

Летом этого же года, в УВД решался вопрос о выделении отцу трех - комнатной квартиры, до этого, он всю жизнь жил в служебных.

Без него, мы с матерью получили ордер, без него перевезли вещи и теперь, рассматривая нарисованный на листке бумаги план квартиры, он все просил:

- Отвезите меня домой, отвезите...

Потом, как-то по-особенному, он посмотрел на меня, я наклонился к его лицу:

- Ты будь осторожнее на работе...

Я сразу понял его.

Пять лет назад, когда он еще служил, из колонии был побег, отец был в группе захвата, догонял в поле осужденного и сорвался в траншею, упал в воду, пока его вытащили, простыл, шел октябрь месяц.

Потом, было двухстороннее, крупозное воспаление легких, белокровие, аритмия и вот...

Последний раз я услышал его просьбу в сентябре:

Я погладил отцу руку, а он тихо попросил:

- Приведи внучек.

Мои дочурки, щебетали рядом с ним, а он, смотрел на них, и слезы катились из его глаз.

22 ноября, вечером, отец отказался от еды. Он настолько ослабел, что стало трудно понимать его речь.

Он уже не мог, а может, не хотел говорить, а на мои вопросы, только прикрывал глаза.

Когда открывал, его глаза, заметно выцветшие, ярко блестели, словно в них отражались огни военных пожаров, которых так много пришлось увидеть ему в своей жизни.