Когда я пишу эти строки, резолюции Совета Безопасности ООН превратились в макулатуру, а медали за участие в миротворческих операциях раздаются совратителям малолетних. Почти вся моя жизнь осталась в прошлом, полная горьких и светлых воспоминаний о днях, когда честь и достоинство не были пустыми словами. Передо мной лежат две награды с одной войны, выпущенных противоборствующими сторонами. Это служит мне постоянным напоминанием о том, что каждая медаль имеет две стороны, и для того, чтобы она была обращена к людям хорошей стороной одной ловкости рук недостаточно.

* * *

Над головой в прорехах облаков загораются звезды до сих пор непривычных созвездий. Быстро учишься ценить подобные моменты, ибо редки те минуты, когда удается безмятежно уставиться в необъятный свод безоблачного неба. Если надолго запрокинуть голову, то непременно возникает желание воспарить и дотянуться до лазурных высей. Окинуть взглядом окрестности. Чтобы увидеть цепочки окопов, протянувшиеся от моря и до моря, рваную сизую пелену пожарищ и чернильные кляксы разрывов. И тогда неведомая жестокая сила пинком возвращает к реальности, швыряет о бренную землю, предлагает изведать всю глубину ощущений, таящихся в мутной хлюпающей луже.

Гулко лопается железная скорлупа снарядов. Слепые осколки носятся во всех направлениях, вкрадчивым шелестом тревожа январский воздух, и без всякого разбора вонзаются в землю, в деревья и в людей. Того и гляди, какой-нибудь тяжелый бесформенный кусок железа проткнет каску или прокомпостирует нейлоновый жилет, а то и проскользнет между ними. И тогда после артиллерийского обстрела позиций уже не я буду заполнять статистические бланки понесенных потерь, а кто-то другой впишет мое имя в бумагу установленного образца. Сомнительная радость - остывать на линии фронта, валяясь с осколком in situ. Но даже в этом есть некоторый профессиональный, хотя и субъективный интерес. Единственная возможность изучить postmortem со стороны пациента. Жаль только, что о полученном опыте не узнает никто из моих коллег.

Обстрел закончился также внезапно, как и начался. Обломки тонкой ледяной корочки тают на лице, и вместе со звенящей тишиной приходит понимание, что это не самый худший способ встретить новый 1953 год на 38 параллели. Едкий аромат продуктов распада азотистой взрывчатки привычно щекочет ноздри. Редкие солдаты, не успевшие ранее достичь бункеров, нерешительно поднимаются на ноги, отряхивают скупые крупицы снега и возвращаются к несению своих обязанностей. Вдалеке истошный голос настойчиво призывает медика. На этот раз для кого-то колесо фортуны обернулось неожиданной стороной. Впрочем, даже на эти превратности судьбы вырабатывается привычка. И это вовсе не черствость души и не безобразная черта характера. Мы те, кого обзывают потерянным поколением. Я один из многих, кто получил в детстве прививку, именующуюся Великой депрессией. Тем, кто познал голод и нужду, никогда не забыть подобного унижения. Когда грянула Война, линия фронта пролегла через мою семью. Видимо, неприязнь к Азии досталась мне от отца. Это все, что я получил от него в наследство, не считая горсти медалей и вороха писем с безымянных тихоокеанских атоллов. Возможно, потому я и поступил в академию военно-медицинского корпуса, чтобы как можно меньше солдат обретали вечный покой в сырой земле далеких стран. Возможно, поэтому я и нахожусь здесь, в качестве сержанта специальной группы от службы регистрации могил.

* * *

Если историки будущих поколений решат подробно изучить все перипетии моей служебной деятельности, то они в погоне за истиной будут рисковать своим рассудком. Или наврут из лучших побуждений, как обычно и происходит. Думаю, мне стоит облегчить их труд, тем более что я по праву могу гордиться весьма запутанным послужным списком.

Я был призван 25 июня 1950 года. После принятия 82 резолюции Совета Безопасности ООН было не трудно догадаться, куда меня могут отправить, если дела пойдут скверно. Восемь недель базовой подготовки в Форте Ли прошли гладко, и мне захотелось чего-то большего, чем профессии простого пехотинца. Тем более что, за плечами уже был год учебы в медицинском колледже. В интендантском училище к моему пожеланию отнеслись благосклонно. Следующие восемь недель меня тренировали на боевого медика. Но сразу попасть на передовую мне не довелось. Едва покинув базу, я получил распоряжение вернуться. Как выяснилось, полевых медиков в Корее было в достатке, или, по крайней мере, гораздо больше, чем военнослужащих, способных проводить опознание и захоронение согласно уставу. Масштаб боевых действий возрастал буквально с каждым днем. Хотя в Иокогаме располагался 108 взвод интендантской службы по регистрации могил, но этих тридцати человек было явно недостаточно на весь корейский полуостров. Таким образом, я остался еще на восемь недель дополнительного обучения специальности MOS 4980. Что в переводе на хороший английский язык означает специалист по регистрации могил. Но учеба прервалась на половине. 25 ноября с Восьмой армией случилась катастрофа, а первого декабря я уже ступил на стылую землю взлетно-посадочной полосы в местечке Хагару-Ри.

Воспоминания. Их так много, что фрагменты напоминают калейдоскопическую мозаику, но стоит сконцентрироваться на любом из них, как оно разворачивается из спутанного клубка в стройную цепь событий. Надеюсь, что с помощью этой путеводной нити вы пройдете по жизненному лабиринту и одержите верх над своим минотавром, так же, как в свое время победил я.

* * *

Если обратить взор на север и проследовать взглядом до вершины холма, то на ум сразу лезет череда неприятных мыслей. На том склоне уже начинаются минные поля, щедро опутанные колючей проволокой. За ними ничейная территория. Еще дальше - позиции врагов. Истинно сказано: "semper variabilis et mutabilis". До чего же изменчивое существо человек. Еще семь лет назад китайцы были нашими союзниками в борьбе против Японской Империи. Теперь семисот тысячная армия коммунистического Китая неутомимым прибоем накатывается на линию укреплений от Невада Ситиз до Анкор Хилл, только чтобы вновь отхлынуть, оставляя в кровавом остатке несчетные тысячи жизней своих солдат.

Неприятные мысли не ограничиваются только размышлениями политического характера. В конце концов, всем политикам воздастся по заслугам. Куда больше меня заботит сохранение жизней солдат союзных войск. Успев за второе полугодие войны повидать многое в морге Токийского армейского госпиталя, я стал куда острее ощущать невосполнимость потери каждого человека. И тем печальнее видеть, как люди погибают не по злому умыслу противника, а из-за собственной неосмотрительности.

До начала утреннего обстрела на вершине опостылевшего холма маячил полугусеничный бронетранспортер, из кузова которого ближайшие огневые точки пополнялись боеприпасами. Несмотря на то, что солдаты службы снабжения выкатили транспорт на самую макушку каменистого гребня, заметно облегчив себе работу по перетаскиванию тяжеленных деревянных ящиков, к рассвету разгрузка еще не была закончена. А с первыми звуками артиллерийского обстрела, доблестные снабженцы, побросав все, скрылись в одном из блиндажей. Теперь же водитель и два помощника растерянно стоят, высматривая пропажу вдоль фронтального склона. Тут вновь повалил густой снег, и видимость упала до нескольких десятков ярдов.

Когда я осилил подъем, нехороший холодок пробежал по моей спине. Очертания угловатого кузова едва проглядывались сквозь снежную пелену. Тяжелая машина накренилась и провалилась передними колесами в траншею у самого подножия холма. Изображение в бинокле удалось настроить на резкость, но это лишь подтвердило плохое предчувствие. Полугусеничный бронетранспортер M2 уткнулся широким передком в бревенчатую фронтальную стенку траншеи. За капотом, распластавшись о стенку, замерла поникшая человеческая фигурка.

Водитель не смог выдержать моего пронзительного взгляда и поспешно отвел глаза. Он помнил мои неоднократные указания на недопустимость подобной практики разгрузки боеприпасов. Я успел надоесть даже местному лейтенанту, да так, что он вознамерился подать на меня рапорт. Впрочем, офицер сразу же остыл, как только узнал, что я представляю независимое подразделение, и бумаги надо направлять непосредственно в штаб Восьмой Армии в Сеуле.

Дзот на вершине холма ожил, и амбразуру осветили вспышки одиночных выстрелов. Обычная процедура для разогрева легких пулеметов в жестокий зимний холод корейских гор. Скоро начнется новый штурм наших позиций. Уже сейчас под завесой ненастья тысячи солдат вражеской армии бегом преодолевают инженерные заграждения на ничейной полосе. Это еще одна причина, по которой я должен скорее спуститься в траншею на передовой и осмотреть пострадавшего. Пусть даже и просто ради успокоения совести. Только сначала загляну к пулеметчикам, пусть не увлекаются, ведь половина патронных ящиков все еще в кузове злополучного бронетранспортера.

На спуск по извилистой дорожке в заграждениях из противопехотных мин и колючей проволоки ушло не менее трех минут. Мысль пойти по следу, оставленному в искусственных препятствиях сползшим бронетранспортером, машинально отметается как несостоятельная.

Вблизи корпус бронемашины уже не кажется маленькой коробочкой. Клепаные соединения стальных листов и знакомые гусеничные траки пробуждает в сердце щемящее чувство. За эти одиннадцать месяцев ужас ничуть не поблек, думаю, он никогда не сотрется из моей памяти. А между тем, в кузове в полном беспорядке валяются деревянные ящики с крупнокалиберными патронами, упаковки надкалиберных и ручных гранат, мины для обновления оборонительной полосы. Путешествие с вершины холма явно не пошло опасному грузу на пользу. В довершение всего, в воздухе присутствовал отчетливый запах бензина. Обойдя машину, было нетрудно установить причину навязчивого маслянистого привкуса во рту. Осколками одного из снарядов был продырявлен бензобак. Из-под днища показалась ленивая масляная лужа. Картер был разбит вдребезги, но, по всей видимости, это произошло уже в процессе нештатного съезда. Сверху сзади ударил пулемет одного из дзотов. Следом за ним огонь был открыт из других укреплений. Противник был уже на подходе. Тут бы самое время вернуться и обрести укрытие за стенами дзота, но клятва Гиппократа для меня все еще не потеряла своего значения.

Поспешив спрыгнуть в окоп, я с досадой обнаружил, что осмотр пациента является нетривиальной задачей. Признаки дыхания раненного не были видны на фоне клубов пара из разбитого радиатора. Дотянуться до человека мешал широкий отсек двигательного агрегата. Было и еще одно скверное обстоятельство. Передние колеса броневика болтались в воздухе, так что взгромоздиться на капот означало добавить еще полторы сотни фунтов к травматической нагрузке. Увы, но отыскать другого способа, как подобраться к пострадавшему человеку, я не смог. К моему удивлению массивное шасси бронированной машины даже не шелохнулось, но сквозь нейлоновый жилет, два свитера, рубашку и майку живот обожгло холодом металлической крышки капота. Стянув стрелковую рукавицу, я успел ощутить, что тело еще сохранило остатки тепла. Это был добрый знак. Вот с определением пульса опять возникли сложности. Плотно обмотанный шарф упорно мешал мне добраться до шеи. Когда же это удалось, то пальцы уже потеряли чувствительность, и попытки нащупать сонную артерию пришлось прекратить.

Тем временем огневой контакт усилился. Несколько пуль взвизгнуло над головой. Но я успел побывать участником куда более страшных событий. Бояться надо не врага, а глупого союзника. Обостренное чутье в который раз меня не подвело. Вовремя оглянувшись назад, я увидел водителя с ассистентами, которые уже приготовились снимать моток стального троса, прикрепленного к борту бронемашины. Пришлось их грубо окрикнуть: "Вы мне тут еще пошаркайте сталью о сталь! Или захотелось отправиться на Луну? Причем по частям?"

В другой обстановке я бы с удовольствием посмотрел на потуги этой троицы по вытягиванию полугусеничного транспортера. Но сейчас мне было чем заняться. Поэтому я лаконично послал храбрецов на поиски тяжелого артиллерийского тягача. С пациентом дела обстояли куда сложнее. Вообще-то по моим соображениям человек не мог пережить удар такой сокрушительной силы. Но на войне иногда и чудеса случаются. Впрочем, в любом случае предпринять я мог немногое. Укол морфина облегчит живому страдания, а мертвому уже никак не навредишь. Вот в руке уже зажата упаковка ампул из моих скромных личных запасов, но меня вовремя посетила здравая мысль. Инъекция в бедро может оказаться напрасной. Толстенный бампер мог полностью прекратить кровоснабжение нижних конечностей. Зажмурившись, я упорно вспоминал подходящие зоны для инъекций.

Когда с жестокой пародией на скорую медицинскую помощь покончено, настало время приступать к своим прямым обязанностям, а именно к сбору статистики. Отыскав в полевой сумке толстую пачку стандартных бланков, я аккуратно, стараясь не помять, извлек один листок и закрепил его на видавшей виды планшетке. Лучше сделать свою работу теперь, ведь вполне возможно, что после боя я не смогу ее выполнить. По разным, вполне объективным причинам. А я не люблю, когда работу оставляют незавершенной. Мой вам совет - никогда не придерживаться последовательного порядка при заполнении пунктов анкеты. Какая-нибудь графа может оказаться для каждого конкретного случая достаточно заковыристой и спорной. И на размышление уходит время, за которое можно было бы проставить отметки в других пунктах.

Тут тело пошевелилось и, вздохнув, хрипло произнесло:
- Извините, но я еще не умер, док.
- Ощущаете ли боль где-нибудь?
- Нет. Ничего не чувствую. Тело стало совсем чужим. В голове звенит, а все вокруг расплывается в туманные пятна.
- А непосредственно после удара?
- Ничего не помню. Словно провалился в беззвучную темноту. Но за мгновение до этого, когда передо мной выросла стальная тупорылая туша и занозой вогнала холодный невидящий взгляд прямо в душу, я почти разочаровался в прожитой жизни.
Человек замолк. Повисла неловкая пауза. Внутри все выпрямляется в тугую струну.
- Поможете мне заполнить анкету?
- Хоть этим я все еще могу быть полезен.
- Ваше полное имя?
Человек посмотрел мне прямо в глаза. В них я прочел смиренное спокойствие.
- Док, я знаком с этими бланками. Заполняйте. Капеллан двадцать пятой пехотной дивизии Джон Тернер. Поступил на службу пятнадцатого сентября тысяча девятьсот сорок четвертого года. Скончался десятого января тысяча девятьсот пятьдесят третьего.
- Может не стоит торопиться с этой графой?
- Заполняйте скорее и уходите! Вы же знаете, что у меня нет шансов.
- До конца боя я вас не оставлю. Мне ведь самому любопытно. Лучше ответьте мне, святой отец, что вы забыли в этой траншее?
- Хотелось свежего воздуха. Я смертельно устал от сумеречных блиндажей, гнетущих низких потоков, смрада бензиновых обогревателей. Устал от бесконечной суеты мышей и крыс. Устал от порошка ДДТ за шиворотом.
- Хм. Я тоже люблю проветриться. Подчас за это приходится платить высокую цену. Но вы ведь могли подать рапорт о переводе?
- А вы подали бы?
- Мне несколько проще. Я регулярно выбираюсь с отчетами в Сеул, а то и в Токио. Как хорошо пройтись по узким улочкам, поглазеть на бумажные фонарики, хлебнуть сливового вина. Чтобы с новыми силами опять нырнуть в эту лихую круговерть.
Капеллан сделал слабую попытку улыбнуться. Для него становились актуальными совсем иные темы.
- Рай без Ада невозможен. Вы верите в Ад?
- Верю ли я? Верю, что я там был. На самом дне, где стылой гладью простирается ледяной Коцит. Это было одиннадцать месяцев назад.
- Бассейн Чозин...
Мрачные воспоминания, словно ледяная волна цунами, накрыли меня с головой, заставив вздрогнуть, испытывать почти физический удар.

* * *

В составе группы от службы регистрации могил я прибыл в Хагару-ри. Продолжалась круглосуточная эвакуация убитых, раненых и обмороженных. Само местечко находилось в круговой осаде. Транспортные и медицинские самолеты ООН прибывали почти ежеминутно, и каждый борт забирал очередную партию пострадавших. Последних людей из арьергарда десятого корпуса мы встретили четвертого декабря.

Полночь седьмого декабря тысяча девятьсот пятидесятого года будет невозможно забыть при всем желании. Скупые снопы света от грязных автомобильных фар кусками выхватывали из темноты путь из Хагару-ри в Кото-ри. На многих грузовиках арьергарда прожекторы и вовсе были разбиты. За нами по пятам следовал враг. По скользкой дороге между обледеневших склонов медленной узкой змеей ползла вереница войск. Машины и пешие люди следовали вперемешку. Беспокоящий огонь с окрестных возвышенностей не прекращался ни на минуту. Наш санитарный бронетранспортер тащился в самом хвосте колонны. Рессоры едва держали нагрузку, днище просело почти до земли. С бронеавтомобиля в решительном порыве было снято все лишнее, только бы освободить еще немного места для лежачих больных. Весь кузов был заставлен носилками. Снаружи кабины, на подножках и капоте размещались солдаты с легкими ранениями. Сто шестидесяти сильный мотор ревел, выжимая из себя остатки ресурса. Периодически двигатель глох, и тогда приходилось в очередной раз ковыряться негнущимися пальцами в хитросплетении остывающей массы металла под капотом. Девять бесконечно долгих миль близились к концу. За тридцать восемь часов изнурительного марша вся колонна ушла далеко вперед. И когда нам показалось, что мы прорвались, на бронемашину со всех сторон обрушился вражеский огонь. Пехотинцы соскочили с машины в мгновение ока, как будто были полны сил и давно ждали приключений. Лейтенант спрыгнул на землю последним, но перед этим обратил ко мне молодое безусое лицо и крикнул "Газуй!!". А кабина бронетранспортера уже была разбита в хлам очередью крупнокалиберного пулемета. Водитель замертво упал на рулевое колесо, но так и не убрал ноги с педали акселератора. Прикрывающие наш прорыв солдаты оставались позади, а буквально из-под колес машины во все стороны разбегался противник. Я стоял на сиденье и предотвращал вражеские намерения забросать машину гранатами. На жутком морозе застывала ружейная смазка, так что механика карабина с трудом производила только одиночные выстрелы. Впрочем, когда в каждой руке по карабину, автоматическая стрельба удручающе нерезультативна. Но и при таком раскладе тридцатизарядные магазины обоих карабинов опустели менее чем за минуту. На дороге появились угрожающие неровности, так что пришлось забыть о перезарядке и взяться за руль. Упрямый враг все не хотел отставать, и тогда семь пуль из личного кольта ушли в темноту за кормой. Но тут запоздалым ответом в кузов, аккурат между носилок влетела фосфорная граната. Много позже я неоднократно пытался воспроизвести свои действия, быстро срывая шлем с головы. Как я тогда успел накрыть им гранату? Ума не приложу. Видимо, такие вещи дозволяются всего лишь один раз в жизни. Вот только зачем? Очнувшись в Токийском армейском госпитале, я с горечью узнал, что все раненые в том бронетранспортере на тот напряженный момент были уже мертвы.

С тех давних пор я повидал многое. И многое из того, что я повидал, оказывалось парадоксальным. Работа в морге научила меня иному восприятию смерти. Встреча с Мрачным Жнецом перестала быть чем-то окончательным. Бесповоротным - да, но отнюдь не окончательным. Даже в темноте холодильной камеры мертвые жаждут рассказать свою историю, нужно только захотеть услышать. И тогда каждая история развернется во всей своей неповторимости. Мало кто из живых способен на такую искренность. Моя работа - переносить эти истории на бумагу. Жаль, но казенные анкеты не в состоянии уместить все богатство оборвавшейся жизни. А еще печальнее то, что не все погибшие удостаиваются хотя бы такого внимания. Ради этого я вновь и вновь возвращаюсь на поле боя, вновь и вновь прагматично заполняю статистические бланки химическим карандашом. А это совсем нелегкий труд, ведь владение карандашной техникой подразумевает безусловное умение вырисовывать четко различимые буквы, не снимая утепленных рукавиц. Остальные письменные принадлежности, будь-то шариковые или перьевые ручки, круглый год не покидают блиндажа. Зимой для них слишком холодно, летом - слишком жарко, осенью и весной - слишком сыро.

* * *

По склону холма знакомой тропинкой спускался силуэт. В воздухе посвистывали пули, так что боец очень спешил, но на полпути вниз внезапно грохнулся оземь. Было неясно, настигла ли его шальная пуля, либо солдат просто поскользнулся. По идее, капеллан не должен был услышать моих ругательств, но нецензурные соображения по поводу несовершенства окружающего мира обладают неприятным свойством вырываться наружу. На скользкой дорожке было действительно трудно сохранить равновесие, особенно на бегу, причем с человеком на спине.

Оказавшись в траншее, солдат постепенно пришел в себя. Собственно, молодого и зеленого призывника отправили за боеприпасами для крупнокалиберного пулемета. Удерживая в каждой руке по неуклюжему железному ящику, рядовой никак не мог собраться духом для обратной дороги. Здесь было укрытие, рядом были люди. А вдоль пути длиной в добрую сотню ярдов вовсю плясали фонтанчики от пуль. И никакими увещеваниями тут никак не поможешь. Но для подобных случаев имеется стеклянная бутылочка мутноватого сливового винца. Как говорится, aqua vitae in vitro. Хрупкая вещь, которую приходится всегда держать при себе, согревая теплом собственного тела. Ведь в бункере ей грозит слишком много опасностей. Прямое попадание снаряда в блиндаж может уронить ее со стола, плесень может прокрасться под крышку, не говоря уже о том, что созерцание предметов подобного профиля слишком будоражит мозги соседних обитателей. Так что эта прозрачная емкость с волнующим содержимым стала для меня чем-то вроде талисмана. Может быть, его удивительные свойства помогут и в этот раз.
- Глотни, солдат!
Вино не отличалось крепостью, но от непривычки на глазах призывника выступили слезы. - А теперь, вам пора обратно, рядовой!
Молодой пехотинец не двинулся с места. Иногда приходится прикладывать уйму сил, чтобы быть убедительным.
- Рядовой! Вам не следует рассчитывать на то, что я единолично смогу отбить вторую волну противника. На этот участок их приходится больше сотни.
Словно в подтверждение моих слов на гребне холма замолк пулемет. Выстрелы за снежной завесой перед траншеей звучали все громче. Горлышко бутылки чуть дрогнуло в руке, а сам стеклянный сосуд вдруг взорвался на сотни мелких фрагментов. В такие моменты я словно наблюдаю себя со стороны. Замечаю на левой щеке глубокий порез и осколок стекла в ране, вижу, как со спины неспешно сползает компактный матерчатый сверток, как расходятся тесемочные завязки, и промасленная ткань разворачивается, освобождая металлическую массу штампованного оружия. "Эта бутылка обошлась мне в десять баксов" - успеваю услышать свой голос, такой непривычный со стороны, и тут мне возвращают обычную точку зрения.

Доведенной до автоматизма последовательностью движений руки сами вставили в горловину магазин, выдвинули проволочный приклад, откинули крышку затворной коробки и взвели затвор. Масленка сорок пятого калибра была готова к бою.

Несколько пуль взвизгнули рядом с головой и ударились в лобовой лист бронемашины. Достаточно протянуть руку, и смятый кусочек металла греет ладонь даже сквозь рукавицу. На оболочке видны отчетливые следы нарезов, а степень деформации говорит о дистанции выстрела красноречивее любых слов. Тридцать ярдов. Ошибка исключена. За время работы в командах по испытаниям индивидуальной защиты через мои руки прошел не один фунт поражающих элементов.

Противник уже совсем близко. Сквозь снегопад видны вспышки выстрелов. Трое спрыгнули в траншею. Ими оказались водитель транспортера и его помощники.
- Все тягачи заняты. Освободятся только завтра.
- Плохо. Придется резать.
Тут встрепенулся капеллан:
- Кого резать?
Разрезать, конечно, я собирался бронетранспортер. Мысли вертевшиеся в голове, наконец, оформились в стройный инженерный план. Разумеется, этот план не был безупречным, но в условиях жестокого цейтнота выбирать не приходится. Скоро начнет темнеть, а непроглядно черная студеная ночь изрядно добавит неприятностей.

Для начала следовало занять водителя и помощников их первоначальными обязанностями по доставке боеприпасов к укрепленным огневым точкам. Тем троим, конечно, неприятно нести тяжести в гору, да еще под усиливающимся обстрелом, но ошибки надо исправлять. А тем временем до врага осталось каких-то двадцать ярдов. Для прикрытия пришлось бросить перед окопом парочку дымовых гранат.

Судя по выкрикам, по ту сторону клубящейся завесы собрался целый взвод. Если им всем вздумается единовременно двинуться вперед, то я вряд ли смогу их остановить. Вообще, происходящее было рутинным делом, правда, если только сам в нем не участвуешь, а наблюдаешь со стороны. Собственно, вся моя работа за последние полгода и заключалась в выполнении наблюдений различного рода. Ныне у меня в сумке новая пачка предписаний от лейтенанта Коэ. Теперь я должен собирать стальные каски, что подверглись воздействию поражающих элементов. Хотя для начала нужно самому избежать воздействия этих самых элементов, иначе придется лейтенанту корячиться на передовой самому. А молодого солдата словно переклинило. Винтовка за спиной, в руках две патронные коробки, но не пройдено ни шагу. Чем же его можно подстегнуть?

Сквозь дымовую завесу прорывается человек. На нем форма китайской армии. Значит враг. В его руках карабин. Заученный выпад штыком. Без труда парирую неуклюжее намерение пробить мне шею. Несложное ката. Весь секрет в том, на что тратить отпускные, когда попадаешь в Токио. Пусть солдаты спускают деньги на гейш, а сержанту медицинской службы это не к лицу. Не гигиенично. Не эстетично. Зато эстетично общаться с седовласыми самураями. Я знаю, для них унизительно брать деньги от оккупантов. Они ценят мои попытки сохранить им остатки былого достоинства. Я расплачиваюсь необходимыми им товарами и услугами. Взамен мне достаются коротенькие уроки незамысловатым приемам рукопашной борьбы. Мы помогаем сохранить жизнь друг друга. Что может быть прекраснее?

Враг проявляет упрямство, не понимая, что лучшее решение - поднять руки и сдаться в плен. Но его время упущено, а законы Трагедии неумолимы. Под занавес, а точнее из-под завесы приходит длинная слепая очередь из ППШ. В глазах противника едва успевает проскочить отчаянное недоумение. Быть убитым в спину своими товарищами, да еще закрыть от пуль врага, что ухмыляется перед тобой. Справедливости нет. Случай распорядился так, а не иначе. На линии огня оказались мы оба, но на мне нейлоновый жилет. Будь я без него, тоже получил бы свое.

А в глубине души уже начинает ворочаться неуместное чувство гордости. Чувство причастности к великому изобретению. И в этом деле не последнюю роль сыграл случай. Ранней весной 51 года я окончательно оправился от ранения. Меня оставили работать в госпитале, но к началу лета в голову стали проситься мысли об отправке на передовую. Четырнадцатого июня с Материка была отправлена совместная медицинская миссия Армии и Флота. По прибытии в Токио подразделение было приписано к 406 Главной Медицинской Лаборатории. Целью было исследование целесообразности внедрения личной бронезащиты. Многочисленные попытки дать солдатам двух предыдущих Мировых войн шанс на спасение от разящего металла не увенчались успехом. Ирония судьбы, но бронежилет не спас даже эрцгерцога Фердинанда. Дома отмечали очередную годовщину Дня Независимости, а я в составе смешанной команды вновь вернулся в Корею. Нас разместили в штабе пятого полка первой дивизии корпуса морской пехоты. Впереди меня ждали полевые испытания партии нейлоновых жилетов.

По прошествии половины столетия события той эпохи ничуть не утратили своей значимости для меня. Научные изыскания, даже проводимые на линии фронта, неизменно представляли интерес, а результаты исследований давали обоснованный повод для гордости. На той войне случалось разное. Страшное мирно соседствовало со смешным. Печальное невезение сменялось чудесным случаем. Все это разнообразие скрашивало монотонность тяжелой повседневной работы на полях сражений. У меня много причин благодарить судьбу, но в наибольшей степени я благодарен за знакомство с замечательными людьми, такими как полковник Холмс и капитан Джеймс Бейер, майор Энос и лейтенант Коу.

* * *

Наверняка каждый, кто оказывался в промерзшей траншее, когда в воздухе проносится не только ледяная крупа, но и пули, когда от врага отделяют всего двадцать ярдов, хоть раз задавался вопросом: "Какого виртуса я здесь забыл?". Долг? По мне, слишком приторное слово, склоняемое налево и направо. У чего, а разновидностей долга у меня в избытке. Присяга и Клятва Гиппократа частенько борются за приоритет в исполнении. Нередко в борьбу по перетягиванию моей совести вступают и Десять Заповедей, иногда обретая успех, впрочем, весьма непродолжительный. Оставаться на дне траншеи заставляет не это, но искренний интерес - чем же все закончится. По меньшей мере, узнать, чем закончится эта война.

Конечно, есть и вполне материальные причины, по которым я пребываю в столь негостеприимном регионе. Видите ли, последователи маккартизма не слишком жалуют людей, говорящих непонятные вещи на непонятных языках. В этом им мерещится коммунизм. А объяснять каждому остолопу, что ты не верблюд, оказывается очень утомительным занятием. У нас дома идет своя война с коммунизмом и ее безопаснее переждать здесь. У ФБР есть ко мне интерес. В том смысле, что уже сейчас я получаю намеки на то, что меня будут рады видеть в академии Квантико. Место хорошее, это я заприметил еще во время визита в лагерь Леджен. Быть полевым агентом мне уже сложно по возрасту, но для общения с трупами в морге моего опыта более чем достаточно.

* * *

Судя по интенсивности боя, противник выдохся и отступает, только лишь за тем, чтобы попробовать добиться успеха на следующий день. Это позволяет еще больше сконцентрироваться на насущном. Время поджимает, а права на ошибку я за собой не признаю.

Работа с техническим инструментом очень похожа на манипулирование медицинскими принадлежностями. Хирург, как и инженер, умеет обращаться с пилами, сверлами, резцами и зажимами. Но у одного инженерного приспособления нет хирургического аналога. Об этом следует помнить и не расслабляться, когда в руках шипит длинный язык ацетиленового пламени. Нужно спешить. Скоро прибудет геликоптер.

Удивительно, сколь многого можно добиться, шепнув в трубку переносной рации пару слов. Разумеется, нужно знать верную частоту и отправлять в эфир волшебные латинские слова. Тогда тебе внимают, и заветное желание сбывается. Так уж устроены доктора, что, услышав "Cito", они помимо своей воли способны творить чудеса. Не забыть бы только донести "Gratia plenae" всем участникам действа.

Надо торопиться. Скоро стемнеет, а у пилотов нет ночных допусков. Да и страшно летать в горах на ощупь.

* * *

Кажется, на сегодня битва закончена. Звуки перестрелки стихают. Пересвист лопастей тоже затерялся в холодной зимней синеве над головой. "Citius, Altius, Fortius" - этот девиз куда лучше подходит пилотам. Прощайте, капеллан. Уверен, что скоро вы вернетесь домой. Вспоминайте обо мне и пожелайте удачи в моем ремесле.

Однажды я тоже вернусь на родину. А пока я здесь на 38 параллели, отхожу ко сну в затхлом сыром блиндаже. Удаленный уголок сознания украдкой грызет циничная досадная мысль о том, что целый день потерян. Конечно, лучше потеря одного дня, чем одной жизни. Ведь пока есть жизнь, всегда будет и день грядущий.