Сегодня умерла Мурка. Вроде, и не старая совсем была, всего 12 лет. Правда, говорят, что для кошки это нормально, но ей-то от этого не легче. Чего за 12 лет успеешь? Я вот ничего почти не успел. Это мне бабушка (у которой и жила Мурка) все время говорит, что я ничего еще в жизни не сделал. Хотя иногда мне кажется, что я много сделал. Даже очень много.
Вот, например, в пять лет я с Муркой подружился. Тогда я с родителями пришел в гости к бабушке – ну, и расшалился. Мне тогда пригрозили, что если я не закончу шалить, то меня запрут в темную комнату со страшным зверем. Думали, я испугаюсь. Фиг я испугался! У меня настроение прекрасное было, и я извертелся весь и даже чуть любимую бабушкину вазу не разбил. Тогда мама взяла меня за руку, сделала, как она думала, страшное лицо и отвела в темную комнату, сказав при этом:
– Ты нехороший и невоспитанный мальчик. Теперь сиди в комнате, пока мы домой не пойдем.
Я немного испугался. Но совсем немного. Я уже в то время знал, что никаких Баб Яг и Бабаев не бывает, а страшных зверей бабушка вряд ли будет дома держать. Да и мама – дурочка она что ли? Я вечером на улице загуляюсь – она уже бежит искать, беспокоится. А тут сама меня на съедение зверю отдаст?
Но все равно сидеть в темной комнате одному – нет ничего хорошего. Я хотел даже придвинуть к выключателю стул и включить свет, но тут под кроватью что-то засветилось. Зелененькие огоньки такие. И на меня движутся. Вот тут-то я испугался побольше. Что это? Черт что ли или зомби?
Вообще я эту историю рассказывал уже, и непонятно, нафига я ее повторяю. Я написал про Мурку, когда мой одноклассник Алешка собирал статьи для газеты "Синий троллейбус". Так что, если найдете, то можете прочитать там.
А вот в 9 лет, во 2-м классе, я разбил доску. В смысле, не деревяшку, а доску, в классе которая висит. У нас тупая доска такая была, из шершавого стекла. Когда мелом на ней писали, всегда звук такой противный раздавался, будто мышь сухарь грызет. И с мела всегда столько крошки сыпалось, что весь рукав белый был. Но я все равно любил писать на доске, когда меня вызывали. Особенно на русском. Потому что писать я умею, и почерк у меня красивый. А вот в математике я ни бум-бум. До сих пор. А во втором классе – тем более. Уравнения меня больше всего бесили. Придумали ерунду какую-то. Иксы какие-то находить… Ладно, я, вроде, про доску начал. Так вот, на перемене мы с пацанами свалку небольшую устроили. А я нарывонистый тогда был, и иногда даже в игре руки лишку распускал. Ну, и разозлил кое-кого. А народ у нас нервный, и толкнули меня хорошенько. И – прямо на доску. Я и не понял сначала ничего, думал, рука хрустнула. А тут как раз учительница зашла, и все по местам разбежались. Она доску не сразу заметила. А когда заметила – разоралась сразу. И первый вопрос: кто?! Ну и че, все, конечно: "Я – не я, корова не моя". Я тоже хотел отпереться, но меня заложили. Учительница сразу: "Отца в школу!" Ну, отец через неделю каким-то образом новую доску достал, железную, а мне всыпал хорошенько.
Постепенно, может, из-за того, что на железной доске писать не так интересно было, может, еще из-за чего-нибудь, я разлюбил ходить в школу. И иногда прогуливаю неделями. В школу приношу записки якобы от мамы, что болел, а иногда и справки. Бабуля у меня санитаркой в больнице работает, так вот, когда я помогал ей там убираться, то стянул несколько бланков с печатями. А дома тоже не знают, что я прогуливаю. Отца после случая с доской в школу с ментами не доставишь, а мама вообще сроду там не бывала. Телефона у нас нет, а домой классной в облом идти.
Конечно, я понимаю, что из-за постоянных прогулов скатился и числюсь среди худших, но мне пофиг. Я лучше в библиотеке посижу и книжку почитаю, чем на уроке торчать. А то сиди все время и жди: спросят – не спросят; а если спросят, то обзовут еще как-нибудь. И на перемене какой-нибудь тип, вроде Мальцева, начнет докапываться: "Что съешь: мыло со стола или хлеб с параши?"
Конечно, все свободное время в библиотеке не просидишь. Когда голова становится тяжелой и строчки сливаются, я иду гулять. Но не во двор к пацанам. Там нет ничего хорошего. Одни разговоры на уровне Мальцева или выяснение, сколько у меня денег и хватит ли, если скинуться, на сигареты или компьютерный клуб. Я не прочь, конечно, иногда затянуться, а вот в компьютере не смыслю ничего. Видел я, конечно, как пацаны режутся в какие-то стрелялки или ходят по лабиринтам с монстрами, но играть меня без денег не пустили, и я положил на них всех. Хорошо, что сейчас проезд бесплатный для школьников сделали, и я могу мотаться в самые дальние уголки города. Я везде побывал и самые разные места излазил. И даже любимые у меня есть. Например, остров на реке, куда старый пешеходный мост ведет. Там местечко такое классное, у самой воды. Летом сядешь – и сидишь; вода течет себе, и нет никого. А совсем рядом – мост железнодорожный через реку. Линия тут старая, без проводов, поезда редко ходят. Но я обязательно дожидаюсь. Шум поезда – он ведь особый. Не городской даже. Есть в нем что-то, чего я объяснить вам никогда не смогу. Я вот, вроде, довольно далеко от железной дороги живу, а иногда выйдешь вечером во двор, зимой особенно, когда снег городской шум приглушает, и слышен порой стук колес. Замрешь, слушаешь. И забываешь даже, что ты во дворе. А особенно здоровско слушать железную дорогу, когда небо чистое и звезды видны. Тогда мне кажется даже, что стук колес оттуда доносится.
Еще я люблю садиться в автобус и ехать почти через весь город, до конечной. Выйдешь там возле какой-то то ли котельной, то ли ТЭЦ, труба у нее еще огромная кирпичная, издалека ее видать, пройдешь вдоль забора бетонного (а за забором шипит что-то, пар идет и вода капает) – и почти сразу лес начинается. Только еще не совсем лес. Сначала там гаражи всякие попадаются, коттеджи недостроенные. А чуть подальше – вообще корпус заводской, тоже построенный только наполовину, но все равно огромный. Зайдешь туда, а там пролеты лестничные с битыми кирпичами, без перил. Поднимаешься по ним осторожно так, выше, выше. И вот – уже на крыше. Вернее, это не совсем крыша, еще этажи должны были быть, но их не достроили, и получилась это как бы крыша. Подойдешь к самому краю. Сначала жутко бывало, а потом – ничего. Сядешь, голову в коленки упрешь – и слушаешь. Вообще-то слушать-то здесь как раз совсем нечего, но в этом и прикол весь: слушать тишину – это лучший в мире кайф!
Ну вот, все началось в день, когда я в школу все же пошел. Послал нафиг всех, кто меня поприветствовал, сел за свою заднюю парту. Первым был русский, причем не просто урок, а диктант, так что я удачно пришел. Можно не бояться, что тупые правила отвечать заставят, и оценку хорошую получить. Правда, еще задание грамматическое… Но на него начихать можно.
Однако в конце урока сидящий впереди Мальцев сунул мне свою тетрадку с выполненным заданием (тоже сдул, поди, у кого-то) и велел списать. Я не врубился, откуда взялось такое благородство, но задание все же списал.
А после диктанта, вместо литературы, объявили, что концерт будет. Пришел какой-то гитарист, автор-исполнитель в смысле, и для нас песни решил попеть. Вышел такой, с бородкой светлой, в штанах помятых, и гитара такая невзрачненькая, треснутая. Не знаю, классно ли он пел, я не разбираюсь. Вроде, ничего, нормально. Но его слушали. Хотя некоторые песни были замудренные. Про путь к какому-то огню, про сплетенные черные сети, которые надо порвать, про свет истины, который виден впереди. Но были и понятные: про маленький игрушечный кораблик, который пустился в дальнее плаванье, про белого коня, приходящего на помощь. Рядом со мной взрослая девушка сидела, тоже слушала. А я и слушал, и между делом в тетрадке рисовал. Кораблик нарисовал с парусами, коня, только не белого, а синего, еще что-то, не помню точно. Смотрю, девушка в тетрадку заглядывает, спросить даже, вроде, что-то хочет. Ну, я отодвинулся подальше, больно надо…
После концерта была обычная перемена. На ней-то я и понял, откуда благородство у Мальцева взялось. Он возник передо мной и заявил:
– Я тебе списать дал, гони чирик.
Я ему, конечно, ответил, причем так, что ответ свой здесь приводить не буду, но Мальцев почему-то не разгневался. Сказал только:
– А, ну ты же у нас нищий… Хорошо, за тобой должок.
На том и разошлись.
Когда я вернулся домой, как раз пришел на обед отец.
– Дай десять рублей, – сказал я ему.
Он посмотрел на меня удивленно:
– На что тебе?
– Ну… так… надо, – заколебался я.
– Если не можешь толком объяснить, значит, не надо. Опять, поди, на ерунду какую-нибудь. – Отец вдруг придвинул меня к себе и, глядя в глаза, сказал: – А ну, дыхни.
Я сегодня не курил и смело дунул ему в лицо.
– Хоть бы зубы почистил… – скривился отец. – Ты же знаешь, я в СССР родился, зарабатывать не научился. Это ты вот, новое поколение. Некоторые пацаны, вроде тебя, больше меня заколачивают.
– Я тоже в СССР родился, – огрызнулся я.
– Во-во, гордись теперь до пенсии, – сказал отец. – Ладно, не мешай мне обедать. Иди вон, себе тоже наложи.
На следующий день выяснилось, что за диктант я получил 5/2. Причем классная объяснила, что могла бы поставить 5/3, но так как ошибки у трех человек одинаковые, она не стала выяснять, кто у кого списывал, а всем влепила пары.
Я вздохнул облегченно: вопрос о долге снимался. Но все оказалось не так просто.
– Про долг не забыл? – подрулил на перемене Мальцев.
– За что долг-то? За пару? – удивился я.
– Работа была не на пару, – вкрадчиво объяснил Мальцев. – Кстати, долг следовало бы увеличить, если бы не ты, у меня пары бы не было, да уж ладно…
Вот так. Может, погулять недельку, а потом Мальцев забудет? Но как же, забудет он…
Единственный способ заработка, который я знал и считал приемлемым для себя, был сбор бутылок. Хорошо, что весеннее солнышко вызвало у любителей пива приличную жажду, и свеженькие бутылки попадались довольно часто. Некоторые – в урнах. И зачем люди их в урны бросают? Знают ведь, что кому-то придется их потом оттуда доставать, а это не очень-то приятно. Вот когда вырасту и тоже буду пить пиво, то всегда буду оставлять бутылки у края дороги: пусть забирают, кому надо…
Вскоре я насобирал бутылок на пятерку и пошел сдавать. Но, как назло, приемный пункт был закрыт. Можно, конечно, сдать в киоске, но там дают меньше, и я пошел домой.
А у подъезда меня окликнули. И кто бы вы думали? Та девушка, которая сидела рядом со мной на концерте.
– Постой, – сказала она. А я и так уже остановился. – А я тебя жду.
– Зачем? – позвякивая бутылками, спросил я.
– Дело в том, что я корреспондент газеты "Городской курьер", Галина Неволина, – объяснила она. – Мне показалось, что ты интересный человек и хотела бы с тобой побеседовать.
– Это в смысле взять интервью? А че я такого сделал-то? – по-настоящему удивился я.
– Моя задача – как раз выяснить это, – сказала Неволина.
– Ладно, пойдемте выяснять, если вам так хочется, – предложил я, показав на подъезд. И добавил, заметив ее нерешительность: – Не бойтесь, дома никого нет.
Но дома у меня Неволина, как мне показалось, засмущалась еще больше. Уж не знаю, что ее так смутило?
– Вы не стойте, садитесь, – сказал я. – Вот, на кровать. Или на стул, если на кровать не хотите. Только осторожно, он развалиться может, мамина знакомая с него один раз уже падала. Знаете, веселая история была.
Неволина осторожно опустилась на стул. Я же с ногами забрался на кровать.
– Можно, я включу? – Корреспондентка достала из сумочки диктофон.
– Валяйте, – разрешил я.
Она щелкнула кнопкой и начала:
– Как тебя зовут?
– А вы разве еще не выяснили? – ответил я. – Хотя ладно. Антон Агафонов, 1991-го гэ рэ. Не женат, не судим, в связях, порочащих его… Впрочем, это вопрос спорный… Достаточно?
– Ты любишь рисовать?
– Люблю, – сказал я. – Особенно на математике.
– И что ты рисуешь? – продолжала спрашивать Неволина.
– Ну… Что на ум придет. Самолеты, поезда, корабли… Голых женщин.
– И получается?
– Кто? Женщины? Не очень. Самолеты лучше.
– Ты, наверное, хочешь научиться рисовать лучше? Позаниматься в изостудии?
– Где позаниматься? – не понял я.
– Ну, в кружке, где учат рисовать, – объяснила Неволина.
– Заниматься? Не хочу. Сидеть, слушать, делать, что заставляют. Не хочу.
– Тогда чего же ты хочешь? – спросила она.
– Десять рублей хочу.
– Десять рублей? – смутилась Неволина. – А зачем тебе?
– Да… так. Долг отдать. Может, вы дадите? А то у отца нету.
– Я? – Неволина, кажется, покраснела даже. – На самом деле так надо?
– На самом деле, – сказал я. – Честное слово.
Неволина достала из сумочки кошелек, вытащила оттуда десятку, протянула мне. Я встал с кровати, взял деньги, вернулся обратно. Сказал запоздало:
– Спасибо.
– Ну, теперь ты счастлив? – спросила она.
– Возможно, – сказал я.
– И тебе для счастья достаточно этих десяти рублей? Но ведь жизнь – это не только материальное. Ну, отдашь ты эти десять рублей – и будешь счастлив? Если это счастье, то зачем тогда вообще жить? Надо пылать и дерзать, находить в жизни большое и хорошее.
Я зевнул и подумал, что бутылки все равно надо будет сдать: пять рублей лишними не будут. А Неволина спросила:
– Вот ты ради чего живешь?
– Я? Просто… живу, и все.
– А эта статья твоя? – Неволина достала из сумочки газету "Синий троллейбус". – Ты ее тоже просто так писал?
– Какая статья? – не сразу понял я. – А, эта, про Мурку… Это рассказ. Попросили написать – и я написал. Захотелось.
– А что нужно для того, чтобы тебе захотелось что-то сделать? – спросила Неволина.
– Не знаю, – честно сказал я. – Иногда мне хочется есть, иногда – гулять, иногда – курить.
– Ты куришь? – откровенно испугалась девушка.
– Найдите, кто сейчас не курит, – хмуро сказал я.
– Но ведь это плохо. – Корреспондентка как-то сжалась, помрачнела, ссутулилась. – А пьешь?
– Если вы из детской комнаты, то сразу надо говорить.
– Нет, я из газеты, у меня удостоверение есть, вот.
Я посмотрел издали на темно-зеленые корочки, спросил:
– А почему вы именно меня выбрали?
Неволина не ответила, потому что вдруг еще раз быстро оглядела комнату. Спросила тревожно:
– Антон, а где ты уроки делаешь?
– Уроки? Иногда на кухне, – объяснил я, – там стол есть. А если он занят, то здесь, на кровати. Встаю на пол на коленки, – я даже показал как, – кладу сюда тетрадку – и пишу.
– Но так же… Вся спина изогнута. У тебя будет сколиоз! – возмутилась Неволина.
– Что будет? Склероз? Не, у меня память хорошая пока. И вообще, мозги мне еще для чего-нибудь пригодятся. Я ведь их не травлю "Моментом" или травкой.
– Этого еще не хватало, – вздохнула корреспондентка. – Что-то не получается у нас с тобой разговора. Расскажи хотя бы, что ты любишь… Или не любишь…
– Не люблю, когда с глупыми вопросами пристают, – начал я, но Неволина выключила диктофон, поднялась со стула. Сказала сухо:
– Я, пожалуй, пойду. До свидания.
– Как хотите, – сказал я. – Давайте, я вам дверь открою, а то у нас замок заедает.
Когда Неволина ушла, я все же сходил в киоск и сдал бутылки. Бог с ней, с мелочью.
А на следующий день я вновь стал подумывать о том, стоит ли отдавать деньги Мальцеву. Даже прокручивал в голове разные способы, как потратить доставшуюся от Неволиной десятку. Но потом плюнул. Черту ли в ней проку, в этой десятке?
Но когда я сунул деньги Мальцеву, то пожалел о своей честности. Потому что Мальцев вместо благодарности прочитал стишок:
Посмотрите, вот Антоша,
Вы не бойтесь, он хороший.
У него, как у мулата,
Восемь дочек неженатых.
– Долго сочинял? – спросил я. И хмуро продекламировал:
Посмотрите, это Мальцев,
У него большие пальцы.
А еще, как у циклопа,
Отросла большая…
Ну, вы поняли что. Надо признаться, что стишок я сочинил заранее. Но Мальцеву было все равно, заранее я сочинил или только что. Он схватил меня за руку, заломил ее за спину:
– А ну, извиняйся!
Как же… Этого-то от меня никто никогда не дожидался, а уж Мальцев – тем более. Вместо извинения я лягнул его пяткой куда надо… Он, конечно, взвыл, руку выпустил. Я не стал дожидаться, когда он опомнится, рванул… Причем бежать надо было подальше. В смысле, вообще из школы. С уроками – черт с ними, не привыкать. Я скрылся в подъезде одного из близлежащих домов. Постоял немного, отдышался. Потом осторожно выглянул, убедился, что погони нет. И только сейчас сообразил что строчка про "восемь дочек неженатых" неправильная. От этого настроение у меня поднялось, и я пошел шляться по городу. В кармане позвякивала мелочь, оставшаяся от сбора бутылок, и поэтому обида на Мальцева вскоре совсем рассеялась.
Так, позвякивая денежками в кармане, я дошел до троллейбусной остановки. А на ней – киоск продуктовый. Конечно, мне захотелось чего-нибудь купить. Сколько денег-то там у меня, а? Я захотел пересчитать мелочь, но… оставил руку в кармане. Потому что рядом ошивался подозрительного вида пацан моего возраста, ну, или чуть-чуть постарше, сразу не поймешь. Был он в серой болоньевой куртке (на рукаве клок материи был оторван и болтался, как язык у собаки) и чересчур яркой для него красной бейсболке. Однако лицо и руки были довольно чистыми. Но поведение пацана меня насторожило. Он явно что-то высматривал. Но, как выяснилось, не меня.
Мальчишка подошел к женщине, только что купившей что-то в киоске. Я не слышал толком, что он говорит: что-то про операцию, про то, что нет денег и про то, что осталось чего-то меньше года. Женщина отмахнулась и поспешила к подошедшему троллейбусу.
И тут до меня дошло!
Жить! Ему! Осталось! Меньше года! Если он не насобирает денег на операцию!
Я подскочил к мальчишке, выгреб из кармана все деньги. А пацан уже обороняться приготовился, сжал кулаки. Я схватил его за руку, разжал ему кулак и высыпал в ладошку свою мелочь.
Все это заняло несколько секунд – и я пулей заскочил в собравшийся отходить от остановки троллейбус.
Из окошка я видел, как мальчишка пересчитал деньги и ссыпал их в карман куртки.
Я ехал, а меня одолевали мысли всякие. Точнее, невеселые. Потому что чем больше я думал, тем лучше понимал, что пацану этому – хана. Сколько надо на операцию? Дофигища и больше. А сколько он так насобирает? Ни хрена он не насобирает. Было б что-нибудь у меня дома – я бы продал, и все. Но ведь ничего нет… Самая ценная вещь – черно-белый телевизор, который старше меня лет на пятнадцать. Это если только "ЗИЛ" с надписью "Золотой Урал", который приезжает к нашему ларьку и увозит бутылки на завод, угонишь, то тогда, может, наскребешь нужную сумму, и то вряд ли… А если в школе вывесить плакат типа: "Помогите мальчику!"? Но и эту мысль я отмел. Как же, там больше половины таких, как Мальцев, жди от них…
Я приехал на остров и сел дожидаться поезда. А мысли все не уходили. А что, если, к примеру, отвинтить рельс в одном месте, а потом побежать навстречу поезду и предупредить? Может, премию тогда дадут?
Но нет, рельсы я не стал разбирать. Просто дождался поезда, посидел до тех пор, когда стих вдалеке стук колес… и остался сидеть еще, потому что спешить было все равно некуда.
А вечером папаша мне всыпал. Оказывается, классная дозвонилась до его работы и настучала, что я слинял с уроков. Пришлось на другой день идти в школу.
Но к первому уроку я не пошел, потому что первым был русский, который вела эта… которая настучала. И ко второму, литературе, тоже не пошел, потому что ни фига не читал накануне.