Аннотация: Интересно, где находится эта грань между взрослой личностью и ребенком?
Взрослый
Лето 199* года казалось мне исполненным особого смысла. Мне только исполнилось двенадцать, и я, заглядывая с трепетом в себя, обнаруживал заметные только мне признаки мгновенного взросления. Как будто две цифры разделили мою жизнь на два рубежа - до и после, то есть детство, окончательно прошедшее, и взрослость, до которой я наконец-то дошагал. Я научился повязывать папин выходной галстук поверх футболки - рубашки я не носил - и в таком виде шарахаться по дому, как будто нечаянно примеряясь то к одному, то к другому зеркалу - естественно, когда никого не было. Внешне я взрослел медленно. Большинство моих сверстников уже давно были выше меня на целую голову, так что на уроке физкультуры я ненавидел построения в шеренгу, в которой мне всегда приходилось плестись в хвосте. Первой в линейке стояла девочка в очках, заядлая ботанша и круглая отличница с неизменной косичкой и пухлыми щеками. Она всегда смотрела на меня сверху вниз, и мне хотелось сказать ей что-нибудь язвительное, непременно об ее внешности, потому что другие придирки придумать было сложно. Это я так защищался на самом деле, зла я на нее не держал.
Этим летом мои родители никуда не выезжали - они работали и работали, а я слонялся без дела и читал все без разбору, самостоятельно начал учить немецкий - случайно наткнулся на самоучитель, а также осваивал способы разведения аквариумных рыбок - книжка была с клевыми картинками и забавными анекдотами в конце каждой главы. Вообще, я не очень хороший читатель - читаю много, но исключительно то, что интересно. Мне иногда приходит в голову, что если бы вместо всего этого увлекательного чтива я взялся штудировать учебники по действительно стоящим предметам - то давно стал каким-нибудь профессором. Хотя, может, у меня еще все впереди, кто знает. Мой старший брат - а он очень умный, гораздо умнее меня, говорит, что у меня все впереди. Наверное, он это потому, что у него все позади, ведь ему почти восемнадцать. Зато он умеет целоваться с девчонками и имеет у них успех. Прямо как мой дядя.
Мой дядя Юро тот еще человек. Он знает себе цену и хочет, чтобы все ее знали. Юро много путешествует по миру, разбирается во всем, в том числе в буддийской философии и джазе (как можно запомнить все эти трудновыговариваемые имена негров?), у него отличный музыкальный слух и способности к языкам - он может найти общий язык с любой девушкой, к которой подкатит. Я называю его Юро - он не замечает, что в разговоре с ним я меняю конечную гласную просто ради прикола. Вообще-то он замечает только себя и слушает только себя. Иногда мы вступаем в дискуссии - то есть, он говорит, а я внимаю, изредка вставляя замечания, которые опровергают все его умствования - не специально, так уж получается. Тогда он пожимает мне руку и говорит, что я далеко пойду.
- Запомни! - говорит он, прикрывая глаза, как будто от чрезмерной усталости, - умные учатся, дураки - учат.
- Значит, ты дурак?- замечаю я - вкрадчиво, хотя у нас в семье демократия, как он сам говорил и не раз.
- Дурак - ты! - он свирепеет. - А я трачу на тебя свое время! Никто - ни ты сам, ни твои родители, ни твой брат-балбес - вон он опять уставился в ящик - не способны дать тебе того, что даю тебе я. Я даю тебе свое время! Я даю тебе возможность увидеть мир незашоренными глазами, читать между строк, а не то буквальное вранье, какое подается на страницах газет. Ты хоть понимаешь, что значит - читать газеты между строк?
- Это значит читать газеты твоими глазами, дядя, - четко отвечаю я.
Юро всматривается в меня пристально своим темным свирепым взглядом, потом смеется, довольный.
- Тебе палец в рот не клади, да, малыш?
Я смотрю на него холодно, хотя внутри меня все аж булькает от злости. Ненавижу, когда меня называют малышом и треплют по щекам, ведь все это чистой воды притворство, демонстрирующее их моральное превосходство надо мной. Юро тянет ко мне руки, и дергает меня за кожу лица, изображая ласку, все это не только больно, но и унизительно. Но я терплю, потому что каждый умный человек должен уметь скрывать свои эмоции и истинные намерения, - тоже школа дяди.
Этим летом Юро часто возил меня с собой на Чарвакское озеро. Не совсем озеро, конечно, если уж говорить всю правду, то это водохранилище, хотя большое. Но вокруг него горы, и там очень клево, и дышится легко - чистый воздух и никаких машин. У меня всегда, когда я возвращаюсь оттуда, нос закладывает от городского смога, только тогда и понимаешь, каким дерьмом мы дышим все это время. А потом ничего - привыкаешь.
На Чарваке очень красиво, и я всегда чувствую себя там счастливым, несмотря на общество моего дядюшки и его подружек. Юро отравляет мне все удовольствие от этой красотищи своими вечными придирками - он хочет, чтобы я всегда действовал идеально, а такое невозможно при всем желании. Сам он постоянно ошибается, но за собой не замечает. Например, когда мы разбивали палатку, он поставил ее на склоне, так что спать в ней приходилось, все время съезжая вниз ногами.
- Вот это тебе урок, - говорит Юро наутро, ничуть не стесняясь. - Никогда так не поступай, всегда просчитывай свои действия на десять ходов вперед.
Молча помогаю ему переставить палатку. Дно Чарвака каменистое, и берег тоже усыпан валунами и камнями, они всегда больно впиваются в босые ноги, зато так приятно нагреваются на солнце. Я где-то читал, что острые камушки здорово помогают от плоскостопия, и я стараюсь не замечать боль, раз уж это так полезно. Девицы - а их на этот раз три - визжат, плескаясь в воде. Вода такая манящая, прозрачная и потрясающе теплая, на небе ни облачка - оно очень ласковое и голубое. И кругом ни души - если не считать за души эту троицу и моего мучителя. Почему я всегда должен исправлять его ошибки, да еще и слушать наставления по этому поводу? Хотя, может, так оно и должно быть, как говорится, в каждом дегте есть мед и наоборот, так и здесь, где мне дышится так свободно и хорошо, должно быть что-то, омрачающее, чтобы не нарушилась мировая гармония добра и зла. Об этом я размышляю, перетаскивая камни, чтобы расчистить новое место для палатки. Мои мысли кажутся мне удивительно философичными. Интересно, додумался кто-нибудь уже до чего-то подобного или еще нет?
- Посмотри на них! - сопит мой дядюшка мне в ухо, перекатывая камни рядом со мной. - Женщины! К любой можно найти подход. Просто надо уметь выставить ее достоинства в таком свете, чтобы она сама в это поверила, и она - твоя. Только делать это надо осторожно, чтобы не зазналась и не сбежала. Вот тебе, Никита, нравится кто-нибудь в школе или во дворе из девчонок?
Я недовольно шмыгаю носом.
- Ты считаешь, что это не мое дело. - "Не твое собачье дело!", - думаю я. - А кому, как не мне ты можешь рассказывать? Если бы у меня был такой дядя как я, я бы плакал от счастья. - Тут Юро состроил такую мину, что я испугался, как бы он и вправду не зарыдал, расчувствовавшись. - Меня никто ничему не учил. Вот твои родители, я очень люблю их. Но они дураки (запомни только, что это я выражаюсь иносказательно, и ты так думать не должен!) Работают целыми днями, у них нет времени даже для своих детей. Проклятая жизнь, скажешь ты, но они сами ее выбрали. Вот я - сплю, сколько захочу, хочу - работаю, хочу - нет. Если ты не будешь получать удовольствие от жизни, то на что она тебе сдалась? А что нужно для того, чтобы все получать легко? Работать мозгами, а не руками.
- Но сейчас-то мы работаем руками, - словно невзначай роняю я так тихо, что он не слышит.
Мы натягиваем парусину палатки и некоторое время сосредоточено молчим. Я задыхаюсь от жары - несмотря на кепку, которую я ношу постоянно, у меня обесцветились волосы, обгорел нос и облезла кожа на щеках. Солнце на Чарваке прямо адское - Средняя Азия, как никак. Загорать тут - себя не любить. Я замечаю, как блондинистая девица стягивает с себя купальник и ложится на полотенце нагишом, подставляя тело солнцу. Вторая подходит к нам - кажется, ее зовут Катя - вот эта еще ничего, у нее глаза красивые, и чмокает дядюшку в губы, слегка их прикусывая.
- А твой племянник - очень даже хорошенький, - кокетливо говорит она. - Смотри, подрастет - уйду к нему.
Я тут же начинаю ее ненавидеть. Ненавижу пошлость, или как она там называется, когда говорят банальные вещи да еще подобным голоском. Все-таки внешность обманчива, никогда бы не подумал, что под такими прекрасными глазами скрывается эдакая стерва.
- Да он у меня совсем мужчина! - выдает дядя с выражением курицы, высидевшей из яйца какой-то редкий вид цыпленка. Естественно, он тут же треплет меня за щеку. - Еще у Никитки сегодня появилось два волоска на левом соске. Да, Никитка?
Я замираю, не веря своим ушам. Вот трепло! Какой же он болтун! Сегодня утром, взволнованный своим открытием, я рассказал ему об этом под большим секретом, и вот - результат. Катя смотрит на меня с откровенным, как мне воображается, ехидством. Конечно, у нее же не вырастают волоски на сосках.
Чувствую, как все лицо заливает предательская краска, даже уши краснеют, и мне хочется сбежать куда угодно, хоть в Чарвак и превратиться в рыбу, лишь бы не видеть их всех. Отворачиваюсь, и смотрю на разомлевшую блондинку, постепенно приобретающую тепловато-багровый оттенок кожи.
- Эта, как ее, Света, - бормочу я, - ваша подруга, по-моему, она уже похожа на недожаренную котлету.
- Вот дура, - всплескивает руками Катя с тем презрением, с каким только девушка может говорить о другой девушке и бежит к загорающей. Я пристально смотрю на дядю. Мне трудно дышать, так хочется убить его.
- Не обязательно было рассказывать об этом всем! - говорю я зло.
Юро чешет кудрявую голову и пожимает плечами.
- Зря ты так реагируешь. Покраснел, как рак. Надо уметь держать себя в руках, что бы о тебе не говорили. А ты чуть что - тушуешься. Слабак! - он сказал это с горечью, как будто произнес приговор своей неудавшейся системе воспитания, и я задумался, как же так, почему он всегда может найти отмазку и повернуть все против меня, почему так несправедливо устроена жизнь, что он может командовать мной, а я им не могу. Но ведь когда-нибудь все изменится, я стану взрослым, высоким и сильным, и на каждое слово Юры я буду говорить десять, так, что меня никто не заткнет. Эта мысль меня успокоила, но не сильно.
- Свете плохо! - восклицает Катя. - Ей надо срочно к врачу, у нее тепловой удар.
Она бегает по берегу, взмахивая руками, как безумный путешественник, застрявший на необитаемом острове и вдруг увидевший корабль. Мне часто приходят в голову всякие дурацкие сравнения, и я смеюсь над ними в одного, потому что если кому и расскажешь, все равно не поймут, насколько это смешно. Так и эта Катя с ее ехидством бегает теперь, как Робинзон, хотел бы я на нее посмотреть, если бы она и вправду вляпалась в историю с необитаемым островом. Из воды выходит третья - Вика. Мне она совершенно не нравится. У нее тело, как у фотомодели с обложки плэйбоя - я видел эти гнусные (хотя и забавные) журнальчики у дядюшки под диваном. Еще у нее огромный хищный рот с густо нанесенной помадой - и это в такую жару! - что Вика выглядит совершенно не настоящей. Как бы это объяснить. Вот есть люди, которые притворяются, как я, чтобы окружающие не узнали их мысли, а есть люди, которые врут всем своим видом. Она, видимо, из этих.
- Что случилось? - кричит эта самая Вика. Света охает и натягивает на себя ярко красный купальник, который смотрится теперь намного бледнее, чем ее кожа. Злорадничаю, про себя, конечно, но потом мне действительно становится ее жалко - я знаю, что такое обгореть.
- Мне надо к врачу! - выдавливает из себя Света и, изгибаясь, смотрит на свой зад. - О господи, Юрка, мне надо к врачу!
Мой дядюшка вздыхает и ищет ключи от машины. Пытается показать себя джентельменом. До города ехать три часа, и я подозреваю, что сама мысль о поездке по раскаленному серпантину приводит его в ярость.
Все садятся в машину. Я плетусь следом.
- А ты останешься здесь! - заявляет дядя. - Нельзя оставлять палатку и серфинг - сопрут. А грузить все это времени нет.
- Но...
Я пробую возразить.
-Никаких но. Я вернусь к вечеру!
Юро отлично удается командный тон.
- Мне страшно, - признаюсь я в отчаянии.
- Вот еще. Ты же такой большой!
- Но тот мальчик, который здесь утонул этим летом.. Там еще памятник ему стоит на той горе. А вдруг мальчик придет, пока я буду тут один?
Мне хочется плакать. Дядюшка смотрит на меня как на сумасшедшего.
- Призраков не существует. Единственную опасность представляют живые люди, а они тут точно не появятся.
- Но если они не появятся, нафига мне стеречь эти вещи! - ору я.
- За нафига получишь! - обещает он и трогает с места. Девицы смеются и машут мне из окон. Я смотрю им вслед.
Да, я и вправду боюсь этого мальчика, и в этом нет ничего смешного. Если бы я мог справиться с этим страхом, я бы справился. Но я не могу. Я вижу этот памятник ему на горе, и мне представляется его отчаяние, как он захлебывается мутной водой - это она только сверху такая прозрачная, а там внутри страшная глубина, а на глубине может быть все, что угодно. Тело-то так и не нашли.
Я брожу по лагерю, пытаясь отделаться от неприятных мыслей о покойнике. Успокаиваю себя тем, что Юро обещал вернуться к вечеру, а пока светло и никакой опасности нет. Даже немного веселею, потому что теперь никто не мешает мне вволю искупаться. Но когда захожу в воду, какая-то ветка цепляет меня за лодыжку, и мне чудится, что это он, и я вылетаю из воды. Меня трясет. Все-таки одиночество - забавная вещь, когда ты остаешься один где-нибудь, все сразу видится по-другому. Так и этот пейзаж - все эти девственные горы с колючей растительностью, камни и солнце -кажутся теперь декорациями к фильму ужасов вроде "Его искали три года и нашли только иссушенные кости".
Я сел под навес и начал уплетать арбуз, чтобы утешиться. Арбуз был неправильной формы - продолговатый, как гигантский огурец, я уже знал на собственном опыте, что этот сорт - самый сладкий и сочный. Набив себе рот душистой мякотью, я ел с огромным удовольствием - ведь никто не видит, значит, можно было обмазаться в соке по уши и чавкать, когда вздумается. Я как-то обнаружил, что если приоткрывать рот во время еды, то воздух попадает на язык и становится вкуснее. Правда, при этом раздаются странные звуки, запрещенные правилами хорошего тона. Но сейчас мне было не до правил.
Арбуз меня и вправду утешил. Всегда так - поешь, и многие неприятности как рукой снимет. Наверное, мы недалеко ушли в этом от животных, правда, вряд ли у животных бывают депрессии и дурное настроение. Размышляя об этом, я осторожно отмахивался от налетевших ос. Эти паразиты летают здесь как мухи в городах, облепляя все, что им попадается сладкого. Я, конечно, не жадный и готов поделиться с ними, тем более, что уже наелся. Но эти осы где только не шарятся, и садятся на всякие отвратительные вещи, даже на дерьмо. Поэтому я сворачиваю газету трубочкой и прогоняю их прочь от остатков арбуза, потом заботливо укутываю его этой же самой газеткой. Теперь осы, явно агрессивно настроенные, начинают приставать к моему лицу, измазанному сладким соком. Приходится бежать в воду и отсиживаться там. Может, в правилах хорошего тона что-то есть. Например, когда-то первобытные люди так же скрывались от ос в воде, а потом почесали косматые головы и издали указ, что во время еды лицо надо держать в чистоте.
До самого вечера валяюсь в палатке, раскинув руки - жара нестерпимая, и, вяло смотрю через дверное окошко на небо. Кажется, собирается дождь - есть в воздухе нечто такое, удушающее, как перед дождем. Мои веки наливаются тяжестью и клонят меня вниз, переворачиваюсь на живот, утыкаюсь лицом в горячую парусину, но мне уже лень перевернуться обратно - все-таки восточная лень и вправду существует, как можно бороться с ней при таком растлевающем, разморяющем...что-то я не то говорю, таком горячем солнце... Засыпаю. Просыпаюсь от воя ветра и раскатов грома. На Чарваке глубокий вечер. Темно и ничего не видно. Только в отблесках молний видны огромные, разбивающиеся о берег волны и разорванное в клочки небо. Осторожно высовываю голову из палатки, ветер бьет меня по лицу. Вдруг осознаю - Юро не приехал, может, побоялся ехать в такую грозу по мокрой трассе - занесет, потом костей не соберешь. А, может, просто ему было лень, и сейчас он валяется у себя дома на диване, ест виноград и думать забыл обо мне. Мне горько. Вдруг я осознаю со всей ясностью, что у моего дядюшки никогда не было детей, и он почему-то избрал меня в качестве тренировочной площадки для собственных идей. Так обидно быть чьей-то куклой, с которой играют для разминки мозга, а чуть что - забывают ради более интересного занятия.
Забираюсь в глубь палатки и кутаюсь в спальник. Вдруг до меня отчетливо доносятся звуки шагов снаружи - топ, топ, остановились, топ, топ. Там явно кто-то ходит, в этом нет никакого сомнения. Да это же он - этот мальчик! Он выбрался из озера и теперь ищет меня, чтобы добраться до моей шеи своими костлявыми мертвенными руками. Его глаза - слепы, он ищет меня по запаху крови, которую толчками гоняет мое сердце по кругу. Вот он принюхивается - нет, не учуял, и ходит, топ-топ, одинокий и страшный мертвец. Я вжимаюсь в спальник и с трудом сдерживаю крик. Хочется вскочить и бежать со всех ног прямо в мутную воду, навстречу своему страху. Но у меня нет сил даже на то, чтобы пошевелиться, ужас сковал движения. Так я лежу несколько часов, прислушиваясь к вою ветра и ударам волн о берег. И к этим шагам. Мочевой пузырь, переполненный арбузной жидкостью, молит меня о снисхождении, я постанываю, и слезы текут по лицу от напряжения. Но я терплю, я не могу выйти, я жду рассвета. Странно, как я не поседел за эту ночь.
Должно быть, я все-таки заснул.
Открыв глаза, я обнаружил, что солнце уже стоит высоко. Выбираюсь из палатки, с трудом сдерживаясь от желания помочиться прямо на ходу. Следов непогоды практически не осталось, только на берег вынесло всякие ветки и земля все еще влажная - не успела прогреться. Я совсем один, прямо как Робинзон. Зря я вчера смеялся над Катей - теперь моя выдумка обернулась против меня. Выливаю всю жидкость, скопившуюся в организме, и чувствую потрясающее облегчение, так что жизнь сразу становится налаженной и благожелательной. Я пережил эту ночь, все хорошо. Но будет еще и следующая. Что мне делать, если Юро не приедет? Сплавляться на серфе до ближайшего населенного пункта?
Вяло брожу по лагерю. Хоть бы осы появились, что ли, с ними не так скучно. Интересно, слетятся ли они на мой труп, если я случайно умру. Питаются ли осы мертвечиной?
- Эй, мальчик! - я вздрагиваю и оборачиваюсь. К берегу причалила лодка, и в ней сидит бородатый тип, я бы даже сказал, дед. Он спрыгивает в воду и тянет лодку к берегу. Я невольно делаю шаг назад. Дядюшка прав, наличие людей намного опаснее, чем их отсутствие. Что я буду делать, если этот бородач нападет на меня, чтобы спереть палатку и серф?
- Помоги мне! - кричит он. Я недоверчиво приближаюсь, прыгаю в воду и тяну лодку с другой стороны. Она не очень большая и, похоже, старая, хотя, я в этом не разбираюсь. Сил у меня мало, и он это прекрасно видит, просто пытается установить со мной контакт таким образом - ничто так не сближает, как общие усилия. Наконец лодка утыкается носом в валун. Дальше тащить нет смысла.
- Как тебя зовут, малец? - спрашивает старик. Я смотрю на него во все глаза. У него темное от солнца лицо, все такое сморщенное, изборожденное морщинами. Суровый рот скрыт в темной бороде, находящейся в страшном беспорядке. Не люблю, когда люди смотрятся так неряшливо, но что взять с этого старика.
- Никита, - говорю я, подумав.
- Ты здесь один?
Тревожный маячок опасности замигал в моей голове.
- Нет. С дядей. Он будет с минуты на минуту, - отчаянно вру я и краснею.
- Сколько ж тебе лет? Десять? - старик смеется. - И ты тут один!
- Двенадцать, - досадливо перебиваю я, пожимая плечами. Мне кажется, что это должно выглядеть по-взрослому.
- Худой что-то, ешь, наверное, мало, - говорит старик, внимательно оглядывая меня. Мне становится неуютно, представляю, как я выгляжу со стороны в линялой майке и шортах с торчащими расцарапанными коленками.
- Я ем много, просто не толстею, мама говорит, что мне не в коня корм, - поясняю я. Все-таки старик сумел вызвать во мне некоторое доверие. Я, если честно, вообще мало кому доверяю, особенно взрослым. Они все время врут и пытаются мне доказать, что намного умнее меня, но это совершенная неправда, я-то вижу их всех насквозь, но не говорю об этом.
- У меня тут в лодке есть тушенка и картошка, - произносит дед. - Если хочешь, могу с тобой поделиться. А ты поделись со мной костром.
- У меня нет костра.
- Ну, развести его, думаю, будет не проблема, - и он подмигивает мне. Явно пытается доказать, какой он компанейский дед и знает, как обращаться с детьми. Брр.
- Как вас зовут? - строго спрашиваю я. - И вообще, что вы здесь делаете?
- Меня зовут Федор Михалыч, - говорит дед. - Я тут, как и ты, отдыхаю. Вот, сплавал на лодке от своих, они тут, неподалеку, в туристическом комплексе, решил половить рыбу. Да и хотелось побыть в одиночестве. С семьей не слишком-то отдохнешь на природе, все суета и суета.
Как я его понимал!
- А я не мешаю вашему одиночеству?
- Ты-то? - Михалыч улыбается. - Ты, как я вижу, даже чересчур молчаливый. Ну как, будешь чистить картошку?
Мы вместе почистили картошку и развели костер. Земля к тому времени уже высохла - тут вообще все быстро высыхает. Я достал из-под навеса завернутый в тряпицу казан и поставил его на самодельный каменный очаг. Пока дед помешивал варево, которое, кстати, выдавало такой запах, что просто слюнки текли, я внимательно разглядывал его руки. Они были такие крепкие, мозолистые, и сам он был, что надо. Сразу видно, что у него весь корм - в коня. Должно быть, он много чего перевидал в жизни, хотя, кто их, этих старых чудаков разберет, может, он просто выглядит опытным.
- Ты в каком классе учишься? - спросил Михалыч.
Я назвал.
- А какой у тебя любимый предмет?
- Геометрия. Литературу тоже люблю, но она какая-то не научная. По крайней мере у нас в школе. Читай книжку, говори банальщину о всяких там конфликтах и ревностях героев, как все наши девчонки делают, вот тебе и пятерка.
Никогда еще я не говорил кому-то так много того, что думаю на самом деле.
- И почему ты любишь именно геометрию?
- Она такая, логичная, что ли. Мне нравится придумывать свои доказательства к теоремам. Приходить к теореме не тем путем, что в учебнике, а другим. Правда, иногда у меня длиннее доказательство получается, - неохотно признался я.
- У тебя хорошая школа, раз тебя научили самостоятельно мыслить, - произнес Михалыч и внимательно посмотрел на меня.
Я пожал плечами.
- Нам разрешают думать что угодно, только говорить надо то, что требуется.
Мы сидели рядом и ели картошку с тушенкой прямо из казана, было очень вкусно, ничего вкуснее я никогда не ел.
- Ты - хороший юноша, - вдруг выдал дед.
- Да нет, не очень, - честно ответил я. - По-разному бывает.
Мы продолжили есть молча.
- Хорошо, что ты осознаешь, куда стремиться, - загадочно проговорил дед и подмигнул мне. Я его не понял.
Мне он вдруг понравился. Что-то в нем было необычное, искреннее, я это нюхом чуял. Мне вдруг пришло в голову, что было бы неплохо иметь такого дедушку, который никогда тебя не дразнит и все понимает. Мой дед умер, когда я был еще маленький, да даже если бы он и остался в живых, вряд ли он бы что-то понимал во мне, ведь он тоже принадлежал к нашей семейке, а все наши - совершенно безнадежный случай. Вот Михалыч был бы мне хорошим дедом, но вряд ли он меня возьмет. Странно, что такой некрасивый человек, как он, может вызывать такое доверие, я всегда был уверен, что внешность и внутренность соотносятся между собой, а у этого и борода торчит в разные стороны, и ногти на руках обломаны, а нет - он мне очень нравится.
- А чем вы занимаетесь? - робко спрашиваю я. Мне хочется сказать ему совсем другое, все, что я думаю по поводу его, но не могу, слишком долго я учился сдерживать все свои симпатии и антипатии внутри себя.
- Да всем? Я перепробовал столько профессий, плавал, например, в молодости на подводной лодке...
- Как же так? Я вот слышал, что у всех подводников волосы вылезают от облучения, а у вас они на месте...
- Да не у всех вылезают.
- А вы больше любите работать руками или головой?
- По всякому бывает. И то и другое полезно. Ладно, мне пора, малый. Жена меня, скорее всего, потеряла, и когда вернусь, будет мне жесткий выговор.
- У вас есть жена?
- Да, есть. И у тебя будет обязательно, - он опять подмигнул мне.
- Нет.. Одному как-то проще, - грустно сказал я. И вспомнил о Юро.
Я помог ему вытащить лодку обратно в воду.
- Спасибо за костер, малый!! Ты точно не боишься быть один?
- Мой дядя скоро приедет, - сказал я. - Спасибо за картошку. И за тушенку тоже.
Я помахал ему рукой. Дед уплыл, а я вернулся к казану и доел с тоски все, что осталось, хотя есть совершенно не хотелось.
Ночью приехал Юро. Я вяло смотрел на то, как он выгружает из машины продукты.
- Ну как, мертвый мальчик тебя не беспокоил? - весело крикнул он. Я помотал головой. Мне совершенно не хотелось смотреть на него.
- Ну вот и хорошо.
- Ты почему задержался? - спросил я.
- Прости. Сначала надо было выгрузить эту обгоревшую дуру и ее подружек в больницу, потом мне подкинули одно дельце и пришлось мотаться целый день и всю ночь. Но теперь мы с тобой оторвемся вдвоем.
Я молчал.
- Ну, прости, - неожиданно сказал Юро.
- Это ничего, - тихо сказал я. Он не расслышал.
- Что? Говори внятно, сколько можно тебя учить? Мямлишь все время что-то.
- Это НИ-ЧЕ-ГО! - со злостью крикнул я неожиданно для себя. Юро обернулся, посмотрел на меня с любопытством.
- Тут был кто-то? - спросил он.
- Нет, никого не было. Я - спать. И не приставай ко мне, пожалуйста!
Мой дядюшка этого явно не ожидал. Я ушел в палатку и завернулся в спальник. Из окошечка на меня смотрели звезды. Тысячи звезд.