Цыган Карло - девятнадцатилетний красавец, с чёрными, как уголь кудрями, с белозубой улыбкой, и взглядом - словно кипящая смола. Глянет и прожжёт до самого сердца.
А голос - заслушаешься! Как затянет цыганские напевы под гитару или баян - мурашки по коже. Чечётку отбивает так, что глаз не отвести.
Ни одна девчонка русская, по нему слёзы лила, многим он головы вскружил, многим сердечко разбил.
У самого же Карло, в душе поселились две страсти: кони и его двоюродная сестра Таська.
Таська цыганка боевая, палец в рот не клади. Даже отец с ней сладить не мог. Что у девки на уме, то и на языке, а что в руках - то и на голове у того, кто ей шибко не угодил.
Карло часто ходил в таких. Его так и тянуло позлить да подзадорить сеструху.
Родных сестер у него не было. Были два старших брата - Ботинки и Ланголо.
Карло на самом деле был Витькой, Ботинки - Олегом, а Ланголо - Лёшкой. Но по именам братьев давно уже никто не называл.
В детстве Витька любил смотреть мультик про Карлсона, но выговорить имя своего любимца не мог. Вот и звал человечка с вентилятором Карло, а братья его передразнивали. Так и прилипло.
Олег прозвище получил за то, что был роста маленького, а обувь носил богатырскую да еще с длинным носком. Казалось, что сначала идут ботинки, а потом только сам их владелец.
Ну, а Леха на всех гулянках, как подвыпьет, так и затянет одну и ту же песню: "Ланголо, ланголо".
И песня эта из одного слова состоит. Так достанет со своим "ланголо", что обязательно от кого-нибудь огребет, иначе его не заткнуть. Самое интересное, что он и сам не знал, что это за "ланголо" такое, и откуда оно к нему прицепилось. А почему оно поется, тем более не ведал.
У Таськи было две сестры и ни одного брата.
Жили их семьи по соседству. Вообще, все цыгане расположились своим осевшим табором на одной улице в частном секторе, умудрившись скупить на ней все дома.
И только у Таськиной семьи дом был на двоих хозяев, и соседями их были русские. Пожилая женщина и её сын со снохой.
Жили соседи дружно, часто бегали друг к другу. Таська с сестрами, чтобы отдохнуть от цыганского дурдома, то бишь от бесконечных родственничков и гостей, а молодые русские - Володька и его жена Иринка, - чтобы послушать цыганских песен, да баек.
Володька, как и Карло, очень любил лошадей. Но завести своего коня финансы не позволяли. Витька же менял их как перчатки. Откуда берет деньги, никогда не говорил. Да и где лошадок покупал, тоже молчал.
Был у Витьки закадычный дружок Санула. Звали его Саня, а почему стал Санулой, уже и не помнил никто. У цыган вообще не принято было называть друг друга по паспортным именам.
Девчатам - и тем прозвища давали. Таськину старшую сестру Галку звали Галючкой, а младшую Римку - Зубаткой. У нее передние зубы кривые были. И только Таська оставалась Таськой. Попробуй дай такой прозвище, живо сковородкой по башке настучит.
Красавицей она не была. Даже наоборот: рот большой, нос картошкой. А вот глаза! Синие-синие, что было редкостью у цыган. Сама черная, смуглая, а глаза, как два озера - в обрамлении длиннющих ресниц. Встретишься взглядом и утонешь. И плевать становится на большой рот и нос картошкой.
И только тумак да крик во всю глотку: "Хасиём твоя тупая башка! Чего вылупился, придурок!" - быстро приводят в чувства.
Вот и утонул, захлебнулся Карло в этих синих очах. И не вынырнуть, не прийти в себя. Знал, что грех влюбиться в сестру двоюродную, знал, что прибьют отец и братья, но ничего не мог с собой поделать.
Всё меньше и меньше стал улыбаться веселый цыган, все грустнее и грустнее были его песни. Рвал он душу ими тем, кто его слушал.
Заставлял лить слезы цыганок и тяжело вздыхать и качать головами ничего не понимающих цыган.
Мать извелась вся, глядя, как угасает огонь в глазах сына.
Они с отцом думали, что влюбился Витька в русскую девчонку. И страдает от неразделенной любви или от того, что родители девушки не разрешают якшаться с цыганом. И только Санула знал правду. Только ему открыл свое сердце Карло.
Таська же ловила на себе взгляды брата. Видела, как он смотрит на неё. Боль, тоска, безысходность в некогда искрящихся глазах заставляли сжиматься её сердце.
Она ведь не была злой. Она просто была другой. Не хотела цыганской покорности, что была в их женщинах. Её бунтарская душа не принимала подчинения. Она завидовала русским женщинам, которые могли ходить без платка и в джинсах. Которые делали, что хотели, не подчиняясь правилам и мужчинам. Цыганки же никогда не наденут короткую юбку или брюки. А выйдя замуж, носят на голове платки. Не будут целоваться с любимым у кого-то на виду. На праздниках не сядут рядом с мужем или парнем, чтобы тот поухаживал, а будут сидеть за отдельным женским столом.
А свадьба! Она не могла представить этого унижения, когда прямо там, на свадьбе, жених уводил невесту в специально отведенную комнату и лишал девственности. А затем женщины выносили простынь, уложив её на большое блюдо, так, чтобы кровяное пятно было всем видно. Зареванную же невесту жених выносил к народу на руках.
Позор, если простынь оказалась чиста. Позор ей и родителям. Всю свадьбу оплатят тогда они. И долго будут прятать глаза от осуждающих взглядов. Не смогли воспитать достойную дочь.
Новое поколение цыган иногда нарушало все эти традиции, но очень тяжело было жить без поддержки семьи.
Работать цыгане не умели и не хотели. Женщины в основном ворожили, воровали и торговали шалями.
Мужики занимались конокрадством или сбором стеклотары по деревням. Но в основном жили за счет женщин.
Она не хотела такой жизни. Она хотела замуж за русского. Но где его взять-то, русского? Вот и сидела в девках, в свои двадцать два. Как только восемнадцать исполнилось, засылали цыгане сватов, да разогнала она всех женихов, своим нестерпимым характером. А после двадцати, уже и смельчаков таких не было.
Никто из цыган не хотел своенравной, скандальной жены. И её непокорное сердце всё больше и больше отзывалось на взгляды Витьки. Он ведь тоже бунтарь, раз влюбился в сестру.
Глава 2
Цыганушке Руфине исполнилось восемнадцать.
Это радостное событие они отмечали с девчонками - такими же молодыми цыганками - у Руфины дома. Она у родителей была одна, и они дочь баловали и позволяли многое, в отличие от других цыган. Жили они зажиточно.
Мать Руфины была знатной ворожейкой, а отец не гнушался разводить хозяйство. Их двор был полон живности. Помимо лошадей, они держали пару коровок, свиней и коз. Козы были пуховые, и в свободное от гаданий и приворотов время мать Руфины - Алла, по прозвищу Барбиха, пряла и вязала носки с рукавицами, раздавая непутевой родне, которая теряла их через каждую неделю.
В хозяйстве отцу помогал русский бомж Славик. Ротя - так кликали отца - подобрал его избитого дружками и замерзающего на какой-то станции. С тех пор Славик так и прижился у них. Возраста он был неопределенного.
О себе рассказывать не любил. Документов у него не было.
Жил он в пристройке к дому. Славик настолько проникся разведением хозяйства, что даже пить почти бросил. Почти - это потому что Ротя тоже к бутылочке иногда прикладывался. С цыганами пить не любил, они его вечно подкалывали, что он совсем русняком заделался. И постоянно Славика при нем обзывали батраком, а Ротя терпеть не мог этого слова. Ему Славика было жалко. Он его не держал, но тому некуда было податься. А работали они наравне. И сено заготавливали, и поле под картошку на коне пахали.
Пахотой они зарабатывали неплохие деньги. Русские часто нанимали вспахать огород. Цыган Славику деньги давал, но тот не брал.
"Зачем? - говорил бывший бомж. - Ну, возьму я их, пойду в город, пропью. Тут же старые собутыльники объявятся, и я опять очнусь где-нибудь в канаве. Если очнусь".
Ротя откладывал Славяну деньги на черный день, на старость, как он говорил.
Вот и выпивали они иногда со Славиком без цыганской оравы.
В самый разгар девчачьих посиделок за одной из цыганушек пришел брат с друзьями. Одним из друзей был Карло. Руфина и Карло друг друга знали, но почти не виделись. Витька Руфине нравился, и теперь, когда она стала взрослой, девушка решила дать ему это понять.
Руфинка перешептывалась с подругами, стреляя в Карло глазами, и они громко хихикали, поглядывая на парней. Те, в свою очередь, отпускали шуточки в их сторону. В итоге, набрав всякой снеди и вина, вся компания отправилась на ближайшую поляну за домами. Весь вечер пели и плясали под баян с гитарами. Почти все парни умели на них играть. Получился целый концерт. Их компания к ночи выросла в несколько раз. Со своей закуской и выпивкой вместе с молодежью разгулялись и взрослые. Русские с соседних улиц тоже подходили послушать цыганские песни, посмотреть на танцы.
Руфина подпевала поющему Карло, их голоса переплетались в сумерках под треск костров и летящие искры, наполняя сердца грустью и томлением. Слушали их, замерев. Мурашки по коже, до самых корней волос - от переливов этого дуэта. В абсолютной тишине замерших людей пели две души о неразделённой любви, о цыганской страсти. У женщин в глазах слёзы, у парней костры.
Долго стояла тишина после их песни. И вдруг подскочила Руфинка, крикнула баянисту: "А ну, играй Цыганочку, плясать будем!" - и выдернула из круга Витьку. Закружила, увлекла за собой. И ожил Карло, пустился вприсядку да чечётку отбивать.
После вечера этого стал Карло частым гостем у Роти с Барбихой.
С Таськой же он старался не встречаться. А встретившись, избегал смотреть в её колдовские глаза и молча проглатывал её злые шутки о нём и Руфине.
Руфина и так была дивчиной красивой, а как стал к ним захаживать Витька, так совсем девка расцвела. Глаза, словно яркие звёзды сияют, улыбка, как нежный новорожденный месяц, смех, словно бубенцы цыганские, звенит.
Мать с отцом нарадоваться за дочку не могут, видя её влюблённую и счастливую.
Отец приданое готовит, чувствуя, что заявятся скоро сваты.
Сваты не заставили себя ждать, и на осень была назначена свадьба.
Глава 3
Свадьбу играли в двух дворах. Родители Карло разобрали забор между своим домом и домом старшего сына Лёшки - Ланголо.
Собралось больше двухсот взрослых цыган. Приехали все родственники из других городов. Детвора бегала тут же.
Таська на свадьбу не пошла, сказалась больной. А перед самой свадьбой Карло старался с ней не встречаться, она как сдурела.
Яд так и капал с цыганского языка. Витькино молчание на шпильки раздражало её ещё больше, и она готова была глаза ему выцарапать.
Она ненавидела эту выскочку Руфинку, ненавидела Карло за то, что он предал её надежды. В сердце кипела черная, жгучая смола.
Таська прекрасно понимала, что Карло поступает так, потому что иначе нельзя, потому что это выход. Не быть им вместе, не позволят. Грех это. Знала, но простить не могла.
Они даже словом ни разу не перемолвились о своей тайной страсти, но она всё равно считала, что Витька предал их неразвившуюся любовь.
Витька же сидел как мученик на своём торжестве.
Руфинка всё щебетала и радовалась. Птичкой заливалась вместе с певшими женщинами, а он убеждал себя, что правильно поступил.
Цыгане плясали, пели, веселились. Поздравления, напутствия, шутки - все это проходило мимо Витьки.
"Как во сне" - думал он.
Санула, сидевший рядом, видел настроение друга. Тронул его рукой, кивнул в сторону уборной. Вокруг бегали дети, толкаясь и смеясь.
Саня молча сунул Карло что-то в руку и тихо, чуть ли не в самое ухо:
- Шприц с кровью, на всякий случай. Если не сможешь сейчас.
Витька с благодарностью посмотрел на него. Он знал, что не сможет. И так весь на нервах, ещё и обстановка. Если Руфинка согласится, конечно. Что она девушка нетронутая, он даже не сомневался, так что ему доказательства не нужны.
Руфина согласилась сразу. Ей тоже было страшно и неприятно вот так, чуть ли не при всех, когда за дверью бегают неугомонные дети, когда во дворе более двух сотен цыган ждут лишения её девственности, впервые отдать себя мужчине.
Растрепанную и чуть заплаканную невесту Витька вынес на руках, вслед за несущими разнос с простыней цыганками.
Чтобы заплакать, Руфе пришлось вспомнить своего любимого умершего пса, натереть кулаком глаза, так, чтоб тушь защипала, а после этого смыть макияж.
Поздравления посыпались по второму кругу, молодых одарили подарками. Карло сначала выливал спиртное под стол, но потом все чаще и чаще стал "пригублять".
Свадьба все больше казалась чужой, тоска всё сильнее сдавливала свой обруч.
Никто, кроме Санулы, не видел, как Витька зашёл сначала в дом, а затем вышел за ворота. Сашка вышел за ним, оглянувшись на пляшущую невесту.
Таська, зареванная и злая, прибиралась после собственного погрома, когда на пороге появился Карло. Она так и застыла с веником в руке, глядя на кузена.
Витька бухнулся перед ней на колени, обхватил её ноги, уткнулся в живот, а она запустила пальцы в его кудри и прижала к себе.
- Собирайся, бежим.
- Куда, Карло? Куда бежать от ромалэ *1, везде они нас найдут.
- Куда глаза глядят, бежим. Ловэ *2 я взял, на дорогу хватит, а там как бог положит.
- Да ты никак бравинта *3 напился. Хасиём твоя шэро *4.
- Трезвый я, Таська. Не могу без тебя, свет не мил.
- Совсем хасиём чяво *5.
- Ило миро *6, поехали со мной. Всё ведь ради тебя бросил. Руфинку вон, опозорил, родителей. Поехали, иначе не жизнь мне.
- Хасиём мэ, чяёри *7. Поехали!
Покидала Таська вещи свои в сумку, сгребла золото, что родители ей дарили, сунула в лифчик деньги, прихватила паспорт, глянула в последний раз на дом свой, утерла слёзы и вышла к Карло.
Свадьба была в самом разгаре. Пляски и песни, как круговорот, набирали силу с каждой выпитой цыганами рюмкой.
Руфинка не отставала от других девчат. Её белое платье с широким подолом, сшитое на цыганский манер, мелькало среди танцующих. Что Карло нет во дворе, она не обратила внимания.
К столу, где сидел отец жениха, подбежала толпа галдящих ребятишек, они наперебой старались перекричать музыку и подбадривающие танцоров крики цыган. Взрослые от них отмахивались.
Тогда один из цыганят юркнул в круг танцующих и ухватил Руфину за подол.
- Мы видели Карло. Они с Таськой куда-то пошли. И у них с собой огромная сумка. С ними ещё Санула.
- Где видели? Куда пошли? - не поняла Руфинка.
- Возле Таськиной хаты. Они в сторону остановки пошли.
Остальные ребятишки, по-видимому, всё-таки докричались до кого-то из взрослых.
Ничего не понимающие цыгане спрашивали друг у друга, где Карло, не поверив детям.
Леха и Олег кинулись в дом. Не обнаружив брата и там, Ланголо подхватил одну из Таськиных сестёр, которые всё ещё пели песни за женским столом и они вместе вышли.
Большинство цыган веселилось дальше. Новость пока не распространилась.
Только родители Таськи и Карло, сама Руфинка да некоторые цыгане, те, кто слышал ребятишек, ломали голову, что бы всё это могло значить. Чего им здесь дети наплели.
Вернувшиеся Ланголо и Зубатка, огорошили родичей, что сестры в доме нет, и вещей её тоже.
Олег вновь бросился в хату родителей и вернулся с новостью, что часть денег, собранная со свадьбы, пропала.
Свадьба постепенно утихала, только до самых пьяных ещё не дошла новость об исчезновении жениха.
Руфинка словно заледенела. Вокруг слышались маты и проклятья.
Цыгане наперебой выдвигали всевозможные варианты, что это всё могло значить. Истинная причина исчезновения троицы пока не доходила ни до кого.
И лишь Руфина всё поняла, почувствовала своим девичьим сердцем.
****
Карло, Санула и Таська вышли из автобуса на вокзале.
Ближайший поезд был до Красноярска в двенадцать ночи.
До этого времени их найдут. Значит, ехать на нём нельзя.
Цыгане не дураки, первым делом будут искать на вокзале, проверять отходящие поезда.
Решили сесть на электричку и доехать до ближайшего районного городка, а уже оттуда пересесть на любой проходящий.
- Санула, ты с нами? - Карло с надеждой смотрел на друга.
- Нет, Карло, зачем я вам? В семье третий лишний. Дайте потом как-нибудь знать, где вы и как. Я ждать буду. А сейчас ромалэ отвлеку.
- Как ты их отвлечешь? Братья прибьют тебя за то, что помог мне. Нельзя тебе возвращаться. Поехали с нами. Да и легче втроём.
Саня глянул на влюблённую парочку. Назад дороги уже нет.
Наверняка их хватились. Если его начнут сильно бить, может не выдержать и сдать голубков, рассказать, в какую сторону они рванули. А предавать друга он не хотел.
- Эх, хасиём моя голова. Поехали!
В электричке, подумав, решили, что сегодня на поезд садиться не стоит. Все проходящие идут из их города. И какой-нибудь умник из двухсот цыган догадается, что они могут так сделать. Непременно сядет несколько человек в состав до ближних городков.
Они вышли из электрички на какой-то маленькой станции, прикупив в тут же стоящем магазинчике продукты и воду, углубились в лес, решив выждать денька два. Погода стояла жаркая, осень только началась.
Наткнулись на небольшой ручей и решили устроиться около него.
Ножи у цыган были всегда с собой. Выстрогав колья и нарезав гибких березовых веток, соорудили что-то вроде шалаша, обвешав его Таськиными юбками и платками.
Санула же сделал себе просто настил из веток и сухой травы - подальше от лежбища влюбленной парочки.
- Эх, романтика! Табор уходит в небо! - засмеялся Карло.
- Не надо в небо. Там все плохо закончилось, - грустно вздохнула цыганка.
Сейчас Таське было страшно. Страшно и хорошо. Она подошла к Витьке, прильнула к плечу и поцеловала в щеку. Сашка отвернулся. А Витька обхватил её, прижал к себе крепко, вдохнул запах растрепанных волос, уткнулся в шею и стоял так, не шевелясь. И поняла Таська - ничего она не боится. Плевать ей на все законы и грехи. Всё готова вытерпеть ради Карло, ради любви его, ради себя. Он - жизнь её, любовь её, и чихать ей, что они двоюродные брат и сестра. Сердцу не прикажешь. Пусть "табор уходит в небо".
Глава 5
Руфина вторые сутки бродила по дому, словно тень. Есть ничего не ела, только воду пила. Как мать с отцом ни уговаривали, как ни утешали, она отказывалась от еды.
Подруги жалели её и проклинали Карло и Таську. А она молчала. Ни слова не обронила с той самой минуты, когда поняла, что Карло опозорил её и бросил.
Время как будто застыло. Словно черная воронка засосала её в себя, где не было ни дня, ни ночи.
Растерзанное сердце, придавленное тяжелым камнем, не переставало болеть. Она ощущала эту боль физически. От сердца боль разносилась по венам, скручивая все внутренности, пронзая мозг.
На третью ночь Славик услышал, как на улице радостно заворчал Барон, а в конюшне всхрапнула одна из лошадей. Кто-то из домочадцев вышел во двор.
Славян подумал что то, Ротя вышел справить нужду, и, подтянувшись к оконцу, хотел было окликнуть его, позвать составить компанию.
Бомж тяжело переживал за цыган, принявших его. Видел, как Барбиха и сам Ротя постарели, осунулись. Еще со свадьбы у него стояла бутылочка.
Цыган тогда сунул ему водку, чтобы тот выпил за здоровье молодых. Пить одному тяги не было, вот и ждал Славян, что с Ротей выпьют. Теперь уже не за здоровье, а с горя.
Только было рот открыл окликнуть цыгана, да так и застыл с открытым ртом. Во дворе был не Ротя. Руфинка потрепала Барона по голове, прижалась к нему, а потом направилась к конюшням.
Славян всё смотрел в окно, прислушивался к всхрапываниям коней, ждал, когда выйдет цыганушка. Но той всё не было, и сердце бывшего бомжа тревожно забилось от нехорошего предчувствия.
Сам не зная зачем, он на автомате прихватил нож и, выбежав из пристройки, направился к лошадям.
Двор освещался хорошо, свет проникал и в стойла. Руфинкины ноги Слава увидел сразу.
Крик он свой не услышал. Не помня, как подставил упавший стульчик, срезал веревку и повалился вместе с дивчиной, повисшей на его руках.
В доме же крик его слышали. И Ротя и Барбиха за несколько минут были возле него.
Хоронили Руфинку как женщину, она так и не призналась никому, что осталась девушкой.
Барбихи на похоронах не было - в больнице лежала, парализовало её.
Ротя поседел и постарел, словно его на двадцать лет вперед перебросило.
Свадьба, обернувшаяся похоронами, не оставила равнодушной никого. Наравне с причитаниями и плачем сыпались проклятия и угрозы.
Семьи бывшего жениха и Таськи на кладбище не пошли.
Таськина мать почернела лицом от слёз и стыда за дочь.
Мать Карло который день не поднималась с постели, в больницу ехать отказывалась. Одна из русских соседок с другой улицы приходила ставить ей уколы и капельницы домой, но давление так и не сбивалось. Отцы же обоих сбежавших детей - вместе с Лехой, Олегом и еще несколькими цыганами - облазили все ближайшие городки, наведались во все вокзальные кассы, расспрашивая кассирш. Троица как сквозь землю провалилась.
Вечером, после поминального обеда, цыганки убирали со столов, а мужики, стараясь поддержать Ротю, грозились убить проклятого Карло. Но тот не слышал их. Уставившись в одну точку, качался на стуле, словно маятник.
Славян, как тень, стоял за спиной Роти, положив руку ему на плечо.
Ромалы больше не подкалывали его, наоборот, обращали к нему взгляды с немой просьбой, присмотреть за убитым горем цыганом. Он кивнул им, говоря одними губами: "Идите. Я с ним".
Они пили водку молча. Пили всю ночь, но опьянение так и не приходило.
Под утро сломленный Ротя заснул за столом. А Слава ещё долго сидел, вспоминая свою семью и не замечая, как текут слёзы, скатываясь в щетину.
Вспоминал дочь, которая выкинула его из квартиры, как только умерла жена. Дочь не родная, но которую он воспитывал с малых лет и любил, как свою.
Родного сына, которому он оставил свою квартиру, думая, что ничто не разрушит его семейного счастья в новой семье. Двадцать лет он жил с любимой женщиной, даже не помышляя о её жилплощади. Он был в ней прописан всего год. Они с Ольгой не стали регистрироваться, жили гражданским браком. После развода с женой ему досталась по размену однушка, он её сдавал, отдавая деньги новой семье. А когда родной сын женился, Ольга была не против, чтобы он её подарил молодоженам. Тогда-то и прописала она сожителя к себе.
Леночка - дочка, привела после смерти матери зятя, мордоворота всего в наколках, и тот предельно ясно, дуя на сбитые об Славкины зубы костяшки пальцев, объяснил отчиму, что он здесь лишний. Слава, взглянув на молчавшую Лену, ушел.
Подался было к сыну, но тот пожал плечами:
- Извини, батя. Раньше думать надо было, сам виноват. Не хер было нас с матерью на всяких прошмандовок менять. У меня семья, куда я тебя. Поищи бабёнку с квартирой.
И Славка запил. Сначала ночевал у друзей, потом на работе в каморке. Но всё чаще и чаще он прикладывался к бутылке, заливая водкой память о любимой женщине и горечь с обидой на падчерицу, которую воспитывал с трех лет. В итоге на работе стал ходить пьяный или с похмелья. Его уволили.
И понеслась его жизнь по наклонной, пока не подобрал его цыган Ротя.
Славка поднялся из-за стола, вышел во двор, взял канистру с бензином и направился к дому Карло.
Глава 6.
- Ротя, Ротя, там бомжа твоего убивают! - Ротя ничего не понимая, хлопал спросонья глазами, на кричащего и дергающего его за рукав рубашки цыганенка.
- Кто? За что убивают? - до цыгана, наконец, дошел смысл того, что кричал ему пацан.
- Он хотел дом Карлы поджечь. Ланголо и Ботинки бьют его сейчас. А то и бензином обольют и подожгут! Убьют ведь, злые они.!
Ротя метнулся на второй этаж дома, вскрыл одну из половиц, и, достав оттуда обрез, побежал выручать Славку.
Цыгане молча смотрели на избиение русского. На крики и шум сбежались почти все ромалы, несмотря на раннее утро.
Отвязанные собаки кинулись на Славяна, как только он перелез через забор во двор дома отца Карло. Канистру он выронил из рук сразу, стараясь отбиться от рвущих его собак. Две здоровые овчарки валяли его по земле, вгрызаясь в тело, рвали пытающегося прикрыть руками лицо и поджавшего к животу ноги Славку. Не выдержав боли и страха, он закричал. Тогда-то на его крик и выбежали хозяева дома. Они кое-как отодрали собак от бомжа, удивившись, что он у них забыл. А потом увидели брошенную Славкой канистру с бензином.
Истерзанный собаками Славка, был почти без сознания от болевого шока, когда на него обрушились удары. Били ногами в живот и по голове. Топтались по безвольному телу. Лицо превращалось в месиво, ребра ломались от ударов подкованных железом ботинок.
Цыгане часто шили обувь на заказ, со шпорами и железными подковками на носках.
Отец пытался оттащить сыновей от бомжа, но те совсем озверели. Злость на опозорившего их брата, вылилась в забивание Славки.
Выстрел в воздух подействовал словно стоп - кадр.
Леха с удивлением смотрел на направленное ему в грудь дуло обреза.
- Ротя, ты что творишь? Совсем от горя крыша поехала? Зачем гАджо* поджигать нас отправил? А если бы сгорели все, не успели бы из дома выскочить? Мы сами с Витьки три шкуры спустим, как только поймаем. Но мать то наша, разве в ответе за него? - Ланголо орал, брызгая слюной и напирая на Ротю. Тот отступал под его напором, но обрез не убирал, всё так же направляя его Лёхе в грудь.
- Я его не отправлял. Он за Руфинку мою, сам вам мстить пошёл, пока я спал. Убивать его я вам не дам. Хватит того, что дочку мою на тот свет отправили, и жену в больницу. Глупый он, раз решил сделать такое, но я рад, что у меня такой друг. А теперь отошли от него, или я возьму все же грех на душу, и завалю хоть одного Малевича, за Руфинку свою.
