|
|
||
КОЛЕСО
Бывают дни, когда кажется, что солнце забыло подняться над горизонтом, и серые сумерки, лишь встревоженные гулом машин, нехотя уползают с улиц в пропахшие сыростью и кошачьей мочей дворы. Стук дверей гулким эхом отдается в колодце двора, мерным ритмом дня, что залил полусонный город удушливым смрадом утренних пробок. Шестерня жизни мегаполиса катится во времени, перемалывая зубьями бетонных коробок-домов секунды, минуты, часы, и еще не нашлась такая сила, да и найдется ли, которая смогла бы остановить эту круговерть. Сотни и тысычи более мелких деталей изо дня в день без устали крутят этот механизм, но иногда, не выдержав напряжения, выпадают из внутренностей колеса и сами попадают под его безжалостные зубья, превращаясь в пыль. Место занимают новые детали, знающие, что и их постигнет участь предшественников, но тайно надеящиеся избежать этой участи. А колесо катится...
***
Евгений Викторович уже давно не задавал себе никаких философких вопросов. Да и зачем? Биться головой об стенку, решая проблемы мироздания, или разжевывать умственную жвачку курица или яйцо - это удел молодых да сумасшедших. Когда-то давно, в начале своей карьеры, он любил брать на дежурства, особенно ночные, томик Гете , но со временем Гете сменила Медицинская газета, а после и она уступила пальму первенства желтоватому Вечернему М-ску да желтому Мужскому клубу. В прозектерской теперь все чаще и чаще к запаху формалина, полагавшегося для работы, примешивался запах медицинского спирта, который в данной области медицины был явно излишен. В такие дни Евгений Викторович бывал особенно хмур, и даже вечно плюющие на все санитары старались не появляться шефу на глаза. Начальство уже давно предпочло не замечать увлечение врача спиртным, тем более что вреда от этого небыло никакого, а вот специалист Евгений Викторович был классный. К нему не раз приводили студентов. Да что студентов, многие его коллеги приезжали издалека, чтобы перенять его опыт. Правда, со временем поток посетителей иссяк, и о временах былого успеха напоминало лишь засаленное знамя, стоявшее в углу, да вымпел с окаменевшим профилем Ленина и надписью Ударник коммунистического труда, который частенько использовался в качестве салфетки.
Иногда Евгений Викторович вновь встречался в этих стенах со своими бывшими студентами, но ему уже не приходилось отвечать на их вопросы, и в пропахшем формалином воздухе прозектерской раздавался лишь его голос.
И надрез получался ровный, словно Евгений Викторович показывал студенту премудрости своей работы. Но только это уже не был труп мужчины в возрасте 25 лет, а был сам Сашка, которому эти премудрости были уже не к чему. Евгений Викторович часто отходил на шаг- другой от стола, чтобы полюбоваться на свою работу. Ему нравилось смотреть на ровные стежки, что протянулись от лобка до горла. Ему было жаль, что Сашка уже не оценит аккуратность его работы, не скажет другим: Вы бы видели, как Викторыч вскрытие делает. И, вообще, кому интересно, что он тут делает и ради чего? Он первый и последний, кто видит это.
И тогда вновь на помощь приходило спасительное C2O5OH, и мир вновь освещался новым светом. Тяжесть понемногу уходила, и на кафельных плитках играли отблески ламп. И ему уже было все равно, кто следующий явится к нему на встречу. Одно только беспрестанно мучало Евгения Викторовича. Неужели, когда придет и его черед лечь на этот стол, его, возможно, неумело искромсает какой-нибудь недоучка-практикант. Он пытался найти решение. Вначале он, было, начал составлять инструкцию по собственному вскрытию, но, исписав кипу бумаги, он посчитал это занятие бесплодным. Не поймут. Не так поймут, - говорил себе Евгений Викторович в сотый раз, отмеряя шагами кабинет. Бездарности, ублюдки. Им, как не объясни- все плохо. И летели тогда в мусорную корзину листы бумаги исчерченые непонятными схемами. Однако к концу дежурства Евгений Владимирович достигал того оптимального состояния опъянения, которое позволяло ему достичь относительной внутренней гармонии, но не привлекало излишнего внимания окружающих.
После тошнотворно долгой поездки на автобусе Евгений Владимирович наконец-то мог переступить порог своей 2-комнатной хрущебы.
***
Решение проблемы пришло Евгению Викторовичу неожиданно. Видеокамера !!! Да, именно видеокамера. Ему останется подождать, пока привезут тело похожего на него телосложением, и, тогда он просто проведет идеальное вскрытие, и все будет в порядке. Он мысленно поставил штатив около стола и уже представлял, каким он сделает первый надрез, как овратительный лай донесся со двора. Вмиг рассыпалась прозектерская с расставленными в ней приборами, а вместе с ней и душевный покой анатома.
Вообще-то Евгений Викторович любил животных. Много лет назад он со своей дочерью не раз ходил в зоопарк. Особенно ему нравилось бывать там во время кормежки. В эти минуты он реально ощущал свое единство с природой, единство рефлексов и потребностей. Он смотрел на зверя, раздирающего кусок розового, с аппетитными нитками жилок мяса, и чувствовал, как его рот, помимо его воли, наполняется слюной. И уже рецепторы вкуса, что находились в пасти зверя, передавали импульсы и в мозг Евгения Викторовича. Но зверь насыщался и уходил прочь, а Евгений Викторович, поддаваясь уговорам дочери, которой произошедшее не было интересно, понуро брел к вольере химически розовых фламинго или клетке с морщинистым сальным бегемотом. Однако прошли годы, и жена анатома однажды собрала вещи и ушла, забрав с собой дочь.
Собачий лай не утихал. Евгений Викторович с ненавистью бросил взгляд во двор. Панкратову видимо двух сук мало, так третью завел. Благородный гнев все более ярко разгорался в душе Евгения Викторовича. Он смотрел то на Нику, так звали овчарку Панкратовых, то на самого Панкратова, холеного пузатого пятидесятилетнего мужика, и взгляд его, казалось, прожигает оконное стекло.
Ника, стала той последней каплей которая переполнила чашу ненависти Евгения Викторовича к Панкратовым. Отношения соседей, и раньше не отличавшиеся особой теплотой, превратились в подобие холодной войны. Вначале Евгений Викторович перестал приветствовать соседей при встрече. Однако негодяи Панкратовы не только не поняли своей вины перед соседом, но и демонстративно, как показалось Евгению Викторовичу, стали выгуливать Нику под его окнами. Мало того, Светлана, жена Панкратова, в разговоре с соседкой не единажды называла его злобным обывателем, чем ранила чуткое, но справедливое сердце Евгения Викторовича. Нет, анатом не подслушивал разговоры соседей. Просто он случайно стоял на нижней площадке подъезда. Даже их тринадцатилетняя дочь Юля была настроена против него. Сколько раз он наблюдал, как в разговоре с такими же, как она, прыщавыми тинейджерами она пальцем показывала на его окна. И даже через двойные стекла он слышал отвратительный гогот молокососов. Да, возможно он и был несколько более требователен к соседям, но это ведь не причина поджигать его коврик или мазать краской его двери. Да, он требовал справедливости и писал в разные инстанции, указывая на недопустимое поведение соседей, но это же не дает право молокососам рисовать на двери подъезда его карикатуру с подписью Викторыч хуй.
***
Впервые за много лет Евгений Викторович с нетерпением ждал следующего дежурства. Причиной того стала портативная камера Сони, что уютно примостилась на дне объемного портфеля анатома. Он уже записал несколько минут будущего фильма, но основные съемки были еще впереди.
Однако первое же дежурство принесло и первые разочарования, ибо первой звездой экрана стала безымянная бомжиха, которая не вовремя оказалась на железнодорожных путях. Евгений Викторович поставил камеру лишь для того, чтобы удостовериться, что в нужный момент съемки пройдут без проблем. Зрелище, которое представляло это синее от побоев тело могло привести в ужас любого, даже самого опытного анатома. На коже, словно на географической карте, раскинулись острова, да что там острова -целые материки опоясывающего лишая вперемешку с открытыми язвами. Даже обильно смоченая одеколоном повязка не могла защитить Евгения Викторовича от смрада начавшего гнить еще при жизни тела. Но он работал. Он привычно обмерял повреждения и записывал их в журнал, давно позабыв о том, что за каждам его движением зорко следил объектив камеры. Наконец, он с облегчением вздохнул и, вызвав дежурного санитара, пошел к раковине, чтобы смыть с себя накопившуюся грязь.
Потом он осматривал труп старухи, отравившейся газом, и камера вновь исправно зафиксировала каждое его движение. И она уже казалась Евгению Викторовичу чем-то вроде молчаливого ассистента, присутствие которого дисциплинировало анатома и заставляло ответственно относиться к каждому действию. Он вновь почувствовал себя наставником, открывающим для студента океан новых знаний.
И уже дома он просматривал снова и снова кадры из прозектерской, отмечая про себя удачные моменты и эпизоды, над которыми стоило бы поработать серьезнее. На книжной полке уже громоздились кассеты с непонятными непосвященному надписями Жен 47, Муж62, или даже Неоп. Ост.. Последняя категория, однако, не особо нравилась анатому. Единственным достойным внимания был сюжет об отделении костей собаки от костей ее хозяйки. Он смотрел на обугленные кости, и его поразила художественная сила, которой обладала эта композиция останков.
Он ждал того дня, когда же он, наконец, сможет поставить на полку кассету Муж 48. Ждал того единственного эпизода, который увенчает всю его работу. Стоит сказать, что эта работа благотворно сказалась на привычках анатома. Во-первых, он перестал пить, так как все свободное время отнимала работа с пленками; во-вторых, он перестал обращать внимание на Панкратовых. Однажды, встретив на лестнице Светлану, он поздоровался с ней, чем вызвал неописуемое удивление последней.
***
Ника, тварь проклятая. Часы показывали половину одиннадцатого ночи. Звонкий собачий лай казалось разорвет Евгению Викторовичу барабанные перепонки. Не помня себя, он ринулся к окну. Панкратов был пьян, видимо, он решил вспомнить свое армейское прошлое, отмечая ненавистный анатому праздник 23-го февраля. Ника же носилась по двору, пытаясь догнать искрящиеся в свете уличных фонарей, снежинки.
Видимо Евгений Викторович плохо заклеил окна, и ледяная чернота февральской ночи стала вползать к нему в квартиру. Она обволакивала мебель, оседала на стенах и потолке, смолой растекалась по полу и заползала анатому под одежду. И он пустил ее к себе , губкой впитал ее и стал ее частью. Нет, он уже не злился. Скорее он стал подобен кристаллу льда, хоть внешне он и казался прежним Евгением Викторовичем.
Минута, две, три, пять и внизу хлопает дверь подъезда. Теперь остается лишь немного подождать, и анатом ждет. Он считает шаги, и с каждым новым шагом все светлее и светлее становится на сердце Евгения Викторовича. Он ведь так долго ждал этого. Думал об этом, просыпаясь по утрам и стоя у стола, возвращаясь домой в переполненом автобусе и бродя по тропинкам близ пригородной дачи. И пускай приходиться еще ждать, но что значат эти оставшиеся секунды для анатома, готовившегося к этому мгновению столь долго.
Окликнуть?Зачем? Действительно, зачем разбавлять минуту триумфа лишними разговорами. Шаг, резкое движение рукой и топор мягко опускается на собачий хребет, переламывая позвонки. Визг собаки, и безумный танец ничего не понимающего хозяина. Размягченный алкогольными парами мозг Панкратова так и не смог найти выход из круговерти произошедшего, а рука анотома мерно крушила мышцы, связки, кости. И уже собачья кровь смешалась с кровью ее хозяина.
***
Евгений Викторович вытащил кассету и бережно обтер забрызганую кровью камеру. Взял карандаш и аккуратно вывел Муж.48лет.
Нет, он не был жестоким человеком. Он всего лишь завершил работу....
2001-02-02
Вильнюс
|