В одном городе с большими-большими домами, между которыми ездили быстрые-быстрые машины, жил да был человечек. Человечек был маленький, и ходил он медленно, а потому страшно боялся и домов, и машин, и старался ходить только по особым дорожкам между ними, которые в городе называли тротуарами. А где не было тротуаров, там он дрожал и втягивал голову в плечи, потому что там где нет тротуаров -- там с человечками всякое может случиться.
А еще человечек очень боялся неожиданностей. Потому что человечку было хорошо. Ну, не то чтобы совсем хорошо, не то чтобы совсем уж развеликолепно, и если вдуматься, то не так уж и здорово, но, если кое на что закрыть глаза, а кое о чем -- не задумываться, то получится, что жил человечек вполне себе приемлемо. Вот и боялся человечек неожиданностей, потому что неожиданность -- она только того и ждет, чтобы ворваться в твою жизнь, не спросясь, и все в ней вверх дном наперевыворачивать. А зачем это человечку нужно? Как потом жить-то, если вверх дном? А вдруг привыкнуть не сможешь?
Поэтому жил человечек как можно однообразнее, чтобы упаси боже на эту самую Неожиданность не напороться. Ходил по тем же самым, давно проверенным дорогам. Покупал еду в тех же самых магазинах. Да и еду старался покупать одну и ту же, а то неровен час Неожиданность через эту самую еду внутрь и прокрадется. С посторонними людьми не заговаривал. Работу старался не менять. На подозрительные телефонные звонки не отвечал. Нос не совал. Советов не давал. Голос не повышал. Ну, а друзей у человечка уже давным-давно не было, потому что от друзей -- одни сплошные Неожиданности, просто ужас какой-то!
Но однажды зловредная Неожиданность все-таки нашла способ прокрасться человечку в жизнь. Поймала врасплох, как и полагается всякой настоящей Неожиданности. А ведь кто бы мог подумать, что так все повернется? День-то был хороший, солнечный, но не жаркий, человечек раньше освободился с работы, не устал, и настроение у него было превосходное. Шел человечек по тротуару, давно знакомой дорогой, а вокруг все было такое мирное-мирное, родное-родное, тихое-тихое и спокойное-спокойное, что расплакаться впору от умиления. На небе ни облачка, добрый ласковый ветерок приятно лицо обвевает, машин почти нет, а прохожие навстречу попадаются всё какие-то на редкость славные и дружелюбные, и мило так ему, человечку, улыбаются.
Тут-то человечек и думает: "Дай-ка погуляю". А и вправду, отчего бы ему, человечку, не погулять? Где это написано, что с работы домой надо обязательно самой прямой дорогой ходить, особенно когда на улице - такая благодать? Вот, к примеру, переулочек. Чистенький такой переулочек, славненький. Так-то он с работы домой идет, торопится, и мимо переулочка - шасть, а может и зря? Может там что интересное есть, в переулочке? Может, магазин какой, где еда дешевле? А может, там памятник за углом стоит? Или фонтан? Или, может, другое какое увеселение? Ведь смешно же получается: каждый божий день мимо на работу ходишь, и знать не знаешь, что рядом за углом делается!
"Ну и ладно", -- думает человечек. -- "Решил -- значит погуляю. Что я, не свободный человек?" Сделал шаг, сделал другой, потом как-то боязно стало. Мысли стали в голову приходить -- тяжкие, колючие, нехорошие. "А вдруг нельзя в переулочек? А вдруг там ходить запрещено?"
"Да нет же", -- принялся успокаивать он себя. -- "Если запрещено, значит знак должен быть. Порядок такой. А коли нету знака, значит разрешено"
"Ну а вдруг забыли знак повесить?" -- не успокаивалась тревога внутри. -- "А вдруг был знак, но хулиганы спилили?"
"Не может такого быть!" -- решительно ответил сам себе человечек. -- "Я же тут многие годы хожу, никакого знака и в помине не видел. Значит, не спилили!"
"Тем более!" -- не унималась подлая тревога. -- "Раз знака нет, значит все вокруг уже давно знают, что ходить запрещено! Никакого знака не нужно! Один ты еще не знаешь! Пойдешь -- другим себя на потеху выставишь!"
"Да нет, ерунда это все!" -- наконец смог убедить себя человечек и сумел-таки сделать еще один шажок в сторону заветного переулка. Сделал -- и застыл, сердце прям так и екает. Уже и ветерок не в радость, и солнышко больно жаркое, и прохожие вокруг какие-то подозрительные. А уж переулок и того хуже: страшный он какой-то, жуткий, чужой. Холодом от него так и веет. А вдруг и впрямь место недоброе? Ведь недаром же там народ редко ходит - чует, где неладно.
Страшно стало человечку. Застыл на месте -- шага сделать не может. А так стоять и того хуже, вон уже прохожие озираются: а чего ты, человечек, стоишь-дрожишь? Не иначе как задумал чего недоброе. На тротуарах стоять нехорошо, по тротуарам ходить надобно, а не стоять.
Дрожал-дрожал человечек, мялся-мялся, а потом закрыл глаза, да как шагнет еще раз вперед! И сразу в кожу -- как иглы вонзились: больно, хоть криком кричи. Раскрыл человечек глаза, и сам себе не поверил: там, где только что перед ним был заветный переулочек, теперь стена стоит. Странная какая-то стена: темная, кривая, неровная, вся в складках. Нехорошо от нее, непонятно, и иглами так и колет.
Дрогнул человечек, ступил шаг назад -- вроде и иглы послабели, и стена как-то помутнела. Отступил еще на шаг -- да что за чертовщина! -- пропала стена. Вот она, дорога с работы, знакомая и привычная. Солнышко светит, ветерок веет. А вот впереди -- тот самый переулочек, славный такой, чистенький, просто манит зайти.
"Неужели почудилось?" -- мелькнула у человечка минутная надежда. -- "Может, это все-таки не Неожиданность? Может, просто голову припекло, или солнце глаза слепит?" Постоял человечек, успокоился, снова вперед шагнул. Ан нет, вот она -- стена. Как есть на месте. Да еще стена какая-то непонятная, никогда раньше человечек таких стен не видывал. Темная, вся какая-то мятая, как использованная фольга. Тени на ней так и играют. Невысокая, не выше самого человечка, но наверху как-то странно искривляется и загибается вовнутрь, наподобие купола, и там вверху пропадает. Да притом не один раз изгибается, а дважды: сначала где-то на уровне плеча человечка, а потом -- еще раз, на уровне макушки. Ну разве на свете такие стены бывают? Приличная стена -- она же плоская должна быть, гладенькая, а эта что? Уродство сплошное, а не стена. И как она набок-то от собственного веса не падает?
Поглядел человечек вперед и назад, думал, может ее как-то обойти можно, стену эту треклятую. Нет, не получается: тянется стена вперед и назад, сколько хватает взгляда, аккурат вдоль дороги, которой человечек на работу ходит. Тут он и совсем сник: думает, дай-ка я лучше домой пойду, устал я что-то. Черт с ней, со стеной, ну стоит себе и стоит; дорогу к дому не загораживает, и то хорошо. Утро вечера мудренее, дома и стены помогают, приду, передачу какую-нибудь смешную посмотрю, в кроватке высплюсь, а там, глядишь, все само образуется. Может, и стена пропадет, будто ее и не было.
Так человечек и сделал, а наутро, когда проходил мимо того же переулочка, чувствует, как ноги уже сами собой трястись начинают: а вдруг есть стена? а вдруг нет? а вдруг еще выше стала? Нет, думает, не буду сейчас проверять, еще разнервничаюсь, на работу опоздаю, начальство будет ходить сердитое. Ну подумаешь, стена. Начальство -- оно всяко важнее.
Весь рабочий день человечек был просто сам не свой, а на обратном пути не удержался -- снова шаг в сторону от обычной своей дороги сделал. А там...
Тысячи контуров его самого. Край множества траекторий, проделанных его телом в воздухе при движении по тем же маршрутам. Вне этого множества, мир кончался, и начинался страх. Там человечку не было места.
Долго стоял человечек перед стеной, думал. Может, она хорошая, стена-то? Может, она для того и поставлена, чтобы его, человечка, защитить? А то еще он расслабится, как вчера, начнет бродить где ни попадя, а там, чего доброго, и на Неожиданности напорется. Разве это ему, человечку, нужно?
Но только какая же это свобода? Раньше как человечек думал: свободен он как вольная птица. А что по одним и тем же дорогам семь лет топает, так то его сознательный выбор. Это он не от глупости и не от трусливости, а от превеликой мудрости делает. Потому что ему, человечку, наперед известно: нет там, за пределами протоптанных дорожек, ничего хорошего. Все одно и то же, а если и есть что другое, так наверняка с зубами и когтями, и засело оно там, чтобы разных зазевавшихся человечков с потрохами кушать. Вот и ходил человечек проверенными тропами, не сворачивая и не углубляясь, и было у него на сердце покойно и благостно.
А теперь что же получается? Что же он, человечек, настолько стенами оброс, что теперь и не выбраться никак? Что свобода -- она только тогда свобода, когда ею пользуешься, а коли не пользуешься, то значит ее и нет? Что пока человечек по тем же проверенным тротуарчикам ходил, кто-то взял да и отобрал все что вокруг, только эти жалкие тротуарчики человечку и оставил? Выходит, обворовали его? Надеялись, что пропажу не заметит? Уууу, злыдни! Разозлился человечек, да как пнет кулаком стенку -- а внутри все словно съежилось тут же. Ну нельзя ему за стену, нельзя, правильная эта стена, хорошая, помогает она ему, неразумному, от зловредных Неожиданностей оградиться и через то счастье свое да покой уберечь.
Покачал головой человечек, отступил от стены, и отправился знакомой дорогой -- домой, спать.
А ночью приснился ему странный сон.
Снилось ему, что идет он по дороге с работы, а на душе -- легкость невиданная, ну словно бы крылья выросли: и страха нет, и тревога в ухо не бубнит, и мысли тяжкие на ум не приходят. И сворачивает человечек в переулочек, легко так, будто и нету никакой стены. А в переулочке, за поворотом -- увеселительный парк красоты необычайной: везде огни горят, беседки нарядные, пруды, между прудами белым песочком посыпанные дорожки, а по дорожкам люди прогуливаются: спокойные, улыбчивые, и приветливо ему, человечку, кивают. Вгляделся он: а люди-то все знакомые! Вот с этим он в детстве по двору бегал, вот с этими в школе учился, а с этими вместе работал -- пока те работу не сменили. Вроде хорошие люди, славные, очень бы с ними человечку поговорить интересно, а только все не получается: времени нет, на работе уже не встретишься, да и заняты они наверняка, что людей зря-то беспокоить, навязываться? Коли по его знакомым дорожкам ходят, так с ними и поговорить можно, а если уже и нет, так может и говорить не стоит?
Вот идет человечек по парку, здоровается, а люди ему вроде и рады, кланяются, руку жмут да спрашивают удивленно: "Что же мы тебя раньше в нашем парке не видели?" Человечек смущается, мнется, оправдывается: "Да если б я знал, что в переулочке такой парк построили, я бы тотчас же сюда бежать сломя голову бросился!" А ему в ответ странно так улыбаются и говорят: "Эх, человечек, да ведь не в переулочке же дело! Это ведь парк не для тех, кто в переулочек свернул. А для тех, кто смог за стену пройти..."
Проснулся человечек, и как вспомнил про сон, так и загоревал горько-горько. Что же он, до конца жизни обречен по своим собственным следам ходить, никуда не сворачивая? Может и вправду есть где на земле такой расчудесный парк, вот только не увидать его никогда, пока за треклятую стену не перейдешь?
Расстроился человечек, даже и завтракать не стал, а сразу на улицу заторопился -- стену проверять. Может, она где прохудилась? Может, где-то брешь есть? А может, ее сломать можно? А стена...
Стена тянулась километрами, не единой трещины или разрыва. Лабиринт коридоров, сходившихся к его дому. Коридор до магазина. Коридор до рынка. Несколько разных коридоров до работы. Темные, унылые коридоры с низко свисающим потолком и неровными стенами. Норы в пространстве улиц, нарисованные его собственным беспросветным страхом.
Не стало с этой поры человечку жизни. Все ему стена никак покоя не дает. Ведь мог бы по центру тротуара идти, где и стены никакой не видно, и на душе спокойнее. Так нет же -- повадился ходить по самому краю, перед стеной. Там и страшнее, и неуютней, да и смысла вроде никакого так ходить нет, ан все равно: идет, на стены темницы своей смотрит, слеза сама собой так и наворачивается. Вон, обычные люди: через стену туда-сюда шастают, как будто и нет ее вовсе. А ему, горемычному, нельзя. И за что такая несправедливость? Хоть бы предупредили, что все вокруг отнимут. Он бы тогда заранее подальше ходить постарался, новые дорожки бы проложил. Да теперь, видать, уже нельзя.
Стал человечек Неожиданности вымаливать. Раньше боялся, как огня, а теперь ждать стал. Идет вдоль стены и мечтает: эх, вот задул бы сейчас ураган, и за стену унес! Или и того лучше: пришли бы рабочие, и прокопали поперек тротуара глубокую-глубокую канаву, а сбоку объезд бы сделали. Так бы стена сама собой и рухнула. Ходил-ходил, ждал-ждал, ничего не дождался. Распугал он, видать, все Неожиданности, и ушли они далеко-далеко за стену, к тем людям, которые ходят куда хотят и совсем ничего не боятся.
Ну, думает, раз Неожиданности сами собой не приходят, дай-ка я сам на них напрошусь, авось что и выйдет. Начал человечек пытаться с прохожими разговаривать. Ан нет, не получается: только он рот раскроет, как стена поперек горла встает, ни один звук наружу не выпускает. Стоит человечек на месте, рот как рыба разевает, звуками давится, а самому стыдно, страшно и жутко: эх, не справиться ему со стеной! Другой часами с кем угодно почем зря болтает, а ему, человечку, хоть клещами слова из горла вытаскивай -- не вытащишь.
А по ночам человечку все чаще тот самый парк чудился. Пруды, гирлянды лампочек на деревьях, беседки ажурные, в беседках -- столики, за столиками люди сидят и о чем-то умном и очень для него, человечка, интересном разговаривают. Оборачиваются, улыбаются. "Ждем тебя, человечек" -- говорят. -- "Очень было бы здорово, чтобы и ты к нам сюда добрался. Мы понимаем, сложно тебе, но ты уж постарайся. Не хватает здесь тебя нам" А вокруг -- ночь, но не темная и страшная, а какая-то легкая, полупрозрачная и насквозь воздухом наполненная, так что кажется, что это и не ночь вовсе, а огромная черная вуаль, через все небо натянутая.
Просыпается он, а парка никакого и нету, а если и есть, то проклятой стеной загорожен, и не выбраться ему за нее никогда, пока не сделает он что-то особое-преособое. Что-то такое, что никакая стена преградить не сможет.
Тут-то и понял человечек: нет у него другого выбора, кроме как дома пол проломать. Ведь не может такого быть, чтобы его земное притяжение вниз не тянуло. Из окна прыгать -- высоко, да и боязно как-то, а прямо на улице начинать стены ломать -- это же прямое преступление, так благовоспитанные человечки не поступают. А в полу дырку проделать -- ничего страшного, ее потом и заделать можно. Да и поработать дома -- одно удовольствие: никто тебя не видит, сидишь себе спокойно, дырку сверлишь, никаких тебе Неожиданностей. А потом, когда провалишься, уже все равно будет. Тем более, не абы к кому провалишься, а к соседям снизу. Они люди добрые и тактичные, должны бы не слишком на него, человечка, обидеться.
Так и сделал. Благо, магазин инструментов не слишком далеко был, стена его не загораживала, да и раньше туда ходил человечек мелочи всякие покупать, потому ему и не страшно было. Купил дрелей и сверл разных, и принялся за дело. Дом был крепкий, стены прочные, сам человечек не больно к ручному труду приучен, да и времени после работы не так уж много оставалось, но работа двигалась, и было человечку от этого до удивительности приятно.
А потом, когда дело почти закончено было, объял человечка страх, да такой сильный, что ни рукой двинуть, ни веком моргнуть. Стоит человечек, трясется, да только всю жизнь не протрясешься, когда-нибудь да придется успокоиться. Попил человечек чаю, посетовал на судьбу свою горькую, а потом взял в руки дрель и...
-- Тяжелое коммуникативное расстройство, отягощенное параноидальным психозом и галлюцинациями. Представьте, он попал в к нам в больницу, буквально свалившись на головы своих соседей снизу, при этом рыдал от счастья и все время твердил, что наконец-то смог одолеть стену, и теперь свободен!
-- А этот текст он сам написал?
-- Да, еще до попадания в больницу.
-- М-да, случай действительно сложный. Не рекомендую вам торопиться с окончательным диагнозом. Кстати, а вы не напомните, как фамилия больного?
-- Человечек.
-- Ах его и вправду так зовут? С такой фамилией и рехнуться недолго.
Уже пора было ехать, но профессор почему-то медлил. Сидел в кресле автомобиля, медленно наполнял пепельницу окурками, рассеянно глядел через лобовое стекло на мокрую от пятен дождя стену напротив. Так ли уж он безумен, этот Человечек? Может ли любой другой, нормальный и уверенный в себе человек, не кривя душой сказать про себя, что действительно свободен? Разве не совершаем мы день ото дня все тот же путь, ограниченные невидимыми стенами, которые сила его безумия попросту овеществила?
И так ли уж просто признаться другим, что находишься в тесной тюрьме необходимости, в которую сам себя заключил?
Профессор докурил последнюю сигарету в пачке и поехал в ближайший магазин хозяйственных товаров. Покупать дрель.
Год спустя лечащий врач Станек случайно встретил одного своего давнишнего пациента. Человечек неподвижно сидел на скамейке напротив своего дома, его глаза странно блестели.
Станек подошел, поздоровался. Человечек поздоровался тоже, почти не смотря на Станека, и снова замолчал.
-- А вы знаете, -- неловко попытался заговорить Станек, -- наш профессор пошел по вашим стопам.
Сам удивляясь собственной откровенности, Станек выложил Человечку всю историю болезни своего учителя. Человечек не перебивал, но был странно погружен в себя, так что Станек даже засомневался, слушает ли он. Когда Станек закончил свой рассказ, Человечек был все так же неподвижен. Станек помялся еще немного, потом, не выдержав, задал вертевшийся на языке вопрос:
-- А почему вы по-прежнему гуляете так близко к собственному дому? Вы же вылечились, и теперь вольны ходить где вам вздумается!
-- Теперь это неважно, -- ответил Человечек. -- Я же знаю, что победил стену.
Удивленный, Станек посмотрел человечку в глаза. А в них, прямо в зрачках...
Царила ночь, на деревьях светились гирлянды лампочек, в изящных резных беседках за столиками сидели люди, и ни один из них не чувствовал вокруг себя стен.
Так в одном городе с большими-большими домами, между которыми ездили быстрые-быстрые машины, одним маленьким человечком стало меньше. А может быть, и двумя, только кто их, человечков, считать будет? Они же маленькие...