Как-то я зашёл на ипподром. Мне было необходимо сделать репортаж о
скачках. Там - то я и встретил этого: неординарного человека. Не буду говорить его имени - к чему имена... Я лучше расскажу о нём самом...
Сидел я в верхних рядах и от того, что солнце светило справа от меня, мне приходилось часто поворачивать голову в левую сторону и немного вниз, что бы дать отдых глазам. И каждый раз мой взгляд натыкался на одну фигуру среди множества сидящих. Привлёк он меня тем, что в такое жаркое летнее время был одет в осеннее пальто тёмного цвета, ворот которого был поднят. Широкополая шляпа, низко надвинутая на глаза - что совершенно мешало разглядеть его лицо. Лишь однажды, когда он круто посмотрел вверх, к своему удивлению, я уловил в его чертах что-то знакомое. Сколько ни старался, я никак не мог вспомнить - кто же это. Странно, что его образ вызвал во мне какое-то грустновато - щемящее чувство. Такое обычно бывает, когда случайно встретишь на улице любовь своей юности или какой-то предмет вдруг вызовет в памяти фрагменты далёкого прошлого, наполненного большим светом и жизнью, нежели настоящее.
Всё это время незнакомец неотрывно следил за лошадью, которая позже пришла второй. Было видно, что он проиграл, но ничем не выдал своего огорчения, в отличие от других. В то время как одни "поливали" мир спорта руганью, а другие с горящими глазами, окрылено бежали за выигрышем, он спокойно встал со своего места и пошёл к выходу. Любопытство подтолкнуло меня пойти за ним.
Выйдя за ворота, незнакомец свернул за угол и двинулся через аллею, скрывшись в её тени. Прибавив ходу, я поравнялся с ним и незаметно заглянул в его лицо. "Бог мой! - пронеслось у меня голове -Да ведь это же - он!" Я узнал в нём ранее известного поэта, слава которого постепенно затихла, автора остроумных и смелых стихов, но внезапно исчезнувшего из печати. Я помнил его по фотографиям на обложках книг и даже сам как-то брал у него интервью, но сомневаюсь, что он меня помнит. Теперь его было не узнать, он сильно изменился; тогда он был молод, красив собой, дышал жизнью и здоровьем, а теперь... В то время даже его тень выглядела лучше, чем он сейчас: пальто развевалось на ветру точно чёрный парус на мачте пиратского корабля, щёки ввалились внутрь как у жестоко голодающего, но однако их аккуратно брили. Неизменными остались лишь уверенный быстрый шаг, орлиный нос, да прямой взгляд из-под густых бровей - он всегда смотрел куда хотел, не считаясь ни с чем. Тогда, давно, казалось, он смотрит сквозь - вас, теперь же его взгляд жёг, а капилляры покраснелых глаз походили на вспышки молний...
Тут только я понял, что поэт смотрит на меня.
-Добрый вечер! - приветствовал я его, застенчиво.
Вечер добрый - ответил он тихим голосом.
Какое - то время мы шли молча, но наше молчание начало смущать меня ещё больше.
-А я вас знаю.
-Неужели?! - брови его приподнялись.
-Да, да. Вы... - я произнёс его имя и поэт почему-то вздрогнул. - -Да, это я. Что вам угодно?
-Я читал вас когда-то. Ваши стихи мне очень нравились.
- Что ж, я рад - как-то безучастно ответил тот и снова стал смотреть на дорогу.
-Что с вами случилось? Почёму вы так внезапно перестали печататься?
Я уезжал и по некоторым причинам не был в курсе дела. Хотя ходили разные слухи, но если вы не против, я бы хотел услышать это от вас. Кажется дело связанное с наркотиками...
-Могу сказать, что кому-то трудно понять, как опасные игры со здоровьем посредством гашиша, бывают менее вредными и горькими, чем утрата жены. Особенно закону. Суд выжал из меня все деньги и душу.
-Простите! - поспешил я извиниться. - Насколько я знаю, вы перестали писать ещё до суда.
-Да? Зачем продолжать, когда всё лучшее и прекрасное ушло из этого мира?
-Вы имеете ввиду..?! Это можно понять, но, простите ,лучшее и прекрасное не ушло...
Он плотно поджал тонкие губы и я понял, что спорить бесполезно. Воз- никла неловкая пауза и я сменил тему.
-А что вы делали на скачках? Только не говорите, что вы азартный человек.
-Я действительно поставил деньги. Последние... - добавил он, чуть помолчав.
-И проиграли.
-Такова воля судьбы. У меня оставалось очень мало денег, а нужно было срочно их приумножить, иначе мне не купить морфия.
-Я подумал: как же опустился этот человек, но эта мысль как-то не вязалась с его взглядом - такой бывает у идущих на казнь.
-Зачем вам морфий? - вдруг спросил я.
-Уремия - он похлопал себя по бокам - Очень скоро от моих почек ничего не останется.
-Так вот зачем вам морфий! Вам делали операцию? Вы вообще обращались к врачам?!
Его отрицательный ответ меня шокировал.
-Думаете они дадут мне спокойно умереть?! Лучше в компании с морфием или на худой конец с болью, чем отдать себя в безразличные руки докторов.
Я он рассказал, как метался в приступе боли всё прошлую ночь и утро. Как зажал зубами палку, обёрнутую тряпьём, чтобы сдержать крик и приглушить стоны.
-... Денег нет - заключил он - последний приступ был совершенно непереносим - я едва не лишился рассудка. Протянул до конца лишь упрямой надежде на сегодняшние скачки. Забыл, что надежда ша плохой советчик и всегда пристрастна. Переносить следующий приступ у меня нет абсолютно никакого желания. Я иду к своему револьверу.
-Что?! - вскричал я.
-Я не раз лежал, грея на нём руку и сердце.
Я услужливо предложил ему денег. Сперва он отказался, но потом взял.
-Вы не боитесь смерти? - вдруг спросил я.
-Когда она за мной придёт меня уже не будет. Или я за ней приду... - добавил он усмехнувшись.
Я продолжал бурно протестовать:
-Но вы могли бы ещё столько дать миру!
-Что?! - возмутился он, словно услышал какую-то низость - Миру?! Это одна из причин по которой я сейчас не пишу.
Поэт посмотрел на меня, не скрывая презрения, от чего стало не по себе и пришлось оправдываться.
-Но вы писали такие великолепные вещи... Как вы могли оставить нас без истины и красоты?
-Первое часто не имеет ничего общего со вторым. У меня не всегда получалось сочетать их величественным союзом. Ну а если вам нужна истина, идите и добудьте её сами.
Разговаривали мы так, будто ни один день знали друг друга или виделись первый и последний раз в жизни... По поводу последнего раза я чувствовал какую-то необъяснимую уверенность. Оба быстро разгорячились. Сказывалось его одиночество, о котором не трудно было догадаться и мой острый интерес К нему.
-Хотите знать, в чём смысл жизни?
Я с удивлением посмотрел на него, а он рассмеялся, заметив моё недоумение.
-Поумирайте какое-то время и вам сразу откроются все тайны бытия. Видите этих птиц на деревце? - поэт снова стал серьёзным.
Я кивнул, а он, поспешно подойдя к нему, взмахнул рукой и ударил кулаком по стволу.
-Вы их напугали. - прокомментировал я, видя как они разлетаются.
-Возможно, но это не главное. До сих пор они сидели и мирно дремали. Кровь неспеша перетекала по жилам. А теперь посмотрите; они порхают над нами, они озабочены, они напуганы, все их чувства напряжены, а кровь... кровь бурлит! Смотрите - две из них улетели прочь от стаи - это самка и самец. Встряска заставила их уединиться. Спорю, чуть позже они займутся делами куда более приятными, чем дремота. А ведь даром теряли время.
-Это простой пример. Встряхнуть можно не только страхом. Трепет жизни - вот в чём суть!
Между тем поэт присел у лужицы. И тут только я заметил, что кисть его вся в крови и больших ссадинах. Он окунул её в прохладную водицу и поднял к небу лицо, выражающее блаженство.
-Ощущение такое, будто затушили горящую кожу. Рядом с болью всегда бродит наслаждение и наоборот. А ведь недавно мы просто шли...
-И что вы предлагаете? Избивать деревья и пугать птиц?
-Я предлагаю поесть. Боль напомнила мне о том, что я сегодня и крошки во рту не держал. 3а ваш счёт, конечно...
Ничего не оставалось, как молча согласиться.
Мы свернули в сторону тихого кафе и там я дал ему право выбора, тайно скрестив пальцы за спиной, в надежде, что его желания не превзойдут размеров моего похудевшего кошелька. Но он потратил скромную сумму на кофе и три пирожных, сославшись на то, что таких ещё не пробовал ни разу. Я только пожал плечами.
Когда мы уселись за столик, поэт тут же взялся за пирожные. Ел он не спеша, не поднимая глаз. Или его придавил рой мыслей или он просто
молча получал удовольствие от ужина - я не мог разобрать. По большей части взгляд его застывал на центре стола, выражение лица такое напряжённое, будто он силился разгадать загадку. Но иногда поэт сбрасывал одеревенелую маску и как-то странно вздыхал, начиная сосредоточенно жевать. Его лицо вдруг оживало и он расслаблялся. Но длилось это не долго. Я такие моменты у меня складывалось впечатление словно молния сверкала перед его мысленным взором, заставляя мгновенно собраться. Я не решался с ним заговорить, а он не заговаривал со мной. Так просидели мы, пока он не съел всё до последней крошки, затем вдруг поднялся и, извинившись, сказал, что вернётся через пять минут. Он и правда вернулся скоро, неся в руках тарелку салата.
-Если вы не против, я осмелился взять ещё вот это блюдо.
Я пошёл расплатиться, а когда вернулся, то застал его уплетающим салат с большим аппетитом.
-Что это за блюдо?- поинтересовался я, видя как он зажмуривается от удовольствия.
-Это азиатское очень вкусное, очень острое и солёное блюдо...
Не дослушав, я кинулся, к нему, пытаясь выхватить вилку. Движением руки он остановил меня и, указав на стул, поблагодарил улыбкой. Сам он выражал самое безмятежность.
-Я признателен вам за вашу заботу, но это излишне.
-Но это же безумие! Вы самым непосредственным образом убиваете себя.
Безумием было родиться,
Но и это скоро пройдёт. Отыграют его бледные блики
И твоё место новый займёт.
Мне вдруг стало понятно, что к нему вернулось душевное равновесие. Он снова стал самим собой, каким его знали прежде.
Я только махнул рукой.
-Вы - безнадёжны!
-Я знаю - ответил поэт и, ухмыльнувшись, добавил ещё щепотку соли. - В жизни и так слишком много страдания, что бы можно было пренебрегать удовольствием, каким бы оно не было. Когда я ещё это попробую? Скорее всего - никогда. Не так ли?
Я принялся возражать:
-Но этим вы только ускорите смерть и увеличите ваши страдания.
-Естественно. Любое удовольствие порождает за собой долг в виде страдания. Я надеюсь обмануть кредитора и сбежать в мир иной чуть раньше, чем он постучится в мои двери.
Поэт засмеялся собственной шутке. Смеялся он легко и звонко, будто не существовало в его жизни ни единого облака, а счастье переполняло его до самозабвения. Но мне от этого смеха стало жутко. Теперь поэт вёл себя так, словно наполнился небывалой СИЛОЙ И здоровьем. В осанке появилось что-то пренебрежительно - кошачье, глаза сделались бесстрастными, насмешливыми. Но сейчас, когда я глядел ему прямо в лицо, меня охватили сомнения; был ли этот образ истинным? Его бесстрашие перед смертью - в это я мог поверить, но его вдруг ниоткуда появившееся хорошее расположение духа настораживало. Создавалось ощущение, будто он натянул маску, сделанную из прежнего своего лица. Но сейчас он был только предо мной, а я, определённо, того не стоил. Тогда перед кем?..
Тем временем поэт продолжал:
-...Мне осталось жить всего ничего, но в этом копошащемся куске мяса - он постучал себя кулаком по груди - ещё осталось жизни! Так почему же мне её не израсходовать как мне хочется? А мне хочется.
Он на минуту умолк, задумавшись.
-Бывало такое время, когда я уставал или пресыщался жизнью. Тогда
я менял что-то; от простого мнения до места жительства и мировоззрения.
Но когда и это не помогало... - он засмеялся - я выкинул такую штуку...
И он рассказал как зимой, скучая прогуливался по берегу озера, со зло-
бой сшибая снег с ветвей елей ,пока не стал зябнуть. Тут-то его и кольнул озорной чертёнок; зайдя на лёд, он разрыл снег и, подпрыгнув, всем
весом обрушился на прозрачную гладь, которая, не замедлила
треснуть под ним, и он оказался по грудь в ледяной воде, а ноги по щиколотку увязли в иле. Пока он выбирался на берег, то исцарапал все ладони об осколки льда, но из-за холода раны не давали о себе знать - о
них он узнал позже. Дрожащий от холода, злой, но с разгорячённым духом
и кровью бежал он домой. Один ботинок пал жертвой вязкого ила, так что наш поэт представлял собою забавное зрелище. В наступивших сумерках это успели оценить трое, когда он пробегал мимо фонаря, послав в его адрес несколько острот, из-за чего на них тут же налетел полубосой вихрь. Дрался он ожесточённо, с усмешкой на устах, не щадя незнакомцев и себя. Хоть на его стороне было чувство превосходства и гордость, которые не оставляли его на протяжении всей битвы, в конце концов в больнице оказался поэт. Первые дни он чувствовал себя так, будто его прожевали какие - то мощные челюсти. К непрекращающемуся нытью костей и мышц прибавилась ещё и лихорадка. Он совершенно обессилел и когда не спал, то просто лежал я не двигаясь - на большее был не способен. Так, почти в полном одиночестве, он приходил в себя и восстанавливал силы. За это время поэт о многом подумал... Он сам набросился на этих людей и сделал это первым, хотя мог пропустить их шутки мимо ушей. Теперь он побывал в шкуре бандита и долгое время переваривал новое впечатление, неотступно сражаясь с муками совести и испытывая волю. Духовные переживания, боль от полученных ран, высокая температура - только это составляло его жизнь В те дни. Поэт сильно мучался. На такой исход он и не рассчитывал. Но в этом-то весь и секрет; трудно захотеть того, чего вообщем - то и не хочешь. Когда через несколько недель он выписался, то сразу оставил позади все сомнения; по его совам он не вдыхал воздуха свежее чем в то утро, а шал солнце ещё никогда не было так молодо. Что за краски увидел он - в них будто подлили яркости. А как затрепетали все чувства. Его существо немедля ринулось на встречу этому выздоровлению. Как собака ловит ноздрями каждый нюанс в дорожках и истории запахов, так и он жадно ловил каждое ощущение, каждое мгновение возрастающей жизненной силы.
-...Но и это чувство не продержалось долго - закончил поэт. При этих словах он погрустнел, а потом лицо его плавно приобрело будничное выражение. Весь запал и вдохновенность прошли, будто их и не было. Лишь восторженность его речи эхом всё ещё гремела у меня в голове. Когда он поднял на меня глаза, я невольно ужаснулся - в них сквозила такая безнадёжность и отчаяние, каких я не видел никогда и ни у кого. Глаза его без слов кричали о спасательном круге, но и это выражение прошло словно тень растаявшего облака. Осталась только стеклянная пустота, в глубине которой постепенно разгорался огонь злобы.
-Чёрт с ним, со всем! - прошипел поэт сквозь зубы, ударив по столу кулаком. Вены на руке вздулись от напряжения. Он так крепко сжал зубы, что желваки на скулах стали отчётливо видны. Поэт резко поднялся из-за стола и, поблагодарив меня за всё, хотел было уйти, но, повернувшись, спросил не хочу ли я пройтись с ним до его дома. А так как более важных и интересных дел у меня на сегодняшний вечер не намечалось, я охотно согласился.
Как оказалось жил поэт за городом. Мы решили пройтись пешком и путь наш пролегал через небольшой лес. Там, безмолвно погрузившись во мглу, поэт магическим образом снова обрёл бодрое настроение и, безошибочно находя дорогу, повёл новый рассказ, незаметно для самого себя ускоряя
шаг.
-Если вы позволите, я расскажу вам один эпизод из прошлого. Случилось это давно - я был ещё мальчишкой, но запомнил его хорошо. Уже в то время я обладал безрассудной смелостью, что в бурном браке с неутолимой жаждой приключений , а точнее - сильных, волнующих впечатлений приводило зачастую к непредсказуемым и интересным последствиям. Видите ли, я коллекционер разнообразнейших впечатлений и переживаний и это событие занимает достойнейшее место в моей бесподобной коллекции. Так вот; как-то к вечеру стала собираться гроза. Сначала появились бледно - пепельные облачка, которые постепенно накладывались друг на друга. Они походили на пену мутных волн, перераставших в тёмно - синий, почти чёрный океан, разлившийся по всему небосклону. А так как перед нашим домом лежали поля, то неба я видел значительный кусок.
Мощные потоки ветра гнали тонны парящей воды над моей головой. Сделалось так темно, будто солнце погасло навсегда, но ещё не упало ни
капли. Только огромные потоки воздуха метались по полям, словно разъярённые демоны вырвавшиеся на свободу. Где-то далеко, точно на другом
краю вселенной, порывисто загрохотало. Напряжение в воздухе было нас
только сильным, что казалось еще чуть - чуть и самый воздух затрещит
от натуги, а небо, не выдержав, рухнет на землю или лопнет ткань пространства и хлынет поток яркого хаоса.
Завороженный, дрожащий, я вышел на крыльцо и тут же об меня разбилась стена ветра, но, сжав кулаки, я выстоял. Внезапно всё стихло. Верхушки редких деревьев перестали раскачиваться. Природа застыла, словно в ожидании божественного откровения. Казалось, замерло самое время. Я напряг зрение и слух. В один миг ярчайшая вспышка безжалостно, точно клинок, разрезала небо над полем и тут же обрушился удар грома. Всё вокруг затряслось, как в испуге, а я, оглушённый, отпрыгнул назад к двери, чуть не выбив ее спиной.
Воздух еще дрожал, а я, уже опомнившись, пытался всем своим существом поглотить эту вспышку гнева небесного. В тот момент я понял, что влюблен в молнию!
Из порванного неба хлынул поток слез земных . Длинные иглы дождя , грохоча, врезались в землю, кромсая траву и кусты, ломая сучья деревьев. Опьяненный, я ринулся навстречу стихии, но был отдёрнут назад рукой матери и, пока она пыталась внушить мне как опасно выходить из
Дома, я, выскользнув, нырнул в дождь. В стороне полыхнул огонь. Я метнулся туда. Моё тело сотрясалось вместе с громом. Молния сверкнула в другой стороне. Я развернулся и бросился бежать туда, ослепленный, оглушенный
, но бесконечно упоённый музыкой гнева.
Так я, не зная устали, гонялся за молниями, прорезая своим тельцем потоки воды, падая и снова вставая из грязи, пока вдруг не наткнулся на внезапно выросший из темноты ствол огромного тополя, едва не
врезавшись в него.
Не понимая, что произошло, я был отброшен неведомой силой. Все произошло за доли секунды, но я успел заметить, как сверкающее пламя, разбив дерево, точно оно было из тонкого хрусталя, вгрызлось в землю всего в нескольких метрах предо мной. Когда зрение и слух вернулись, я отполз от искорёженного костра, бывшего некогда старым тополем, который с трудом гасил даже такой ливень. Там я замер, точно статуя, не слыша, не видя и не чувствуя дождя. В тот момент я чувствовал только то, что внутри, за границей моей кожи. Сам я точно исчез, впечатление без остатка растворило личность и слило воедино душу и тело. Вспышка давно прошла, но её свет, казалось, завяз во мне и теперь сжигал всё подчистую, образуя в душе сияющую пустоту. Гром словно встряхнул за шкирку всё моё существо. Не было ничего кроме ощущения подобному тому, когда человека ударит током и волна сокращений мышц пройдёт от кончиков пальцев до сердца, а ты в этот момент стоишь неподвижно, как парализованный. Только здесь было наоборот: волна отходила от сердца, захватив заодно и душу... Не помню сколько прошло времени прежде чем я вскочил на ноги и побежал к дому. Дождь продолжал лить. Огромные капли просто рушились на землю. Молнии тоже продолжали вспыхивать, но только в стороне от меня - наверное, решили: "с него хватит!" Но теперь, после такого, они мне казались братьями и сестрами. Я был одним из них. Я забыл своё прошлое, настоящее и будущее.
Добравшись до дома, я, ни сказав не слова, вбежал к себе на верх и там темноте, затаившись в углу. окончательно отдался на волю впечатления. Как я уже сказал, я ничего не соображал - удар молнии выбил не только то, что было во мне, но и окружающее...
Поэт запнулся, кусая губы глубоко вздохнув, продолжил более споКОЙНЫМ тоном.
-Невероятное ощущение свежести и новизны всех чувств, будто все начинается с начала, словно сбросил старую кожу, а НОВАЯ ТАК нежна и тонка, что глубоко откликается на каждое легкое прикосновение и вся усталость и старость души позади...
Поэт вновь преобразился. Он плотно сжал губы и грустно уставился на дорожку. Не было прежней напряжённости, даже наоборот - ступал он мягко, словно крадучись. Дыхания его я вовсе не замечал. Вдруг он остановился и, подняв руку, робко коснулся моего рукава.
-Смотрите! - совсем тихо сказал он и указал на звёзды - Неправда ли это очень красиво?
-Я ответил что-то невнятное, следя скорее за ним, чем за небом.
- Жизнь не заслуживает любви, хотя иные, быть мажет искренне любят, ЭТО - он ещё любовался небом -это да!
-С этим не поспоришь - так же тихо ответил я и поднял голову. Не помню, что бы я когда-нибудь вот так же стоят по среди тишины леса
и разглядывал звезды, сквозь вздрагивающие от ветерка верхушки деревьев. Я бы и дальше предавался созерцанию, но меня вдруг обеспокоило молчание собеседника. Я оглянулся, но не нашёл его на том месте, где он стоял. Круто повернулся вокруг, но никого не увидел. Тогда я окликнул его. Тишина. Я крикнул громче. Где-то в стороне от меня раздался
хруст ломающихся сучьев. Я побежал туда. Там, в небольшой канаве металась человеческая фигура; согнувшись в три погибели, поэт катался в грязи.
Я сначала опешил, не понимая в чём дело, но когда вдруг из темноты вырвался вдавленный стон - всё понял. Подбежав, я схватил его и попытался поднять, но он набросился на меня, точно взбешённый пёс, повалил на землю и, схватив за пальто, закричал:
-Во имя всего выдуманного святого, принесите мне выпить! Немедленно! Заклинаю вас!
Вырвавшись, я отпрянул от этого дьявольски злого взгляда, испугавшись его как безумного, а он в тот миг обхватил обеими руками бока
издал крик боли и повалился обратно в грязь. Там он снова стал кататься и стонать, но всё чаще стон смешивался с рычанием. Со стороны могло показаться, что человек схватился в жестокой схватке с диким зверем, но он боролся с дикой болью.
Не представляя что делать, я снова бросился к нему.
-Я... я приведу врача! Вместе мы что-нибудь придумаем.
Молниеносно он повернул ко мне голову и, обдав яростным взглядом, злобно прохрипел:
-Даже и не думайте об этом! Слышите? Иначе я разорву его так же,
как эта боль разрывает меня. Такова моя воля. Послушайтесь меня. Толь-
ко выпить. Быстрее!
Последнее слово он выкрикнул мне прямо в лицо и толкнул меня в
грудь так, что я едва не упал. Обидевшись, я развернулся и побежал прочь, но по дороге остановился и, подумав, решил ему помочь таким способом, каким он сам пожелал. Только потом сообразил, что именно такого эффекта поэт и добивало я, иначе в приступе сострадания я непременно привёл бы доктора.
Когда же я вернулся с двумя бутылками, (потратив последние деньги), то нашёл его сидящим около дерева. Поэт обвил ноги руками и уткнул лице в колени, но когда я подошёл и хотел что-то сказать, просто выхватил их из моих рук бутылку и, откупорив, стал выпивать содержимое большими глотками. Отбросив пустую посуду, он снова уткнулся лицом в колени и замер. Очевидно, с нетерпением ждал опьянения. Почувствовав облегчение, он вдруг быстро сказал:
-Знаете, при сильном стрессе, не пьянеешь. Спиртное только отупляет,
но это мне и нужно. Я молча наблюдал за ним. Что я мог ответить? Поэт приступил ко второй бутылке, но уже пил не спеша, с перерывами.
Он снова заговорил и по тому как заплетался его язык, стало ясно,
что ему действительно легче.
-В такие моменты я по-настоящему ненавижу жизнь. Подобные страдания не проходят бесследно - они разрушают душу, психику, если хотите! Понимаете, невосстановима разрушают! Черт, да они же убиваю! - он заскрипел зубами и впоследствии говорил в основном сквозь них. -Ненавижу!.. Но в такие минуты безумно, безоглядно хочется жить, не смотря ни на какое прошлое или будущее...
О невыразимой тоской поэт посмотрел на ночное небо, словно желал туда улететь. Снова заговорил, но уже медленнее.
-...Бесконечно приятен каждый миг существования. Даже оно в такие
минуты ценно, не то что бы яркая жизнь. Серое бытиё, и то - удовольствие.
Тьфу! Правильно написано в Библии: "Лучше быть живым псом, чем мёртвым львом " . Но это про червей каких-то... Какая низость!..
Он в ярости ударил кулаком по земле.
-Не хочу этой жизни и... хочу! Ненавижу и люблю! Это похоже на одержимость. Рациональность восстает против инстинктов. Но что она есть?..
Что она может в этой неравной схватке?! Каждый - раб, заложник жизни, выплачивающий дань эволюции в эквивалентах развития, получаемого волевыми усилиями. Вот и сейчас я ищу способ выжить и болтаю здесь, что бы забыть боль, найти выход! Не хочу!.. Хватит! Я иду к револьверу! Он, шатаясь, поднялся, но я подскочил к нему и схватил за рукав.
-Я вас не пущу! - крикнул я.
-Пустите! - прошипел он, обернувшись и в его глазах отразился тот же ДЬЯВОЛЬСКИЙ огонь злобы. Так бы развернулась взбешённая пантера, если бы вы всадили ей нож глубоко в спину.
Дрожащие руки мои сами разжались, а он нетвёрдой походкой направился дальше по тропе, но опять свалился, сражённый болью. Там он катался, рычал и ругался какое-то время, а затем затих. Я подумал, что он умер, но поэт снова заговорил.
-Я уже надеялся - это последний приступ. Последний! Ан нет - жив ещё, барахтаюсь. Когда подойдёшь к краю бездны, таким невообразимо сладостным кажется всё до неё. Ощущение, будто ты жил тысячи лет и только и делал, что любил всё, всё подряд, без разбора... Невыносимо тяжело расставаться. Так и чувствуешь как в тебе что-то изо всех сил, ни на миг не отступая, цепляется за жизнь своими наточенными коготками... Дрянь какая!.. Уйти от этого... Но что лучше жизнь или смерть?! А забвение даётся нелегко и может дорого обойтись... Чёрт! Опять одно и тоже!
Поэт будто бредил и вдруг начал дрожать, на брюках выступила кровь.
Взревев, он вскочил на ноги и упал бы, если бы не схватился за ствол дерева. Попытался пойти снова, но опять упал. Снова поднялся и снова упал. Затем попытался ползти на четвереньках. Я боялся ПОДОЙТИ И чем-то помочь, но вскоре на его потуги стало невыносимо смотреть и, набравшись смелости, я повалил его на спину, прижав руки к земле.
-Лежите и не двигайтесь! - приказал я.
Он молча смотрел на меня, казалось, изучал. Через какое-то время он тихо сказал:
-Пустите, мне тяжело.
Я отпустил. Поэт сел и прислонился спиной к дереву. Ему стало легче.
-Жив пока. Это... это даже нельзя назвать счастьем или радостью, это нечто большее. Невозможно подобрать слова. Всё теряется, остаётся только это ощущение - безмерный покой после агонии смерти. Абсолютный покой ПО сравнению с визгом и пляской инстинкта самосохранения. Самое плохое то, что к нему нельзя привыкнуть, нельзя обойти, заглушить. Это как земное притяжение - что ни делай, а оно неизменно есть... Знаете чего я сейчас хочу? Ещё двигаться, ещё дышать, ещё... всего.
Я, затаив дыхание, наблюдал, как он медленно поднял руку и отщипнул от сосны кусочек коры и, положив в рот, стал жевать.
-Хочется испробовать всего, что только возможно. Даже самых больших глупостей. Не вериться, что я сейчас сижу и жую - даже ВКУС древесины доставляет удовольствие, а пыль от щепки так приятна щекочет пальцы,
Поэт сидел и не мигая жевал. Он и в самом деле смотрел в пустоту. Затем на его глазах блеснули слёзы, но, сглотнув, он не пустил их дальше. Я вдруг понял, что приступ кончился. В его глазах больше не было ни злобы, ни страха, ничего. Я смотрел на него, а он на меня. На минуту мне показалось, что предо мной статуя. Порывистый вздох её оживил.
-Слышите? - вдруг спросил он.
-Что? - удивился я, не услышав ничего подозрительного.
Поэт откашлялся, усталым жестом провёл рукой по лицу.
-Петер!.. Слышите, как он поёт?
Лёгкий ветерок действительно кружился вокруг сосен - для меня он был таким же как и всегда, но я понимал, что поэт воспринимает его сейчас совсем по другому.
-Первобытная, извечная музыка природы - он закрыл глаза - Я хочу следовать за ней, отпустить себя...
Я не стал мешать ему и тихонько уселся неподалёку, обдумывая случившееся, пока он не прервал ход моих мыслей. Голос его звучал ровно и спокойно, но говорил он как-то безучастно.
-Этот приступ был очень коротким, значит недалеко ещё один - он медленно поднялся на ноги, небрежно отряхнул пальто и поднял воротник, поежившись от вечерней прохлады. Шляпа давно слетела с его головы и теперь валялась где-то в ночи, а он и думать о ней забыл. - Я должен встретить его достойно, облачившись в доспехи морфия.
-А дальше? Что вы будете делать дальше? - не сдержался я.
Он пожал плечами.
-Единственное знаю: сейчас я хочу жить - у меня есть одно сильное желание: я хочу, быть может в последний раз, насладиться музыкой. Пойду домой и буду слушать её сколько смогу. Крылья красоты помогают нести своё бренное тело сквозь жизнь - они облегчают ношу. На сегодня у меня не осталось сил. Полёт души - вот чего я сейчас хочу.
Сказав, что теперь пойдёт один, он повернулся, ко мне спиной и, не спеша побрёл прочь. Я провожал его грустным взглядом. Жалеть я его не мог - рядом с ним я сам се ее казался жалким.
В какой-то момент, когда поэт почти скрылся из виду, он остановился и, повернувшись ко мне лицом, улыбнулся странной улыбкой, а затем крикнул:
-А неплохая была вспышка молнии, правда?!
И, повернувшись, пошёл уже более быстрым и. уверенным шагом. Вскоре его фигура исчезла в ночном лису.