Неожиданно на подъезде к библиотеке я увидел перед собой довольно большую серую лужу. Шины велосипеда зашуршали по мокрому осеннему гравию, затем беспомощно скрипнули старые тормоза, велосипед проволокло еще пару метров по инерции, и моя нога опустилась в лужу, посреди которой велосипед окончательно замер. Проклятье, тормоза нужно было поменять еще год назад, но в последние двенадцать, пятнадцать месяцев во всем, что касается окружающего мира и в особенности его практических требований, я стал катастрофически рассеян. Я назначаю встречи и опаздываю, в последние двенадцать, пятнадцать месяцев особенно регулярно, к назначенному времени. В принципе многие опаздывают. Но я могу опоздать так, что у меня больше не остается шансов на разумное объяснение. Я забываю сделать необходимые звонки, выбросить вовремя мусор и, наконец, продлить книги в библиотеке. Это ужасно! Там мне все время перекрывают счет и я должен каждые две, три недели платить изрядные суммы, чтобы вновь смочь пользоваться книгами. Я пишу докторскую диссертацию по философии. Это длится уже довольно давно, однако, несмотря на это в стопке готовых документов лежит только безнадежно просроченный Zeitplan и многократно переписанное временное содержание. Двенадцать, пятнадцать месяцев назад, ужаснувшись катастрофичности моего положения, я решил, во что бы это ни стало увеличить стопку готовых документов и удвоить время посещения библиотеки. Однако, даже после принятия этого стоического решения, работа все равно продвигалась и продвигается на удивление медленно. Во всем виновата медлительность мысли. Я физически чувствую, как тяжело проворачиваются шестеренки и валы моего мозга каждый раз, когда я пытаюсь сформулировать и записать что-либо. Это не удивительно. Высказаться сегодня интересно и при этом философски корректно стало практически невозможно. За каждым словом стоят целые легионы лысых, очкастых, с крючковатыми носами, покатыми плечами и беременными животами академических философов, которые сквозь время рвут меня своим авторитетом и примечаниями за каждую оплошность. Именно поэтому каждое предложение дается с таким трудом. Ну, может не только поэтому. Руководитель проекта говорит, что мне не хватает ангажированности.
Я не хочу жаловаться. Я предельно сконцентрирован в последние двенадцать, пятнадцать месяцев. Это время можно обозначить как период самых усиленных штудий, которые не оставляют место нечистой совести и предательской мысли, что можно было сделать что-то еще. Конечно, я пишу медленно, возможно даже очень медленно. Ведь не хотелось бы, чтобы в конечном итоге вместо ожидаемого opus magnum на руках оказалось обычное школьное сочинение.
Поскольку вся моя ментальная энергия сконцентрирована на таком сложном предмете, не удивительно, что я не замечаю ни дыр на носках, ни грязи на моей обуви, вкуса пищи и цвета деревьев. Но я действительно не жалуюсь. Сегодня после недельного ожидания в отдел рукописей, пришла книга, которую я заказал две недели назад по межбиблиотечной почте. Это, кстати, еще одна из дыр, пожирающих и без того мою далеко не жирную стипендию. Да что это я!
В библиотеке
Пристегиваю замком велосипед к ограде, иду, хлюпая ботинком, к главному входу, прохожу через турникет и оказываюсь в просторном холле библиотеки. Здесь мне все знакомо: гардероб с двумя веселыми гардеробщицами, ряды персональных шкафчиков для одежды, выдача книг на дом, окошко анонимного возврата, отдел записи в библиотеку, ручной каталог, дигитальный каталог, небольшой музей со смешной экспозицией, служба информации и еще какие-то мелочи.
Лично я предпочитаю персональные шкафчики гардеробу. Смешно сказать, но мне почему-то совестно пользоваться услугами гардеробщиц. И если уж я забыл подготовить монету в один евро заранее, и вынужден все же пользоваться их услугами, то я стараюсь быть предельно вежливым и не брать бесплатный полиэтиленовый пакет для книг с синей надписью "Staatsbibliothek".
На пропускном пункте очередь. Часы показывают девять ноль пять. Прошло только пять минут со времени официального открытия библиотеки, а эти ранние пташки создают такой ажиотаж на входе. Утренняя погоня за лучшими столами. Но сегодня меня это не касается. Мне нужно в отдел рукописей, а в этом застекленном матовыми стеклами квадрате всегда есть место. Не нервничая, прохожу контроль, поднимаюсь по широкой лестнице и иду прямиком в читальный зал ориенталистики.
В читальном зале за стойкой выдачи книг стоит улыбчивая, симпатичная, полная девушка. Когда я подхожу, она улыбается уже только мне. На ее вопрос, чем она может быть полезна, я отвечаю, что у меня заказ на книгу в отделе рукописей и протягиваю ей мой читательский билет в пластиковой упаковке. Она поправляет пальцем очки на носу, берет протянутый билет, сканирует его, откладывает в сторону и начинает что-то отстукивать на клавиатуре компьютера. По окончании процедуры, она бросает на меня странный взгляд и просит пройти в отгороженный стеклом от остального зала отсек. Когда я подхожу к двери, она нажимает на кнопку, расположенную на столе. Раздается звук электрического зуммера, и я могу открыть дверь. Через маленькое окошко в стекле она протягивает мне тяжелый том, после чего окошко она тоже закрывает.
Оказавшаяся на моих руках книга была старая, тяжелая, одетая в обложку из тисненой кожи, а ее исписанные от руки страницы сделаны из плотного пергамента. Пахла она тоже как-то странно. Из-за своей внешней и внутренней кожистости и этого запаха она напоминала мне доисторическое животное, высохшее и сохранившееся в каких-нибудь древних песках. Поспешно усевшись за первый попавшийся стол - зал рукописей был абсолютно пуст - устанавливаю книгу на деревянный пюпитр, благоговейно раскрываю на первой странице и пытаюсь приучить глаза к причудливому шрифту. Это занятие полностью затягивает меня. Так просидел я довольно долго, пока не почувствовал сухое жжение в глазах, тупую боль в нижней части спины и слабое онемение в ногах. Необходимо сделать паузу.
Нажимаю на кнопку рядом с окошком. Оно сразу открывается, и приветливая библиотекарша спрашивает, чем она может быть мне полезна.
-- Я хотел бы выйти на пять минут, выпить в кафетерии чашку кофе. Чувствую я себя что-то уставшим.
-- Да, конечно. Давайте книгу.
Я протягиваю ей книгу, она берет ее, снова слышен зуммер, я выхожу, получаю свой читательский билет и перемещаюсь в общий читальный зал. Пройдя его насквозь, я спускаюсь этажом ниже и толкаю тяжелые стеклянные двери кафетерия. В принципе я не ем в кафетерии и не пью там кофе. Дорого. Я взял себе за правило готовить кофе и небольшие сандвичи дома. Но сегодня я решил все же нарушить правило. Просмотр меню пробуждает во мне угрызения совести. Мне все кажется чрезмерно дорогим. Выбираю маленький черный кофе с молоком и свежую булочку без начинки, плачу и иду к столу у окна. С радостью жую. Бодрящая подвижность мимических мышц.
Купленные кофе и булочка кончаются невероятно быстро, и у меня больше нет повода задерживаться в кафетерии, где было полно жующего и смеющегося народа. Пестрые спортивные куртки, кроссовки всех видов и джинсы привлекают на секунду мое внимание, но я призываю себя к дисциплине и уверенно выхожу вон.
В читальном зале ориенталистики вся процедура повторилась в мельчайших подробностях, и я снова нашел себя сидящим в глухой тишине отдела рукописей напротив огромного, пахнущего животным тома. Так прошло еще довольно много времени. Видимо из-за того, что воздух вокруг меня был настолько плотен и неподвижен, я почувствовал себя вновь свинцово уставшим и стал часто зевать. Сдавшись, я склонил голову на стол и задремал. Сон принес с собой кошмар. Какие-то могучие руки душили меня в наполненной пылью и шорохами темноте. Я вздрогнул и проснулся. Первое, что я увидел, это тихо захлопывающуюся матовую стеклянную дверь отдела рукописей, второе, это то, что древняя книга, стоявшая передо мной исчезла. Ужас холодной ртутью стал стекать в мой желудок. Я сорвался с места и поспешно заковылял в сторону служебного окошка на ватных, подгибающихся от сна в сидячем положении ногах. Достигнув окна, я часто и нервно застучал по кнопке звонка. Окошко отворилось. Однако вместо приветливой пухлой библиотекарши там появилась старая, закутанная в черную шаль, брюзгливая старуха. Глянув на меня с отвращением, она спросила:
-- Чего тебе?
От неожиданности и испуга я залепетал:
-- Мне бы наружу, кофейку попить. Устал я что-то.
Она, не сказав более ни слова и не спросив к моему великому облегчению книгу назад, с треском захлопнула окно и сразу же нажала кнопку зуммера. Опрометью я бросился к двери, однако, хотя мне показалось, что я абсолютно не мешкал, в тот момент, когда я добежал до двери звук зуммера прекратился. Вне себя от возмущения я забарабанил ладонями по непрозрачному стеклу. Из-за перегородки для персонала послышалось тихое ругательство, и дверь открылась. Я резко выскочил в читальный зал и сразу же осекся. В зале стояла полная тишина. По вопросительным и в еще большей степени раздраженным взглядам, наверное всех, кто там находился, я понял, что мое поведение более чем неуместно. Пока я, еле сдерживая себя, чтобы не побежать, шел по направлению к двери в коридор, я чувствовал, как глаза сидящих движутся вслед за мной.
Погоня
По просторному, выстеленному зеленым коридору взад и вперед ходили молодые и стильно одетые юноши и девушки. Воскресная публика в городском парке. От этой пестроты, надо сказать, я довольно таки растерялся. Как искать похитителя? Вращая сухими, горячими глазами, я пытался разглядеть что-нибудь подозрительное. Неожиданно мой взгляд наткнулся на одного пожилого типа, вид которого и раньше привлекал мое внимание. Каждый раз, когда я видел его в библиотеке, а видел я его постоянно, этот мужчина с рыжей голландской бородкой был всегда одинаково и всегда одинаково странно одет: узкие черные кожаные штаны, зашнурованные по бокам на всю длину штанины, голубая рубашка с короткими рукавами и рэйнджерской нашивкой на плече, значок в виде распростертых крыльев на накладном кармане и кожаные с бахромой по краям мокасины. Теперь этот тип стоял на входе в служебное помещение и держал мое доисторическое животное в своих преступных руках. Не мешкая, я нервной походкой направился к нему. Заметив, что я его обнаружил, похититель неожиданно вскочил на роликовую дорожку, ведущую к окошку лифта для книг, оттолкнулся ногами, быстро проехал на своей кожаной заднице все расстояние, отделявшее его от створок окна, ловко нажал кнопку вызова и, еще раз оттолкнувшись, исчез за закрывшимися за ним дверьми в утробе лифта. От удивления я замер на месте и стал искать удивленных взглядов, способных своим удивлением засвидетельствовать реальность произошедшего у меня на глазах. Однако, похоже, никто кроме меня ничего не заметил. Все то же спокойное фланирование. Мне ничего не оставалось другого как подойти к окну лифта и попробовать самому нажать кнопку вызова. Как можно и было предположить, нажатие кнопки не привело ни к каким результатам. Более того, в двух шагах от себя я услышал голос, который мог принадлежать только человеку, наделенному здесь властью, а именно библиотечному работнику: "Вам что-то нужно?" "Э, н-нет, просто любопытство", "Это служебный лифт", "Да-да, простите". Я пошел прочь. Мое отчаяние было безмерным. Первой моей мыслью было желание немедленно покинуть библиотеку. Но уже в следующий момент я сообразил, что в соответствии с новыми правилами, введенными совсем недавно в устав библиотеки, я должен и на выходе предъявлять свой читательский билет. Да, но его я мог получить только в обмен на книгу! Черт, кошмар какой-то! Что же мне делать?!
Несмотря на то, что я был пострадавшим, совесть моя была не чиста. Кто теперь поверит моему рассказу? В особенности после того, как я так опрометчиво покинул отдел рукописей! Теперь я под подозрением.
Слоняться среди нормальных людей с нечистой совестью положение не из приятных. Мне кажется, что все чувствуют, что со мной что-то не в порядке. Я передвигаюсь в небольшом пространстве недалеко от лифта и служебного входа. Мои движения кажутся мне преднамеренными и неестественными. Какое-то время я смотрю на дверь с табличкой "Только для персонала", которая вызывает во мне противоречивые чувства. Оглядываюсь воровато по сторонам. "Господи, нужно вот сейчас вести себя как идиот?" Подхожу, резко надавливаю ручку двери вниз и, втянув голову в плечи в ожидании грозного окрика, вхожу в служебное помещение. Самортизированная пружиной, дверь мягко закрывается за мной. Все, что я вижу перед собой это длинный коридор, вдоль стен которого громоздятся пустые серые пластиковые ящики для транспортировки книг. Прежде чем решиться пойти дальше, оглядываюсь на дверь позади меня, но затем все же иду вперед вдоль серых бетонных стен со старыми, местами ободранными, календарями. Продвигаясь вперед, я осторожным нажатием проверяю ручки попадающихся мне на встречу дверей и каждый раз вежливо улыбаюсь, на случай если дверь откроется и оттуда покажется недовольное лицо библиотечного работника. Однако все испробованные двери оказываются закрыты. Нервное напряжение, узкое пространство, серый бетон и голубой неоновый свет действуют на меня угнетающе. Слово КЛА-У-СТРО-ФО-БИ-Я по слогам выплясывает у меня в голове. По всей спине выступает и струится пот. Липнущая к телу одежда. К счастью одна дверь поддалась на мою робкую просьбу и несколько дала себя приоткрыть.
Тим
Осторожно выглядываю. Выход на полутемную лестницу. Когда я выхожу, и дверь за мной закрывается, я оказываюсь в почти полной темноте. Это придает мне немного уверенности. Так я стою еще несколько мгновений, чтобы ее несколько поднакопилось. Уверенности. Поколебавшись, я перегибаюсь через перила. Сложно сказать, как глубоко вниз уходит лестница, так как лишь пролет непосредственно подо мной достаточно освещен. Однако по неясным очертаниям можно понять, что есть, по крайней мере, еще два за ним. Так перегнувшись через перила и замерев в защитной темноте, я пытаюсь угадать, что происходит этажом ниже. Определенно, снизу доносятся звуки разговора, который ведется почти полушепотом. Перегибаюсь еще больше и вглядываюсь в пространство подо мной. На освещенном полу лестничного пролета замечаю два силуэта. Выбора у меня все равно нет. Я начинаю спускаться, скользя потными от волнения ладонями по перилам. Наконец я спустился достаточно для того, чтобы, уцепившись руками за поручни и балансируя животом на перилах обозреть ситуацию на площадке. К моему возмущению, там, в контрастном боковом свете, падавшем из раскрытой двери, стоит тот пожилой тип в кожаных штанах, или говоря попросту - вор. Стоит он однако уже без книги и преспокойно беседует с каким-то парнем лет двадцати двух, двадцати трех, одетого в пятнистые армейские штаны, белую футболку и кеды Chuck. Голову парня украшает черная вязаная шапочка. Лицо парня выглядит уставшим. О чем они говорили, я расслышать не мог. Да и в этот момент меня больше интересовала способность к открытому насилию моих объектов наблюдения. В лице парня меня особенно привлек огромный подвижный рот с красными губами, который очень выразительно двигался. Из наблюдения за этим ртом, я почему-то заключил, что парень не опасен и скорее побежит, нежели будет защищаться. Ловкость и проворство Кожаного я воспринимал как печальную данность. Положившись на глубокое возмущение, порожденное подлым поведением Кожаного, и эффект внезапности, я довольно ловко перемахнув через перила, выпрыгнул из своего убежища. Мое появление для них - как снег на голову. Реакция у обоих, однако моментальная - парочка раздваивается. Кожаный, оттолкнув меня в сторону, мощным и резким рывком перепрыгивает через перила и скрывается где-то внизу в темноте пролета. Молодой же открывает дверь и бежит по коридору. Третьим чувством я моментально сообразил, что преследовать Кожаного бессмысленно и бросился вдогонку за молодым. Когда я ворвался в коридор, молодой успел пробежать его уже до половины. Однако был он видимо еще более худший бегун, чем я, так как у самой двери я его настиг и схватил за плечо. С каким-то всхлипом он стряхнул мою руку и проскользнул в зазор полуоткрытой двери. Со всей злобой, на которую я был способен, я рванул дверь и крикнул довольно сильно "стой гад!". Десятки недоумевающих гневных взглядов скрестились на моем лице. Я сразу же осекся и подпрыгивающей походкой пошел в сторону ручного каталога, за ящиками которого мелькнула вязаная шапочка молодого.
Его маневр я сразу разгадал. Непосредственно за ручным каталогом, точнее несколько наискосок от него, находился мужской туалет и туалет для инвалидов, в который можно было войти только при помощи ключа. Туда-то он, скорее всего и метил. Я настиг его в самый последний момент, когда он, замешкавшись с ключом, только успел отпереть дверь туалета для инвалидов. Сцепившись, мы повалились на кафельный пол, и дверь за нами захлопнулась.
Сначала мы как одержимые катались по холодным плиткам пола, но все как-то безрезультатно. Не искушенный в приемах рукопашного боя, я просто со всей силы сдавил его, а он в свою очередь меня. Так мы и перекатывались между раковинами и писсуарами, то он на верху, то я. Со стороны можно было наверно подумать, что мы обнимаемся. Внезапно он обмяк, и его ноги обвились вокруг моих бедер, а лицо прильнуло к моей шее. Я продолжал, что есть мочи давить его, но это уже действительно напоминало любовные объятья. "Это какой-то чудовищный фарс!" - молнией пронеслось у меня в голове. Теперь я что есть мочи пытался отодрать от меня этого парня, но безрезультатно. Я был в отчаянии. Наконец он оттолкнул меня, перевернулся на спину и со словами "Фу, как это по-мужски!", похабно захохотал. От растерянности, я готов был заплакать, но вместо этого отвесил ему смачную пощечину, от которой его голова резко дернулась.
-- Вы не смеете меня бить, грубая скотина! Я несовершеннолетний.
Сперва я замер в недоумении, но поняв, что это новое издевательство заорал на него:
-- Это дедушка твой несовершеннолетний, сволочь. Я сам отведу тебя в полицию, где ты всем расскажешь, как вы книги воруете.
Он деловито отозвался:
-- Я у тебя родитель, ничего не крал. И ты мне липу не шей. Я, знаете ли, сам нахожусь в процессе безуспешного поиска пропавших вещей, однако, несмотря на мои выдающиеся способности и талант концентрироваться все мои попытки остались пока безуспешными.
Он так быстро менял стили речи, что реагировать адекватно просто не было возможности.
-- Послушай,- говорю я ему примиряюще,- ты не паясничай сынок, а лучше помоги, если ты сердцем добр. Этот злой в кожаных штанах у меня из-под носа книжку старинную спер, за которую чтобы расплатиться мне придется лет 20 на каком-нибудь заводе по две смены в день вкалывать. Принимая во внимание мое бедственное положение, а так же мой почтенный возраст, ты просто обязан протянуть мне руку помощи.
-- О, да ты вовсе не безнадежен. И с тобой можно даже получить известное удовольствие. Ладно, посмотрим, что да как. На вот пока, закури.
Лежа на спине, он вытащил из кармана штанов измятую пачку сигарет и протянул мне. Курить я бросил уже сто лет назад, но оттолкнуть протянутую руку, значит отказаться от возможности создания совместного социального пространства, которым наслаждаются все курильщики мира.
-- Спасибо. Очень мило с твоей стороны. Как тебя зовут, кстати?
-- Ты плохо воспитан. Ты должен сперва представиться, а потом спрашивать.
-- ОК, ОК нудник! Меня зовут Даниэль.
-- Тим - протянул он мне руку.
Мы лежали на кафельном полу туалета для инвалидов на первом этаже государственной библиотеки и молча курили.
-- Хорошо, теперь рассказывай, что там с тобой стряслось.
Несмотря на то, что я подозревал этого парня в несомненной сопричастности содеянному преступлению, он оставался пока моей единственной зацепкой в этом странном случае. К тому же я ничего не терял. В общем, я рассказал ему все, как было, и потребовал его совета.
-- Ты, конечно, думаешь, что я каким-то образом участвовал в твоем ограблении. Однако это напрасно. Тот факт, что ты меня видел с Кожаным, кстати, его зовут Георг, и то, что я при виде тебя побежал, в принципе ничего не значит. По мере того, как я познакомлю тебя с царящей здесь ситуацией, мое поведение покажется тебе не более чем естественным.
-- Ты собираешься, кажется, мне здесь лекцию читать, не правда ли мой друг?
-- Не хами, ты же сам просил. Так что будь терпелив. Прежде всего, тебе нужно осознать один важный факт. Видишь ли, в БИБЛИОТЕКЕ помимо различных групп читателей и работников присутствует еще одна довольно своеобразная группа людей. Не без основания и достаточно иронично, они называют себя БИБЛИОФИЛЫ. Сравнение с Педофил и Некрофил может быть здесь как информативным, так и сбивающим с толку. Многого я сам еще не знаю, так как я здесь всего несколько месяцев. Однако из того, что мне удалось увидеть, я могу заключить, что большинство из них имеет какое-либо отношение к миру науки, в прочем, как и я сам. С кем бы из них я ни заговорил, каждый рассказывает либо о своей докторской работе, либо о дипломной, а в более редких случаях о постдоке или большом научном проекте. Правда, все без исключения говорят об этом как-то с иронией. А если начинаешь их более подробно о теме расспрашивать, могут и засмеять. Знаешь, я даже подозреваю, что книги для этих людей перестали быть источником информации, но превратились в некий чувственный объект.
-- Ну ты...
-- Не смейся, а то ничего больше не расскажу.
-- Хорошо. Молчу.
-- Они все хорошо знают друг друга и четко отграничивают себя от чужаков. Более того, все они, не удивляйся, живут здесь в библиотеке.
-- Хорошо, хорошо, как скажешь. А ты то, что здесь делаешь? Ты что тоже в библиотеке живешь?
-- Это как посмотреть. Я здесь по делу. Я тоже ищу одну книгу. Только ... А что ты сразу на меня перескакиваешь? Мы твое дело пытаемся распутать, а не мое. Ладно, не важно, я ищу уже давно одну книгу, которую, как я узнал, можно только у этих библиофилов достать.
-- Случайно не моя? -- Вот ты свинья! Мало того, что ты думаешь, что у меня крыша течет, ты пытаешься меня в подлецы записать. -- А как бы ты себя на моем месте почувствовал?! Ладно, дорогой, правда, не сердись, так что-то сорвалось злое с языка. -- Ты и ласковым можешь быть. Ты случайно не женат, что ты так ссоры улаживать умеешь? -- Неа, один как перст, но возможно был бы не против. Однако оставим это. Скажи вот лучше, а то я не понимаю, зачем библиотеке нужны так эти БИБЛИОФИЛЫ, что она им помещения сдает? -- Тим стал смеяться, давясь дымом. -- Ну, насмешил, вот умора. Никто им никаких помещений не сдает. Они просто живут здесь и все! Они знают библиотеку как свои пять пальцев, все входы и выходы, смены работников и вахтеров, поэтому их никто не замечает. Если бы я не был знаком с одним типом, который в подвале работает, мне никогда бы к ним не приблизиться. Точнее мне бы и в голову не пришло, что они существуют. Так я бы и продолжал находиться в диком депрессняке, медитируя над белыми страницами. Но потом я понял, что все дело в недостаточности данных и обнаружил эту книгу, которая и должна будет восполнить пробелы. Так что книга эта мне как воздух нужна. Без нее моя дипломная работа дальше не продвинется, а я и так уже три года над ней работаю. -- Ну и как же ты собираешься ее найти? -- Послушай, перестань задавать мне вопросы про мою личную жизнь. Ну какая тебе разница? Ты пользуйся моментом и спрашивай про твой случай. Ведь тебе дико повезло, что ты на меня напал. При слове "напал" он снова хихикнул. -- ОК! Тогда у меня два вопроса. Зачем библиофилы воруют книги и как мне найти мою книгу? -- На первый вопрос я тебе ответить не могу, так как сам не знаю. Это тебе, наверное, придется выяснить самому. Второе, однако, я могу тебе помочь кое с кем встретиться, кто знает больше меня. Если будешь вести себя правильно, возможно он сможет дать тебе полезную информацию. -- Подробности пожалуйста. -- Только ничему не удивляйся. Без пяти два тебе нужно будет войти в туалет на первом этаже. В это время там обычно совершает свой туалет старик Роберто. Ты сразу его узнаешь. Длинная седая борода, очки в золотой оправе и серая кепка на голове. Вероятнее всего он будет неприветлив и раздражителен, когда ты с ним заговоришь, но ты ему сразу скажи, что тебя Тим послал. Он мне кое-что должен, так он тебе не откажет, я думаю. Расскажи ему, что и как. Возможно, если он что-нибудь знает, то подскажет тебе к кому обратиться дальше. Он уже лет пять, как в библиотеке живет. Раньше он был пианистом и подрабатывал в разных кабаках, но из-за своего пристрастия к покупке книг, бедняга растранжирил все свои деньги. К пятидесяти годам его любовь к книгам стала так резко прогрессировать, что он начал покупать книги практически без разбора, все, что ему приглянулось на прилавке. В общем, он довольно быстро оказался на улице, а его огромная библиотека была распродана за гроши. По началу он изрядно опустился - ел из помойного ведра всякие объедки, ходил в засаленной одежде и пил всякую дрянь. Но потом взял себя немного в руки и стал ночевать в протестантских церквях, а днем приходить в библиотеку. Несмотря на то, что случай его для местного общества не типичен, в том смысле, что никто из его членов не находится здесь из крайней нужды, его как-то быстро приняли в свои ряды и посвятили во многое. Однако в тайне он смеется над ними и в принципе непрочь им навредить. Поэтому он и мне помог, но возможно тебе поможет он еще охотнее. Только ты уж, пожалуйста, помалкивай, если тебе придется и с другими членами этого общества столкнуться. ОК? -- Разумеется. Можешь на меня положиться. Все же интересно, чем же ты ему помог? -- Да ничего особенного, раздобыл ему как-то роскошный черный пиджак и кипу, так что его, если он в полном обмундировании, иногда за раввина принимают. Тщеславие. Ну да не мне его судить. Ну ладно, хватит болтать, у меня еще куча дел. Короче, выполни все, как я сказал. Если что-то не заладится, то завтра в это же время ты меня можешь здесь найти. Да, на встречу с Роберто не опаздывай, придешь пятью минутами позже уже его не застанешь. Пунктуальность здесь первое правило, чтобы выжить. -- Ну, хорошо. Спасибо. Наверное, мы еще увидимся, в любом случае дам о себе знать. Когда я договаривал, Тим уже встал с кафельного пола и расправлял на себе одежду. Я тоже поднялся, отряхнулся и мы вышли. Оглядевшись по сторонам, Тим запер дверь. Так же воровато потолкавшись у служебного входа, мы вошли в темный коридор и поднялись по лестнице наверх. -- Ты идешь первым. Не оглядывайся по сторонам и не останавливайся, чтобы ни случилось. Все, удачи! -- Понял. Я быстро прошел по тому же самому серому коридору с пустыми пластиковыми ящиками вдоль стены, спокойно отворил дверь и оказался в холле библиотеки, недалеко от читального зала ориенталистики. Голова у меня шла кругом, и я решил снова выпить кофе в кафетерии и съесть, что-нибудь маленькое и сладкое. Обычно, если мне очень хочется есть, а мои дома заготовленные сандвичи уже вышли, я иду в Аркады на Потсдаме Плат, а не в библиотечный кафетерий. Там, на нулевом этаже в супермаркете Кайзерс, есть небольшая кондитерская. Кофе там на пять центов дешевле и выпечка свежее. Пять центов, конечно, ерунда, но я стараюсь быть экономным, где только можно. Массовых инвестиций в нашу гуманитарную отрасль в ближайшем будущем не предвидится. Как говорит мой профессор, будет еще только хуже. Сегодня покинуть библиотеку я не мог и поэтому, сделав со своей совестью сделку, соглашаюсь на кафетерий. В кафетерии было уютно тепло и пахло свежим ароматным кофе и женскими духами. Я взял чашку для кофе, бумажную тарелочку для выпечки и встал в очередь. Вишневый пирог нагнал волну слюны во рту, а кофе в чашке сделал нервозно нетерпеливым. Девушка на кассе быстро посчитав, назвала сумму: -- Два евро пожалуйста. Грабеж, пронеслось у меня в голове. Сколько же стоит вишневый пирог? -- А сколько вишневый пирог стоит? -- 1.35 -- Но ведь еще пару недель назад было 1.30? -- Вы вишневый пирог брать будете? -- Хорошо! Давайте, давайте. Отказаться было просто выше моих сил. За маленьким круглым столом я пил обжигающий вкусный кофе и жевал вишневый пирог, украдкой поглядывая на шикарно и модно одетую девушку за соседним столом, перед которой стоял полный обед, поедая который, она что-то параллельно заносила в свой ручной Palm Pilot. Картину дополняла стопка толстых справочников по экономическому праву, сложенных на дальнем углу стола. Вся ее фигура была выражением ангажированности и высокой мотивации. Я отвернулся. В 24 она получит диплом, в 27 защитит докторскую, а в 30 у нее уже будет своя юридическая контора. А у меня вот, какие-то книжные извращенцы дорогущий экземпляр сперли. Подлая жизнь.
Когда стрелки часов показывали без десяти два, я поднялся из-за стола и пошел к выходу. Снова зеленый пол холла и вечная суета возле копировальной стойки. У двери туалета я дождался, чтобы было ровно без пяти и, волнуясь, вошел во внутрь.
Роберто
Вытянув шею над самой последней в ряду раковиной и примеряясь провести в белизне пены новую борозду безопасной бритвой, стоял тот, кто по описаниям Тима должен был быть Роберто. При моем появлении рука Роберто замерла и он, как мне показалось, злобно завращал глазами, пытаясь разглядеть пришельца не поворачивая головы. Чтобы предупредить возможную вспышку гнева, я сразу же выпалил: -- Простите, что я вам мешаю ...,- тут я понял, что Тим забыл мне назвать его фамилию и мне теперь придется обратиться к нему по имени,- господин Роберто, но меня послал к вам Тим. Он думает, что вы мне можете помочь. Старик видимо не сразу решил, как он будет реагировать, так как на несколько секунд в туалете повисло неподвижное молчание, на фоне которого можно было слышать журчание льющейся воды. Затем он спокойно продолжил подбривать свою густую седую бороду патриарха. Я заметил, что он хитро улыбается. -- Не думает ли Тим, что он слишком много себе позволяет? Он говорил с сильным испанским акцентом, экспрессивная теплота которого сильно контрастировала с серьезностью его тона. Я больше его не боялся. Наверное, он чудак, но не злой. -- Простите меня еще раз, но если бы не важность и серьезность моего дела, я бы никогда не решился вас потревожить. -- Слишком любезные слова, молодой человек, для одного бездомного попрошайки, однако они мне по-сердцу. Выкладывайте, что там у вас. Надеюсь, вам не помешает, если я буду продолжать свой туалет. Время здесь чертовски важная вещь. Не теряя больше ни минуты, я попытался, как можно более точно рассказать, что со мной случилось. Когда я дошел до места про Кожаного, Роберто замер на секунду и иронично скосил глаза в мою сторону, затем хохотнул и качнул головой. Когда я закончил, он складывал бритвенные принадлежности в зеленую солдатскую клеенчатую сумку, которая была пристегнута двумя карабинами к его брючному ремню. -- Да уж, молодой человек, обслужили вас по высшему стандарту. Теперь вы полны решимости вернуть вашу собственность и я должен вам помочь, да? -- Не мою собственность, а библиотечную. -- Не важно. Однако это будет вам стоить. -- Сколько?- спросил я упавшим голосом. -- Большой кофе, сливочный пирог и плитка шоколада в кафетерии библиотеки. Идет? Я прикинул количество наличности в моем кармане и подумал, что если так и дальше пойдет, то книги мне не видать, однако сказал абсолютно непринужденно: -- По рукам. -- Тогда поторопимся. Из большого пластикового пакета, который стоял на полу, Роберто стал доставать черный пиджак. Развернув пиджак, он встряхнул его, затем посмотрел на свет и снова встряхнул, как будто достал его после долгих лет из чулана и теперь осматривал на наличие ущерба, нанесенного молью. Одев его несколько церемонно, он пошарил во внутреннем кармане и вытащил уже знакомую мне по рассказам Тима черную бархатную кипу. -- Для солидности,- сказал он, прилепляя ее в области темени, и мы вышли. В кафетерии мне показалось, что народу там прибавилось вдвое. Девушка за кассой меня узнала и с любопытством поглядела на моего спутника, чей большой кофе и сливочный пирог я оплачивал. Ни с того ни с сего Роберто толкнул меня в бок. -- Что такое? -- Шоколад, вы забыли шоколад. -- Ах да, плитку Милка пожалуйста. Мы выбрали столик у окна, и я стал ждать, когда Роберто, наконец, утолит первый восторг перед кофе и пирогом и начнет что-нибудь рассказывать. Наконец собрав нижней губой капли кофе с усов, он приступил: -- Вы говорите по-испански? - спросил он меня. -- Нет, даже не начинал учить никогда. -- Жаль. Знаете, они жрут книги - сказал он почему-то с тоской в голосе. -- Простите, что? Он понизил голос: -- Да, да, не удивляйтесь. Я не раз заставал их за этим делом. Не часто, но все же достаточно, чтобы это стало очевидностью. Несмотря на то, что они мирятся с моим присутствием и раскрывают иногда свои маленькие хитрости, они все же не держат меня за своего. Я, видите ли, не учился в университете. Ха-ха-ха, у них самих уже давно ничего нет, но они все равно чванятся. -- Вы что, хотите сказать, что они съели мою книгу? Вы сумасшедший. --Несмотря на жестокое оскорбление, которое вы только что нанесли старику, я вам, ввиду вашей щедрости, на первый раз прощаю. Нелегко мириться с истиной, я знаю. Но аппетит приходит во время еды. Я вспомнил погоню по коридорам, путешествие Кожаного в лифте для книг, его прыжок и решил извиниться и выслушать до конца не прерывая, какие бы нелепости и абсурд мне не пришлось услышать. -- Принимаю ваши извинения. Древняя книга? Тонкая, пожелтевшая от времени бумага? -- Пергамент, - сказал я безнадежно. -- О! Теперь я понимаю ваше беспокойство. -- Но объясните же мне, наконец, кто такие эти ЭТИ и зачем они ... поедают книги? -- На первый вопрос я могу частично ответить, второй же и для меня загадка. Я полагаю, что калорийность страниц не очень высока. Следовательно, рассуждая логически, они не делают это с целью поддержания жизнедеятельности. Значит за этим стоит какая-то идея. Однако какая? Статистический сбор информации, который бы позволил установить систему их предпочтений, провести не реально. Для этого нужно быть минимум посвященным и доверенным лицом среди этих. На первый вопрос ответить легче, так как достаточно быть просто наблюдательным. Вы никогда не задумывались, что происходит со всеми этими студентами гуманитарных наук, германистами, филологами, англистами, русистами, полчищами историков или этих культурологов, со всей этой читающей и исписывающей тонны бумаги ежедневно массой? Вечные студенты от 25-то до бесконечности! Писать без какой-либо надежды быть услышанным, а? Многие, конечно, бросают, но есть достаточно таких, которые влачат серый и несчастливый образ жизни из года в год, переписывая предварительное содержание их доктората или чего-нибудь подобного, таскаясь в университет годами как на скучную работу и выклянчивая стипендии. Эти как раз и оседают в этом клубе несчастных, составляя его основную массу. Однако есть и такие, и это наиболее упорные из них, которые все же пытаются несмотря ни на что понять, что же с ними происходит и раскусить в прямом и переносном смысле этого слова, суть этого несчастья из книг, библиотек, университетов, тщеславия, мегаломании, скудной зарплаты и вечных запоров в которое их затянуло. Они ставят себе за цель немедленно и сейчас довести свою бесконечную работу до логического конца. Они заковывают себя в броню строжайшей дисциплины и начинают ожесточенно ходить в библиотеку и увеличивать свою производительность в виде исписанных листов вдвое и втрое. Как правило, ничего не помогает и они тоже рано или поздно попадают в этот клуб библиофилов, которые, собственно говоря, ненавидят самое существо библиотеки и, однако жизнь, которых вне библиотеки не имеет смысла. -- Так вы думаете, что они едят книги из злобы и ненависти к ним?
Одну секунду Роберто смотрел на меня пристально и как бы тщательно взвешивая ответ, затем произнес: -- Скорее всего, это так. Я лишь следую принципу экономии интерпретации увиденного. Вы согласитесь со мной, что здесь хватило бы с лихвой материала, чтобы впасть в самые фантастические фантазии. -- Да уж. -- Вот, вот. -- Да, но что же мне делать? Мне как-то нужно выйти из этого положения, вернуть книгу и получить библиотечный пропуск обратно! -- Ситуация у вас сложная, но вполне вероятно не безнадежная. Книга ваша, судя по их решительным и необычным для них методам, вероятно большой деликатес и не будет съедена вот так вот на ходу как fast food. Скорее всего, ей выпадет на долю быть съеденной во время какого-нибудь отвратительного, мрачно-торжественного ритуала. Я представил себе людей в белых колпаках с прорезями для рта, которые под звуки какого-нибудь латинского хорала ритмично засовывают целые страницы в свои рты и медленно пережевывают их. -- То есть вы думаете, что сейчас она лежит расчлененная в каком-нибудь холодильнике? -- Не надо доводить метафору до абсурда и вызывать волосатых чудовищ из глубин подсознания. Она наверняка где-то просто спрятана. -- Господин Роберто, помогите мне ее найти, ради всего святого! -- Дело это, молодой человек, опасное. И я бы, не будь моя неприязнь к этому обществу заносчивых психопатов столь велика, наверное, и пальцем бы не пошевельнул из страха лишиться моего постоянного убежища и упорядоченной жизни, только лишь для того чтобы помочь вам. -- Пожалуйста! -- Хорошо! Слушайте внимательно и забудьте немедленно, что эта информация исходила от меня. Если вы ровно в 15.00 подойдете к стиллажам ручной библиотеки, а точнее к полкам на которых разместился многотомный Брокгауз, то там вы заметите лысеющего и очень худого молодого человека в очках с круглыми стеклами. Он наверняка будет делать вид, что углублен в чтение одного из многочисленных томов, однако на самом деле он занят сбором информации о передвижении работников библиотеки. Ну, в случае если произошли какие-то пусть даже незначительные изменения, которые смогли бы внести помехи или неожиданности в выверенное до минут расписание передвижений членов клуба по библиотеке, он должен своевременно оповестить всех и таким образом внести необходимые поправки. Это может быть все, что угодно. Например, какой-нибудь из работников библиотеки стал чаще опаздывать или пользоваться другим туалетом и так далее. В общем, вам не надо вникать во все детали происходящего. Главное застаньте Йенса, так зовут молодого человека, а там уж исходите из обстановки. Понятно? -- Да, понятно, конечно. Однако все же поедание книг кажется мне нереальным абсурдом. Зачем? -- Так, все молодой человек, мое терпение лопнуло. У вас есть всего восемь минут до встречи с Йенсом. Идите и подыщите себе подходящую позицию для наблюдения вместо того, чтобы тут мне досаждать. Я уже сожалею, что рассказал вам все это. Он говорил теперь так громко, что молодые люди, сидящие за соседним столиком, с удивлением обернулись и откровенно рассматривали странную парочку, то есть нас. Я поспешно поднялся и сделал прощальный жест в сторону Роберто, при этом я заметил, как его рука проворно накрыла плитку купленного мной шоколада. Мне стало неловко, я пробормотал спасибо и вышел.
Йенс
Чтобы незаметно подойти к стилажам с Брокгаузом, я принял простое, но как мне казалось, вполне эффективное решение. А именно, учитывая тот факт, что вышеупомянутые полки составляли правое крыло первого ряда ручной библиотеки, я не воспользовался главной лестницей, которая начиналась непосредственно в нескольких шагах от входа в кафетерий - в этом случае, я бы непременно попал в поле зрения наблюдающего Йенса. Нет, я решил пересечь центральный коридор этажом ниже и подняться по дальней лестнице и таким образом выйти Йенсу в тыл. Когда я достиг заднего ряда ручной библиотеки, я посмотрел на часы - без трех минут три. Теперь надо быть предельно осторожным. С нечистой совестью и видом ищущего необходимый раздел, я водил указательным пальцем по наклейкам с кодами, каждый раз, с досадой покачивая головой - дескать, опять ошибка - и переходил дальше. Так, представляясь, я добрался до наклеек первого ряда, когда заметил человеческую тень, падающую непосредственно из-за угла первого ряда. Сам источник тени был скрыт полкой с книгами, но я интуитивно понял - это Йенс. Сердце мое учащенно забилось, когда я подошел к стилажу. Теперь нас разделяли только два ряда книг. Тогда у меня созрел план. Я понял, что если посмотреть поверх корешков книг, то можно наверняка найти то пустое место, где он вытащил книгу, а если мне со своей стороны так же удастся незаметно вытащить какой-нибудь том, то в моем распоряжении окажется совсем неплохой наблюдательный пункт. Поднявшись на цыпочки, я практически сразу же заметил отсутствующую книгу, шею наблюдателя и его плечо, вплотную прижатое к полке с другой стороны. Наверное, он, привалившись к стилажу, делает вид, что нашел необходимую книгу и коротко справляется об искомом предмете. Осторожно вытаскиваю какой-то толстый том, нет времени справляться, что это, и жадно заглядываю в образовавшийся просвет. Моему взгляду открывается согнутая в локте рука, просунутая в пустое пространство между книгами, красный толстый маркер, зажатый между пальцами и широкий разворот Брокгауза, с правой страницы которого на меня в упор смотрит суровое и грустное лицо Гегеля. Затем кисть с маркером начинает двигаться, и я вижу как она, одну линию за другой, пририсовывает портрету диалектического философа уродливое тело с огромными гениталиями. Мне показалось, что лицо Гегеля пробрело от этого еще более скорбное выражение. Не знаю, что на меня нашло, собственно никогда не читав его текстов в оригинале, с философом я был знаком лишь заочно, то есть из вторичных источников, но я возмутился. Я выскочил из своего укрытия, схватил преступную руку, державшую Брокгауз и заглянул в лицо извращенца. На меня в упор смотрели два перепуганных глаза, увеличенных стеклами круглых очков. Целую секунду я рассматривал этого, прямо скажем, странного типа. Длинный, худой, нескладный, с угловатыми плечами, одетый в зеленую рубашку с накладными карманами и погончиками, заправленную в коротковатые костюмные брюки, затянутые ремнем где-то в области груди, он в довершении ко всему носил в это время года сандалии на босу ногу. От внезапности моего появления и стремительности атаки, его лицо в обрамлении жидких, почти по - детски мягких волос испуганно сморщилось. Если бы не контекст, я бы подумал, что он собирается чихнуть. Однако, взяв себя в руки, он тихо и с расстановкой произнес: "Вы ничего не докажете...". Я, так же тихо и не выпуская его запястья, ответил: "Еще как докажу". -- Отпустите меня. -- Сейчас я отведу тебя вон к тому библиотечному работнику и покажу ему, чем ты тут занимаешься. -- О, вы не сделаете этого! Пожалуйста, не надо. Увлекшись диалогом, мы перешли границу допустимой громкости шепота и на нас зашикали. Я снова понизил голос и полуслышно засвистел: -- Хорошо, я отпущу тебя, но ты будешь должен оказать мне услугу. -- Чем же Я смогу вам помочь? -- Ваша секта книжных червей, или как вы там еще называетесь, сперла у меня книжку одну ценную. Так вот, тебе нужно отвести меня туда, где я смогу получить ее обратно. Ясно? -- Теперь он смотрел на меня с нескрываемым ужасом. Его зажатая в моей кисти рука конвульсивно задергалась. Видимо, это была попытка к освобождению. -- Забудьте об этом. Лучше разрежьте меня на куски на месте. Я этого не сделаю. Все так же, не выпуская руки Йенса, я повернул голову в сторону библиотечного работника, скучавшего под табличкой "Информация", прокашлялся, чтобы привлечь его внимание и сделал ему приглашающий жест рукой. Мера была, признаться, крайней, потому что никто не ведет себя так с библиотечными работниками. Однако, наверное, ввиду того, что тот безнадежно скучал, он ответил на мой призыв и, недовольно качая головой, поднялся со своего стула и пошел в нашу сторону. Мне показалось, что Йенс вот-вот упадет в обморок. Он скороговоркой зашептал: "О, как это жестоко. Вы сами не понимаете, во что ввязываетесь. Прекратите. Ну, хорошо, я отведу вас. Только помните, вы сами этого хотели". Тем временем библиотечный работник оказался в непосредственной близи от нас. Он остановился и, заложив руки за спину, продолжительно посмотрел на Йенса. Библиотечным работникам приходится довольно часто видеть странных типов из области академической тератологии у себя в заведении, поэтому, ограничившись лишь беглым ознакомлением с любопытным экземпляром, он перевел ледяной взгляд на меня и, не смущаясь рабочей тишины зала, в голос произнес: -- Вам чего? -- Э, скажите пожалуйста, а у вас есть более старые издания Брокгауза? -- С другой стороны стилажа. Тут же повернувшись на каблуках, он пошел в обратном направлении. -- Ну что ж, - сказал я, повернувшись к Йенсу, - теперь твоя очередь. Веди. -- Хорошо. Пойдемте. Он хотел было вернуть оскверненный том на место, но я ловко перехватил его и зажал под мышкой.
-- Излишняя предосторожность. Возможно я нехороший человек, но я не обманщик. Да, чтобы попасть туда, куда нам нужно, вам необходимо в точности повторять все, что делаю я, какими бы странными не показались мои действия. -- Не переживай я сделаю все, как надо. С этого момента мы начали замысловатое перемещение по зданию библиотеки. Сперва мы обогнули ряды ручной библиотеки справа и остановились у последней полки. Йенс шепотом досчитал до двенадцати, и мы двинулись по направлению к винтовой лестнице, уходящей наверх, по которой я никогда не ходил, но которая всегда вызывала мое любопытство. На полпути он неожиданно замер, огляделся по сторонам, сосчитал до пяти и пошел дальше. -- Точность, - сказал он мне, когда мы поднимались наверх, - делает тебя невидимым. -- Непременно. Добравшись до верхней ступеньки, мы опять остановились. Йенс посмотрел на часы и щелкнул на них какой-то большой кнопкой. -- Здесь мы должны ждать ровно пять минут. -- Воспользовавшись паузой и отсутствием посторонних ушей, я решил задать Йенсу пару вопросов. -- Скажите, Йенс, зачем члены вашей секты поедают книги? Его лицо приобрело тяжелое, мрачное выражение: -- А, так вы и имя мое знаете. Все значит неспроста? А? Мой вам совет - держитесь от всего этого подальше. Поверьте, вы только шею себе сломаете. -- То есть, ты считаешь мне лучше расплатиться за книгу и обо всем забыть? Нет уж, дудки, она может тысяч пятьдесят стоит. И потом, мне все равно пришлось бы про вас рассказать, даже если бы меня психом посчитали. -- Так все, хватит болтать, пошли. Мы снова спускаемся вниз по лестнице, затем проходим весь зал насквозь и спускаемся еще на этаж ниже. И этот мы проходим до половины, спускаемся по короткой лестнице в небольшое помещение с телефонами и заходим на секунду снова в туалет, где я встретил Роберто. Там пусто. Слышно только, как кто-то спустил воду. Выходим и поднимаемся снова к исходной точке нашего путешествия. Я начинаю думать, что проклятый Йенс меня дурачит. Ощущаю острые углы Брокгауза и успокаиваюсь. Отчасти. Затем мы проходим через такие углы общего читального зала, о которых я раньше и представления не имел. Полные тишины и колтунов пыли, они, как оказалось, были удивительно рядом и вместе с тем как будто на другой территории. -- Издержки человеческой архитектурной конструкции - пояснил Йенс - невозможность использовать полезное пространство со стопроцентной эффективностью. Где-то всегда образуются мертвые углы. Снова спуск и подъем. Но это все территория, предназначенная для общественного пользования. Наконец, кто бы мог подумать, после утомительного путешествия по библиотечным пространствам, мы останавливаемся у одной узкой двери, по внешнему виду которой можно сразу понять - она служебная. -- Так, теперь приготовься. По моей команде мы спокойно открываем дверь и заходим, но как только она за нами закрывается, мы начинаем бежать что есть духу. Не отставай ни на шаг от меня и будь осторожен, на полу может валяться все, что угодно. -- ОК. Синхронизируясь со своим природным секундомером, Йенс замер на месте, отсчитывая последние мгновения, открыл дверь и спокойно вошел в полутемное пространство за ней. Я последовал за ним. Снабженная амортизатором, дверь закрывалась медленно. Когда световой просвет исчез, мы сорвались с места. Это было очень утомительно. Бежать в узких пространствах, перескакивать с лестницы на лестницу, открывать какие-то двери, чтобы тут же закрыть их снова. При этом фигура неумолимого Йенса маячила на расстоянии вытянутой руки. Конца этому не было. Мне уже начало казаться, что весь мир состоит из длинных серых коридоров, полутемных лестниц и запаха пыли. По отсутствию смысла в том, что было написано на табличках, попадавшихся время от времени на глаза, я понял, что мы находимся где-то глубоко в кишках библиотеки, куда доступа простому смертному нет. А бег все продолжался. Взмокшие и, как мне казалось, с посеревшими лицами и плотью мы остановились как вкопанные перед лестницей, которая уходила вниз. -- Мы почти на месте, - обнадежил меня Йенс. А мне уже не хотелось ни книги, ни библиотечного пропуска, ни даже моей диссертации. Лечь бы где-нибудь в парке на скамейку и пролежать так несколько часов к ряду, вдыхая сырой осенний воздух.
Кладбище
Спуск, на удивление, не был чересчур длинным, однако в конце его меня поджидал неприятный сюрприз. Потолок коридора, в который мы вошли, был так низок, что мне, хотя я и не мог сказать о себе, что я высокого роста, пришлось наклонить голову, при этом мой затылок при движении терся о шершавую бетонную поверхность. Это было мне очень неприятно. Йенс шел совсем согнувшись, однако при этом его движения, перестав сверяться с секундомером, стали более раскованными. Пройдя шагов тридцать, мы снова стояли перед дверью, которую Йенс без промедления открыл. Мы вошли в практически темное пространство и замерли - я в мужском, коротком книксене, высокий Йенс в глубоком реверансе - на пороге. Странно было то, что я увидел. Темное помещение с голыми стенами. В дальнем конце расположен массивный стол, с правой стороны которого установлена электрическая свеча. Свет от нее освещает сидящего за столом полного человека неопределенного возраста. Хотя с уверенностью можно сказать, что ему не меньше пятидесяти. Перед ним - раскрытая на середине книга, справа от которой сложены стопкой толстые ломти серого хлеба, а слева - коричневая глиняная кружка с отколотой ручкой. Обрюзгшее лицо мужчины имеет несвежий вид, волосы его тонки и нечесаны, веки набрякли. Просторная вылинявшая футболка покрывает рыхлое бесформенное тело, а из треугольного выреза на груди выбиваются старчески-жесткие черно-седые волосы. Он спокойно читает, не обращая внимания на вошедших. По обеим сторонам комнаты, вдоль стен сидят на низеньких стульчиках люди мужского и женского пола, фигуры которых покрыты шелковыми плащами, в которых я сразу же угадываю отпоротые и вывернутые подкладки пальто. Из-под этих импровизированных плащей проглядывает разношерстная одежда. Мужчины и женщины смотрят перед собой и соблюдают полную тишину. Поначалу я смиряюсь перед этой тишиной и продолжаю стоять молча, в ожидании, что сидящий за столом обратит на меня внимание. Однако тот полностью погружен в содержание книги и практически не двигается. Двигаются только его глаза. Затем он нарушает свою неподвижность тем, что протягивает руку к ломтям хлеба, выщипывает мякиш из верхнего, скатывает его между пальцами в шарик, отправляет в рот и задумчиво жует. К кружке он не притрагивается. Я не выдерживаю и громко прочищаю горло. Головы сидящих по сторонам мужчин и женщин как по команде оборачиваются в мою сторону. Слышится недовольное шиканье. Смутившись, я умолкаю и снова замираю в ожидании. Минуты тянутся, однако ничего не происходит и в мою душу начинает закрадываться легкое отчаяние. Наконец оно пересиливает чувство неловкости, и я бросаю в сторону сидящего единственно доступное мне сейчас слово: "Простите!". От долгого молчания мой хриплый голос звучит как карканье вороны в тишине зимнего леса. Теперь все взгляды полны укора. Шиканье приобретает угрожающий характер. Ближайший ко мне справа мужчина встает со своего места, приближается ко мне и отвешивает звонкую пощечину. Моя голова дергается и я, освеженный удивлением, тру обожженную ударом щеку. Вместе с удивлением приходит раздражение. Я перехожу в нападение. -- Эй, послушайте, что вы себе позволяете?! Если вы не хотите проблем с администрацией библиотеки, отдайте мне немедленно мою книгу, и я уйду. В противном случае, я вынужден буду заявить о вашей подпольной организации куда следует. Все сразу же заговорили в голос. Стало суматошно и беспорядочно. При этом было абсолютно невозможно понять, были это угрозы, оскорбления или возмущение. Человек сидевший за столом, оторвал, наконец, взгляд от страницы, пробежался рассеянно по окружающим и затем, укоризненно качая головой, посмотрел на меня, как бы приглашая осознать результаты содеянного мной. Когда он заговорил, голос его оказался высоким, а тон насмешливым: -- Ну, ну зачем ты так! Что ты?! Сам болен невероятно. Врывается к другим, нарушает покой. У тебя там такой процесс в голове, а ты к другим с обвинениями лезешь. Перестань-ка лучше у других соринку в глазу искать и подумай о твоем собственном уделе. "Уйду! Верните мне книгу, и я уйду"! Ну куда ты уйдешь? Есть у тебя это, куда ты уйти можешь? Возмущению моему не было предела: -- Какая наглость! Это неслыханно! У самих мозги набекрень, хуже не придумаешь, а они меня пытаются в больные записать. Чем это я, простите, болен?
При этих словах человек сидевший за столом поднялся, разгладил майку на животе и пошел в мою сторону. Гомон голосов мгновенно смолк, и воцарилась полная тишина. Остановившись в шаге от меня, он доверительно заглянул мне в глаза и произнес: -- Ну как же не болен, голубчик? Конечно болен. -- Чем же?- я более не был так уверен в себе. -- Хорошо. Проведем тест, чтобы подтвердить диагноз. Сконцентрируйся на один момент, подумай, только хорошо подумай и ответь, каков род твоих занятий? То есть, чему ты посвящаешь большую часть времени твоей жизни? -- Для этого мне не надо ни сосредотачиваться, ни напрягать свой мыслительный аппарат особенно - я пишу докторскую диссертацию! В конец фразы, к моему стыду, закрался какой-то непонятно откуда взявшийся пафос, который превратил мой ответ из простой констатации факта в выкрикивание геральдических отличий. Внутренне я ужаснулся, но было уже поздно. -- Упс, о, простите господин доктор, как же я мог забыть. Конечно, разумеется, скоро вы одарите мир манускриптом огромной ценности, который продвинет науку о человеке на несколько шагов вперед и возможно даже поможет другим лучше понять себя и окружающий мир. Я так и вижу заголовки вечерних газет "Opus Magnum молодого ученого привлек внимание широких масс общественности". -- Перестаньте паясничать. Вы прекрасно знаете, о чем идет речь. -- Представьте себе - не знаю! Поэтому, пожалуйста, не могли бы вы одним предложением сформулировать то, о чем вы пишете, выразить, так сказать, основную цель вышей работы? -- Естественно. На секунду я задумался, пытаясь энергично выскрести рациональное зерно из того вороха интеллектуальных усилий, которые я предпринял в последние несколько лет. Однако перед моим взором всплывала какая-то расплывчатая картина из высказываний за и против других ученых по какому-то довольно не центральному для моей работы вопросу. Вот досада. Чем больше я думал, тем сильнее разверзалась во мне черная пропасть интеллектуальной блокады, пока я, наконец, не разразился какой-то неудобоваримой фразой из целого ряда абстрактных понятий, которая показалась мне, однако относящейся непосредственно к смыслу моей диссертации. -- Дорогой мой, это не честно. Вы просто-напросто повторили слово в слово заглавие вашей работы. К тому же ваше заглавие не доступно для понимания человеческому уму. Я же просил вас о чем-то абсолютно другом. Я сконфузился. "Как, это было заглавие?!" -- По сему я могу сделать вывод, что вы не можете одним предложением сформулировать цель того, чем вы занимаетесь. Мне кажется, такой симптом должен был вас давно насторожить, ведь, как сказал один русский философ, цель любого человеческого образования, здорового человеческого образования, добавлю я от себя, для того чтобы она была выполнимой, должна укладываться в рамки одного предложения. Более того, могу поспорить, что вы уже даже точно не знаете, когда вы начали свою диссертацию и уж тем более, когда вы собираетесь ее закончить. Простите старика, но тема вашей работы - абсурд, пустое бряцанье пустых слов. Не хочу и дальше делать вам больно, но все же скажу, ваш быт наверняка полностью разрушен и у вас нет ни подруги, ни денег, ваша одежда сильно поношена и вы наверняка физически слабы. Если бы вы страдали хотя бы нацеливаясь на блестящую карьеру. Но вы прекрасно знаете, что даже если вы через много лет успешно доведете до конца свой труд, вас не будут ожидать никакие материальные блага! Дорогой мой, ну разве вы не видите - вы больны! Вкладывать всю свою жизненную силу в фантом, который более ни к духовному, ни к материальному миру не относится - разве это не болезнь? А годы? Кто вернет вам годы, так бесславно растраченные на маразматические идеи этих выживших из ума академических профессоров? Моя воля раскололась. Брокгауз выпал у меня из рук. Кто-то тут же участливо его подобрал. Кисть Йенса я отпустил уже давно. Люди в плащах вдруг засуетились, стали шумно вставать и покидать один за другим помещение. "Толстяк" подошел ко мне вплотную, при этом я уловил исходящий от его белесой кожи сладковатый запах лука, и проникновенно взял меня за руку. -- Поймите, в сущности, вам нет больше места в мире среди этих здоровяков. Вы так слабы, что, возможно, любая жизненная волна вас просто разрушит. Для того чтобы существовать и продолжать свой труд, вам требуются специальные условия. Некоторые могли бы сказать "искусственные", но это невежды. Пойдемте со мной, я покажу вам что-то. Не сопротивляясь более, я последовал за его рукой, которая мягко, но настойчиво тянула меня, и мы заскользили вдоль длинных переплетающихся коридоров. Затем взлетели наверх по лестнице, прошли короткий и темный коридор и к моему удивлению снова оказались в общем читальном зале. Проходя мертвыми углами, мы время от времени выходили в общее пространство и тогда всякий раз мой проводник указывал мне жестом на ту или иную личность, корпящую либо над бумагами, либо над стопкой книг, либо смотрящую в задумчивости перед собой. Странным образом все э те люди, на которых мне указывал проводник, были невероятно похожи и, наверное, собранные где-нибудь воедино в одном месте, сошли бы за членов одной семьи или, по меньшей мере, одного клуба. Та же бесформенная одежда со стершимися линиями и более неопределимым цветом, те же близорукие глаза, те же блаженные улыбки, узкие, покатые плечи и ссутулившиеся, пузатые тела. Большей частью они реагировали на наше появление приветственным коротким жестом и кивком головы и затем снова погружались в свою работу. Так я снова увидел и Тима, и Йенса и даже Кожаного, который теперь приветливо мне улыбался. Таким образом мы обошли все читальные залы центрального здания библиотеки, то поднимаясь, то снова опускаясь, то проходя мертвыми углами, то открыто пересекая общественное пространство. При этом толстяк нигде не останавливался, не замедлял шаг и не считал секунды, сверяясь с секундомером. Это меня заинтересовало и я спросил его об этом. -- Э, я здесь уже столько лет, что чувствую пульс библиотеки и просто не нуждаюсь ни в схемах, ни расписаниях. Говоря другими словами, я передвигаюсь здесь совершенно свободно. А вы видели, сколько здесь наших? -- Да, очень много. -- А разве вам не хотелось бы стать одним из нас? Причаститься покою и безграничному пониманию коллег. Вам не надо будет более покидать здание библиотеки, продлевать книги и отвечать на дурацкие вопросы окружающих о роде и целесообразности ваших занятий. И это поверьте не единственное, что мы можем вам дать. Я надеюсь, что еще вас удивлю. -- Вы уже меня удивили. -- Пойдемте, теперь я покажу вам что-то, что совсем не многим довелось увидеть. Мы снова покинули пространство читального зала и вновь заспешили вдоль многочисленных коридоров служебного пространства. Теперь движение уводило нас явно вниз. Мы спускались и спускались, пока, наконец, не оказались в довольно своеобразном месте, по виду которого я сразу понял, что это мертвый угол. -- Вы правильно догадались, - сказал толстяк,- только нужно подчеркнуть, что это самый большой мертвый угол библиотеки. Подойдите-ка сюда. Я подошел и посмотрел на то место, куда он указывал пальцем. Сперва я увидел только вытащенную и поставленную вертикально обычную серую плитку, одну из тех, что покрывали пол библиотеки. Однако, присмотревшись, я понял, что это не что иное, как надгробие, выполненное из облицовочной плитки. Я был ошеломлен. Мой проводник ликовал. -- Да представьте себе это могила моего дорогого предшественника и основателя. Она первая здесь. Там, где мы находимся - это самое дно библиотеки и поэтому было нетрудно добраться до земли. Это кладбище - наша гордость. -- Скажите, - вдруг вспомнил я, - а зачем вы книги поедаете? Они действительно превратились для вас в чувственный объект, ревниво требующий соответствующего ему почитания? -- Дорогой мой не верьте вы сплетням женообразных и суеверных отроков. Все это чушь! -- Так вы глотаете книги или нет? -- Вы имеете ввиду чтение взапой? Это было бы занятно, с технической точки зрения. -- Нет, я имею ввиду буквальное значение. -- Думаете, вы готовы, чтобы понять? -- Думаю да. -- Поедание книг, мой дорогой, это реальная и символическая демонстрация нашей власти и силы в библиотеке, ибо мы ее самая сокровенная суть. Тем самым мы лишь выполняем свой долг и востребуем часть причитающейся нам реальности. Без нас она давно превратилась бы в обычное государственное учреждение без своего собственного существования. Мы это залог ее уникальности. Дать другим иногда болезненно почувствовать беспомощность перед неумолимым фактом недостачи и потери именно в этой сфере! Чтобы перерывая каталоги и не находя ничего кроме надписи "безвозвратно утерян", студент, ученый, любитель взвыл бы перед этой невозможностью достать необходимую, такую дорогую ему в этот момент книгу. Пора экзаменов в университете - это золотое время мистерий. Вредные работники библиотеки, это серое семя, часто помечают отсутствующие книги как "Kriegsverlust". Нас это раздражает, конечно, но что делать, библиотечные работники то же имеют право на свою часть реальности. Однако чаще всего им нечем крыть. И тогда под надписью "безвозвратно утерян" мы читаем наши имена. Я смотрел в лицо вдохновенно несшего дикую ахинею библиофила и вдруг на мгновение оно показалось мне как будто знакомым. Я присмотрелся внимательнее и тогда к ужасу своему распознал в лице несущего маразматический вздор старика, свое собственное. Вне себя от паники я затряс головой, стараясь смахнуть страшное наваждение. В какой-то момент я отчетливо увидел перед собой недоуменный взгляд толстяка. Тогда ледяная игла ужаса покинула мое сердце. Передо мной снова стоял пожилой человек в старой поношенной одежде. Его волосы были нечесаны, веки набрякли, а тело источало сладковатый запах лука. Тогда я ни говоря ни слова развернулся и принялся бежать, что есть мочи. Опомнился я уже только в общем читальном зале. Фланирование публики по коридору подействовало на меня успокоительно. Мне хотелось только одного - на свежий воздух. Невзирая на поправку к уставу библиотеки о предъявлении пропуска при выходе, я решительно пошел к турникету пропускного пункта. Наверное, большинство проблем, которые порой кажутся нам непреодолимыми препятствиями, являются лишь плодом нашего воображения или, если выразить это мягче, результатом выбранной перспективы. Порой достаточно сделать полшага в сторону, перевернуться со спины на бок или просто отвернуться, как неразрешимость проблемы начинает уступать, а то и сам предмет ее просто исчезает. Когда я проходил мимо вахтерши, она лишь равнодушно сказала мне "досвидания" и продолжила сверлить глазами пространство перед собой.
На улице было уже совсем темно.
Zeitplan - расписание.
Staatsbibliothek - государственная библиотека.
Kriegsverlust - букв. военная потеря. В нем. библиотеках таким образом обозначаются книги, утерянные во время войны.