С тех пор, как Илья получил от Светы последнее письмо, прошло уже дней десять, а он всё держал его то в кармане рубашки, то в сумке, то в руках, но так до сих пор и не ответил.
Вот и сейчас он ехал в автобусе на работу и всю дорогу держал в руках её письмо, но не читал, а пребывал в оцепенении, глубоко погружённый в свои мысли.
Сказать в письме хотелось о многом. Можно, конечно, написать о жаре, о тяжёлой работе, об одиночестве, о депрессии... Или наоборот, бодро написать о том, что всё хорошо, что нужно только потерпеть и всё образуется. Но и то, и другое будет ложью, скрывающей главное: всё оказалось совсем не так, как он думал перед отъездом, и вернуться за ней он не может - не потому, что разлюбил, а просто потому, что его никогда отсюда не выпустят. Раньше людей держали в неволе посредством решёток, охраны, колючей проволоки, а теперь вот долговое рабство, и даже если у тебя на руках паспорт, то с ним тебя никуда не выпустят; не выпустят, да ещё будут считать неблагодарным.
- Она вон там мается на свою нищенскую зарплату, голодная ходит на работу, а ты оказался в стране, где собаки едят лучше, чем оставшиеся у тебя на родине близкие тебе люди, - так недавно сказал ему сосед-старожил, имевший очень престижную и хорошо оплачиваемую работу.
Илья сдержался, потому что сосед этот не так давно перенёс инфаркт, уже не первый, но перестал здороваться, не только с ним, но и вообще с соседями. Их сытые рожи начали раздражать его.
При нынешнем раскладе собрать деньги было почти невозможно - львиная доля зарплаты уходила на оплату квартиры, еду и счета. Работал Илья много, но зарплаты всё равно не хватало, а других доходов не было. Теперь он с горечью вспоминал о том, как мечтал заработать денег, чтобы выкупить для них квартиру у своего упыря-родственничка, прихватизировавшего оставшиеся от стариков две комнаты в коммуналке.
Этому кровососу, всю жизнь промышлявшему левым товаром, было бы самое место здесь - среди таких же, как он, как его нынешний хозяин и та семейка, у которой он арендует квартиру, как все эти частные бюро по трудоустройству и маклерские конторы, наживающиеся на Илье и на таких, как он. Но родственничек сюда не хотел никакими судьбами.
- Что ж, я последний дурак, что ли?! - возмущался он, если его спрашивали о том, не собирается ли он к своим единоверцам. - Мне и здесь неплохо.
Иногда Илья начинал думать, что вот такие, как его родственничек, специально для того и испоганили их со Светой жизнь и миллионов таких, как они, чтобы теперь он, Илья, работал на них не поднимая головы и платил за съёмную квартиру каким-нибудь упырям. Можно, конечно, на всё плюнуть и вернуться... Ни с чем - у него ведь ничего нет.
Пока он здесь умирал на солнце, цены на жильё там подскочили раза в два, а то и в три. Он упрямо пытался всё время что-то отложить, но разве спасут его эти несчастные пять или даже десять тысяч?..
За всё нужно платить. За всё, кроме воздуха, пока. И никого не интересует, где ты возьмёшь деньги. В жизни нужно уметь устраиваться: выгодно купить и вовремя продать, найти работу по-чёрному, чтобы пособие не потерять, и деньги заработать и отложить, или, ещё лучше, воровать, или быть предприимчивым и открыть свою маклерскую контору. А такие, как он, умеют только работать, и поэтому, они лохи, обворованные рабы у предприимчивых, умеющих воровать и обманывать, купить за шекель и продать в четыре раза дороже.
Как ей объяснить, что он попал в рабство, став жертвой бессовестных прохиндеев?..
Письма здесь писались тяжело. То ли небо давило, то ли жизнь была совсем другая. Илья никак не мог найти подходящих слов... Он представил, как она одна возвращается по пустынным тёмным улочкам после работы, совершенно одна. На обед покупает себе несколько пирожков или что-нибудь с творогом. Она ждёт его... Илья чуть не заплакал, но, собрав всю волю в кулак, сдержался.
- Не дождетесь! - со злостью подумал он.
Отчаяние превращалось в ненависть. Нужно было приехать сюда, в эту отсталую, провинциальную страну, чванливую, злобную и убогую, чтобы понять, кто твой враг.
- За что вы украли у нас страну, будущее? За что разрушили нашу жизнь, за что так ненавидите нас?!
Кому они мешали, кому мешало их счастье?! Разве они так много занимали места в этой жизни? Разве так много от неё хотели?
Они всего-то и хотели жить, работать и быть счастливыми. Но им, этим ненасытным упырям, показалось, что это слишком много. И они отняли у них со Светой даже это.
Ему никогда не заработать на собственный угол для них, никогда не освободиться из рабства у этих упырей, которые по любому поводу презрительно бросают: "А что, там тебе было бы лучше?"
- Тебя ведь никто не заставлял сюда ехать, - с гадливой улыбочкой говорили ему бальзаковского возраста жирные бабы с густо приправленными косметикой рожами, почувствовавшие себя начальницами, - и никто здесь не держит. Езжай обратно.
Его бы здесь и не было, если бы он мог жить у себя дома.
Как они радовались, когда поступали в университет, какие планы были, мечты, как они старались, как были счастливы, гуляя по залитым солнцем улицам после экзаменов или целуясь вечером в парке под шум осеннего ветра и листопада. Кому всё это мешало?!
Они ведь никому не делали зла, просто любили друг друга и хотели жить. Всего несколько месяцев назад было окончание университета, а сегодня уже совсем другая жизнь, убогая, чужая, с вечной войной, которую выдают здесь за романтику и почти неприкрытым рабством.
- Чем же вам наша любовь помешала, уроды? - скрипел зубами Илья, сжимая кулаки.
- Я бы вам всё простил: свою боль, унижение, эту тюрьму среди пустыни, где некуда идти. Но её я вам не прощу! - думал он.
Он скрипел зубами и пока молчал. Потому что если им сказать в лицо всё, что он думает, они наверняка поднимут визг, но от этого ничего не изменится. Какой толк объяснять им, что это ведь не он у них украл, а они у него?!
Им не понять, зачем ему нужна эта гойка.
- Мало мы от них натерпелись, а теперь ты собираешься её сюда привезти?! - возмущался его сосед. - Найди себе хорошую еврейскую девочку, которая будет тебя понимать.
Он ничего никому не стал объяснять. Просто перестал разговаривать и даже здороваться с такими, как этот Михай.
Тоже и на работе, где были одни арабы из Газы. Они тоже ненавидели его, и он никак не мог понять, за что. Такие же несчастные как он. Вряд ли большинству из них светит в жизни что-то другое, кроме тяжёлой работы, пока могут работать.
Может, боятся, что он отнимет у них кусок? Или это просто инстинктивная ненависть к чужакам?
Дистанцию с арабами держать было непросто. Они не оставляли попыток задеть его. Больше всего их интересовал вопрос, с кем он живёт, есть ли у него жена или хотя бы подруга.
Особенно "доставал" его молодой крепкий араб с раскосыми глазами. Завидев Илью, он каждый раз орал ему: "РУсия!" (Россия) Илья старался сохранить спокойствие, но злость, как пыль, стремительно накапливалась в нём, и в один прекрасный день могла вспыхнуть.
Если его о чём-нибудь спрашивали, он отвечал односложно или просто молчал. Арабы постарше, внешне доброжелательные, старались задеть его, каждый раз начиная одну и ту же тему - о женщинах. Те, что помоложе, молчали и злобно ухмылялись.
Что-то должно было произойти - слишком много всего в нём накопилось. Илья только не знал, когда.
И вот в один из дней, как всегда, отказавшись от приглашения арабов сесть с ними обедать, Илья сидел метрах в десяти от них и снова держал в руках её письмо и фотографию.
Араб, всё время кричавший ему "Руссия!", появился неожиданно.
- Это твоя девушка? - спросил он, сверкая глазами. - Дай посмотреть! - и протянул к Илье руку. Илья вскочил. Араб изготовился, а Илья торопливо спрятал письмо и фотографию Светы в нагрудный карман. Араб резко протянул руку навстречу к Илье, но тот отработанным движением увернулся от протянутой руки, как от удара, и со всей силы нанёс удар сбоку, услышав, как хрустнул нос парня.
Араб, вскрикнув, отлетел, а Илья, давно уже готовый к такому развитию событий, схватился за лопату. Орудовал он лопатой мастерски, сидевшие за трапезой арабы так и не решились подняться. Видимо, было что-то в его лице и во всём теле такое, что не оставляло сомнений - этот человек готов на всё.
Появился прораб, а за ним подъехал и хозяин.
- В чём дело? - барственно спросил хозяин.
Илья промолчал и, не выпуская лопату, пошёл работать дальше.
Арабы жаловаться не стали, и с того дня уже никто не заговаривал с ним, но постоянно злобно косились.
- Ты настоящий еврей! - сказал ему потом хозяин. - Я сам рос среди них в Ираке. С ними иначе нельзя.
Илья, как всегда, ничего не ответил.
Однажды арабы надолго застряли с куском породы - это была целая скала, которую они пытались расколоть кирками. Илья тоже взял кирку и, подойдя к породе, размахнулся и со всей силы ударил в самый центр. Кусок скалы рассыпался с первого удара.
После этого на него перестали злобно коситься, но он оставался всё таким же одиноким, особенно возвращаясь пешком после работы по уже знакомой дороге, мимо сотен и тысяч арабов, ждавших автобусов, чтобы вернуться к себе домой.
Он шёл среди чужих людей неприветливой страны, но теперь уже представлял себе, что это дорога к дому, к Свете, и что он её обязательно пройдёт, как бы ни устал.