Она обладала тем исключительным даром вольной женщины доводить даже самых близко допущенных людей до точки кипения одним касанием взгляда. Бывало, ее часто меняющиеся ухажеры, повинные лишь в почти бессознательном увлечении ею, незаметно переходящем в сверхъестественную привязанность (они напоминали тогда слепых щенят, барахтающихся у сочащихся сосков утомленной суки), падали на четвереньки, в слезах отчаяния припадали дрожащими губами к шикарным изгибам лаковых туфель, хватаясь за стройные ножки, будто за распятье в час Страшного суда. И тогда отвращение ее выплескивалось за грань человечности: она попирала их, заставляя стелиться живым ковром, по которому шла практически всю свою жизнь, полную не только этих жалких сабеистов с их безумно дорогими жертвами и поднесениями во имя богини...
В ее жизни было, пожалуй, все; по праву современники видели в ней Звезду и почитали не иначе как Астральную Деву, хоть и ни разу не обмолвились о том вслух. Для них она всегда с момента появления из ниоткуда казалась недосягаемой, но все страстно увивались за ней, желая попасть в круг высокочтимого внимания, занять свое мизерное местечко под огромным солнцем ее существа.
Она стала легендой, не покидая эстрады. Новый мир запомнит ее разной, и это, остается надеяться, не так уж скверно. Ревнивая до исступления, гениальная до умопомрачения, она сжимала в своих крохотных ладошках мир, в который стремились все неудачники и бездельники, безнадежные пропойцы и баловники опиумом. Мужененавистницы, что откровенно гладили ее оголенную вырезом вечернего платья талию и прижимали тонкую кожицу запястий к высохшим и бледным своим губам, словно просчитывая с какой-то целью пульс, также не обделялись вниманием. Звезда подпускала лесбиянок гораздо охотнее самцов, но в умеренных дозах и только в свете. Порог ее дома они не смели перейти и потому грызли ногти, когда она удалялась с кем-нибудь из "противного клуба". Никто не признавался, слышал ли от нее хоть раз слова любви, но, мыслится, тот, к кому они были, если были, обращены, попросту не кичился этим, но берег только ему предназначенный приятный сердечный холодок.
Дива купалась в лучах неслыханной славы, становясь с каждым своим появлением все ярче, все неотразимей и желанней! Некий остроумный обозреватель, воспылавший жарким чувством, однажды так охарактеризовал ее в светской заметке: "В пору предать испепеляющему огню заплесневелую теорию Коперника. Отныне вовсе не Солнце следует неукоснительно признать центром нашей вселенной, а именно Николь Сос? - ошеломительную, интригующую, бесподобную!"
Понятно, что все остальные дамы ее недолюбливали, если не сказать, тихо, но страшно ненавидели. Они желтели в ее присутствии, а за обсуждением новенькой вещицы исходили от ревностной злобы, скрежеща зубами, шаркая и топая ногами, ерзая на месте. О, да, для них Nicole олицетворяла треклятую занозу в том самом месте, на котором они никак не могли усидеть спокойно, лишь только речь зайдет о ней. Тем не менее, они, вероятно, опасаясь скандала и громких обвинений, были далеки от заговоров и мести, но в глубине души не могли простить диве ее безусловную красоту и власть над мужчинами.
Слухов о похождениях королевы королев витало больше, чем о внешней политике, законспирированных организациях или военных конфликтах. Ее персона, словно олицетворяющая значимую для человечества загадку, вызывала невольный интерес и притягивала массы сильнее древних сакральных знаний. Никто из почитавших диву молодых людей не мог бы при желании объяснить чар, которым "с легкостью невыразимой" поддался, но выходило так, что банкиры разорялись до гроша, чиновники покидали свои насиженные посты, профессиональные актеры спивались и уходили в балаганы, поэты исписывались окончательно, насилуя Музу, что никак не желала денно и нощно воспевать "ту единственную, ту незабываемую". Николь в свой черед оставалась выше всех этих несчастий, тянущихся за ней, точно хвост за кометой.
Успех и трагедию Звезды невозможно уместить в привычном понимании, потому как ничего подобного прежде не происходило в человеческом обществе. Тут можно привести в пример длинный список величайших женщин, с которыми не менее вульгарная история делит свой олимп, и даже во многом найти некоторые точки соприкосновения с личностью дивы. Но - увы и ах! - несмотря на многочисленные беды, причинами которых становились жены фараонов и царей, императрицы и прочие фаворитки, лишь Николь Сос удалось прихватить с собой на тот свет свет этот.
2.
В самом буквальном смысле, как бы надуманно это ни прозвучало.
Земля носила на своем горбу немало ярых и отчаянных вольнодумцев, меняющих по собственной воле и - что также порой случалось - по неразумению ход событий, загоняя Дух Мира в трудно проницаемые рамки материализма. Но, ко всеобщему счастью, эпоха концентрировала силу воли и, как могла, давала отпор, унося пылающего носителя реакционных идеи к устью скандальной жизни. Деяния и похождения обветривались, осыпались, но чтобы возродить личность, людская молва обычно придавала ее жизни излишнего лоску и фальшивой значимости. Поэтому заявление о том, что Николь Сос нет в живых, лишено смысла. Ее история - клубок, который некому распутать.
По Земле бродит слух, что некогда один глубоко религиозный, но сумасбродный проповедник возвестил о грядущей каре небесной и поставил на кон не покаяние перед Творцом, а жертву в виде массового самоубийства. Он призывал отречься от всего мирского, как того требовали просвещенные, и вернуть Небесам должок. Мычащая про себя витиеватые молитвы толпа покорно и безропотно последовала к краю скалы, стараясь не слышать, как зеленоватая морская муть со всего маху, словно пытаясь пробить в твердыни пещеру для отпускания собственных таинств, вгрызается в камень. Эти безвольные глупые людишки подпалили дома, умертвили скот, потащили за собой на верную смерть ничего не понимающих детей. Их убедили невероятным образом, что только так они искупят всеобщий грех и дадут шанс другимпоколениям воскреснуть из мертвых! Разбиваясь вдрызг о камни, они в последние доли секунды невольно соотносили себя с Мессией. Но, как и плоть его, оказались обмануты и потому - неправы.
Теперь вдумайтесь: чтобы сгинула бесследно цивилизация, утопшая не в волнах очередного потопа, но лишь в собственных заблуждениях! Чтобы мир погрузился в небывалые со времен творения, и плотные, как ткань савана, тишину и тьму киммерийскую!
Многие миллионы homo sapiens, никогда и не помышлявшие о латентной важности незримого присутствия в их жизни NicoleSource, населяли планету, производили потомство и продукты, хоронили своих стариков и сами уходили в землю; им никогда бы не пришло в голову, что смертью своей они обязаны именно Деве, а не голоду или излечимым болезням.
Почему же вслед за ней ушли самые разные люди? Не только те, кто был близко допущен, либо вращался завороженным волчком среди своры неугомонных на самые грязные выдумки и выходки творческих натур, но и другие, не задетые зелено-голубым блеском звездных глаз, прошибающим, точно рентгеновские X-лучи, самый дух человечий? Кто даст ответ на простой вопрос: как вышло, что ее уход отразился на каждом без исключения?
Чем же она заслужила роль провозвестницы заката и краха человеческой расы? Не праведным и добродетельным образом жизни - это уж точно. Трудно сказать, как бы оценил жизнь Николь, например, Платон. Была ли она осознанной и разумной или же спонтанной, но такой роковой? Была ли идея конца мира изначально связана с идей начала и зачем-то переплеталась с извечно существующим образом Звезды? Современные философы, теологи и ученые, любознательные и всегда более остальных господ трезвые в суждениях шалопаи ошиблись в расчетах и не постигли истинной сути предполагаемого апокалипсиса, ложно трактуемого многие века не иначе как конец света. Однако и первые и последние, не желая оглядеться и вовремя сойти с тупиковой дистанции, с удовольствием продолжали изливать неугомонный энтузиазм на мельницу неминуемой участи, что однажды настигнет их.
Николь Сос натурально сходила с ума от новых нарядов и побрякушек; млела, потягивая дымок тонких сигарет из длинного, толщиной с ее мизинчик, мундштука с золотым кольцом посредине, и была не прочь пропустить бокальчик-другой вина на вечеринках. Порой отрывать ее от спиртного - себе вредить. Редко поблизости находился мужчина, способный указать ей меру. Она не знала и не понимала никакой меры. Ни в чем. Возможно, потому-то даже странная смерть ее обернулась катастрофой глобального масштаба.
Николь не отказывала себе в возможности заполучить все, что она посчитает необходимым. Но ей не приходилось ни щелкать пальцами, ни просить кого-либо об услуге или приятном одолжении - порабощенные мужчины сами тащили к ней в дома, коих было не счесть, все, что блестело, сверкало, звенело и приятно пахло. Только самое новое. Исключительно лучшего качества. Самой высшей пробы. Никто не позволил бы себе добиться аудиенции дивы и придти ни с чем. Пустые руки - табу в домах mademoiselleSource. Даже если на одном из пальцев визитера красуется перстень Магистра масонской ложи с чудной печатью или даже anulus piscatoris.
Звезда, как и водится, последние годы жизни провела в очень утомительном безделье. Она принимала подарки, угощала гостей безразличным, обжигающим и волнующим взором или струйкой пахучего - то вишневого, то ванильного - сигаретного дыма, пущенного в их сторону, что уже почиталось за высокую честь. Господа иной раз молча просиживали часами, полной грудью вдыхая один этот ее дым и даже не смея полюбоваться на "гостеприимную" хозяйку. А та преспокойно полулежала в огромном кресле, обитом диковинным переливающимся материалом, точно жемчужина в ракушке, прикрываясь мехами убитых ей на радость животных, и всегда практически отвернув лицо. Несказанным счастьем было увидеть ее профиль, выделяющийся на фоне темной портьеры, за которой скрывалось гигантское зеркало. Правда, тогда беспрестанно заискивающие господа вдруг заподазривали Звезду в коварной подмене, ибо никак не вязалось то, что они видели, с тем, что запечатлелось когда-то в их памяти. Вполоборота ее личико натурально выглядело помолодевшим. Казалось, в зале с высоченными потолками в ракушке-кресле восседает возомнивший себе бог невесть что тринадцатилетний enfant??. Но, осторожно присматриваясь некоторое время, снова обрадованный гость срывался с места и изливался, словно в экстатическом озарении, в розовый альбом Звезды. Кое-где в доме копилась библиотека таких альбомов с зарисовками, стихами, одами, геометрическими построениями и космогоническими теориями в ее честь.
О том, как бы завладеть рукой и сердцем дивы, как добиться скромного уголка в ее просторной кровати, ученые мужи ломали голову, год за годом редактируя и дополняя массивные трактаты на сию тему, но ее мало волновали мужланские глупости, словно не касались вовсе. Все за малым исключением страдали от демонического желания обладать ею, но только она появлялась на сцене в свете прожекторов или под ослепительные вспышки магния на красной дорожке, как они тотчас же забывали кто они и куда попали.
По ночам, пока дива почивала в монументальных покоях, напоминающих древнее святилище Астарты, старики, юноши и мальчишки всего мира объединялись в порыве вольности и мастурбировали на ее изображение втайне от жен, любовниц, матерей. За этот единственный в своем роде снимок следует выразить благодарность, снять шляпу и преклонить колена перед Николаем Магнусом и его чудо-"лейкой". Они, пожалуй, одиноки в своей удаче оказаться допущенными в будуар, святая святых Звезды, где, собственно, и производилась съемка.
Черно-белый, претендующий на бессмертие снимок. На фоне искусственного, но как бы вечного ночного неба Дева в клетчатой шляпке, скрывающей волосы и ушки до мочек (с левой бриллиантовой спиралью свисает серьга-сосулька); глаза чуточку подведены карандашом, ресницы закручены к ровным бровкам на гладком лбу с единственной впадинкой (последствия пережитой в детстве оспы), которую желали чмокнуть все-все на свете; носик чуть задран, но не приплюснут - само совершенство; аккуратненькие ноздри застыли в заманчивом вдохе; рот нельзя сказать, что бы приоткрыт, но наверняка напомаженные губки только что испытали на себе всю прелесть вашего поцелуя; шея элегантна, головка чуть склонилась набок, так томно и так пленительно; легкие пальчики едва касаются изгиба шеи, которую обнимает цепочка, а ниже, меж грудей, будто специально задуманных природой для любви и ласк, золотые ладони держат ее голос - кристалл d'une belle eau? размером с кулачок младенца, окруженный шестью поменьше; шелка светлых тонов, будто морская пена, плотно облегают ее формы до низу, просвечивая не до конца (ах, какая жалость!) контуры талии, бедер; правая ножка поставлена на носочек и перекрывает левую - так и фантазируешь, как она обнимает ими твою спину...
Насквозь пораженный зритель впадал в месмерический сон при созерцании "космической девы", которой к моменту, запечатленному на фото, уже исполнилось сорок два года.
3.
Планета самозабвенно сходила с ума.
Аккурат после выпуска в свет фотокарточки - плаката на добрую память с размашистым автографом - и поворотного в отношениях с Николаем события, потекли безрадостные семь лет поисков самой себя в образовавшейся пустоте.
Но пока не остыли софиты и болтающие о праздной суете рабочие сцены не укатили рояль за кулисы; пока в сумерках зрительного зала не угасли искорки-пылинки, поднятые в воздух жаркими аплодисментами; пока стены подворотен исписаны на разных языках признаньями в любви к диве; пока сезонные дожди не смыли окончательно память о ее таланте и его поклонниках; покуда не содрана ярыми ветрами последняя афиша, приглашающая усладить беспокойное сердце чудным голосом NicoleSource на ее прощальном концерте; покуда не рассыпались в прах альбомы с розовой обложкой, из которых можно было бы выстроить новую вавилонскую башню; коль скоро Звезда гаснет...
...- Я не могу поверить - насколько ты низка! Ты просто конченая идиотка, Nicolette!
- Чья бы корова мычала... Ты как был жалким кабелем, так и подохнешь среди своры своих драгоценных шлюшек! Я дико зла на себя из-за тебя! О, я ненавижу твою слащавую мордашку. Так испоганить мои чувства...
- Не смей!- Йэн выставил указательный палец, точно дуло воображаемого револьвера - прямиком ей в шею. Как бы ему хотелось, чтобы кто-нибудь вложил настоящее оружие в его левую ладонь. Йэн наспех убирает прядь каштановых волос за ухо и снова, и снова угрожает пальцем.- С-сука! заткнись и не смей мне лгать. Никогда впредь. Ты попросту не имеешь права голоса в вопросах чувств. Ты никогда не любила!
- К черту тебя вместе с твоими мелкими претензиями! Найти тебе замену легче легкого. Мне плевать! Ты только и умеешь, что трепать языком, мол, какая я умничка, на все согласная, а теперь вдруг я ни черта не смыслю в любви?! А чем я, по-твоему, занималась все это время? Чем? Разве я не посвящала всю себя твоим прихотям, Йэн? Разве не отдавалась всякий раз, когда ты сопел мне на ухо о своих фантазиях? Я пыталась тебя полюбить, но, знаешь ли, вообще-то в такие моменты ты напоминал мне малолетнего ссыкуна, которого надо приголубить и погладить по холке...
- Закрой свой поганый рот, Николь, пока я не выбил тебе челюсть,- указательный палец прижался к своему брату-соседу, а противопоставленный большой, подобно щеколде, накрыл их, так что все пять косточек натянули кожу и побелели. Ногти вонзились в звенья линии ума. Николь не отпрянула, но встала, широко расставив ноги.- Я чувствовал твою страсть, но не твою любовь...
Слезы давних обид нашли, наконец, свободное место в уголках его глаз.
- Боже, что это?- она хохотнула, но больше истерично, нежели с издевкой. Ей действительно тяжело признавать очередной ошибкой полугодовой роман с новым аккомпаниатором.- Не хнычь, Йэн. А то придется тебя успокаивать...
В одно мгновением он оказался с ней лицом к лицу, широко замахнувшись, не в силах больше держать себя в руках. Несколько секунд она смотрела прямо в черные дыры его зрачков, неимоверно раздражая своим бесстрашием, а затем артистично подставила правую нарумяненную щечку, не сводя испытующего взора с любовника. Йэн заскрипел зубами.
- Бей, Йэн, не робей.
Мышцы от напряжения подергивало, рука начала ныть; а ведь дай чуть воли, и кулак действительно подпортит это милое личико крупным фиолетово-черным, как зимний закат за окном, синяком, что сходил бы недели две, и никакими тенями она бы не сумела скрыть его от глаз посетителей. А может, пробить ей череп, вот тут, где носовая перегородка. Тогда Йэн удостоверится, что в голове Николь на место мозгов - гов...
- Дело не в том, кому мы оказываем знаки внимания, Nicolette,- выпустив пар, быстро сжимая и разжимая затекшие пальцы и разминая кисть, ответил он, отдаляясь от нее. Взглядом он искал убежища. Тело умоляло об опоре. А еще, еще он как никогда хотел сорвать с нее одежду, ухватить за правую грудь, наклонив вперед, вонзиться правой пятерней в залитую лаком прическу, да так, чтобы она прогнулась всем телом, и войти - грубо, чтобы она вопила от наслаждения, сладко пощипывающего нервишки, и не давала ему остановиться.- Я не спал с ней. Пару раз мы ужинали в простеньком ресторанчике, болтали о том о сем. Мы не касались запретных тем.
- Между мужчиной и женщиной не существует запретных тем,- отрезала Николь, приходя в чувства, и вдруг задала прямой вопрос, скрестив руки на груди и выставив правую ножку, выглядывающую из-под платья, чуть в сторону и вперед.- Сколько раз ты раздевал и имел ее в воображении?
Зачем ей копаться в грязных подробностях, особенно теперь, она и сама не понимает. Но что-то толкает ее вперед, не дает скоропалительно порвать с Йэном, который замер в недоумении. Его шикарные, длинные ресницы. Мечта девчонок. Хлоп-хлоп.
- Что?
- Ты прекрасно слышал, что я спросила.
Ну, вот опять! Особая в таких случаях, испытующая строгость, резкость мимических сокращений. Ее губки выстреливают каждое слово; голосок, предназначенный, чтобы тревожить и проникать в сердца людей, даруя, по мнению ее аккомпаниатора, некое подобие чучела надежды, нетерпеливо вытягивает из него ответ.
- Ответь мне, Йэн.
- Я не позволял себе подобных мыслей,- после неловкого молчания признался он, выплеснув, пожалуй, канистру масла в огонь. Николь как с цепи сорвалась.
- Лживая тварь! Минимум десяток раз! Признайся!
- Но, Николь, мы виделись всего пару раз...
- Вот именно! За одно паршивое свидание можно с успехом разобраться с приоритетами. Но нет! Ты назначил ей повторное рандеву, что лишает тебя всякого оправдания,- она лишь на секунду замолкла, чтобы взять дыхание. Хмурый, как грозовая туча, Йэн не знал, куда деться.- А за две никчемные посиделки в забегаловке ты умудрился трахнуть шлюшку во всех своих любимых позах. И не строй из себя наивного мальчугана, ты убиваешь меня...
Йэну показалось, что она намеренно дразнит его самолюбие. Какая разница сколько раз он просматривал внутренним взором грязные фантазии о себе с сотнями других женщин, столь же невинно, как и он сам, населяющих земной шар? Он красивый и статный мужчина, да к тому же отличный исполнитель фортепианной музыки, успевший поездить по свету. У него было столько женщин, что всех не припомнить. И все-таки, как бы он не ценил моменты, проведенные с той или другой, как бы ни был признателен им, с каким бы трепетным чувством не вспоминал порой, она стояла особняком. Отдельно от предыдущих и будущих.
Но уж точно не истеричке верещать о верности. Партнеров Николь меняла практически с каждым новым нарядом, с каждой цацкой. Если она выходила в свет пускай в гордом одиночестве или в сопровождении мавра по кличке Морель, а на ручке переливались огоньками оправа и ремешок новеньких часиков - нет сомнений: недавно она выпала из горячих объятий какого-нибудь богача. Притом не дай бог вам решить, что Николь - потаскуха. Она не позволит ни одной руке залезть к ней под трусики, но скорее своими руками сделает все так, что счастливчик наконец поймет, что он не зря прожил жизнь. По застывшему выражению на лице Николь все понимают, что ей фиолетово до взглядов, скользящих по ней, как приливные волны ласкают гладкие прибрежные камни. От Йэна это не скрывалось, но, естественно, особо не афишировалось.
- Ты и я - мы друг друга стоим. Два сапога пара.
Горестная улыбка разочарования на той стороне. Уставшая и опустошенная Николь заступает за высокую спинку стула; пальцы ее скребут лакированное дерево, бледнея и прогибаясь.
- Ты прав. Я прошу прощения.
- Ты не виновата...
- Нет. Не вставай. Не спеши. Я хочу тебе кое-что сказать,- она искала поддержки у окружавших ее предметов, но, накрытые, словно мантией, сумраком позднего часа, они по очереди отталкивали хозяйку. Дива собирала мысли в кучу; подбородок предательски задрожал, в носу остро защекотало, подгоняя слезы к краешкам глаз. Она не выдержала, но закрыла лицо руками, чтобы не видеть ни этой трусливой залы, ни несносного Йэна.
Он поднял взгляд; сердце болезненно екнуло. Чувство долга и опеки подняло его на ноги. Он наивно надеялся, что обнимет Николь за плечи, прижмет к себе, шутливо ущипнет за ягодицу, как она любит, и затем они опустятся на мягкий ковер, напоминающий снятую с огромного арктического медведя шкуру, и постараются гармонизировать обстановку. Но стоило ему проделать один только шаг, как блестящий в темноте тяжелый взгляд дивы остановил его, пронзив все члены.
- Я была любима... однажды. Я очень хорошо помню это странное чувство. Оно все еще пребывает со мной, во мне... Иногда мне кажется, что я - только и есть это странное чувство, тлеющее в бездонном моем существе. Я ничего не могу поделать, я гасну вместе с ним... Тот человек... он принял меня такую и любил открыто, но... Ах, что это я, глупая!- Она размазала по щекам подтеки туши.- Я, наверное, ужасно выгляжу...
Было бы лишним открывать рот в такой момент.
- Знаешь, Йэн, я недовольна прожженной жизнью... что там - я недовольна собой! Долгие годы я провожу наедине с этим гнилостным ощущением внутри; оно как опухоль, да вот только никак не убьет меня!..
- Не говори так,- шепчет Йэн и покачивается на месте, желая приблизиться к ней, успокоить, но она не оставила ему шанса. Ему безумно тоскливо, липко и горячо на душе.
- Я бесстыдно сплю, с кем захочу, но... ах, если бы ты знал, как мне все это опротивело! Я ни разу не страдала от венерической заразы - почему? Почему природа или, я не знаю, бог не накажут меня? Ведь я упустила самое главное в жизни: я дала счастью ускользнуть сквозь пальцы. Несчастная, я сама отказалась от любимого! Мне гадко и мерзко жалеть себя; я недостойна ничьих притворных ласок... тем паче, живых чувств.
Речь ее перебивали жалобные всхлипы. Два человека в одной комнате еще никогда так не погружались каждый в собственное одиночество. Оно, точно дикий голодный зверь, вырвавшийся из клетки и брызжущий слюной, яростно набросилось на них и стремительно поглощало.
Йэн мялся. Сумбур, недавно вскруживший и перепутавший все его мысли, постепенно ослабевал. Молчание уплетало их прошлое,- все, что, казалось, так крепко связывало его и ее.
- Я,- начал Йэн, как бы неожиданно вспомнив важную, радостную весть,- слышал от... неважно. Скоро они придут просить тебя дать юбилейный концерт.
- Они просто желают напомнить, что скоро мне пятьдесят. Да, Йэн, не защищай их,- тоскливая ирония проступала в ее интонации. Но вот ее голос снова приобретает жесткость и непоколебимость.- Я не собираюсь давать никаких концертов. Но моя главная песня еще не спета,- мрачно добавила Николь и посмотрела на аккомпаниатора почти скорбно, умоляюще. В другую секунду все было решено.
- Прощай. Нам не стоит больше встречаться.
Она ушла, и приговор болтался в воздухе, точно петля на эшафоте.
Значит, отныне им никогда не забавляться ни на ковре, ни в этом ее дурацком, неудобном кресле-раковине, ни на крышке белого рояля, издающей под обнаженными телами новые созвучия, неведомые даже самым искушенным ценителям музыки.
Конец ежедневным репетициям и ужинам в ресторанах, совместным концертам и ярким гастролям.
Конец многочасовым барахтаньям в лабиринтах простыней.
Конец блестящей карьере, потому что кто такой Йэн ван Ален? А, ну это тот шатен-симпатяшка, подыгрывающий divaSource, кажется?..
4.
Николь Сос только что испытала сильнейший в своей жизни оргазм.
Потрясенная, едва удержавшаяся на грани параллельных реальностей, она глядит в потолок, на нарисованную Землю, и взгляд ее устремляется в глубину, в недра.
Чтобы легче представлялись облака, окружившие зелено-голубую планету, Николь пускает порции густого безмолвного, но многозначного дыма. Ей хочется помолчать. Думать совсем необязательно. Мысль парит где-то высоко, и в то же время перед взором плывут, как на убого склеенной кинопленке, замедленные и разрозненные отрывки прошлого.
Идиллическая семья: муж, жена и двое детей - мальчик и девочка. Небогатая, изо всех сил старающаяся поддерживать за счет банковских займов достойный уровень существования; кое-как сводятся концы с концами; старший брат батрачит, как ломовая лошадь, на фермера в нескольких километрах от дома. Лысеющий и приземистый отец - пастор приходской церкви - получает скудное жалование, но страстно любит Бога и супругу; любовь его странна и непонятна маленькой Николь: он закрывает глаза на измены обоих. Бог изменяет ему с магнатами и успешными дельцами, посвящающими каждый из семи дней недели накоплению сокровищ и вносящими скудную жертву на нужды церкви по праздникам; жена частенько пропадает в кампании незнакомых мужчин сомнительной репутации. Пастор не упрекает ее; напротив, даже когда возмущенная маленькая Coline пыталась загнать отца в тупик, он выслушал ее сдержанно, не противясь, сложив руки перед собой на обеденный стол, покрытый зеленой клетчатой клеенкой. Вокруг завитых золотистых волосиков дочери пастора в тускнеющем солнечном свете танцевали пылинки.
- Папа, Вивьен? чуть не каждый вечер уходит к другим дядям и возвращается поздно, когда мне уже давно пора спать; но я не могу сомкнуть глаз; лишь только я опускаю веки, как вижу твое лицо, твое унылое, страдающее, глупое лицо. Почему ты не остановишь ее? Почему не скажешь, что осуждаешь такое поведение? Разве бог позволяет Вивьен не обращать на нас внимания, словно нас не существует? Папа, почему она не может счастливо жить со своей семьей? Она ведет себя как... как... Почему, пап? Почему ты ведешь себя как тряпка?
Пастор удивленно моргает, глядя на повзрослевшую в его глазах дочь, но смиренное принятие сложившихся обстоятельств пропитывает его ответ, как вода губку:
- Потому что я люблю твою маму такой, какая она есть, Nikki.
... Вот она постарше; распевается на глиссандо. Ее педагог, пожилой бородач, плотный и рослый вдовец, одобрительно кивает и, наспех утирая пот со лба, модулирует на полтона выше. Ему есть от чего запыхаться - не прошло и двух минут, как малютка Николь спрыгнула с его дрожащих колен, невинно и безо всякого принуждения на них поёрзав. А её нельзя простить потому, что, в общем-то, не в чем обвинить.
... Ей недавно исполнилось семь лет. Совершенно точно, ведь это самое платьишко папа подарил её на седьмой день рождения: голубенький ситец, большой кармашек на груди с коряво вышитым белым цветком, похожим на лилию. Бахрома, спутавшись, свисает с подола, точно молочные сосульки. И еще две гигантские сосульки - ее худые бледные ноги; одна - в красной туфельке. Другой туфлей Николь бьет соседского мальчика без причин. Наверняка они имелись и притом веские: нельзя же ни за что ни про что вот так дубасить мальчугана по голове и ребрам!
Мальчишка орет благим матом и, то и дело вскидывая ручки в пыльно-красных ссадинах к лицу, думает о том, как бы не схлопотать в пах.
... В тот год случилось страшное наводнение; несколько ферм и добрую половину пригорода смыла с лица Земли разлившаяся, словно от переизбытка чувств, река. И одинокий пастор, и его жена встретили суровый гнев стихии посреди ночи: он - в расправленной наполовину супружеской кровати, она - на заднем сидении грузовичка, вцепившись ногтями в крепкие ягодицы фермерского племянника.
Наступившим утром на другом краю маленькой вселенной несовершеннолетней Николь Сос вручали первую и последнюю в своем роде награду "Золотого Голоса Мира". Признанная дива не облачилась в траур и очень сдержанно отреагировала на извещение о смерти родителей. Она начинала строить свою жизнь, а тут не до пустяков: нужно выглядеть безупречно, никогда не говорить, что думаешь; покорить, завладеть как можно большим количеством бараньих мозгов и содержимым их кошельков; исполнить давнюю мечту всем ветрам назло.
... Ее брат Этьен, попавший в самую нелепую историю, какую только можно вообразить, позвонил ей в ночь перед кончиной, чтобы сказать: "Ты, Nikki, очень красива и талантлива, и скоро в разных уголках планеты с уст людей не будет сходить твое имя. Они будут произносить его с подлинным восхищением. Весь мир подхватит тебя и понесет, прославляя. Как вдруг пробьет нежданный час!.. Придет другая, много моложе, и потеснит тебя на пьедестале. А потом ты попросту не выдержишь конкуренции, падешь и разобьешься, как тысячи других, и осколки - все, что от тебя осталось,- сотрут в порошок туфельки новых мадонн, как копыта поклоняющейся толпы топчут лампы фотовспышек на красных дорожках. Поколениям нужна смена, Николь. Невозможно нравиться всем без исключения".
Николь повесила трубку, оставив братца без ответа и комментариев. Зато она твердо уяснила, что ее священный долг покончить с таковым положением дел, какое описал Этьен.
Кстати, покончим с ним, чтобы больше не возвращаться. Он изрядно подвыпил в ту ночь и потому, должно быть, поддался на провокацию нескольких разнузданных девиц. Утром его окоченевший нагой и влажный от росы труп обнюхивала шершавым носом полицейская овчарка. Его нашли в высокой траве у дороги, связанного, истощенного, с перетянутым у основания капроновым чулком, посиневшим пенисом...
Николь вполне ясно ощутила чуткое прикосновение смерти, когда только что множественно кончала.
Сердце сбавляет ход, пульс теряется, а то и вовсе пропадает, кровоток как будто замедляется, а органы (она ощутила их каждый), воспарили внутри, точно отделились, и повисли в невесомости; в глазах белым бело, а затем вдруг - аннигиляция внутреннего солнца, вспышка и последовавшая завораживающая густая пустота, в которую она падает, точно в кроличью нору, закручивается в спираль, выжимая все болезненно вздрагивающее нутро до последней капли.
Мышцы сокращались по отдельности и разом, будто в агонии, но леденящая, покалывающая на самых кончиках нервов волна, устрашающе надвигаясь снова и снова, преображала и перезаряжала энергией.
Глубоко вдыхая прокуренный воздух, Звезда смяла в пепельнице окурок, не вставая с постели; она даже не заметила, как ее знойный любовник встал и вышел, накинув на широкие голые плечи красный кожаный плащ. Снаружи робко моросил дождик.
Как его имя? Я почему-то даже не спросила, как его зовут, а он не посчитал нужным представиться...
Николь едва коснулась дрожащими пальцами набухшего влажного клитора и тотчас одернула руку, охнув и зажмурившись до слез. Так учащенно и невыносимо одиноко, как выброшенная штормом на берег рыбешка, она дышала впервые.
5.
Отделавшись наконец от воспоминаний об аккомпаниаторе и проведя несколько ночей кряду без сна сама с собой, Звезда восседает в ракушке и пытается сосчитать собственное дыхание. Ее лицо моментально меняется от темной и злой обиды к хищному блеску совращения; от лживого, наигранного чувства признательности, до непроницаемой холодности и жажды тотального одиночества, если не сказать небытия. Недоснятые киноленты, разрозненные и перепутанные фотопленки воспоминаний, обрывки забытых снов и жестоких иллюзий, которым она выделяет особое место, проигрываются и прокручиваются перед мысленным взором дивы. Так она воздаетсама себе почести и пресыщается окончательно.
Точно абстрактная точка, взятая из головы геометра, она погружается в состояние покоя, ее хрустальный голос, берущий начало из самой матки, где он развивается для каждого романса сызнова, отдыхает.
Огромный, в полстены портал зеркала точно напротив входа в залу в позолоченном багете с вырезанными атлантами, проливающим из огромных чанов воду, вбирает интерьер, выдержанный в контрасте. Отдельные части предметов, приоткрытая крышка рояля, чертовски удобная и изящная, обшитая синим бархатом подставка под ноги, застывшее лицо хозяйки - все это теряется и находится в россыпи мелочей. Уравновешенный внутренней изоляцией взгляд Николь касается, как нежные руки гримера, уставшего лба и отяжелевших век, обвисших от праздности щек.
В один прекрасный день в прошлом кое-что существенно изменилось.
Дело не в том, что откуда ни возьмись обозначился второй подбородок, правда, он пока не свисал ужасно, как кусок резиновой маски, и все же вызывал нервозное отвращение дивы. А что стало с губами? В эти губы впивались короли и художники, втискивали во влажное и теплое лоно ее рта вздыбленные члены. Ее язык обжигал их, как пламя глиняную кочерыжку. А глаза, глаза всегда были плотно закрыты. Она ненавидела смотреть на их сладострастные морды, истекающие слюной удовлетворяемой сполна похоти. Дива неспешно ласкала их, упершись руками в их бедра, сдерживая заведомо активные порывы возбужденного тела. И прислушивалась лишь к нарождающейся внутри музыке, потому что не оставалось более ничего правдивого на целом свете. Это просыпался ее внутренний голос, звонкий, как прозрачный ручеек средь черных камней.
Бляшки ремней скребли начищенный маврами паркет. Сверху раздавались протяжные, приглушенные хрипы и не произносимые более нигде словечки, но дива пыталась нащупать и аккуратно вплести красную мелодическую нить в ткань воспаленного воображения, дабы затем отдаться сочинению за роялем наедине с бумагой, чернилами, гусиным пером, как во времена ее предков.
Опустошенные кавалеры, столь резко брошенные тет-а-тет с пульсирующей и склизкой плотью в руках, опускались на подушки и погружались в фантастическую полудрему, пока их не выставлял за дверь один из здоровенных рабов дивы. Звезда возвращалась к инструменту, просила Мореля - здоровенного мавра, которых ей, к слову, однажды преподнес "в знак искренней признательности" один из вождей африканского народа, сделать ей массаж ступней, пока она укомплектовывала на нотной бумаге новорожденный романс. Мавры превосходно делали всю работу по дому, а ее любимчик ювелирно владел техникой расслабляющего массажа. Все рабы были оскоплены, что, впрочем, не мешало им блюсти собачью преданность госпоже.
Николь очень нравилось, как Моро разминает огрубевшую, натертую вечно неудобными, но изящными туфельками на шпильках, кожу ступней, как с должной силой разминает ее пальцы. Это подгоняло ее скорее записать все, что пришло во время контакта с гостем, ведь ей взаправду думалось, что кровь, интенсивно приливая к ногам, в меньшей степени омывает мозг, и тогда идея способна ускользнуть в безбрежный океан небытия, пока ее оттуда не выловит кто-нибудь еще. А так как Николь многие годы заботилась об образе одной из самых ревностных во всех отношениях особ, чьей необъяснимой страсти позавидовали бы революционеры всех времен и народов, она жадно передавала скромные четверти, податливые восьмые, резвые шестнадцатые, интриганские триоли и флажолеты, соблазнительные пассажи нагих, как внутренние органы при аутопсии, чувств бумаге.
Но ее губы больше не живы, словно раздавленные лысыми подошвами прохожих черви, выползшие на асфальт после продолжительного ливня. Они отвратительны ей самой. Часами она смотрела на них, мысленно обводила контуром, перекрашивала во все существующие цвета и оттенки помад, увлажняла лечебными гелями, собственной слюной. Нет, этот рот больше не принадлежит Nicole, диве, Звезде. Он стал первым предателем ее уникальности. Ведь раньше гостям, навещающим ее в тех заграничных городах, где на холмах простаивали поистине королевские хоромы и где она показывалась редкими наездами, нравились ее губы. Особенно когда они ощущали их тактильно.
Николь смотрелась в зеркало, а видела устрашающие образы, словно сошедшие с полотен Босха и Гойи. Но не провидческие слова ее покойного братца ломились к ней в голову изо всех щелей. Она постепенно приближалась к осознанию чего-то более разрушительного, всеохватывающего и необратимого.
Дива трезво оценивала ситуацию, касающуюся своего возраста: она могла бы и впредь охмурять глупеньких мужчин и с завидным успехом набирать очки, но вот вертихвостки помоложе заметно более сексуальны и, что ли, более предпочтительны с точки зрения продвижения старого идола в новом обличье. Бесспорно, у Николь талант от неба, а не только неземная красота. Такой тандем пойди поищи. Однако богема живет кровопусканиями и именно в этом она схожа с женщиной - капризной и непостоянной именно в силу острой потребности в постоянстве.
Выходит, дива отказывала просителям в юбилейном концерте по иным соображениям.
- Поймите верно, мадемуазель Сос, публика исходит томлением. Они, как заблудшие души. Им жизненно необходим глоток волшебной спасительной влаги в бескрайней пустыне мироздания; они будут рвать на себе одежду, окунаясь в ваш изумительный голос. Они будут нырять в прозрачные волны вашего магнетизирующего тембра и, о, уверяем вас, ни за что не захотят выползать на сушу.
- Ради вас они предадут эволюцию,- пошутил другой, похлопывая соседа по плечу.
- Вы забавны, господа. Вот только не могу же я извечно приносить себя в жертву этому бездонному живоглоту, которого вы именуете публикой. Пора бы и честь знать,- Николь строго осмотрела выражения их фальшиво светящихся лиц.- К тому же я осталась без аккомпаниатора. С господином ван Аленом мы недавно простились.
- Так это правда?- Вся троица как будто разом изумилась известью, но снова глаза их выдавали жестокий наигрыш.- Как раз намедни... да разве вы не слышали?
Взгляд Николь был однозначен.
- Господин ван Ален обнаружил в телескоп осколок звезды, тот самый, что неизвестно откуда взялся и приближается к Земле.
- Да-да. Разве вы не в курсе? Это муссируется во всех изданиях, дива.
- Воспользовавшись правом первооткрывателя, он дал ей ваше имя...- зачем-то добавил гость, но тут же смутился и потупил взгляд.
Немая сцена. Мужчины боялись шелохнуться в напряженном ожидании. Николь не поскупилась оглушить их вдобавок утробным смехом.
- Ха! Мальчишка не лишен чувства юмора. Этого у него не отнять, ушлый наглец, ха-ха-ха!
Тем не менее, она тотчас закурила. Ее руки слегка потряхивало, да и левый глаз отчего-то стал без конца подмигивать, как у человека с расстроенными нервами.
Трое господ во фраках и лакированных туфлях с круглыми носами, переглянулись. Один наигранно подавился и покашлял в кулак, опустив якобы из сочувствия глаза. Второй суетливо потирал вспотевшие кончики пальцев о брюки и тянул изо всех сил ухмылку замешательства, отбивая обеими ногами отступной марш по ковру. И третий, пожалуй, наиболее симпатичный, возможно, сын одного из присутствующих, хотя заметного сходства невооруженным глазом не наблюдалось, с очень почтительным баритоном и выправкой офицера, деликатно заметил, что современное поколение, особенно в виду означенных выше событий (в частности, скорой возможности исчезновения с лица Земли человеческой расы), провозгласило диву своим светочем и кумиром, и, так как случай присутствовать на ее вечерах раньше обошел их стороной, им будет невероятно приятно, если дива внемлет многочисленным мольбам и в последний раз, ведь иного шанса может более не представиться, так сказать, вообще, предстанет перед ними.
- Вот и фотокарточка, та, что сделал Магнус...
Николь с придыханьем закусила нижнюю губку, скрывая от лапающих все ее выпуклости глаз то, как она предательски оттопырилась при упоминании о Николае. Чувства, поднятые со дна неосторожными словами, были сродни ощущениям человека, страждущего уединения, но забредшего по ошибке в храм во время причастия. Вечно странствующая в поисках слияния душа как никогда остро осознала различие с плотским соитием и теперь не могла успокоиться, уравновеситься. Как гром среди ясного неба, на нее обрушились былые переживания и думы. Дива пережила повторный внутренний разрыв... ах, лучше бы аорты; лучше бы истечь кровью и умереть в муках, чем в муках доживать остатки дней-пустышек!
Особенно больно было поминать, что Николай покинул и ложе, и дом, будучи проклятым на веки вечные, не по собственной воле, но покорно послушавшись Nikki.
-... вновь приобретает небывалую популярность!
- Что вы такое говорите,- тихо замечает дива после непродолжительного, но тяжелого молчания, пронзив стремительным, как пика, взором, молодого человека. Пепел сигареты упал к ее домашним туфлям. Она едва держалась.- А разве спрос на них когда-либо падал?
Николь чуть не с судорогой во всем теле ждет, что он скажет, и ей очень хочется, чтобы мальчишка ляпнул какую-нибудь глупость, что-нибудь невпопад, чтобы она возымела полное основание взъяриться, облить их грязью, стереть в порошок в собственной гостиной; дабы затем поскорее убраться в спальню и упасть на кровать в рыданьях.
- Я только хотел сказать, что подрастающее поколение приобретает их наравне с вашими настоящими поклонниками, дива.
Будто кипящие смолы, прогорклая смесь сомнений заполняет многочисленные внутренние пустоты; скоро ярость, подобно лаве, прорвется наружу. Николь свирепеет, туша недокуренную сигарету в черной матовой пепельнице на высокой и худосочной ножке-подставке.
- А я только хотела заметить вам, достоуважаемые господа,- заводится она, начиная сквозь зубы,- что ваши чресла будут наливаться кровью даже на моих похоронах и даже мертвую вы не оставите меня в покое: ваши блудливые мыслишки проникнут под крышку гроба, под колпак урны - куда угодно!
Трое неописуемо оробели. Они разом ощутили, как от страха поджались, предвещая громкую сцену, их яички, точно ящерки, пятящиеся в норку от возникшей угрозы.
- Вы наносите мне визит, любезничаете, умоляете выйти к желторотой толпе и исполнить то, что я когда-то исполняла для вас, милых озорников и прохиндеев. Вам любопытно наблюдать за моей реакцией, но я же не слепая, будьте вы неладны, я же вижу, что вы пришли сюда не за этим!..
- Дива, мы...- возомнил себя дипломатом первый, однако, извиняясь позой и жалким видом за недозволенную дерзость перебивать женщину.
- Цыц!
В глубине зрачков Николь ярко блеснула молния, а из груди вырвался гремучий пушечный раскат, как случается в душные летние месяцы перед вечерней грозой. Она вдруг поняла, что не желает вести дискуссию, что ужасно устала, что болит голова, что ноют суставы, что ей хочется выйти на сцену и заполучить свежую кровь безмозглых младенцев, вдохновить их на служение себе, но... Она больше не способна на это.
Николь теперь призналась себе, что в один проклятый день оступилась и начала угасать, меркнуть духом и с тех пор искусственно поблескивать напускным величием, что как панцирь предохранял ее ранимое, безобидное и беспощадное существо от зноя и холода. От окружающих.
Дива встает, чтобы распрощаться с опостылевшими ей идиотами.
- Передайте в прессу. Слово в слово. Я хочу, чтобы люди вышли встречать Николь Сос, стремящуюся на всех парах врезаться в губы этой планетки, безо всякой одежды, прикрывающей срам. Заявите, что Николь Сос желает напоследок с высоты птичьего полета удостовериться в вашей преданности делу всей ее жизни. Лучшие годы она потратила на то, чтобы возбуждать и побуждать сильных и слабых мира сего на поступки. Звезда жаждет подтверждения, что она забирает жалких идолопоклонников на тот свет не напрасно!- Она обвела суровым взором потерянных и загнанных в тупик мальчишек; и еще больше разочаровалась людях, но прежде в себе самой.- Скажите, что любите меня без ума, и подите прочь!- Встревоженные и потрясенные переменой состояния дивы господа спиной направляются к выходу, стараясь не наступить друг другу на лакированные носы и не снести нечаянно полутораметровые расписные амфоры на пути к выходу. Вешалка-худышка падает с лязгом на мраморный пол прихожей, когда они второпях срывают с нее пальто и шарфы. Закрывая за собой дверь, все трое слышат охрипший, сорвавший с себя последнее одеянье, голос дивы:- И не надейтесь увидеть меня впредь, кроме как на карточке, щедро подаренной вам великим Магнусом!.. Моя душа устала петь чужому залу!.. Слыхали? Устала!..
6.
"Её б я ёб!"- первое, что взбрело на ум Николаю Магнусу, как только луч прожектора растворился в трепещущем мраке, но диву все еще можно было различить, застывшую на авансцене с устало опущенной главой. Не наряд и не украшения, но сама она мерцала, подобно первой звездочке в небесной гуще. То было не первое и не последнее ее выступление в Карнакском Солярном зале, но оно стало знаковым.
Николай вдруг осекся, потому как весь зал аплодировал стоя, а он продолжал сидеть в кресле нога на ногу и мечтательно вздыхать. Он тут же вознегодовал и обиделся на себя за низкую, грубую мыслишку, что столь по-хамски смело ворвалась в переполненную думами голову.
В тот вечер Николь представили Магнуса. Точнее, она сама как бы напросилась на свиданье с ним. Мавры отвозили домой в нескольких машинах все подаренные диве букеты: банально собранные в виде сердца розы с красными ленточками-завитушками и миниатюрными открытками; дурманящие лилии, свежие игривые тюльпанчики; некто отличился - впервые дива получила пышные сиреневые и розовые астры!
Благотворительный фуршет в поддержку движения за чистоту и охрану мировых запасов пресной воды был в самом разгаре. Немыслимо гадать, как же так сошлось, но когда Николай вдумчиво глядел вверх на россыпь мерцающих бусинок, обняв правой рукой спинку скамейки в зимнем саду, и напевал про себя мотив исполненного в финале прошедшего концерта романса, она появилась перед ним.
На ней теперь сидело другое платье, менее вычурное, несценическое, но тянущее за собой шлейф звездного существования. Она присела рядом, ничего не говоря, заставляя Магнуса тем самым пуще смутиться и покраснеть. Дива застала его без пиджака, но в сером жилете с зигзагообразными строчками бледно-голубой нити и в белой сорочке с широким воротником. Рукава закатаны по локоть - так он ощущает себя свободным от обстоятельств, бог весть почему. Верхняя пуговица расстегнута, галстука-бабочки при нем нет - он убрал ее во внутренний карман пиджака.
Неловко. Ай, как же неловко находил он себя подле Звезды. "Я мерзавец! Я просто подлец!" "Вы не мерзавец и не подлец; вы мужчина. А как всякий мужчина вы в первую очередь глядите на меня, как на объект вожделения. Простите себе человечьи слабости..." "Невероятно, как смел я допустить мысль о том, что имею право посягать на целомудрие этой прекрасной девы; что имею возможность коснуться ее плеча, быть может, едва дотронуться губами до ключицы..." "Когда же вы, наконец, образумитесь и нарушите нелепое молчание. Я хочу, чтобы вы заговорили первым, потому что я хочу покориться вашему мужскому существу..." "О, боже, почему я до сих пор не выразил ей восхищения? Чего я мнусь, как девица, господи прости!.. Но - как? Что ей сказать? Она столько значит для других, она так дорога миру - кто я такой, чтобы посягать на общечеловеческое достояние? Я неидеален. Возможно, я нечаянно испорчу ее, разобью ей сердце одним только поползновением мысли. Что же мне делать? Как быть?" "Я отдаюсь в ваши объятья на целый вечер. Если захотите, вы останетесь у меня до утра. А там... там решится!"
Все это говорили за них их взгляды и жесты, ладони, пальцы, колени, грудь, шея. В самом деле, они как будто всю жизнь учились передавать друг другу мысли с помощью невербальных сигналов. Они изучали самих себя в отражении эмоционального зеркала партнера. Плавно перетекая с выкрашенных лаком ногтей к локтевым изгибам, Николай словно забирался ей под кожу; наблюдая за движением его глаз, Николь чувствовала себя беззащитным ребенком, которому угрожает очень притягательная провокация. Сердце ее какое-то время сопротивлялось упрямому характеру, толкающему на очередной риск, но вскоре поддалось.
И так брошенная Магнусом в конце вечера невзначай фраза из мечтательного будущего воплотилась в действительность настоящего. Причем в том самом саду, на той самой скамье под переливающимся огнями небосводом.
Таковое настоящее продлилось без малого три года.
Он ласково звал ее Nikki, и она вторила ему, почтительно отвечая mon Nicolas. Вместе они пили чай со сливовым или яблоневым вареньем в патио; посещали выставки и показы ее бывших любовников. Николай пытался свести ее с некоторыми из своих немногочисленных знакомых семей в городе, но дива решительно отказывала ему, умоляя не дуть губки и не таить обиды. Они читали друг другу на ушко зарубежные романы; она играла и пела для него, сидя нагишом за роялем, пока он лежал на бархатных подушках и разливал в высокие бокалы пенистое шампанское. Он кормил ее с ладони крупными виноградинами; выжимал их сок на ее губы и подхватывал кончиком языка кисло-сладкие ручейки в ложбинке между грудей. Он щекотал ее шею и плечи страстным дыханием; смеялся, как ребенок, вместе с ней, не жалея сил и времени.
Жизнь их, как казалось тогда очень многим, шла впустую.
Дива позабыла обо всем на свете; давала отказы поступающим предложениям о выступлениях и даже о мировом турне. Поразительно, но она перекрыла кислород всем подхалимам, ухажерам и воздыхателям; и - что совсем из ряда вон! - отослала Моро и восемь его теней по заграничным частным квартирам.
Годы пронеслись, как любимое время сна - от обеда до ужина.
Однажды долгой бессонной ночью, предпочтя возлюбленной белый рояль, Николай сочинил романс и все утро напевал его за завтраком, а затем и в постели, когда они прижались друг к дружке после блаженных ласк и поцелуев.
- Спасибо тебе, mon Nicolas.
- Мое сердце вынесло на бумагу эти строчки, как волны оставляют на песке последнее послание в бутылке. Я посвятил их тебе, Nikki.
- Я признательна, но не могу принять столь драгоценный подарок,- Николь хлопала ресничками и кусала розовый ноготок. По ее обнаженному, прикрытому простынями телу, согреваемому лужицей солнечного света, пробежали мурашки...
- Почему?
- Мне безумно приятно. Такого высокого подарка мне получать до сих пор не приходилось. Но - я не могу.
Николь легла на спину, отведя глаза к окну. Тюлевые занавески колыхал летний ветерок; приоткрытая стеклянная дверь с матовой продолговатой ручкой ведет на широкий балкон с парой полосатых шезлонгов; под балконным навесом - патио; должно быть, насекомые уже облепили оставленные после завтрака блюдца с вареньем, булки и недопитое молоко.
В воздухе лениво тает аромат астр. Nicolas развел их целую клумбу под окнами.
- Если я правильно понял, ты не станешь исполнять мой романс на публике. Но что - ты даже не попробуешь дома? Ради меня?
- Нет. Прости.
Он приподнялся на локтях от моментального отказа.
- Почему ты упорствуешь?
- Я не согласна приступать к партии, которую не выносила и не родила сама.
Николай скакнул слишком далеко в попытке понять причину, но так и не достиг вложенного Nikki смысла.
- Нет, я, безусловно, не поэт, не композитор и, в общем, не претендую, но... по-моему, это замечательный романс...
- Ты высокого о себе мнения, mon Nicolas!- улыбнулась Николь и чмокнула его в небритую щеку.- Всякий сверчок знай свой шесток.
- Будь я прохвостом, разве я удостоился б твоего драгоценного внимания?
Они обменялись короткими поцелуями.
- Пожалуй, ты прав.
- Посмотри, Nikki, по-моему, здорово,- и он тихонечко стал напевать осипшим за ночь от проб голосом, пытаясь точнее передать сочиненную им мелодию:- "Закрой свои глаза, открой свой взгляд..."
Его губы щекочут ушную раковину Николь.
- Тоска смертная!
И спускаются ниже; теперь он смакует ее шею, подсчитывая в уме родинки.
- "...Душе осталось петь чужому залу каких-то несколько минут, каких-то несколько секунд... назад..."
- Бессмыслица!
- Погоди, Николь,- протяжно выводит он, спускаясь к плечу.- Ты сбиваешь настрой. "Ответь сама себе, чему я рад..."
Ладонь его растирает кожу округлых бедер и живота; ловкие пальцы вращаются, словно на карусели, по пятнышкам вокруг сосков. Николь закатывает глаза и видит сперва граммофон, потом чьи-то нежные, как у ребенка, руки, устанавливающие пластинку. Игла опускается на нужную дорожку; звучит скрипичный квартет. Вдруг в ее представление вихрем врывается нечто голубое, бестелесное, затягивающее.
- Забавный...
- "... Душа устала петь пустому залу год за годом и день за днем подряд; о чем попало, обо всем подряд..."
Веки распахиваются, как ранним утром ставни на окнах. Она слегка ударяет его по лопатке.
- Я пою о том, что меня волнует. Это не пустое. Не посягай!
- "... не всем на лад..."
Николай останавливается и ласково смотрит на ее умилительно полусонное личико.
- Тебе нравится?
- Нет. Прости, Colin... Я не поклонница твоего поэтического творчества.
- Поэзией тут и не пахнет. Это самые светлые тона чувств, нет, бери тоньше - ощущений божественного света, пронизывающего все вокруг; как же ты не слышишь, ведь у тебя столь чуткий слух?
- Просто я не умею звучать чужим восприятием и ощущеньями. Я их никогда не пойму и не передам так, как должно.
- А вот это? Это место - неподдельный шедевр,- он встал на колени, изображая оперного певца:- "И чердаками сделались подвалы, и Человек по облакам пошел... а все ж Душе как будто места мало - пройди дождем!"
Они смеются. Николь лупит его подушкой и поверженный муж плюхается на место.
- А? Ведь правда? В этом - вся ты.
- Бессовестная ложь,- она теребит кончик его носа, а он жмурится, мурлычет и пытается укусить, как кот.- Тут нет и капли меня.
Николай почувствовал, что разговор вышел из шуточного русла. Критично оценив реакцию Николь, он садится в изножье кровати, упираясь в высокую спинку; укрыв ноги простыней, он тем самым оставляет беззащитным ее гармонично сложенное тело.
- Почему ты противишься?
- Потому что - это не я. Ты хочешь, чтобы это была я, но...
- Что "но"?
- А чего ты ждешь? Я честна с тобой, Colin.
- Да, когда лжешь, это бросается в глаза.
- У некоторых просто талант, мой милый.
Молчание. Николай не спускает с нее глаз, не скрывая опасения что-то упустить и не до конца понять ее намерений.
- Ты - мастерица, Nikki. Тебе пора давать частные уроки.
- Что? Ха! Ни за какие сокровища!
Николь, перевернув подушку вертикально, усаживается поудобнее. Теперь они сидят как бы валетом, но кончики их пальцев на ногах, даже если их вытянуть, едва ли могут соприкоснуться.
- Вот как? Значит, не отрицаешь?
- Люди лгут во имя спасения. На том стоит и вера, и мораль, и львиная доля жизни в целом.
- Ты не находишь, что в таком мире не место любви и ее плодам? Ведь как можно полюбить кого-то, вечно занимаясь спасением своей грешной души?
- Грешной? Не понимаю, как это.
- ... Ты ведь никогда не была замужем? Почему молчишь?
- Мне становится неприятен этот разговор. Верни все как было, пой свой романс, трепись о чем угодно, только не вороши прошедшее.
Вдруг оскорбившись, она рывком забирает у него простыни и укутывается в них, как в кокон, с головой. Николай подкрадывается на четвереньках, шепча:
- Nikki, милая, взгляни на меня. Nikki? Почему ты бежишь от самой себя?
- Я не бегу,- ответил приглушенный голос, не очень похожий на голосочек дивы.- Ты слишком много от меня требуешь.
- Любимая, я задал простейший вопрос... Быть может, не совсем прилично с моей стороны, но мне казалось, что мы дошли до того уровня отношений, когда можно было бы затронуть беспокоящую нас тему.
Николь выныривает из своего укрытия так, словно у нее кончился воздух. От выражения ее лица у Николая холодеет в пятках - дива обдает Магнуса чуть ли не презрением.
- Разве мы ступаем на какие-то уровни? Что за иерархическое мышление? Ты разве говоришь о власти?
- О власти любви,- немного погодя отвечает он.
- Что это за любовь такая, требующая подчинения?
- Она не требует подчинения, Nikki.
- Тогда - чего?
- Только не кипятись. Уф! Я, скорее, выразился некорректно. Заплутал мыслью... Под властью любви я подразумевал ее безграничную силу, понимаешь? Благую, преображающую, созидательную Силу! Само существование мужчины и женщины, способных силою любви произвести на свет дитя...
Николь словно охватила паника; она сперва замотала головой, потом при первом движении рук Николая шлепнула по ним, не подпуская; глаза ее наполнялись, как реки ручьями, слезами неконтролируемого ужаса.
- О боже! Боже! Скорее, скорее, говори о чем-нибудь отвлеченном! Молю тебя, заклинаю!!!
- Nicole! Да что с тобой? Ты как будто противишься, но в чем мое заблуждение?
- Ни в чем. Просто прекрати. Перестань мне твердить о силе любви, производящей на свет миленьких детишек, потому как мне тотчас же видятся гигантские незыблемые фаллы и разверстые влажные вагины, принимающие внутрь себя дымящиеся потоки семени. Фу, как противно, как тошно!
- Святый боже, Nicolette! Твоими устами говорит падшая женщина!..
Все ее видения, как по хлопку чародея, в мгновение ока испаряются. Она нерешительно обнимает подушку, закрываясь от Nicolas'а, и через какое-то время отвечает:
- Скорее, ты имел в виду "шлюха".
- Твое состояние пугает меня и отталкивает.
- Мы все - шлюхи, в большей или меньшей степени. Люди этого мира спят и грезят, как бы продаться подороже и ухватить лакомый кусок.
- Ты что - оправдываешься?- Она прячет глаза от недоверчивого любовника.- Как ты можешь мыслить и поступать как все?! Неужели у тебя не возникало охоты преподать миру урок? Показать, что быть шлюхой в том смысле, который нами затронут, стыдно, бессовестно, безнравственно, противно, в конце концов!
Он подтолкнул, и теперь изумленная дива срывается в пропасть.
- Я не собираюсь доказывать миру на собственном примере, что есть добро, а что добру противно. Я в этом ничегошеньки не смыслю; я не святая! И не надо питать относительно меня подобные иллюзии, Nicolas! Мир туп до беспамятства, что толку ему мои доводы, какими бы вескими они ни были?
- Но так нельзя, ведь это просто ужасно! Для тебя же, для тебя самой и в первую очередь - губительно! Ты издеваешься над своим существом, душишь без удавки, пресекаешь в себе истинное великолепие свободной женщины. Не шлюхи, свободной в выборе самцов, утешающих грубое половое влечение. Нет! Женщины, Звезды, парящей над пошлостью и указующей путь миру...
- Ты говоришь много и бессвязно. Толстые книжки вредят твоей рассудительности. В отличие от моих ляжек.
- Они не толстые.
- Я не об этом. Как много ты себе позволяешь, мерзавец!- пропитанная запахом Николь подушка летит Николаю в лицо, но он успевает увернуться.
- Милая Nikki, не могу поверить, что ты сознательно оскверняешь себя.
Немой вопрос повис на смущенных губах дивы.
- Да-да, именно оскверняешь. Этими своими выходками. Думаешь, я не наслышан о твоих любовных похождениях на стороне?
- Это не касается любви.
- Каждый косой взгляд поглощает твое тело, придавая ему поверхностный смысл символа вожделения, а ты, Николь, бездумно поддаваясь на провокации, растворяешь в них, как в кислоте, свою несчастную душу. Скажи, тебе неужели не противно допускать кого ни попадя?
- Я занималась этим потому, что хотела. Мне нравиться заниматься этим с мужчинами.
- Чем этим, Nikki? Ты секунду назад била себя кулаком в грудь, отстаивая, что это не касается любви! Тогда объясни же мне, быть может, глупенькому и наивному, для чего, зачем заниматься этим без любви?
- Да, я просто беру и ублажаюсь всем, что могут дать мне мужчины. Мужчины не способны на искреннюю любовь. Вы уже давно подвели жирную черту над тонкой материей, умышленно спрятав ее от нас. Все до одного вы - скоты, похотливое стадо. У вас одно на уме и один прибор в штанах. Кто-то умелец, а кто-то всю жизнь - дилетант.
- Не спорю. Твое тело пьянит, аура твоего голоса, как отравленный галлюциногенным снадобьем индейский дротик, пробуждает первобытное желание удовлетворить потребность, но не слиться, Николь! Ты самолично пресекаешь на корню саму попытку слияния. Ты боишься, и потому сердце твое недоступно.
- Мой блистательный философ, ты так поразительно настойчив, как будто я первая женщина в твоей жизни. Сколько тебе на самом деле лет?
- Не первая, правда, коль речь заходит о гормональном всплеске и последующем за ним стремлении обнажить и уложить в постель. Да. У меня были женщины до тебя. Им я благодарен. Но прошлое уже не творит будущее. Оно потеряло таковую способность. Принципы, которым я следовал, истощились и канули в Лету с твоим появлением.
- Опять я во всем виновата; ты верен себе до последнего...
- Да как ты не понимаешь: я радуюсь, нет, я приветствую перемены! И да, может быть, мужчины одинаковы по натуре, но и женщины тоже. Мы все существа из плоти и крови, напичканные связями и элементами, вступающими в реакции и порождающими те или иные мотивы. Но сводить всю жизнь на уровень белков и аминокислот... Прости, я тут не помощник.
- Ты всего лишь фотограф, откуда тебе знать,- Nikki пожимает плечами и начинает с любопытством ощупывать свою грудь.
- Как фотограф, дорогая, я учусь постигать природу прекрасного, внутренность, через наружность, душу посредством натуры,- он следит за ее движениями и чувствует свежие приливы крови и энергии.- Пожалуйста, вот и картинка - пример совершенного мгновения: я безмерно счастлив тому, что нахожусь в одной постели с самой великолепной женщиной, но мне не хочется думать, что она руководствуется исключительно инстинктами и мистической интуицией.
- Значит, ты чисто по-мужски,- она оставляет грудь в покое, не найдя ничего необычного, и ложится на локти; то туда, то сюда она проводит пальцами ног прямо у него перед носом,- хочешь, чтобы все поддавалось логике? Чтобы каждый шаг можно было рационально оправдать?
- Отнюдь,- он поймал ее за ступню, хищно улыбнувшись. Крохотные пальчики сжимаются от его горячего дыхания.- Но и жизнь, исходящая из кромешной неизвестности, по мне неприемлема.
- Природа, должно быть, надрывает пузо: создав нас такими, какие мы есть - близнецами, разделенными, как берега морем,- покатывается со смеху и никак не угомонится.
Николь с легкостью перевернулась на животик и подогнула ножки, наблюдая за ним вполоборота.
- Любовь - мое море,- услышала она несколько секунд спустя.- Всепроникающая, всезнающая и всепомнящая.
- А мое море, по-видимому, полно диких оргий, душных хрипов и сладострастных стонов...
- Я хочу, чтобы ты решала сама: оставаться легкомысленной потаскухой или же вернуться в многотрудную, но благородную и святую роль Женщины! Да, я считаю, что ты поступала неподобающе, хотя ты делала, что хотела и как душе угодно, и никто тебя в том не упрекал по сию пору...
- Кроме тебя.
- Кроме меня,- Николай чмокнул ее в левую ягодицу и, покидая ложе, как бы про себя заметил:- Только бы не ошибиться...