Врач быстро прибывшей машины скорой помощи лишь констатировал смерть - инфаркт...
О таких говорят - их любит Господь, ни мучений, ни болезней, ни длительного страха перед неотвратимо надвигающимся небытием.
Если Бог его так возлюбил, почему же он не дал ему столь же легкой и светлой жизни?
А прожил он тоскливую, безрадостную, бессмысленную жизнь, мучаясь от неустроенности и одиночества.
Он никого никогда не любил, кроме матери и сестры, да и его любили только они.
Поскольку его нет уже в живых, о нем допустимо так говорить...
Хотя говорят и такое - об умерших или ничего или только хорошее...
У его матери было двое детей - он и старшая его сестра.
Родила их она от разных отцов, скорее всего так никогда и не узнавших об их существовании, да собственно и сама толком не знала - кто от кого.
Не нам ее судить!
В те послевоенные времена мужчины, включая увечных (без рук либо без ног - лишь бы не калека!), были на вес золота - страна нуждалась в восполнении потерь, причиненных войной.
Обостренное чувство долга переполнило их и бросило на жертвенный алтарь возрождения нации.
Вот и ходили они по разоренной войной стране щедрыми великодушными сеятелями, плодя безотцовщину и нищету.
Не обошли и ее дом, и не однажды...
Жили они втроем в одной комнате общей двухкомнатной квартиры тесно и бедно, как собственно и все вокруг.
Посему, когда представилась бесплатная возможность устроить сына в интернат, он тотчас же был туда благополучно спроважен, где и провел отроческие годы, именно те, когда мальчик больше всего нуждается в материнской, да и отцовской опеке.
Это дало возможность его матери продлить свое бабье счастье еще на несколько лет, слава богу, без последствий...
Интернат ничего путного не мог дать мальчику, кроме неуверенности в себе, осознания ущербности и собственной неполноценности.
Не сумел поставить себя, безропотно подчинившись жестоким неписанным законам, правившим в нем.
Учился он слабо, отставая и в умственном, и в физическом развитии, постоянно подвергаясь гонениям со стороны сверстников.
Старшие же подростки откровенно измывались над ним. Нашли безответный объект для издевательств.
Но случай (уж очень жестокий) освободил его из этого ада.
Как-то по глупости он забрел на заброшенный чердак, где собирались сексуально озабоченные юнцы - отрывались, читали всякое, разглядывали скабрезные рисунки, сами малевали на стенах. Некоторые здесь же предавались самоудовлетворению. Увидев его, заперли дверь, не выпуская, и тут им пришла в голову идея воспользоваться представившимся случаем. Отбивался, как мог, увы, силы были неравны, лишь орал от боли и бессилия...
С ним сделалась припадок, упал, стал биться о пол, изо рта пошла пена. Насильники разбежались в страхе. Его отвели в медсанчасть - был близок к помешательству. От греха подальше руководство интерната срочно вызвало мать, и под предлогом психической неустойчивости сбагрило ей невменяемого сына...
Вернулся домой он вконец зашуганным и потерянным...
Дворы в те времена были заполнены ребятишками его возраста, в основном мужского пола, очевидно, по причине недавней войны.
Но с ними он не дружил, зарекся...
Свое собственное половое созревание встретил с испугом и удивлением.
И как большинство мальчиков, всплеск половых гормонов стал сбрасывать известным способом.
Это случайно подметила мать. Ну и высказала! Что он ненормальный, извращенец, что у него отсохнут руки, что он не вырастет, и останется маленьким (а он тогда и был маленьким и хилым), что его ждет бесплодие и импотенция (этих слов он и вовсе не знал!), что никогда не женится и останется бобылем.
Ну, и напророчила!
Ее слова, как ржавые ядовитые гвозди под ударами предрекающего молотка, намертво входили в него, застревали, порождая непреходящие комплексы и непреложные установки на будущее.
Запретный плод сладок, он еще неистовей терзал свою плоть, при этом со всей определенностью осознавая себя полным дебилом и извращенцем. Мать подозрительно на него косилась, следила, врываясь неожиданно в ванную комнату, в туалет, но он поумнел и уж более не попадался...
Вопреки пророчествам матери, он хоть и запоздало стал расти, и к семнадцати годам превратился в стройного достаточно рослого юношу с темными вьющимися волосами и замечательными редкими для такого цвета волос ярко синими удивительно красивыми глазами. Лицо приобрело мужественные и правильные черты, видимо его отец был таки красивым мужчиной.
Девочки стали заглядываться на него, но, памятуя о своей "ненормальности", он сторонился их...
Школу, как и предполагалось, закончил на тройки и устроился на завод учеником слесаря, став затем не слишком толковым специалистом.
Работяги - народ грубоватый, конкретный, и с первой получки, как водится, напоили его, а, выведав, что он даже не целовался с девушками, стали жестоко подтрунивать. Лишь только он подходил, разговор немедленно переходил на женщин, изобилуя пикантными подробностями, мучительно краснея, бросался прочь.
Впрочем, это сказалось положительным образом. Он зарекся пить и курить, не матерился, бежал от грязи и скабрезности и, увы, стал избегать и женщин. К тому же в окружении работяг женщин почти и не было, а те, что были - избави господи!
В конце концов, он оставил эту работу...
Нравились ли ему девушки в принципе? Несомненно, они его притягивали и... пугали.
Их играющая плоть, их непонятность, непохожесть заставляли грезить, фантазировать.
В те времена не было засилья порно журналов, а кинофильмы были невинны и чисты. В фильмах (до шестнадцати лет) даже обнаженная женская грудь являла редкость, а "это" показывали столь завуалировано, что лишь с трудом можно было догадываться, что там и как.
Уединяясь, он, как и прежде ублажал себя, но уже иначе, включая воображение и фантазию. В результате в него внедрилось, что все происходящее между женщиной и мужчиной - грязно, мерзко, непристойно.
Не остались безнаказанными и его "университеты" в интернате...
Его сестра в противоположность ему не слишком красивая, осыпанная веснушками, рыжая, неброская девушка, тем не менее, легко вышла замуж, родила двойню.
Мать переехала в квартиру молодых, помогая им, и появлялась лишь изредка, чтобы приготовить ему и постирать и теперь он мог беспрепятственно и сколь угодно предаваться самоудовлетворению, но на удивление стал это делать все реже и, наконец, полностью прекратил...
Женщины недвусмысленно на него поглядывали, он же не понимал их призывных взглядов - тогда они не были столь раскованы и непосредственны, как нынче...
Он часто менял работу, не задерживаясь подолгу на одном месте, и на одной из очередных работ, работая курьером, стал встречаться с девушкой.
Она была не слишком красива, но славная, легкая, общительная. Ведя замкнутый образ жизни, он немало читал, много знал о театре, кино, интересовался спортом, футболом, выписывая спортивные газеты, страстно болея за киевское "Динамо", что так и осталось его единственной страстью.
Они много бродили по городу, он оказался неплохим собеседником, правда она вполуха слушала его, ожидая совсем иного. Постепенно привыкал к ней, чувствуя неизвестное ранее притяжение к девушке, грезя по ночам, рисуя в воображении сокровенные картины. В транспорте его иногда прижимали к ней - тогда он испытывал удивительно приятные мало знакомые ему ощущения, вдруг пробуждался, мучительно краснея, отстранялся, пугаясь своей неожиданной реакции.
Она же, не понимая его проблем, ждала более решительных действий, неопределенность в их отношениях затянулась, отчего ей казалось порой, что она сама какая-то ущербная и не способна нравиться, как женщина...
Руководителем их учреждения был немолодой по их понятиям тридцатипятилетний мужчина, и однажды, вернувшись вечером после очередных курьерских похождений, он увидел в кабинете начальника глубоко потрясшую его картину - любимая девушка неистово целовалась с "пожилым" начальником, неосмотрительно теряя одежды.
Выскочил в ужасе из кабинета, мучимый ревностью и желанием убить и их, и себя, люто ненавидя в этот момент всех женщин!
Приехал домой, влетел в ванную, и принялся за старое (запретное) впервые за долгое время.
На следующий день на работу он не вышел. Трудовую книжку забрала мать...
Устроился грузчиком в мебельном магазине, тяжелой работой выдавливая из себя боль от предательства девушки...
...Шло время...
Постепенно он успокоился, пустая без событий его жизнь обрела монотонный характер.
Единственной отрадой служили племянники, которых он боготворил и безмерно баловал, оттаивая душой.
Собственная же семейная жизнь откладывалась.
Затянувшаяся девственность медленно, но неумолимо вырастала в помеху, мешавшую жить естественной полноценной жизнью, подводя к незримой критической черте, за которой отношения с противоположным полом становятся непреодолимой проблемой...
На первом этаже подъезда, где он жил на шестом этаже, снимала комнату молодая миловидная женщина.
Соседи решили устроить его личную жизнь, сосватав.
Женщине он понравился, к тому же имел жилплощадь, что в обозримом будущем ей не "грозило", и она согласилась.
Он уже привык к одиночеству и не верил, что его жизнь может каким-то образом поменяться, тем не менее, все-таки решился на еще одну попытку.
Состоялось первое знакомство, затем несколько предварительных встреч.
Наступил решающий день - она пригласила его к себе, где и должно было "все" случиться!
Тщательно помылся, надел по этому случаю выходной костюм, галстук.
Купил по подсказке соседей цветы, торт, шампанское и, испытывая неожиданно нарастающие волнение и тревогу, спустился на первый этаж.
Она приготовила замечательный ужин с салатом оливье, грибами, горячим - хотела показать себя в наилучшем свете в качестве хозяйки их будущего дома.
Выпили, расслабились.
Снял пиджак, галстук, захмелел от вина и близости привлекательной женщины. Говорили о книгах, театре, кино, в чем он неплохо знался. Она поразилась его познаниями и широтой интересов, а ведь был-то он всего-навсего грузчиком!
Время близилось к ночи, они уже выпили чай с тортом, и сидели не напротив, как вначале, а на диване рядышком, касаясь друг друга, испытывая усиливающееся притяжение и... напряжение.
Разморенная ужином и вином женщина, давно уже "созрела.
Мужчина же не торопился, не очень-то зная, как подступиться, опасаясь (и не без оснований) вероятной своей неспособности, но, понимая, что следует все же что-то предпринимать.
Соблазнительница предложила потанцевать, поставила пластинку - танго.
Не умея танцевать и делая это впервые, он неловко обнял ее и нерешительно "повел" в танце, на самом деле неуверенно топчась на месте, стараясь не отдавить ноги и попасть (безуспешно) в такт музыке.
Она все ближе придвигалась к нему. От тесных объятий пуговицы на ее блузке "случайно" расстегнулись, открыв его глазам вожделенную ложбинку меж раскинувшимися грудями, его руки она "незаметно" спустила с талии на подвижную небрежность бедер.
Что еще? Увы, его неуязвимое либидо спало, не реагируя на ее недвусмысленные посылы, и хотя все мысли его были направлены туда же, инстинкты и рефлексы молчали, и усилиями воли здесь не поможешь.
И тут произошло нечто до нелепости неожиданное!
С трудом оторвав ее от себя, он кинулся в ванную комнату и принялся настраивать себя на любовь единственно известным ему способом.
Через некоторое время это ему удалось, и, не удосужившись до конца застегнуть брюки, он поспешил вернуться в комнату, и продолжил танец, плотно прижав свою партнершу к себе, приведя ее в неописуемое изумление.
Она, наконец, почувствовала его, оторопела и уже не знала, как вести себя дальше.
Откуда ей было знать, что обнимающий ее синеокий красавец с побеленными сединой висками, столь странным образом ведущий себя с ней - закоренелый девственник.
Ей хватило сообразительности не оттолкнуть его тотчас же, но испугалась она изрядно.
Теперь уж она не торопила события, он же, как в недавнем несколько раз просмотренном специально для этого фильме, стал освобождать ее от одежд, целуя и лаская, не понимая, зачем это делает, и что будет затем. Раздел не до конца - с лифчиком не совладал.
И что дальше? Дальше в фильме затемнение и стоны, догадывайся, мол, сам. Замер, кто бы подсказал?
Слегка побаиваясь своего необычного партнера, не торопилась и женщина.
Все же уложила его на постель, и, призвав на помощь весь наличествующий опыт, увы, недостаточный, направила его действия в нужное (по ее понятиям) русло, осторожно поглаживая, утешая, настраивая.
Он же, исчерпав свою смелость, находился в состоянии глубокой прострации...
Так и не сумев разобраться со всем этим, они бесполезно провели долгую бессонную ночь, напрасно мучая друг друга, навсегда отбив у него охоту сблизиться с женщиной, а у нее общаться с ним в дальнейшем.
Ему необходима была иная женщина (более свободного нрава), которая легко и профессионально открыла бы ему этот загадочный хоть и тернистый путь к райским кущам.
И еще, если бы несостоявшаяся его любовница по настоящему любила его, проявив терпение и понимание, эта последняя его попытка раскрыться завершилась бы большим успехом, и страна обрела бы еще одну счастливую (или несчастливую) семью.
Впрочем, не последняя, ему был дан еще один шанс, но это произошло много позже...
...Как-то гуляя по Крещатику, он зашел в булочную, купить батон - здесь всегда был свежий, даже горячий хлеб.
К этому времени он был без работы, и, между прочим, спросил у кассирши - не требуются ли магазину грузчики.
Кассирша отрицательно покачала головой, но в торговом зале случилась в этот момент директорша магазина - сорокапятилетняя незамужняя женщина, немало от того страдающая.
Она запала на синеглазого красавца, нуждающегося в работе, одновременно решая, таким образом, две задачи - избавление от прежнего грузчика-пьяницы, и приобретение объекта для услады своего оголодавшего тела.
Пригласила его в кабинет, и на следующий день он уже работал, заменив пьянчужку, грозно пообещавшего разобраться с ним после работы...
Он пришелся ко двору и проработал в этой булочной долгие десять лет, пережив и директоршу, и всех кассирш, и уборщиц, и охранника.
Директорша не сразу накинулась на неженатого мужчину, о чем легко узнала из его паспорта, долго присматривалась к нему - непьющий, достаточно начитанный и развитой, он поражал директоршу своими познаниями, почему же он грузчик, и почему до сих пор не женат?
Решила действовать исподволь, обещая ему в скором будущем более престижную работу, если он "найдет с ней общий язык".
Увы, новоиспеченный грузчик не торопился ухватить заманчивые посулы, ровно относясь и к ней, и к другим работникам магазина.
Она длительное время обрабатывала его, но не находила отклика, и наконец, устав от его непонятливости, решила разобраться с ним явным образом, предварительно подпоив.
После работы отпустила охранника и пригласила его в свой кабинет, где их ждал изысканный ужин с шампанским и коньяком, икрой и осетриной, а на десерт ложе (диван) для любовных утех.
Пил он неохотно, оставаясь трезвым и равнодушным к ее немалым "душевным качествам" с каждой рюмкой все более раскрывающимся.
Это привело ее в крайнее нетерпение, заставив ускорить события, она опрометчиво (незаметно для него) приготовила ему "ерш" из шампанского и коньяка, но переборщила.
Он стал смешным и болтливым, лез целоваться и плакался, что страдает от одиночества и неустроенности.
Пришлось самой раздевать - он не слишком и сопротивлялся.
Только толку-то! Она не знала, что имеет дело с безнадежным девственником, ее опыт не распространялся на такое, да и алкоголь - плохой помощник.
Провозившись с ним до поздней ночи, она оставила свои бесполезные потуги зажечь его, тут же заснувшего в кабинете, создав ей дополнительные проблемы.
Пришлось вести его (пьяного) домой на такси. Здесь она осуществила последнюю безуспешную попытку соблазнения, и навсегда оставила эту затею.
С этого момента наш герой теперь уже навсегда потерял надежду познать женщину, да собственно и интерес к ним.
Материнские пророчества-установки сбылись!..
И надо ж было такому случиться, что в своей собственной (общей) квартире ему довелось жить с соседкой также девственницей (старой девой).
Таким образом, в одной квартире собралось два человека, никогда не вкусившие сладостной отравы близости с противоположным полом. А это для одной квартиры многовато.
Нет бы, им объединить усилия и "осчастливить" друг друга - уж больно была она страшненькой.
С годами у нее выработался несносный характер - она постоянно ворчала, скрипела, нудила на грязь в квартире, шум, беспорядок.
Он долго смиренно терпел это, но и его незлобивый характер однажды не устоял. И, не сдержавшись, ткнул ее в нос. Умылась кровью: "Убивают, спасите!"
Увы, в квартире они были одни...
Со временем ему это понравилось, и теперь, пребывая не в духе, он уже сам провоцировал ссору и отыгрывался на ней (разряжался) за все прошлые неудачи с женщинами, за нанесенные обиды.
Это стало носить регулярный характер, и отчаявшаяся соседка поспешила продать свою часть квартиры, и взамен ей в квартире появился амбал, на котором "отрываться" уже не представлялось возможным...
Жизнь его неспешно продолжалась, создать семью уже не представлялось возможным, да и не хотелось.
Жаждал тишины и покоя.
Как бы не так!
Началась полоса неудач.
Однажды (тогда он работал в гастрономе) взвалил на себя тяжелый мешок с крупой, покачнулся и рухнул.
Поднять мешок не удавалось. Не смог подняться и без мешка. Приехавшая скорая помощь констатировала сердечный приступ.
Таким образом, работа грузчика стала для него закрытой.
Странно, ведь он не пил, не курил, вел здоровый образ жизни, а сердце сдало - видимо, сердцу все же необходимы встряски и переживания, радости и печали, которых он был лишен начисто...
Нашлась работа охранника, и хотя она гораздо меньше оплачивалась, ему хватало, да и очень уж легла ему на душу.
Через двое суток на третьи он заступал на сутки ничегонеделанья. А потом еще двое суток делал то же самое дома под телевизором.
Обрюзг, растолстел, резко сдал, вдруг лишившись физических нагрузок.
Красивая ранее черная его шевелюра засеребрилась, стала редеть, глаза утратили синеву, поблекли, его это слабо волновало, больше беспокоила необходимость смены гардероба...
Читать перестал, в кино не ходил (кинотеатры поголовно все позакрылись), театры и концерты ушли в небытие, спортивную газету не выписывал, лишь футбол и любимая команда его еще как-то интересовали - тихое медленное угасание...
Угасание? Не тут-то было!
Пришли грозные девяностые!
Некогда огромная и мощная страна вдруг распалась, как карточный домик благодаря странным необъяснимым событиям, при которых все богатства, десятилетиями накапливаемые многими миллионами граждан, беспрепятственно перетекли к немногим их согражданам, что было закреплено подписями трех славянских мужей, хорошо "принявших на грудь" в белорусской баньке...
Работу вахтера он потерял, поскольку на одно место стало претендовать десять страждущих.
Он не слишком обеспокоился - еду, как и раньше, приносила мама (уже не требуя денег), она же стирала и убирала.
С болью, сожалением и чувством вины смотрела она на сына, которому сама предрекла такую судьбу, да что уж изменишь, лишь смахивала непрошенную слезу...
Однажды он открыл холодильник - пусто, мама несколько дней не появлялась, все съедено.
Забеспокоился, позвонил сестре, оказывается мать лежит в больнице и очень плоха...
...Смерть матери принял равнодушно, беспокоило лишь отсутствие еды, и необходимость самому теперь убирать квартиру, стирать, готовить.
Заботу о нем взяла на себя сестра, но обремененная двумя детьми, не поспевала за всем, да и с деньгами не складывалось.
Еды недоставало, пришлось самому заняться ее добыванием.
Собирал и сдавал бутылки, макулатуру, потихоньку опускаясь на дно - слава богу, не пил, иначе его ждал известный сценарий с потерей жилья, и нескучной судьбой бомжа...
Круг его интересов сузился до элементарных (простых) вещей...
К попадающимся в теперешней его жизни женщинам испытывал слабо скрываемую неприязнь.
Они раздражали его своим многословием и прилипчивостью - никак не унимались, все еще рассчитывая, если не разделить с ним постель, то хотя бы жилье, а еще более на мужскую помощь, не знали, бедные, что руки его растут не так, как собственно и все остальное...
Время и судьба неумолимо приближали его бестолковую жизнь к завершению.
И как многие в свои пятьдесят с лишним лет он, наконец, пришел к Богу.
Но не в том смысле, что принял его, нашел поддержку.
Нет, на это его не хватило, хотя вполне могло бы и стать спасением (души в том числе).
Просто по случаю (с помощью сестры) устроился подрабатывать в мужском монастыре в Феофании, где восстанавливался православный собор.
Здесь ему была предоставлена неограниченная возможность сколь угодно общаться с Господом (через проводников веры).
Увы, утеряв веру в себя, не нашел он и себя в ней.
На исповеди на мучивший его вопрос:
- В чем смысл жизни, зачем я живу? - получил раздраженный ответ:
- В искренней вере в Бога, в молитвах за спасение души, в помощи нуждающимся, в милости к падшим, - но ведь в помощи нуждался он сам!
И тогда, не слишком уповая на успех, он напрямую (через молитвы, которых не знал) обратился к Всевышнему с этими же вопросами - увы, безмолвие было ему ответом...
А однажды, вконец отчаявшись, неосмотрительно попросил взять его к себе.
Последнюю просьбу Господь поспешил удовлетворить, дав ему легкую смерть, поставив тем самым завершающую точку на еще одной беспросветной, бессмысленной, никому не нужной жизни на нашей грешной земле...