Беспощадное июльское солнце обжигающей лавой врывалось в широкие окна, подсвечивая странноватую взвесь из разнокалиберных пылинок и отражаясь от всего мало-мальски зеркального - от захватанных гранёных стаканов, от по-змеиному свернувшихся кипятильников и даже от щедро рассыпанных по тумбочкам блистеров с горькими таблетками.
Сашка, уткнувшись белобрысой чёлкой в стекло, возлежал животом на широком и прохладном каменном подоконнике, стараясь подгибать висящие непослушные ноги, как советовал доктор дядя Сёма, и внимательно наблюдая за происходящим снаружи. Иногда мальчик осторожно приоткрывал раму и, тряся просунутой в щель рукой, торопливо высыпал в застеколье очередную порцию неумолимо слипающихся в ладони хлебных крошек.
- Гу-ли... - восторженно шептал Сашка, багровея от удовольствия и напряжения. Он безумно любил голубей. Мощные птицы с гордо поднятыми головами, сверкая и переливаясь на солнце, жадно набрасывались на хлеб.
"Проголодались... Бедненькие... Налетайте, пока этого нет..." - Сашка нахмурился и сжал кулаки, вспомнив здоровенного и наглого лохматого голубя, который, ничуть не сбавляя скорости, пикировал на окно, а затем принимался бесцеремонно разгонять своих же товарищей, просто-напросто подленько сталкивая их вниз.
Хорошо, что голуби ели всё. Буквально всё... Им нравились и остатки каши, и прозрачно нарезанный сыр, и колбаса, и даже варёные яйца.
Но больше всего на свете они любили хлеб с маслом! От восторга голуби так трясли своими серыми, с сиреневым отливом головами, что оконное стекло тут же безнадёжно заляпывалось жирными пятнами. А Сашку ругали потом за это... Эх, неряхи, не умеют кушать аккуратно.
Да-да, ругали, да ещё как ругали... Кстати, кроме того наглого голубя у птиц был ещё один враг... Сашка оглянулся и тут же испуганно втянул голову в застиранный воротник больничной пижамы. Ой-ой-ой, тут как тут...
Она прекрасно помнила, как пару недель назад начальник горздравотдела, приехавший оценить свежий колор несвежего больничного корпуса, был совершенно поражён видом копошащейся на одном из подоконников второго этажа кучи голубей.
- Эт-то что? - недовольно и явно угрожающе вопросил начальник, величаво указывая пальцем на небесно-лазурный фасад здания. - Не успели покрасить, значиц-ца... Где завотделением? Чья смена?
Бли-ин... Сашка осторожно сполз с подоконника, прямо в объятия инвалидного кресла "Надежда", стоящего у окна. Кресло по причине своего возраста и полного пофигизма обслуживающего персонала давно потеряло половину спиц и резиновые шины, зато теперь оно было предоставлено в полное Сашкино распоряжение и иногда, в тихий час... Впрочем - тссс, она ведь здесь...
- Опять? А ну, в кровать! - Глаша подошла к окну. Так и есть - и засранцы эти топчутся, и бомжара вонючий на месте. Гля-ка чё - ещё и ручкой намахивает. Прижился, гад. Спит прям на лавке... Да пусть бы и болтался по больничному скверу, будто больной, так нет, он же в корпус рвётся, зараза. То побриться, то подмыться, то по-большому, видите ли, приспичило. А ты убирай потом за этими козлами. Без премии! Бардак... Ненавижу бардак! Хорошо, что у меня детей нет, всё из-за них... Глаша перевела взгляд на съёжившегося в кресле Сашку и, чуть подумав, отвесила ему звучную затрещину. - Я сказала - в кровать, бестолочь безродная!
Павел Фомич традиционно и весело помахал смешному белобрысому пацанёнку, вечно торчащему из окна второго этажа, и, дождавшись не менее дружелюбного ответного привета, перевёл задумчивый взгляд на прохладные кроны тополей. Хорошо-то как...
"Лето - оно лето и есть, а вот что я в зиму делать буду? - Павел Фомич поёжился на широкой облупившейся скамье и снова посмотрел на мальчишку. - Как же на Володьку мово в детстве похож... Дохтур, Сёмен Сергевич, сказывал, что сиротка он, мать из онкологии так и не возвернулась, а отец..."
Павел Фомич, зажмурившись от удовольствия, повёл хищно напрягшимися ноздрями - лёгкий ветерок коснулся тёплой ладонью его лица, взъерошил седые волосы и тут же полетел дальше по своим неотложным ветреным делам.
"А отец - вроде меня, всё больше по подвалам... - горько усмехнулся Павел Фомич, закуривая. - Но у меня-то шанс есть, послезавтра сынок приезжает, ужо послезавтра... Заберёт меня отседова, как есть заберёт... Должон забрать, кака ему выгода врать-то? Никакой-никакой... Да и как же я зимой? Хорошо, что я дотумкал отписать ему об этом сквере, мол, здесь шукай меня, в больнице, мол, лежу и гуляю всё время... Послезавтра! Да, а пацанёнка жалко..."
Павел Фомич, кряхтя, поднялся, долго шарил в карманах, а затем неверной прихрамывающей походкой двинулся в сторону киоска "Роспечати".
- ...Там и шляется, в сквере, представляешь? А ежели что... - Глаша замолчала, поджав губы и глядя в сторону входных дверей приёмного покоя. По гулкому коридору, смущённо улыбаясь и подволакивая правую ногу, приближался тот самый бомжеватый мужичок. - Миша, это он! - шепнула Глаша охраннику. - Педофил тот...
- Куда? - Михаил лениво поднялся, отложив газету.
- Мне б к пацанчику...
- К какому ещё пацанчику? - Михаил выразительно и звучно шлёпнул дубинкой по ладони левой руки. - Проваливай!
- Передайте тогда Вы... - из бездонного кармана грязных брюк на свет явился нелепый сиреневый жирафёнок.
- С помойки, небось? - не выдержала Глаша, уперев руки в боки. - К пацану... Кто он тебе, пацан тот? А у Веры Фёдоровны давеча телефон скрали...
- Я не вор! - дерзко сверкнул глазами мужичок и, ещё крепче сжав игрушку, поднёс руку к лицу охранника. - Так как, передашь, нет?
- Нет! - вызверился Михаил в лицо испуганно отшатнувшегося бомжа. - Пшёл вон!
- Да как Вы...
- Сука, не понял? - Михаил ухватил мужичка за ворот предательски затрещавшего клифта и поволок к выходу. Тот, будучи не в силах так быстро переставлять больную ногу, упал практически сразу и теперь мешком тащился по полу, теряя дырявые ботинки. Пара-тройка профессиональных апперкотов и добротных пинков уже на зелёных лужайках сквера пришлись как нельзя кстати...
- Ещё раз в сквере увижу - убью! - равнодушно пообещал Михаил стоящему на четвереньках и со стоном харкающему кровью Павлу Фомичу, запирая кованые больничные ворота.
Сашка, уткнувшись белобрысой чёлкой в стекло, лежал животом на широком и прохладном каменном подоконнике, теребя шляпку огромного гвоздя, которым была забита оконная рама. Из больничного сквера донеслись какие-то странные и глухие звуки. Будто кто-то то отрывисто ухал, то жалобно стонал...
Сашка вгляделся в начинающие сгущаться сумерки за окном и вдруг громко взвыл, бессмысленно ломая ногти о шляпку. Через несколько секунд, оттолкнувшись руками от стекла, он уже рухнул в коляску и отчаянно загремел ободьями в длинном и пустом больничном полумраке.
Нажав кнопку вызова лифта, Сашка с недоумением обнаружил, что коляска туда не проходит! Не проходит! Как так? Ой, точно, большой-то лифт вон там, в конце коридора, там и лифтёрша есть...
"Ёёёё, злющая лифтёрша..." - Сашка затормозил и решительно повернул к лестнице. Разогнавшись, он едва успел остановиться, ухватившись за перила и практически повиснув над лестничным маршем. Левое колесо, поскрипывая, крутилось в воздухе. Страшно... Потихонечку надо...
Мальчишка вздрогнул от звука открывающегося на его этаже лифта и загнанно оглянулся.
- Не поняла... Ты куда это собрался, бестолочь?
Мамочки, только не она! Только не сейчас... Мгновенно вспотевшие руки скользнули по перилам...
Сашка, поморщившись, повернул голову, услышав стук в оконное стекло. По подоконнику разгуливала пара голубей, недоумённо и тревожно заглядывая в палату.
- Опять здесь, ироды? Кыш, окаянные! - Глаша, прекратив на секунду отжимать швабру, махнула рукой и задёрнула занавески.
И правильно. Нечего тут...
Сашка устало отвернулся и уставился на свою загипсованную руку.