Аннотация: Мы все играем в прятки с собой, только прячемся мы от разных вещей...
- Сынок, пойдем домой?
Маленький мальчуган в коротких коричневых шортах даже не обернулся. Вместо этого он бухнулся в высокую траву и, громко фырча, пополз вперед, взметая над травой легкие пушинки одуванчиков.
- Антоша. - позвала мама и наигранно захныкала. - Антоша не слушает маму, мама будет плакать.
Над травой тут же вскинулась рыжая, вся сплошь в веснушках, курносая мордашка.
- Мам, не плакай.
- Буду.
- Ну ма-ама.
- Буду. Буду, пока Антоша не будет меня слушаться.
- А я слушаюсь.
- Тогда иди сюда!
- Ну ма.
- Или буду плакать. - и мама даже ногой притопнула, ну прямо как девочка маленькая.
- Иду... - малыш нехотя встал и медленно, будто его за шиворот тащили, поплелся к тропинке.
- Отряхнись хоть, поросенок. - но не дала. Сама подошла и нежно охлопала с него налипшие травинки, взъерошила кудрявые, прямо светящиеся на солнце волосы, и легонько шлепнула по попе.
- Мам! - обиженно выпалил Антоша. - За что?
- За то что ты у меня такое золотко! - и она радостно поцеловала его в испачканную зеленым травяным соком щечку, подхватила на руки.
- Ма, я тяжелый, поставь меня!
- А ма у тебя сильная. - но Антошу все же опустила. Приложила ладонь козырьком ко лбу, прищурилась.
- Тошик, видишь озеро? - он вытянул шею, серьезно прищурился. Озерцо и правда было видно, но чуть-чуть, едва заметной полоской оно украдкой выглядывало из-за поросшего изумрудной травой холмика. Антоша кивнул. - Давай наперегонки? Раз! Два! Три!
И они припустились по пыльной, натоптанной тропинке через пологую низину, к холму и вверх. Мама сразу отстала, она и не пыталась догнать, так, для острастки только пробежала с десяток метров, а дальше пешком пошла, но дышала уже тяжело, устало.
- Я первый! Я первый! Бе-бе-бе, а я первый! - радостно пританцовывая на вершине холма, закричал Антоша.
- Совсем ты меня вымотал, запыхалась вся. - она неторопливо поднялась к к нему, села в траву. - Смотри как тут красиво.
Антон сел, посмотрел вниз, туда где по пологому склону змеилась к блистающему мелкой рябью озерцу тропинка, а дальше, вдоль берега, высоко вздымался камыш, согнувшийся под тяжестью мохнатых коричневых голов, обрамляя он почти все озерцо, за исключением правого края, где над водной гладью склонились величавые плакучие ивы, опустив пряди своих ветвей прямо в воду. А уж совсем далеко - там, у самой кромки темно-зеленого леса, стоял кажущийся совсем крошечным, игрушечным желтый двухэтажный коттедж с красной черепичной крышей.
- Красиво. - подтвердил Антоша совсем по взрослому, а потом соскочил и с веселым визгом бросился вниз по тропинке к озеру.
- Стой! Стой! - но куда там! Антоша на полном ходу ворвался в озерную гладь, мириады ярких, блестящих на солнце брызг разметались в стороны, волна качнула высокие камыши.
- Ремня дам! - но тщетно. Знал Антоша, что мифического ему никто не даст, а шлепок по попе и пять минут в углу совсем малая плата за такое великое хулиганство. И потому он радостно плескался в свое удовольствие, нырял, зажимая пальцами нос, и резко выпрыгивал из прохладного плена воды. И совсем он не думал ни о промокшей футболке, ни о шортах, ни тем более о сандаликах и белых носочках с тигрятами, которые конечно тоже промокли, и теперь смачно чавкали при каждом шаге.
- Ма, ты же сама сказала, что я чумазый!
- Все равно, дома получишь! - она, тяжело дыша, вышла на берег, уселась на песок, вздохнула. - Ну раз ты уже весь промок, наломай камыша в вазу.
Антон с хрустом ворвался в камыш, послышалось его надсадное, старательное пыхтенье.
Папа приехал вечером. Как всегда колючий, щетинистый, приятно пахнущий салоном машины и едва уловимым ароматом туалетной воды. Антон, когда папа подолгу задерживался на работе или был в командировке, тогда, когда тоска становилась глубокой и давящей, тихонько крался в ванную комнату, вставал на цыпочки, дотягивался до флакона папиной туалетной воды и вдыхал тот самый родной запах. Тоска конечно не проходила, но все же становилось не так грустно.
Папа сразу подхватил сына на руки, чуть встряхнул, улыбнулся, подмигнул.
- Ох и тяжел, богатырь! А ну признавайся, чего натворил сегодня? - Антон виновато опустил глаза. - Мама Аня, чего наш разбойник натворил?
- Камышей наломал. В одежде. В сандалиях. Весь вымок, как цуцык!
- Наказала?
- Да все руки не доходят.
- Пошли-ка, брат, наказываться будем! - он сурово насупил брови, щелкнул Антошку по носу. - Сейчас ты у меня по полной получишь!
И правда - получил. Мама наложила ему большую тарелку горячей гречневой каши, да не просто наложила, а с верхом, с горкой и положила на вершину большой желтый кубик масла! Конечно Антоша морщился, конечно воротил нос, нудно говорил "фу-у-у", тыкал ложкой в растекающийся кубик масла, но всё же кашу он доел всю, без остатка - наказанье как-никак.
Потом они играли с папой в солдатиков на полу в зале. Мама читала какую-то большую и, наверное, совсем неинтересную книгу, потому как в той не было ни одной картинки и даже обложка была совсем некрасивая: серая, со стершимися буквами, да так сильно, что их и вовсе не разобрать было. Мама зевнула, посмотрела на большие часы с кукушкой в углу.
- Антоша, спать пора.
- Ну ма-ам. Мы с папой еще не доиграли.
- Ну мама Аня, мы еще чуть-чуть. - также протянул папа.
Ладно. Но потом сразу спать! Оба!
- Будет исполнено! - молодцевато козырнул папа.
- Будет исполнено! - козырнул и Антон, правда не так молодцевато.
Папа проиграл. Антон бы этому порадовался, если бы папа проиграл не так быстро. Всякий раз, совершая ошибку он деланно расстраивался, фыркал, хмурил брови.
- Папа, ты поддавался! - обиделся Антон, когда последний папин рыцарь был опрокинут на мягкий ворс ковра.
- Нет! Честное папинское!
- Клянись! - настаивал Антон.
- Клянусь! - и папа торжественно вскинул руку к груди.
- А чем клянешься?
- Да хоть чем!
- Мамой клянись! - мама выронила из рук книгу, папа так и замер, положа руку на сердце. В наступившей тишине особенно громко послышался шум листвы в саду под ударами ветра.
- Сынок. Так нельзя говорить. - просипел папа.
- А, так значит обманываешь!
- Нет. Просто так нельзя говорить. - и тут же, без перехода. - Иди спать.
Антоша посмотрел на папу, на маму, встал и, почему-то чувствуя вину, понуро поплелся в свою комнату.
Он был уже большой, потому и сказки на ночь ему уже не рассказывали - сам не хотел: губы дул, строил из себя взрослого и даже ночник не просил оставлять включенным. Правда когда дверь за мамой закрывалась, он сам украдкой тянулся к выключателю, и радовался, когда лампа под салатовым абажуром загорался желтым, мягким светом.
Ни мама, ни папа сегодня не пошли вместе с ним в спальню. Он закрыл за собой дверь, но так, чтобы осталась узенькая щелочка, через которую пробивалась тонкая струйка света. Улегся на кровать, накрылся одеялом по самый нос - пускай видят, что он хороший мальчик и делает все правильно, даже спать ложится, и стал ждать. А родители все не шли и не шли. Он лежал, тихо лежал, готовый в каждую секунду закрыть глаза и притворно засопеть - мол сплю я уже, не мешайте. Но шагов не было слышно. А было слышно непонятное. Тихое, совсем тихое всхлипывание. Антоше стало интересно. Он тихонько откинул толстое, но легкое одеяло, чуть двинулся, постель предательски скрипнула, Антоша замер. А потом резко, в одно движение соскочил с кровати, постель конечно же снова громко скрипнула, и Антон снова испуганно замер. Но его опять не услышали. Он прокрался до узкой полоски света, выглянул и конечно ничего не увидел, но вот то, что кто-то плакал - это теперь было слышно наверняка.
Он приоткрыл дверь, юрко прошмыгнул в щель и на цыпочках пошел вдоль стены к залу, откуда доносилось плач. До угла он красться не стал, остановился в темной нише двери туалета и стал слушать.
Плакала мама. Тихонько и неслышно, и только эти ее всхлипывания громкие, долгие, какие-то отчаянные что ли. И папин тихий шепоток, весь невнятный, путанный и тоже неслышный. Антоша никогда не видел, как плачет мама, не видел он и как папа маму успокаивал, но думалось ему почему-то, что мама сейчас сидит в своем кресле, поджав под себя босые ноги, а папа то садится перед ней на колени, то снова встает и все нежно поглаживает ее, то по руке, то по плечу, то по голове.
- Не хочу, Вова, я не хочу... - послышались тихие, полные отчаянья слова и тут же плачь. И снова папин шепот и громкое его, чуть строгое: "Аня, тебе нельзя нервничать" и снова мамины всхлипывания.
Антоша закусил губу, ему казалось, что он сейчас и сам навзрыд разревется, и будет лить слезы, и также надрывно будет всхлипывать, и будет его нижняя губа дрожать, и брови выгнутся жалостливой дугой. Но не заплакал, сдержался, вот только губы дрожали. Он тихонько, стараясь не шуметь, пошел обратно, к спальне, и уже вошел, и дверь за собой прикрыл, но споткнулся и налетел в темноте в тумбочку, с той громко посыпалось все то, что там копилось в течении многих дней: карандаши, книжки, краски, маленькая кружка звякнула об пол и разлетелась острыми осколками.
Антоша сел около повалившейся тумбочки, поджал колени, охватил их руками и тут уж не сдержался, заплакал. От боли, от страха, но все больше из-за маминых слез... В коридоре послышались тяжелые шаги - папа. Распахнулась дверь, вспыхнул свет.
- И что ты тут устроил! - но увидел плачущего Антошу, разбросанные по полу осколки и тут же упал рядом с ним на колени. - Порезался? Где? Покажи.
- Нет... - всхлипнул протяжно Антоша. - Не порезался.
- А чего ревешь?
- Ма... - всхлип. - Мама плачет. - всхлипнул, поднял полные слез глаза на папу. - Почему она плачет.
- Тош... - он уселся рядом с сыном, погладил его по голове. - Мама... Мама расстроилась.
- Почему?
- Она... Она...
Дверь снова открылась, на пороге стояла мама, и совсем незаметно было, что она только что плакала, разве что глаза чуть красные.
- Вова, иди, я сама все объясню.
Папа поднялся, оглянулся на Антошу.
- Уверена?
- Да. Иди.
И он вышел, и дверь за собой закрыл. А мама легко прошла мимо, обдав Антошу легким ветерком от своего широкого халата, села на кровать, похлопала рядышком с собой.
- Пойдем, сынок.
Антоша перешагнул через осколки, сел рядом.
- Ложись. Вот так, давай я тебя укрою. Эх ты, растрепыш, что разревелся-то? - улыбнулась, погладила по голове и легонько щелкнула по носу, Антоша сразу улыбнулся. - Ну вот, так-то лучше.
- Мам, почему ты плакала.
- Мне было грустно.
- Почему?
- Потому что мне скоро надо будет уйти далеко-далеко и мы с тобой больше никогда не увидимся.
- Как? - Антоша соскочил.
- Ложись, глупышка. Подушку поправь. Вот так, однажды утром ты проснешься, а меня не будет... - она вздохнула, - не будет дома, и папа будет грустный - это значит я ушла.
- Мам, а ты же можешь остаться? Зачем тебе уходить? Я всегда буду тебя слушаться, обещаю! Мам?
- Нет, Антошенька, я не могу остаться. А теперь ложись. Давай, накрывайся, вот так - какой ты у меня молодец. Спокойной ночи.
Она встала, но Антоша тихо прошептал.
- Останься, мама. - мама села на край кровати. - Расскажи сказку. Пожалуйста.
- Ну вот, а говоришь, что уже большой. Ладно, слушай. Однажды, далеко-далеко отсюда, в неведомом царстве, в тридевятом государстве...
Антоша лежал и слушал ее голос, а вот слов не слышал. Он закрыл глаза. Мама все рассказывала и рассказывала, а он все думал и думал...
Мама закончила сказку, вздохнула, погладила Антошу по растрепавшимся волосикам, встала и вышла из комнаты. Стала темнота. А Антоша не спал. Он лежал с закрытыми глазами, тихонько сопел, но не спал.
Он уже знал ответ, и от этого ему становилось страшно, холодно и пусто. Он знал, что это тот самый - единственно верный ответ, но все искал и искал другие варианты. Может ей надо просто далеко уехать в командировку, как уезжает папа? А может ей нужно съездить к себе на Украину? Она часто так говорит, что с огромным удовольствием съездила бы погостить к тетке в Киев. Но зачем она тогда сказала это страшное слово "никогда"? Не бывает командировки на "никогда", не бывает в гости на "никогда". А может... Что может? Ничего не может! Совсем ничего не может!
Он тут же ярко вспомнил, как часто мама в последнее время стала уставать, как она тяжело дышит, когда они играют, как она печально улыбается и все ему прощает. И стало ему до того не в моготу, до того тошно, будто душу из него тянули.
- Не хочу... не хочу... пускай она не умрет, боженька, пускай она только не умрет... - шептал он мокрыми от слез губами, не открывая глаз. Да он бы пообещал сейчас неведомому всемогущему Богу все, что только угодно: и кашу есть, даже самую противную, и слушаться всегда, и никогда не капризничать... Вот только мелко это все было, слишком мелко, чтобы смогло оно вытянуть колыхнуть чашу жизни в противовес смерти.
Поэтому он только шептал и желал, да так, что его просто на части от этого желания рвало, распирало. И тут он словно разбился, раскрылся, разорвался в мириады звезд, вспышек, разлетелся горстями мельчайшей золотой пыли. Он почувствовал всё и вся разом, в один короткий миг, в долю мгновения и тут же все это пропало и он снова лежал у в постели с мокрыми от слез губами. Вот только теперь ему уже было не так страшно, не так тоскливо, и знал он наверняка: всё будет хорошо!
Он уснул.
Утром солнце светило особенно ярко и погода была хороша как никогда. Они все втроем пошли погулять на улицу и на большой поляне, что почти у самого озера, стали играть в мяч. Мама улыбалась, и совсем не грустно, а иногда даже и смеялась. И когда они вместе, и папа, и мама, пропустили мяч в аккурат посередине меж ними, мама так резво рванула вслед за мячом, за папой следом, что даже дух захватило! Папа конечно нахмурил брови, сказал маме, что ей нельзя бегать, а она смеялась ему в ответ, радостно и заливисто, а потом и вовсе бросилась папе на шею и они, весело смеясь, вместе, бухнулись в траву.
- Антоша! Щекочим папу!
И Антон побежал. И щекотал. И все были счастливы.
* * *
- Ты куда поступать будешь? - спросил Дамир на перемене. Антон недовольно поморщился. Ну не любил он этот вопрос, страсть как не любил и даже можно сказать ненавидел. Дома родители спрашивают, друзья в школе покоя не дают, учителя на уроках многозначительно увещевают: "Внимательней! Этот вопрос может встретиться на вступительных экзаменах!" - достали!
- Не знаю. - зло буркнул Антон.
- А ты на абитуриентские курсы записался? - все не унимался пытливый Дамир.
- Нет! - почти рявкнул.
- Зря. А я....
- Уйди, а? - попросил страдальчески Антон.
- Ну как знаешь. А там набор еще...
Антон не стал слушать. Он демонстративно подхватил сумку с учебниками и зашагал к соседнему подоконнику, рядом с которым на лавочке пристроились одноклассницы: Рита, Люба, и Юленька. Уж туда-то закомплексованный по самые сросшиеся брови, прыщавый Дамир не сунется - смелости не хватит. Да и сам Антон не пошел бы, если бы не Дамир.
Бросил сумку на подоконник, сам следом взгромоздился и уставился в пол оборота в окно. Ну не сказать чтобы так, патологически уставился - совсем нет. Он то и дело зыркал глазами в сторону, туда где сидела Юля. А она вроде бы и не замечает. Но вот нет-нет, да встретятся их взгляд и оба тогда разом отворачиваются, и обоим от этого и стыдно и как-то жарко, трепетно в груди.
С Юлей они с первого класса вместе. Она, прямо как в романтических книжках, да в дворовых песнях - отличница, с русыми косичками ходила до третьего класса, с бантиками даже. И сейчас волосы у нее длинные, а не остриженные по моде "под мальчика". Это вон, у Ритки аж затылок через коротенький ежик волос светится и уши у нее в разные стороны лопухами торчат, да еще и в левом четыре колечка сережек разом! У нее еще и пирсинг есть: над бровью, в пупке и в нижней губе - прямо киборг, а не одноклассница. Еще и глаза красит так, будто синяков ей понаставили. А вот Любка, та нет, та заносчивая красотка. Вон как высокомерно косится, ревнует что ли, что не на нее смотрит Антон, а на Юлю, на серую мышку, которая никогда из джинсов то и не вылезает, и сотовый у нее без всяких там стразиков и мягких побрякушек. Даже странно, что судьба свела такую троицу вместе: воинствующая неформалка, гламурная красотка и отличница, что их связывает? Вроде ничего, а все одно - подружки.
В кармане завибрировал сотовый, Антон даже вздрогнул от неожиданности. Вытащил сотовой - СМСка от Дамира. Открыл: "Ну и дурак, раз не слушаешь - это же твое будущее!!!" - вот ведь подлец, все же достал его, хотя бы так, но достал! Оглянулся на Дамира, тот победно улыбнулся, махнул рукой с сотовым - злорадствует. Девчонки посмотрели на его растерянное лицо, Люба что-то шепнула Рите, та тут же посмотрела в упор на Антона, а потом все трое рассмеялись, только Юля при этом отвернулась, да и смеялась как-то виновато.
Прозвенел звонок, все потянулись к классу.
Антон сидел за соседним рядом от Юли, на одну парту позади, а ей досталось место как раз у окна. Урок был скучный, и пока учительница распиналась у доски, нудно повествуя о душевных терзаниях доктора Живаго, каждый занимался чем хотел.
Антон смотрел на Юлю. Смотрел, как волшебно светятся ее волосы, будто не солнце через них светит, а сами они сияют. И щечку ее шелковую солнце нежно оглаживает своими лучами, а в ресницах, нежных и трепетных, так и вовсе солнышко запуталось. И смотрел он, как блузка ее синяя обнимает стройное, хрупкое плечико, как ломко и остро раскинулся ворот в стороны, а там, за ним кожа атласная, и трепетная ямочка меж ключиц. И вся она, Юля, какая-то светлая, волшебная прямо.
Если бы только он мог, если бы только умел, он бы нарисовал все эти изгибы, всю эту нежность, небесность эту, святость, недоступность.
Она поправила выбившуюся прядку, легко завела ее за розовое ушко и, как бы невзначай, оглянулась. Он не успел отвести взгляда и она тоже не торопилась. Она смотрела ему в глаза всего лишь секунду, но ему этого хватило для того, чтобы без остатка провалиться в омут ее зеленых глаз, а потом... А потом она ему весело улыбнулась и сразу отвернулась.
У Антона дыхание перехватило. А может... Может он ей нравится? Все же может случиться, просто верить в это не смел и не замечал таких вот ее "нечаянных" взглядов.
- Ты видел? - шепнул Егорке, соседу по парте.
- Что?
- На меня Севастьянова посмотрела.
- И что?
- Канцев, Иванов, прекратили шептаться! Антон, что я сейчас говорила?
Антон встал, неловко так встал, со скрежетом отодвинутого стула, еще и ручку выронил и она громогласно покатилась своим ребристым телом по склону стола, а потом и вовсе сорвалась с края. Антон тупо уставился на пол, туда, где в последней, ленивой агонии движения, замерла синяя ручка.
- Ну? Мы тебя слушаем.
- Я. Я не знаю, Лидия Фафисовна.
- Садись, Канцев, и слушай внимательней. В понедельник отвечать будешь.
Антон со вздохом сел.
- Ну ты влип. - шепнул Егор, и Антон вновь вздохнул.
Но Антон забыл о этой неприятности, стоило ему только посмотреть на Юлю. Осталось только два, вернее уже полтора урока и тогда! Сегодня он заговорит с ней. Вот только не растерять бы уверенности за этот час с небольшим, сохранить решимость.
На перемене он даже не встал из-за парты, сидел как приклеенный и нелепо крутил в пальцах ту самую злополучную ручку.
- Тох, ты это что, из-за Лидии что ли? -спросил Егор.
- Что? - он вздрогнул, будто проснулся. - А? Не, не из-за Лидии.
И стал крутить ручку дальше. Егор постоял еще с секунду, пожал плечами и вышел из кабинета.
Антон же просто не хотел пока рассказывать Егору ни о чем. Может конечно и замечали в классе, что он на Юлю заглядывается, но это же еще ничего не значит. Вон, Вакульский Федька, так тот вообще каждый день со школы до дома с Иринкой Кузнецовой ходит, и никто про них никаких сплетен не распускает, потому как всегда так было, еще с первого класса. А вон, когда Картишко только-только заикнулся, что на дискотеке с Любкой танцевал, так все - понесся слух по долинам да взгорьям! И тут: лишь словом обмолвись и поползут слухи, начнут их с Юлей трепать на всякой перемене. А если он Юле и не нравится вовсе? Если ей просто от его физии перекошенной смешно стало, вот она и улыбнулась? Его же потом со свету сживут, за эти его глупые надежды.
Он подтянул к себе тетрадь, открыл последний лист и стал рисовать. Даже не так: не он рисовал, а рука его сама рисовала. Она легко выводила черточки, линия гнулась, как по лекалу огибая все те изгибы, что столь страстно разглядывал он на уроке. Антону оставалось только смотреть за чудесами своих рук, но он не смотрел, он чувствовал. Не линии у него под рукой были, а она - сама Юля. Он чувствовал теплоту ее плеча в своей вспотевшей ладони, гладил пальцами нежный атлас кожи щеки, почти касался кончиками пальцев малиновых, будто с мороза, губ, чувствуя теплоту ее дыхания. И все это было не видением, а самым что ни на есть настоящим, живым. Антон рисовал и боялся остановиться, боялся прервать это чудо творения лишним вдохом, выдохом, громким биением сердца.
Зазвенел звонок и разом все пропало, и только память говорила: нет, не почудилось, было все на самом деле!
Народ, обреченно, потянулся в кабинет, последней зашла Лидия Фафисовна, громко ахнула дверь, словно ловушка захлопнулась.
Юля прошла за свою парту, но как-то потерянно, не видя ничего вокруг себя. Люба ей что-то шепнула - спросила, Юля не ответила, села.
- Слушай, - шепнул Егор, - что это с ней?
- С кем?
- С зазнобой твоей.
- В лоб дам.
- Все, ревнивый мавр, не бешу. - он прищурился, присмотрелся и серьезно шепнул. - Слушай, ей и правда что-то фигово.
Антон оглянулся. Юля сидела как-то скособочено, будто заснула и лицо у нее бледное-бледное, аж до синевы.
Люба еще что-то у нее спросила, та мотнула головой, тяжело мотнула, будто ее мутило. Люба подняла руку, Юля попыталась остановить подругу, но не смогла - слишком слаба она была.
- Лилия Фафисовна, Юле плохо.
- Вечно на последнем уроке всякую чушь придумаете. - подошла, под пристальным взором всего класса положила на бледный Юлин лоб ладонь. - Какая ты холодная. Сходи в медпункт. Люба, проводи.
Люба с готовностью встала, Юля же поднималась тяжело, держась руками за парту. Встала и тут же стала валиться, Люба еле успела подхватить - удержала, но вся покраснела от натуги.
- Мальчики! Антон! Помоги Юле дойти.
Антон вскочил, сделал шаг и невероятно бережно, словно к самой великой ценности в мире, прикоснулся к Юле. "Какая же она маленькая", - пронеслось у него в голове и тут же ему стало так ее жалко, так захотелось прижать ее к себе, согреть...
Он, неожиданно легко, как пушинку, подхватил ее на руки, класс даже охнул, с задних парт послышались шепотки.
Антон вынес Юлю из кабинета на руках, следом, мелко семеня, юркнула, с охами да ахами, Лидия Фафисовна. Дверь закрылась, на секунду повисла мертвая тишина, а в следующее мгновение класс взорвался разноголосицей.
- Что с ней?
- А Тоха-то, виде, как Тоха!
-Ой, девочки, я прям не поверила!
- А я испугалась!
- Лидка по ходу шуганулась не по детски. Прикинь, че ей будет за Юльку!
- И белая вся! Угу.
Антон донес Юлю в медпункт на одном дыхании, Лидия предупредительно открыла перед ними дверь и тут же заголосила:
- Инна Петровна! Инна!
- Докторша, прозванная всеми школьниками за размеры "Бочкой", величаво выплыла из боковой своей каморки в кабинет, втиснулась за стол, скрипнул стул.
- Инна. Инночка! Девочке плохо!
- Лид, не суетись. Мальчик, сюда ее неси, на стул клади. Молодец, свободен. Лид, почему он не идет? Мне тут девочку осматривать, а он стоит.
- Антошик, спасибо. Ты иди, иди давай.
- Я за вещами схожу. - сказал он и, не отрывая взгляда от Юли, начал пятиться. - Я, это, за дверью буду.
- Хорошо, Антошенька, за дверью посиди. - и она чуть не силой вытолкала его из кабинета.
Он бросился обратно, в класс. Даже отсюда было слышно, как гудят, шумят одноклассники, но стоило только запыхавшемуся Антону ворваться в дверь, как вновь все стихло и только Люба испуганным голоском пискнула:
- Антон, что с ней?
- Все хорошо. - он подхватил свою сумку, сгреб в нее учебник и тетрадь, так же собрал и Юлины вещи и стрелой вылетел прочь. И только через секунду Рита прогундосила:
- А урок че, будет, или как?
Антон подбежал к двери медпункта, бухнул обе сумки на подоконник, сам запрыгнул следом, но усидеть не смог. Уже через секунду он соскочил на пол, нервно прошелся перед дверью туда-сюда, остановился, посмотрел на неказистую, измазанную белой краской по краям, табличку "медпункт", закусил губу, подумал и постучал.
- Ну кто там еще! Лид, скажи чтобы не мешали. - прогромыхало из кабинета.
Дверь распахнулась.
- А, Антош, ты. - Лидия Фафисовна улыбнулась ему, Антон чуть вытянул шею, пытаясь заглянуть ей через плечо. Он увидел Юлю, ее обнаженную, белую спину, и Инну Петровну, склонившуюся к ней со стетоскопом.
- Лид! Закрой дверь! Снаружи!
Лидия Фафисовна вышла, закрыла за собой дверь.
- Как? Что с ней? - почему-то шепотом спросил Антон.
- Все хорошо. Ты бы шел, Антон.
- Да нет, я подожду.
- Ну как знаешь. А я пойду. Там в классе не шумят?
- Я не заметил.
- Ну ладно. - она пошла, остановилась, оглянулась. - Если что, Антон, ты сразу за мной беги.
- Хорошо.
Антон помялся у двери еще с минуту, потом вновь запрыгнул на подоконник, полез в свою сумку, достал ту самую тетрадь с рисунком, открыл. Вот она - Юля, прямо как живая, точные штрихи, где резкие, где мягкие, почти не видные. Он вздохнул, закрыл тетрадь.
Прозвенел звонок, разом распахнулись двери кабинетов и оттуда реками хлынули школьники, слились в единый гудящий полноводный поток из лиц, голосов, гомона и шума. Поток бурля катился к лестнице и вниз, где закручивался в водоворот на изгибах лестничных пролетов и водопадом гремел на первом этаже у плотины гардероба.
Антон сидел и грустно смотрел на эти веселые лица. Им хорошо, у них кончился шестой урок, а завтра уже суббота - два дня отдыха впереди. Ему же торопиться некуда, да и не хочется даже. Ему страшно сейчас: страшно за Юлю, за бледность ее, за слабость.
Ему казалось, что так страшно ему не было с той самой детской поры, когда мама сказала ему о своей болезни, о раке, пустившем зловредные щупальца метастаз в легкие. Тогда повезло: болезнь отступила, пропала в один день. Доктора кричали, что это чудо! Таскали измученную маму по клиникам, но, так и не сумев найти причин чудесного исцеления, успокоились и отпустили исцеленную с миром.
Теперь же вновь тот же страх - страх за любимого человека, и еще неизвестность в довесок. Что с ней? Что случилось? Что вообще могло случиться за короткую пятнадцатиминутную перемену?
Школьные коридоры опустели, далеко и гулко шумел спортзал - начались занятия в баскетбольной секции. Уже и за окном потускнело, пыхнули пока еще бледной желтизной, на фоне угасающего дня, фонари, закапал мелкий, противный дождик. Одинокий промокший прохожий, с такой же промокшей собачонкой на поводке, пробежал под окнами школы и пропал за сырым кирпичным углом.
От открытой форточки тянуло прохладой, и свежестью - отмытым от гари машин воздухом. Антон прижался лбом к холодному стеклу и закрыл глаза. Внутри тоже стало холодно.
- Антон? - тихий голос вырвал его из оцепенения. Он развернулся на каблуках, чуть не рухнув на пол. Юля, конечно это была Юля.
- Как ты? - выпалил он.
- Хорошо. - чуть-чуть, самыми уголками губ улыбнулась. - Это моя сумка?
- Да, конечно. - он подхватил сумку за ручку, протянул, потом виновато улыбнулся, спросил. - Может я понесу?
- Как хочешь. - снова легкая улыбка.
Он легко подхватил обе сумки, развесил их по плечам, и они с Юлей неторопливо пошли вниз по лестнице к гардеробу. Конечно же молча. Он не знал с чего начать разговор, а она наверное даже и не хотела его начинать. Ее слабость была еще заметна: не сошедшая до конца бледность, чуть красноватые глаза, голос слабый, усталый.
Он думал было в лучших традициях этикета, помочь ей накинуть оранжевый плащик на плечи, но передумал - просто подал, сам накинул свою дутую куртку прямо поверх сумок.
- У тебя зонт есть? - спросил он.
- Нет.
- А там дождь.
- Я знаю.
Антон вздохнул, стянул с себя куртку. Они вышли через тяжелые школьные двери на крыльцо, Антон поднял руки с курткой над Юлей и они шагнули под дождь. Молча прошли вдоль школы, Юля тихо что-то шепнула.
- Что? - переспросил Антон.
- Тебе наверное тяжело так. - она кивнула на куртку. - С поднятыми руками.
- Да ничего. - устало выдохнул. - Не тяжело.
- Смешной. - улыбнулась. - Ты же красный весь.
- А как? Дождь же...
- Так. - она взяла его руки своими холодными, белыми ладошками, и опустила к себе и ему на плечи. - Вот так.
Антон вздрогнул, сглотнул.
- Юля.
- Что?
- А что с тобой было?
- Бочка сказала, что переутомление, низкое давление, только...
- Что?
- Ты только не смейся. - она посмотрела ему в глаза, Антон замер. Между их лицами были считанные сантиметры, ее губы - вот они, рядом, только чуть склонить голову и можно почувствовать их, ощутить их мягкую нежность. - Ладно?
- Конечно.
- Антон, мне показалось... Мне показалось... Словно кто-то гладит, только не так, не... - она закусила губу, ища правильные слова, - Изнутри что ли, знаешь - такие касания, как холодок под кожей. Руки, плечи, шею, лицо... Мне так страшно стало, так страшно!
- Из-за этого? - испугался Антон, скосил глаза на сумку, в которой была тетрадь с портретом.
- Да, наверное из-за этого. Ты только никому не говори, хорошо? - и резко повернулась к нему, так, что мягкие волосы взметнулись и нежно коснулись щеки Антона. - Не скажешь?
- Юль. - он состроил такую физиономию, что стало понятно: ничего и никому он никогда не расскажет.
- Глупо. - она грустно усмехнулась.
- Совсем нет.
- Почему? - она остановилась, снова посмотрела ему в глаза. - Почему не глупо?
Антон закусил губу. Он мог рассказать ей о портрете, мог рассказать ей сейчас о том, как чувствовал ее в своих руках - мог, но у него не хватило на это храбрости. Вместо этого он возвел очи горе, и тихо сказал.
- Я тебе верю.
- Спасибо. - и она внезапно, невесомым поцелуем, клюнула его в щеку, схватила свою сумку и опрометью бросилась к подъезду по лужам. В дверях остановилась, оглянулась и крикнула. - Спасибо!
Она уже давно скрылась за облупившимися дверьми подъезда, а Антон все стоял и стоял и было ему хорошо и немного стыдно. Домой он вернулся только к ночи, когда уже никого не было на улицах, когда по дорогам уже не носились стаи машин, а лишь изредка стремительно проносилось запоздалое авто. В некоторых окнах уже погас свет, там готовились ко сну, а может даже и спали. Антон подошел к своему подъезду, посмотрел вверх, туда, где на четвертом этаже светилось его окно. Там ждали, там мама и папа, не спят, нервничают. Он достал из кармана куртки забытый сотовый: сорок два пропущенных вызова. Надо же, и не почувствовал вибровызова, да что там говорить - забыл про самое существование сотового в своем кармане. Вздохнул. Дома будет взбучка.
Разговор был. Только не слишком длинный, не слишком драматичный, без ора, без словесного разноса. Все было проще и тише. Мама сказала, что так нельзя, папа сказал, что они беспокоились и что ему, Антону, должно быть стыдно. И ему стало стыдно, но не надолго.
Когда его оставили в покое он вновь достал тетрадь, открыл портрет, улыбнулся. Как хорошо было бы сейчас отправить ей маленькую, ничего не значащую СМС: "спокойной ночи", "приятных снов" - или еще какую-нибудь маленькую глупость. Вот только номера у него нет, не спросил.
- Спокойной ночи. - шепнул Антон в темноту пустой комнаты и улыбнулся. А еще через секунду пискнул сотовый на столе. Антон соскочил, схватил трубку, тупо уставился на экранчик, где буднично светилось: "сообщение отправлено".
Антон запикал кнопками: "текстовые сообщения", "отправленные", открыл последнее, отправленное на неизвестный номер - "спокойной ночи".
- Идиотизм. - тихо шепнул Антон, усмехнулся. Как только мог пренебрежительно отбросил сотовый в сторону, и снова бухнулся на кровать. А что еще оставалось делать? Но уснуть все же не получилось. Сначала он ворочался туда-сюда, старательно зевал, держал глаза закрытыми и считал до сотни, а потом и до пятисот, но сон не шел. Он уселся на кровать, уставился в темноту комнаты, на длинные тени от окна, свет фонарей, стелющийся по потолку. И тут же, словно он поджидал этого момента, вновь пиликнул сотовый - пришло ответное СМС.
Антон взял телефон: тот самый неизвестный номер, входящее сообщение. Открыл: "Ты кто?".
- Сумасшедший дом какой-то. - тихонько прошептал Антон. Он начал тыкать кнопочки, набивать ответное сообщение: "Я Антон. Прости, я ошиб" - остановился, стер набранное и просто перезвонил. Долгие гудки, промелькнула запоздалая мысль: время-то четвертый час утра! На третьем гудке трубку взяли, знакомый голос сказал:
- Алло.
- Юля? - зачем-то переспросил Антон, хотя и так все было ясно.
- Антон? - секундное замешательство. - Откуда у тебя мой номер?
- Друзья подсказали. - быстро соврал Антон.
- Кто?
- Обещал не говорить. - совсем уж по-детски ответил Антон и сам улыбнулся своему глупому вранью.
- Рита?
- Я обещал!
- Ладно, но я все равно знаю, что это Ритка! - Антон почти увидел, как она улыбается. И тишина, только дыхание в трубке, отчего-то думалось, что дыхание это жаркое, даже уху тепло стало.
- Юль.
- Что?
- Завтра встретимся?
- Завтра... - и не понятно, чего тут больше: испуга ли, удивления, желания - слишком много в этом одном слове, - я тебе завтра позвоню, ладно?