О том, что они не могут иметь детей в семье Смолевых говорить было не принято, как, в прочем, и за ее пределами. Если вдруг спрашивал кто, то ответы находились очень быстро и очень просто. В ход шло все, начиная от карьеры и заканчивая желанием пожить для себя любимых, ну а потом и более мелкие причины по типу: командировок, планируемого отдыха, накопления денег на новую машину - да все что угодно! Причину считали достойной, кивали и больше не приставали. Вот и жили они себе спокойно одни одинешеньки на восемнадцатом этаже красивой высотки в центре престижного спального района. По временам, когда вдруг выбивались они из русла обыденной жизни, когда не были они ни в кино, ни на корпоративе, ни разъезжали по отпускам или еще что, становилось тоскливо. Но такое было не часто и не долго, пока...
Леночка, а вернее уже Елена Анатольевна, суровая начальница отдела аналитического маркетинга, бежала вверх по лестнице с целым ворохом папок регистраторов, кипами блестящих глянцем прошитых презентаций и еще всякой мишурой, которая могла ей потребоваться для полугодового отчета. Елена Анатольевна была уверена в себе совершенно: она знала какие вопросы будут заданы, и, что более важно, какие ответы на это надо произнести - она была готова к отчету! Единственное, что немного раздражало, так это поскрипывающий каблук на правой туфле. Еще утром он был молчалив и только цокал, как это и положено всякому порядочному каблуку, но когда Елена Анатольевна грациозной ланью выскочила из своей красненькой машинки, каблук хрустнул и вдруг начал жалобно подвывать. Сейчас, когда она летела вверх по лестнице, он скрипел особенно отчаянно, жалостливо и это бесконечно раздражало, заставляло морщиться милое, хотя уже и не молодое лицо.
Елена Анатольевна развернулась на лестничной площадки, скакнула через ступеньку, каблук в последний раз отчаянно взвизгнул и... сломался! Презентации вскинули глянцевые крылья, папки регистраторы бомбами бухнулись на лестницу, а сама Елена Анатольевна подбитой птицей махнула руками, отчаянно стараясь схватиться за воздух, и рухнула вниз. Больно не было.
Докторша, противная тетка, совсем не скрывающая своих лет с сухими губами пренебрежительно, едва не брезгливо посмотрела на распухшую лодыжку Елены Анатольевны и сказала уверенно:
- Перелом.
Елене Анатольевне стало обидно, до безобразия обидно. Она так готовилась, так старалась, а тут... Она закусила губу и заплакала. Суровость на лице докторши немного разгладилась, она кивнула медсестре, моложавой крашеной блондинке с обширными телесами, и та, пошарив в глубинах белого медицинского чемоданчика, всадила Елене Анатольевне в ногу укол. Все вокруг стало теплым, ватным и приглушенным.
О том, что ей придется отлеживаться в гипсе почти четыре недели ей сообщили уже в травмпункте городской больницы. Перелом оказался непростой, а какой-то то ли винтовой, то ли еще какой - короче сложный и долгосрастающийся. И как ни просила Елена Анатольевна благообразно седовласого доктора не класть её в больницу, как ни умоляла, а все же пришлось ей занять место на койке в палате номер семь.
Палата оказалась препротивной: растрескавшаяся штукатурка, паутина в углах под потолком, скрипучие панцирные кровати, визгливые тумбочки в оплывах белой краски - больница. С горя Елена Анатольевна, а вернее уже - Леночка, позвонила мужу, и плача рассказала ему обо всех своих злоключениях.
Но все оказалось не так плохо. В палате у соседки, внезапно, обнаружился маленький телевизор, муж Костенька принес ей давно отложенные и жутко модные книги Паоло Коэльо, Мурроками, и Дэна Брауна, да и товарки по палате подобрались неплохие. Маленькая, совсем не похожая на крикливых базарных цыган, цыганочка Верочка; высокая, подтянутая женщина лет этак за пятьдесят пять - Евгения Павловна, и востроносая, веселая с озорными изумрудными глазами девчушка лет восемнадцати - Ирина.
Поначалу Лена сторонилась Верочки. Все же та была цыганка, и Лене казалось, будто та поглядывает в ее сторону с жадностью, - к украшениям что ли приглядывается? Но оказалось, что Вера была скорее исключением, чем правилом. Чужого она не брала, по руке не гадала, а только молчала и улыбалась не весело. Единственное, что в ней было по настоящему цыганским - это любовь поиграть в карты, ну или пасьянс разложить.
На второй день, после ужина, к Лене на кровать подсела Ира, звонко стукнулся гипс на руке о эмалированную стойку кровати, и зашептала Лене тихо:
- Лена Анатольна, вы на Веру так не смотрите.
- Как? - удивилась Лена.
- Как на воровку.
Лена деланно округлила глаза, часто заморгала, будто бы и не понимая о чем идет речь.
- Нет, правда. - Ира закусила губу. - Она ни у кого ничего не брала, а вы...
- Цыганка все ж таки... - оправдываясь не весть за что, ответила Лена.
- А я еврейка. - озорно улыбнулась. - Но долги всегда возвращаю.
- Прости... - совсем уж глупо сказала Лена.
- Это вы ей скажите. - кивнула на лежащую глазами к потолку Веру. - А еще лучше, давайте с нами в карты играть?
- Э-э... - Лена покосилась на костыли у кровати.
- Девчонки, пойдемте к Лене Анатольне играть.
Так и подружились.
Отвыкать от того, что существуют дела не относящиеся к офису, было не так просто, но возможно. Уже через пять дней Лена прекрасно могла побеседовать на отвлеченные темы, могла и просто пообщаться, помолоть языком, поболтать, потрещать. Да и вообще - проще все стало. Она уже прыгала на костылях с девчонками в тамбур под лестницу, где курила длинные сигареты "Гламур", она уже травила байки матом и весело смеялась над скабрезными анекдотами, и вместо всей этой модной мути читала одолженные у девчонок Маринину и Донцову. Пропало все наносное, ненужное - открылась настоящая Лена, укрытая до поры до времени чопорным саваном Елены Анатольевны, засыпанная строительным мусором от возведения карьерной лестницы, проведения статусных реконструкций - все ушло, исчезло.
Первой из их палаты выписали Верочку.
Ей об этом сказали за день до выписки, и улыбчивая цыганочка сразу как-то сникла, осунулась, потускнела. Прощалась она с грустью, чуть не со слезами. За, на раздолбанной, скрипучей волге, Верой приехал муж. Вот он то был истинным цыганом: смуглый, с будто подведенными тушью глазами, с курчавой шапкой волос, с золотой фиксой во рту и хитрым прищуре во взгляде. Вроде говорил он культурно, да и повадок звериных у него не было, но стоило только глянуть на смуглые, поросшие толстым черным волосом руки, как сразу становилось страшно.
Когда они смотрели в окно палаты, как садится Вера в волгу, как муж захлопнул за ней дверь, Евгения Павловна шепнула:
- Бедняжка.
Лена удивленно скосила глаза, а Ира так и вовсе ничего не услышала.
Следующей выписали Иру. С той было проще. За ней приехали родители: оба уже пожилые, если не сказать старые. Ира выбежала к ним с такой радостью, с таким неприкрытым, настоящим живым счастьем, что за нее оставалось только порадоваться.
В палату больше никого не положили, так и осталась Лена наедине с Евгенией Павловной. В карты больше не играли, не интересно стало. Все больше книги читали, или просто молчали. А однажды, вечером, после того как дежурная медсестра Глаша выключила свет в палате, Лена тихо шепнула в темноту:
- А почему бедняжка?
- Что? - прошептала в ответ Евгения Павловна.
- Почему Вера бедняжка? Вы тогда сказали, ну...
- У окна? - вздохнула. - Потому что она бедняжка. Её муж сюда, в больницу, положил. Бил он её. Её ночью привезли. Опухшая вся, в крови - страшная. Писать не умеет, у них, у цыган, не принято женщинам грамоту знать. Я под её диктовку заявление в милицию писала. Там столько всего было... Да, всякое бывает.
Евгения Павловна снова вздохнула и замолчала.
- И? А дальше что?
- А дальше... Дальше, утром, когда с милиции пришли, она это заявление порвала. Сама порвала. Сказала, что с лестницы упала. Дуреха. А может и правильно. Ей же из табора дороги нет, некуда податься.
- А за что он её так?
- Говорит, что из-за детей. Они уже пять лет вместе, а она понести не может. Вот он её и приголубил, будто она виновата.
- Я тоже. - с неожиданной грустью сказала в потолок Лена. - Тоже не могу.
- Плохо.
- Да я сама не хочу. - попыталась отогнать от себя неожиданную грусть Лена. - Карьеру надо строить было, в Египет ездили, да и... Теперь детей поздно заводят. Мне так кажется...
- Глупо. Я вот так же. То одно, то другое, а сейчас. Поздно уже сейчас. Поздно. - замолчала. Лена думала, что вот сейчас то и надо сказать что-нибудь ободряющее, доброе, но слов не было, и она промолчала. Когда Лена уже подумала, что разговор на сегодня окончен, Евгения Павловна прошептала. - Помирать буду, никто стакан воды не поднесет.
Так и уснули.
Саму Лену отпустили домой через два дня, но до выписки ей еще предстояло полежать недельку дома и только потом возвращаться к своим трудовым будням в офисе. Если честно, её уже и не тянуло в тот аквариум со стеклянными перегородками, где и почесаться то нельзя - увидят. Да и как только она себе представляла все те сплетни, все те перешептывания, что там царили, как ей становилось страшно и в голову шло одно единственное слово - гадюшник.
Мужа, Кости, почти всегда не было дома. Раньше она этого не замечала, все же постоянно была на работе, задерживалась, а то и вовсе моталась по командировкам и домой приходила только чтобы переночевать, но теперь... Теперь ей было тоскливо одной. Она бродила из комнаты в комнату, бесцельно щелкала пультом телевизора, водила тонким пальчиком по корешкам книг и думала, сколько из них было куплено только для того, чтобы соответствовать статусу успеха? А ночами, когда они с Костей ложились в кровать, стала разговаривать, как не делала с тех давних пор, когда они только-только поженились.
- Костя, ты спишь? - всегда начинала она.
- Немного. - тихо отвечал он, и тогда она продолжала.
- Костя, а ты никогда не хотел завести ребеночка?
- Лен, мы не можем себе этого позволить. - ответил он так, будто оправдывался перед кем-то чужим, кто не знал о их проблеме.
- Нет, ну правда, Кость. - легонько толкнула его в бок острым локотком.
- Лена, ну а что ты предлагаешь? Ты же и так все прекрасно знаешь. - сказал он не то с обидой, не то с досадой. Лена поняла, что наступила на хвост его мужскому самолюбию: Костя всегда полагал, что это из-за него у них не складывается с детьми.
- Ну Костя. - она прижалась к его плечу щекой. - Представь себе маленького человечка, с щечками такими-такими... И он твой, он тебе "папа" скажет.
- И откуда взять этого маленького человечка?
- Из детдома.
- Лен, мы уже это обсуждали. Кто его знает, какая у него наследственность.
- Кость, ну что ты про детей как про собак? Тебе порода нужна или ребенок?
- Мне и так хорошо.
Лена вздохнула и отвернулась. Костя попытался ее обнять, погладить, но Лена молчала. Тогда он отвернулся и, через минуту, захрапел.
Когда Лена смогла ходить без помощи костылей, опираясь лишь на трость, она стала выходить во двор, на детскую площадку. Она раньше думала, что не видит детей, лишь потому что уходит на работу рано, а возвращается поздно и застает детские площадки уже пустыми, осиротевшими. Теперь она увидела, что детей и вправду почти нет.
Большой, невероятно огромный город, и тут каждый человек, каждая семья замыкается в своей колесе и бежит по нему изо дня в день, как белка потерявшая разум. Успеть то, успеть это и на все время, время, время... На детей времени не было.
Только один малыш в их дворе выходил на улицу: он всегда был в пухленькой голубой курточке, он всегда сжимал в кулачке ручку красного пластикового ведерка с желтым совком и он всегда шел в песочницу. Ему было грустно и одиноко, но других детей вокруг просто не было - не с кем было играть. Когда он ковырялся в песке, и бросал взгляд на Лену, та улыбалась, а когда он уходил, она плакала.
А потом снова началась работа, снова появился офис, и гадюшник перестал казаться таким уж плохим. Правда теперь Лена стала чаще спрашивать у других о детях, а в ответ слышала отговорки, которыми до того сама сыпала в изобилии. Детей у сотрудников просто не было! Даже проскользнула идиотская мысль: "детей нет ни у кого!". Лена стала гнать эту идею от себя, но та все возвращалась и возвращалась.
В свободное время она теперь просиживала не на сайтах типа "одноклассников", а на порталах детских домов. А потом ей вдруг стало неожиданно противно, когда она поняла, что фотографии детишек на этих сайтах вывешивают, как фотки товаров, да и подписи соответствующие:
"Гриша. Он любит рисовать и слушать сказки. Ему нравится каша и вишневый кисель"
Еще бы породу писали, окрас, и к какому цвету обоев он лучше подойдет. Но все же, в следующий раз она снова шла на эти сайты, снова смотрела на детей, и снова ей становилось противно. С мужем она больше не разговаривала о детях, а Костя подумал, что она выбросила блажь из головы - он успокоился.
Юбилей сорокалетия грянул неожиданно. Вот казалось бы только-только разменяла четвертый десяток, а вот уже и сорок лет - оглянуться не успела.
Все было честь по чести, так как "у людей", как у всех, как принято. Костя арендовал ресторан, собрались все сотрудники её отдела, родственники и какие-то нечаянные прихлебатели. Были конкурсы, были переодевания и частушки мужиков в женских нарядах и глянцем румян на щеках, были красные потные лица - все было, как и должно было быть. И Лена, уже по праву возраста заслужившая именоваться Еленой Анатольевной, улыбалась, смеялась, когда это было предписано стандартами, послушно охала со всеми когда увидела начальника дирекции с бантом на лысой голове - все было правильно. Но она не радовалась, хотя это наверное тоже правильно и соответствует стандартам.
Когда гости разошлись, разъехались, развезлись на вызванных такси и Костя, весь праздник соблюдавший негласный сухой закон, вез их домой Лена заплакала. Просто слезы потекли по щекам и даже сама Лена это не сразу заметила. Костя на нее посмотрел и спросил удивленно:
- Ты чего ревешь?
- Реву? - спросила Лена, провела пальцем по щеке, удивленно посмотрела на влажно поблескивающую кожу. - И правда, реву. Интересно.
Она порылась в сумочке, достала платок, и аккуратно промокнула нечаянные слезы, убрала платок обратно, достала зеркальце, пристально изучила свое отражение, вздохнула, закусила губу и сказала:
- Костя, мы старые.
- Лен, ты что? - он даже усмехнулся. - Ты у меня самая молодая, самая красивая!
Лена не ответила. Костя посмотрел на нее и увидел обрисованный светом проносящихся фонарей контур ее лица. Контур за годы не изменился, а морщин в темноте видно не было - та самая девушка Лена, так понравившаяся ему на дне рождения у друга. Он улыбнулся и совершенно искренне сказал:
- Ты у меня все такая же.
- Кого мы обманываем. - она даже не повернулась в его сторону. - Мне сорок, тебе сорок три - мы в шаге от старости. Еще день, и все... день...
- Лен, - он потянулся, чтобы погладить её по волосам, она дернулась от его руки словно от удара током и резко, с нажимом сказала.
- Нам завтра помирать, и что останется?
- Лен, ты что? - он вновь держал руль двумя руками, на скулах играли желваки. Надо же - перепила.
- Ничего, совсем ничего. Костя, - обернулась к нему так, что волосы мазнули по стеклу, - я ребенка хочу, Костя.
- Лена! Ты снова начинаешь?
- Нет, я не начинаю, я заканчиваю! Ставлю точки над "и"! Нам нужен ребенок, я хочу ребенка, и всё - это больше не обсуждается. - она отвернулась и уставилась на дорогу. Разговор был окончен.
А на следующий день она решилась и, выйдя на давно знакомый сайт детского дома, написала письмо. Ей почему-то страстно хотелось, чтобы Костя проверил почту и увидел это самое письмо, услышал этот её крик, желание потискать хоть на старости лет маленькое чадо в своих объятиях, поцеловать в щечку, погладить по пушку волос. Ей было совершенно безразлично, кого ей предложат: мальчика, девочку - она все равно будет счастлива! Хотя всё же лучше девочку...
Ответ пришел почти сразу. Лена прочла официальные строчки, встала и отошла от компьютера. Не глядя, будто сомнамбула, прошла к большому окну в зале и бесцельно уставилась в плачущее дождем стекло.
Приговор был суров: возрастной ценз. Поздно спохватилась, поздно написала - опоздала. Теперь уже даже плакать не имеет смысла. Вспомнила слова своей давней соседки по палате, и согласилась. Дура Ленка, дура...
А на следующий день, проходя рядом с почтовыми ящиками на первом этаже увидела она белый уголок листа, торчащий из их ящика. Взяла. Думала, что это счет за квартиру или "письмо счастья" из пенсионного фонда, а это оказалось не весть что. На белом как снег конверте ничего написано не было, кроме адресата: "Смолевой Елене Анатольевне" - все.
Лена только хмыкнула, подумав, что это кто-нибудь из запоздавших поздравителей решил в такой форме выразить свое извинение за отсутствие на юбилее. Небрежно оборвала она край конверта, вытащила аккуратно сложенный лист, развернула:
"Уважаемая Елена Анатольевна!
Наша компания ООО "Стакан воды" давно работает на рынке индивидуальных услуг интимного свойства. Мы глубоко сожалеем о постигшем вашу семью несчастье, и знаем, как это тяжело, как это страшно - быть лишенной счастья материнства. Сожалеем...
Но! Благодаря достижения современных технологий мы можем вам помочь!
Дальнейшую информацию вы можете получить на консультации по адресу улица Володарского, дом ?32, офис ?16. Желательно присутствовать с супругом.
Всего вам наилучшего."
Внизу письма красовался красивый размашистый вензель, надо полагать являющийся росписью того самого начальника загадочного офиса ?16. Лена покрутила письмо в руках, думая - то ли сразу его выкинуть, то ли показать мужу, посмеяться вместе с ним, но так ничего и не решив, просто сунула его в сумочку. И забыла. А вечером, когда перебирала всякую мелочь, наткнулась на конверт, вытащила и горестно ухмыльнулась.
- Костя, хочешь посмотреть как людей разводят?
- Что там у тебя. - взял письмо, пробежал глазами по строчкам, удивленно посмотрел на Лену. - А откуда они знают?
- Я в детдом писала...
- И что? - спросил он совсем без злобы, а даже наоборот - с искренним интересом.
- Говорят, что старикам детей не дают.
- Идиоты. - констатировал он мрачно, посмотрел на письмо, а потом, совершенно неожиданно сказал. - Давай сходим.
- Зачем?
- Ну может с усыновлением помогут... За дополнительную плату.
- Думаешь?
- Кто знает.
- А технологии там и это... - она повертела пальцем.
- Замануха. - он бухнулся рядом с ней на диван. - Ну что, солнышко моё, идем?
- Идем! - и она поцеловала его в щеку. Почему-то показалось, что все будет хорошо.
Здание снаружи было обшарпанным, старым, каким-то истертым и незаметным. Мимо такого пройдешь, а потом и не вспомнишь о нем, даже если и захочешь. А вот изнутри, изнутри все было абсолютно иначе, и даже было желание выскочить прочь и вновь посмотреть - правда ли это именно та хибара, или её уже подменили на другую, новую, полуфантастическую высотку, подпирающую шпилем небо! Вот только двери в офисы контрастировали с футуристической отделкой коридоров. Были они простые, деревянные, и даже скрипучие.
Костя подошел к офису ?16, сверился еще раз с письмом и постучал. Никто не ответил. Тогда Лена просто открыла дверь и вошла. Внутри оказалась приемная, очень большая приемная, просто таки невероятная приемная! И не стояли там лавочки вдоль стен, как принято, а были там целые ряды кресел, словно на вокзале или в аэропорту. И везде, кругом, на всех этих креслах, сидели пары! Их было много, зал был заполнен людьми, как бочка сельдью!
- Что-то мне это не нравится. - шепнула Лена.
- Все будет хорошо. - Костя погладил её по руке. - Все будет хорошо.
Ждать пришлось долго. Пары в зале были не разговорчивые, все прятали глаза, отворачивались, но понять их было можно - про такие вещи не говорят. Когда очередь дошла до четы Смолевых, было уже давно за полдень. Их провели в маленький уютный кабинетик. Там их ждал жутко приятного вида мужчина средних лет с глубокими зарубками на щеках от не сходящей с лица улыбки.
- Присаживайтесь, присаживайтесь. - сам он легко взгромоздился на угол стола, так, что сразу стало ясно - с ним можно и нужно иметь дело. - Смолевы? Елена Анатольевна? - легкий кивок, но без позерства. - Константин Андреевич? - протянул руку и опалил белозубой улыбкой. Сделал приглашающий жест к столику, на котором стояли две жарко парящие чашки чая и вазочка с конфетами. - Прошу, угощайтесь. Замечательный чай.
Как только Смолевы устроились в креслах, и отпили по глоточку чая, действительно очень вкусного чая, улыбка с лица мужчины сошла, брови его вскинулись скорбным домиком, уголки губ опустились.
- Я вас понимаю. - сказал он совершенно другим, уже расстроенным голосом. - Сам столкнулся с этой проблемой. Мы многое пробовали, - Лена едва удержалась от покачивания головой, а Костя все же кивнул, - а потом моя Света получила такое же письмо как и вы, Елена Анатольевна.
- И? - спросил Костя.
- И теперь все хорошо. Ладно, к делу. - он громко хлопнул в ладоши. - Вы абсолютно уверены, что хотите заиметь детей? - Лена твердо кивнула, Костя тоже. - Материальное положение позволяет?
- Да. - одновременно ответили Смолевы.
- Это хорошо, очень хорошо. Давно в браке?
- Шестнадцать лет. - четко ответил Костя, и тут же спросил. - Так все же, как вы можете нам помочь?
- Все будет хорошо. - он еще раз улыбнулся. Лена почувствовала, как у нее все поплыло перед глазами, чашка выпала из рук, беззвучно упав в объятия толстого ковра, а потом закрылись глаза и Лена уснула.
Улыбчивый мужчина пристально посмотрел на Смолевых, прикрыл нелепо распахнутый Костин рот, нажал на кнопку селектора:
- Смоловы готовы.
Через минуту к кабинету подкатили пару носилок, возложили на них два бесчувственных тела, и покатили куда-то вглубь здания. А к кабинету уже вели следующую семью. Улыбчивый мужчина, ознакомившись с бумагами, быстро причесался, улыбнулся отражению и распахнул дверь перед новыми посетителями.
- Присаживайтесь, присаживайтесь!
Каталки на большом, грузовом лифте отвезли в подвал, где через череду железных дверей провезли в глубокий бетонный куб комнаты, сплошь заставленный аппаратурой. Двое санитаров аккуратно подняли тела, уложили их в открытые колбы камер, и задвинули их в глубину большой, во всю стену высотой, машины. Машина довольно ухнула, когда люки колб закрылись и процесс пошел.
Заурчали анализаторы, заскрипели машинописцы по длинным лентам бумаги, заскрипел принтер, выдавая текстовые отчеты о состоянии генетического материала, возможных вариантов создание комплиментарных пар генов для будущего "ребенка". Через пару минут в биологическом растворе в такой же колбе в глубине машины, начало формироваться тело "ребенка".
Это было только начало большой работы. Дальше, пока "ребенок" на космических скоростях проходил через все стадии формирования и роста, включились более громоздкие, более сложные механизмы. Головы Кости и Лены оплела тонкая паутина щупов, проводков, анализаторов и началось сканирование биотоков, раскрытие гиппокампуса - всех воспоминаний, что скопили они за свою жизнь. Тут работа уже шла тонкая, ювелирная. Надо было раскрыть все воспоминания и аккуратно, чтобы не нарушить череды событий вклинить туда ребенка от самого рождения и до сегодняшнего дня. Вот они поженились и Лена забеременела уже через месяц после свадебных тостов и криков "Горько!". А вот она уже родила и как-то увязывала воспитание ребенка и карьеру. Потом была няня, которая занималась Катей - их с Костей дочерью, пока Лена была в командировке. Няню выбирала Лена, да так чтобы Костя ни в коем случае не решил за ней ухлестнуть. Потом школа, начальные классы, она становится старше, переходный возраст и скандалы дочери, её первый парень и попытка перерезать вены, а теперь вот выпускной класс... Все эти новые воспоминания машина записала словно на магнитофонную ленту в голову родителями и уже почти сформированной девушке Кате пятнадцати, почти шестнадцати лет от роду по биологическим часам, и меньше одного оборота часовой стрелки по часам обычным. Через тридцать минут все уже было закончено, а еще через двадцать всех троих погрузили на каталки. Их подняли на грузовом лифте на четвертый этаж, и перевезли в другое крыло, с другим фасадом, на котором значилось "Городская больница ?1".
- Как себя чувствуете? - спросил доктор у Лены.
- Где я? - тихо простонала Лена. Голова болела, да нет, она не болела, она просто раскалывалась!
- Значит чувствуете себя не важно. - доктор вздохнул. - Но это не страшно. Травм у вас нет, легкое сотрясение мозга - все будет хорошо. - улыбнулся. - Ну ладно, поправляйтесь, милочка.
Он улыбнулся и ушел. Лена попыталась хоть что-нибудь вспомнить и ужаснулась. Они ехали на такси выбирать дочери платье на выпускной, а потом этот грузовик! Боже!
- Доктор! - закричала она испуганно. - Доктор! А они, Катя, Костя, что с ними?
- Все хорошо. - доктор снял очки, сунул дужку в рот и нервно её покусывая, подошел к кровати Лены, сел рядом. - Только ваша дочь...
- Что с ней? Она жива? - Лена думала, что сейчас умрет от ужаса, от страха потерять Катю, дочку, которую она столько лет растила, свою кровиночку - часть себя самой.
- Жива-жива ваша Катя, с ней все хорошо. Вот только... Она не сможет иметь детей.
- Как же... Доктор и ничего нельзя... - она приподнялась на локтях, но заботливая рука доктора легко уложила её обратно.
- Вам сейчас нельзя нервничать. Спите, набирайтесь сил, отдыхайте. Все будет хорошо. А дети... Будут дети, для того мы, медики, и сделаны.