Когда я открыл глаза, только-только рассвело. За окном небо было обложено тучами почти черного цвета, казалось, ткни палкой или концом зонтика и хлынет ливень. Потом я лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Позже услышал, как проснулись родители, перебрались на кухню и стали лаяться. Отец резко выговаривал, мать отвечала тем же. Потом по коридору загромыхали шаги - шел отец. Я еще подумал, чтоб он грохнулся в этом длинном дурацком коридоре, что ведет из моей комнаты в прихожую и далее на кухню. Интересно, если батя грохнется на пол без сознания, что скажет мать?
Отец вошел, посмотрел на меня и спросил:
- Саша! Пойдешь со мной к дяде Мише резать кабанчика?
Я закрыл глаза и промолчал. В голове пульсировало, а во рту я ощущал горечь. Конечно, никого не хотелось видеть.
- Слышишь, сынок? - потряс меня отец за плечо. Я вновь не ответил, но чтоб отец не думал, что я притворяюсь, слегка застонал, будто только проснулся.
Я открыл глаза, но отец включил верхний свет, пришлось зажмуриться.
- Кабанчика? Я-то зачем? - отозвался я и почувствовал тошноту. Снова посмотрел в окно, на фоне искусственного света тучи, обложившие небо, стали какими-то зловещими.
- Понимаешь, дело хлопотное. Тушу обсмолить нужно, потом разделать, не справимся. Я представил, как буду копаться в сыром кровавом мясе, сваливать в кучу потроха, и закрыл глаза. Повернулся на бок, ответил:
- Не знаю!
Отец начал что-то бормотать, но я не слушал. Я прекрасно помню, как обещали помочь дяде Мише с этим чертовым кабанчиком. Откуда только он взялся! Да и вообще, что отца связывает с дядей Мишей? Подумаешь - из одной деревни. Небось, и деревни своей непомнят, и на карте ее не найти, да и сами не юноши, каждому за пятьдесят. А порядочки в доме у дяди Миши, как в тюрьме - ничего со стола не возьми, с куском хлеба по двору не ходи, в разговоры взрослых не встревай, громко при старших не разговаривай, знай свое место и вообще сопи, как выражается дядя Миша, в обе дырочки, пока не подрос.
Отец раньше, видимо, тоже был с замашками дяди Миши, но мать его быстро обломала, теперь это ясно. С матушкиной активностью можно не одного папашку обломать. И чего он с ней живет? Разошелся бы, так нет, все старается семью сохранить, худой мир, видите ли, лучше доброй ссоры! Не ясно мне, почему? Мать - это другое дело, при ней можно делать все, что душе угодно, хоть на бровях ходи. Только, если честно, утомляет ее активность. Везде она сует свой нос, лезет, все хочет знать. Вот и вчера, когда я приплелся, как обычно, в половине второго ночи, поджидала меня, а чтоб скучно не было, полоскала в ванной белье. Надо же, еще и меня попросила помочь ей выкрутить пододеяльник.
Отец что-то продолжает долдонить, а я чувствую, что из кухни пахнет чем-то жареным. Значит, мать уже успела приготовить завтрак. Все у нее в руках горит - южная женщина, темперамент и все прочее. Что-то в матери есть особенное, такое, не как у всех. Потому, наверное, ее отец и не бросает, есть за что матушку терпеть.
Мать не общается с семьей дяди Миши, обзывает за глаза. Дядя Миша у нее женоненавистник и домостроевец.
Я знаю, зачем меня зовет с собой отец - чтоб перед матушкой оправдаться, мол, не просто ноги из дома уносит, чтоб воскресной уборкой не заниматься, а сына повел на серьезное дело, для помощи. Ох, уж эта воскресная уборка. У матушки тоже привычка - начинает переворачивать стулья вверх ногами, когда все дома. Другого времени нет, что ли? А отца вид комнаты, подготовленной к уборке, выводит из состояния душевного покоя, как быка красная тряпка. Тут же скандал, матушка на любой отказ реагирует моментально и засловом в карман не лезет. Натура! И пошло-поехало! Я благополучно ускользаю на улицу. Уж сколько себя помню, все скандалят, не надоест никак. Но мне даже лучше - некому мозги компостировать, где был, да что делал! Раньше, пока возвращался домой не так поздно, как сейчас, по утрам просыпался от крика на кухне, и так было каждый день. Сейчас же переругаются и бегут наперегонки меня будить, хотят друг перед другом показать, кто больше ребенком занимается. Это все у них началось после моего первого привода в милицию. Теперь все мозги пудрят, что хулиганить нехорошо. А что они могут предложить? Каждый занят собой. А на улице другое дело - никому ты не нужен, пока сам о себе не заявишь.
Я поднялся с постели, отец прекратил бормотание, вытаращился и спросил:
- Так пойдешь кабанчика резать?
Я еще подумал, что после вчерашнего лучше чем-нибудь заняться, а то как начнет мандраж колотить - куда денешься? А мандраж по утрам меня всегда колотит, если накануне что-то сотворил.
- Пойду, - сказал я.
- Так я скажу матери?
- Скажи.
Ванна была полна белья, так и есть - мать для полоскания побросала. Не помыться теперь. Я заметил, что пиджак, на рукаве которого вчера была кровь, уже постирали. И когда мать успела? Я подумал, что она начнет спрашивать, откуда кровь на рукаве и все такое, но мать ничего не спросила, просто позвала к завтраку. В башке моей словно перекатывались шарики, поэтому я старался не делать головой резких движений, чтоб не повело. Это, наверное, от вина, что вчера пили у Африки. Африка вино дешево продает, да и зачем ему деньги? Живет один в огромном доме. Вообще-то Африка свой - обещал Сереге переписать дом, когда тот вернется со службы. При мне разговор был. Африка поставил только одно условие - чтоб Серега всегда пускал его в дом поспать, да наливал тарелку супа.
За столом отец начал:
- Саша со мной пойдет. Кабанчика у Михаила резать будем.
- На кой черт тебе ребенок сдался? Отец в подобных случаях отвечает выпадом в незащищенное место - вот и сейчас:
- Хорошо! Пусть остается, только ко мне теперь неприставай, что я собственным ребенком не занимаюсь! Я поднял голову, вспомнив, как мать в подобных случаях поступала - как-то запустила в голову отца тарелкой. Шуму было.
Мать на этот раз смолчала, но я знаю, если она сразу не ответила, значит, соберется с мыслями и вечером придумает для отца какую-нибудь пакость на тему воспитания.
- Почему не кушаешь, сыночек? - спросила мать.
- Не проснулся еще, - сказал я.
Кажется мне, что вино у Африки было с карбидом. Помнится, говорил мне Серега, что Африка добавляет в пойло карбид. Нужно будет вечером спросить, как Серега сам перенес пойло. Африка тоже - фрукт, обещает Сереге дом переписать, а продает вино, от которого загнуться можно.
- Хоть покорми ребенка! А то со своим кабанчиком обо всем на свете забудете!
- А ты, мамочка, не хочешь с нами? Вопрос опять под шкуру, провокационный, но мать, на удивление, не среагировала.
Доедали в полной тишине, только слышно было, как позвякивала посуда.
Потом с отцом пошли к остановке. Отец шагал степенно, как по свежей борозде. Ноги ставил широко, ступал на пятку, потом перекатывал ступню на носок. Метров через сто от дома начал рассказывать о своей деревне. Странно как-то, уехал из деревни еще до войны, а до сих пор вспоминает. Мне кажется, что уже все его рассказы знаю наизусть, все уши прожужжал. И как косулей землю пахали, и как у них председатель колхоза переодевался нищим и бродил по глухим до рогам, собирая милостыню, и что творили на посиделках. Поначалу я пытался слушать отца, но вскоре оставил это дело, не улавливал смысла, а переспрашивать не хотелось.
Интересно, отец стал бы меня слушать, начни я разъяснять, что две палочки, скрепленные у одного конца между собой прочной веревочкой или цепочкой, называются нунчакой. Что это грозное восточное оружие и так далее? Наверное, нет. Каждому свое. Когда проезжали мимо остановки, на которой вчера подрались, я увидел, как устанавливали огромный портрет. Все правильно - скоро праздник!
Отец продолжает о чем-то рассказывать, но в салоннабилось много людей, от их одежд пахло нафталином, прелыми кожами. Я уставился в окно. Подрались! Громко сказано, когда я с Серегой, никаких драк нет. Есть удар, иногда еще один, и все - на асфальте лежит тело. Серега ходит с нунчакой, прячет ее в рукав. Поэтому и любит осень и зиму, в это время года можно палочки в рукав пиджака или пальто всунуть, а летом у нас никто в рубашках с длинными рукавами не ходит. Приходится Сергею засовывать палочки за пояс под рубаху. Но как мастерски Серега владеет нунчакой! Хлесткий выброс руки - и только слышно глухое щелканье, стон, и тело распластано. Так быстро. Я пока так не могу, нет той гибкости или координации. Да и не успею обучиться, скоро в армию возьмут.
Папашка что-то завелся не на шутку, в автобусе не продохнуть от прелых запахов и приближающегося дождя, а он про какого-то Николу-угодника плести начал. Потом вспомнил, что в Бога верили всей деревней и старших почитали. Далее, в который раз сообщил по секрету, что дядя Миша верующий и что смеется над нашими космическими успехами. И в таком духе всю дорогу. Утомил, нужно признать. Вчера нам попался-таки Чоха, тот, что встречался с Серегиной подругой, а потом еще и хвастался этим. Ну и что, если Серега поссорился со Светкой, все равно Чоха должен знать, чья это девчонка. И еще завыпендривался, мол, не суйтесь не в свое дело, мы с ней сами разберемся! Козел! Серега двинул ему по морде нунчакой, да вскользь, пришлось мне добавлять. Да Чоха, гад, не хлипкий оказался, все упасть не хотел. Я хлестал по его роже кулаками, извозился в крови и никак не мог его завалить. Чоха цеплялся за руки, кричал:
- Да вы чего, мужики? За что? Вы чего, за что? А потом я попал ему куда-то в горло, свалил, но от злости уже в голове помутилось. В себя пришел, когда Серега оттаскивал меня в сторону и орал мне в лицо:
- Хватит! Он готов! Хватит!
А долго Чоха лежал. Пока мы шли к дискотеке, меня трясло, как в лихорадке, я все оглядывался - лежал. Серега молодец, я ему всем обязан. Пока не стал с ним ходить, меня били, кто хотел, а теперь уважают.
Серега не устает повторять:
- Они козлы! Их мочить надо!
Это он про двойных, кто из себя интеллигентиков корчит, да на работу спешит устроиться. Чоха из их конторы. Я не верю, ведь тоже водку пьют, да не прочь девочек пощупать. Прав Серега, прав, нужно держать их в страхе, чтоб знали, кто есть кто. А то смотришь, понахватаются умных слов, взматереют, и походка борзая, и взгляд ленивый, и вообще становятся такими разговорчивыми, будто и забыли, откуда выползли и кто есть на самом деле.
Когда приехали на конечную остановку, отец умолк. Он всегда перед домом дяди Миши умолкает, будто идет в святое место. У ворот остановились. Ворота дяди Мишиного дома огромные, массивные, стук получается негромкий, будто бьешь кулаком в чугунный колокол. Звонок не работает, дядя Миша вообще посторонних к себе не пускает. Из всей улицы осталось четыре дома, остальные снесли, на месте этого "гетто" будут возводить многоэтажки.
Отец наваливается плечом на ворота - ворота открыты.
- Здравствуй, Паша! - это дядя Миша здоровается с моим отцом.
- Привет, Сашк! - это мне.
Во дворе Тобик залился лаем, аж взахлеб - у дяди Миши даром никого не кормят. Вот и нас, раз мы пришли помогать, сразу пригласили за стол. Отец не стал отказываться, хотя плотно позавтракал. Чинно так, как на таинстве, они выпили по рюмке, потом закусили, поговорили о здоровье, детях и медленно поднялись.
- Пора, - сказал дядя Миша, - посмотреть на кабанчика.
Повел в глубь двора, и я увидел его. Огромный кабан с бородавкой на рыле, свисающей чуть не до земли, а хвост свился двумя кольцами. Тело покрыто плотной белой щетиной.
Кабан остался за забором, откуда нестерпимо воняло, и угрожающе похрюкивал.
- Пусть набегается напоследок, - сказал дядя Миша.
Кабан выскочил из-за загородки, опрокинул стул, потом начал обследовать двор. Перевернул какую-то миску и начал вываливаться в грязи возле крана.
- Взматерел Борька, - посмеивался дядя Миша.
Оказалось, что кабана как человека зовут. Давненько я не бывал у дяди Миши, даже не знал, что он такого борова откормил.
Отец с дядей Мишей стали обсуждать тактику действий. Где, что, да как - все по порядку, кто что делает. На меня ноль внимания - я, по мнению дяди Миши, никчемный парень. Не работаю, не учусь, как он говорит, "бартыжаю". Дядя Миша всегда мне в пример свою дочку ставит. Мол, какая умница, домоседка, мне ровесница, а уже в институте учится. Сейчас дядя Миша в доме один, отправил жену приглядывать за дочкой в институте.
Дочка! Помню я эту дочку - чокнутая какая-то. Все спрашивает: можно то или можно это? Точно из деревни. Достали паяльные щипцы - это чтоб смолить. Я пошел в огород, все равно делать нечего. Теперь ясно, сначала прикончат кабанчика, а потом сядут за стол. Мне, конечно, не нальют. Да и не надо, вечером все, что нужно, с Серегой достанем.
В огороде были собраны в кучу опавшие листья. У соседей уже палили эту листву, и дым стлался над землей. Дым густой, видимо, едкий, ведь кучи мокрые, и листья в них цвета ржавчины. Небо по-прежнему в тучах, воздух стал совсем тяжелым, как в переполненной душевой.
Меня позвали кабана загонять, моя обязанность - больше всех бегать.
- Ну что, Сашк, слабо кабанчика-то проткнуть?- это меня спросил дядя Миша.
Кабанов я не резал, а вот петуху как-то голову снес. Серегин папаша вернулся из Индии и, как водится, устроил гуляние. Тогда я по просьбе Серегиной матушки вынес петуха во двор и положил голову птицы на детскую скамеечку. Хрясь по шее топориком для разделки мяса. Но лезвие, как в вату, а петух все головой ворочает. Только с третьего или четвертого раза перебил позвонки, глаза петуха помутнели и голова набок.
То петух, а это кабанчик. Я собрался ответить, что смогу, а как же иначе? Но дядя Миша уже отходил в сторону и посмеивался.
Потом загоняли Борьку в душевую. Там пол мокрый, и копыта у Борьки будут скользить, кроме того, тесно, трудно вырваться. Но кабан все понял, начал по двору гонять. Пришлось пуститься на хитрость. Дядя Миша подманил Борьку чем-то съестным и стал за ухом чесать, и тихонечко так завел в душевую. Потом достал нож. Лезвие, наверное, на полметра, не меньше. Я помню, возле дискотеки, что проводилась в клубе госторговли, Дюнчик подрезал Сибуля точно таким. Как достал ножичек и ткнул Сибулю куда-то в пах. Кровищи было! Сибуль побежал по улице, за ним потянулся кровавый след - темные пятна на сухом асфальте. Потом метров через сто упал, потерял много крови. У Борьки тоже выльется крови немало - вон хряпало какое!
Я был на суде. Дюнчика спросили:
- Почему вы ударили Семенцова ножом?
- Он оскорбил меня!
- Каким образом?
- Обозвал, - и Дюнчик выругался. Судья, толстая такая женщина, все утирала пот со лба белым платочком, спрашивает:
- А что, сразу ножом надо?
Дюнчик говорит:
-- Мне все равно было!
Вот за это "все равно" и дали Дюнчику семь лет. Дурак, соврал бы, что ничего не помнит, смотришь, трешкой бы и отделался.
- Сашк! Дерни его посильнее за задние ноги, да смотри, быстро! Знаешь, как свинья кусается? Слабо?
- Дерну!
Борька вновь почувствовал, что для него запахло жареным, попытался вырваться из душевой, но пол скользкий, хряпнулся на бок. Я схватил кабана за ноги и дернул. Отец навалился всем телом, а дядя Миша прижал локтем голову кабана и оттянул вверх и в сторону левую ногу. Борька завизжал. Дядя Миша резко ударил ножом, лезвие вошло глубоко. Визг Борьки стал режущим, аж ушам больно, Дядя Миша повернул нож, я почувствовал, как тело кабанчика бьется, показалось, что не удержу. Потом хрип, бульканье. Борька затих. Я вышел из душевой.
- Ты куда? - спросил дядя Миша. Я остановился. Дядя Миша оставил меня, к моей радости, в покое. Стал вталкивать в рану чоп из тряпки. Кровь красноватыми ручейками стекала с пола душевой. Борька лежал со злобным оскалом. Дядя Миша ножом проткнул дырки в голяшках задних ног.
- Взяли, мужики! - скомандовал дядя Миша. Нужно подвесить тушу на столб, у дяди Миши какой-то свои метод. А тяжелый хряк, килограммов на двести.
- Килограмм на двести будет, - отозвался отец.
- Поболи, наверное, - сказал дядя Миша.
Приготовились смолить. Загудели паяльные лампы, я отошел в сторону, остановился возле забора. Сталсмотреть на улицу. Тут-то меня и тряхнуло в первый раз - медленно ехала милицейская машина. У ворот "воронок" притормозил. Я подумал: "За мной!" Сколько раз представлял себе, как за мной приедут. Но сейчас за что? За Чоху? Конечно, а за кого еще? И как мы забыли, что Чохина мамаша прокурор района! То-то Серега вчера такой скромный был - хватит, он готов! Это конец, раскрутят на полную. Серега что, Серега откупится, а я? Нужно в бега, авось не найдут, потом призваться из другого места... Я подумал: "Если машина остановится возле ворот - смываюсь!" Но машина проехала мимо. У меня отлегло от сердца. Да и как они, менты поганые, смогли бы меня вычислить? Ведь я не дома! Впрочем, мама могла проговориться. А что - пришли вежливые ласковые менты и спросили, не знает ли красивая женщина, где ее сын? Мать, конечно, в крик, за что, мол, единственное дитя и тому подобное, как она может. Но менты еще шире улыбнутся и скажут, мол, мы пришли его наградить, он помог задержать опасного рецидивиста, не скажете, где он?
- Какой скромняга мой сын! - с гордостью скажет мама. - Ведь дома ни единым словом не обмолвился! И назовет адрес дяди Миши.
Почему не могли вычислить меня таким образом?
Если сейчас возьмут, значит, могли. Но кто продал?
Чоха, когда за руки хватался, запомнил мою рожу?
Дядя Миша отрезал Борьке голову и собрал кровь в таз. Объясняет отцу, как будет изготовлять кровяную колбасу.
Тело кабанчика помыли, стали вываливать внутренности, уже в другой таз.
Отец подозвал меня:
- Нужно помочь, сынок! Отнеси таз в прихожую.
Ветер переменился, стало еще темнее. Я понес таз с потрохами в дом.
Вышел на крыльцо, увидел, как отец впускает во двор двух милиционеров. Один из них - наш участковый Петрович.
Отец вытирал руки о штанины, слушал участкового, потом повернулся к дому и показал пальцем на меня. В это время их заволокло дымом от костра. Я быстро ныряю в загончик, в котором каких-то полчаса назад похрюкивал Борька, перепрыгиваю через кучу ржавых листьев, далее к калитке, что ведет к железнодорожному полотну; за ним колхозное поле, во всяком случае, когда-то было. Одна мысль донимает меня - есть ли впереди засада? Что это впереди маячит, уж не милицейская ли физиономия? Ведь они хитрые, эти менты.