1.В салоне для избранных почти никого не было, пожилой англичанин даже в полудреме не откинулся на спинку кресла, а сидел прямо, будто проглотил штырь, немец или голландец уткнулся в карманный компьютер, а когда город подступил и навалился, никто не приник к иллюминатору, и не с кем было поделиться щемящей тоской.
Город, где я родился, возник резко и неожиданно, высотные дома по периметру сверху были похожи на крепостные стены, но к ним не примыкали лачуги ремесленников и жителей предместья, недостроенное полотно окружной дороги то прижималось к стенам, то уходило в поле, дымили трубы, но гари было меньше, чем в день бегства, или промышленники поставили современные дымоуловители, или до сих пор не справились с разрухой, наверное, поэтому были рады каждому западному предпринимателю.
Один из таких добровольно явился на заклание, подставил склоненную голову под нож мясника.
Набил бумажник банкнотами, чтобы легче было общаться с аборигенами. Вряд ли что-нибудь кардинально изменилось за годы отсутствия.
Город надвинулся, прохладное стекло остудило взмокшее лицо.
Словно ночной бетон взлетной полосы, когда десантники устремились к самолетам, вспомнились давние страхи.
И им хотелось без оглядки отдаться живительной прохладе, но упасть не на мертвый камень, а распахнутыми руками зарыться в пряные травы, сказочным богатырем припасть к земле, вобрать ее силу.
Пришелец зажмурился и так сжал зубы, что потрескалась эмаль.
Самолет приземлился, колеса запрыгали на стыках плит, как по гладильной доске, француз или датчанин неохотно оторвался от игрушки и плотнее затянул ремень, ни один мускул не дрогнул на лице истукана, ржавый стержень не прогнулся, но с виска на щеку скатилась капля пота; зря он волнуется, наши, то есть русские научились встречать долгожданных гостей если и не с оркестром, то распростертыми объятиями; попрыгав на ухабах, самолет, наконец, остановился.
Нежный и вкрадчивый женский голос, так высокооплачиваемые ночные бабочки предлагают насладиться своим телом, возвестил о прибытии.
И если при подлете сначала вещал на европейском языке - разные говоры и наречия давно смешались в голове космополита или гражданина мира, некоторых более устраивает это обозначение, - а потом на русском, то на земле поменяли порядок.
Голландец забросил в портфель игрушку, двери камеры торжественно отворились.
Англичанин проснулся, на щеках обсох пот, но остались грязные дорожки.
Тыльной стороной ладони промокнул я лицо. На виске жилкой пульсировала кровь.
Пропуская друг друга, застряли мы в проходе достаточно широком для грузовика.
Пришлось наклониться и завязать шнурок, только тогда прошел чопорный попутчик.
Для высоких гостей подали специальный трап.
Снова зажмурился, ступив на ступеньку.
В детстве не наигрался в прятки, земля моя долго скрывалась и пряталась.
И поначалу казалось, что не удастся даже краем глаза взглянуть на родной город.
Осторожно и скрипуче размежил веки.
Заходящее солнце ослепило и выдавило слезы; надо же, оказывается в этой глуши не водятся медведи, а лицо встречающего европейского типа, нос не приплюснут, глаза не сужены и не растянуты, не курчавится короткий жесткий волос.
Но чересчур приторна и слащава улыбка, чтобы город претендовал на один из европейских центров.
- Как долетели? мы рады вашему визиту, желаем крепкого здоровья, вам необходим переводчик? - приветствовал меня представитель местной элиты.
На правильном и чопорном оксфордском диалекте, хотелось ответить ему на говоре рабочих лондонских предместий, впрочем, по-нашему можно еще точнее выразить свое отношение к подобострастной улыбке.
- Будто заранее не изучили мою подноготную, - откликнулся я на французском. - Ядрена вошь, - сбился на полузабытый язык.
А когда брови на холеном лице поднялись островерхой крышей аккуратного немецкого домика, объяснил свою оговорку.
- Солнце ослепило, могли бы и занавесить, давно не говорил на русском, кажется, что-то напутал, или так выучили в сорбоннах, - приписал себе несуществующее образование. С грехом пополам отучился один год в местном институте. - Как мое произношение? - спросил я.
- Если иностранные инвесторы вкладывают деньги в развитие нашей промышленности..., - признал он совершенство произношения.
- А где оркестр и фанфары, ковер под ногами, почему красны девицы в поддевах и кокошниках не подносят чертополох - так, кажется, называются ваши цветы - знатным гостям? - заплутал гость в местных обычаях.
- Шутить изволите? - отцвела и увяла лживая улыбка.
- В нашем деле нельзя без шутки, без нее пуста и нелепа жизнь бизнесмена, - объяснил я.
За безобидными обменами любезностями добрались до барака для иностранцев - могли бы подсуетиться и пригласить Росси или Растрелли для создания еще одного шедевра, чтобы надежнее заполучить наши капиталы. Зеленая полоса для упрощенного перехода была обнесена красными флажками, так обкладывают волков, матерый самец не перемахнул через флажки.
Но екнуло и заныло сердце, и только теперь осознал я, что вернулся на Родину.
Ранее и не надеялся на возвращение, при бегстве не удалось захватить даже горсть земли.
На границе преследователи вытряхнули ее из башмаков и карманов, остались пыль и грязь, что намертво въелись в поры, некоторые напрасно пытаются вытравить следы былого.
Я не пытался, но жил, словно доказывая кому-то ошибочность своего выдворения, доказательства обернулись робким денежным ручейком, потом вода разлилась полноводной рекой.
И теперь местные жители с благоговением встречали знатного гостя, вдруг что-то достанется с барского стола.
Провели волчьей облавой, на соседней полосе - я различил сквозь стены - таможенники или носильщики шмоняли вещи простых граждан; казалось, что и меня видят рентгеновским своим взглядом, зрачки их похожи на смертельные стволы, я прикрылся скрещенными руками, будто это спасет от поругания, так некогда прикрылась единственная.
2. Когда вечером в день вторжения проник я в ее крепость.
Родителей срочно вызвали на работу, отец ее - генерал или полковник, забыв о присущей высокому чину солидности, в несколько прыжков одолел простреливаемое пространство. Обламывая ногти, рванул ручку служебной машины. С визгом колес водитель сорвался с места.
Лицо начальника взмокло и посерело.
Обычно, отправляясь на службу, прихватывал он и жену; некогда пристроил ее в секретную контору главным кадровиком, такие должности должны занимать верные и проверенные люди; и не положиться на младших соратников; на этот раз уехал один.
Ее тоже вызвали, пришлось поймать частника; шофер услужливо распахнул дверцу. А когда она уселась, по-хозяйски уронил тяжелую ладонь на колено. Женщина не стряхнула назойливую руку.
Что-то случилось, если высокопоставленных деятелей побеспокоили вечером; ушли и не вернутся, безошибочно определила моя единственная; но у меня не было телефона; загадала - если я позвоню...
В особняк, где им принадлежал первый этаж.
Эти апартаменты не сравнить было с нашей коммуналкой.
Где не разойтись в узком коридоре, и если на тропе встречались дородные соседки, то одной надо было вжаться в стену, но никто не желал уступать, словесные перепалки иногда кончались побоищем. Удары наносились по телу, чтобы на лице не оставалось синяков и нельзя было пожаловаться участковому. А если били утюгом или сковородой, то заворачивали их в тряпку.
Но на кухне по давней договоренности противницы сохраняли относительное перемирие, требовалось вовремя и хоть как-то накормить своих повелителей.
Пламя встревожено гудело сначала в керосинках и примусах, потом в газовых горелках. Если по срочной надобности требовалось покинуть кухню, то хитроумные поварихи на время отсутствия обматывали крышки кастрюль колючей проволокой. И если б хватило образования, выдумки-то им хватало, то пропустили б через нее ток, заминировали объект, в крайнем случае поставили капкан.
Не с позором, но с честью покидали поле боя, чтобы первой добежать до сортира, которого явно не хватало на десять или пятнадцать комнат, занять вожделенное очко раньше оплошавшей соседки.
Родители мои по возможности не участвовали в этих разборках, соседи чурались чужаков: брезгуют нами или в тихом омуте..., как говорится в пословице.
Бывшие барские хоромы состояли из анфилады комнат, что ранее служили спальней, кабинетом, детской, гостиной, бильярдной и так далее; теперь проходные двери были наглухо заколочены, и все находилось в одном помещении.
Дровяная колонка была сломана, ванная превращена в кладовку, мыться приходилось в бане, куда по субботам и воскресеньям, будто в храм, устремлялись жители старого района.
И отстаивая в предбаннике длиннющие очереди, узнавали городские и мировые новости.
Когда и в каком количестве следует закупать соль и спички, какой супостат покушается на незыблемое наше могущество. И что непобедимая армия и мудрые правители как всегда дадут достойный отпор агрессору.
И пусть на смену тому, что по недомыслию пробудил наше незнание и, пугая недругов, башмаком стучал по международной трибуне, давно пришел другой, вроде бы покладистый и удобный, вернее не пришел, а свалил предшественника, мы приспособимся к любому правителю.
И наоборот, воспоем его, то есть свои достижения. Не только покажем супостату "кузькину мать", но сокрушим его самыми совершенными в мире ракетами.
А если те не полетят, технике свойственно отказывать в самый неподходящий момент, всей массой навалимся на противника. Сотнями тысяч трупов усеем очередные Мазурские болота, но прорвем оборону.
Так рассуждали мы, после политинформации пробиваясь в моечное отделение, где в клубах пара античными изваяниями проступали обнаженные тела.
Тогда было мало дряблых и пузатых, тугим мускулам могли позавидовать современные атлеты.
У некоторых волосы курчавились не только в нижней части живота, шерстью заросла грудь, островки растительности спускались на живот, наползали на плечи и на спину.
Но члены богатырей не могли укрыться даже в густых зарослях.
Тому зверью не часто приходилось выбираться из убежища, обычно семья ютилась в одной комнате. И чтобы удовлетворить похоть, зверь дожидался глубокой ночи, когда забудутся домочадцы.
И пропарывал, и вонзался, и все глубже входил в податливую и зовущую плоть, и вроде бы мог пронзить, но его длины и необъятности не хватало удовлетворить подругу.
Нельзя не только закричать или застонать, но даже дернуться, чтобы не потревожить домочадцев. И не изогнуться дугой в пароксизме наслаждения, и не вонзить ногти в одеревеневшую спину, и не насладиться обнаженным телом.
Но только с головой укрывшись плотным одеялом, пропахшим запахом немытых тел.
По-пуритански, наспех и с оглядкой.
Шершавыми губами не нащупать жилку на шее, не припасть к ней.
Этими же губами - кажется, все тело обернулось ими - сладостными склонами не вскарабкаться на грудь. Не насладиться отдыхом на чудной высоте. Победителем не обозреть покоренную долину.
Лишь в потемках дано ступить на землю, изнывающую в предчувствии свершения.
Во тьме испить из родника, живительной влаге огненными сполохами не вспыхнуть на свету.
Устало и безнадежно отвалиться от пересохшего источника.
А подруга твоя, вместо того чтобы приласкать и утешить, напряженно вслушивается в ночную жизнь.
Голоса припозднившихся гуляк, шум мотора и скрип тормозов...
Лишь бы не проснулись дети или свекровь, как объяснить и оправдаться?
Детей находят в капусте или их приносит аист, ныне в России почти перевелись диковинные эти птицы.
Когда началось вторжение, по наитию позвонил я единственной.
Из автомата на улице, у одного была срезана трубка, другой поперхнулся монеткой и закашлялся, с третьей попытки просительно и тревожно закричал аппарат в ее доме.
Она потянулась к нему, потом отступила, но не смогла противиться зову, отдалась судьбе и желанию.
Раскаленная пластмасса обожгла ладони.
- Нет, они не вернутся, я знаю наверняка, тебя долго не было, теперь у нас ничего не получится, - позвали меня.
С утра готовился к пересдаче экзамена - некому было заступиться и приходилось вгрызаться в так называемый гранит науки, - позвонил только вечером.
3. Мои родители не занимали высокое общественное положение; в начале пятидесятых центральный журнал опубликовал несколько рассказов отца; вдумчивый читатель в погонах генералиссимуса отнесся к ним с некоторой благосклонностью.
Упомянул фамилию в разговоре с приближенными, этого оказалось достаточно для чутких издателей.
Вышла небольшая книжица, и казалось, золотую жилу военной тематики можно разрабатывать годами.
Конец войны, мальчишка после военного училища, мудрые наставники, достаточно хлебнувшие в кровавой бойне.
Но старателю мало было золотоносной руды, неосторожно сунулся он в чужую выработку.
Победители вернулись домой, военная простота отношений сменилась путаной кутерьмой мирной жизни.
Рукопись романа попала к высокому покровителю; прочитав, тот сухеньким кулачком ударил по колену и раскурил погасшую трубку.
Незадачливого очернителя не расстреляли и не сослали на север, торопливо и навсегда захлопнули двери редакций.
И не открыли через несколько лет, когда осудили усопшего диктатора.
Худо-бедно, но тот разбирался в литературе, кто знает, как отнесутся к опальному писателю нынешние правители.
Или выросли другие прозаики, более нахрапистые и голосистые, не к чему копаться в старом хламе.
Или притупилось перо и заржавел голос, за годы молчания ржа разъедает даже самый прочный металл.
Но не вытравить память, забытый писатель мнил и надеялся.
А перебивался редкими заработками: репризами и скетчами для мастеров словесного жанра.
Денег едва хватало утешиться в ближайшем кабаке.
Но если другие при этом рвали на груди рубаху и вспоминали о былых подвигах, то отец пугался даже собственной тени.
И пробираясь к дому, отыскивал надежные укрытия. Прятался за водосточными трубами и за прутиками недавно высаженных деревьев. И предпочитал проходные дворы, местная шпана не задирала убогого.
Царапался у дверей, напряженным слухом мать разбирала этот шорох.
Автопилот отказывал, на хрупких плечах доставляла ценный груз до комнаты, мужчина подобрел и раздался к старости.
И если соседи готовы были обвинить гордецов во всех смертных грехах, то жалели пьяницу и дебошира.
Протрезвев и поправившись, тот все с большей неохотой марал бумагу, и все дальше отодвигалось время написания шедевра.
Еще недостаточно впечатлений и опыта; будьте прокляты наши правители, шептал он в отчаянии и в исступлении, но тут же ладонью зажимал поганый рот, вдруг ветер донесет крамолу до ушей соглядатаев.
Моя мать преподавала, умудрялась успевать и в училище и в вечерней школе, лишь изредка срывалась с занятий, когда муж за свои поделки получал скромный гонорар.
В отличие от него годы иссушили женщину, но, как известно, жилистые одолеют любые невзгоды.
От отца унаследовал я любовь к книгам, от матери - упорство в преодолении препятствий.
С первой попытки удалось поступить в престижный институт, куда почти невозможно было попасть без протекции: вместе с испытанием знаний существовал конкурс связей и фамилий. У меня не были ни того, ни другого.
И наоборот, предки отца после многовековых скитаний осели в Польше, а после ее распада - на Украине.
Дед его принял православие и выбрался за черту оседлости, древнюю кровь достаточно разбавили местной; но опытные кадровики копают до десятого колена и за славянской внешностью способны различить истоки.
Но, видимо, в институт пришла разнарядка принять мизерный процент инородцев, среди претендентов отыскали лишь слегка запятнанного и вроде бы своего.
Осчастливленный студент с головой окунулся в учебу и успешно одолел первый семестр.
Но весна выдалась солнечной и живительной, дурными голосами взвыли мартовские коты.
И невозможно усидеть за учебниками.
Я приметил однокурсницу на лекции по истории партии, требовательный преподаватель по головам пересчитывал присутствующих, и стоило хоть один раз не появиться на занятиях...
Она впорхнула в аудиторию в последний момент, рядом со мной было свободное место, поздоровалась, едва склонив голову.
Волосы упали, небрежно закинула их на спину.
Студенты дремали или сражались в слова и в "морской бой", соседка моя уткнулась в книгу.
Я тоже читал, между нами протянулась тонкая и еще непрочная ниточка взаимной заинтересованности.
Постепенно ниточка эта обернулась канатом; я грезил ночами и прислушивался к шорохам за перегородкой; когда подрос, мать придумала разделить комнату на две клетушки.
Но все труднее было расшевелить преждевременно состарившегося мужа, напрасно она пыталась; руки мои невольно тянулись к восставшему члену.
Ладонь ползла к нижней части живота, оставляя за собой полосу выжженной земли.
Пальцы доползали, но еще не решались погладить и приласкать, я переворачивался на живот, зарывался в подушку с запахом моих грез, наваливалось благостное удушье.
Каким-то образом мы дожили до своих лет в первозданной непорочности, негде было избавиться от этого груза.
Отец работал дома (если пустое бумагомарание можно назвать работой), да и обитатели нашей квартиры настораживались на любой подозрительный шум.
У моей избранницы был младший брат, и бабушка бдительно стерегла ее невинность.
Под ее надзором лишь изредка сходились наши руки и волосы.
Губами ухватить волосинки. И задохнуться в чудном аромате. И поймать игриво убегающую руку.
Вслед за ней дрожащими пальцами нащупать еще по-мальчишески угловатые коленки.
Юбка невзначай задралась, обнажились ослепительно белые и манящие бедра.
Преследуя руку, пальцы воровато заползают на них.
Она сжимает ноги, шутливо сопротивляясь насильнику.
Сдавливает пальцы в сладостном капкане, от его жара плавится кожа и вскипает кровь.
Но нарочито тяжелые старческие шаги разрушают идиллию, или в бредовое наше исступление вплетается звонкий мальчишеский голос.
4. На сессии, взявшись за руки, бродили мы негостеприимным городом. Заходящее солнце явственно высвечивало трещины и сколы, что все больше уродовали старинные здания.
Убегая от этого уродства, забились в парадную.
- Нет, не здесь и не так, - шепнула она, когда рука моя проникла под кофточку.
Пальцы запылены и изгажены дорогой пустых странствий, грязь отваливается хлопьями и поганит атласную кожу.
Это сродни испытаниям на полигоне: взрывная волна и смертельное излучение выжигают жизнь; страна наша окружена недругами, мы притерпелись к смерти и разрушению.
Пальцы устремились к груди и не ведали пощады.
Одна рука заползла за пазуху, другая цепко ухватила ее запястье.
Или руки ее запрокинуты на мои плечи, и не разобраться в мешанине рук и тел, каким-то чудом из этого сплетения выудил я ее ладонь, запустил ко мне на живот.
Искусным дуэтом вели мы партию, стоило взять неверную ноту...
Ладонь ее наползла на живот, мои ногти царапали и рвали тесную материю лифчика.
Зачем девушки ненужной тряпицей сдавливают и калечат плоть?
Тело твое прекрасно и желанно и без этих подпорок.
Или прячутся под броней, чтобы затянувшиеся поиски еще сильнее распалили воображение.
Сильнее некуда, в глазах пелена, кровь оглушительными толчками приливает к животу.
И если немедленно не выпустить избыток пара...
Одной рукой оцарапал и порвал тесную материю, пальцы впились в мясо; она со стоном запрокинула голову; другая рука прижала к животу ее ладонь; если ногти не пропорют, не стравят давление, котел взорвется; трещат брюки, отлетают пуговицы.
- Подожди, не сейчас, - обморочно повторила она. - Обступили и подслушивают двери.
И когда я сорвал нелепый нагрудник и затащил ее руку под ремень, когда от брюк отлетела последняя пуговица, когда пальцы мои взошли на вожделенную вершину, и наслаждение сродни пытке - здесь и немедленно, в грязи и прахе, - и она не перечила, когда желание наше достигло ослепительной высоты, распахнулись обступившие и подглядывающие двери.
Запретным ударом ниже пояса, от которого лопаются мускулы и напрасно хватаешься за канаты.
Или за перила, где высохшими пятнами спермы застыли плевки преследователей.
Под свист и улюлюканье обманутых и разочарованных зрителей, ломая ноги, беглецы скатились по истертым ступеням.
Усталость навалилась тяжестью восемнадцати лет, расстались случайными попутчиками, не только на поцелуй или на рукопожатие, даже на прощальный кивок не осталось сил.
Дома долго не удавалось заснуть, напрасно я прислушивался, за перегородкой мирно посапывали родители.
В назидание старикам запустил руку под одеяло.
Нащупал резинку трусов и, будто раздевая единственную, медленно, но непреклонно стянул их.
Потом поймал свою руку (нет, мы еще обнимаемся в парадной) и потянул ее к паху.
К зарослям в нижней части живота; мальчишкой заглядывался на мужиков в бане, потом недоверчиво ощупывал каждую появившуюся волосинку, потом встали они непроходимыми зарослями.
Но воображение помогло, пальцы вгрызались и ползли; ее пальцы, уговорил и поверил я.
Наконец, доползли, сначала отшатнулись от восставшего и одеревеневшего мужества, потом боязливо обхватили могучий ствол.
Но даже не пригнули; кожа под грубыми их объятиями то чулком сползала к основанию, то устремлялась к вершине.
И все убыстрялся ритм бесстыдных движений.
И уже не дерево, но конус вулкана, и лава подступила к жерлу.
Тело сотрясла дрожь, каналы распахнулись, лава изверглась; в сладостной истоме в последний момент нащупал я отброшенные в сторону трусы, материя впитала впустую растраченное семя.
Стал мужчиной, это не принесло отрады, но только так можно дожить до утра.
Выпустил избыток пара, а потом поочередно ощупал ладони; американцы верят, что после блуда зарастают они волосом, наивные и чересчур доверчивые люди.
И наконец, как в пропасть провалился в сон, привычно измяв подушку.
5. Вспомнил, затаившись в вечернем скверике.
Всех недотрог совратил той ночью, обрел необходимый опыт, ей не удастся укрыться за привычными отговорками.
Десантники выстроились возле люка, окаменевшим лицом в затылок соседа, и горячее дыхание обжигает твой затылок.
На очередных учениях; в вдруг это взаправду? бьется в черепной коробке и криком пытается вырваться ненужная и шальная мысль; усилием воли загоняют ее в дальний угол сознания.
И молитвой повторяют вызубренный материал. У каждого своя задача: перерезать провода, захватить штаб, оттащить с посадочной полосы самолеты, а если охрана будет сопротивляться, сокрушить ее.
Как научил старшина-сверхсрочник.
Собрал зрителей на цирковое представление.
Почти не осталось у нас лошадей, с трудом отыскали клячу.
Устав от жизни, та покорно подставила склоненную голову.
Но специалист не нуждался в мясницком ноже, он сам - совершенное оружие, годы тренировок отточили мастерство.
И чемпионы могут позавидовать сокрушительному удару.
Упала густая, тягучая слюна, подогнулись ноги, кобыла повалилась на бок и перекатилась на спину, раскорячила копыта.
Кто еще хочет попробовать? вопросил убийца, призывая повторить смертельный трюк или подставить челюсть.
Зрители опасливо потупились.
Не такой уж и большой кулак, величиной с футбольный мяч. Костяшки похожи на выступы кастета.
Желающих не нашлось, публика отступила, самые брезгливые зажали нос.
Из чрева подыхающей скотины с чавканьем сапог по болоту вышли газы.
Изготовившись к прыжку, десантники вспомнили те показательные выступления.
Я едва не задохнулся в запахе страха и надежды.
И даже в самых обыденных фразах и поступках выискивал следы похоти и желания.
В трамвае, что неторопливо трясся по неровным рельсам.
Разрешите пройти, а разве я держу, обменялись репликами пассажиры.
Не пускай, держи обеими руками; а потом на меня навесят приблудного ребенка, распознал я сокровенный смысл.
Бог сотворил мир двуполым, но мы прикрываемся словесной шелухой. И надо долго копаться в ней, чтобы обнажить сущность.
И что мне вторжение - человечество воевало во все времена; землетрясения и вулканы - природа вечно пыталась извести жизнь; сквозь катаклизмы устремился я к единственной, медленно и тяжело ступая, косолапя, раскачиваясь на каждом шагу, преодолевая напор встречного ветра, оттягивая признание.
Вместо того, чтобы обогнуть дом и зайти с тыла - избушка не повернулась входом к уставшему путнику, - перелез через низенький заборчик - к окнам подступил небольшой палисадник, заросший бурьяном и чертополохом, хозяевам некогда было возиться с огородом, - собрал букет для единственной.
Колючки вонзились и покалечили, призрел боль.
Если она и наблюдала, то из глубины комнаты, стекло расплющило уродливую морщинистую морду пса.
Все мы будем такими в старости - неправда, хотя я вечен, но не доживу до преклонных лет; - морда эта приветливо оскаблилась.
Опознан и приговорен, и нет обратного пути, и вроде бы безразличные лица случайных прохожих - им не жалко, что разоряют чужие огороды - подталкивают к парадной; прижимая к груди отвратительный букет, перемахнул через ограду, с разбегу толкнулся в дверь, доски затрещали и прогнулись, но выстояли под ударом; услышал, как пальцы царапают железо и не могут справиться с простеньким механизмом.
- Оттянуть затвор и нажать на спусковую скобу, - подсказал я; она оттянула и нажала, дверь скрипуче и неохотно отворилась.
6. А потом ловушка захлопнулась, лампочка в парадной перегорела, с трудом различил: ночная рубашка с глухим воротом, пойманной птицей материя бьется на груди.
Не поймал птицу, но неуклюже оправдался.
- Завтра пересдача экзамена, готовился, никто не заступится, если не сдам.
- Отец позвонит ректору, - утешила она.
- Твой отец, - сказал я.
- Если ты меня забыл..., - поманила и позвала соблазнительница.
- И псина, она все видит.
- Закроем или закроемся в чулане.
- А вдруг вернутся родители? - придумал я.
Устав от пустых отговорок, она потянулась ко мне, а я отшатнулся - стыдно прятаться и скрываться, или различил волосы на своих ладонях, теркой сдерут они нежную кожу.
- Запылился и устал с дороги, обмой и дай приют; в таком виде встречаешь всех странников? - Ненароком наотмашь хлестнул ее по лицу.
На щеке остался разлапистый след пятерни - теркой все же испоганил кожу, - она запахнулась в кофточку.
Уронив букет, понурившись, боясь оглянуться на преследователя, палец может невольно дернуться и выстрел грянет, поплелся в пыточную камеру.
Еще одни двери навечно закрылись за спиной, тяжелые шаги конвоира, оскаленная морда сторожевого пса.