Волков Сергей Александрович : другие произведения.

Симметрия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

СИММЕТРИЯ

Все и каждая вещь, которую можешь себе представить, существует.

Джон Лилли. "Центр Циклона"

Творчество - это состояние, в котором нет внутренних

конфликтов и страданий, а ум свободен от навязчивых

идей и желаний.

Джидду Кришнамурти

  
  
  

1

  
  
   ...на восток, минуя фасады из бурого кирпича. Мимо тощих заборов, изъеденных временем вывесок, мимо отмирающей, уходящей в бездну прошлого волокиты бессмысленных дней. На восток, где пробуждается ветхозаветная звезда, умеющая каждый раз выглядеть ослепительно новой. Туда, к раскрывающей алые лепестки сладко звенящей жизни, к лазоревым волнам холодных небес, к садам, проникновенно нашептывающим таинственные истории. К плещущим родникам души, открыто резонирующим с пространством вокруг. Одним словом, на восток...
  
   Перечитав абзац, отключил компьютер.
   Диагноз ясен: неисправимый идеалист. Певец закатных аллей и весело журчащих струй. Романтик до глубин спинного мозга. "И никуда, никуда мне не деться от этого...". Что да, то да. Невредно поучиться мыслить коротко и жестко. Для комплекта. Хватит уже штамповать себя из страницы в страницу. Какие будут предложения, господа? А не выпить ли нам пиву? - бодренько вопросил некто из самой моей сути. А чего ж... Сунул ноги в шлепанцы и попер удовлетворять потребности капризного организма.
   Вопреки сгустившимся за окном грозовым облакам, настроение отличалось повышенным тонусом и почти бесшабашной радостью. Тому была причина. Первый день отпуска. Опершись локтем на низенький холодильник "Юрюзань" (памятник эпохи недоразвитого социализма) и потягивая бархатистую жидкую свежесть, я купался в волнах обыкновенного человеческого удовольствия. Ну, чего, старый, с заслуженным тебя отдыхом. Сколько планов обычно строится с прикидкой на такой вот сезон блаженства. Сколько идей вынашивается в течение года. А во время оно, как правило, все летит кувырком из-за непредвиденных нюансов. Короче, однажды я сказал себе: стоп. Хватит. К чертям свинячим все теории, выкладки, графики. Не люблю я эти пресловутые "а если бы", "а вдруг". Рассуждения на тему, что было бы, когда бы. Какого дьявола? Твори реальность и не тяготись никчемными проектами. Дядюшка Юнг (который Карл Густав) очень правильно сообразил: хочешь познать человека - избегай теорем.
   А вообще-то вся философия в мире яйца выеденного не стоит. Помнится, по молодости выдавал на гора кучи принципиальных установок. Даже не поленился зафиксировать своеобразный кодекс чести. Вышло порядка тринадцати пунктов. И ни хрена не помогало, ибо банально не соблюдал собственноручно возводимые в ранг моральных аксиом правила. Совесть мучила. Сперва. Затем плюнул, сжег означенный реестр в пепельнице, а в качестве универсального руководства вывел только одно: главное - верить в то, что делаешь. И все получится.
   С нынешней историей непросто. Кой шут я вообще пишу ее? Полное отсутствие конкретных идей. Зацепиться не за что. Сюжета нет. Только настроение. Нечто эфемерное, неопределенное до безобразия и все же, все же... Сродни ощущению: со сна, продрав глаза, раздергиваешь шторы. И белый день вторгается во мрак бетонных стен. А ты еще не там, но уже не здесь. Где-то между. Эйфория в невесомости...
   Изнеженное витание в облаках прервалось зуммером телефона.
   - Да?
   - Привет, Шуркин.
   - Привет, Иркин.
   - Как твои дела-делишки?
   - В большом ажуре. С сегодняшнего дня я птичка свободного полета.
   - В смысле, уволили? - в голосе сестренки засквозила подозрительная настороженность.
   - В смысле, в отпуске.
   Облегченный вздох на другом конце провода. Что за манера сразу воображать себе худшее?
   - Поздравляю.
   - Спасибо. Как там наш рудокоп поживает?
   - Нормально. В субботу приедет.
   - Ну? В гости пригласите?
   - Потому и звоню.
   - Чудненько. За мной шампанское, цветы и конфеты. Как сама?
   - Жива, здорова, всем довольна.
   - Молодцом. Так держать. Значит, до субботы?
   - Только не забудь.
   - Друзей и родственников не забывают. Даю отбой.
   Вот те, нате... В воскресенье, стало быть, работать не придется. Ибо будем поправлять здоровье народными средствами. Потому как приезжает Мишаня Зурабов. Он же Зубр. Он же "органист майор Зубрилло", прозванный так с подачи злых однокашников, проведавших, якобы, что батя Мишани связан с ГБ (к слову, абсолютная ложь). Впрочем, чихал я тогда на это дело, а ныне - тем более.
   С Мишкой дружилось легко, без напрягов. Товарищ отменный. В драке беспощаден, в любви беззаветен. Поборник справедливости, не терпящий произвола со стороны власть предержащих. Из-за чего нажил на свою коротко-стриженую голову массу неприятностей.
   Выпивали вместе. Я с пьяных глаз вслух читал свои вирши. Он, тоже не шибко трезвый, пытался наложить это дело на музыку. Короче, доходили до кондиции. После чего в порыве чувств бросались друг другу в объятья и рыдали, сдавленные тоской по лучшим временам, ностальгией по улепетывающей молодости, два битых жизнью собрата по несчастью.
   - Ты гений, Саша, - ревел Зубр.
   - Я дерьмо, Миша.
   С тем и расходились до следующего "субботника".
   Позже, когда Ирка вернулась из Швеции, я их поженил. Но это позже. А до того....
   Бросил рифмоплетство, перешел на прозу. Он же, напротив, стал пробовать свои недюжинные силы в стихосложении. Вспоминается такое: знакомая кухня. Я на табурете, сутулой спиной подпираю стену и внемлю Мишке, с глуховато-отрешенной монотонностью гласящему:
  
   Чет-нечет. Время за порог.
   Жизнь замирает,
   Ступив в хромой судьбы чертог.
   Судьба играет.
   В ладонь костлявую зажав
   Чужую долю...
  
   И далее по нарастающей, с пронзительной нервной нотой, буравящей душу. Вот она, истина. Рожденная во тьме греха, выстраданная посредством долгой кропотливой работы по осознанию себя и места под солнцем. После такого и сказать толком нечего. Чего тут говорить? Плеснул в стакан - другу, затем себе. Дрогнуло стекло.
   - За тебя, старина.
   - За нас.
   Очень по-русски.
   Зубр подкупал чисто мужским обаянием. Невысокого роста, широкий в кости. Лицо скуластое, надежное, речь с расстановкой. На людей глаз наметанный. С первого захода определял, "ху из ху". Пятьсот раз говорил ему: Минька, не губи талант, дуй в психологи. Отмахивался: не мое. А что твое?
   Оказалось, геологическая разведка. Вот где развернулась во всю ширь его мужественная романтическая натура. Видеться стали не часто. Бесконечные экспедиции. Телеграммы откуда-то из тьмутаракани. Редкие моменты возвращения в столицу превращались в праздники. В широкой Мишкиной улыбке крылось ощущение причастности к чему-то большому, нужному, по сравнению с чем московская канитель меркла и казалась именно что канителью.
   - Я счастливый сукин сын, - говаривал Зубр, обвивая мощной лапой Ирку за талию. - Я самый счастливый сукин сын на всем белом свете.
   Ну, ясное дело.
   Жаль, не получится сказать о себе того же.
  
  

***

  
  
   Любит человек окружать себя плотной стеной иллюзий. Чем и питается, ошибочно принимая за неизменные свойства жизни. К примеру, страх. Слово из пяти букв, не более. В чем его природа? Исключительно в воображении. А еще в недостатке отдельных гормонов. Я бы не стал заносить эту дурацкую условность в реестр чувств. Да и смешивать воедино понятия - чувства и ощущения. Суть, вещи разные. Ощущение - коктейль из чувства и кусочков иллюзий. Чувство же, категория чистая, в смысле, без примесей. Хотя, оно субъективно. Любовь/влюбленность, злость/досада, ненависть/неприязнь... И правы индусы, говоря, что жизнь есть страдание. Живешь, значит, любишь, значит, страдаешь... Немногим дано уйти от этого, превозмочь, встать над жизнью.
   Вот, йога, к примеру. В чем суть ее философии? В призрачности любой из категорий бытия. Мол, кругом тебя фантомы, да и сам ты, друг, того... И тогда приходит понимание: осознать истинную жизнь во всей ее многомерности можно лишь пробудившись. И просыпаются новоявленные гуру, освобождаясь из сетей любви, смерти, зависти, прочих атрибутов несуществующего более для них мнимого пространства. И зрят они иные горизонты, недоступные нам, рабам собственных желаний, увязшим в гуще каждодневных эмоций, разных по настроению, но схожих в одном: все тлен.
   Все так. Только вот парадокс: большинству интересен именно этот "сонный" мир со всеми его выкрутасами. И глубоко до фени всякие йоги, ламы и прочие даосы. Привлекает как экзотика, не более. Сидят в нирване, амброзию кушают - и Аллах с ними. Восток - дело тонкое. Лично мне по нутру бурлящий эмоциональностью улей под названьем Земля. Есть, чему поучиться, что воспеть. Когда-то, вероятно, поумнею. Не раньше, чем "россыпью снега покроется волос". Тогда и заговорю по-другому. Но это еще дожить надо. А пока: даешь здоровый пофигизм и свободу творчества!
  
  

***

  
  
   - Нет, с тобой рехнуться можно! - Зубр издал то ли смешок, то ли всхлип. - Ира, ну вразуми хоть ты его. Шурка, брось сейчас же эту хреновину! Она абсолютно нечитабельна.
   - Не скажи, - протянул я, листая испещренную кошмарными значками рукопись одного бурятского "самородка", возжелавшего опубликоваться в столице.
   - Я не могу! Слушай, это болезнь, честное слово! Патология. Психиатры для нее еще название не придумали.
   - Текстуальный маньяк, - злорадно вставила Иришка.
   Я с деланной укоризной посмотрел на сестру и неодобрительно покачал головой.
   - Что, не права?
   Права. В каком-то смысле. Но не обязательно кричать об этом вслух. Да, у меня особое отношение к тексту. И пространство книги значит гораздо больше, нежели просто набор страниц, переполненных ровными рядами строк. Текст, с любовью и мастерством выписанный, это живая ткань, мерно дышащая, существующая по своим, особым законам, постигать которые мне доставляет невыразимое наслаждение. Уникальная сфера восприятия. Не просто источник информации. И потому выражение "книга жизни" для меня не только красивый оборот, но и священная реальность. Объяснить вряд ли сумею. Да и ни к чему.
   Пишешь, к примеру, такое:
   ...Ветер безраздельно владел пространством ночи. Юрким полозом извиваясь в густой траве, он играл незрелыми колосьями. Взметывал пряди листвы, внушая той робкий трепет. Стремглав взвинчивался в небесную тьму, и тогда безбрежная высь наполнялась протяжными гимнами. Столь же молниеносно ниспадал на землю, сновал меж деревьев, забивался в барсучьи норы. Ветер вторгался в чертоги души, вымывая оттуда все ненужное, избавляя от шелухи никчемных воспоминаний, заставляя уверовать в невозможное, одаривая надеждой на лучшее завтра. Ветер царил повсюду...
   На первый взгляд красиво. Но, черт возьми, не то!
   По Станиславскому, самое время воскликнуть: "Не верю"!
   Чего не хватает? Динамики, движения стихии. Вроде бы, слова необходимые присутствуют, а, поди ж ты, нет динамики.
   Подобные вещи сознаешь подспудно. Ибо все это знакомо, пережито тобою где-то когда-то. Сердце помнит и чувствует те мгновения. Скрежещешь зубами, срывая злость на самом себе, удаляешь свежий абзац. Нервным движением пятерни ерошишь волосы и внутренне командуешь: давай еще разок, без ненужной декоративности. Ну-ка...
   ...Небо раскололось пополам. Две контрастные доли: набрякшая грозой, иссиня-черная, готовая вот-вот разразиться потоком дождя, и, в противоположность ей, исполненная солнечного радушия лазурь. В вышине, на стыке двух стихий царила неопределенная цвето-гамма. Что-то близкое к пурпуру. Небесный шлейф, нить, связующая абсолютную ярость и абсолютную гармонию. Гармония ярости. Ветер шумел в листве деревьев за спиной, плавно взметывал высокие стебли луговой травы. В прохладных волнах плескались ароматы леса, неба, дождевой влаги. Из души словно вымывалось накопленное там раздражение, разочарование, обреченность. Ветер исповедовал измотанного бесконечным ожиданием человека...
  
  
   - У меня есть теория. Ты только не смейся, ладно?
   - Не буду, - пообещал я и тут же нарушил данное, улыбнувшись неизвестно чему.
   Зубр, впрочем, не обратил на это внимания. Сосредоточенно морща покатый лоб, он явно подбирал нужные слова.
   А все-таки изменился друг Мишка. Заматерел. В облике едва уловимые перемены. Будто заострился весь костяным гребнем. На левом запястье браслет с замысловатым орнаментом. В кружеве металла поблескивает выпуклая черная капля. Я кивнул на украшение:
   - Интересная штука.
   Зубр рассеяно проследил направление моего взгляда, отмахнулся.
   - Подарок. Шаман вручил. На счастье.
   - Ясно.
   Старая скамейка у тихого пруда. Близость стен Новоспасского монастыря настраивает на вполне определенный лад. Ирка на работе: срочный вызов начальства. В общем, самое время предаться размышлениям о вечном. Что и делаем.
   - Шурка, что такое душа?
   Я присвистнул.
   - Ну, ты, брат, спросил! Философы всех мастей бьются над этим не одну сотню лет, и до сих пор не пришли к общему знаменателю. Чего ж ты от меня хочешь? Я вообще стараюсь на глобальных темах не зацикливаться. И потом, твоя теория, - ты и формулируй.
   - Попробую. Для меня душа - величина почти что физическая, имеющая волновую природу. Почему люди, которые, казалось бы, друг в друге души не чают, со временем утрачивают взаимный интерес и расходятся восвояси? Мне видится так: первоначально частота колебаний их душ одинакова. Грубо говоря, объединяет длина волны. Отсюда и выражение "душа в душу". Со временем, в силу различных обстоятельств, что-то меняется. Щелчок, сбой в сети. Короче, малейшие перемены параметров дают трещину...
   - ...что выражается на практике в размолвках, разводах и т. д., и т. п., - завершил я. - Короче, понял, к чему клонишь. Пока вы с Иркой пульсируете в одном режиме - все о'кей. Но стоит только РАО ЕЭС вмешаться - и привет. Мой тебе совет: хватит заморачиваться по пустякам. Метафизика души - это, конечно, хорошо, а жизнь есть жизнь. Теориям не поддается. Не знаю, что тебе нашептали бурятские шаманы, только от псевдофилософских выкладок на тему "проблема всех времен" ни горячо, ни холодно.
   - В смысле?
   - Миша, они ни к чему не обязывают и ни на что не влияют. В распоряжении человека имеется четко структурированный механизм, который держит товарища хомо, понимаешь, сапиенса, в ежовых рукавицах, несмотря на все попытки доказать обратное. Вот представь. Жаркий летний день. Электричка. Возвращаешься домой. Вагон битком. Стоишь, таращишься в окно. По параллельным рельсам несется скорый "Владивосток--Москва". Момент, поезда сближаются. У раскрытого окна девушка. Ветер ласково обвивает ее прелестную головку. На какой-то миг ваши глаза встречаются, и все внутри замирает. Ощущаешь шестым ли, тридцать шестым - не важно, каким чувством, но сознаешь: стопроцентно твой человек. От и до. Абсолютно близкий и безнадежно далекий. Поезда расходятся. Электричка притормаживает на станции, а скорый экспресс устремляется дальше. И ты клянешь стерву-судьбу на чем свет стоит, ибо знаешь: вам никогда не встретиться больше. Удивительный шанс, выпадающий только раз, и тот утерян в одночасье. Слишком романтично для правды? У меня именно так и было. А ты говоришь, длина волны. Может быть, не знаю... Но, прах тебя побери, Минька! Ты же счастливый человек. У тебя всегда есть, куда и к кому вернуться. Ирка тебя любит до потери сознания. Ей ведь никто не нужен больше. Можешь поверить. И выкинь прочь свои сомнения. Лишнее это. Прелесть ваших отношений в постоянной новизне. Не успеваете надоесть друг другу, в отличие от ряда семейных пар. Так-то. Еще теории имеются? Нет? Ну и прекрасно. Пошли домой, а то ветер тучи гонит.
  
  
   Эпизоды, эпизоды...
   Вся жизнь - бесконечный набор таких вот сцен, этюдов, набросков. Что-то действительно важно, что-то - напротив. Одного не отнимешь: все это опыт. Каждая ошибка, каждая имевшая место глупость (а сколько их было!), любой просчет - вот они, составляющие школьного курса жизни.
   Всегда поражало, почему окружающие мнят, будто лучше тебя знают, какой именно набор ценностей тебе подойдет более всего. С детства я из врожденного чувства противоречия доказывал правильность выбираемого пути. Чтобы не быть голословным: школа, класс, эдак, шестой. Стоим на перемене в тесном кругу - мальчики, девочки. Разговор о занятиях музыкой. Уж не помню, кто и зачем его завел. Не суть важно.
   - Между прочим, - обращается ко мне рыжекудрая отличница с безнадежно забытым именем, - такими длинными пальцами, как у тебя, очень удобно играть на фортепиано.
   Естественно, возражаю. Мол, дело тут не в длине пальцев. И вообще, заявляю я, раздуваясь от гордости, в ближайшее время собираюсь заняться гитарой. Та с видом знатока качает головой. Нет, говорит, с твоими руками надо упражняться на клавишах. Гитара требует иной конституции.
   Негодуя про себя на всех умников и умниц, вечером того же дня подхожу к отцу.
   - Папа, научи меня играть на гитаре.
   Отец выключает телевизор. Смотрит одновременно ласково и пытливо.
   - Ты серьезно?
   - Абсолютно.
   - Ладно.
   Он берет лист бумаги, карандаш. Рисует пять линеек, расставляет на них последовательно кружочки.
   - Знаешь, что это?
   - Нотный стан. Это мы проходили. Ты мне лучше объясни, как играют на инструменте.
   В руках отца возникает видавшая виды гитара. Он начинает излагать устройство, что такое колки, розетка, лады - короче, теорию. Интересно, не спорю, но мне нужно действие! Я требую аккордов. Отец со вздохом манипулирует пальцами моей левой руки на грифе. Прижимать струны чертовски неудобно. Они то и дело норовят вырваться на свободу. Да и моей узкой кисти непросто удержаться в нужном положении. Аккорд: полный швах. Одно лишь привыкание к инструменту занимает месяца три-четыре. А мне подавай все и сразу. В общем, гитара в моей жизни возникла многим позже, когда научился терпению и выносливости. Как известно, если долго мучаться...
   Подобных ситуаций хватало. И поначалу я порол горячку, доказывая всем и вся, но в первую очередь себе, что не пальцем делан. Иногда удачно.
   Иногда.
   Что ни говорите, обрести себя в жизни - та еще задача.
  
  
  

2

  
  
   К вечеру дождь перестал. В природе наступило умиротворение, что случается всякий раз по окончании неистового летнего ливня. Здесь, посреди лесной тропы это ощущалось достаточно ясно.
   Крис скинул дождевик. Аккуратно сложив, упаковал в рюкзак. Туже затянул лямки. Расстегнул чехол, проверил гитару. С инструментом порядок. Водрузив свою ношу на плечи, двинулся в путь.
   Пейзаж, наполненный жизнью. В молекулах озона разлиты отголоски грозы. Даже легкое дуновенье западного ветра несет на себе печать бушующих где-то тайфунов и цунами. В колебании сочно-зеленых листьев мнится тайна. Мир поражает неизведанностью. Человек в царстве деревьев подобен слепцу. Здесь все непривычно, незнакомо. Система знаков и символов, прочесть которую не в состоянии. Как будто тихая поступь шагов гулким эхом взрывается в недрах земли, достигая корней, предупреждая: идет чужак. Это запретный мир, загадка. А потому...
   Цени, покуда возможно.
   Пока очи зрят, уста внемлют, волосы притягивают ветер.
   Цени.
   Не дай умереть великой мозаике настоящего, пронеси через грядущее и обрети заново. Познай ее тайны, открой магический язык растений, зверей и птиц, вглядись в призрачные водовороты рек, растворись в майском солнце, умри и родись на свет чистым и юным, наивным и безгрешным.
   Живи...
  
  
   Альманах "Мир звуков". N 3 за 20... год.
   "In Memoriam": обыкновенные гении. Автор: Мишель Робер.
  
   Музыка сопровождала его всегда, сколько помнил. По признанию самого Кристиана Валле, с детских лет он преследовал одну лишь цель - облечь в конкретную оболочку каскад бурлящих внутри мелодий. С жадностью бросался осваивать любой, подвернувшийся под руку музыкальный инструмент. А через баснословно короткие отрезки времени на свет рождались удивительные созвучия. Таким образом, участь юноши была предопределена.
   Далее Королевский музыкальный колледж, который окончил с отличием. А затем странный поворот в судьбе. Кристиан оставляет изыскания в области академической симфонической музыки и обращается к иному жанру. "Знаете, только в "In Memoriam" я впервые за долгие годы почувствовал себя в своей тарелке. Это сродни возвращению в знакомые стены после долгих скитаний".
   Состав новоявленного "рок-оркестра" сам по себе экзотичен. Марек Новицки - флейта, саксофон; Эрик Грасси - бас-гитара; Торун Линдгрен - гитара; Тацуо Иседа - ударные, перкуссия; Дитер Гюнтер, Джером ЛеБланк, Иштван Ковач - струнные; ну и наконец сам маэстро - клавишные, маримба, классическая 6-струнная и 12-струнная гитары, арфа, вспомогательная перкуссия. Что и говорить, впечатляет.
   Изначально было решено отказаться от вокала. Кристиан всегда считал музыку явлением самодостаточным, способным выразить без слов, а точнее, лучше всяких слов любые оттенки человеческих эмоций. Исключение пришлось сделать лишь единожды. Рассказывает Марек Новицки:
   - Это было в период работы над альбомом "Вальс северного ветра". Крис в тот день слегка опоздал на репетицию, чего с ним обычно не случается (он вообще аккуратист по природе своей). В качестве извинения сел за фортепиано и сказал: "Небольшая зарисовка. По-моему, стоит довести до ума". И прозвучала одна из самых дивных композиций, которые мне доводилось слышать. То, первое впечатление очень трудно выразить словами. Единственное, что уловили все ребята, присутствие в музыке ощущения некоей утраты. Так бывает, когда расстаешься с кем-то или чем-то очень дорогим тебе: мечтами, любимым человеком, уходящей юностью... В общем, грусть, но не беспросветная, а с каким-то внушающим надежду финалом. Мол, жизнь продолжается. Ясно было, что Крис вложил в нее много личного, сакрального. Парням безумно понравилось. И, кажется, Торун... да, точно, Торун сказал, что нужен текст. По-моему, Кристиан тоже подумывал об этом. Во всяком случае, он довольно легко согласился. Так родилась "Осень". Язык не повернется назвать ее песней. Это больше, чем песня...
   Естественный вопрос: кто будет петь? Приглашать человека со стороны Кристиану не хотелось. "Осень" не требовала сильных вокальных данных, да и сама композиция кардинально отличалась от основного материала коллектива. Поэтому на альбоме она идет бонусом. С другой стороны, имеющийся стихотворный текст нуждался в особом озвучении. Здесь важна была тихая, доверительная атмосфера, драматическая интонация. Решено было попробовать в качестве певца Торуна Линдгрена, который до "In Memoriam" успешно справлялся с ролью гитариста-вокалиста в шведской фолк-роковой команде "Sagan". Интересная деталь: "Осень" - единственное произведение в репертуаре ансамбля, где партию соло-гитары исполняет Крис Валле. "Это было сделано по одной простой причине: я стремился передать все скрытые психологические нюансы темы, выразить ту эмоциональную составляющую, что довлела надо мной при сочинении этюда. По замыслу, гитаре здесь отведено центральное место. Можно сказать, она выступает в качестве рассказчика вместе с певцом. Я очень благодарен Торуну за проявленное понимание".
   Позже в интервью Линдгрен признался:
   - Крис подошел и сказал, что написал партию гитары для "Осени". "Чудесно, - молвил я. - Покажешь?". Он как-то по-детски потупился и с робкой настойчивостью произнес: "Только исполнять буду сам". Это меня задело. У Кристиана прекрасное чувство акустики, очень точная манера игры, но я до этого ни разу не видел, чтобы он брал в руки электрогитару. Вполне естественно, до последнего момента нас всех терзали известные сомнения. Но когда состоялась первая репетиция "Осени", парень выдал такое соло! Помнится, я даже подумал, а не волшебник ли он? Это было тонко, страстно, лирично... Черт, у меня нет слов! Магия.
   Магия...
   Пожалуй. Когда имеешь дело с "In Memoriam", ощущение волшебства постоянно витает рядом. В этих парнях нет чопорности, свойственной многим, так называемым "интеллектуалам" от рок-музыки. Напротив, их энергетика поражает. "In Memoriam" не часто выступают живьем, но уж если оно происходит, будьте уверены, такое забудется не скоро. Мне посчастливилось попасть на концерт ребят в знаменитом лондонском клубе "Marquee". Грандиозно! Два с половиной часа на одном дыхании. Завершала представление упомянутая выше "Осень", ставшая своего рода визитной карточкой группы. Хрупкая долговязая фигура Кристиана с электрогитарой в руках - непривычная картина. Наполненная сладостной тревогой музыка. Деликатный вокал Линдгрена. И поистине мистическое соло, когда каждая срывающаяся нота буквально слезоточит, выворачивая наизнанку душу, заставляя вглядываться в озаренное внутренним светом лицо Криса, его закрытые глаза и шептать про себя: не плачь, старина, мы с тобой. Все хорошо. Ты гений...
   В активе команды четыре студийных альбома и записанный на видео концерт в токийском "Будокане". После выхода дебютного "Всполохи и грезы" Кристиану предложили написать музыку к документальному сериалу "Океан" (производство BBC). Результат: потрясающая воображение композиторская работа. Звуковая палитра представляет органичный синтез цифровых и аналоговых клавишных инструментов в обрамлении оркестра, нежных переливов арфы, природных шумов и голосов животных. Выпущенный на компакт-диске саундтрек разошелся мгновенно и ныне является предметом поиска коллекционеров. Похоже, "In Memoriam" нашли свою формулу успеха. Не поделишься секретом, Крис?
   - Просто надо верить. Верить в то, что делаешь. Тогда все получится.
   Ну что ж, все гениальное просто.
  
  

***

  
  
   К городку Крис вышел за полночь.
   Постоял у горбатого моста, любуясь панорамой спящих домов с островерхими крышами, тусклыми переливами старинных фонарей, булыжными мостовыми. Все дышало уютом, ветхой патриархальностью. Здесь всегда свято чтили традиции, по возможности избегая сумасшедших веяний набирающей обороты эпохи. Термин "модернизация" глубоко чужд его обитателям. Молодежь, в силу возраста, естественно, рвется в центр, к техногенной стремнине. Не прельщают их размеренные будни, без яростных всплесков энергии. Адреналин ищет выхода, подобающих ситуаций. А откуда возникнуть им в захолустье?
   Кристиан улыбнулся. Когда-то он сам был таким. Живя на тихой улочке в скромном домишке, мальчик по имени Крис Валле мечтал о большом, полном ярких впечатлений мире. Впоследствии, распахнув двери в этот ослепительный калейдоскоп чувств, образов, запахов, красок, вкусив славы и познав ее оборотную сторону, он понял: жизнь - непрерывная череда изменений. Но есть в ней кое-что, неподверженное переменам. Пункт возврата. Тяга к понимающим и любящим тебя людям, влечение к родственному теплу, к забытым детским переживаниям, когда на всем вокруг лежала печать новизны. Паломничество в страну чудес.
   И вот он, долгожданный миг. После месяцев бесконечных репетиций и концертов, глупых ссор и мучительных раздумий ощутить возвращение в детство как никогда сладостно.
   Лишь одно не предусмотрел: время-то позднее. И в каком бы нетерпении не пребывала душа, каким бы ожиданием предстоящей встречи не томилась после многих лет разлуки, вряд ли уместно сейчас идти, пусть и внутренне трепеща, по знакомому до сладкой дрожи адресу. Отложим до утра.
   Кристиан бросил прощальный взор на спящий городок, и направился в буковую рощу.
  
  
   - Вот послушай. Это интересно.
   Садех поправил очки на горбатой переносице. Взяв в руки небольшой по размеру том, сел на диван рядом с дочерью.
   - "Как удивительна любовь, и какой респектабельной стала любовь - любовь к Богу, любовь к ближнему, любовь к семье. Как аккуратно она разделена: мирское и священное, долг и ответственность, повиновение и готовность умереть и распределять или раздавать смерть другим. О ней говорят священники, и то же самое делают генералы, планируя войны; и политики и домашние хозяйки вечно сетуют о ней. Ревность и зависть питают любовь, и отношения заключены в тюрьму любви. Она на экране, в журнале, все радио и телевизоры трубят о ней. Когда смерть уносит любовь, есть фото в рамке, или есть образ, который продолжает вызываться памятью или прочно удерживаться в вере. Поколение за поколением воспитывалось на этом, и скорби нет конца.
   Продолжение любви - это удовольствие, и с ним всегда приходит боль, - но мы пытаемся избежать одного и цепляемся за другое. Это продолжение означает стабильность и безопасность в отношениях, а в отношениях не должно быть перемены, потому что отношение - привычка, в привычке же - безопасность и скорбь. За эту бесконечную механику удовольствия и боли мы держимся, и это мы называем любовью. Чтобы убежать от ее скуки, есть религия и романтика. Слово изменяется и становится разным для каждого, а романтизм предлагает прекрасное убежище от факта удовольствия и скорби. И конечно, последнее убежище и надежда - это Бог, который стал таким необычайно респектабельным и выгодным.
   Но все это не любовь. У любви нет продолжения, ее не перенести в завтра; у нее нет будущего. Что имеет его - память, а память - пепел всего мертвого, похороненного. У любви нет завтра; ее не уловить временем, не сделать респектабельной. Она здесь, когда времени нет. У нее нет переспективы, надежды; надежда порождает отчаяние. Она не принадлежит никакому богу и потому никакой мысли и никакому чувству. Любовь не выдумана мозгом. Она живет и умирает каждую минуту. Это ужасная вещь, ибо любовь есть разрушение. Это разрушение без будущего. Любовь - разрушение".
   Библиотекарь снял очки, закрыл книгу. Мгновение он задумчиво смотрел в пол, а затем перевел взгляд на Дженни.
   - Что скажешь?
   - Боюсь, многого я просто не поняла. Кто это написал?
   - Один индийский мыслитель. Настоящий мудрец.
   - А по-моему, не так уж он и мудр, если говорит, будто ревность и зависть питают любовь. В основе любви лежит доверие, а ревность - нечто совсем противоположное. И потому она убивает любовь.
   Это было сказано с таким пылом, что Садех не сумел удержать улыбки.
   - Мой маленький философ, что ты можешь знать о любви?
   - Вполне достаточно, чтобы иметь собственное представление о ней.
   - Тебе всего лишь пятнадцать.
   - Мне уже пятнадцать, папа. И, пожалуйста, перестань обращаться со мной как с годовалым несмысленышем.
   - Слушаюсь и повинуюсь.
   - Дженни! - раздалось под окнами.
   - Опять твои разгильдяи пожаловали, - пробурчал недовольный отец. - Скоро от них совсем житья не будет.
   - Не ворчи.
   Девочка отдернула штору, помахала ладошкой стоящим внизу:
   - Сейчас выйду!
   - Кто на сей раз? - поинтересовался Садех.
   - Эрик и Виктор.
   - Близняшки?
   - Да. К ним племянница на лето приехала. Обещали познакомить.
   - Когда ждать? - библиотекарь, прислонившись к стене, следил за прихорашиванием дочери возле зеркала. - К обеду, надеюсь, появишься?
   - Может быть, не знаю. Все, я побежала.
   Торопливый поцелуй в щеку.
   - Не скучай.
   - Постараюсь.
  
  
   Дети, думал Садех, глядя из окна вслед удаляющейся троице. Счастливые, беззаботные, незлобивые. Берущие свое от жизни, не ведающие проблем и тревог, сомнений и ошибок, боли потерь и отчаянных поисков никому ненужных истин. Они - отдельная каста с собственным миром, в котором взрослым если и отведено хоть какое-то место, то, вероятно, самое невзрачное и незначительное. Мы живем вместе, но что с того? Двое мальчишек, увивающихся за Дженни, ей в тысячу раз понятнее и ближе, чем он, отец. Вот так. Ночей не спишь из-за них, заботишься, воспитываешь, гордишься первыми успехами, сопереживаешь, наставляешь, огораживаешь по возможности от мирских невзгод, тратишь на них лучшие годы, а в итоге остаешься один, так и не дождавшись слов благодарности за все хорошее. Что ж, это жизнь.
   Внизу позвонили. С неторопливым достоинством библиотекарь спустился по крепкому дереву ступеней в холл. Распахнул дверь.
   - Здравствуйте, господин Азиз.
   На мгновенье зажмурился. Слишком внезапной оказалась эта неизменно молодая улыбка. Будто судьба нос к носу свела на доли секунды с прошлым, с его лучшим прошлым, мимоходом рассыпав карточный домик настоящего. На пороге, лучась радостью, застыл Крис Валле - солнечный мальчик.
  
  
   А сперва был сиротский приют. И работал при нем скромный библиотекарь и по совместительству учитель музыки Садех Азиз. И пытался он прививать ребятам с младых ногтей любовь к разумному, доброму, вечному. И стремление его благородное по большому счету не оправдывало себя. Мыкался он, мыкался с кучей сорванцов, да и махнул вскорости рукой на свои педагогические мотивы. Пусть идет, как идет.
   И сидел как-то поздним декабрьским вечером не старый еще библиотекарь в музыкальном классе за фортепиано и наигрывал тихонько при свечах этюды Шумана. Приоткрылась дверь. И явился взору пятилетний малыш, недавно принятый в заведение. С лицом не по возрасту серьезным и торжественным, он проследовал в сумрачный угол класса, взгромоздился на стул. Садех продолжал играть. Мальчик слушал. Время шло. Может, час, а может, более. Библиотекарь кончил музицировать. Опустив крышку инструмента, повернулся к одинокому зрителю.
   - Что скажешь, дружок?
   Новичок слез со стула, медленно и неуклюже приблизился к фортепиано. Маленькая детская ладошка коснулась черной лакированной поверхности, осторожно погладила полированный бок. Трогательная глубина широко распахнутых глаз цвета неба.
   - Научите меня.
  
  
   Схватывал Кристиан быстро. Да и немудрено: у паренька абсолютный слух. Глядя на головокружительные успехи малыша, невозмутимый с виду Садех ликовал в душе. Беспокоило лишь одно: неотвратимая близость рубежного дня. Достижение предела, преодолевать который ученику предстоит в одиночку, ибо способности его, Садеха, за ту черту не распространяются. Но у них еще было время.
  
  
   Потом появилась Дженни.
   Годовалую малышку, упакованную в пеленки по всем правилам, подбросили на крыльцо приюта промозглой сентябрьской ночью. Попеняв про себя бессердечным родителям, Садех принял нелегкое решение удочерить ребенка. Его мало заботили возможные в последствии разговоры и пересуды вроде: откуда у папаши с Востока дочь-англичанка? Из принципа не забегал вперед, живя лишь мгновением, имя которому - настоящее.
   Кристиану в ту пору исполнилось десять. Сознавая, что и талантливому музыканту в приюте не место, перевез обоих к себе. Сорокапятилетнему вдовцу приходилось не сладко. Однако лишать ребят детства - последнее дело. Потому вертелся, как умел, стараясь ежедневно одаривать свое новое семейство крупицами счастья.
  
  
   Дженни тихо прикрыла за собой дверь. Постояла во мраке холла, настроившись на выговор за опоздание. Однако нравоучительной беседой с отцом и не пахло. Напротив, дом наполняли звуки фортепиано! Недоумевая, Дженни на цыпочках взошла по лестнице, остановилась у порога папиной комнаты. Интуиция подсказывала: следует немного выждать. Доверившись тайному советчику, девочка замерла под дверью.
  
  
   Крис играл.
   Вдохновенно, с любовью. Подолгу скрываемые чувства наконец-то обрели волю. Здесь не от кого было таиться. Старые стены буквально пронизаны пониманием и заботой. Уютная атмосфера тепла и ласки. Он вновь обретал то забытое, родное, что некогда питало ростки души. И теперь, стараясь хоть чем-то отблагодарить учителя за испытанное и пережитое, Крис играл подряд любимые Садехом "Лунный свет" Дебюсси, "Утешения" Листа, фрагменты 2-го концерта Рахманинова. Быть может, впервые за последние полгода ему было по-настоящему хорошо.
  
  
   Когда отзвучала финальная композиция, Дженни решила: пора. Постучав для приличия, шагнула внутрь.
   Первое, что бросилось в глаза, пылающее счастьем лицо отца. Прежде видеть его таким не доводилось.
   Из-за фортепиано навстречу Дженни поднялся рослый молодой человек. Что-то удивительно знакомое в глазах. Эта робкая полуулыбка... Господи!
   - Крис!
   - Узнала? - Садех ликовал.
   Гордость переполняла библиотекаря. Дети, его дети! И пускай Кристиан держится на почтительной дистанции, определяемой отношением ученик--учитель. Не важно. Этот мальчик с пронзительными искрами солнца во взгляде навсегда останется для него сыном. Блудным сыном, возвратившимся после долгих лет скитаний.
   А Дженни? Она слегка растеряна, и это понятно. Но и ее прелестное личико открыто для радости. Переборов взаимное смущение, молодые люди наконец-то обнялись. Садех довольно рассмеялся. Воистину, он счастливейший человек на Земле!
  
  
  

3

  
  
   Большого желания ехать не было. Но Ирка настояла. Само собой, при активной поддержке мужа. В конце концов, плюнул на все и собрался.
   Тема не движется. А тут хоть вдохновение нагуляю. Впрочем, блажен, кто верует.
   Компания подобралась внушительная: двенадцать человек, три машины. В основном Иркины сослуживцы, сослуживицы и просто знакомые. В массе своей - представительницы прекрасной половины человечества. Факт, с одной стороны, отрадный. Но настроение у меня было не шибко веселое. Что не преминул отметить товарищ Зурабов.
   - Чего такой надутый? - полюбопытствовал он, когда тронулись в путь.
   Я отмахнулся: мол, не обращай внимания, бывает.
   - Не приставай к нему, - подала голос сидевшая сзади Иришка. - Господин сочинитель нынче не в духе. У них творческий кризис.
   - Много ты понимаешь, - проворчал я, отвернувшись к боковому стеклу.
   А ведь права сестрица, как есть права. То ли интуиция ее женская так эффективно работает, то ли родственные узы столь прочны, что моя подноготная для Ришки - открытая книга. Не знаю. Но факт фактом, она - единственный человек, владеющий искусством выводить меня из душевного равновесия. Чем порою и пользуется. Но это редко. Вообще-то наши отношения основаны на мирном сосуществовании полярных идеологических систем.
  
  
   Место было выбрано со вкусом. "Живопись!" - выдохнул Мишка, глядя на представшую панораму.
   Мы расположились на холмистом пятачке в окружении хвойных пород. Внизу под склоном стелился очаровательный луговой ковер, на котором, слава богу, никто не пасся. Чуть поодаль угадывалась река, однако узреть ее с выбранной точки не представлялось возможным. Смешанный пейзаж - моя слабость. Люблю, когда леса, холмы, равнины, реки свободно уживаются друг с другом. В данном случае - попадание в "яблочко". Хвала Зубру, не подвел.
   Беглый осмотр местности и отдельные восторженные возгласы сменились суетой. Девочки занялись провизией, мальчики - разведением огня, сооружением посадочных мест и заготовкой хвороста. Все при деле.
   Рядом со мной поминутно отиралась Настя, бывшая одноклассница сестры. Прежде наивное существо с нелепо торчащими в разные стороны косичками, ныне являло собой фигуристую девушку, в меру симпатичную и до ужаса говорливую.
   - Шурка, ты и в правду писатель?
   - Нет, - хрипел я, сокрушая коротким топориком древесный чурбак. - Всего лишь редактор в издательстве.
   - Все равно интересно, - пыталась уцепиться за подвернувшуюся тему Настя.
   - Ничего интересного, - втайне я костерил сестрицу, ниспославшую свою несносную подругу на мою бедную голову.
   Девочка продолжала что-то говорить. Видимо, по инерции. Я отвечал односложно и невпопад. Настроение по-прежнему было похабным, без объективных на то причин. Хотелось тишины и уединения. Однако ж кругом сновали люди, голосовые рулады с магнитофонной пленки мешались с бойкой речью любителей пикников, трещали сухие ветви в прожорливом огненном зеве. В природе царило оживление. Проходящий мимо Зубр тронул за плечо:
   - Как дела?
   - Никаких дел. Я в отпуске.
   - Молодец.
   Пространство наполнилось девичьим смехом. Нет, я определенно зря согласился на эту никчемную вылазку. Сидел бы сейчас тихо-мирно перед дисплеем, рожал бы строки, нанизывая на тонкий каркас сюжета. И что получается при таком раскладе?
   А ни черта хорошего не получается. Ибо творчество не есть выдавливание себя по капле, как это привычно многим "причастившимся" литературы. Творчество - свободный полет души над седой равниной опыта. Кто знает, какие мысли роятся в эти мгновения? Что творится на необоримых высотах? Ты, подобно орлу, высматриваешь и хватаешь лишь действительно жизненно важные элементы. Пусть не для всех. Зато в оном сосредоточено настоящее, без капли глянца, без фальшивой ноты. Так и только так. Ничего лишнего.
   Чем дальше погружался в раздумья, тем отчетливее вырастал на горизонте сознания образ Евгения Николаевича Моторина. Фигура знаковая и поистине легендарная. В литературно-издательских кругах он известен как "Стилист". Именно у него я учился обращению с текстом. Вообще, звучит смело. Моторин - виртуоз. Феноменальный талант. Самая известная легенда, связанная с его именем, повергавшая в священный трепет любого стажера, такая: Стилист заключил пари на три бутылки "Наполеона" с кем-то из коллег. Суть в следующем: он берется сымитировать авторскую манеру абсолютно неизвестных ему сочинителей со стороны, в количестве, скажем, трех--четырех человек. Сроку на все про все - неделя. Ударили по рукам.
   Дальше так.
   Мэтр Евгений имел возможность прочесть по шесть новелл от каждого из приведенных литераторов (людей, кстати, не молодых). В назначенный день Моторин с оппонентом встречались в одном из помещений издательства, где им давали краткую обрисовку сюжета ("рыбу"), вспомогательный набор слов и узловые комбинации словосочетаний, после чего предлагали оформить нечто вроде сочинения на заданную тему. По истечении времени забирали материал у обоих и подвергали сравнительному анализу (за это отвечали независимые эксперты). Результат ошеломил всех.
   По признанию членов импровизированного жюри, не знай они об условиях эксперимента, сошлись бы на том, что этот сюжет с вариациями писал один и тот же человек. Таким образом, маэстро "уделал" всех, получил выигрыш и моральное удовлетворение.
   Признаться, меня долго занимал вопрос, как ему удается подобное. И вот, в разгар хорошего фуршета, я набрался наглости, подсел к "легенде" и спросил о том напрямую.
   Мэтр фыркнул. Сделал несколько пассов зубочисткой. Плеснул мне в рюмку водки, остатки долил себе. Чокнулись. Я отработанным движением опрокинул это дело без закуски, ожидая услышать разгадку "секрета Полишинеля". Шеф не торопился с ответом. Прошло несколько минут, прежде чем утонченно-благородный Моторин, пригладив аристократической ладонью серебро волос, снизошел до меня.
   - Друг мой, это очень просто. Как, в сущности, проста любая наука, коли в ней основательно разобраться. Математика чистой воды. Эти снобы воображают, будто ваяют шедевры, занося себя в реестры истории. Дудки! Знаешь, кто действительно остается в истории? Тот, чье перо действует спонтанно, без лишних мук, сомнений и ошибок. Не писаки, а писатели. Можно как угодно изгаляться, шокировать общественность деталями, не предназначенными на вынос. Купаться в возгласах типа: "Ах, это настоящий постмодерн!". Да пускай! Кому нужны ролевые игры - на здоровье. Упражняйтесь в словоблудии, рисуйте сюрреалистично-тошнотворные полотна. Пожалуйста! Но помните, ребята: это не литература. Если движение мысли исключает предварительное движение чувства - не ищете в нем глубины настоящего искусства. Искусство прежде родится в душе. Когда урбанизм приходит на смену гармонии, впору сделать ручкой, надвинуть на глаза шляпу и удалиться в ночь. Жаждущий правды найдет ее и во тьме, если только в душе его не угас крохотный огонечек надежды. А вы все охаете, долдоните: стиль! это стильно! Стиль всего-навсего определенная манера изложения мыслей. И он вполне поддается обработке, как и любая логически выверенная структура. Механизм. Сродни автомобилю: при внешних различиях моделей и марок схожие элементы конструкции, примерно одинаковый набор деталей. Так что ничего сверхъестественного здесь в принципе нет. Дело времени и опыта.
   Еще по пятьдесят.
   Пауза.
   Стилист продолжил:
   - В конце шестидесятых я посещал лекции одного уважаемого человека - не буду называть его имени - по психологии искусства. Мероприятие закрытое, почти конспиративное. Зато все свои. Так вот, он поведал нам, молодым и нахальным, об интересном опыте западных коллег. Некий Томас Синклер, обладающий паранормальными, так сказать, способностями отважился на следующий опыт. В изолированное помещение по очереди приглашались литераторы - маститые и не очень. В уголке за маленьким столиком сидел гражданин Синклер. Входящий располагался в противоположном конце комнаты. Перед обоими листы бумаги, ручки. Задача приглашенного - оформить небольшой текст собственного сочинения. Задача испытуемого - параллельно зафиксировать то же самое. Короче, чтение мыслей. Весь процесс снимали на кинопленку. Ну, и что ты думаешь? Абсолютная идентичность в девяти случаях из десятка. "Погорел" всего на одном.
   - Почему? Устал?
   Шеф отрицательно мотнул головой. Покрутил в пальцах опустошенную рюмку.
   - Просто этот единственный оказался писателем. Понимаешь? Он не раздумывал над фразами, не колупался в себе. Слова рождались не в голове, а в сердце. И отражались на бумаге, не застывая мертвой формой в мозгу. Вот и весь секрет истинного творца. Такие дела, стажер.
  
  
   Изначально думал скинуть свое художество ему по почте, но понял: не годится. Только личный контакт. Хотя бы в знак уважения. И потом, вопросы наверняка будут, которые лучше прояснить сразу, безотлагательно.
   Вот и получилось, что по возвращении в столицу, убив сутки в раздумьях и сомнениях, я все же решился на визит к Моторину. На карту поставлено многое. А шеф при таком раскладе - истина в последней инстанции.
   Однако... Что-то не по себе. Сосет под ложечкой. К полуночи отваги моей поубавилось. Идти, иль не идти? А чего я, собственно, нервничаю? Раз уж созрел для показа текста Стилисту, значит, стыдиться там нечего. Вот и весь сказ. Посему ложись-ка ты, братец, спать и не тревожься о завтрашнем дне. Как будет, так будет.
  
  
   Знакомый вход под аркой. Старый московский дворик с рядами высаженных тополей. Безысходно гниющий "Запорожец" на вечном приколе.
   Выщербленные ступени. Запах жареной рыбы по всему подъезду. Где-то заливается плачем ребенок. Поднимаюсь на третий. Последняя дверь налево. Звоню. Сердце срывается на дистанцию. Всеми силами пытаюсь замедлить его галоп.
   - О, какие люди! А ты ж, вроде бы, на отдыхе? Нет?
   - Здравствуйте, Евгений Николаевич. Вообще-то я в отпуске, но тут такое дело...
   - Проходи.
   Шеф в черном с росписью кимоно. Вкупе со стальными переливами седины - убийственное сочетание. Ждет, пока разуюсь. Следую за ним в кабинет. В глаза бросается мигающий монитор компьютера.
   - Если отрываю...
   Нетерпеливый взмах рукой.
   - Перестань. Просто, как и ты, не умею отдыхать по-человечески.
   Он обходит широкий письменный стол, погружается в кожаное кресло. Деликатно располагаюсь рядом на стуле.
   - Ну, рассказывай.
   - Вот, - протягиваю папку. - Здесь текст. Посмотрите.
   - А сам что же?
   Глубокий вдох.
   Мэтр пристально смотрит на меня, и тут до него доходит.
   - Так. Понятно. Объем небольшой. Знаешь, если не затруднит, сходи пока на кухню, завари чай. Когда ознакомлюсь, позову.
   Он надевает очки и погружается в содержимое. А я обреченно плетусь по указанному адресу, досадуя на глупую самонадеянность. Водрузив чайник на плиту, сажусь подле окна и бессмысленно пялюсь на колышущиеся листья знакомых уже тополей.
   Доигрался, балбес. Не миновать тебе высшей меры.
   Время превращается в тянучку. День между тем клонится к завершению. Блекнут краски, драпируясь в предзакатный маскхалат. Сижу-жду. В голове стучит почерпнутый из "Книги перемен" афоризм: "Придешь и уйдешь, но колодец останется колодцем". Смысл его, до поры загадочный, ныне ясен. Некоторые вещи остаются незыблемыми. Человек на протяжении жизни может сколько угодно меняться в любую сторону, но истина не подвержена переменам, ибо существует сама по себе. Смотри-ка, на философию потянуло. Верный признак внутреннего дискомфорта.
   - Александр!
   Наконец-то. Спешу на зов, готовясь к худшему из зол.
   - Присядь.
   Плюхаюсь на стул, чувствуя, как силы истекают напрочь. Стилист покидает кабинет, дабы вернуться с бутылкой "Хеннесси" и фужерами. Разливает небольшими порциями драгоценную жидкость. Спустя мгновение ажурный хрусталь у меня в пальцах. Все еще ничего не понимаю.
   Моторин, бережно поглаживая свободной рукой папку с текстом, провозглашает тост:
   - За большую литературу!
   Закусываем горьким шоколадом.
   Шеф помещается в кресло и оттуда с интересом изучает мою персону.
   Неужели триумф? Бог мой! Слишком хорошо для правды. Но получается так.
   - Переходи на вольные хлеба, - произносит Стилист.
   - Что?
   - Бросай редакцию - мой тебе совет. К чертям, без сожаления. Иначе эта машина перемелет с потрохами. Художник должен быть один, вне системы. В этом его предназначение. Не позволяй трясине формализма завладеть дарованным свыше.
   Коньяк допит.
   В душе творится странное. Вроде бы следует радоваться. Победа, как-никак. Переход на качественно иной уровень. А может, так и должно быть? Но уж больно неожиданно.
   Мэтр возвращается к рукописи. Вынимает первые два листа, пробегает взглядом по строкам. Меланхолично качает головой.
   - М-да, - в голосе нотки усталости и какой-то безнадеги.
   Откладывает текст.
   - Если честно, завидую. Мне шестьдесят три, а похвастаться нечем.
   - Но вы же можете...
   - Что я могу, мальчик? Заниматься кустарщиной? Схватывать и подделывать манеру любого ремесленника? Для этого много ума не надо. Художником все ж таки не становятся, а рождаются. Правда чувств, а не красивая ложь в словах, есть литература. Это дается избранным. И здесь мне не повезло.
   Воцаряется тишина.
   Дольше задерживаться нет смысла.
   Забираю папку. У выхода оборачиваюсь.
   - До свиданья. И... спасибо за все.
   Тяжкое молчание в ответ.
   Прикрывая за собой дверь, сознаю окончательно: эпоха легенд отжила свое.
  
  
  

4

  
  
   - Мы ведь абсолютно ничего о тебе не знали. Папа с ума сходил. Каждый день только и рассуждений: как там Крис? Где он? Что с ним? Колледж закончил, приехал, показался - и все. Пять лет забвения. Разве так можно?
   Дженни, прекрасная в своем праведном гневе, взирала на Кристиана. А тот молча глядел в землю, не зная, что ответить. Словно ученик, не готовый к уроку, сгорающий от стыда, абсолютно беззащитный пред железными доводами преподавателя.
   В создавшейся тишине весело журчал родник, сбегая средь каменистых валунов в плодородную долину. Сварливо шептались кроны сосен, окаймляющих беседку, где ныне пребывали дети Садеха.
   Что можно было сказать в оправдание? Объяснить, что музыка захватила целиком, не оставив в душе места воспоминаниям? Рассказать о том, каких трудов и мук стоило воплотить в жизнь мечту о собственном рок-оркестре? Привести в качестве доказательств жесткие графики репетиций, записей и гастролей? Он четко сознавал: не поможет. А Дженни безжалостно извлекла последний козырь:
   - Мы ведь твоя семья, Крис.
   Это переполнило чашу. Кристиан уткнулся лицом в ладони.
   Глядя на интенсивно вздрагивающие под рубашкой худые лопатки, девочка укоряла себя за излишнюю твердость. Сев рядом, осторожно коснулась пальчиками длинной пряди его волос. Погладила по плечу.
   - Прости, я не хотела. Но ты должен понять...
   - Понимаю, - голос звучал безжизненно, глухо. - Все верно. Я не имел права так поступать. Просто обстоятельства... Сложно объяснить.
   - Давай забудем. У меня снова есть брат. И я счастлива.
   - Правда?
   - Конечно, - и, встретившись с его широко раскрытыми глазами, не удержалась: - Ты такой забавный!
   - Я люблю тебя, Джен.
   - Как и я тебя, Крис.
  
  
   Музыкальные вечера в доме Садеха грозили перерасти в традицию.
   Однажды, после как всегда блестящего исполнения программы, составленной из произведений Моцарта, библиотекарь спросил:
   - А почему бы тебе не сыграть что-то свое?
   - Действительно, - подхватила Дженни. - Это наверняка не менее интересно.
   Кристиан смущенно посмотрел на близких.
   - Вы и в правду хотите послушать?
   - Конечно, - произнес Садех. И, улыбнувшись, добавил: - Я ведь должен понять, чего стоит мой ученик как композитор.
   - Хорошо. Только, если не возражаете, я начну с этого, - Крис указал на стоящий в углу кофр с гитарой.
   Дженни удивленно переглянулась с отцом и молча кивнула.
  
  
   Священнодействие струн и клавиш. Кажется, так он не выкладывался даже на лучших из концертов. Вихреобразная стихия музыки то взрывалась небывало привлекательными кусочками конфетти, то ниспадала до шепота. Кружевное великолепие мелодий заставляло с жадностью ловить обертоны, позволяло увлечь за собой, вынуждало сопереживать излагаемым в звуках историям. А они чередовались по настроению, по манере исполнения - то экспрессивной, то мягко-созерцательной. Кристиан творил миры на глазах самой понимающей, самой родной для него аудитории. Мечты наслаивались на воспоминания, заключали альянс с фантазией и отголосками лучших из снов. И все это соприкасалось с сердцами тех, кто жадно внимал музыке Криса Валле.
  
  
   - Ну, что скажешь, девочка? - обратился Садех к дочери.
   - Мой брат - волшебник.
   - Верно подмечено. А теперь, Дженни, я попрошу оставить нас с Кристианом наедине. И, пожалуйста, не перечь.
   Старенький диван обиженно скрипнул. Нарочито стремительная поступь шагов растворилась за дверью.
   - Характер, однако, - буркнул Садех.
   Он поднялся с места, прошел к окну.
   - Душновато сегодня. Гроза будет.
   Распахнув створки, втянул легкими напряженность ночи.
   - Вы что-то хотели сказать, учитель.
   - Да, мой мальчик. Возможно, тебе будет трудно и больно выслушивать это, но так надо. Прежде всего, для тебя.
   Садех прошествовал обратно к дивану.
   - Почему столь внезапно ты решил вернуться домой?
   - Мне было сложно в последнее время. В команде начались трения, обострились разногласия. Возможно, мы просто устали друг от друга. Не знаю... Но, исполняя на репетициях новые вещи, ребята не могли взять в толк, какого именно эффекта я пытаюсь добиться, что требуется сказать. Я срывался, грубил. В итоге меня обвинили в зазнайстве. В общем, раздор за раздором. Ну, вот и...
   - Понятно. А теперь послушай меня, Кристиан. Это рано или поздно случилось бы. Дело не в мнимой тирании, диктате зарвавшегося лидера. Все не так просто. Меж вами гигантская пропасть. Отсюда неприятие, непонимание. Ты музыкант, малыш. От кончиков ногтей до корней волос. Тебе посчастливилось родиться с музыкой в душе. Но это счастье имеет свою оборотную сторону. Мир, где мы живем, в большей степени подвластен ремесленникам. Строгая наука должна лежать в основе всего сущего. Это принцип строения современного мира. Люди, окружающие тебя, делают свою работу, и делают замечательно. Но для них это всего лишь работа, Крис. Они вполне приспособлены для жизни в обществе мастеров-искусников. А вот с тобой все иначе. Ты никогда не сумеешь ясно и четко выразить словами внутреннее видение процессов, которые для тебя важнее прочего. Они не поддаются осознанию. Зачем тебе музыка, Кристиан? Что ты стремишься сказать ею?
   Крис растерялся. Господин Азиз застал его врасплох. Молодой человек нервно сглотнул.
   - Я... я так чувствую.
   - Вот. Ты так живешь. Музыка - единственное твое достояние, удивительный дар, которым пытаешься делиться с другими. Но это самое абстрактное из искусств. А для тебя остальная, повседневная жизнь является абстракцией. И если уж мы говорим об этом, знаешь, что вижу я? Стоит лишить тебя музыки, и останется голый, испуганный ребенок. Непрактичный, неприспособленный к жестоким законам реальности, которую не признает, пока владеет искусством выражения незримого. Я горжусь тобой, мальчик, но в то же время боюсь за тебя. С действительностью, хочешь того или нет, придется считаться. Она умело ломает хребты одухотворенным талантам. А что до твоего ансамбля, Крис, не требуй от них невозможного. Как ни крути, но вы по разные стороны баррикад, хоть и творите общее дело. Ты правильно использовал время, дав остальным передышку. Но в дальнейшем не жди от них присущего лишь тебе. Задирая планку на новую высоту, попробуй сперва разобраться: оправдан ли этот шаг? Помни: движение ума не есть движение сердца. Что спонтанно для одного, для сотен прочих - непреодолимый рубеж. И потому будь милосерден к соратникам и друзьям. Для них ты - гений. Только вряд ли кто сознает, что эта гениальность не принадлежит тебе в полной мере. Просто подарок. Так распоряжайся им чуточку аккуратнее и заодно учись постигать пространство снаружи, лежащее вне сферы музыки. Оно по-своему интересно. Вот, пожалуй, и все.
  
  
   - Я уезжаю, Дженни.
   - Как? Уже?
   - Да. Время не ждет.
   - Зато я... мы будем ждать, тебя, Крис. И, пожалуйста, не забывай нас. Обещаешь?
   - Обещаю.
  
  
  

Эпилог

  
  
  

Круговорот судеб далеко-близких,

Где жизнь и смерть сливаются в одно,

Где истин нет - высоких или низких,

И где друг другу, в общем, все равно,

Чем обернется шаг неосторожный...

Михаил Зурабов. Двойники души

  
  
  
  
   Мы сидим напротив, лицом к лицу.
   Две непохожие похожести.
   Говорящие на разных языках, но понимающие друг друга с полу-взгляда.
   - Привет, Крис.
   Он робко улыбается, кивает в ответ. Сумрак комнаты пронизан брызгами солнца его удивительных глаз. В тонких ладонях Кристиана покоится скрипка. Символично. Я указываю на инструмент:
   - Сыграешь?
   Крис медлит.
   Его точеный подбородок прижимает деку, длинные пальцы возносят смычок. И льется мелодия.
   Это его МУЗЫКА. Но она знакома и мне.
   "Осень".
   Явственно различаю сквозные порывы ветра, что умело хороводит пожелтевшей листвой. Рябь дождя в темном зеркале печальной реки. Далекую птичью стаю.
   Синевато-туманная дымка на горизонте.
   Скоро зажгут фонари на аллеях. Их бледный свет не таит в себе тепла.
   Осень вторгается в душу. Печаль сменяется умиротворением. Тихое созерцание полнится ожиданием последующей новизны.
   Грустная сказка с хорошим финалом.
   Музыка стихает. Кристиан оставляет скрипку.
   Молчим. О своем, общем.
   Мы оба несвободны. От миров, что покоятся внутри нас. Что прорываются в сферу гнетущей действительности, у которой также ходим в заложниках. Рабы искусства: оно и есть реальность. Остальное - сон разума, порождающий известно кого.
   Мы молчим на одном языке, Крис. Да и не может быть иначе. Потому как отражаем разные ипостаси целого.
   Он медленно поднимается. Берет инструмент. Выжидающий взгляд.
   - Пора?
   Молчаливое согласие.
   - Что ж, прощай, старина. Рад был повидать тебя.
   Твердое рукопожатие.
   Комната пустеет.
   Мост между мирами разведен до следующей встречи.
   Где и когда? - кто знает...
   Уж точно не я.
  
  
  
  

Апрель--июль 2003 г.

   Садех цитирует фрагмент из "Записных книжек" Джидду Кришнамурти.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   20
  
  
  

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"